
деникинского  наступлениЯ,  остановились  в  обширных  и  трудно  проходимых
€рпенских болотах, вблизи Љиева, засели в них  и оставались  там все лето до
осени.  Ќе  только  деникинцы, но  никто  в  Љиеве  не подозревал  об  этом.
ЉрестьЯне деревень,  окружавших €рпенские болота, ни словом не проговорились
о присутствии советских частей.
     € вот  сейчас  эти  части  внезапно  ворвались  в Љиев,  занЯли  с боем
половину  города, захватили много продовольствиЯ и оружиЯ,  потом -- тоже  с
боем -- отошли на север и пробились к своим.
     Ѓой был жестокий.  Ћн возникал очагами, то в одном,  то  в другом месте
города, и стих только к вечеру.
     Ќа следующий день стало известно, что командующий деникинскими войсками
генерал  Ѓредов решил  объЯвить  мобилизацию  всех  мужчин до  сорокалетнего
возраста. џ решил бежать от этой мобилизации в Ћдессу.
     Њама уже успокоилась, в Љиеве у нее была комната, а Я,  уезжаЯ, оставил
ей почти все свои  деньги. ѓалЯ к  тому времени  начала  хорошо зарабатывать
искусственными  цветами. Љроме  того, мама и ѓалЯ сдружились с  Ђмалией, и Я
знал, что она не оставит их в беде.
     Њы условились, что, как только все утрЯсетсЯ, Я вернусь в Љиев. Џоэтому
Я уехал в Ћдессу со спокойной душой.
     ЏерваЯ  ночь прошла благополучно, хотЯ по горизонту моталось под ветром
несколько зарев.  Џоезд шел крадучись,  без огней. Ћн часто останавливалсЯ и
долго стоЯл, будто прислушивалсЯ к неЯсным звукам ночи, не решаЯсь двинутьсЯ
дальше.  €ногда  он давал даже  задний  ход и отходил  немного назад, как бы
прЯчась в тень от света какого-нибудь слишком Яркого зарева € всЯкий раз мне
казалось,  что  далеко впереди через  железнодорожную  насыпь  переходЯт  на
рысЯх, не замечаЯ нас, черные всадники.
     ‚  нашей  теплушке  ехало  пЯть  ксендзов,  сотрудник "ђусского  слова"
Ќазаров и вертлЯвый худой одессит с ленточкой  Џочетного легиона  в петлице.
‡вали  его  ‚иктор  •ват.  ‚о  времЯ  первой  мировой  войны  он  служил  во
французской армии и даже участвовал в знаменитом сражении на Њарне.
     •ват   всю   дорогу   острил,   больше   всего  над   своим   еврейским
происхождением.  Ћстрил он,  должно быть, чтобы  заглушить  тревогу. Њы  все
понимали, что в случае встречи с любой бандой -- ими тогда кипела “краина --
•вата расстрелЯют в первую очередь.
     ‚  то  времЯ  поЯвилось  много  выражений  длЯ  понЯтиЯ  "расстрел"  --
"поставить  к  стене",  "разменЯть",   "ликвидировать",  "отправить  в  штаб
„ухонина", "пустить в расход". Џочти в каждой области страны  были длЯ этого
свои выражениЯ.
     Ћстроумие •вата было в то времЯ ценным качеством. “дачнаЯ острота могла
спасти от неминуемой смерти.
     “  Ќазарова были тоже свои  хорошие свойства, несколько раз  выручавшие
его из беды,--  простодушие  и близорукость. Џростодушие  располагало к нему
даже  самых  неукротимых бандитов, а  подслеповатость считалась у них верным
признаком полной беспомощности и безвредности.
     Љсендзы  были  бледные,  тихие  и  приторно  вежливые  юноши.  ‚ минуты
опасности они незаметно и мелко крестились и испуганно поглЯдывали на нас.
     Ќо уже  на  третий  день пути  ксендзы обросли щетиной и потерЯли  свой
элегантный вид.  ’ак же, как и  все мы, они не  мылись  по нескольку  суток.
‘утаны у них  были  порваны во  времЯ  частых погрузок дров,-- ксендзы очень
рьЯно ломали  на топливо длЯ  паровоза станционные заборы и путевые будки  и
считались  первыми специалистами  в этом деле. Љомандовал  бригадой ксендзов
‚иктор •ват.
     ‚ ”астове в теплушку влезла полнаЯ  веселаЯ женщина с бешеными молодыми
глазами. ‡вали ее ‹юсьеной.
     Џрежде всего она швырнула в открытую дверь теплушки пыльный тюк, сшитый
из рваной  цыганской шали. Љсендзы в это времЯ чинно сидели на дощатых нарах
около  двери и жевали окаменелые ржаные  коржи. Ћб  этих  коржах ‚иктор •ват
говорил, что  они  называютсЯ ржаными исключительно потому,  что при виде их
лошади ржут от удовольствиЯ, столько в этих коржах соломы.
     -- ќй  вы,  пентюхи!  --  крикнула ‹юсьена ксендзам.-- Џодайте  же руку
женщине. ‚ы же видите, что Я сама не влезу.
     Љсендзы вскочили и, толкаЯсь, устремились  к двери.  Ћни  были  смущены
своей оплошностью и общими силами втащили ‹юсьену в вагон.
     --   ”у-“,--  вздохнула   она  и  осмотрела  теплушку.--   “  вас  тут,
оказываетсЯ, не очень стильнаЯ обстановка. Љсендзы смущенно молчали.
     --  ‹адно, аббаты!  --  сказала  ‹юсьена,  кончив  осмотр  теплушки,  и
подтЯнула  сплошь заштопанный шелковый чулок.--  Ѓеру  тот  темный  угол  на
нарах.  —тобы вы не думали, будто Я покушаюсь на вашу девственность. Љстати,
она нужна вам, как мертвому припарки.
     Ћдин из ксендзов неуместно хихикнул, а ‚иктор •ват развЯзно сказал:
     -- џ убежден, что при вашем содействии, дорогаЯ, мы пропадем. Ќо зато с
весельем и треском.
     -- ‡аткнись,  пискун,-- ответила  наигранным басом ‹юсьена.-- €ли Я  не
одесситка  и не видела  фрайеров почище, чем вы? џ  не танцую канкан, хотЯ и
работала певицей в харьковском кафе-шантане "’иволи". џ пою такие песни, что
у вас закипит ваша малокровнаЯ кровь, мой милый. Ђ вообще не  вредно было бы
угостить молодую женщину коржами, когда она два днЯ не шамала. Љроме шуток!
     Њы угостили ее коржами, и с  этой минуты у нас в теплушке началась, как
говорил •ват, "новаЯ светлаЯ жизнь".
     Ѓурный темперамент ‹юсьены и ее жизнерадостность не считались ни с чем.
‚се, даже нависшую над полуразбитым нашим поездом постоЯнную угрозу обстрела
и захвата его бандитами, ‹юсьена превращала  в  повод длЯ  смеха и розыгрыша
совершенно  ошалевших  от  ее  присутствиЯ  ксендзов.  Ћна  соревновалась  в
острословии  с  •ватом,  пела  каскадные  песенки  и била  ксендзов  наповал
соблазнительными анекдотами.
     Љсендзы  только охали, но в  глазах у них все чаще загоралось искреннее
восхищение этой "великой блудницей панной ‹юсьеной". Ћна  Явно нравилась им.
Ћни искали длЯ  нее  оправданиЯ  в догматах католической  церкви, в Ќовом  и
‘таром завете и чуть ли не в папских энцикликах.
     ‚ конце концов  они объЯвили ее Њарией  Њагдалиной нашего времени. ‚сем
известно, что эта рыжеволосаЯ красавица блудница,  грешившаЯ напролет дни  и
ночи, причислена к лику свЯтых за  ее чистую любовь к •ристу, за то, что она
бросилась  на  выжженной ѓолгофе  к распЯтому,  обвила  своими  распущенными
густыми  волосами его ноги  и  от прикосновениЯ этих волос утихла боль в его
размозженных ступнЯх и ладонЯх.
     ‘колько женщин прошли тот же путь  греха, а потом стали свЯтыми, и, как
свидетельство  этого,  слабый  золотой  нимб вспыхнул  над  их  головами  на
картинах великих мастеров ‚озрождениЯ. €  цветы белых  лилий склонились к их
легким подолам, распространЯЯ аромат целомудриЯ.
     Љсендзы  говорили об этом вполголоса. џ понимал польский Язык и, слушаЯ
их,  все  больше склонЯлсЯ  к мысли, что католичество с его культом  мадонны
--лишь одно из ЏроЯвлений хотЯ и тонкой, но Явной и вечной чувственности.
     Ћкончательно Я  убедилсЯ в этом гораздо позже, через много лет, когда в
разноцветном  сумраке  соборов  ЌеаполЯ  и  ђима  увидел  бледных  мадонн  с
опущенными ресницами и загадочными ‡овущими улыбками „жиоконды на карминных,
маленьких, как будто вздрагивающих губах.
     ‘ейчас,  на расстоЯнии многих  лет, мне кажутсЯ  неправдоподобными  эти
разговоры и мысли  в  разбитой  теплушке, где  в  дырах от  пуль посвистывал
осенний  ветер  и дружно  и весело существовали  совершенно  разные  люди,--
впавшаЯ в нищету певица  и  куртизанка  ‹юсьена, ксендзы, кавалер  Џочетного
легиона, Џодслеповатый философ Ќазаров, не расстававшийсЯ с томиком ѓейне, и
Я -- тоже тогда человек без Явной профессии, склонный к полетам воображениЯ.
     Џоезд часто останавливалсЯ, и  паровоз  начинал давать умолЯющие гудки.
ќто значило,  что топливо кончаетсЯ и пассажиры, если хотЯт  ехать дальше, а
не  ждать, пока их прихлопнет ближайшаЯ банда, должны выскакивать из вагонов
и ломать на топливо ближайшие заборы или рундуки на станционных базарах.
     ’огда  •ват  с  грохотом  отодвигал тЯжелую  дверь  теплушки  и  кричал
ксендзам:
     -- ќй, преподобные! ‚ топоры!
     “  нас в теплушке были  лом  и  два  топора. Љсендзы,  захватив топоры,
выскакивали  из  теплушки.  Џри  этом  они  подбирали  сутаны,  и  под  ними
обнаруживались тЯжелые солдатские бутсы и обмотки.
     Њы тоже выскакивали и бежали к ближайшему забору.  Ќе всегда эти налеты
кончались  удачно. Ѓывали случаи,  когда  хозЯева заборов  открывали по  нас
огонь  из  обрезов. ’огда  машинист  трогал  поезд без  гудка,  •ват кричал:
"•ристолюбивое воинство! Џо конЯм!"--и нам приходилось вскакивать в теплушку
уже на ходу.
     ‡а   Ѓелой   –ерковью   поезд  начали   часто,  обстреливать.  ‘трелЯли
обыкновенно из придорожных рощ и зарослей. Џока что стрелЯющих мы не видели.
     ‚о времЯ обстрела мы ложились на нары или, по словам все того же •вата,
"сжимали мишень".  •ват  уверЯл, что лежащий человек в шестнадцать раз менее
уЯзвим, чем стоЯщий.
     ќто нас  не  очень  радовало,  особенно  после того, как  шальнаЯ  пулЯ
пробила стенку вагона  над самой  головой  у  ‹юсьены и вырвала из ее пышных
волос высокий испанский гребень -- наследство бабушки,  торговки бубликами в
городе ђыбнице на „нестре.
     “дарившись о  гребень, пулЯ взвыла, и несколько мгновений нам казалось,
что она,  обезумев,  мечетсЯ  по вагону  и ищет  выхода. Ќо пулЯ ударилась о
стенку и упала на спину одного из ксендзов.
     Ћн  подобрал ее,  спрЯтал в кошелек и поклЯлсЯ повесить  на  серебрЯной
цепочке  перед  иконой  —енстоховской  божьей   матери  в  благодарность  за
избавление от смерти.
     ‹юсьена поправила волосы,  села на нары  и  запела нарочито визгливым и
разухабистым голосом:
     ‡дравствуй, моЯ ‹юбка, здравствуй, дорогаЯ,
     ‡дравствуй, дорогаЯ, и прощай!
     ’ы зашухерила всю нашу малину --
     ’ак теперь маслину получай.
     Љсендзы дружна подхватили эту песню. Џотом ‹юсьена подумала и сказала:
     -- ‚от убьют, так похороните менЯ в цыганской шали.
     Ђ  что  ксендзы  менЯ  отпоют по  первому разрЯду,  так  в  этом  Я  не
сомневаюсь.
     ‘реди  ксендзов,  лежавших  ничком  (выстрелы  были  реже,  но  еще  не
затихли), началось какое-то странное шевеление. Ѓыло похоже, что ксендзы изо
всех сих сдерживаютсЯ, чтобы не расхохотатьсЯ.
     --  Ђ  в  рай  менЯ  пустЯт,--  уверенно  сказала ‹юсьена.-- „аже очень
свободно. Џотому  что  Я  спою Џетру  такую шансонетку, что он будет у  менЯ
рыдать от смеха  и сморкатьсЯ и скажет: "Њадемуазель ‹юсьена, Я прЯмо жалею,
что встретил  вас в этом  нудном раю, а не на  грешной  земле. Њы бы  с вами
пожили так, что люди только бы крутили головами и говорили: &quot;‚от это --
да!&quot;
     ‘амый сдержанный из ксендзов заметил:
     --  ’о есть кощунство, панна ‹юсьена! „а простит вас свЯтаЯ дева.  Ђ мы
вас давно простили.
     -- ‚от за это спасибо,-- ответила ‹юсьена. € вдруг добавила очень тихо:
-- Њужички вы мои дорогие!  …сли бы вы знали, как мне легко на сердце. Ќикто
не  пристает, не  пускает  слюни,  не  подкатываетсЯ  ко  мне, как  к легкой
женщине. „а  никто и не знает, что у менЯ  грудь прострелена. ‘трелЯлась Я в
‹уганске.  …сть  такой  проклЯтый  город.  ’ам  у  менЯ  умер  мальчик.  Њой
мальчик...
     Ћна легла ничком на нары и затихла. Њы молчали.
     --  €  зачем Я  еду  в эту чертову Ћдессу,  что мне там нужно! -- вдруг
сказала ‹юсьена, не поднимаЯ головы.
     џ встал и осторожно открыл дверь. ЉакаЯ-то синЯЯ маленькаЯ река петлЯла
в сухих степЯх. Ѓелое  осеннее солнце сверкало в  небе. …го нежное увЯдающее
тепло  прикоснулось к лицу. Љ  югу, к  далекому морю, куда тащилсЯ, крЯхтЯ и
качаЯсь, наш поезд, тЯнули в туманной высоте журавлиные стаи.
     ‚  Љорсуни  в поезд села  конопатаЯ  рыжаЯ  баба. Ћна  ехала в ‡наменку
справлЯть свадьбу своей дочери и везла ей в подарок тЯжелый  комод,  набитый
приданым.
     Ѓаба была  крикливаЯ, остервенелаЯ.  €з-под юбки у  нее  висели грЯзные
желтые кружева и трепались о смазанные подкованные сапоги.
     Ѓаба командовала серыми от голода  железнодорожниками,  как атаман. Ћна
покрикивала на них и требовала, чтобы комод втащили в теплушку.
     Ќо в  теплушку бабу с комодом не пустили.  ‚есь поезд разъЯрилсЯ на нее
за ее комод, за кровЯное лоснЯщеесЯ лицо и визгливый голос.
     ‚первые,  пожалуй, Я видел  такую классическую кулачку -- алчную, злую,
наглую от сознаниЯ своего довольства и сытости среди всеобщего  разорениЯ  и
нищеты. ‚ то времЯ на “краине было еще много жесткого  и  спесивого кулачьЯ.
‡а свой достаток такие бабы могли придушить родного отца, а их "сыночки" шли
в банды  к  атаманам,  к Њахно  и  ‡еленому и хладнокровно закапывали  людей
живыми в землю, разбивали прикладами головы детЯм и вырезали ремни из спин у
евреев и красноармейцев.
     Ѓаба  металась около  комода и то развЯзывала на шее теплый  платок, то
снова туго завЯзывала его и кричала надсаженным голосом:
     -- Ќасажали полон  поезд голодранцев, а нам, хозЯевам, нету места! „а у
них за душой  одна дыра от  штанов, у тех городских  с ихними дамочками!  €х
давить надо, как червЯков, а не катать с Љиева до Ћдессы.
     Ћколо бунтующей бабы стоЯл сутулый дежурный по станции и уныло молчал.
     -- Ђ  ты чего стоишь, как  баран! ‡а что  Я тебе  сало да  хлеб давала?
—тобы всЯкаЯ голота надо мной здесь насмешки делала?  ЋбещалсЯ сажать -- так
сажай! Ђ то стребую с тебЯ и хлеб, и сало обратно.
     „ежурный махнул рукой и - пошел вдоль поезда. Ћн заглЯдывал  в двери и,
заискиваЯ, вполголоса, чтобы не слышала баба, просил пассажиров:
     -  Џустите  ее,  эту скаженную,  сделайте  такую  милость.  “  нее  муж
староста, бандит. Ћн менЯ забьет до смерти. ЋпЯть же и хлеба нету ни крошки,
а она дала мне буханку.
     Ќо теплушки были неумолимы. ’огда дежурный  договорилсЯ с машинистом, и
тот согласилсЯ за обещанные сало и хлеб поставить комод на переднюю площадку
паровоза между фонарЯми.
     Љомод  с  трудом  втащили  на  паровоз  и  крепко   прикрутили  толстой
проволокой.  Ѓаба седа на  него, как  наседка, прикрыла его  своими грЯзными
юбками, закуталась в теплый платок, и поезд тронулсЯ.
     ’ак мы и ехали с  комодом на  паровозе  и разъЯренной бабой  на нем под
свист и улюлюканье мальчишек, встречавшихсЯ нам на пути.
     Ќа  всех остановках баба развЯзывала кошелку и ела жадно и много. Њожет
быть,  ей  и  не  всегда  хотелось  есть,  во  она  делала  это нарочно,  со
злорадством, с вызовом, чтобы отомстить  голодным  пассажирам и покуражитьсЯ
над ними.
     Ћна резала  огромными  кусками нежнее  розовое сало,  раздирала цепкими
пальцами  жареную курицу и запихивала  в рот мЯгкий пшеничный хлеб. ™еки  ее
сверкали от жира. Џоев, она намеренно громко рыгала и отдувалась.
     Ѓаба редко  сходила  со своего  комода  и  даже по нужде не отходила от
паровоза дальше чем на два-три шага.
     ‚ этом было не только бесстыдство, но и полное презрение ко всем.
     Њашинист крЯкал и отворачивалсЯ, но молчал. Ћн еще не получил ни крошки
хлеба и ни одного "шматка" сала.
     ‚се это было  обещано ему только в ‡наменке,  когда оп довезет бабу  до
места.
     ‚есь поезд  ненавидел бабу на  комоде  люто и  страшно.  Ќенависть  эта
заглушала  у  пассажиров даже  страх  смерти.  €ные  дошли  до  того, что  с
нетерпением  ждали,  когда  же какаЯ-нибудь  "хорошаЯ  банда"  по-настоЯщему
обстрелЯет наш поезд. ‚се были уверены, что  бабу убьют в. первую очередь,--
она со своим комодом представлЯла идеальную мишень.
     ѓде-то  за  станцией Ѓобринской наши  мечты о мести сбылись, но  только
отчасти. Џод вечер поезд обстрелЯли махновцы. Ќесколько пуль попало в комод.
Ѓаба уцелела, но часть приданого пули побили и продырЯвили.
     ‘ тех пор баба сидела окаменелаЯ, сжав  синие губы, и в глазах  ее было
столько черной ненависти, что мимо  паровоза без особой надобности пассажиры
предпочитали не проходить.
     Њы  ждали  мщениЯ.  џ  снова  вспомнил  о  пресловутом  мамином  законе
возмездиЯ.
     “слышав о нем, ксендзы оживились и дружно подтвердили, что такой закон,
безусловно, существует и даже в дни  гражданской войны не потерЯл свою силу,
а ‹юсьена  сказала, что никакого закона возмездиЯ нет,  а есть тюти-мужчины,
которые не решаютсЯ выкинуть бабу с ее комодом с первого же моста в реку.
     Ќаконец, возмездие наступило. „ень возмездиЯ, как и  надо было ожидать,
заполнЯли рваные черные тучи. Ћни с невероЯтной быстротой мчались над голыми
полЯми.  Џолосы тЯжелого, как град,  дождЯ били по облезлым стенам вокзала в
‡наменке.  Љазалось, сама богинЯ мщениЯ выпустила  на землю злые  эти  тучи,
дожди и мокрый ветер.
     Ќачалось с того,  что баба вместо обещанных пЯти  фунтов  сада  и  двух
буханок  хлеба дала машинисту  только фунт сала и одну  буханку. Њашинист не
сказал ни  слова. Ћн даже  поблагодарил бабу  и  начал  с  помощью  кочегара
сгружать комод с паровоза.
     Љомод  весил  пудов пЯтнадцать,  не  меньше.  …го с  трудом  стащили  с
паровозной площадки и поставили на рельсы.
     -- „ва здоровых бугаЯ,-- сказала баба,-- а один комод сдюжить не имеете
силы. ’ащите его дальше.
     --  Џопробуй сама двинуть его, черта  ответил  машинист.-- Ѓез  лома не
обойдешьсЯ. ‘ейчас возьму лом.
     Ћн полез в паровозную  будку за ломом, но лома  не взЯл, а пустил в обе
стороны  от паровоза  две струи горЯчего свистЯщего  пара. Ѓаба вскрикнула и
отскочила.
     Њашинист тронул паровоз, ударил в комод, тот с сухим треском разлетелсЯ
на  части,  и  из  него  вывалилось все богатое  приданое  -- ватное одеЯло,
рубашки, платьЯ, полотенца, мельхиоровые ножи, вилки, ложки,  отрезы материи
и даже никелированный самовар.
     Џаровоз с  ликующим гудком,  пускаЯ пар, прошел  по этому  приданому  к
водокачке,  сплющив  в лепешку  самовар.  Ќо этого было  мало:  Њашинист дал
задний  ход,  остановил  паровоз  над  приданым,  и  из  паровоза неожиданно
полилась на это приданое горЯчаЯ вода, смешаннаЯ с машинным маслом.
     Ѓаба сорвала с себЯ платок, вцепилась в собственные волосы, рванула их,
упала ничком на землю и завыла истошным голосом. ђуки  ее с вырванным клоком
волос судорожно дергались в луже  около  рельсов, как  будто баба собиралась
переплыть эту лужу.
     Џотом она вскочила и бросилась на машиниста.
     -- ѓлаза  вырву!  --  закричала  она  и  начала засучивать  рукава.  …е
схватили.
     —ерез  толпу  протискалсЯ  маленький  человек. Ћн состоЯл  из  огромной
клетчатой кепки,  новых калош и острого  носа, торчавшего из-под  кепки. ќто
был зЯть бабы. Ћн приехал ее встречать и опоздал.
     ‡Ять посмотрел на груды рваного приданого, вытащил  сплющенный самовар,
швырнул его под ноги бабе и сказал высоким скрипучим голосом:
     --  ‚от,  мамочка дорогаЯ,  спасибо  вам  нижайшее за то,  что в  такой
справности доставили наше последнее добро.
     Ѓаба повернулась к зЯтю, схватила его за грудь  и плюнула в лицо. ’олпа
хохотала.
     Ќа  станции  ЃобринскаЯ мы  простоЯли  несколько  дней.  ‚переди чинили
полотно, разрушенное махновцами.
     Љ югу  от Ѓобринской  бушевала, гикала, грохотала на  бешеных тачанках,
открываЯ с ходу  пулеметный огонь,  свистела,  грабила, насиловала женщин  и
драпала при  первой  же  встрече  с  сильным  противником  украинскаЯ чернаЯ
вольница.
     €з недавно еще патриархальных  городков,  розовых от  зарослей  мальвы,
вынырнули  атаманы-изуверы.  ‚оскресли  кровавые  времена "уманской  резни",
засвистели  шашки, срубаЯ головки чертополоха и человеческие головы.  —ерные
знамена  с  мертвой головой зашумели но мирным степЯм •ерсонщины. €  средние
века померкли перед жестокостью, разгулом и внезапным невежеством двадцатого
века.
     ѓде все это скрывалось, зрело, копило силы  и ждало  своего часа? Ќикто
этого  не  мог  сказать. €сториЯ  стремительно  пошла  вспЯть.  ‚се  в  мире
смешалось,  и человек,  впервые  после многих лет покоЯ, вновь  почувствовал
свою беспомощность перед злой волей другого человека.
     Ѓольше всех  говорил об  этом  Ќазаров. Љсендзы помалкивали, ‹юсьена по
целым днЯм спала, а •ват  не любил таких  разговоров,-- они давали мало нищи
длЯ зубоскальства.
     ‚ четырех километрах от  Ѓобринской  был городок ‘мела -- тот  городок,
куда  Я еще мальчишкой  ездил  с  тетей  Ќадей  и видел  бородатого молодого
художника, влюбленного в тетю Ќадю.
     Ќа второй день стоЯнки Я пошел пешком в ‘мелу. Џосещение старых мест --
занЯтие  большей  частью печальное. Џечаль усугублЯетсЯ тем,  что то тут, то
там  наталкиваешьсЯ  на  совершенно  позабытые  вещи,  будь  то  постаревшее
крылечко, разросшийсЯ тополь или заржавленный почтовый Ящик, куда Я когда-то
бросил письмо с первым признанием в любви синеглазой киевской гимназистке.
     ‚ ‘меле было тихо и пусто. †ители  без надобности не ходили  по улицам,
чтобы не нарватьсЯ на пьЯных деникинских солдат. ђека ’Ясмин, так же как и в
моем  детстве,  была  затЯнута  толстым ковром Ярко-зеленой  рЯски  и потому
похожа на свежий весенний луг. €з-за заборов пахло бархатцами.
     ‚се эти места -- и ‘мела, и  соседний город —еркассы -- были  свЯзаны с
жизнью моей семьи.  џ бродил по тихим улицам ‘мелы, и моЯ  жизнь, казавшаЯсЯ
до тех  пор короткой,  вдруг предстала  передо  мной  как  рЯд  длинных лет,
наполненных множеством больших и малых событий.
     ‹юди  любЯт  вспоминать,  очевидно,  потому,  что  на  отдалении  Яснее
становитсЯ содержание прожитых лет. “ менЯ страсть к воспоминаниЯм поЯвилась
слишком рано, еще  в юношеском возрасте, и  приобрела  даже как  бы характер
игры.
     џ вспоминал не последовательное течение жизни, а отдельные,  если можно
так  выразитьсЯ, ее рубрики. ’о Я начинал вспоминать все гостиницы (конечно,
самые дешевые,  так называемые "меблирашки"),  где  Я останавливалсЯ, то все
реки,  какие видел  за  свою  жизнь,  все морские пароходы, на  которых  мне
приходилось плавать, или  всех девушек, которых Я мог бы,  как мне казалось,
полюбить.
     Џристрастие к этим воспоминаниЯм оказалось не таким бессмысленным,  как
мне сначала казалось.  Љогда  Я вспоминал, например, гостиницы, Я вызывал  у
себЯ в  памЯти  все мелочи,  свЯзанные  с  ними,--  цвет затертых дорожек  в
коридорах, рисунок обоев, гостиничные  запахи и олеографии, лица гостиничных
девушек и их манеру  говорить, затасканную  гнутую  мебель,-- все, вплоть до
чернильницы из похожего  по  цвету  на мокрый сахар  уральского  камнЯ,  где
никогда не было чернил и лежали совершенно высохшие мушиные трупы.
     ‚споминаЯ, Я старалсЯ все это увидеть  как бы  вновь.  € только  потом,
когда  Я начал  писать,  Я  понЯл, что такого  рода воспоминаниЯ  очень  мне
помогли  в работе. Ћни получили  памЯть к конкретности, полной зримости,  ко
вторичному переживанию  и  накопили большой запас отдельных  частностей.  €з
него Я потом мог выбирать то, что мне нужно.
     Ћбратно  на  станцию Ѓобринскую Я  возвращалсЯ  в  сумерки.  џ  шел  по
железнодорожной насыпи. Ќасыпь вошла в глубокую выемку.  ‚ысоко в небе висел
месЯц. ‘о стороны Ѓобринской долетали ружейные выстрелы.
     ‚незапно у  менЯ замерло, а потом заколотилось сердце от мысли, что мне
привелось жить  в  такое интересное времЯ,  полное противоречий  и  событий,
полное великих надежд. "’ебе  просто повезло,-- говорил Я себе.-- ’ы родилсЯ
под счастливой звездой".
     Ќа станцию Џомошную  наш поезд пришел ранним  утром. …го тотчас загнали
на  отдаленный запасный путь, где на  кучах  старого шлака  чернели  заросли
засохшей лебеды.
     “тром мы выскочили из теплушки и удивились,-- наш  паровоз был отцеплен
и куда-то исчез. Ќа всем протЯжении путей со множеством стрелок и на вокзале
не было видно ни одного человека. ‘танциЯ будто вымерла.
     џ пошел  на разведку.  ‚ холодном вокзале стоЯл серый воздух. ‚се двери
были открыты, но ни в зале  длЯ пассажиров, ни  в  буфете, ни в вестибюле не
было ни души. ‚окзал был брошен.
     џ  побродил по его  гулким каменным  полам,  вышел на  площадь,  обошел
вокзал  сзади и  увидел  расшатанную дверь.  џ открыл  ее. ‚ узкой и высокой
комнате сидел сгорбленный человек в красной фуражке -- очевидно, дежурный по
станции.  Ћн сидел за столом нахохлившись, засунув руки в обтрепанные рукава
шинели,  и  не  пошевелилсЯ. ’олько повел  на  менЯ воспаленными  маленькими
глазами. €з-под красной его фуражки торчали космы жирных волос.
     -- —то случилось? -- спросил Я его.-- Ќа станции нет ни души.
     „ежурный  вынул руки из  рукавов и таинственно  поманил  менЯ к  своему
столу.  џ  подошел. Ћн схватил  менЯ  за  руку  сырыми холодными  пальцами и
забормотал шепотом:
     --  ‚се  подались на  степь. џ один тут осталсЯ. Џравда, не моЯ очередь
была  дежурить,  а  Ѓондарчука.  ’ак у  него, как  назло, жена и  дети. Ђ  Я
одинокий.  ‚от  так и  вышло.  Ћн менЯ не просил,  Я  сам  вызвалсЯ за  него
отдежурить.
     „ежурный   все   сильнее  стискивал  мою   руку.   Њне  стало  страшно.
"Џомешанный",--подумал Я и вырвал руку.  „ежурный с недоумением посмотрел на
менЯ и усмехнулсЯ.
     -- Ѓоитесь? -- спросил он.-- „а Я и сам боюсь.
     -- —его вы боитесь?
     -- Џули,--  ответил дежурный,  встал  и начал застегивать шинель.-- Љто
его  знает, где  сейчас  та  пулЯ,  что  пробьет  мне голову.  ‚от  и  сиди,
дожидайсЯ.
     Ћн посмотрел на часы.
     -- Џолчаса осталось.
     --„о чего?
     --  Њахно  идет,--  сказал  вдруг  дежурный  громким  Ясным  голосом.--
‘оображаете? —ерез полчаса будет здесь.
     --Ћткуда это известно?
     -- Ђ вот отсюда,-- дежурный показал на телеграфный  аппарат на столе.--
Ћт ќдисона. Џока не  было того ќдисона, люди жили  спокойно, знать ничего не
знали. Ђ теперь все наперед известно, и от этого одна смута на сердце. Њахно
разбили под ѓолтой. Ћн  тикает к себе  на  ѓулЯй-Џоле. Џрислал телеграмму --
будет проходить на трех эшелонах со своими хлопцами без остановки через нашу
Џомошную. Ќа ‡латополь. Џриказ  -- поставить  на прЯмую все стрелки, открыть
семафоры и ждать. ‚ случае неповиновениЯ -- расстрел всех, кто попадетсЯ, на
месте. ‚от смотрите, так и сказано: "вселенский расстрел".
     „ежурный показал на спутанную ленту телеграммы,  валЯвшуюсЯ на столе, и
вздохнул:
     --  •оть  бы  швыдче  его  мимо  нас  пронесло,  собачьего сына.  ‚ы  с
пассажирского поезда?
     џ ответил, что да, с пассажирского поезда, и улыбнулсЯ,--  какой там, к
черту,  пассажирский поезд! ‚ереница разбитых, припадающих то на одно, то на
другое колесо грЯзных теплушек.
     --  ’ак идите на поезд и скажите, чтобы заперлись в теплушках и носа не
высовывали. ‡аметЯт махновцы  -- так всех  геть с вагонов в канаву  -- и под
пулемет.
     џ вернулсЯ с этим ошеломлЯющим известием на поезд.
     ’отчас все двери теплушек были закрыты, а  все чугунные печки погашены,
чтобы не  выдать себЯ  дымом из жестЯных труб.  ‚се мы радовались, что между
нашим поездом и главным путем, по  которому пройдут эшелоны махновцев, стоит
длинный товарный состав и хорошо нас закрывает.
     Ќо  •вата  и  менЯ  этот  товарный состав  не  устраивал.  Ќам хотелось
посмотреть на махновцев. ЏрЯчась  за  вагонами и  будками, мы пробрались  на
вокзал. „ежурный обрадовалсЯ,-- все-таки легче при людЯх.
     -- €дите в буфет, там из окна все хорошо увидите,-- сказал он.
     -- Ђ вы?
     -- џ выйду на перрон пропускать поезда. ‘ зеленым флагом.
     •ват с сомнением посмотрел на дежурного.
     -- Ђ может быть, лучше не выходить?
     -- Љак так не выходить!  џ же дежурный! Ќе  выйдешь, машинист остановит
эшелон, и тогда -- прощай, моЯ „усЯ, пиши письма в рай.
     Њы  с •ватом  пошли в буфет. ’ам  стоЯл деревЯнный щит с доисторическим
расписанием поездов. Њы  придвинули  щит к окну, чтобы смотреть из-за  него.
’огда  нас  навернЯка не заметЯт. ‚  случае  опасности  из буфета легко было
выскочить на кухню, а оттуда шел спуск в темный подвал.
     €з подвала вышел серый кот с рыжими подпалинами. Ћн мельком взглЯнул на
нас, прошел по всем отелам и пустой стойте, перепрыгнул на подоконник, сел к
нам спиной и тоже начал смотреть на пустые пути. Ћн, очевидно, был недоволен
беспорЯдком на станции. Љончик его хвоста вздрагивал от раздражениЯ.
     Ћн нам мешал, но  мы  не  решались  его прогнать. Њы  понимали, что это
кот-железнодорожник, что он сидит здесь по праву, тогда как мы -- бесправные
пассажиры  --  должны знать  свое место. ‚ремЯ  от  времени  кот  недовольно
оглЯдывалсЯ на нас.
     Џотом он насторожил  уши, и мы услышали требовательный гудок  паровоза,
Яростно мчавшийсЯ  к  вокзалу.  џ прижалсЯ к стеклу  и увидел дежурного.  Ћн
торопливо вышел на перрон, одернул шинель и поднЯл свернутый зеленый флажок.
     вырЯЯ в  небо клубы пара, промчалсЯ паровоз, волоча открытые платформы
вперемежку  с  теплушками.  ’о,  что  пронеслось  мимо  нас  на  платформах,
показалось мне горЯчечным бредом.
     џ  видел хохочущие рожи парней, увешанных оружием --  кривыми  шашками,
морскими  палашами, кинжалами с  серебрЯным набором, кольтами,  винтовками и
парусиновыми патронташами.
     Ќа  папахах,  кубанках,  кепках,  котелках и ушанках  мотались от ветра
огромные черно-красные  банты.  ‘амый  большой  бант Я  заметил  на  измЯтом
цилиндре. ‚ладелец его в обрезанной длЯ  удобства  дохе стрелЯл  в воздух,--
очевидно, салютовал затаившей дыхание от ужаса станции Џомошной.
     “ одного из  махновцев ветром снесло соломенное канотье.  Љанотье долго
каталось кругами  по перрону и наконец легло почти у самых ног  дежурного. “
этого  канотье был  легкомысленный  вид, несмотрЯ на зловещий  черный  бант.
„олжно быть, эта шлЯпа  --  мечта  провинциальных ловеласов --  еще  недавно
прикрывала напомаженный пробор какого-нибудь парикмахера. ‚озможно, владелец
ее поплатилсЯ жизнью за свою страсть к франтовству.
     Џотом пронессЯ худой горбоносый матрос с длинной, как у жирафа, шеей, в
разорванном до пупа тельнике. Ћчевидно, тельник был разорван  нарочно, чтобы
всем была видна пышнаЯ и устрашающаЯ татуировка на груди матроса. џ не успел
ее рассмотреть. Џомню только путаницу женских ног, сердец, кинжалов и  змей.
‘изый пороховой рисунок татуировки был сдобрен розовой, как землЯничный сок,
краской. …сли у татуировок бывает стиль, то это был стиль "рококо".
     Џотом пролетел толстый грузин,  в  зеленом  бархатном галифе, с дамским
боа  на шее. Ћн стоЯл, балансируЯ,  на тачанке, и мы увидели рЯдом с ним два
пулеметных дула, направленных прЯмо на нас.
     Љот пристально смотрел на всю эту карусель, вздрагиваЯ от восхищениЯ, и
то выпускал, то прЯтал когти.
     Џосле  пьЯного белобрысого  парнЯ  в  епитрахили,  державшего  в  руках
жареного  гусЯ, торжественно пронессЯ убеленный  маститой сединой  старец  в
гимназической фуражке  с выломанным гербом. Ћн держал в руке казацкую пику с
привЯзанной  к  ней распоротой  черной юбкой.  Ќа  юбке  белой  краской было
нарисовано восходЯщее солнце.
     ЉаждаЯ платформа бросала на перрон рывками, на ходу, разные звуки -- то
рыдающий  крик гармоники,  то залихватский  свист,  то  слова  песни.  Џесни
обгонЯли и перебивали друг друга.
     "‚ставайте же, хлопцы",-- гремела  одна платформа. "Ќа зов Џаташона",--
подхватывала  другаЯ,  а  третьЯ орала: "‘о свЯтыми  упокой, упокой,  упокой
ђабиновича  с женой -- да!" Ђ  за ней возникал горестный конец первой песни:
"„а кто  ж там  лежит под могилой  зеленой?" €  соседнЯЯ  платформа  скорбно
отвечала: "Њахновец геройский, покрытый попоной".
     Џервый эшелон прошел, и тотчас за ним ворвалсЯ второй. ‹ес оглобель  от
тачанок, поднЯтых кверху,  подпрыгивал  и качалсЯ  от хода вагонов. Љосматые
кони стоЯли  в  профиль  в теплушках, мотаЯ  головами. ‹ошади  были  покрыты
вместо попон еврейскими молитвенными покрывалами -- талесами.
     ‘весив ноги,  сидели ездовые. Њелькали желтые сапоги,  бурки,  валенки,
зашнурованные до  колен  ботинки,  серебрЯные  шпоры,  гусарские  сапожки  с
офицерской кокардой на голенище, болотные бахилы, оранжевые туфли с пузырЯми
на носках, красные и заскорузлые босые ноги, обмотки, вырезанные из красного
плюша и зеленого биллиардного сукна.
     Ќеожиданно поезд  замедлил ход. „ежурный беспомощно оглЯнулсЯ, но вдруг
подобралсЯ и замер. Њы отшатнулись от окна и приготовились бежать.
     Ќо  поезд не остановилсЯ. Ћн плавно  и медленно  шел мимо вокзала, и мы
увидели  открытую  платформу.  Ќа  ней  ничего  не  было,  кроме  роскошного
лакированного  ландо с золочеными  кнЯжескими  гербами  на дверцах. Ћдна  из
оглобель  у  ландо  была поднЯта вверх, и на ней развевалсЯ  черный  флаг  с
надписью:  "ЂнархиЯ -- мать порЯдка!" Џо всем четырем углам платформы сидели
около пулеметов махновцы в английских табачных шинелЯх.
     Ќа заднем  сидении  из красной сафьЯновой кожи полулежал в ландо щуплый
маленький  человек  в  черной  шлЯпе  и  расстегнутом  казакине,  с  зеленым
землистым лицом.
     Ћн  положил ноги на козлы, и всЯ  его поза выражала лень и томный сытый
покой. ‚  опущенной  руке человек этот  держал маузер и поигрывал им, слегка
подбрасываЯ его и ловЯ на лету.
     џ увидел лицо  этого человека, и тошнота отвращениЯ подкатила  к горлу.
ЊокраЯ  челка  свисала  на узкий сморщенный лоб.  ‚  глазах  его --  злых  и
одновременно  пустых,  глазах  хорька  и параноика  -- поблескивала ЯростнаЯ
злоба. ‚изгливое бешенство, очевидно, не  затихало в этом  человеке никогда,
даже и теперь, несмотрЯ на его вальЯжную и спокойную позу.
     ќто был Ќестор Њахно.
     „ежурный неестественно вытЯнулсЯ, выставил  далеко вперед правую руку с
зеленым  флажком,  а  левую руку поднес к козырьку  фуражки,  отдаваЯ  Њахно
честь.  Џри этом дежурный заискивающе  улыбалсЯ. ‘трашнее этой улыбки ничего
нельзЯ было  придумать. ќто  была  не улыбка.  ќто была  униженнаЯ  мольба о
пощаде, страх за свою нищую жизнь, беспомощнаЯ попытка разжалобить.
     Њахно  лениво  вскинул маузер  и,  даже  не  взглЯнув на дежурного и не
целЯсь, выстрелил. Џочему -- неизвестно. ђазве можно  догадатьсЯ, что придет
в голову осатанелому изуверу.
     „ежурный нелепо взмахнул  руками, попЯтилсЯ, упал на бок и начал битьсЯ
на перроне, хватаЯ себЯ за шею и размазываЯ кровь.
     Њахно  махнул  рукой.  ’отчас  пулеметнаЯ очередь хлестнула по асфальту
перрона и ударила по дежурному. Ћн несколько раз дернулсЯ и затих.
     Њы  бросились через вестибюль  на  перрон. Њимо нас проходила последнЯЯ
теплушка. ‘триженаЯ, всЯ в кудрЯшках, курносаЯ девушка в каракулевом  жакете
и галифе, радостно улыбаЯсь,  прицелилась в нас из  маузера. ‡аросший черной
щетиной махновец во французской железной  каске оттолкнул ее.  ЏулЯ  ударила
позади нас в стену.
     Њы  подбежали  к  дежурному.  Ћн  был  мертв.  Ќа   лице  его   застыла
заискивающаЯ улыбка.
     Њы поднЯли его, стараЯсь  не наступать  в лужу крови, внесли в буфет  и
положили  на длинный стол с засохшей пальмой в зеленой  кадке. ‡емлЯ в кадке
была утыкана пожелтевшими окурками.
     ’олько на следующее утро наш поезд отправили дальше на станцию ѓолта.
     Љсендзы притихли и весь день шепотом читали молитвы.
     ‹юсьена  лежала на нарах и молчала, глЯдЯ на водЯнистое небо за дверью,
•ват досадливо морщилсЯ, и один только Ќазаров пыталсЯ разговаривать с нами,
но ему отвечали неохотно, и он тоже замолкал.
     ‚  ѓолту  мы пришли через  несколько  часов  после  еврейского погрома.
ѓоворили,  что на улицах валЯетсЯ много убитых. Ќам не удалось  узнать,  кто
громил. Џойти в город никто не решилсЯ.
     ‘реди  ночи  ‹юсьена начала  плакать, сначала тихо,  потом все  громче,
потом плач перешел в судорожные рыданиЯ и тЯжелый припадок.
     Љ  рассвету припадок прошел,  а утром,  когда мы проснулись на каком-то
полустанке,  ‹юсьены в теплушке не  было.  Њы обошли  весь  поезд, но  ее не
нашли. Ќикто  ее не видел.  Ћна  исчезла и  оставила в теплушке свой тюк  из
цыганской шали,-- очевидно, он был уже ей не нужен.

        Ћ фиринке, водопроводе и мелких опасностЯх

     ”иринка  --  маленькаЯ, с  английскую булавку,  черноморскаЯ  рыбка  --
продавалась всегда свежей по той причине, что никакой другой рыбы не  было и
всЯ Ћдесса ела (или, говорЯ деликатно,  по-южному,  "кушала") эту  ничтожную
рыбку. Ќо иногда даже фиринки не хватало.
     …ли  ее или сырую, чуть  присоленную, или мелко рубили и  жарили из нее
котлеты.  Љотлеты эти можно было  есть только в состоЯнии отчаЯниЯ или,  как
говорили одесситы, "с гарниром из слез".
     “  менЯ  и  Ќазарова (мы  поселились рЯдом)  денег  почти  не осталось.
Џоэтому мы питались  только фиринкой и  мокрым кукурузным хлебом. Џо виду он
походил  на  зернистый  кекс,  по  вкусу  --  на анисовые капли.  Џосле  еды
приходилось полоскать рот, чтобы уничтожить пронзительный запах этого хлеба.
     €зредка  Я  покупал  жареные каштаны. ’орговали ими вздыхающие старухи,
закутанные  в  тЯжелые  бахромчатые  шали. Ћни  сидели  вдоль  тротуаров  на
низеньких  скамейках и  помешивали  в  жаровнЯх  каштаны.  Љаштаны  трещали,
лопались  и  распространЯли запах  чуть  пригорелой  коры, но  с душистым  и
сладким привкусом.
     ‘вета  в Ћдессе  было мало,  фонари зажигали поздно, а то  и  совсем не
зажигали,  и,  бывало, по  тихим осенним  вечерам один  только багровый  жар
жаровен  освещал  тротуары.  ќтот  свет  снизу  придавал   улицам  несколько
феерический вид.
     ‘тарые женщины кутались в шали, а город кутали частые туманы. ‚сЯ осень
прошла  в этих приморских туманах. ЏризнатьсЯ,  с тех пор Я полюбил туманные
дни,  особенно  осенью, когда  они  подсвечены вЯлым  лимонным цветом  палой
листвы.
     Ќайти жилье  в Ћдессе было очень трудно, но нам  повезло. Ќа ‹анжероне,
на маленькой и пустынной —ерноморской улице, тЯнувшейсЯ по обрыву над морем,
был  частный санаторий длЯ нервнобольных доктора ‹андесмана.  ЌеустойчиваЯ и
пестраЯ жизнь тех лет вызывала бурный рост нервных болезней, но ни у кого не
было  денег, чтобы  лечитьсЯ,  особенно в  таком  дорогом  санатории,  как у
‹андесмана. Џоэтому санаторий был закрыт.
     Ќазаров  встретил  в  Ћдессе  знакомую  женщину   --  невропатолога  из
Њосквы,--  и она  устроила нас в этот пустой санаторий. ‹андесман  -- весьма
величественный  и учтивый человек  -- отвел нам две небольшие белые палаты с
условием, что мы будем охранЯть санаторий.  Њы должны были следить, чтобы не
рубили на  дрова небольшой  сад  около санаториЯ и не растаскивали по частЯм
самый дом.
     Ћтопление в санатории не работало, комната у менЯ была очень высокаЯ, с
широкими окнами, и  потому маленькаЯ железнаЯ "буржуйка",  как ни старалась,
никогда не могла нагреть эту комнату.  „ров почтЯ не было. €зредка Я покупал
акациевые дрова. Џродавали их на фунты. џ мог осилить не больше трех-четырех
фунтов,-- не было денег.
     Ѓыло  очень  холодно,  особенно во времЯ северных  ветров.  Љ  тому  же
ощущение холода усиливалось от белизны скользких кафельных стен.
     џ опЯть работал корректором  в  газете (название ее Я позабыл). €здавал
эту газету академик ЋвсЯнико-Љуликовский. ђаботал Я через два днЯ  на третий
и получал очень мало "колоколов"  -- так назывались тогда деникинские деньги
с изображением царь-колокола в Љремле.
     Њне нравилась  жизнь  в гулком особнЯке  над  морем,  нравилось  полное
одиночество  и даже  как будто  зернистый, пахнущий  морской  солью холодный
воздух в его стенах.
     џ  много читал, понемногу писал и от  нечего  делать занЯлсЯ  изучением
морского тумана. Џо утрам Я выходил в сад к обрыву над морем.
     ‚ тумане медленно рокотал по  гальке невидимый прибой. Ќа  ‚оронцовском
маЯке уныло  ухала туманнаЯ сирена и равномерно бил колокол. ‘едые маленькие
капли поблескивали на давно высохшей траве и ветках акаций.
     ‘  тех  пор  туман свЯзалсЯ  в моем  представлении  с  одиночеством, со
спокойной  и  сосредоточенной жизнью.  Ћн  ограничивал землю и  замыкал ее в
небольшой  видимый  круг.  Ћн  оставлЯл  длЯ  наблюдениЯ  немного  вещей  --
несколько деревьев, куст дрока, Љоломну из  дикого камнЯ, чугунную калитку и
Якорную цепь, неизвестно длЯ чего валЯвшуюсЯ в углу сада.
     Ћн  заставлЯл  смотреть на эти  вещи  пристальнее и дольше,  чем мы это
делаем  обычно, и открывать  в них  много не  замеченных  ранее  качеств.  ‚
ноздреватом желтом  камне  было  много накрепко  впаЯнных  в  него маленьких
морских ракушек, на кустах дрока оставалось еще несколько цветов, они сидели
на прЯмых твердых  стеблЯх, как  промокшие  и сморщенные золотые бабочки,  и
терпеливо дожидались солнца. Ќо оно очень редко проступало в тумане размытым
белым  пЯтном  и  не давало  ни  теплоты, ни  тени.  Џод единственным старым
платаном с лимонными пЯтнами на стволе валЯлись листьЯ, как бы вырезанные из
тусклого  зеленого  бархата.  Џо чугунной калитке  вереницей бежали муравьи,
сносили в свои  подземные  житницы  последние запасы на зиму, а под  Якорной
цепью жила маленькаЯ робкаЯ жаба.
     “ тумана были свои звуки.  ЏоЯвлЯлись они перед тем, как  туман начинал
редеть.  ’огда слышалсЯ  неЯсный шорох. ќто водЯнаЯ пыль собиралась в капли,
они стекали по черным ветвЯм деревьев и с шорохом падали  на землю. Џотом  в
этот мЯгкий звук  входил чистый  и протЯжный звон.  ќто  значило, что перваЯ
каплЯ  тумана  упала  с  крыши  и ударила в  перевернутый вверх дном  пустой
цинковый бак.
     џ полюбил запах тумана,-- слабый запах каменноугольного дыма и пара. ’о
был  запах вокзалов, пристаней, палуб -- всего, что свЯзано со странствиЯми,
со  сменой  обширных   сухопутных  и  морских  пространств,   с  шествие