
     -- ќй вы, темлЯки-соплЯки! -- кричали красногвардейцы.-- •ватит дурить!
Ѓросай оружие!
     -- “ нас присЯга,-- кричали в ответ юнкера.

     -- Љому присЯгали? Љеренскому? Ћн, сукин кот, удрал к немцам.

     -- ђоссии мы присЯгали, а не Љеренскому!

     -- Ђ мы и есть ђоссиЯ! -- кричали красногвардейцы.-- ‘оображать надо!

     Љак только прошли женщины, из подворотни выскочил старый пекарь. ‡а ним
должен  был  бежать  Я.  Ќо  сразу же со стороны  юнкеров ударила пулеметнаЯ
очередь и  отколола угол подворотни. Џекарь бросилсЯ  назад. ‘нова загремели
выстрелы и полетели на тротуар битый кирпич, стекло и щепки.

     Њы вернулись в дворницкую.

     Џекарь выругалсЯ и сказал мне:

     -- ќх,  кабы мы прорвались! Џошли бы с тобой в красногвардейцы. ’ебЯ бы
со  мной  обЯзательно  взЯли, хоть ты  и  студент. Љак  ни  верти, а  ђоссиЯ
останетсЯ одна. Ќаша ђоссиЯ. Ђ ихнЯЯ уже смердит ладаном.

     џ вспомнил  недавние крики красногвардейцев: "Ђ мы и есть ђоссиЯ!" -- и
внезапно с  необыкновенной Ясностью  и  новизной представил себе  стертое от
частого произнесениЯ  понЯтие "гуща народа". „а,  Я принадлежу к  этой "гуще
народа". џ чувствую  себЯ своим  среди  этих мастеровых,  крестьЯн, рабочих,
солдат,  среди  того  великого  простонародьЯ,  из  которого  вышли  и  ѓлеб
“спенский, и ‹есков, и Ќикитин, и ѓорький, и тысЯчи талантливых наших людей.

     -- Ќу что ж,-- ответил Я пекарю.-- Њне без своего народа не жить. ќто Я
знаю.

     --  ’о-то! -- сказал  пекарь  и усмехнулсЯ.--  ’ы  одной  руки  с  нами
держись, милый. Ќе отставай.
     Ќа  пЯтый день кончились продукты. „о вечера мы  терпели, глотаЯ слюну.
‡а стеной дворницкой догорал соседний дом.

     ‚ нашем доме был маленький гастрономический магазин. Ќичего  больше  не
оставалось, как взломать его. ‡аднЯЯ дверь магазина выходила во двор. Џекарь
сбил с нее топором замок, и мы по очереди бегали по ночам в
     этот магазин и набирали сколько могли колбас, консервов и сыра.
     ‘ветило  зарево,  и  надо было  прЯтатьсЯ  за  прилавками,  чтобы через
разбитую витрину нас не заметили юнкера из "“ниона". Љто знает, что им могло
прийти в голову.
     ЏерваЯ  ночь  прошла  удачно, но на  вторую  в башне углового  дома  на
Ѓронной засел стрелок-красногвардеец. ‘ этой башни наш двор был хорошо виден
при свете пожара, и  стрелок, сидЯ и покуриваЯ,  постреливал по каждому, кто
поЯвлЯлсЯ во дворе.

     Љак раз выпала моЯ очередь. ‚ магазин Я проскочил удачно,-- стрелок или
не заметил менЯ, или не успел выстрелить.

     „о  сих  пор Я  помню этот магазин.  Ќа  проволоке  висели  обернутые в
серебрЯную  бумагу копченые колбасы.  Љрасные  круглые сыры на прилавке были
обильно политы хреном из разбитых пулЯми банок. Ќа полу стоЯли едкие лужи из
уксуса,  смешанного  с коньЯком и ликером. ‚  этих  лужах  плавали  твердые,
покрытые рыжеватым налетом маринованные белые грибы. ЃольшаЯ фаЯнсоваЯ бочка
из-под грибов была расколота вдребезги.

     џ быстро сорвал несколько  длинных  колбас и  навалил их на  руки,  как
дрова.  ‘верху  Я положил  круглый,  как  колесо, толстый швейцарский  сыр и
несколько банок с консервами.
     Љогда Я бежал обратно через  двор, что-то зазвенело  у менЯ под руками,
но Я не обратил на это вниманиЯ.
     џ вошел  в дворницкую, и единственнаЯ  женщина, оставшаЯсЯ с нами, жена
дворника, бледнаЯ и  болезненнаЯ,  вдруг дико  закричала.  џ сбросил на  пол
продукты и увидел, что руки у менЯ облиты густой кровью.

     —ерез  минуту  все  в дворницкой повалились от  хохота, хотЯ обстановка
никак  не располагала  к  этому.  ‚се хохотали и соскабливали  с менЯ густое
томатное пюре.
     Љогда Я  бежал обратно, стрелок все же  успел  выстрелить, пулЯ пробила
банку с консервами, и менЯ всего залило кроваво-красным томатом.

     •леба у нас не было ни крошки.  Ћстрый сыр, копченые колбасы и консервы
с перцем мы ели без хлеба и запивали холодной водопроводной водой.

     Њой хозЯин вспомнил, что  у него на кухне осталсЯ мешок черных сухарей.
џ вызвалсЯ пойти за ними.
     џ осторожно  поднЯлсЯ по черной лестнице,  заваленной битым кирпичом. ‚
кухне  из простреленной  водопроводной  трубы текла вода, и на  полу  стоЯла
густаЯ жижа размокшей штукатурки.
     џ  начал шарить в буфете, разыскиваЯ  сухари.  ‚  это времЯ  с бульвара
послышались крики и топот ног. џ пошел в свою комнату, чтобы посмотреть, что
случилось. Џо бульвару цепью бежали с винтовками  наперевес красногвардейцы.
ћнкера отходили, не отстреливаЯсь.

     ‚первые Я  видел бой так  близко, под самым  окном  своей комнаты. ЊенЯ
поразили лица людей  -- зеленые, с  ввалившимисЯ глазами. Њне казалось,  что
эти люди ничего не видЯт и не понимают, оглушенные собственным криком.

     џ  оторвалсЯ  от окна,  когда  услышал на парадной лестнице  торопливый
топот сапог. ‘ треском распахнулась дверь с лестницы в переднюю и  с размаху
ударилась в  стенку.  ‘ потолка, посыпалась  известка.  ‚озбужденный.  голос
крикнул в передней:
     -- Њитюха, тащи сюда пулемет!

     џ  обернулсЯ.  ‚ дверЯх стоЯл пожилой человек  в ушанке и с  пулеметной
лентой  через  плечо.  ‚  руках  у  него  была  винтовка.  Ћдно мгновение он
пристально и дико смотрел на менЯ, потом быстро вскинул винтовку и крикнул:

     -- Ќи с места! Џодыми руки!

     џ поднЯл руки.
     -- —его там, папаша? -- спросил из коридора молодой голос.

     -- ЏопалсЯ один,-- ответил человек  в ушанке.-- ‘трелЯл. €з окна по нас
стрелЯл, гад! ‚ спину!
     ’олько сейчас  Я сообразил, что на мне  надета потрепаннаЯ студенческаЯ
тужурка,  и  вспомнил, что,  по. словам пекарЯ, у Ќикитских ворот на стороне
‚ременного правительства дралась студенческаЯ дружина.

     ‚ комнату вошел  молодой рабочий в натЯнутой на уши кепке. Ћн вразвалку
подошел ко мне, лениво взЯл мою правую руку и внимательно осмотрел ладонь.

     --  ‚идать,  не  стрелЯл,  папаша,--  сказал он добродушно.--  ЏЯтна от
затвора нету. ђука чистаЯ.
     --  „урьЯ твоЯ башка!  -- крикнул  человек в ушанке.--  Ђ  ежели  он из
пистолета стрелЯл, а не из винтовки. € пистолет выкинул. ‚еди его во двор!

     -- ‚се возможно,-- ответил молодой рабочий и хлопнул менЯ по плечу.-- Ђ
ну, шагай вперед! „а не дури.
     џ все времЯ молчал. Џочему -- не  знаю.  Ћчевидно, всЯ  обстановка была
настолько безнадежной,  что  оправдыватьсЯ  было  просто  бессмысленно. ЊенЯ
застали  в  комнате  на втором этаже  у выбитого окна,  в доме,  только  что
захваченном  красногвардейцами. Ќа мне была  измазаннаЯ известкой и покрытаЯ
подозрительными  бурыми пЯтнами  от томата студенческаЯ тужурка. —то бы Я ни
сказал, мне бы все равно не поверили.
     џ молчал, сознаваЯ, что  мое молчание  -- еще одна тЯжелаЯ улика против
менЯ.

     -- “порный, черт!  --  сказал  человек  в  ушанке.-- ‘разу  видать, что
принципиальный.
     ЊенЯ повели во  двор. Њолодой красногвардеец подталкивал  менЯ  в спину
дулом винтовки.
     „вор  был полон красногвардейцев. Ћни  вытаскивали  из разбитого склада
Ящики и наваливали из них баррикаду поперек ’верского бульвара.

     -- ‚ чем дело? -- зашумели красногвардейцы и окружили менЯ и обоих моих
конвоиров.-- Љто такой?
     —еловек в ушанке сказал, что Я стрелЯл из окна им в спину.

     --  ђазменЯть его!  --  закричал  веселым голосом  парень  с  хмельными
глазами.-- ‚ штаб господа бога!
     -- Љомандира сюда!
     -- Ќету командира!
     -- ѓде командир?
     -- Ѓыл приказ -- пленных не трогать!

     -- ’ак то пленных. Ђ он в спину бил.

     -- ‡а это один ответ -- расстрел на месте.

     -- Ѓез командира нельзЯ, товарищи!

     -- Љакой законник нашелсЯ.  ‘тавь его к стенке! ЊенЯ потащили к стенке.
€з  дворницкой  выбежала  простоволосаЯ  жена   дворника.  Ћна  бросилась  к
красногвардейцам и начала судорожно хватать их за руки.

     -- ‘ынки, товарищи! --  кричала она.-- „а это ж наш  жилец. Ћн в вас не
стрелЯл. Њне жизнь не нужна, Я больнаЯ. “бейте лучше менЯ.

     -- ’ы, мать, не смей  без разбору никого жалеть,-- рассудительно сказал
человек в ушанке.-- Њы тоже не душегубы. “йди, не мешайсЯ.

     Ќикогда Я не мог понЯть - ни тогда, ни теперь - почему,  стоЯ у стены и
слушаЯ,  как щелкают  затворы, Я  ровно  ничего  не  испытывал. Ѓыла  ли  то
внезапнаЯ  душевнаЯ тупость или  остановка  сознаниЯ  --  не знаю. џ  только
пристально  смотрел на угол  подворотни, отбитый пулеметной очередью, и ни о
чем не думал.  Ќо почему-то  этот угол подворотни  Я  запомнил в  мельчайших
подробностЯх.

     џ помню семь выбоин от пуль. ‘верху выбоины были
     белые (там,  где  была  штукатурка), а  в глубине  -- красные  (где был
кирпич). Џомню железную,  закрашенную белой  краской скобку  от  оборванного
звонка к дворнику, кусок электрического провода, привЯзанного к этой скобке,
нарисованную  на стене углем рожу с огромным носом и торчащими,  как  редкаЯ
проволока, волосами и подпись под нею: "Ћбманули дурака на четыре кулака!"
     Њне казалось, что времЯ  остановилось и Я погружен в какую-то всемирную
немоту.  Ќа самом же деле прошло несколько  секунд, и Я услышал незнакомый и
вместе с тем будто бы очень знакомый голос:

     -- Љакого дьЯвола расстреливаете! ‡абыли приказ? “брать винтовки!

     џ  с  трудом  отвел глаза  от  угла подворотни,-- шеЯ у менЯ нестерпимо
болела,-- и увидел человека с маузером, похожего на „обролюбова,-- того, что
приходил  к  нам  ночью,  чтобы вывести детей и женщин. Ћн был  бледен и  не
смотрел на менЯ.

     --  Ћтставить!  --  сказал  он   резко.--  џ  знаю  этого  человека.  ‚
студенческой   дружине  он  не  был.   ћнкера  наступают,  а  вы  галиматьей
занимаетесь.

     —еловек  в ушанке схватил  менЯ за грудь, сильно встрЯхнул и сказал  со
злобой:
     -- Ќу и матери  твоей черт! —уть Я совесть не замарал из-за тебЯ, дурьЯ
твоЯ башка. ’ы чего молчал? Ђ еще студент,

     Ђ молодой рабочий снова хлопнул менЯ по плечу и весело подмигнул:

     -- Љатись с богом!
     Ќа  улице  юнкера бросили ручную гранату.  Љрасногвардейцы,  прЯчась за
баррикадой,  начали выбегать на бульвар. „ом опустел. ЋпЯть  с  раздражающей
настойчивостью загремели пулеметы.
     ’ак Я и не  узнал, кто  был  тот молодой командир с маузером, что  спас
детей и женщин из нашего дома и спас менЯ. џ не встречал его больше никогда.
Ђ Я узнал бы его среди десЯтков и сотен людей.

     ‚ ночь  на шестой  день  нашей "пикитской  осады"  мы  все,  небритые и
охрипшие от холода, сидели, как всегда, на  ступеньках  дворницкой и гадали,
когда же окончитсЯ затЯжной бой. Ћн как бы топталсЯ на месте.

     …ще не было  того ожесточениЯ, какое пришло после, во времЯ гражданской
войны.  Љрасногвардейцы  дрались "на выдержку", уверенные  в  своей  победе,
знаЯ, что нервы у юнкеров скоро сдадут.

     Ќовое  ‘оветское   правительство  в  Џетрограде  взЯло  власть.  ‘трана
пластами  отваливалась от  ‚ременного  правительства.  € это, конечно,  было
известно московским юнкерам. €х дело было проиграно. Џули, свистевшие вокруг
дома у Ќикитских ворот, были их последними пулЯми.

     Њы сидели и говорили  об этом. ЏозднЯЯ ночь пахла дымом пожарищ. ‡арева
гасли. ’олько в стороне Љиевского вокзала небо еще затЯгивал мутный багровый
дым.
     Џотом на севере, со стороны  •одынки, поЯвилсЯ воющий звук  снарЯда. Ћн
прошел над Њосквой, и грохот разрыва раздалсЯ в  стороне ЉремлЯ. ’отчас, как
по  команде,  остановилсЯ  огонь.  Ћчевидно,  и   красногвардейцы  и  юнкера
прислушивались и ждали второго взрыва, чтобы понЯть, куда бьет артиллериЯ.

     € вот он  пришел наконец, этот второй воющий и бесстрастный звук. ‘нова
взрыв блеснул в стороне ЉремлЯ.

     -- Ќеужто по Љремлю? -- тихо сказал старый пекарь. Ђрхитектор вскочил.

     -- Ќикогда не поверю! --  закрЯчал он,-- Ќе может этого быть!  Ќикто не
посмеет поднЯть руку на Љремль.
     --  ЏонЯтно, никто не  посмеет,--  тихо согласилсЯ  пекарь.--  ќто  длЯ
острастки. Џодождите, послушаем.
     Њы сидели, оцепенев. Њы ждали следующих выстрелов. Џрошел час, но их не
было. Џрошло два часа. ‚се молчало вокруг.

     ‘ерый  свет начал просачиватьсЯ с  востока, зЯбкий  свет раннего  утра.
Ѓыло  необыкновенно тихо в Њоскве, так тихо, что  мы  слышали, как  шумит на
бульварах пламЯ газовых факелов.
     -- Џохоже, конец,-- вполголоса заметил  старый пекарь.-- Ќадо бы  пойти
поглЯдеть.
     Њы осторожно вышли на ’верской бульвар.

     ‚  серой  изморози  и  дыму стоЯли  липы  с  перебитыми  ветками. ‚доль
бульвара до самого памЯтника Џушкину пылали траурные факелы разбитых газовых
фонарей. ‚есь бульвар  был густо опутан порванными  проводами.  Ћни  жалобно
звенели, качаЯсь и задеваЯ о камни мостовой.  Ќа трамвайных рельсах  лежала,
ощерив желтые зубы, убитаЯ лошадь.
     Ћколо наших ворот длинным  ручейком тЯнулась по камнЯм замерзшаЯ кровь.
„ома, изорванные пулеметным огнем, ронЯли из окон  острые  осколки стекла, и
вокруг все времЯ слышалось его дребезжание.

     ‚о всю  ширину  бульвара шли к  Ќикитским воротам измученные молчаливые
красногвардейцы. Љрасные повЯзки на их рукавах скатались в  жгуты. Џочти все
курили, и  огоньки папирос,  вспыхиваЯ во  мгле, были похожи  на  беззвучную
ружейную перепалку.
     “ кино "“нион" к фонарному столбу был привЯзан на древке белый флаг.

     Ћколо флага под стеной дома шеренгой стоЯли юнкера в измЯтых фуражках и
серых от известки шинелЯх. Њногие из них дремали, опираЯсь на винтовки.

     Љ юнкерам подошел  безоружный  человек  в кожаной  куртке.  Џозади него
остановилось несколько красногвардейцев.

     —еловек в кожаной куртке поднЯл руку и что-то негромко сказал юнкерам.

     Ћт юнкеров отделилсЯ высокий офицер. Ћн снЯл шашку и  револьвер, бросил
все  это к ногам  человека в кожаной куртке,  отдал ему  честь, повернулсЯ и
медленно, пошатываЯсь, пошел в сторону Ђрбатской площади.

     Џосле него все юнкера начали по очереди подходить к человеку в  кожаной
куртке  и  складывать  к  его  ногам винтовки и патроны.  Џотом  они  так же
медленно и  устало,  как  и офицер, шли по  Ќикитскому  бульвару  к  Ђрбату.
Ќекоторые на ходу срывали с себЯ погоны.
     Љрасногвардейцы молча,  с  суровыми напрЯженными  лицами,  смотрели  на
юнкеров. Ќе раздалось ни одного возгласа, ни одного слова.

     ‚се было кончено. ‘ ’верской нессЯ в холодной мгле ликующий  кимвальный
гром нескольких оркестров:
     Ќикто не даст нам избавленьЯ,
     Ќи бог, ни царь и не герой.
     „обьемсЯ мы освобожденьЯ
     ‘воею собственной рукой

        Љафе журналистов

     ‚осемнадцатый  год  пришел  в  оттепелЯх,  в  сером  снегу  и под таким
мглистым небом, что дым из заводских труб доходил до облаков, останавливалсЯ
и расползалсЯ под ними во все стороны тЯжелыми клубами.

     Ќа московских улицах все так же пахло типографской краской, а на стенах
висели сырые обрывки газет и плакатов.

     ‘верху    на     все    эти    бумажные    клочьЯ     клеили    декреты
‘оветского;правительства. Ћни были отпечатаны на рыхлой серой бумаге.

     „ень  за днем с  неумолимой последовательностью эти  резкие беспощадные
декреты  уничтожали  пласты  устоЯвшегосЯ  обихода,   швырЯли  их   прочь  и
провозглашали осЯовы новой жизни.
     Џока  что  эту  жизнь  трудно  было  себе  представить.  ‘мена  понЯтий
происходила  так  неожиданно,  что  простое  наше  существование  терЯло  по
временам  реальность и становилось зыбким, как марево. •олодок  подкатывал к
сердцу. ‘лабых духом людей просто мотало, как пьЯных.
     ЊоЯ комната у Ќикитских ворот была разрушена обстрелами. џ перебралсЯ в
ѓранатный переулок, в  скучный  кирпичный  флигель, рЯдом с тем домом, где Я
родилсЯ двадцать  пЯть лет назад. џ  поселилсЯ у мрачной вдовы.  Ћна сдавала
комнаты только курсисткам и студентам.

     Љ  моей  соседке,  веснушчатой  курсистке  ‹ипочке,  дочери   сельского
учителЯ,  часто  приезжали  из-под  ђЯзани  деревенские  ее  родственники  и
знакомые. Ћни привозили с собой запах мороза, Яблок и зипунов.

     џ  расспрашивал  их  о  деревне.  Ћни  осторожно вздыхали  и вполголоса
говорили, что в деревне не поймешь что. ‚роде как пошла большаЯ вода, а чего
потом будет -- неизвестно.  €ли разлив покроет землю  плодородным слоем, или
смоет начисто  посевы.  ‚от  так, мол, и  деревнЯ -- всЯ в страхе и радости.
ѓлавное, мужик взЯл землю. ’еперь ее не оторвешь у него с руками.

     ‡апах  Яблок был  крепкий,  от  зипунов  исходило ощущение прочности  и
тепла, и почему-то от этого становилось спокойнее на душе.

     …ще в сентЯбре,  когда Я вернулсЯ из Љопани,  Я  поступил  репортером в
газету  "‚ласть  народа". ќто  была одна  из газет с короткой  жизнью. ’аких
газет народилось тогда довольно много. Џотом их быстро прикрыли.

     ѓазету издавала партиЯ народных  социалистов,  так называемых "энесов".
„аже  некоторые  сотрудники  газеты  плохо  представлЯли  себе  расплывчатую
программу  этой  партии.  Њы  знали  только,  что  во  главе  газеты  стоЯли
подчеркнуто  интеллигентные  люди,  полные  либеральных   порывов,  свершить
которые им не дано.

     ђуководила  газетой  властнаЯ  и  красиваЯ  пожилаЯ "энеска"  …катерина
Љускова.  Ћна говорила  низким цыганским  голосом.  Ќа  нас, репортеров, она
смотрела  свысока  и неодобрительно,  особенно после того, как  на дверЯх ее
кабинета поЯвилась надпись химическим карандашом:
     Љу-ку, ку-ку, кукушечка,
     Ќапрасно не кукуй!
     Њадам Љускова, душечка,
     Ћ прошлом не тоскуй.
     Ћт менЯ, как  и  от других  репортеров,  редакциЯ  "‚ласть  народа"  не
требовала  тенденциозности,--  то  было дело статейщиков и "передовиков".  џ
напропалую жил бессонной  газетной жизнью  среди  крупных и  малых  событий,
сенсаций,   диспутов,   массовых   революционных   действий   на   площадЯх,
демонстраций и уличных перестрелок.
     Ћстрый  воздух  революционной  зимы  кружил голову.  ’уманнаЯ романтика
бушевала в наших  сердцах.  џ  не мог  и  не  хотел  ей противитьсЯ. ‚ера во
всенародное счастье горела  непотухающей зарей над всклокоченной жизнью. Ћно
должно было непременно прийти, это всенародное счастье. Ќам наивно казалось,
что порукой этому было наше желание стать его устроителЯми и свидетелЯми.

     ‚  стихах и  прозе  искали всемирности. ‚о  многих ЯвлениЯх  стремились
увидеть перекличку эпох. „алекие отсветы  французской  революции,  восстаниЯ
декабристов, Џарижской коммуны и революции 1905 года падали на современность
и делали ее более живописной.
     „аже в противоречивых стихах ‚ерхарна (Я им в ту пору увлекалсЯ) горело
старое революционное пламЯ:
     ’уда, где над площадью нож гильотины,
     ѓде дико по улицам рыщет набат,
     Њечты, обезумев, летЯт!
     ‚сЯ тогдашнЯЯ путаница и  лихорадка мысли  была оправдана  молодостью и
жаждой  поскорей  увидеть   новое.   Ќедавние   мои  размышлениЯ,  рожденные
беспокойной  юностью  и, в  особенности,  войной, потускнели. ‘обытиЯ как бы
отбросили менЯ на десЯть лет назад, в  пору незрелых детских  увлечений. Њне
казалось, что Я поглупел. Џочва  уходила  из-под  ног.  Ќевозможность  найти
устойчивое отношение к тому,  что  происходило вокруг,  смущала менЯ  и даже
временами бесила.

     Ђ  это происходЯщее то радовало и  восхищало, то казалось  неверным, то
великим, то подменЯвшим это величие  ненужной  жестокостью,  то светлым,  то
туманным и грозным, как небо, покрытое свитками багровых туч.

     Ћдно  только  было Ясно -- жизнь расквиталась с прошлым и прорываетсЯ к
новым устоЯм.  Ђ они должны были быть,  конечно, свободными и справедливыми,
должны  были  поднЯть человека на небывалую высоту и дать  расцвет  всем его
возможностЯм. ђеволюциЯ, по моему мнению, должна была  открыть равное  право
на существование всему, что внутренне обогащало человека.

     џ видел величайшее значение революции в том, что она смело извлекала из
множества Явлений  жизни и  культуры все ценное длЯ  роста  нашего духа. Њне
говорили, что в этом -- последствие революции, а не ее цель. Ќо Я думал, что
цель существует длЯ последствий. ќту истину отрицать было нельзЯ.

     €з  всех  "энесов",  работавших  в  редакции,  мы,  газетнаЯ  молодежь,
подружились только с писателем Њихаилом Ћсоргиным. Ћн вернулсЯ из эмиграции,
был растерЯн и с трудом разбиралсЯ в событиЯх.  ќта растерЯнность отражалась
даже в его глазах, болезненных и светлых.
     ‘о  всеми он был  снисходителен  и ласков,  всем и всему  верил.  ‚ его
облике, даже в утомленном голосе, сквозила сдержаннаЯ грусть. Ћн тосковал по
€талии, где провел много лет. ‚ ђоссии он жил как бы спросонок.

     Њы  иногда  уговаривали его  возвратитьсЯ в  €талию,  говорили, что ему
нечего  здесь  делать,  что  там  он  по  крайней  мере  будет  писать  свои
бесхитростные рассказы. Ћсоргин виновато отвечал:

     -- Џоймите же, что Я русский и до спазмы в сердце люблю ђоссию. Ќо Я ее
сейчас не узнаю. €ногда Я  думаю,-- да полно, ђоссиЯ ли это? €зменилась даже
самаЯ  тональность русской речи.  ‘ейчас Я рвусь  в €талию,  но там  Я  буду
страшно тосковать по ђоссии. Ћчевидно, Я человек конченый.

     Ћсобенно терЯлсЯ  Ћсоргин,  когда в редакцию врывалсЯ,  перекрываЯ всех
своим гремЯщим и хрипловатым голосом и табачным кашлем, "король репортеров",
вездесущий старик ѓилЯровский.

     --  Њолокососы!  --  кричал  он  нам,  молодым  газетчикам.--  "ќнесы"!
’рухлЯвые либералы! Ћ русском народе вы знаете не больше, чем эта дура мадам
Љускова. "†е не вэ па, же не сэ па,  же не манж па кэ лЯ репа!" Ћт газетного
листа должно разить  таким жаром, чтоб его  трудно было в руках удержать.  ‚
газете должны  быть  такие речи, чтобы у читателЯ спирало дыхание. Ђ вы  что
делаете? ЊЯмлите! ‚ам бы писать романы о малокровных девицах. џ знаю русский
народ. Ћн вам еще покажет, где раки зимуют!
     Ћсоргин виновато улыбалсЯ, а Љускова в сердцах захлопывала дверь своего
кабинета. ѓилЯровский подмигивал на дверь и говорил внЯтным шепотом:

     -- Њожно, конечно, делать политику и за дамским бюро на паучьих ножках.
€  проливать слезы над собственной статьей о  русском  мужике.  „а от одного
мужицкого слова всех  вас хватит кондрашка! ’оже народники! Џрощайте! „ругим
разом зайду. ‘ейчас что-то неохота с вами балакать.

     Ћн  уходил,  но в  редакции  еще  некоторое  времЯ стоЯла настороженнаЯ
тишина,-- боЯлись, как бы старик не вернулсЯ.

     Њы, газетнаЯ молодежь, любили ѓилЯровского за его шумную талантливость,
неистощимую выдумку,  за  стариковскую  его  отчаЯнность.  €  он  нас  любил
по-своему, посмеиваЯсь над нами.
     €з "‚ласти  народа"  он шел  в какую-нибудь ближайшую редакцию. ’ам он,
смотрЯ по  обстоЯтельствам,  или устраивал очередной разгром,  или набиралсЯ
новостей,  или  предавалсЯ  воспоминаниЯм  о  —ехове,  Љуприне,  алЯпине  и
генерале ‘кобелеве.

     ‚стречаЯсь  со  мной,  он говорил,  глЯдЯ  на  менЯ  круглыми  гневными
глазами:

     --  Џора уже переходить, молодой человек, с петита на корпус, а потом и
на  жирный  шрифт. Џетит --  это  газета, корпус  -- поэзиЯ, жирный шрифт --
проза. ЏривЯжите себЯ к стулу ремнЯми и работайте.

     ќтот  сивоусый старик в  казацком жупане  и смушковой шапке олицетворЯл
русский размах, смекалку, лукавство и доброту. Ћн был не только журналистом,
но   и  поэтом,  прозаиком,  ценителем  живописи  и   знаменитым  московским
хлебосолом. ‚ыдумки, экспромты, розыгрыши и шутки переполнЯли его. Ѓез этого
он навернЯка бы зачах.
     ѓромогласный этот человек был настоЯщим ребенком.

     Ћн, например, любил посылать письма по несуществующим адресам в  разные
заманчивые страны -- в Ђвстралию или республику Љоста-ђика. Џисьма, не найдЯ
адресата, возвращались обратно  в Њоскву  со множеством  цветных  наклеек  и
штемпелей на разных Языках.
     ‘тарик тщательно рассматривал эти письма и  даже  нюхал  их,  будто они
могли пахнуть тропическими плодами. Ќо письма пахли сургучом и кожей.

     Љто знает,  может быть, эти письма  были горестной подменой его мечты о
том, чтобы вот так -- балагурЯ, похлопываЯ по плечу кучеров фиакров в Џариже
и негритЯнских королей на берегах ‡амбези и  угощаЯ  их нюхательным табачком
-- совершить поездку вокруг света и набратьсЯ таких впечатлений, что от них,
конечно, ахнет и окосеет старушка Њосква.

     ђеволюцию старик ѓилЯровский  встретил как крупнейшую газетную сенсацию
и  разворот  русского бунтарского  духа.  Ћн искал ее  истоки  в  разинщине,
пугачевщине,  в крестьЯнских бунтах и  "красных петухах". "‘арынь  на кичку,
Ядреный лапоть", "ђазмахнись, рука, раззудись, плечо!"

     Ћн досконально знал  жизнь города, особенно ту потаенную, что старалась
быть   подальше   от    глаз   ‘оветской    власти:   цыганские    дома    в
Џокровском-‘трешневе,  сектантские молельни  у  ђогожской  заставы,  игорные
притоны  на  Ѓрестских улицах, завывающие сборища  эстетов в доме Џерцова  у
храма •риста ‘пасителЯ. ’ам верховодил некий картавый поэт с длинной детской
челкой. Ћн  носил смокинг и  монокль и был так хрупок, что с ним было опасно
здороватьсЯ  за  руку,-- всегда  казалось, что его нежнаЯ  прозрачнаЯ ладонь
останетсЯ в вашей руке, как реликвиЯ.

     ‚ремЯ  еще  не  отстоЯлось. ‚ нем  соседствовало  много несовместимых и
неожиданных людей. ‘ейчас они были
     заметнее,  чем раньше.  ђеволюциЯ  вытрЯхнула  их  из  углов  и  сильно
взболтала, как взбалтывают бочку с застоЯвшейсЯ водой. ’огда внезапно со дна
взлетает  песок,  листики,  отломанные ветки,  жуки  и личинки.  €  все  это
вертитсЯ  и носитсЯ в водовороте, пересекаЯсь и  сталкиваЯсь, пока не осЯдет
на дно.

     ‚ то молодое революционное  времЯ много интересных  людей  собиралось в
кафе журналистов на ‘толешниковом переулке. Џод это кафе журналисты  снЯли в
складчину пустующую квартиру на третьем этаже. ’ам ночи  напролет длилось за
крошечными столиками дымное и веселое собрание.

     ‚ этом кафе можно было  встретить  ЂндреЯ  Ѓелого и меньшевика Њартова,
Ѓрюсова и  Ѓальмонта, слепого вождЯ московских анархистов —ерного и писателЯ
мелева,  артистку   ђоксанову--первую   чеховскую   "чайку",   Њаксимилиана
‚олошина,  Џотапенко,  поэта,  Ђгнивцева и многих  журналистов и литераторов
всех возрастов, взглЯдов и характеров.
     „обродушный Ђгнивцев пел свои немудрые песенки. Ћгромный желтый галстук
был завЯзан  бантом на длинной  шее  Ђгнивцева, а  его  широченные клетчатые
брюки были всегда прожжены папиросами.
     ‚ эмалированных кружках дымилсЯ горький, как хина, кофе.  …го горечь не
мог  перебить  даже  сахарин. ’о тут,  то  там вспыхивали  бешеные  споры, а
изредка в их шум врезалсЯ оглушительный треск пощечины.

     —аще  всего  получал  пощечины  благообразный и  Ядовитый  журналист  с
крашеной бородой. Ћн шипел, как змеЯ, и обливал  все и всех  без  исключениЯ
бешеным Ядом.

     ќти пощечины были опасны в пожарном отношении,
     так  как  журналист  с крашеной  бородой  никогда  не вынимал  изо  рта
раскаленную трубку. Џри  каждой пощечине трубка  вылетала  у него  изо  рта,
проносилась, вертЯсь, как фейерверк, над головами посетителей и ронЯла куски
горЯщего табака. ’отчас  запах  паленой  шерсти распространЯлсЯ вокруг.  ‚се
торопливо тушили прогорающие пиджаки, брюки и скатерти. †урналист с крашеной
бородой  невозмутимо подбирал  трубку,  набивал  ее,  раскуривал  и  уходил,
сообщаЯ  во всеуслышание,  что  он передает  этот  возмутительный случай  на
рассмотрение товарищеского суда.
     --  Љ дьЯволу! --  кричали  посетители  кафе.--  •оть  в  революционный
трибунал! ‚он! Ќадоело! Џровокатор!
     Ћднажды в  кафе  зашел  поэт  Њаксимилиан ‚олошин --рыжебородый, плотно
околоченный и близорукий человек.  Ћн  пригласил всех нас на  свой  доклад о
поэзии в театр в саду ќрмитажа.
     Џошло всего несколько человек. Ћстальные не могли оторватьсЯ от  бурных
политических схваток за шаткими столиками.

     џ пошел  в ќрмитаж. ЉончалсЯ  март. ‚  саду было темно,  тихо.  „еревьЯ
ронЯли оттаЯвший снег.
     џ  услышал  запах перепрелой листвы,  похожий  на слабое дыхание  вина,
запах  растительной  горечи  и  оттаЯвших  прошлогодних  цветов.  Ћн как  бы
просачивалсЯ  сквозь  влажную  землю,  заброшенную,  бесприютную,  давно  не
тронутую лопатой.

     —еловек  в  то  времЯ  забыл  о  природе.  ‘лова  гремели  над страной,
настойчиво призываЯ к борьбе, негодуЯ.  радуЯсь,  обличаЯ,  угрожаЯ  врагам.
‚округ  этих слов. как  вокруг магнитного  полЯ,  стЯгивались  миллионы.  €х
призывали одновременно разрушать и созидать.
     Ѓыло времЯ внезапных решений и взбаламученности. Ѓыло не до природы. Ќо
все  так же  смутно шумели покинутые  леса и лед на реках  синел и наливалсЯ
водой. ‚се тот же  сумрачный  мохнатый иней покрывал пасмурным утром липы на
московских бульварах.  ‚се так  же  покорно гасли  закаты и  звезды боЯзливо
мерцали по  ночам, как бы понимаЯ,  что  людЯм -- даже астрономам и поэтам--
сейчас совсем не до них.

     Љаждый  был  захвачен  и оглушен бурей,  шумевшей  в  его  сознании. Ќа
природу  человек не взглЯдывал. Ђ если и смотрел иногда, то  остановившимисЯ
глазами, ничего не видЯ.
     €ные радости  и страсти завладели  людьми.  „аже  любовь,  простаЯ, как
воздух,  и  безусловнаЯ, как  солнечный  свет,  порой уступала место  потоку
событий и ощущалась как сентиментальнаЯ болезнь.

     ‚ерность долгу  требовала  отказа  от  неуместных,  а  порой  и опасных
сердечных  порывов.  ќти  порывы  были  отодвинуты  в  отдаленное   будущее.
€сполинские потрЯсениЯ  и перестройки брали все  силы.  Ќи  одного грамма их
нельзЯ  было  терЯть  напрасно.  Ќапрасно?  †ертва  любовью  была,  конечно,
непомерной и героической, особенно если человек сознавал, чем он жертвует.

     Ќа чем бы  ни останавливалась  мысль в  то  времЯ -- на любви,  поэзии,
смысле происходЯщего,-- Я ловил себЯ на неЯсности оценок. џ стремилсЯ скорей
добитьсЯ этой Ясности. €наче мне, как и каждому, трудно было жить. Ќо вскоре
Я понЯл, что,  очевидно, еще не пришло мое времЯ. ‘лишком  еще хаотична была
жизнь, и  надо  было выждать, пока  наконец из  этого хаоса возникнут  черты
нового строЯ.

     „оклад ‚олошина внес  еще большее  смЯтение.  ’еатр был почти пуст.  Ћт
промозглого холода сводило руки. Ќесколько пыльных электрических лампочек то
гасло, то тускло разгоралось под потолком. ‚ зале висел коричневый туман.

     ‚олошин говорил  как бы  длЯ  себЯ,  забыв о слушателЯх.  Ћн говорил  о
войне, о железном времени, завладевшем миром, и спрашивал глухим трагическим
голосом,  вглЯдываЯсь в  глубину  пустого зала,--  да полно, нужны  ли этому
тЯжкому веку поэты и художники?
     ‚ Ђнглии повесили лучших ирландских  поэтов. ‚о ”ранции в первые же дни
войны погибло  триста  поэтов.  Ћдин  французский  генерал,  считавший  себЯ
любителем и знатоком поэзии, сказал:
     -- Џускайте этих восторженных юношей  в атаку в первых рЯдах. Џусть они
зажигают и ведут за собою солдат.

     ‚ерхарн вопреки смыслу всей своей жизни был вынужден  ненавидеть.  †юль
‹еметр, потрЯсенный  нелепостЯми войны,  заболел  и  разучилсЯ читать. Ћн не
различал смысла знаков и начал наново учитьсЯ читать по складам.

     ‘трашный список  злодеЯний войны против искусства все  возрастал. ѓолос
‚олошина становилсЯ все глуше.

     Џусть так. Ќо в чем же выход?

     Ћб этом ‚олошин не сказал ни слова.

     ‘реди завсегдатаев кафе встречалось много удивительных людей. Љаждый из
них  был  скроен  на  свой лад, а  все вместе  они составлЯли насмешливое  и
беспощадное племЯ газетчиков.
     Ќесколько особнЯком держалсЯ только молодой писатель, волгарь из города
‚ольска, Ђлександр џковлев.
     џковлев был  знатоком крестьЯнской  жизни и  писал  о ней  превосходные
очерки. ‚се  относились  к  этому застенчивому  и  молчаливому  человеку  со
сдержанным   уважением.   Ћно   вызывалось  не  только  его  умением  писать
превосходные очерки,  но и редкой способностью џковлева во времЯ  тогдашнего
полного развала на железных дорогах пробиратьсЯ в самые глухие углы ђоссии и
возвращатьсЯ  оттуда  невредимым.  „лЯ   этого  нужны  были  выносливость  и
смелость. Џочти каждаЯ поездка была свЯзана со смертельным риском.

     ЂрмиЯ демобилизованных валила по  железным дорогам, круша все  на своем
бесшабашном пути.  ‚  поездах было разбито и ободрано все,  что только можно
разбить  и ободрать. „аже из крыш выламывали заржавленные железные листы. Ќа
‘ухаревке  шел  оживленный торг вагонными умывальниками, зеркалами и кусками
красного потертого плюша, вырезанными из вагонных диванов.

     Њножество бандитов, переодетых солдатами, подбивало демобилизованных на
бесчинства.  Ќа станциЯх били окна, разбирали на дрова длЯ паровозов заборы,
а  иногда и  целые дома  железнодорожников. Ћ  ближайших к полотну кладбищах
нечего и  говорить,-- в  первую очередь в паровозные топки летели  кресты  с
могил. ‡аржавленные кладбищенские венки из  жестЯных  лилий  и  роз  солдаты
прикручивали проволокой  в виде  украшениЯ  к  вагонам.  ‚  этих розах уныло
посвистывал поездной ветер.
     ‘танционные служащие разбегались гораздо раньше, чем на входные стрелки
с  разбойничьим свистом,  ревом  гармоник и граммофонов и пулеметной пальбой
втЯгивались, прогибаЯ рельсы, эшелоны с демобилизованными. ЊалейшаЯ задержка
эшелона кончалась жестокой  расправой  над дежурным по станции. Њногоголосый
вопль:
     "Љрути, ѓаврила!" -- заставлЯл бледнеть машинистов.

     ‚сех штатских, "цивильных", "гражданских" и "стрюцких"  людей, если они
каким-нибудь  чудом проникали в эшелон, обыкновенно выбрасывали  в  пути под
откос.
     џковлева выбрасывали три раза, но он уцелел.

     ‘амое  удивительное заключалось в том, что џковлев возвращалсЯ из  этих
смертоносных    путешествий   посвежевший,   возбужденный,   навидавшись   и
наслушавшись необыкновенных вещей, и говорил,  что все  можно отдать за этот
бесценный материал длЯ писателЯ.
     џковлев  пробиралсЯ в  самые замшелые,  наглухо  отрезанные  от  Њосквы
городки, вроде  какого-нибудь •валынска, ‘арапулЯ или ‘ердобска, в те места,
что стали почти мифическими. Ќе верилось даже, что они существуют.

     ђоссиЯ как бы вновь распалась на мелкие удельные земли, отрезанные друг
от  друга бездорожьем, прерванной  почтовой  и телеграфной  свЯзью,  лесами,
болотами, разобранными мостами и внезапно удлинившимсЯ пространством.

     ‚ этих глухих углах провозглашались доморощенные республики, печатались
в  уездных  типографиЯх свои деньги (чаще всего вместо денег ходили почтовые
марки).
     ‚се  это перепуталось с остатками прошлого -- с бальзамином на окошках,
колокольным перезвоном, молебнами и свадьбами под хмельной салют из обрезов,
с  равнинами  тощих  хлебов, Ядовито желтевших  сурепкой, и с разговорами  о
кончине мира, когда от ђоссии  останетсЯ только "чернаЯ ночь  да три  столба
дыма".

     Ћбо всем этом џковлев рассказывал  со  вкусом, неторопливо, с  повадкой
шорника, умело прошивающего чересседельник цветной суровой дратвой.

     ‘  тех пор мы изредка встречались с џковлевым в разные годы. Ћн  всегда
поражал   менЯ   необыкновенной  незлобивостью  и   беззаветной   любовью  к
простонародной ђоссии.  Ќедаром, умираЯ, он  завещал похоронить  себЯ  не  в
Њоскве, а над ‚олгой в своем родном ‚ольске.

     €зредка  поЯвлЯлсЯ в кафе человек  в шлЯпе с отвисшими полЯми. ЉажетсЯ,
он был некоторое времЯ сотрудником не то тульской, не то орловской газеты.

     “ этого человека  было забавное происшествие с Џришвиным. Ћ нем Џришвин
любил рассказывать как о случае, вполне фантастическом.

     Џришвин переезжал  из …льца  в Њоскву. ‚ то  времЯ на  узловых станциЯх
свирепствовали заградительные отрЯды балтийских матросов.

     ‚се вещи, рукописи и книги Џришвин зашил в тюки и втащил их в вагон. Ќа
какой-то  узловой станции  около  Ћрла  матросы  из  заградительного  отрЯда
отобрали у Џришвина, несмотрЯ на уговоры и просьбы, эти тюки.

     Џришвин бросилсЯ на вокзал к начальнику отрЯда. ’о был скуластый матрос
с маузером на  боку и оловЯнной серьгой в ухе.  Ћн ел деревЯнной ложкой, как
кашу, соленую камсу и не пожелал разговаривать с Џришвиным.

     -- Љонечно, интеллигент! -- сказал он.--  Ђ будешь вЯкать, так  арестую
за  саботаж. €  еще неизвестно,  по какой  статье  тебЯ  возьмет  за  грудки
революционный трибунал. ’ак что ты, приЯтель, топай отсюда, пока цел.

     ‚след  за Џришвиным  вошел  к  начальнику  человек в шлЯпе  с отвисшими
полЯми. Ћн остановилсЯ в дверЯх и сказал тихо, но внЯтно:

     -- Ќемедленно верните этому гражданину вещи.

     -- Ђ это что еще за шпендик в шлЯпе?  -- спросил матрос.-- Љто ты есть,
что можешь мне приказывать?
     -- џ  Њагалиф,-- так же  тихо и внЯтно ответил человек,  не  спускаЯ  с
матроса глаз.
     Њатрос поперхнулсЯ камсой и встал.

     -- €звинЯюсь,-- сказал он вкрадчивым голосом.--  Њои братишки,  видать,
напутали. ‡апарились.  ‹обов!  --  закричал он  громоподобно.-- ‚ернуть вещи
этому  гражданину! ‘ам  уполномоченный  Њагалифа  приказал.  ЏонЯтно? ‘нести
обратно в вагон. †иво! •ватаете у всех подрЯд, брашпиль вам в рот!

     Ќа  платформе Џришвин начал благодарить  невзрачного человека, но тот в
ответ  только  посоветовал  Џришвину  написать  на   всех  тюках  химическим
карандашом слово "фольклор".
     --  ђусский  человек,--   объЯснил  он,--   с  уважением   относитсЯ  к
непонЯтным, особенно к  иностранным  словам. Џосле этого никто  ваши вещи не
тронет. џ за это ручаюсь.
     -- €звините мое невежество,--  спросил Џришвин,--  но что это за мощное
учреждение --  вот  этот самый Њагалиф --  которое вы  собой  представлЯете?
Џочему  одно упоминание  о нем так  ошеломлЯюще  действует на заградительные
отрЯды?

     —еловек виновато улыбнулсЯ.

     --  ќто  не  учреждение,-- ответил он.--  ќто  моЯ фамилиЯ.  Ћна иногда
помогает.

     Џришвин расхохоталсЯ.
     Ћн послушалсЯ Њагалифа и написал на тюках загадочное  слово "фольклор".
‘ тех пор ни один заградительный отрЯд не решилсЯ тронуть эти тюки.

     ’огда впервые начали входить в  силу нелепые сокращениЯ названий. —ерез
несколько лет  их количество  приобрело уже  характер  катастрофы  и грозило
превратить  русскую  речь  в  подобие  косноЯзычного   международного  Языка
"волапюк".

     Љаждый  вечер  в  кафе входил,  протираЯ  запотевшие  выпуклые  очки  и
натыкаЯсь  сослепу  на  столики,  известный  московский  книголюб  журналист
™елкунов.  Ћн  притаскивал с собой тЯжеленные пачки  пыльных книг, свЯзанные
обрывками телефонного провода.
     ™елкунов снимал старомодное пальто с вытертым
     бархатным воротником, осторожно  вешал  его на  гвоздь, и  тотчас  кафе
наполнЯлось отчаЯнным кошачьим писком.

     ™елкунов подбирал на улицах брошенных котЯт, рассовывал их  по карманам
пальто, ходил с ними по городу и только поздним вечером притаскивал голодных
котЯт домой и сдавал с рук на руки своей жене.

     ™елкунов был похож на земского доктора. ‚сегда  мокраЯ его бородка была
всклокочена, а  пиджак висел мешком под тЯжестью карманов, набитых книгами и
рукописЯми.
     ’огда  еще  не  было автоматических ручек, и  ™елкунов носил  в кармане
чернильницу  "‚анька-встанька"  и  несколько  гусиных перьев. Љарандашом  он
писать не  мог, и, кажетсЯ, один только  Я понимал его и  не посмеивалсЯ над
этим его свойством и над гусиными перьЯми.  ‚се написанное карандашом всегда
казалось  мне небрежным и  недоделанным. џ считал,  что четкаЯ мысль требует
четкого написаниЯ.  …сли бы можно, то Я писал  бы  только китайской тушью на
плотной бумаге.

     ™елкунов садилсЯ  за  столик, тщательно  очинЯл  гусиное  перо  лезвием
бритвы   и   начинал,   посапываЯ,  писать   заметки  почерком,  похожим  на
допетровскую вЯзь.

     Џисал  он  о  ценных  книгах, находках  знаменитых  картин,  выставках,
библиографических новостЯх и о всЯческих раритетах.

     ‘ раннего утра он выходил на добычу за книгами и новостЯми, и его можно
было встретить в самых неожиданных местах Њосквы.

     ‚ его  памЯтной книжке было записано множество адресов божьих старушек,
бывших приказчиков книжных магазинов,  переплетчиков, скупщиков краденого  и
книгонош. ќто были поставщики  книг. †или они преимущественно на окраинах --
в €змайлове, —еркизове, Љотлах, за Џресней. € ™елкунов объезжал их где мощно
на трамвае, но большей частью обходил пешком.

     “  него было какое-то шестое чувство книги. Ћн долго и осторожно петлЯл
по следу  за  редкой  книгой,  как  охотничьЯ  собака  за дичью. Ћн  был  не
единственным книголюбом в Њоскве. ‡наЯ его  свойство безошибочно  отыскивать
редкости,  остальные  книголюбы и  букинисты зорко следили  за ним и не  раз
пытались  перехватить  его  добычу. Џоэтому  ™елкунову приходилось постоЯнно
путать  следы  и  сбивать  с  толку  преследователей.  ќто азартное  занЯтие
выработало у него черты конспиратора.
     Њожет  быть,  поэтому  он  и  говорил  обо  всем  придушенным  шепотом,
подозрительно поблескиваЯ узкими татарскими глазами.

     --  Џохоже,-- вполголоса говорил он за  столиком, заставлЯЯ собеседника
вплотную  придвинутьсЯ  к себе,--  что на  днЯх Я найду тайник, где спрЯтана
библиотека €вана ѓрозного. ’олько, избави бог, чтобы  не узнал  ‹уначарский.
Ћнемейте!
     …сли  кто-нибудь  приносил   ™елкунову  длЯ  оценки  редкую  книгу,  он
перелистывал  ее, даже как будто принюхивалсЯ к ней, потом криво усмехалсЯ и
говорил:

     -- ироко известное издание. Њожете купить  в любой день на развале под
Љитайгородской стеной.  ‚ы просто  обмишурились.  Њне вас жаль. Ќо, в общем,
могу  обменЯть эту  книжицу на первое издание  "Џестрых  рассказов"