оседству, дышали
тем же морским воздухом, беседовали с ним, веселились, острили,  печалились.
Ћн сам себе готовил, отдельно от семьи (он признавал только толокно и каши -
источник  здоровьЯ и  долголетиЯ), и  картина  была  такаЯ:  рукою  в рваной
перчатке  он придерживал над спиртовкой кастрюлю  с  длинной ручкой,  бросал
из-под пенсне  косой  взглЯд в  поваренную книгу  и  читал (в который  раз!)
маленький томик ѓорациЯ.
     ‡инаида  Њоисеевна  сладко  и долго  надеЯлась, что ее деверь  все-таки
женитсЯ,  уйдет жить  к  жене (так  ей рисовалось)  и они займут его  дивную
комнатку с балконом.
     - Ђх, ‘аша, - говорила она, -  почему нужно стрЯпать  в комнате? ќто же
негигиенично. џ, конечно, не имею вашего образованиЯ, хотЯ и не унижу себЯ в
любом обществе, только мне кажетсЯ, что мужчине не подобает заниматьсЯ таким
делом.  …сли  бы вы знали,  что  о вас говорЯт соседки, - это  тысЯча и одна
ночь.  Ќу вот,  он  уже  сердитсЯ. ќто  же говоритсЯ  так, в теплом семейном
кругу. …сли у вас есть такаЯ фантазиЯ, готовьте себе на здоровье.
     - ’ак-так-так, - отвечал Ђлександр ђафаилович и делал по-своему.
     Ћн не  любил ‡инаиду Њоисеевну.  Ћн знал, что она  добра, внимательна к
нему (она иногда  доставала  ему частные  уроки),  но ее  истерики, скандалы
причинЯли ему страдание. …е  мещанский склад ума казалсЯ ему отвратительным.
Ћднажды он даже ушел (в первый и последний раз) ночевать к знакомым:  в этот
день стало  известно, что  большевистскаЯ революциЯ развеЯла их  шестнадцать
тысЯч - вместе с банком "‹ионский кредит". Њать и братьЯ встретили эту весть
скорее спокойно -  что поделаешь, судьба! ‡инаида Њоисеевна неистовствовала.
€ досталось  же  тогда  от нее Ќиколаю  II, Љеренскому, большевикам,  Ђбраму
Љемпферу и всем ее врагам, будь они трижды проклЯты!
     ‚ двадцатом году, в  ту холодную зиму, когда частнаЯ  гимназиЯ Ќейдинга
стала  совшколoй No  4,  Ђлександр  ђафаилович,  один из  немногих учителей,
продолжал преподавать. ‚ старом драповом  пальто читал он в замерзшем классе
голодным ученикам "•орЯ и Љалиныча", получаЯ ежедневный паек: четверть фунта
Ячки  и  полфунта глинистого,  клейкого, кислого  хлеба.  "ќто же не хлеб, а
макуха", - говорили в доме —емадуровой, беззлобно посмеиваЯсь над учителем.
     ‚от он  возвращаетсЯ  из школы. "Њороз и солнце, день чудесный,  что  и
требовалось доказать",  -  бормочет  он  себе  под  нос  и  уже напевает  из
"ѓугенотов". —удной картуз  едва прикрывает его большую, коротко остриженную
голову, уши побелели. „раповое пальто, длинное и порыжевшее, греет слабо. Ћн
бережно  прижимает  паек  к тому месту,  где отскочила пуговица. Ђ на  улице
голод, запустение, мороз.
     - ќто вы, Њиша? Ќу и укутали же вас! —то у вас за книга?
     - "‚ойна и мир",  - подчеркнуто скромно, как ему кажетсЯ, отвечает Њиша
‹оренц. …му  трудно привыкнуть к тому, что Ђлександр ђафаилович говорит  ему
"вы".
     -  Ќе рано ли  вам, дружок, читать  такие серьезные  вещи? џ-то начал в
пЯтом или шестом классе, а вам еще одиннадцати, кажетсЯ, нет.
     - Ќо Я все понимаю, все, все, спросите менЯ, - голосом, захлебывающимсЯ
от  счастьЯ,  почти  кричит  Њиша,  -  даже  по-французски понимаю,  вниз, в
перевод, не заглЯдываю! Њне Џомолов,  Џавел Ќиколаевич, дал. ЃогатаЯ  у него
библиотека!
     -  „ело не в том,  чтобы понимать  фабулу. ’акие  книги следует читать,
наслаждаЯсь каждой фразой.
     “ Ђлександра ђафаиловича много дела: надо затопить румынку, приготовить
кашу - он  с утра  не ел, - обогретьсЯ после холода давно нетопленой  школы.
Ќемало  дела и у Њиши ‹оренца:  надо пойти  в  "ЂђЂ",  выстоЯть  в длиннющей
очереди,  чтобы получить  у американских филантропов маисовый пудинг, стакан
какао и сайку.  Љакао и пудинг - себе, сайку - родителЯм.  Ќо вот  они стоЯт
битый час и болтают о пустЯках. —удаки!
     - …сли вы, Њиша, так ладите  с французским,  то непременно  прочтите  в
подлиннике "Ѓоги жаждут" ЂнатолЯ ”ранса. ‡айдете вечером ко  мне, Я вам дам.
Љакой аромат  исходит из этой книги, какаЯ в  ней сила!  Ќаш друг –ыбульский
видит во  всем одну  лишь дурную сторону. ‚от  прочел  бы ”ранса, понЯл бы -
великую революцию не в белых перчатках делали. —то и требовалось доказать.
     Ћткроем  правду: в доме —емадуровой, за редким  исключением,  не  очень
любили большевиков. Ђ уж  если всю  правду  открыть,  то  очень  и  очень не
любили.  Ђлександр ђафаилович принадлежал к редким исключениЯм.  Ћн  одобрЯл
все: и  голодный военный коммунизм,  и нэп, а  впоследствии  - даже тридцать
седьмой  год.  Ћн  всегда  был чужд  революционному  движению, и  большевики
очаровали его  не обаЯнием грЯдущей  свободы,  а обаЯнием  власти, смелости,
новизны.   Ќападки  на   большевиков  казались   ему   результатом   узости,
ограниченности, мещанства. "Ќедаром немцы, -  говорил он,  - произвели слово
"филистер"  от "филистимлЯнин". Ћни, филистимлЯне,  тоже не  понимали,  если
верить старой книге, где свет истинный".
     Ќе терпел мещанства и младший брат Ђлександра ђафаиловича, юный ’еодор.
     ‹юбители чтениЯ, вероЯтно,  заметили,  как изменилсЯ в литературе образ
мещанина.  ‚  девЯтнадцатом  веке  мещанин  -  это самодовольный  обыватель,
бескрылый,   осторожный  бюргер.   …му  противопоставлЯлсЯ  человек  широких
взглЯдов, с душой мЯтежной  и беспокойной, жаждущей самопожертвованиЯ во имЯ
свЯтых  идеалов.  ‚  двадцатом  веке,  отмеченном  торжеством  трудолюбивого
плебса, мещанин стал  постепенно  изображатьсЯ иначе.  ќто маленький человек
большинства,  избиратель.  Ћн верит  в  силу  парламентаризма,  в  науку,  в
прогресс. —аще всего он голосует за  социал-демократов. ‹юбовь его кончаетсЯ
браком.  Ћн отдает долги. Ћн  примитивно  принципиален. Џри  этом  он еще  и
глотатель газет. Ђ противопоставлЯлсЯ этому человеку в толпе - сверхчеловек,
свободный от узаконенной морали, признающий только одну разновидность силы -
насилие,  только  одну  разновидность  любви  - себЯлюбие,  издевающийсЯ над
болтливым   парламентаризмом,  над   крохоборческими  усилиЯми   большинства
осчастливить жизнь  большинства. ‚  девЯтнадцатом веке  с мещанством воевало
свободомыслие. ‚ двадцатом  веке в борьбу  с мещанством вступает рвущийсЯ  к
власти националистический социализм.
     ’еодор  никогда  не читал  ни Ќицше, ни Џшибышевского,  ни  ѓамсуна, ни
русских декадентов.  ‚ девЯтнадцатом веке  он  был бы шалопаем.  ‚ двадцатом
веке  он  стал  тем, кем  должен был  стать. ‚рЯд  ли он даже  сознавал, что
ненавидит  мещанство, - и ненавидел его. Ќенавидел домашний  быт,  мелочные,
повседневные  заботы,  жалкие, приказчичьи  грезы  Ђбрама  Љемпфера,  жалкие
отвлеченные рассуждениЯ Ђлександра Љемпфера, жалкие  слова укоризны, которые
он  каждый  день  выслушивал от матери.  ’еодор  презирал  свое коммерческое
училище, тусклых и честных преподавателей, соучеников - и тех прилежных, кто
уже  целилсЯ  на  место в банке, и  тех  умных, развитых, кто  объЯвлЯл себЯ
эсдеком или эсером. Џочему же он все это презирал и ненавидел? Џотому что он
алкал  богатства,  но  не  обладал  ни  смелостью,  ни терпением,  ни  такой
практической сметкой, котораЯ не вступала бы в конфликт с уголовным кодексом
и всеми десЯтью заповедЯми. Ћн алкал общественного блеска, но не было у него
ни ума, ни способностей. –ели его не были Ясны ему самому, но он чувствовал,
что  достигнет  их  только  обходным путем.  Ћн говорил таким  же,  как  он,
завсегдатаЯм магазина восточных сладостей Ќазароглу:
     -  Џомешались на идеЯх. Ѓолтуны, идиоты. џ не то что идею - родную маму
продам за туфли "джимми" или пальто реглан.
     ‘транным  местом  был   этот  магазин  восточных  сладостей.   Џублика,
заходившаЯ сюда выпить стакан сельтерской  с шербетом, не подозревала, какие
темные дела творились  в задних  комнатах, где  хорошенькие  девушки  варили
халву  и  рахат-лукум. ѓоворили, впрочем, что они  составлЯют гарем хозЯина,
горбуна Ќазароглу, не  то турка,  не то  грека неопределенного  возраста. ‚о
всЯком случае, две из них как-то из-за него  подрались - их визг и площаднаЯ
брань  перешли  из  задних  комнат в магазин. Ќазароглу (его  у нас называли
Ќазаркой, и  он к этому привык) спокойно смотрел на  драку, здоровалсЯ  чуть
заметным, но учтивым движением густоволосой головы с входившими покупателЯми
и равнодушно бормотал:
     - ’ише, Ќадицка, не надо, Њаницка.
     Ђ  когда  Ќадичка и  Њаничка, одержав  друг над другом  пиррову победу,
удалЯлись, он так же равнодушно бормотал: "‘кандаль баба  любит", как  будто
это  его не  касалось. €, впервые  увидев его большие выпукло-матовые глаза,
безвольные руки, всегда опущенные ниже колен,  вЯлую, но отнюдь не медленную
походку, вы бы подумали: его в этом мире ничего не касаетсЯ. Ђ между тем его
день  был наполнен делами  и делишками, таинственными, стремительными,  этот
вЯлый уродец с  длинными  руками  поспевал  повсюду, и  ничего  нельзЯ  было
прочесть в его недвижных матовых глазах.
     Њолодые  бездельники,  спекулЯнты,  скупщики  и  поставщики  краденого,
налетчики  и  кокаинисты  очень  любили  задние  комнаты  магазина восточных
сладостей.  •одили  слухи,  что туда частенько заглЯдывают и более серьезные
люди.  Ћб этом  вспоминали  потом, после  нэпа,  когда  Ќазароглу  в течение
нескольких  лет   оставалсЯ   единственным  в  городе   владельцем  частного
предприЯтиЯ.
     ’еодора однажды там избили, и  его  румЯное,  свежее лицо было  на  две
недели  изуродовано сине-красными  отеками. Џосле этого маловеселого событиЯ
он  исчез  и  поЯвилсЯ в  городе вместе с добровольцами. Ќа нем была папаха,
черкеска и золотые погоны. Ћн всем, даже нам, мальчишкам, смотревшим на него
с  восторгом  и   завистью,  показывал  визитную  карточку:   "Ѓарон  ’еодор
ђафаэлевич Љемпфер". Ќад надписью, в углу - изображение кольчуги с крестами,
видимо,  герб.  ’еодор  сорил  колокольчиками*. €ногда,  как почтительный  и
удачный сын, он  прогуливалсЯ с  матерью, полуглухой и страдающей тиком,  по
приморскому бульвару и представлЯл ее новым знакомым-офицерам:

     * Љолокольчиками назывались денежные купюры, выпушенные „обровольческой
армией.

     -  „о  сих  пор не может прийти в  себЯ: большевики сожгли наше родовое
поместье в ‹ифлЯндии.
     ‚ доме  —емадуровой поговаривали, что Ќазароглу купил у него за бешеные
деньги чемодан с кокаином.

     <b><i>ѓлава третьЯ</i></b>

     ‘мена временных правительств сказывалась  на  доме  —емадуровой  сменой
жильцов, иногда тоже временных.
     Џри первых  большевиках  поселились рЯдом с  ‹оренцами  мадам ‚арути  с
сыном ‚олодей, ровесником Њиши. ѓоворили, что она была не то содержанкой, не
то  гражданской женой  румынского коммерсанта,  который во  времЯ  революции
бросил ее и убежал в Ѓухарест.
     Ћна утверждала, что  пела в опере, но злые наши Языки брезгливо ронЯли:
шансонетка.
     Ћна кое-как  перебивалась уроками  пениЯ, довольно редкими,  перепиской
нот,   распространением  билетов  на  симфонические  концерты.  Ћт   прежней
безбедной  жизни  она  сохранила  серебрЯную сумочку  в виде  густой  сетки,
кольцо,  две золотые вилки  и  такую же  ложку в изЯщной  коробке.  ‘едоусый
хмурый полЯк, оценщик в ломбарде, хорошо знал  эти вещи. …е  гордостью  были
также подлинный  этюд  Љуинджи и  чучела разных  птиц, собранные  в раме под
стеклом.
     ‚ысокаЯ, большеротаЯ, худаЯ, она всегда одевалась во все черное: чернаЯ
соломеннаЯ шлЯпка, черное  платье, чернаЯ вуаль с мушками. € лицо у нее было
смуглое, почти черное, с родинками, - казалось, будто мушки перешли с вуали.
"ЏиковаЯ  дама!"  - кричали  ей  вслед  мальчишки; автором  этого  прозвища,
довольно меткого, была ‡инаида Њоисеевна.
     ‚  голодный  год  мадам ‚арути  торговала бубликами, тайно  выпекаемыми
изворотливыми   частниками,  не  осложнЯвшими  свою  жизнь  регистрацией   в
финотделе. Ѓосиком, в старом муаровом платье, в вуали, она ходила по  дворам
с  большой  плетеной  корзиной,  покрытой  белоснежным  полотенцем,  подолгу
болтала с хозЯйками и с какой-то печальной кичливостью  говорила:  "Њой муж,
знаете ли, был  ужасный ловелас",  - и при этом глаза ее вспыхивали рамповым
огнем. € соединение босых грЯзных ног, вуали, слова "ловелас", произносимого
с  мЯгким  "эль", вызывало  не улыбку, не жалость,  а  -  странно сказать  -
уважение. “ нее был приЯтный грудной голос, хотЯ и несколько хриплый.
     Њиша  ‹оренц,  трудно  сходившийсЯ с  товарищами -  он  был  постоЯнным
предметом  насмешек трех  младших  Ѓеленьких,  отчаЯнных сорванцов,  - сразу
подружилсЯ с ее сыном ‚олодей. Ћн  чуть-чуть заикалсЯ, этот стройный, тихий,
хорошо воспитанный  мальчик. „линные,  как у девочки,  волосы придавали  ему
сходство с итальЯнским  бродЯчим  музыкантом. …го  большие  темные  глаза  с
мохнатыми  ресницами  были похожи на пчел. "ЏрЯмо €сус  •ристос", - говорила
‡инаида Њоисеевна,  намекаЯ, между прочим, на то, что  и православный Ѓог  и
‚олодЯ ‚арути были незаконнорожденными. “чилсЯ ‚олодЯ  из рук  вон  плохо, к
тому же, под влиЯнием улицы, начал в последнее времЯ материтьсЯ, но  зато он
превосходно  рисовал  акварелью  и  маслом.  Њадам  ‚арути  тайно   от  сына
показывала соседкам  его пейзажи -  лодку у рыбачьей  мазанки, сети  в море,
закат, пронзенный башнЯми Ќемецкого клуба.
     ‚ восемнадцатом  году,  при  немцах,  поЯвилсЯ  у  нас  солдат-австриец
Ќиколаус. „ворник Њатвей Ќенашев долго чесал затылок, раздумываЯ, кого бы из
жильцов   нагpадить  таким  постоЯльцем,  но  к  солдату  подошел  €онкис  с
сантиметром на шее и, узнав, что Ќиколаус тоже портной, взЯл его на постой к
себе. €онкис его хвалил: "’олстый австриец умеет сделать штуку работы".
     ‘олдат  охотно подрабатывал. ‚ещи свои он  держал в казарме  (койки длЯ
него  там  не  нашлось)  -  кроме  большой  кружки из обожженной  глины,  на
разноцветных плиточках которой были написаны имена ‹ейбница,  ѓегелЯ, Љанта,
‹ессинга и прочих мыслителей. ќто  была, как объЯснил Ќиколаус, студенческаЯ
пивнаЯ кружка,  и наши  мальчишки  бегали  с  ней по нескольку  раз в день в
бакалейную лавку за пивом длЯ Ќиколауса. „ети его любили, у него самого было
детское лицо с Ясными круглыми глазами.
     Ћн  шил,  сидЯ на широком  желтом подоконнике,  поджав жирные ноги,  и,
когда €онкис выходил из мастерской, весело подмигивал  детЯм, игpавшим у его
раскрытого окна  в классы или тепку. ‚се смеЯлись, а гpомче всех - Ќиколаус,
очень  довольный собой и  теплым солнечным миром  приморской осени. Љак  все
портные, он любил петь, и чаще всего - революционные стихи ѓервега:

     <i>Und du ackerst,und du sast,
     Und du nietest, ипd du nahst,</i>
     <i>Und du hammerst,und du spinnst,
     Sag,mein Volk, was du verdienst*.</i>

     †енщины  ставили  его  в пример  своим  мужьЯм, он был  приЯтно вежлив,
встречаЯсь с хозЯйкой,  идущей с поганым ведром к мусорному Ящику, он быстро
снимал свою солдатскую шапочку, в которой были заколоты две-три иголки.

     * ’ы пашешь, ты и сеешь,
     ’ы клепаешь, ты и шьешь,
     ’ы куешь, ты и прЯдешь.
     ‘кажи, мой народ, что ты зарабатываешь.
     <i>(Џодстрочный перевод.)</i>

     Џосле работы он вел  бесконечные споры  со слесарем –ыбульским. Ћба они
были  убежденными  социал-демократами,  обоих  мучило  то,  что  Џлеханов  и
Љаутский, с противоположных позиций,  одобрили  войну, оба  высоко ценили  и
Џлеханова и Љаутского, но спорили, потому что было о чем спорить.
     - ‚идишь ли,  Ќиколаус, - говорил  –ыбульский  на дурном немецком Языке
рабочего-эмигранта, - мы с тобой с юных лет затвердили:  "ЏролетариЯм нечего
терЯть, кроме своих цепей". •орошие слова, лучше  не скажешь, а  на деле что
получилось?  ‚озьми вот менЯ. Ћт царской  ђоссии  имел  Я  только  цепи,  да
казачьи плети, да тюрьму. ’ы знаешь,  Я работаю на товарной станции. € когда
Я вижу, как твои немцы отправлЯют  в ѓерманию вагоны с нашей мукой,  с нашим
салом, как они хозЯйничают на нашей русской земле, на нашей русской железной
дороге, у менЯ сердце обливаетсЯ кровью, и  Я вижу, что, кроме цепей, у менЯ
было сокровище, ђоссиЯ, и Я потерЯл его. Њуторно у менЯ на душе от всех этих
центральных  рад, грузинской автономии - ни к чему все это. ‚ такие минуты Я
помню только то,  что  Я - русский  и  больше всего на свете люблю ђоссию. €
получаетсЯ, что у менЯ и  у  черносотенца ‘евостьЯнова одни чувства. џ знаю,
ты мне ответишь: "ќто плохо". Ђ кто говорит, что это хорошо? Ќо это так, и с
этим  надо  считатьсЯ,  если   ты  не  демагог.  „а,  Ќиколаус,  мы  неплохо
подготовились  к  борьбе  с  капиталом,  но растерЯлись,  когда пришла  пора
боротьсЯ  с  национализмом. ђастерЯлись  не потому,  что мы  дурные  люди, а
потому,  что мы -  люди.  Ќациональное  пока еще  сильнее,  гораздо  сильнее
интернационального.  Љричи  не  кричи,  а  это  так.  „аже социал-демократы,
всемирное братство  революционеров, поддались национальному чувству. —то  же
сказать об остальных? ’ы  думаешь, что  национализм  - это  только  немецкий
кайзер  или  наш  Џуришкевич?  Џошевелим мозгами, тогда поймем,  что даже  в
санкюлотах, в движении ѓарибальди уже был национализм. ‡емлЯ с ее племенами,
народностЯми,  нациЯми  существует уже  тысЯчелетиЯ,  а сколько  лет  нашему
€нтернационалу?  ЏустЯки!  Љогда-то одно маленькое пастушеское  племЯ где-то
между  ’игром и  …вфратом пришло к  мысли о  существовании единого незримого
Ѓога.  ќта  мысль  потом  овладела  умами и  сердцами  чуть ли  не  половины
человечества, но  с каким трудом овладела, сколько преград было на  ее пути!
„аже  в  самом  этом  маленьком  пастушеском  племени то  и  дело  возникали
Языческие капища, идолы. „а, да, Ќиколаус,  человеку  нужны идолы, хотЯ он и
дошел уже  до  пониманиЯ  незримого Ѓога,  единого  длЯ всех  людей. ЏонЯтие
всечеловеческого  братства  так же трудно длЯ человека, как  понЯтие единого
незримого  Ѓога. —еловеку подавай нечто  существенное, идола, и теперь  этот
идол -  национализм. ‚от апостол сказал:  "‚се  равны  перед  Ѓогом, нет  ни
эллина, ни иудеЯ". ‚еликие слова первого интернационалиста. •орошо, кажетсЯ?
ЊироваЯ  религиЯ, не так  ли?  ’ак  на тебе,  она раскололась  на католиков,
арианцев, православных, лютеран, старообрЯдцев, идет резнЯ,  варфоломеевские
ночи, убивают,  насилуют, грабЯт. ‘колько веков понадобилось длЯ утверждениЯ
религиозной терпимости, и ты думаешь, что она уже всюду победила? утишь! Њы
должны избавить  себЯ  от  национальной нетерпимости, избавить  от  нее всех
людей  на земле, а это трудно,  очень трудно, длЯ этого нужно, чтобы на всей
земле окончательно,  навеки восторжествовала демократиЯ. Ђ знаешь, Ќиколаус,
когда это будет?
     - Љогда мы уничтожим капитализм, - сердито сказал Ќиколаус.
     Ѓолью обожглись глаза –ыбульского под косматыми бровЯми.
     - Ќет, Ќиколаус, мы ошиблись. Њы ошиблись. „ело не в капитализме.  џ не
обвинЯю  наших   лидеров,   Я  такой  же,  как  и  они,   только   глупый  и
необразованный.  Њне  жаль их, жаль себЯ, это  наше горе и наша судьба. Ќам,
людЯм,  нужны идолы,  мы  хотим  поклонЯтьсЯ  им, и это понЯли  выделыватели
идолов. ‘мотрю Я издали  на ‹енина, Я видел его как-то раз близко, как тебЯ,
в  Џариже было дело. Ћн самый искусный из  выделывателей идолов, но и он еще
не знает, что его идол окажетсЯ иным, чем был задуман. Џоверишь ли, Я всегда
смеЯлсЯ над украинскими спилковцами, над Ѓундом, да и  у  наших товарищей, у
пепеэсовцев, не все мне казалось ладным, а теперь чуточку поумнел, вижу, что
дело это глубоко сидит в людЯх.
     Ќиколаус качал круглой головой, сопел, раздражалсЯ:
     - ’оварищ џков,  люди несовершенны, но мы должны их исправить, на то мы
и  социалисты.  Ђ  то, что  ты  говоришь,  извини за  грубость, мне  слушать
противно.
     - Џротивно? —то  бы  ты  запел,  если  бы Я жил  на постое  у  тебЯ,  в
прекрасном городе ‚ене, и русские офицеры отправлЯли бы в Џитер ваши машины,
обувь и прочее? ќх, Ќиколаус, Ќиколаус, у  менЯ душа горит, а ты мне прописи
читаешь. Љак исправить людей?  „екретами?  Ћт этих декретов еще  подыметсЯ в
мире такое шовинистическое  зловоние, что все  задохнутсЯ, и  Я и ты. ’олько
демократиЯ может  сделать всех людей братьЯми, и длЯ этого надобны сотни лет
ее царства. Ђ ты думаешь,  что стоит свалить  Ќиколку или кайзера - и сразу,
тЯп-лЯп, рухнут национальные перегородки, церкви и кирхи, мечети и синагоги.
€ди,  иди,  Ќиколаус,  надо  тебе  отметитьсЯ в  казарме,  не то фельдфебель
нервничать будет.
     €  Ќиколаус,  качаЯ наголо  остриженной круглой  головой,  шел  в  свою
казарму, а наутро, расстегнув крючки серой куртки,  надув щеки,  уморительно
сморщив  пыльно-бурые  брови, брызгал  водой  на  дамский жакет  со  стороны
бортовки,  а  потом  шипел так, как паровой утюг в его  мЯсистой веснушчатой
руке.
     ’аким  он  запомнилсЯ жителЯм. € когда,  почти через четверть столетиЯ,
немцы  снова приближались  к заставам города  и сердце  сжималось  от ужаса,
все-таки  думалось:  не  может быть.  ЋбойдетсЯ.  †или  же мы при  немцах  в
восемнадцатом, и  не так уж плохо  жили. ‹юди работали, торговали,  учились,
устраивали вечеринки, политиканствовали  в  трактирах  и кофейнЯх,  посещали
театры. Љонечно, мало было радости  оттого, что в тех  же кофейнЯх и театрах
важно, как хозЯева, сидели кайзеровские солдаты и офицеры, но они никого  не
трогали. ‚се настойчивее становились слухи об их бесчинствах в селах, однако
крестьЯне  по-прежнему приезжали в город с мукой, маслом и живностью,  всего
было вдоволь. ‘импатии немцы к себе не вызывали, они и не могли ее вызвать в
городе, где  военнаЯ  дисциплина,  вообще  армиЯ,  авторитеты ни во  что  не
ставились,  а  благоговейное отношение к кайзеру считалось идиотизмом, но  и
враждебного  чувства  к  ним  не  было.  Џетлюровцы,  например,  были  более
ненавистны.
     …сли уж говорить о наших симпатиЯх, то ими  пользовались  французы. Ћни
сменили немцев на Џасху, в апреле, и Ќиколаус исчез навсегда из нашего дома.
‘лучилось  так,  что  совпали  три  Џасхи  -  православнаЯ,  католическаЯ  и
еврейскаЯ. Ђ  может  быть,  и не  совпали,  а  следовали  одна  за другой, и
казалось,  что  весь  многонациональный  город справлЯет семейный  праздник,
общий праздник, только дома разные, гости разные, закуски и обрЯды разные.
     Њиша ‹оренц хорошо  помнит, как они с ‚олодей были в церкви, как  Ђнтон
‚асильевич  добродушно погрозил  им пальцем,  сиЯл  вечер,  и сиЯла  церковь
небесной,  звездной славой,  все было торжественно, пышно  и  радостно, а  в
католическом храме свЯтого Џетра, с паперти которого были видны порт и маЯк,
вратарь эдема на выцветшей  росписи  улыбалсЯ  прихожанам, свЯщенник, совсем
молодой,  тоненький,  похожий  на  алхимика  в  своей  черной  сутане, читал
проповедь  с  балкончика,  и их удивило, что балкончик помещалсЯ  сбоку, что
золотаЯ  дарохранительница   утопала  в   простых   полевых  цветах   нашего
киммерийского  юга,  а еще больше поразили их курчавые коричневые африканцы,
солдаты ”ранции, пришедшие помолитьсЯ вместе с местными полЯками, французами
и  итальЯнцами.  Ћни  странно крестились,  прикладываЯ  ко лбу  и  груди всю
пЯтерню.  ‚ыходЯ  из  храма,  они  посылали  воздушные  поцелуи  хорошеньким
прихожанкам, дочерЯм кондитеров и модисток.
     Џотом  мальчики  пошли  на  Џушкинскую,  в главную  синагогу,  с трудом
пробрались в здание сквозь нарЯдную толпу, оживленными кучками разливавшуюсЯ
по  широкому двору, но оказалось, что в синагоге пусто, сидЯт  одни старики,
склонившись над откидными столиками и раскрытыми молитвенниками,  а наверху,
отдельно,  -  старухи.  ‘амое  интересное  было  во  дворе.  ‡десь  острили,
политические противники спорили, крича  и  жестикулируЯ,  разглагольствовали
витии -  часовщики,  сапожники,  портные, вышивальщики,  обойщики.  Њолодежь
теснилась  около плотного,  приземистого человека средних  лет, в  цилиндре,
слегка  косоглазого, с толстой,  как краковскаЯ  колбаса, складкой  на шее и
светлыми,  золотистыми,  легкими усами.  Њальчики  узнали,  что это - ЃЯлик,
знаменитый еврейский  поэт, и  их рассмешило,  что бывают поэты,  похожие на
мЯсников, и то, что вообще у евреев могут быть свои поэты...
     „икий виноград уже  нависал живым зелено-рыжим шатром над колодцем, как
будто  перенесенным сюда  из  Ђравийской пустыни, трава росла между широкими
серыми плитами, хмелем дышал ветерок с невидимого, но такого близкого морЯ и
струилсЯ между  прутьЯми ржавой ограды, отделЯвшей двор  синагоги  от шумной
улицы.
     „а, это были  хмельные  дни,  все было хмельным: и  вино на праздничном
столе, и хрупкий, уже не духовный,  а обмирщенный звон  колоколов, и первый,
еще  не  пронзительный, но уже  всепокорЯющий  запах акаций,  без приторного
соблазна, молодой и  невинный, и небо такой синевы, что хотелось и смеЯтьсЯ,
и плакать, и сладко молитьсЯ чему-то неведомому, но так властно зовущему,  и
стремительное  обновление могучих старцев  -  каштанов, и  весеннее  солнце,
по-летнему горЯчее под тентами меховых магазинов, и музыка "Њарсельезы".
     ќта музыка опьЯнЯет самого немузыкального человека. …сть и другие гимны
свободы -  "€нтернационал",  "‚аршавЯнка".  ќто гимны  суровой, трагической,
полной  самоотверженности  борьбы.  Ђ  "Њарсельеза"  -  это счастливый  хлеб
свободы,  хмель  свободы,  запах  ее  цветов,  ее  солнце,  ее  праздничное,
всечеловеческое ликование.
     ‚ южных городах, когда  приходит лето, всЯ жизнь  переноситсЯ на улицу,
но теперь  это  наступило  весной,  уж такаЯ была весна. Њежду  тротуаром  и
мостовой,  на  широкой   светло-зеленой  кромке,  под  каштаном  или   дубом
устанавливалсЯ стол  длЯ  граммофона  или игры в  лото. ‚округ стола  быстро
возникала толпа, и  как-то незаметно оказывались  в ней французские  морЯки.
Ћни пели со всеми, обнимали визжащих  девушек, вмешивались в  игру, отчаЯнно
спорЯ, и сами  играли  на  выкидку. ’ак было,  и  -  хочешь  не  хочешь, а в
сознании  города  в одно  слились  и необычно теплаЯ весна, и  три  Џасхи, и
улицы, полные нарЯдной толпы, ветра, солнца,  безумно веселых,  карнавальных
звуков  апрельского морЯ, и  французы. Ђ впрочем, быть может, французы  мало
чем отличались от немцев, и все это наделал вакхический хмель "Њарсельезы".
     ‚о  всЯком  случае,  не без  причины именно в  это  времЯ в  наш  город
устремились приезжие из голодного Џетрограда. „умаетсЯ, что их тоже манил не
только хлеб, но и хмель "Њарсельезы".  Ћни добирались на  крышах вагонов,  в
теплушках,  их  карманы были набиты противоречивыми  удостоверениЯми: разные
попутные режимы подтверждали их благонадежность.
     Џриехал  из  Џетрограда  и  ‚ольф  ‘основик,  родной  племЯнник  Ђнтона
‚асильевича. Љонечно, и речи не могло  быть о том, чтобы племЯнник поселилсЯ
в просторном  доме дЯди  и тетки,  да еще с беременной  женой и девЯтилетней
дочерью-калекой.  —то  общего  было  у  этого  зубного   техника-евреЯ  и  у
почтенного  Ђнтона  ‚асильевича  и  Џрасковьи  Ђнтоновны, никогда раньше  не
слыхавшей о нем? „а и врЯд ли приютила бы у себЯ ЏрасковьЯ Ђнтоновна и своих
собственных родственников. ђазве это было удобно в  таком богатом заведении,
которое посещают дамы из самого высшего бомонда?
     ‚  нашем  городе во  всех  магазинах имелись  задние  комнаты,  нередко
полутемные,  освещаемые   либо  сверху  фонарем,  либо  стеклЯнной   дверью,
смотревшей  на  двор.   ’ам  жили  хозЯева  победнее,  ремесленники,  мелкие
лавочники, а более  зажиточные снимали отдельные квартиры, и тогда  в задних
комнатах  устраивались  склады,  мастерские,  а  то  ночевали  там  холостые
подмастерьЯ или приказчики.
     Ѓыла  такаЯ комната и позади магазина —емадуровой, с окном, выходЯщим в
парадный  ход самой  владелицы  дома,  с подполом  (до  —емадуровой  магазин
принадлежал  виноторговцу), и  там-то поселилась семьЯ  приезжих ‘основиков:
—емадурова приютила ее по просьбе Ђнтона ‚асильевича.
     Ћдни мужчины нравЯтсЯ только  мужчинам, другие - и мужчинам и женщинам,
третьи - только женщинам. ‚ольф ‘основик относилсЯ к  третьему типу. †енщины
любили  его,  потому что  чувствовали,  что он любит  их, и  только их.  …го
круглые  глаза,  щегольские,  чуть  рыжеватые  усы,  постоЯннаЯ   веселость,
здороваЯ,  хорошо одетаЯ плоть  сулили им одну  лишь радость, легкость жизни
без ее  нудных  забот, семейных сцен,  болезней,  безденежьЯ. ’акие  мужчины
обычно  очень  плохие отцы и мужьЯ,  но их обожают  и жены и дети. ‹юди  они
большей  частью  пустые,  но  среди  женщин, даже  некрасивых,  они  умнеют,
по-настоЯщему умнеют, обмана здесь нет.
     ‡астенчиваЯ ”рида  ‘основик  беззаветно  любила своего  мужа.  Ћна была
умнее  ‚ольфа и понимала это,  но свой  ум она  считала слабостью, а пустоту
‚ольфа  -  силой. Ћна  не  хотела уезжать  из Џетрограда, у нее были  дурные
предчувствиЯ, но разве  она могла пойти наперекор ‚ольфу? Ђ он рвалсЯ на юг,
к французам.
     Ѓезропотно  переносила ”рида тЯжесть  дороги,  долгой,  иногда опасной,
духоту  зеленого  вагона (ей, беспомощной, с  раздутым  животом, приходилось
особенно трудно), безропотно переносила жизнь в сырой, полутемной комнате.
     Ћна не любила свое временное жилье со ржавым засовом на дверЯх, ведущих
в магазин, окно  с решеткой, гул  шагов и  стук дверей парадного хода,  куда
выходило  это окно, и большую часть времени проводила на дворе. Ќа дворе она
и  готовила.  Ќад шведской плитой поднималсЯ, властно распространЯЯсь, запах
жидкого гусиного сала, фаршированной рыбы,  хрена - дразнЯщий, вкусный запах
еды изгнаниЯ.
     …лЯ,  ее девочка,  страдала  детским параличом. …е  ножки  были одеты в
гипсовые бандажи, коричневые, с блестЯщими крючочками длЯ шнурков. Ћна почти
всегда  сидела  на дворе  рЯдом с  матерью на  низкой складной  скамеечке  с
парусиновым  сиденьем,  читала  или  мыла  куклу  в  игрушечном  корыте. ќта
начитаннаЯ девЯтилетнЯЯ девочка  почему-то любила возитьсЯ с  куклой. Ѓольно
было на них смотреть, когда они шли к  дворовому крану, мать - с ведром, …лЯ
- с  красным  в синюю каемку ведерком, шли  переваливаЯсь,  слабые, одна - с
восьмимесЯчным животом, другаЯ - на кривых гипсовых ножках.
     ‚ доме у  них  был  достаток.  ѓоворили, что  зубной  техник  вывез  из
Џетрограда золото, что  он ходит на черную биржу в наш Џале-ђоЯль, что скоро
эта семьЯ  переедет в хорошую квартиру. Џо словам ‚ольфа,  в  Џетрограде они
жили отлично. “ него было нечто вроде чиновничьей шинели с пелеринкой (как у
ѓоголЯ,  а,  не правда  ли?),  и он  рассказывал, блистаЯ круглыми глазами и
золотом зубов, как, бывало, выйдет он, ‚ольф ‘основик (такой, каким вы  менЯ
видите!), на Ќевский, кликнет ваньку,  скажет: "Џоди!" - и полетит, а кругом
снег, вежливые  городовые,  газовые  фонари...  Њиша  ‹оренц  слушал  его  с
восторгом, но  однажды ‚ольф вынул при нем свои золотые зубы и  опустил их в
граненый  стаканчик. Њиша испугалсЯ,  в  этом  было что-то нечеловеческое, и
долгое  времЯ  он  с пугливым  трепетом  смотрел на  пустого  болтуна ‚ольфа
‘основика.
     Њишу  и  ‚олодю ‚арути, не находивших  себе товарищей  среди  соседских
забиЯк,  тЯнуло  к  несчастной,  всегда  спокойно-веселой  девочке  с  таким
странным, неюжным произношением. €ногда они  брали ее под  руки  и  выводили
гулЯть  в Ќиколаевский сад, осторожно переходЯ мостовую,  и женщины умиленно
смотрели на них,  а некоторые плакали чистыми,  освежающими душу слезами.  Ђ
дворничиха  Њатрена  ’ерентьевна,  люто  ненавидевшаЯ,  как   нам  почему-то
казалось, нашу буйную детвору, наставительно восторгалась:
     -  Ћт  хороши  хлопчики,  трЯсцЯ  их  матери!  € жидивочка хороша, така
разумна, троЯнда  моЯ!  ЋченЯта, Як черешнЯ, а  говорить, Як  птаха,  Як  та
кацапка!
     „ети садились на круглый парапет из искусственного гранита с сиреневыми
искрами,  сиреневыми казались искры фонтана  -  влажные  песчинки  заката, -
сиреневым было платье  …ли. ‹оренц уже забыл, о чем они говорили тогда  -  о
приключениЯх доисторического мальчика?  Ћ ‹етнем саде  или о Џавловске, куда
…лЯ однажды  поехала с родителЯми?  -  но  помнит, что  им  было весело,  не
хотелось  идти домой ужинать.  Џомнит он  (разве  можно  его забыть?)  и тот
ужасный день.
     Ќакануне ушли неожиданно из города  французы. †дали не то  большевиков,
не то  петлюровцев. ѓород привык к  быстрой и  частой смене властей.  ‚ этой
смене была и надежда, и некоторые долго  не могли избавитьсЯ  от обольщающей
привычки.  Ќапример, даже в  двадцать восьмом году подшучивали  над слесарем
–ыбульским -  он будто  бы,  просыпаЯсь  от грохота  будильника, рано  утром
спрашивал жену: "ђашель, они еще не ушли?"
     ‚ ту пору, как никогда, стало Ясно, что все  человечество - это жители,
от слова "жить", а  власти  - нечто  отличающеесЯ от жизни, мешающее  жизни,
потустороннее:  оно врываетсЯ в наш мир,  обладаЯ иными  измерениЯми,  иными
законами притЯжениЯ. ‚ероЯтно, именно в  ту  пору местоимение  "они" впервые
приобрело новый,  отчужденный  смысл. ли годы, люди  рождались,  старились,
умирали, но "они"  были бессмертны, как злые духи. "Ћни" устраивали погромы,
облавы,  пытали  в застенках контрразведки, производили  реквизиции, изъЯтиЯ
излишков, сажали в тюрьмы,  высылали на  ‘оловки, выдавали продовольственные
карточки, объЯвлЯли о всеобщем обЯзательном обучении,  шли в  поход на  ђим,
выбрасывали на прилавки мЯсо, галоши, чайники, бомбили, оккупировали  города
и  деревни,  душили в  газовых  камерах,  загонЯли людей  в  гетто, временно
отступали,  выпускали облигации  займов,  восстанавливали разрушенное войной
хозЯйство - эти  разноликие, разноЯзычные, рожденные среди людей, похожие на
людей,  внутри  себЯ нередко  враждующие, но одинаково  ненавистные  жителЯм
"они".
     „а, власти менЯлись, французы были  получше,  немцы - похуже, деникинцы
были любезны большинству,  большевики - меньшинству,  но  петлюровцы  -  это
совсем другое дело, петлюровцы - это погром.
     Љонечно,  и другие были не без греха. ‹юди, будучи стадными, подчинЯЯсь
побудку, ищут общности. ЉлассоваЯ общность (а это  уже начинали подсказывать
опыт и инстинкт) оказалась  вздором.  ђабоче-крестьЯнскаЯ революциЯ принесла
горе прежде всего рабочим и  крестьЯнам. ’ак, может быть, спасение  в другой
общности, национальной?  Ќе будем  забегать  вперед,  чтобы встать в затылок
римским чернорубашечникам  и мюнхенским громилам.  ‡аметим, однако: если мы,
русские,  и поныне  порою  не мыслим национальной общности  без национальной
ненависти,  то  что  же  говорить  о  тех  рассветных кровавых  годах? Ђнтон
€ванович  „еникин,  умный и честный человек,  внук  крепостного крестьЯнина,
врЯд ли был антисемитом, но его отрЯды, врываЯсь в местечки, угрожающе пели:

     <i>‘мело мы в бой пойдем
     ‡а ђусь свЯтую
     € всех жидов побьем.
     ‘волочь такую.</i>

     € ничего не могли поделать  ни „еникин, ни  служившие  под его знаменем
интеллигенты, среди которых были и евреи: добровольцы  устраивали погромы  -
правда,  не  в  больших городах,  а в местечках, вдали от взоров начальства.
“страивали погромы и отдельные лихие отрЯды  армии Ѓуденного,  в особенности
кубанские и донские казаки, уставшие от жестокой, отвратительной въедливости
комиссаров-долгоносиков.  ‚последствии  Ѓуденный  вспоминал,   что   ’роцкий
называл его конницу бандой, а его, Ѓуденного, - атаманом и говорил: "Људа он
поведет свою ватагу, туда она и пойдет".
     Ќо у буденновцев была такаЯ сила, которой не было у деникинцев: идеЯ. €
большевистскаЯ идеЯ  быстро справлЯлась и расправлЯлась -  ибо  иначе она бы
тогда погибла - с разбойными еретиками. €зумительное свойство большевистской
идеи, залог ее торжества - сочетание жестокой бессмысленности преступлениЯ с
разумом  прекрасного.  —ернь,  ведомаЯ   вождЯми,   думаЯ,  что  движетсЯ  к
прекрасному, бессильно и трусливо приписывает бессмысленность совершаемых ею
преступлений другой нации: так  понЯтней. Ќе всегда при этом надо уничтожать
другую  нацию.  Ќапример,  Њахно (ему,  сам  того  не  знаЯ, потом  подражал
Ђнтонеску) позволЯл своим  хлопцам убивать и грабить жидов,  но  только не в
столице  анархии,  в  своем  ѓулЯй-Џоле,  и  там евреи  чувствовали  себЯ  в
безопасности.
     ‘оциалист Џетлюра, как позднее социалист  ѓитлер, не скрывал, что хочет
уничтожить  евреев.  …го герб - изображение гайдамака  на  лазурном  фоне  -
утверждал  преемственность его армии от тех,  кто несколько веков назад, при
Ѓогдане  •мельницком, залил “краину еврейской кровью. Ќо не мог “краине дать
счастье Џетлюра, как не дал ей счастьЯ и Ѓогдан.
     Ќа   этот  раз  шли  успокоительные   слухи.  ‘тало   известно,  что  с
петлюровцами заключили  соглашение большевики. ‚ доме —емадуровой мнениЯ  по
этому поводу разделились. "Ћдна шайка", - бурчал –ыбульский. "„а, но погрома
не  будет, большевики не позволЯт, - возражал  скорнЯк Ѓеленький. - ‹ично Я,
клЯнусь  жизнью  детей, пережил семь погромов. •отЯ это  было,  но это факт.
…сли Я вру,  пусть Я не доживу до завтрашнего днЯ, пусть менЯ семьдесЯт семь
раз закопают живым в  землю. …сли большевики  договорились с этими злыднЯми,
значит, все будет  хорошо, чтобы Я так видел своих  детей здоровыми, как это
правда. Џоверьте  мне,  Я не такой человек,  чтобы  разбрасывать  слова, как
пьЯный матрос разбрасывает медЯки".
     Ѓеленький был  чудовищный лгун,  но говорил он с таким убеждением,  что
заставлЯл  себЯ слушать.  ‘лушать его  слушали,  однако  все  с  облегчением
вздохнули,  когда  мадам —емадурова  объЯвила через своего приказчика, чтобы
соседи пришли рано  утром в ее магазин. ќто было хорошо придумано, не станут
же петлюровцы искать евреев в магазине церковной утвари!
     “тром была  тишина,  тревожнаЯ тишина  безвластиЯ. ”ранцузские  корабли
ушли, а  петлюровцы скакали  со  стороны степи и  еще  не  успели вступить в
город.  Ќо  злое  дело  уже  делалось. ‚  синодальной  типографии печатались
черносотенные прокламации.  (’ак как их не пришлось в те дни распространить,
то через год, при большевиках, когда реквизировали все имущество типографии,
прокламации  достались  школьникам, и на оборотной стороне мы решали на  них
арифметические  задачи.)  Ќекоторые  видели,  как  разъезжал  по  городу  на
собственных дрожках  светило - окулист  ‘евостьЯнов.  Ћн стоЯл в  котелке, в
демисезонном пальто  с  узким бархатным  воротником,  благостно улыбающийсЯ,
опираЯсь  одной  рукой  на  плечо кучера,  а другой на что-то  указываЯ двум
темным личностЯм, сидевшим позади него. —удодейственные  руки,  возвращавшие
людЯм зрение,  теперь указывали  путь в кромешную тьму, котораЯ жила  в душе
целителЯ глаз.
     †елезные шторы магазинов были прикреплены болтами к земле, у будок, где
продавались  жареные  каштаны, стыли оставленные на произвол судьбы жаровни,
ворота  были заперты, сквозь  их крошечные окошечки  с фанерными  задвижками
было  видно, как  невысокий  ветерок  с  морЯ,  предвестник  ожидаемой бури,
медленно катил по опустевшим улицам свернувшиесЯ, как жесть, листьЯ. Ћсень в
этот  день бастовала. Џлесневело ее виноградное  мЯсо  на  лозах,  падали ее
Яблоки, созревшие  длЯ своей гибели, гнили  в  гавани  на  дубках ее арбузы,
томилось вино в ее давильнЯх, буро-красный лом ее листьев загрЯзнил улицы, а
золотаЯ  осень -  где  же  она  была,  лЯдащаЯ? Ѓродила ли она  в полусонном
отупении  по  берегам нежилого,  холодеющего морЯ, дрыхла ли без  просыпу  в
позабытой  Ѓогом слободской мазанке? Ђ может быть, не пришла еще ее  пора, и
тем, кто сажал и растил, дано только в жалкой, слабой старости собирать свои
сгнившие плоды.

     <b><i>ѓлава четвертаЯ</i></b>

     Ќаступил  полдень,  а  форма  государственного  правлениЯ была  все еще
неизвестна жителЯм.  ѓород стал медленно оживать. ЏоднЯлись шторы магазинов,
и сентЯбрьское густое, плотное  солнце легло  на галантерею, посуду, меховые
шкурки, готовое платье. Ћткрылись ворота, поЯвились прохожие.
     …сть опыт тысЯчелетних мук, опыт инквизиции, костров, виселиц, массовых
убийств,  но  этот  опыт  ничтожен по сравнению  с  опытом труда,  торговли,
дружеских бесед. Ќапрасно думают, что  враги жизни легко обманывают наивное,
забывчивое человечество.  Ћпыт  печали стоек и велик, но если  бы он одержал
победу над опытом счастьЯ, то нельзЯ было бы жить на земле.
     - Њиша, не хотите ли полчасика прогулЯтьсЯ, до Љардинальской и обратно?
- спросил Ђлександр ђафаилович.
     Њише больше  улыбалось  в  эту  минуту побыть  с  ‚олодей  и  …лей,  но
предложение  учителЯ  показалось  ему  лестным.   Њише  боЯтьсЯ  нечего,  он
православное дите, а какой молодец Ђлександр ђафаилович!
     - ‚се они не понимают,  что проснулась могучаЯ народнаЯ сила,  - сказал
учитель. - € большевики направЯт эту темную силу куда следует.
     Љонечно, он сознавал, что с мальчиком смешно вести такие  разговоры, но
что  поделаешь, если  никто в  доме —емадуровой  не понимал, что  проснулась
народнаЯ сила (они в простоте душевной сами  себЯ  считали  народом и вот не
проснулись), а Ђлександру ђафаиловичу мучительно хотелось высказатьсЯ.
     Ћни дошли до небольшого  ѓреческого  базара. ќто  был почти  правильный
круг, образованный старинными домами причудливой постройки, с колониальными,
без окон, лавками внизу,  крытыми галереЯми наверху - кусочек ѓенуи, Ѓалкан.
‚ центре этого круга помещалась восьмиугольнаЯ общественнаЯ уборнаЯ, на чьих
стенах  записывались  похабные  блестки  приморского фольклора  и  чей запах
смешивалсЯ  с запахом  ванили,  прелых листьев, приклеенных пылью  к горЯчей
земле, с нерусским запахо