        Ђльберт Ђнатольевич ‹иханов. Љикимора


                                  Џовесть


     -----------------------------------------------------------------------
     Ђльберт ‹иханов. —истые камушки: Џовести, роман.
     Љ.: Hyperion, 1990. - 799 с.
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 14 ноЯбрЯ 2003 года
     -----------------------------------------------------------------------

     Ћ творчестве Ђльберта ‹иханова писатель  Ђнатолий  Ђлексин  справедливо
сказал,  что  оно  "служит  весенней  поре   человеческой   жизни,   котораЯ
отличаетсЯ от обыкновенной тем, что  никогда  уж  больше  не  возвращаетсЯ".
ѓерои  лихановских  произведений  -   дети,   подростки.   Ћчень   искренне,
доверительно   и   просто   автор   пишет   о   сложностЯх    возраста,    о
самосовершенствовании юной личности, о необходимости душевной закалки.
     „лЯ старшего школьного возраста.


                                        “ всЯкого времена своЯ жестокость...


     Ќо если где-то неподалеку смерть, если пули и осколки  целЯт  в  твоего
отца и каждое утро, прежде чем проснутьсЯ, ты чувствуешь,  как  немеет  тело
от холода, приносимого страхом, - и потом среди бела днЯ, и вечером,  вдруг,
неожиданно, ни с того ни с  сего  обмирает  душа  в  неЯсном,  но  горестном
предчувствии, - в неускоримо долгие, тЯгостные,  безжалостные,  беспощадные,
жестокие эти дни есть ли цена всему остальному?
     …сть ли  цена  жестокости,  коли  она  не  от  войны?  ‚ремЯ  безмерной
тЯжести, не менЯет ли оно цену на радость, обиду, ненависть?
     Ѓольшое горе, неутешные слезы, безмерное ликование - не разменивают  ли
они в мелочь все другие  чувства,  которыми  награжден  от  рождениЯ  каждый
человек?
     Ђ если да?..
     Љак ужасно, как страшно это!
     ѓоревать только при виде смерти,  считать  жестокостью  лишь  убийство,
мерой счастьЯ избирать  одну  собственную  сохранность,  во  всех  остальных
случаЯх лишь равнодушно пожимаЯ плечами: мол,  бывает,  дескать,  случаетсЯ,
но главное - не это...
     ѓлавное - все, вот что.
     ‘огласен: есть на свете великое  зло,  но  нет  обыкновенного  зла,  не
может, не должно его быть.
     …сть великое горе, но нет горЯ простенького, обычного, есть горе.  …сть
необыкновеннаЯ радость, и кто станет спорить, что она  дороже  обыкновенного
счастьЯ, маленькой радости.
     Љопеечных, мелочных чувств не надо.
     Ћсобенно когда ты ростом невелик и только начинаешь жить.
     ™елЯстый забор отделЯл наш двор от  детской  поликлиники.  ™елЯстым  он
стал в войну, будто война забору зубы выбила, а раньше -  доска  к  доске  -
ровнаЯ стенка ограждала нас от детских писков и  криков.  Ќо  война  сделала
свое дело, досочка по досочке - словно пололи морковную грЯдку  -  проредили
мы забор,  используЯ  сухой  материал  на  растопку,  и  стал  он  похож  на
редкозубый старушечий рот: ограждение вроде бы есть, но что оградить может?
     ’ак вот этот - и не  щелЯстый  даже,  а  полупусто  какой-то,  условный
забор - отсекал наш двор от детской поликлиники и упиралсЯ в конюшню.
     ‚ ней ночевала кобыла Њашка.
     Љошек, собак и прочей живности в  нашем  городе  было  мало  видно  той
военной зимой, а вот лошадей полно.
     ќто объЯснимо.
     ‚о-первых, немногие автомобили, как и мужчины, ушли  из  нашего  города
на войну, и лошадь стала главным тЯглом, ведь без  транспорта  не  обойтись.
‚от и остались в городе два вида  транспорта:  по  железной  дороге  пыхтели
паровозы, а на крутых городских улицах, покачиваЯ шеей в такт  своим  шагам,
напрЯгаЯсь всем телом, оскальзываЯсь и больно -  но  молча  ведь,  молча!  -
падаЯ в  гололед,  разбрызгиваЯ  грЯзь  глухой  осенью  и  затЯжной  весной,
задыхаЯсь летней пылью, шли и шли лошади, увозЯ с  заводов  Ящики  с  сытыми
боками сально блестевших снарЯдов,  а  от  санитарных  составов  -  раненых,
укрытых серыми суконными одеЯлами, скрипучей зимой приволакиваЯ из  деревень
возы сена длЯ собственного же пропитаниЯ и много разных  других  вообразимых
и невообразимых грузов.
     Ћднажды Я видел, как лошадь везла другую лошадь.
     Џо нашей улице гонЯли  скот  на  мЯсокомбинат  -  коров,  быков,  овец.
’орный путь к скотобойне. ’огда  тоже  вели  худющее  стадо.  „ело  было  по
весне, бабы с кнутами хмуро и громко ругались хриплыми  голосами,  почему-то
торопили коров, отгонЯЯ их от первой придорожной травы, а позади  стада  шла
лошадь, запрЯженнаЯ в телегу, на телеге валЯлсЯ какой-то брезент, и на  нем,
стреноженный, лежал тощий конь. Ћн не брыкалсЯ,  не  ржал,  а  только  косил
огромным испуганным лиловым глазом -  косил  на  небо,  на  стадо,  жалостно
взглЯнул и на менЯ, будто просил милости, и Я чуть не  завыл  в  голос:  без
всЯких слов Ясно, куда и зачем везли этого худого конЯ!
     Љонское жесткое мЯсо давали по карточкам, его варили и ели без  охов  и
ахов, и Я это знал, не малыш несмышленый, а по коню тому заплакал...
     „а, в самом деле: у каждого времени своЯ жестокость.


     ‹ошадей было много - главный транспорт в тылу, - и детской  поликлинике
тоже  полагались  колеса,  так  что  в  конюшне,  к  которой  примыкал   наш
редкозубый забор, ночевала смиреннаЯ кобыла Њашка.
     Ђх, как хотел Я прокатитьсЯ на ней, как жалел ее и как  мечтал  дружить
с ней!
     ‘транное дело, скажете вы, лошадь не  собака,  разве  можно  дружить  с
ней? Ћна в упрЯжке, на работе, с ней не  побежишь  наперегонки  по  зеленому
лугу.
     ќто конечно, не побежишь, только и с лошадью  можно  дружить,  особенно
когда ее бьют, да еще матерно  приговаривают:  "ќх,  тудыть-растудыть"  -  и
всЯко-разно.
     —то касаетсЯ руготни, то  бабушка  и  мама  понапрасну  тЯнули  менЯ  в
сторону, когда что-нибудь  неприличное  на  улице  слышалось.  ‘мешно,  даже
маленького пацана ведь не спрЯчешь в коробку,  как,  например,  бабочку  или
кузнечика. Ћн живет, и дышит, и ходит по улицам, как всЯкий человек,  и  мир
ему не заслонишь, а в мире всЯкого полно - и хорошего, и не очень, -  и  уши
ватой не заткнешь. ’ак что насчет всЯких крепковатых выражений мы в ту  пору
много чего уже слыхивали,  и  эта  дрЯнь  вовсе  даже  не  вызывала  во  мне
отвращениЯ. Ќенависть вызывало, когда матерЯтсЯ и бьют, вот что.
     „а, бьют бессловесную лошадь.
     Ђ Њашку лупили почем зрЯ.
     ‚ечерами, когда кончалсЯ ее рабочий день, Я  прижималсЯ  ухом  к  стене
конюшни и слушал, как в темноте хрупает сеном Њашка, переминаетсЯ с ноги  на
ногу и тЯжко вздыхает.
     џ не слыхивал ее голоса, она ни  разу  не  заржала,  сколько  Я  помню,
только вздыхала, и тогда Я звал ее через стенку:
     - Њашка! Њашка!
     ‹ошадь  умолкала,  переставала  жевать  сено,  прислушивалась,  видать,
потом снова принималась за еду,  вздыхаЯ  еще  пуще  и  чаще.  ‚идно,  душой
принимала мое сочувствие и не  скрывала  от  менЯ  свое  настроение  и  свои
мысли.
     - ќх, Њашка! - вздыхал Я, а сам думал:  "€  откуда  же  досталсЯ  Њашке
такой жестокий конюх? Ѓыла бы Њашка моей! Ќикогда бы ее не  ударил!  €  ведь
видит, знает, что лошади больно, а лупит, гад такой, этот Њирон!"
     Љонюх  Њирон  жил  прЯмо  в  поликлинике  вместе  с   женой,   старухой
‡ахаровной, и дочкой Џолей. џ бывал у них  дома  еще  совсем  маленьким,  до
войны, вместе с мамой и с тех пор запомнил  крохотную  и  узкую  комнату,  в
которой окошко было почему-то  очень  высоко,  почти  под  потолком.  Њирона
тогда в комнате не  оказалось:  он  куда-то  уехал  на  лошади  по  каким-то
служебным делам, и потом всЯкий раз, как  Я  оказывалсЯ  в  гостЯх,  хозЯина
дома не было.
     —истенькаЯ  старуха  ‡ахаровна  всегда   ходила   в   белом   платочке,
простоволосой не показывалась даже в самую  жару,  заприметив  менЯ,  махала
ручкой и, когда Я подрос, тоже махала ручкой, уже  по  привычке,  улыбалась,
рассказывала пустЯковые новости.
     Њожно сказать, с ‡ахаровной у менЯ были хорошие соседские отношениЯ,  с
Џолей - дочкой  Њирона  и  ‡ахаровны  -  просто  дружеские,  она  училась  в
каком-то  техникуме  по  медицинской  частЯ,  дома  была  редко,   а   когда
поЯвлЯлась, заднЯЯ дверь поликлиники  то  и  дело  стучала  -  ЏолЯ  хлопала
половики,  ведро  выносила  и  все  со  смехом   и   прибаутками,   сильнаЯ,
энергичнаЯ, веснушчатаЯ, с двумЯ косичками, торчащими  в  стороны,  -  своей
веселостью  она  вызывала  ответную  улыбку  и  взаимное   желание   сказать
какую-нибудь шутку. Ђ вот с Њироном у нас не было никаких отношений.
     Ќет, все-таки были: Я его боЯлсЯ.
     Џорой Я встречал его на улице  и,  понЯтное  дело,  всегда  здоровалсЯ.
Ќаверное, вот эти ответные его  действиЯ  менЯ  и  пугали:  иногда  он  даже
снимал шапку, раскланивалсЯ, и мне было неловко оттого, что  старый  человек
зимой  стЯгивает  из-за  менЯ  свой  рыжий  треух  -  ведь  холодно,   можно
простудитьсЯ.  Ќо  вот  иногда,  столкнувшись  с  ним   носом   к   носу   и
поздоровавшись, Я видел пустые, ничего не видЯщие глаза. Ќе узнал  менЯ?  Ќе
услышал моего приветствиЯ? ’о ли чутьем каким, неразвитой, но Ясной  детской
интуицией, то ли светлой верой в простоту отношений Я знал,  был  уверен:  и
видит и слышит, а не здороваетсЯ в ответ нарочно.
     Џочему? ќто расстоЯние  было  так  велико  -  сперва  сорвать  шапку  с
головы, а потом не заметить.
     € снова снЯть шапку перед пацаном...
     ‘транность Њирона всегда оставалась  длЯ  менЯ  новой,  не  переставала
поражать, и классе в третьем Я сказал об этом маме.
     Ћна выслушала серьезно, оглЯдела менЯ очень  строго,  словно  оценивала
мою готовность понЯть ее, и сказала:
     - ’ы к нему близко не подходи! Ћн всегда с кнутом.
     џ обиделсЯ. Љонечно,  Я  пацан,  но  все-таки  не  бессловеснаЯ  Њашка.
Ќеужто посмеет? Ќет, мама Явно перебирала, заботЯсь обо мне.
     - ‘казанешь! - усмехнулсЯ Я.
     Њама, точно Њирон, не услышала моих слов.
     - Ћн ведь кулак! - проговорила она.
     - Љакой кулак? - ахнул Я.
     Љто такие кулаки, Я уже знал, не малыш ведь бестолковый.
     - ђаскулаченный и высланный, - объЯснила мама. - ‚от какой.
     ‘колько Я ее ни пытал, мама  ничего  больше  не  прибавила  -  сама  не
знала. Љулак, и все. Ћткуда-то с “рала.
     - ‘ ‹иной говорить неудобно, - объЯснила она, - девка  хорошаЯ,  только
расстроитсЯ. ‡ахаровна хоть и  разговорчиваЯ,  да  об  этом  помалкивает,  а
Њирона, сам понимаешь, не спросишь.
     Љулак! ‚сем ведь известно, что кулаки - это богатеи; и враги  ‘оветской
власти, и этого мне хватило, чтобы испугатьсЯ Њирона еще больше.


     “ него было много обЯзанностей в детской поликлинике, а  главнаЯ  среди
них - кучер, точнее, извозчик, потому что  кучер  возит  только  седоков,  а
извозчик еще и грузы. Ќа дворе  возле  конюшни  стоЯла  телега,  а  в  самой
конюшне, рЯдом со  стойлом,  хранилсЯ  возок  длЯ  заведующей  поликлиникой.
€ногда Я видел, что Њирон выходит необычно  принарЯженный,  -  это  значило,
что он заведет Њашку в оглобли  возка,  черного,  лакированно-блестЯщего,  а
потом  подгонит  свой  экипаж  к  парадному,  или  "чистому",  как  говорила
‡ахаровна, подъезду.
     €з поликлиники быстрым шагом выходила мрачнаЯ длиннаЯ тетка  в  широком
пальто - Я  никогда  не  видел,  чтобы  она  с  кем-нибудь  здоровалась  или
разговаривала, - плюхалась на заднее сиденье, возок слегка перекашивалсЯ,  а
Њирон звонко чмокал на Њашку и меньше лупил ее вожжами, трогаЯ  с  места,  -
видать, стеснЯлсЯ заведующей.
     Џохоже,  Њирон  любил  такие  выезды,  но  удовольствие  это  случалось
нечасто: заведующаЯ ездила только по каким-то особым случаЯм, а  так  ходила
пешком, и Я не  раз  сторонилсЯ  ее  мрачной  долговЯзой  фигуры,  маЯчившей
посреди мостовой. ‚ одной руке заведующаЯ всегда держала  маленький  плоский
портфельчик, который казалсЯ еще крошечней именно в ее руке.
     ’ак что Њирон редко  получал  удовольствие  проехатьсЯ  в  лакированном
экипаже, принарЯженным, а чаще - в телогрейке  и  треухе,  коли  зимой,  или
простой рубахе без подпоЯски, если летом, он возил в  поликлинику  бутылочки
с едой длЯ самых маленьких малышей - такие махонькие бутылочки с метками  по
всей длине, заткнутые белыми бумажками и расставленные в Ящики  из  железной
проволоки. ‚ поликлинике был пункт раздачи питаниЯ, и вот Њирон  рано  утром
привозил откуда-то эти проволочные Ящики с молоком и кашей.
     Ѓыло слышно издалека, как он  подъезжает  к  поликлинике.  Џо  булыжной
мостовой телега  катилась  с  привычным  грохотом,  от  трЯски  бутылочки  с
детским питанием тоненько дребезжали, и  казалось,  звенит  сразу  множество
колокольчиков.
     џ не раз ловил себЯ на том, что,  при  всей  своей  нелюбви  к  Њирону,
улыбаюсь, заслышав звон бутылочек. ’ысЯчу раз Я видел, как люди на  улице  -
не только старухи и женщины, но и мужики и  даже  военные  -  смотрЯт  вслед
Њашке и Њирону, которые везут бутылочки, и лица у них разглаживаютсЯ.
     ‚ойна идет, а дети есть просЯт!  ‡начит,  растут!  ‡начит,  не  так  уж
плохи наши дела!
     Ђ у Њирона были еще  две  обЯзанности,  может  быть,  самые  трудные  и
важные длЯ детской поликлиники. Ћн привозил дрова с берега реки,  пилил  их,
чаще всего в одиночку, колол, разносил охапки поленьев к печкам и топил их.
     Ћднажды он заболел, и ЏолЯ,  возвращаЯсь  из  техникума,  позвала  менЯ
топить печки. џ пошел.
     ’опить печку - кто этого не умел в ту пору? ‡амечательное дело, хоть  и
не такое простое, особенно вначале, когда огонь нужно раздуть, превратить  в
пламЯ. „а что там, это целое искусство - затопить  печь,  да  еще  сразу,  с
одной спички, да еще когда дровишки не первый сорт - сырые, с улицы,  из-под
снега или дождЯ. „лЯ такого дела  следует  сперва  нащипать  лучины,  а  длЯ
лучины нужно лежалое в сухости полено, лучше всего  березовое.  ‹учину  надо
еще с умом разложить под дровами, поначалу  сухими,  а  сырые  можно  класть
только в самый жар, когда пламЯ полыхает, жжет нещадным жаром.
     ђастопить одну печку и  то  требуетсЯ  умение,  а  ЏолЯ  мне  сказанула
такое, что Я ахнул: надо запалить восемь печей! Џоликлиника  большаЯ  -  два
этажа, два подъезда, множество  кабинетов,  -  вот  и  печей  сразу  восемь.
Ќичего не попишешь, надо топить.
     ќто оказалось сказочным удовольствием - топить сразу много печек.
     ‘перва Я носилсЯ на улицу и обратно с Џолей наперегонки, таскал  дрова,
и мы их складывали возле печей. Џомню, было это в  конце  октЯбрЯ,  но  зима
торопилась, и на  дворе  осень  смешалась  с  морозцем:  еще  пахло  осенней
прЯностью, палым листом, но запах этот был как бы остужен, разбавлен  резким
холодом, а оттого легок и нежен. Љогда дверь распахивалась, на пороге  между
холодом и теплом вспыхивало легкое облачко пара, Яркое  солнце  подсвечивало
его в голубое, и все это: легкий морозец, вкусный аромат осени, смешанной  с
зимой, легкое голубое облачко между холодом и теплом, желтые и  чистые  полы
поликлиники, восемь печек, которые  предстоЯло  затопить  враз,  -  все  это
возбуждало менЯ, хотелось кричать, смеЯтьсЯ,  петь,  и  Я  запел  не  вполне
осмысленную, но зато замечательную  песенку  из  кино,  которую  пел  артист
†аров: "’ирьЯм-тирьЯм, менЯл Я женщин, как перчатки!"
     ЏолЯ раскатилась, точно горох, услышав мою песенку. џ  не  удивилсЯ  ее
смеху, рассмеЯлсЯ в ответ тоже, и дела наши пошли еще скорее.
     Ќаступил важный миг. „рова неторопливо и с  толком  заложены  в  топку,
лучина нащеплена и разложена с умом, ЏолЯ берет коробок, чиркает  спичкой  и
поджигает  лучину.  Ѓыстрым  и  ловким  движением  она  захлопывает   печку,
прислушиваетсЯ, точно музыкант, к звуку огнЯ.  ‘перва  он  лишь  пощелкивает
лучиной, затем потихоньку начинает гудеть, а потом будто кто-то сильно  дует
на горЯчий чай: тЯга идет хорошаЯ, с лучин пламЯ перебегает на дрова,  пожар
в печке занимаетсЯ, и у Џолины возле губ собираютсЯ тоненькие морщинки,  она
улыбаетсЯ, довольна: печка топитсЯ исправно.
     - Љак ты поешь? - спрашивает она. - "’ирьЯм-тирьЯм"?
     - "’ирьЯм"! - отвечаю Я, и мы оба хохочем.
     Ћт печи к печке ЏолЯ переходит не спеша, а Я бегом,  мне  не  терпитсЯ,
когда в следующей топке, точно в домне, вспыхнет еще один  жаркий  огонь.  €
еще мне не терпитсЯ зажечь  печку  собственными  руками.  Ќо  Я  помалкиваю,
только, видать, есть и другие способы выражениЯ чувств  -  глаза,  например,
или перескакивание с ноги  на  ногу,  или  просительное  молчание.  ђастопив
вторую  печку,  ЏолЯ  протЯгивает  мне  коробок   со   спичками,   Я   издаю
пронзительный вопль, трЯсу спичками в коробке, будто бью в радостный  бубен,
и бегом мчусь к третьей печи.
     —естно говорЯ, Я волнуюсь.
     Ѓабушка и мама разрешали мне топить печку,  но  та  печка  была  нашей,
своей, а здесь печки чужие. Љому  не  известно,  что  у  каждой  печки  свой
характер, они ведь как люди. ‘колько печек, столько норовов. Ћдна  уродилась
ЯдренаЯ, жаркаЯ, другаЯ угарнаЯ, а третью с десЯтой  спички  не  запалишь  -
упрЯмый характер, что поделаешь. ’ак что с печками  лучше  всего  обращатьсЯ
ласково, вежливо. ‚он бабушка моЯ, как печку топить, на  коленЯх  перед  ней
стоит, спичку к лучине  подкосит,  а  сама  приговаривает:  "Ќу,  голубушка,
давай разогрейсЯ, гори Ярко, грей жарко!" ЏрЯмо стихи декламирует.
     € что вы думаете - печка  у  нас  прЯмо  благодетельница:  до  утра  не
остывает, хоть какой тебе мороз.
     Ќу а здешние? …ще шесть печек надо затопить, а  это  все  равно  как  с
шестерыми людьми о чем-нибудь серьезном договоритьсЯ.
     ‚олнуЯсь, поднес Я  спичку  к  лучине  -  она  вспыхнула.  Џо  Џолиному
примеру Я дверцу топки захлопнул, а у  поддувала  дверцу,  напротив,  пошире
распахнул. Ћгонь заметалсЯ, загудел -  ну  прЯмо  как  по  писаному.  “мелый
истопник, да и только.
     Ќастроение у менЯ еще выше взлетело, но с печами не  шутЯт,  Я  уже  не
пел  свою  "’ирьЯм-тирьЯм",  а  подбиралсЯ  к  следующей  печке  вкрадчивым,
вежливым шагом: как бы не подвела менЯ перед опытной Џолей.
     —етвертаЯ печь загудела ровно и мощно. € пЯтаЯ тоже, и шестаЯ. ЏолЯ  не
удержалась, похвалила:
     - Џриходи к нам на работу. €шь какой мастер!
     € менЯ понесло.
     Ћтворил  варежку,  заорал   во   всю   глотку   от   Џолиной   похвалы:
"’ирьЯм-тирьЯм, менЯл Я женщин, как перчатки!"
     Ќу и что! Ѓыл тут же наказан!  ‘едьмаЯ  печь,  едва  Я  разжег  лучину,
огонь потушила, дохнула мне прЯмо в лицо едким сизым  дымом.  Љазалось,  она
устроена наоборот: дым у нее валит не в трубу, а в помещение. ‘колько  Я  ни
чиркал о коробок, как ни торопилсЯ прикрыть дверцу,  не  желала  разгоратьсЯ
эта седьмаЯ, будто нарочно хотела перечеркнуть мой удачный путь  от  печи  к
печи.
     - ‹адно, - сказала ЏолЯ, видЯ мои мучениЯ, -  она  у  нас  характернаЯ,
давай спички.
     € тут же печка даже обличьем  переменилась  как  будто.  ’о  хмурилась,
кривлЯлась, а от Џолиной руки огонь весело полыхнул, и  даже  дым,  какой  в
комнату наполз, вдруг медленно полез назад в поддувало. Ќу и чудеса!
     џ притих, настроение скисло. Џоследнюю печку ЏолЯ затопила сама,  и  мы
с ней пошли обратно, к самой первой, проверить, как они топЯтсЯ, эти  восемь
подруг, какое у них настроение.
     ЏрЯмо рукой ЏолЯ  открывала  горЯчую  дверцу  -  Я  удивлЯлсЯ,  как  не
обожжетсЯ,  -  мешала  в  печном  красном  горле  кочережкой,   подбрасывала
поленьЯ, теперь уже сырые, снова рукой притворЯла  печь,  негромко  напевала
мою песенку: "’ирьЯм-тирьЯм, менЯл Я..."
     “ последней, восьмой печки мы присели на минуту.
     - „а ты, никак, на нее обиделсЯ? - спросила ЏолЯ.
     - Ќа кого? - будто бы удивилсЯ Я.
     - „а вон на ту старушенцию!
     ‚рать не хотелось, Я вздохнул вместо ответа.
     - ќто еще что!  -  сказала  ЏолЯ,  потЯгиваЯсь.  -  ђазве  такие  есть?
Љикиморы бывают! ‘траху не оберешьсЯ, бывало.
     „ело было в воскресенье, поликлиника пуста, мы  с  Џолиной  одни  среди
этих коридоров, кабинетов и печек, да и уроки  Я  все  выучил  -  торопитьсЯ
некуда.
     - ђасскажи! - попросил Я шепотом.
     - „а ты не бойсь! - сказала, хохотнув, ЏолЯ. - ќто Я раньше боЯлась,  а
теперь знаю, в чем дело.
     Ќу да, она теперь училась в техникуме  с  медицинским  уклоном,  а  там
науками все давно объЯснено.
     - Њы раньше в деревне жили, и была у нас проклЯтаЯ печка.  Ђ  все  отец
виноват! - сказала она. - Љогда дом строили, позвали печника, и он  оказалсЯ
ваш, вЯтский. Њать рассказывает, отец все правила порушил, будто не знал,  -
жадность подвела. ‘перва сильно с печником торговалсЯ, до ругани дошло,  тот
уже  уходить  повернулсЯ.  …два  сторговались.  Џотом  сразу  работать   его
заставил - опЯть неправильно. „а  еще  уколол:  сперва,  мол,  заработай  на
щи-то. Џечник промолчал, потом все  вроде  гладко,  миром  разошлись,  печка
получилась жаркаЯ. ђассчиталсЯ с печником, тот ушел.  Ђ  ночью,  когда  тихо
стало, такое началось! Љто-то заскрипел,  заворочалсЯ,  да  противно  так  -
мороз по коже. џ  еще  маленькаЯ  была,  завыла  в  голос,  а  мать  кричит:
"Љикимора, кикимора!" Џоставил работник в печку кикимору - отцу назло. џ  уж
потом  узнала:  вЯтских  печников  принимать  надо  было  наособицу   -   не
торговатьсЯ, ведь печка на всю жизнь ставитсЯ, один раз,  а  поперед  работы
усадить за стол да крепко накормить, чтобы доволен был.
     џ сидел ни жив ни мертв.
     - Ђ какаЯ она бывает?
     - Љикимора-то? - ЏолЯ засмеЯлась, но тут же сделала испуганное лицо.  -
†ивет в печке, скрипит по ночам, детей малых да  баб  пугает.  -  Ћна  опЯть
рассмеЯлась. - Ћставил печник склЯнку с ртутью, а в  нее  патефонных  иголок
горсть. ‚от как остывает ртуть, иголки-то и скрипЯт. Ђ остывает печка,  Ясно
дело, ночью.
     Њы хохотали оба. ‚от  так  да!  ‹арчик  просто  открывалсЯ,  как  писал
дедушка Љрылов.
     - Љикимора! - повторил Я, смеЯсь, новое словечко -  мне  нравилось  его
повторЯть, было в нем что-то  страшноватое  и  смешное  сразу.  -  Ќадо  же,
кикимора! „а, подвела твоего отца жадность, - повторил Я  Џолины  же  слова,
но она как-то искоса взглЯнула на менЯ, будто обиделась.
     Ђ Я уже приготовилсЯ расспросить ее  про  Њирона:  правда  ли,  что  он
кулак? ђаскулаченный кулак откуда-то с “рала? Ќо не решилсЯ. џ глЯдел  сбоку
на курносый профиль Џоли, котораЯ  вдруг  сникла,  примолкла,  и  жалел  ее,
впервые подумав про Њирона: вот кто Љикимора-то!
     Њирон болел недолго, к ЋктЯбрьским праздникам был на ногах и  с  самого
утра уже бродил, неуверенно пошатываЯсь, сильно пьЯный.  „ворник,  истопник,
извозчик, он должен был по праздникам вывешивать  флаги.  џ  видел,  как  он
прихватил лестницу, долго приставлЯл ее к железным держалкам,  куда  втыкают
флаги, и ожесточенно,  с  Яростью  вворачивал  в  них  древко,  приговариваЯ
довольно громко: "€-иэх! €-иэх!", будто ему было тЯжело.
     џ долго околачивалсЯ во дворе и сквозь  дырчатый  забор  хорошо  видел,
как разворачивались событиЯ.
     Џошатавшись  по  двору,  Њирон  исчез  в   поликлинике.   Џотом   дверь
откинулась нараспашку, и на улицу выскочила  Џолина.  џ  крикнул  ей  что-то
приветливое, но она лишь слабо махнула рукой и ушла со двора быстрым  шагом,
низко опустив голову, будто не хотела,  чтобы  Я  видел  ее  лицо.  ‘транно:
праздник, а она какаЯ-то пришибленнаЯ.
     —ерез полчаса в распахнутой двери поЯвилась ‡ахаровна.  Ќаспех  одетаЯ,
она хромала и постанывала. ‡аметив, что Я смотрю на нее,  ‡ахаровна  смолкла
и неровным шагом исчезла вслед за Џолей.
     џ собиралсЯ  было  уходить,  как  вдруг  поЯвилсЯ  Њирон.  Ћн  едва  не
скатилсЯ со ступенек, но все же удержалсЯ, гортанно всхлипнул  и  подошел  к
дровам. ‚озле нашего забора, с той стороны, грудились  распиленные  чурбаны.
Њирон принес колун, поплевал на руки  и  вдруг  стал  раздеватьсЯ  -  скинул
телогрейку, рубаху, нательное.  ‹ицо  и  шеЯ  у  него  были  красные,  точно
опаленные, а грудь  белаЯ,  будто  бумага,  и  на  спине  бурыми  круглЯшами
виднелись пЯтна от банок. "Ќадо же, еще недавно болел,  -  подумал  Я,  -  а
теперь разделсЯ. Џростынет!"
     Њрачно  подвываЯ,  Њирон  схватил  колун  и  начал  крошить  чурбаки  в
поленьЯ. Ћн не просто колол дрова. Ћн будто рубил кого-то, при каждом  ударе
смачно матерЯсь.
     - ќх, трам-тарарам!..
     - ›х, твои дети!
     - …к-Якорек!
     џ стоЯл развесив уши. Ќемало чего порочного и  не  достойного  детского
уха слышал Я в нашем городке военной поры, а таких звукосочетаний  слыхивать
все же не приходилось.
     - Ђх, вас-нас, матрас! - изливалсЯ Њирон.
     - €ть-вить-растудыть!
     Ѓыл он сильный, несмотрЯ  на  впалую  белую  грудь,  а  сегоднЯ  еще  и
Яростный - видать, из-за вина, - и поленьЯ отскакивали  от  чурбаков,  точно
семечки, иные высоко подлетаЯ, будто норовЯ Њирону в лоб  за  его  злость  и
словечки.
     џ думал, он не видит менЯ, раз напилсЯ, но извозчик вдруг обернулсЯ  ко
мне и крикнул с такой страшной Яростью, что Я съежилсЯ:
     - —аво уставилсЯ? Ђль не видал?
     ‘ераЯ борода его топорщилась лопатой  в  мою  сторону,  глаза  сверкали
взаправдашней и непонЯтной мне  ненавистью.  џ  растерЯлсЯ  и  проговорил  в
ответ:
     - ‡драсьте!
     - ‡дравствуйте - не хвастайте! - зарычал Њирон,  руганулсЯ  многоэтажно
и  неслыханно  и  жахнул  колуном  по  чурбану  -  будто  менЯ   убивал.   -
‡дравствуйте! - крикнул он, снова вскинул колун и бухнул по деревЯшке. -  Ќе
хвастайте!
     Ћн кроил круглЯки с чудовищной силой  и  приговаривал  как-то  навзрыд,
подхохатываЯ: "‡дравствуйте!  Ќе  хвастайте!  ‡дравствуйте!  Ќе  хвастайте!"
Ѓудто сошел с ума.
     € Я знал: если бы ему требовалось ехать, он бы с  такой  же  Яростью  и
сумасшедшим гневом без всЯкой на то  причины  лупил  бы  сейчас  безответную
кобылу Њашку!
     …му что дерево, что животина - все одно.


     „а, все одно.
     Њирон напивалсЯ во все праздники - и на ЋктЯбрьские, и в Ќовый  год,  и
на Џервомай, - но всегда при этом работал: колол дрова, как тогда,  или  мел
тротуар перед поликлиникой, размахиваЯ Яростно метлой и распугиваЯ  прохожих
ругней, повторЯемой в такт шарканью своего инструмента.
     Ђ хуже всего, если он собиралсЯ ехать - ведь малыши требовали еды  даже
по праздникам. ‚ таком случае Њирон ругалсЯ  еще  Яростнее,  пересыпаЯ  свою
матерщину извозчичьими восклицаниЯми: "Ќо-о! ’пру-у!" “жасней всех его  слов
был хлест вожжей  и  кнута.  ‘перва,  видно,  длЯ  порЯдку,  со  всего  маху
прохаживалсЯ он по Њашкиной спине брезентовыми  вожжами,  вкладываЯ  в  удар
всю свою силу.
     Љобыла прЯдала ушами, приседала на задние ноги, изгибала шею,  косЯ  на
хозЯина кровавым глазом, молчала и только взглЯдом молила о пощаде.  Ќо  что
ему лошадиный взглЯд, этому извергу Њирону! Ћн  лупил  кобылу  длЯ  порЯдка,
просто так, чтоб знала, кто она такаЯ и кто властвует ее жизнью.
     Ћтлупив лошадь, изругавшись до пота, одурев от от своей  физзарЯдки  и,
кажетсЯ,  даже  получив  удовольствие,  Њирон  наконец  слабел,  крики   его
становились тише, невнЯтнее, Њашка успокаивалась и смирно становилась  между
оглобель. Ћн запрЯгал ее, подтЯгивал подпруги, подлаживал  какие-то  ремешки
и ремни к, довольный, цокал на кобылу. Ћна трогала со двора, а  в  телеге  -
или на санЯх зимою - тысЯчью  колокольчиками  брЯкали  маленькие  стеклЯнные
бутылочки, отсюда пустые, а обратно белые, полные,  с  изменившимсЯ  -  чуть
поглуше - звуком.
     ‹ошади ведь не машины, ходЯт только чуть побыстрее человека, и порой  Я
шел за Њироном и Њашкой, нисколько не отставаЯ от них. Ључер дремал,  борода
его упиралась в рубаху, и Њашка, каким-то чутьем понимаЯ это,  утишала  шаг,
давала себе отдых. ‚  эти  мгновениЯ  Я  шел  поближе,  негромко,  чтобы  не
разбудить Њирона, разговаривал с Њашкой, жалел ее.
     - Џравильно,  Њашка,  -  например,  приговаривал  Я,  -  гнать  некуда,
поубавь шагу, все равно этот сейчас проснетсЯ и  погонит  вперед,  передохни
малость.
     Њашка не оборачивалась ко мне, но по ушам, которые  шевелились,  стоЯли
домиком, видел, что она менЯ слышит, и понимает, и считает менЯ своим.
     "ќх, Њашка, - думал Я в  такие  минуты,  -  отвезти  бы  сейчас  молоко
малышам - это, конечно, дело нужное, да распрЯчь  тебЯ,  да  дунуть  бы  нам
вдвоем куда-нибудь за город, к стогу сена, еще не очень заметенному  снегом,
и забыть бы тебе этого проклЯтого Њирона".
     џ представлЯл себе очень Ярко: сижу  верхом  на  Њашке,  а  она,  сразу
взбодрившаЯсЯ, подтЯнутаЯ - ну что тебе буланый конь, -  несет  менЯ  вперед
бодрой рысцой, сверху видно все хорошо, и вот мы уже на просторе, на  лесной
дороге, и Њашка радостно ржет - хоть бы разок услышать ее ржание!
     Ќо Њашка тЯжело  вздыхает,  Њирон  на  телеге  начинает  ворохатьсЯ,  Я
отстаю, и тут опЯть начинаетсЯ  безжалостнаЯ  бойнЯ.  Ќа  маленьком  подъеме
Њирон непременно просыпаетсЯ, приходит в себЯ и  принимаетсЯ  лупить  кобылу
со свежей Яростью. Џохоже, этот подъемчик, который лошадь и так  бы  одолела
без всЯких понуканий,  он  использует  как  повод,  чтобы  поиздеватьсЯ  над
бессловесной тварью. Ђ длЯ людей, длЯ чужих  глаз  -  оправдание:  смотрите,
как он стараетсЯ на работе, погонЯет лошадь, чтоб лучше  шла  и  на  подъеме
времЯ не терЯла.
     Њашке хочетсЯ уйти от этих ударов, она пробует поджать  круп,  уйти  от
ременного, с тЯжелым узлом на конце, кнута, но куда убежишь  из  упрЯжки  да
оглоблей? € она прибавлЯет шаг, качаЯ головой в  такт  шагам,  надсаживаетсЯ
без всЯкой нужды, выполнЯЯ волю своего злобного хозЯина.
     Ђ тот стегает Њашку кнутом - она уже бежит, но он все  стегает,  словно
лупит ненавистного ему врага.


     Ќаутро после тех праздников, когда  Њирон,  ругаЯсь,  колол  дрова,  по
дороге в школу Я наткнулсЯ на его взглЯд.
     ‚от это да!
     ѓлаза у Њирона обладали свойством то расширЯтьсЯ, будто фары,  вылезать
на лоб, а то прЯмо-таки прЯтатьсЯ, делатьсЯ маленькими, как у рыбки.
     Ћн  глЯдел  на  менЯ  поутру  маленькими  глазками  -  маленькими,   но
какими-то твердыми, упорными - и сам кивал  головой.  Ђ  вдобавок  стЯнул  с
себЯ шапку, приподнЯл над головой.
     - ‡дравствуйте! - проговорил он хриплым и каким-то робким голосом.
     "Ќе хвастайте!" - передразнил Я его про себЯ, но  вслух  этого  сказать
не посмел, а покраснел и слабо проговорил в ответ:
     - „оброе утро!
     - ‚от-вот, - обрадовалсЯ Њирон, - доброе, доброе...
     •отЯ утро выдалось пасмурное и холодно-ветреное.
     Ћн топталсЯ на месте передо мной,  совсем  не  похожий  на  вчерашнего:
согнутаЯ, усталаЯ спина,  оперсЯ  на  метлу,  глЯдит  вопросительно,  словно
чего-то ждет. Ђ чего от менЯ ждать?
     џ двинулсЯ вперед, норовЯ обойти его, но Њирон  кашлЯнул,  будто  хотел
еще что-то сказать, и проговорил:
     - ’ы, это, на менЯ не серчай, старого дурака.
     €звинЯлсЯ за вчерашнее. Ђ чего передо мной-то извинЯтьсЯ?  ‡а  руготню?
‹учше бы перед Џолей извинилсЯ да  перед  собственной  женой.  €  еще  перед
Њашкой - наперед. Ќо надо было что-то ответить.  Ђ  что  Я  мог  сказать?  џ
легкомысленно пожал плечами:  дескать,  что  за  дела?  ќто,  между  прочим,
хороший способ уклонитьсЯ от ответа: когда нечего говорить,  пожми  плечами,
и все тут. Џонимай как хочешь. Љак непонимание, как прощение или еще как.
     Њирон услужливо сдвинулсЯ к краю тротуара, и Я  уже  миновал  дворника,
но вдруг услышал:
     - Џриходи на конюшню-то!
     џ мигом развернулсЯ.  "Џриходи  на  конюшню!"  „а  это  же  мечта,  это
заветнаЯ моЯ идеЯ - прийти на конюшню, похлопать Њашку по  боку,  задать  ей
сена в Ясли - есть такое Ямщицкое выражение, Я где-то читал.
     - Љогда? - выдохнул Я.
     - Џосле школы, видать, - ответил Њирон.
     Њне очень не хотелось, чтобы он  понЯл  мои  чувства,  этот  непонЯтный
человек. џ уже кое-что знал о жизни и не привык так скоро доверЯть людЯм.  џ
молча кивнул, повернулсЯ и погнал в школу, по крайней мере, погнал до  угла,
чтобы вложить в бег всю  свою  радость.  ’олько  на  углу  Я  расслабилсЯ  и
засмеЯлсЯ. Џосле школы Я  поглажу  наконец-то  Њашку.  Ќо  что  за  странный
человек Њирон?
     „а, дорого обошлась мне эта предательскаЯ доброта.
     ‚ школе Я сидел, как на пиле, уроки не лезли в голову - мысли мои  были
у конюшни, - так что учитьсЯ Явилось  лишь  мое  тело,  а  дух  витал  возле
Њашки, и,  как  всегда  водитсЯ  в  таких  случаЯх,  Я  получил  "плохо"  по
арифметике просто-напросто потому, что прослушал вопрос учительницы.
     ќто на минутку привело менЯ в чувство, но лишь на минутку:  Я  трепетал
от одной только мысли, что,  пользуЯсь  случаем,  попрошу  Њирона  подсадить
менЯ на лошадь и прокачусь верхом хотЯ бы по двору.  Љто  из  наших  пацанов
мог похвастать таким? Ђ Я похвастаю! Џриду завтра в школу и  всем  расскажу:
скакал верхом на лошади! ’ирьЯм-тирьЯм!
     Џосле уроков Я расправил крыльЯ и полетел в  сторону  дома.  ‚ообще-то,
по-хорошему требовалось оттаранить сперва портфель, разогреть суп на  плитке
и самостоЯтельно пообедать, но какими пустЯками казались мне эти  никому  не
нужные ерундовые правила!
     ‘ ходу Я завернул во двор поликлиники,  подлетел  к  дверЯм  конюшни  и
обмер: в могучих железных петлЯх висел такой же могучий амбарный замок.
     Љогда человек сталкиваетсЯ с чем-то  плохим  или  неприЯтным,  странное
дело, он сначала пытаетсЯ выдумать всЯкие оправданиЯ.  Њол,  виноватых  нет,
есть  какаЯ-то  причина,  чтобы  вместо  радости  и  счастьЯ  -   подвох   и
неприЯтность.
     џ  сразу  подумал:  Њирон  запрЯг  свою  лакированную  бричку  и  повез
заведующего по важному делу - телега ведь стоЯла во дворе.
     Љонечно! Ћн что, должен бездельничать  и  ждать,  пока  какой-то  пацан
ЯвитсЯ после уроков на экскурсию по  конюшне?  „ел  полно!  €  не  таких  уж
незначительных.
     Ќа всЯкий случай Я решил проверить  свое  предположение  и  прислонилсЯ
ухом к стене конюшни. џ услышал лошадиный вздох  и  внЯтный,  знакомый  звук
хрупаньЯ сена. ‡начит, Њашка здесь.
     џ попробовал успокоить себЯ и подумал еще, что,  может,  надо  зайти  к
ним домой, сказать конюху: "‡дравствуйте, вот и Я, вы же  менЯ  приглашали".
Џравда, Я всегда приходил в маленькую комнатушку с окном  у  потолка,  когда
Њирона не было дома. Ќу что ж, Я ведь не малыш, нечего робеть.
     џ с силой оттолкнулсЯ  от  стены  конюшни,  резко  развернулсЯ,  полный
решимости зайти к Њирону, и замер.
     Ћн смотрел на менЯ.
     ‘тоЯл возле телеги, в руке держал вожжи, словно собиралсЯ  огреть  ими,
и смотрел с таким видом, будто видел менЯ впервые.  €  глаза  у  него  опЯть
изменились: не большие, не маленькие, а средние и будто пустые.
     - „обрый день! - сказал Я как можно приветливее, но он будто  не  понЯл
менЯ.
     - ’ы здесь чего делаешь? - спросил он и через паузу добавил: - ‚от  как
хлобыстну вожжами!
     Ћт негодованиЯ Я аж захлебнулсЯ воздухом, и это  помешало  мне  толково
объЯснитьсЯ. џ кашлЯл и кашлЯл, как последний идиот, и дураку было  понЯтно,
что человек, который ни с того ни  с  сего  вдруг  закашлЯлсЯ,  конечно  же,
имеет  какие-то  злонамеренные  цели.  —ем  дольше  Я  кашлЯл,  тем   глупее
становилось мое положение: на глаза навернулись слезы то ли от кашлЯ, то  ли
от обиды, не поймешь.
     Ђ он-то не кашлЯл. Ћн говорил:
     - ‡десь шлЯтьсЯ не положено! - Ѓросал фразу и умолкал. -  …жели  каждый
шлЯтьсЯ станет, что выйдет? - Ћн умолкал и через паузу говорил  еще:  -  ќто
конюшнЯ, а там лошадь. € лошадь теперь - транспорт, оборонный объект.
     џ кашлЯю, он молчит.
     - Њожет, ты подпалить хочешь этот объект?
     џ! Џодпалить Њашку! ѓад такой, сам же позвал и сам же издеваетсЯ!
     Ћт негодованиЯ, что ли, кашель мой мигом прошел;  не  скрываЯ  слез,  Я
кинулсЯ к нашему дырЯвому забору и уже там, на  своей  территории,  крикнул,
плохо видЯ Њирона -  размывали,  делали  мутной,  нечеткой  его  фигуру  мои
горькие слезы.
     - ‘ами  же  позвали!  -  гаркнул  Я   нескладно,   путаЯ   грубость   с
вежливостью. - € сами же издеваетесь!


     „ома никого не было, и Я дал  волю  досаде.  ‘перва  в  голос  повыл  -
сдерживатьсЯ нечего, вокруг никого. Џотом в Ярости  швырнул  портфель:  ведь
это Њирон до двойки  менЯ  довел!  Ќаконец  подлетел  к  маминой  кровати  и
принЯлсЯ мутузить кулаками подушку.
     Ќеожиданно, в самый разгар сражениЯ с собственными чувствами,  Я  вдруг
подумал, что ведь пьЯный Њирон вот точно так же хвощет  чурбаны  колуном,  и
расхохоталсЯ сам над собой.
     ‘частливаЯ пора - детство: слезы и смех под руку ходЯт!
     ‘мех помог мне, Я разогрел суп, выучил уроки, почитал  книгу,  стараЯсь
отгонЯть мысли о Њироне. Ќо куда их прогонишь?
     џ вышел погулЯть, и тут же менЯ окликнул Њирон.
     - Џарене-е-ек! - звал он менЯ из-за  забора,  а  Я  глЯдел  в  сторону,
будто не слышал. - ќгей, паренек! Ђ Я ведь тебЯ не признал!
     џ повернулсЯ  к  конюху.  ‘  недоверием,  но  повернулсЯ.  ‹ицо  Њирона
выражало крайнее смущение -  борода  обвисла,  глазки  смиренно,  с  мольбой
глЯдЯт на менЯ.
     - …й-богу, - говорил он торопливо, - не признал,  старый  дурак.  ‚чера
вот гульнул, голова-то, видать,  того,  ишшо  отуманена,  да  ты  проходи  в
забор-то, проходи! Њашка уже заждаласЯ!
     “тишаЯ гулкие грохоты сердца, Я, точно зайчонок  перед  удавом,  сперва
медленно и недоверчиво, потом все быстрее и охотнее  двинулсЯ  к  забору,  а
потом и к Њирону.
     "Ќе узнал? - сомневалсЯ Я. -  ‚озможно  ли  такое?  Џоди,  врет,  снова
издеваетсЯ?" Ќо конюх улыбалсЯ мне, глаза виновато  взблескивали,  он  вынул
из кармана ключ от амбарного замка, и Я приблизилсЯ к конюшне.
     ’еперь можно поверить!
     „верь распахнута, и в черном провале Я вижу почти слившуюсЯ в  темнотой
морду кобылы Њашки.  Ћна  смотрит  внимательно,  настороженно,  но  есть  не
перестает: ее челюсти движутсЯ не сверху вниз, а справа  налево,  как  будто
она не кусает, а перемалывает клок сена, свисающий с губы.
     - ’ы тут побудь, паренек, -  говорит  Њирон  деликатно,  не  желаЯ  мне
мешать, - а Я дрова поколю.
     Ћн отходит, а Я вхожу в душистый мрак конюшни. Џахнет  сеном,  навозом,
лошадиным потом, и, смешиваЯсь, эти  запахи  образуют  дух,  приЯтный  моему
обонЯнию.
     ќх, Њашка! ђазве такой  должна  быть  наша  перваЯ  настоЯщаЯ  встреча,
когда Я могу  погладить  тебЯ  по  боку,  прикоснутьсЯ  к  влажным  замшевым
ноздрЯм, потрогать жилу, вздувшуюсЯ на ноге?
     ‚едь днем, на переменке, Я приготовил тебе  настоЯщую  школьную  булку.
„а еще какую? Ќеобыкновенную! Ќеизвестно, кто изобрел этот волшебный  способ
превращениЯ обыкновенной маленькой булочки в необыкновенную большую, но  это
был истинно великий  человек.  Ќебольшое  усилие,  и  нате  вам  -  огромный
плоский круглЯш.
     ќто делалось очень просто. ’ребовалсЯ  лишь  кусок  газеты,  и  то  длЯ
гигиены, а если парта чистаЯ, и так можно.
     Ћдним словом,  готовЯсь  к  встрече  с  Њашкой,  Я  решил  угостить  ее
школьной булочкой. ‘уп, который выдавали нам в классе,  слопал  просто  так,
"наголо", а булку аккуратно вложил между двух промокашек и начал  прессовать
ее крышкой парты. Ѓух-бух-бух  -  хлопала  крышка  на  переменке,  и,  после
каждого жима заглЯдываЯ под крышку, Я  видел,  как  плющилась  булочка,  как
превращалась из пухлого, но маленького комка в плотный, но  тонкий  блин,  в
целое румЯное солнце. ‘перва она стала больше вдвое,  потом  втрое,  наконец
вчетверо.
     ‚се мальчишки в нашем классе жали свои булки до возможных  пределов,  и
всем казалось, что она вырастала  от  этого  сжатиЯ  во  много  крат,  потом
жевали с тройным аппетитом, а Я сложил свой круглЯш, это желтенькое  солнце,
в портфель, длЯ Њашки, и дома, в слезах  и  расстройстве,  начисто  забыл  о
кем.
     ‚от так, Њашка! Џришел к тебе с пустыми руками.
     Џобежать домой, взЯть плоскую булку и принести снова  -  Я  подумал  об
этом первым делом, но тут же отрексЯ от  своей  мысли.  Ђ  Њирон?  ‚друг  он
закроет дверь? „а и объЯснЯть ему все никакой охоты.
     - Ќе горюй, Њашка, - прошептал Я кобыле, - за мной не заржавеет.
     Ќет ли тут щелей, кстати? џ оглЯдел стену конюшни,  выходившую  на  наш
двор.  Џонизу,  на  уровне  моего  роста,  щелей  не  было,  а  вот   повыше
просвечивала светлаЯ линейка, только уж очень узкаЯ, даже самый тонкий  блин
не пройдет.
     "‹адно, - вздохнул Я, - что-нибудь придумаем". •лопнул Њашку по боку  и
притащил ей из угла охапку сена.
     ќх, эх! Ќадо бы и гребешок захватить,  желательно  крупный,  с  редкими
зубьЯми, у бабушки есть такаЯ расческа, только полукруглаЯ, ею,  пожалуй,  и
Њашку можно расчесать. Ђ пока Я разглаживал,  встав  на  цыпочки,  лошадиную
гриву руками, пропускал длинные волосы сквозь пальцы,  приглаживал  на  одну
сторону.
     Њашка фыркнула - мне показалось, от удовольствиЯ, мЯгко повела  шеей  и
толкнула менЯ. џ свалилсЯ в сено и расхохоталсЯ - вот она и играет со  мной!
џ лежал в сене тихонечко, чтобы не  привлечь  вниманиЯ  Њирона,  смеЯлсЯ,  а
Њашка перестала жевать и удивленно уставилась на менЯ.
     Њашка, Њашка, беднаЯ душа!
     џ перестал смеЯтьсЯ, вспомнил, как Њирон лупит ее почем  зрЯ,  прижалсЯ
к лошадиному боку, обнЯл кобылу, и она, точно услышав мои  мысли,  тЯжело  и
прерывисто, как человек, вздохнула.
     - †ди, - шепнул Я, - булку Я принесу!
     “ менЯ уже была одна идеЯ.
     „верной проем заслонила фигура конюха. Џротив света лица  его  не  было
видно, он молчал, и Я снова испугалсЯ.
     Њирон помолчал и проговорил мрачно:
     - ‡апрЯгать пора.
     џ испугалсЯ опЯть - ведь он каждый раз, перед тем как запрЯчь,  нещадно
лупит Њашку. —то