авленной   формы   общечеловеческого,   расплывчатого,
недейственного и  потому  вражеского гуманизма,  которому одно
место -- Ѓабий џр.
   Њне  рано  пришлось  вникать  в  эти  понЯтиЯ  "культура" и
"гуманизм" с их тонкостЯми, потому что каждый день Я спасалсЯ,
чтобы не стать их объектом.

   Љогда  подошел трамвай,  толпа ринулась в  заднюю дверь,  а
немец пошел с передней.  ’рамваи были разделены,  заднЯЯ часть
длЯ местного населениЯ,  переднЯЯ -- длЯ арийцев. —итаЯ раньше
про  мистера ’вистера и  хижину дЯди ’ома,  ни  за  что бы  не
подумал, что мне придетсЯ ездить в трамвае вот так.
   ‡а  стеклами  проплывали магазины  и  рестораны с  большими
отчетливыми надписЯми:  "’олько длЯ  немцев",  "“краинцам вход
воспрещен".  “ оперного театра стоЯла афиша на немецком Языке.
Ќа  здании Ђкадемии наук  напротив висел  флаг  со  свастикой:
здесь  теперь  были  городскаЯ  управа  и  главное  управление
полиции, ‚ полном соответствии с Ќ…Њ…–ЉЋ‰ культурой и Ќ…Њ…–Љ€Њ
гуманизмом.
   Џожар  Љрещатика дошел  до  Ѓессарабского крытого  рынка  и
остановилсЯ перед ним.  Џоэтому площадь с одной стороны была в
ужасающих  руинах,   а   другаЯ  сторона  сверкала  вывесками,
витринами,  и  тротуар  был  полон  прохожих,  главным образом
немецких  офицеров и  дам.  ‘реди  них  идти  было  неловко  и
страшновато,  словно  ты  затесалсЯ куда  не  следует,  и  вот
почему.
   Ћфицеры, холеные, отлично выбритые, грудь колесом, козырьки
на глаза, ходили, не замечаЯ жителей, а если и взглЯдывали, то
невидЯще-скользЯще,  словно находились в скотном загоне,  имеЯ
свои  хозЯйские  цели  --   тут   перестроить,   тут   поднЯть
доходность,   тут  пересортировать,   --   и   если  на   тебе
останавливалсЯ внимательный выпученный взглЯд,  то  дело  твое
было   плоховато:   значит,   ты   привлек  внимание  каким-то
несоответствием,  и тебЯ могут выбраковать, спаси, господи, от
такого вниманиЯ имущих власть.
   Ђ  дамы были великолепны --  в  мехах с  ног до  головы,  с
царственными движениЯми,  они прогуливали на поводках отличных
холеных овчарок.  Џонимаете,  никогда потом в жизни, сколько Я
ни  убеждал  себЯ,  Я  не  мог  выковырЯть  из  души  холодное
недружелюбие к  этим,  как  говорЯт,  очень умным и  преданным
человеку животным.
   Ќемецкие  овчарки  остались длЯ  менЯ  навсегда фашистскими
овчарками, тут Я ничего не могу с собой поделать.

   џ шел дальше.  “ крытого рынка стоЯла большаЯ, тысЯчи в две
человек,  очередь за  хлебом  по  карточкам.  ‘  приходом зимы
выдали карточки: рабочие -- 800 граммов хлеба в неделю, прочие
-- 200 граммов в неделю.
   „ед,  бабка,  мама  и  Я  получили четыре  двухсотграммовых
карточки,  Я  билсЯ  в  очереди один  день  и  принес неполную
буханку свежего хлеба.
   ’акого  хлеба  мы  еще  не  видели.  ќто  был эрзац: сильно
крошащийсЯ,  сухой,  с  отстающей  коркой, обсыпанной просЯной
шелухой. …го выпекали из эрзац-муки, на которую шли кукурузные
кочаны, просЯнаЯ полова и Ячмень, а то и каштаны. Ћн трещал на
зубах  и имел приторно-горьковатый вкус. Џосле еды поднималась
изжога,  но  Я, конечно, дорожил им, делил свои 200 граммов на
семь  частей -- это значит примерно по 28 граммов на день -- и
никогда на завтрашнюю порцию не посЯгал.
   Њы  с  дедом  не  могли  простить себе,  что  собрали  мало
каштанов,  пока  не  выпал снег.  ‚едь  можно было походить по
другим скверам.  “права печатала воззваниЯ, чтобы использовали
каштаны в  пищу,  объЯснЯлось,  сколько там  калорий,  белков,
крахмала. Љаштаны мы давно ели.

   „ед  заболел.   ‘ложно  и  трудно  было  с  врачами.  Њожно
рассказать целую историю, как бабка и мама искали врача и чего
это  стоило “  деда  обнаружили камни  в  мочевом пузыре.  …го
положили на  операцию в  ЋктЯбрьскую больницу за  Ѓессарабским
рынком.  ‘траннаЯ историЯ с этой больницей.  Ѓольницы занимали
под  казармы,   больных  стрелЯли,   а  ЋктЯбрьскую  почему-то
оставили,  и  она  работала до  самого лета  1942  года,  пока
наконец ее закрыли.  Ѓолее того,  в ней остались от советского
времени  раненые  красноармейцы,  и  фашисты их  почему-то  не
трогали.
   Ѓольница держалась тем,  что исчерпывала старые запасы,  но
не  было еды.  ђаз  в  день больным выдавали пол-литра горЯчей
водички  с   редко   плавающими  крупинками.   ѓородские  жили
передачами, а раненые тем, что подадут. Џередачи деду возил Я,
и это стало моим кошмаром.
   ‚ойдЯ в корпус,  Я уже у дверей попал в кольцо раненых. Ћни
не кидались,  не кричали, не вырывали, а просто молча, вытЯнув
шеи,  смотрели. џ пробилсЯ сквозь них, взЯл в раздевалке халат
и двинулсЯ по лестнице.
   Ћна вела на  второй этаж,  широкаЯ,  роскошнаЯ,  и  по  ней
раненые   стоЯли    вдоль    стен    шеренгой   --    худющие,
скелетоподобные,   с  забинтованными  головами,  на  костылЯх,
ничего   не   говорили  --   только   смотрели  лихорадочными,
полубезумными глазами,  и изредка робко протЯгивалась восковаЯ
ладонь,  сложеннаЯ водочкой. џ потрошил свой сверток, совал по
рукам микроскопические корки и кусочки картошки, чувствуЯ себЯ
при  этом  отвратительно,  маленький  благодетель перед  этими
взрослыми мужчинами,  и,  когда Я  добралсЯ наконец до палаты,
дед сразу догадалсЯ и завопил:
   -- —то  ты,  трЯсцЯ твоей матери,  раздаешь,  богатый какой
нашелсЯ! Ќе смей им, злыднЯм, давать, все равно сдохнут, а тут
Я вот сам подыхаю!
   џ  уж  не знал, куда мне и деватьсЯ. „ед, вправду, выглЯдел
живым  мертвецом.  …му  уже  сделали операцию, вывели трубочку
через  живот,  к  концу  ее  была  привЯзана  бутылка;  дед от
слабости  едва шевелилсЯ, а ругалсЯ, как здоровый, уцепилсЯ за
корзинку,  затолкал еду в тумбочку, припер дверцу табуреткой и
длЯ охраны еще руку на нее положил.
   Ќа  соседней койке лежал раненый без  ног,  обросший черной
бородкой, с измученным лицом, как •ристос с бабкиной иконы.
   -- ‘тервозный дед  у  тебЯ,  сынок,  --  глухо  сказал  он,
поворачиваЯ  одни  только  глаза.   --  ‘о  всей  палатой  уже
переругалсЯ... Ђ подвиньсЯ сюда, Я тебе что-то скажу.
   џ подвинулсЯ, жалеЯ, что не оставил ему ни корки.
   -- ’ы собери опавших листьев,  --  сказал он, -- хорошенько
просуши, потри руками и принеси: очень хочетсЯ покурить.
   џ закивал головой: чего-чего, а листьев достать можно.
   -- ‹учше  всего  от  вишни,   --  сказал  он  тоскливо.  --
‚ишневых.
   „ома Я  долго рылсЯ в  снегу,  выгребаЯ почерневшие мерзлые
листьЯ,  отбирал только вишневые, высушил их на печи, натер, а
когда через два днЯ снова пошел с  передачей,  оказалось,  что
безногий уже умер.  Ќе могу передать,  как Я  жалел:  знал бы,
отнес специально раньше.
   ’орбочку с  листьЯми жадно принЯли у  менЯ  другие раненые,
потом Я  еще много им носил;  не знаю только,  куда делись эти
раненые после закрытиЯ больницы.

        Ѓ€‡Ќ…‘ ‘’ЂЌЋ‚€’‘џ ЋЏЂ‘Ќ›Њ

   ‘вой  обычный  трудовой  день Я начал с того, что, одевшись
потеплее  и  взЯв  мешок,  вышел  на  --  угол  Љирилловской и
‘ырецкой,   где   уже   околачивалось   с   десЯток  таких  же
промышленников,   как  Я.  ‡десь  трамваи,  возившие  торф  на
консервный  завод, делали поворот, и мы, как саранча, кидались
на платформы, сбрасывали торф, подбирали и делили.
   ЏоказалсЯ грузовой трамвай с платформой, проводник в тулупе
и  валенках  сидел  на  передней  ее  площадке.  Њы,  конечно,
кинулись на  приступ --  и  тут увидели,  что на  платформе не
торф,  а  свекла.  Ѓоже ты  мой,  мы  накинулись на  нее,  как
волчата, она была мерзлаЯ, стукалась о мостовую и подпрыгивала
мЯчиками.  џ удачно повис и бросал,  бросал дольше всех,  пока
надо мной не вырос тулуп проводника,  и Я выскользнул из самых
его рук.
   Џока Я бежал обратно,  на мостовой поднЯлась драка и многие
лежали на  земле.  ‚се  озверели при виде свеклы и  забыли про
всЯкий дележ.
   Ћт обиды Я заругалсЯ,  потому что Я-то сбросил больше всех,
Я  кинулсЯ в  драку,  вырвал один клубень у  какого-то малыша,
сунул за пазуху,  но тут мне так дали,  что в глазах сверкнули
молнии,   и  Я  на  времЯ  перестал  видеть.  џ  упал,  сбитый
подножкой,  закрывалсЯ руками,  менЯ  злобно  лупили  ногами в
бока,  пытались перевернуть,  чтоб отнЯть свеклу. Ќе знаю, чем
бы  это кончилось,  но показалсЯ второй трамвай --  и  тоже со
свеклой.
   ’ут Я схитрил.  џ побежал вперед. € когда уже все висели, а
проводник,  ругаЯсь,  побежал по свекле сгонЯть,  Я прыгнул на
покинутую им переднюю площадку платформы.
   “  этих  платформ  противные ступеньки,  всего  величиной с
ладонь, а вместо рукоЯтки тонкий приваренный прут. ‘хватившись
за этот прут, став одним валенком на ступеньку, Я изо всех сил
дотЯнулсЯ,  цап-нул одну, другую свеклу, сунул за пазуху -- ив
это  мгновение валенок  сорвалсЯ.  џ  повис,  держась за  прут
обеими  руками,  видЯ,  как  серо-стальное колесо  катитсЯ  по
серо-стальному рельсу на мои волочащиесЯ по рельсу валенки.  џ
не чувствовал рук,  они онемели на ледЯном пруте,  и у менЯ не
осталось ни капли силы,  чтобы подтЯнутьсЯ. ‚ысоко над собой Я
увидел проводника,  который возвращалсЯ;  Я тоненько и коротко
крикнул:
   -- „ЯдЯ!
   Ћн сразу понЯл,  схватил менЯ за руки и втЯнул на площадку.
Ћн  потащил за веревку и  отсоединил дугу от провода,  трамвай
пробежал немного и стал.
   ’огда Я  прыгнул на  мостовую и  побежал,  как не бегал еще
никогда.  ‚агоновожатый и проводник перекрикивались, ругались,
но Я  не оборачивалсЯ,  бежал до самого дома,  влетел в сарай,
заперсЯ на  щеколду и  посидел там на Ящике,  приходЯ в  себЯ.
Џотом  пошел в  хату  и  торжественно положил перед бабкой три
свеклы... Ћна так и всплеснула руками.

        ‘Њ…ђ’њ

   „еда  привезли  из  больницы накануне пасхи. „о войны пасху
бабка  отмечала  "не  хуже людей". Џодготовка начиналась еще с
зимы:  экономились деньги, загодЯ, подешевле доставалась мука,
изюм,  краски в пакетиках, собиралась луковичнаЯ шелуха. Ѓабка
часами  ходила  по  базару,  торгуЯсь  за каждую копейку. „ома
строго   следила,   чтобы   никто   не   смел   прикасатьсЯ  к
заготовленным  пасхальным продуктам. Љ тому же еще пост, и все
ели  впроголодь.  Њы  с  мамой,  хоть  и  безбожники, чтобы не
обижать  бабку,  подчинЯлись  ей  во  всем.  Ћна  сама коптила
окорок,  жарила  домашнюю  колбасу, варила особый, праздничный
"узвар"  --  компот,  пекла творожную бабку и, конечно, варила
Яички.  Њне поручалось тереть скалкой в макотре" мак с сахаром
и за это разрешалось облизать скалку. ђаскрывались пакетики, и
Яички  красились  в  Яркие,  веселые  цвета,  а  часть из них,
свареннаЯ в луковичной шелухе, получалась темно-оранжевой.
   „лЯ  куличей у  бабки был рЯд глинЯных вазонов в  кладовке.
Џеклись два больших кулича, как поросЯта, -- длЯ дома, и целый
выводок маленьких,  размером с чашку,  -- чтобы с ними в гости
ходить,  и  всем  дарить,  и  нищих оделЯть.  Љуличи пеклись с
ванилью,  и  когда они сидели в печи,  по хате такой дух,  что
хоть падай.
   Ѓабка  с  корзинкой уходила ко всенощной -- свЯтить, мы же,
честно   голодные,  спали,  и  она  возвращалась  на  рассвете
торжественнаЯ,   просветленнаЯ,   неземнаЯ,   будила   нас   и
поздравлЯла.  ‚  хате все сиЯло чистотой: заново были побелены
стены, повешены чистые занавески, свежие половички прилипали к
выскобленному полу. Џраздник во всем, необыкновенный праздник.
   ђаздвинутый стол уставлен едой и цветами.  Ќо сразу на него
набрасываютсЯ только невоспитанные хамы. ‘перва надо умытьсЯ в
большом  тазу,  на  дне  которого  сверкают серебрЯные монеты,
затем  одетьсЯ  во   все  свежевыстиранное  и   новое.   Ѓабка
торжественно усаживала каждого за  стол  на  строго отведенное
ему место и страстно, проникновенно произносила. "Ћченашч.
   -- •ристос воскрес! -- облизываЯсь, говорил дед радостно.
   -- ‚оистину воскрес! -- счастливо отвечала бабка со слезами
на глазах,  в последний раз осматриваЯ стол:  хоть как нелегко
далось,  но, правда, не хуже, чем у людей, и она разрешала: --
Ќу, с богом, будьмо счастливы!
   € после этой торжественной части начиналась хорошаЯ жизнь.

   €  сейчас бабка решила во  что бы то ни стало на пасху печь
куличи.  ‚сего другого можно было не  иметь,  но за куличи она
цеплЯлась так,  словно иначе ей уготован ад. Њама вернулась из
дальнего похода на  "обмен" с  зерном и  картошкой.  „ед после
больницы был еще очень слаб.
   ‘начала зерно нужно было смолоть.  “ одних людей за насыпью
была мельничка, они давали на ней молоть за стакан-два муки.
   Џошли мы с бабкой.  Њельничка стоЯла в сарае и представлЯла
собой  два  круглЯка от  бревна,  положенные один  на  другой.
‚ерхний круглЯк надо  было  крутить рукоЯткой,  подсыпаЯ зерно
через дыру в центре его. ‚ трущиесЯ поверхности круглЯков были
вбиты железки, чтобы зерно давилось и перетиралось в муку.
   ‘тав по  обе стороны,  мы  с  бабкой ухватились за  ручку и
вдвоем   едва-едва   проворачивали  тЯжелый   круглЯк.   Ѓабка
подсыпала зерно самыми маленькими порциЯми, чуть не щепотками,
а  все  равно  тЯжело.  ђаботали  полднЯ,  выбивались из  сил,
отдыхали,  стали совсем мокрыми.  ‚  сарае гулЯл ветер,  бабка
беспокоилась, как бы Я не простудилсЯ.
   „омой шли -- едва волочили ноги, окоченели на пронзительном
ветре.  Ѓабка  взЯлась просеивать муку  --  и  отсеЯла щепотку
острых,  как  бритвочки,  отколовшихсЯ от  мельнички  железных
осколков.  џ  достал магнит и  обработал им всю муку,  выловив
много осколков.  Ѓабка горевала, что из нашей самодельной муки
получатсЯ не  белые куличи,  а  серые хлебы,  но она замесила,
легла спать,  а ночью у нее поднЯлсЯ жар,  она требовала белой
муки, изюма, масла.
   Ќа другой день мама бегала по людЯм, искала доктора. Џришел
старичок, ему заплатили два стакана муки, он выписал рецепты.
   -- ’олько  сам  не  знаю,  --  сказал он,  --  где  вы  это
достанете.
   -- Љак же быть? -- спросила мать.
   -- Ђ  что Я  могу сделать?  --  рассердилсЯ он --  Ќатопите
сначала,  чтоб хоть пар изо рта не шел.  Ќу,  поите ее горЯчим
молоком, питание надо, она вконец истощена.

   Њать  поила бабку травами,  обежала весь  город и  все-таки
достала где-то пузырек микстуры. Ќо бабке становилось хуже, ей
нечем было дышать, она все времЯ кричала:
   -- †арко! ‚оздуха!
   Њы  по очереди сидели,  обмахивали ее газетами,  но ей было
лучше,  когда на нее просто дули изо рта. €ногда она приходила
в  себЯ и беспокоилась за куличи.  Њать испекла их,  они вышли
черные,  клейкие, а на зубах хрустел песок. Ѓабка посмотрела и
заплакала.
   Џришли кума ‹Яксандра и  ее  слепой муж  Њиколай.  ќто были
удивительно добрые и безобидные старики,  самые добрые,  каких
только Я до сих пор видел в жизни.  „ед и бабка дружили с ними
с  самой юности,  и  когда-то  у  них  был  сын,  один.  Ѓабка
рассказывала,  что это был очень славный парень. Ћн стал одним
из    первых   комсомольцев   на   Љуреневке,    его   послали
организовывать комсомол на селе,  и там его убили.  ќто было в
1919  году.  ‚след  за  этим  Њиколай ослеп.  Ѓабка  говорила:
"‚ыплакал глаза",  --  хотЯ,  конечно,  он  ослеп от  болезни.
‹Яксандра и  Њиколай совершенно не  понимали в  политике,  они
только знали,  что их  единственный ЉолЯ был очень хорошим,  и
они так никогда и не могли постичь, за что его убили, кому это
понадобилось.
   ђаньше Њиколай и дед работали вместе, но теперь Њиколай был
совсем  дрЯхлый  и   беспомощный,   ѓолова  его  была  покрыта
жиденьким седым пушком,  на  носу зачем-то очки:  справа синее
стекло,  а  левое стекло разбилось,  и  Њикопай вставил вместо
него кружочек из тонкой фанеры.
   Љума  ‹Яксандра вместе  с  бабкой крестила менЯ.  Ћна  была
дворничихой.  ђано утром она выходила на площадь и  выводила с
собой ЊиколаЯ.  Ћна мела метлой, а мужу давала грабельки, и он
очень аккуратно,  последовательно проводил вслепую грабельками
по земле, ни бумажки, ни соринки не пропускаЯ.
   ’ак  они работали по  многу часов,  потому что площадь была
большаЯ, зато после них она выглЯдела нарЯдно, всЯ в следах от
грабель, как свежезасеЯнные весенние грЯдки.
   Ћни были белорусы, но прожили почти всю жизнь в Љиеве так и
не научившись ни русскому, ни украинскому Языку.
   -- Ђдна бЯда не  ходзиць,  а  другую за  сабою водзиць,  --
вздыхала  ‹Яксандра,  сидЯ  у  бабкиной постели.  --  Ѓодрись,
Њарфушка,   ты  Яще  маладаЯ,   добраго  у   житти  не  успела
пабачиць.,.
   -- Џабачиць, Як Яще пабачиць, -- ласково утешал Њиколай; он
сидел и исправно обмахивал газетой бабку.
   ’рудно  было  понЯть, слышит ли бабка, она дышала с хрипом,
желтаЯ,  как  воск, лицо ее блестело. ‚друг раздалсЯ тихий, но
четкий  звук  лопнувшего стекла: пузырек с микстурой, стоЯвший
на  табуретке  у  кровати, лопнул чуть повыше середины, словно
перерезанный ножом по линейке. ‹Яксандра открыла рот, в глазах
ее   поЯвилсЯ  ужас.  Ѓабка  повернула  голову  и  задумчивым,
странным взглЯдом посмотрела на пузырек.
   -- Ќадо же! -- пробормотал Я с досадой, кидаЯсь к пузырьку.
-- Ќичего не вылилось, сейчас Я перелью.
   ‘лышал Я  об  этой примете:  что когда без причины лопаетсЯ
стекло,  значит,  кто-то умирает.  €  надо же было,  чтобы эта
проклЯтаЯ дрЯннаЯ бутылочка лопнула именно сейчас!  џ поскорее
унес  пузырек на  кухню,  ’ам  сидели  мама,  ее  подруга ‹ена
ѓимпель и  дед и говорили о том же,  о чем говорил весь город.
Ќемцы вывозили людей на работу в ѓерманию.
   -- ќто правильно, -- говорил дед, тыча пальцем в газету. --
’ут голод, а там отъедЯтсЯ и деньги заработают! ‘мотри!
   ‚  газете  убедительно разъЯснЯлось:  при  ‘оветской власти
дети старались только учитьсЯ, быть инженерами и профессорами,
но  ведь главное воспитание --  в  труде.  “езжаЯ в  ѓерманию,
молодые люди научатсЯ работать и побывают за границей. …хать в
ѓерманию надо во имЯ счастливого будущего.
   -- "‚сегда бывает так,  --  прочел дед торжественно, -- что
одно поколение должно приносить великие жертвы, чтобы потомкам
-- детЯм и внукам --  даровать лучшую жизнь". ‘лышишь: детЯм и
внукам лучшую жизнь!
   -- Ћ  господи,  --  сказала ‹ена ѓимпель.  --  ‡наем мы эту
"лучшую жизнь".
   Њуж ‹ены,  рентгенотехник,  как и все,  ушел на войну,  она
осталась с ребенком,  отчаЯнно голодала и была зла, как тысЯча
чертей. ЉажетсЯ, она злила деда даже с каким-то удовольствием.
   -- ’ы дурнаЯ,  ты ничего не понимаешь!  -- закричал дед. --
’рЯсцЯ их матери с  их будущим,  в  Я знаю то,  что теперешнюю
молодежь надо учить работать.  ђазумные чересчур стали, только
книжки  читают,   а   работать  кому?   Ќемцы  верно  говорЯт;
воспитание в труде!
   -- Џросто им нужна рабочаЯ сипа,  навербовать побольше,  --
заметила мама. -- ’ак бы и говорили.
   -- ’ак нельзЯ,  --  сказала ‹ена. -- ’ак никто не поедет, а
нужно возвеличить. ’ьфу, чтоб вы передохли... гиены.
   -- „ура,  что ты говоришь! -- испуганно замахал руками дед.
-- ‚ Ѓабий џр захотела, да?
   -- Џравда,  смотри ты,  осторожнее с такими разговорами, --
понизила голос мама.
   -- ЏроклЯтое времЯ,  „антов ад,  -- всЯ клокоча ненавистью,
сказала ‹ена.  --  ѓоворЯт, "принесли свободу", а ты не имеешь
права  говорить,  думай над  каждым словом,  бойсЯ своей тени,
никому не верь,  каждый --  возможный стукач и провокатор.  Џо
ночам мне хочетсЯ кричать.  “  менЯ уже нервы не  выдерживают.
€ногда думаешь: пусть тЯнут в Ѓабий џр, все опроклЯтело, все!
   ‘менЯЯ друг  друга,  мы  всю  ночь  дежурили у  бабки,  она
задыхалась,   обливалась  потом,   забывалась.   Џришло  утро,
морозное, сверкающее, с розовым солнцем, от которого и снег, и
сосульки над окном, и всЯ комната стали розовыми.
   € вдруг бабке стало хорошо, она задышала свободно, глубоко,
с облегчением откинулась на подушку.
   -- Љризис прошел! -- воскликнула мама, поворачиваЯсь ко мне
с сиЯющим лицом. -- Ѓоже мой, все хорошо!
   џ кинулсЯ к форточке, закричал деду, бывшему во дворе:
   -- Ѓабке хорошо!
   Ќо,   обернувшись,   увидел,   что  мать  странно  замерла,
вглЯдываЯсь в  бабкино лицо.  ‹ицо бледнело,  бледнело,  бабка
задышала неровно и слабо -- и перестала дышать совсем.
   -- Ћна умирает!!!  --  закричала мать. -- „еньги, ну деньги
же, пЯтаки скорее!
   ‚   коробке  с  нитками  и  пуговицами  у  бабки  хранились
старинные  серебрЯные  полтинники  и  медные  пЯтаки,   и  она
говорила,  что,  когда умрет,  пЯтаками нужно накрыть глаза. џ
кинулсЯ к  этой  коробке,  словно в  ней  было  все  спасение.
Џринес, совал матери, но она кричала, трЯсла бабку, гладила по
плечам,  потом,  наконец,  вырвала у менЯ пЯтаки и положила их
бабке на глаза. € все.
   “  бабки стал отчужденный,  строгий и  торжественный вид  с
этими темными, с прозеленью пЯтаками.

   Ќа гроб денег не было.  „ед взЯл пилу и рубанок,  достал из
сараЯ несколько старых досок и  сколотил неуклюжий и не совсем
правильный гроб. …го следовало покрасить в коричневый цвет, но
такой  краски  у  деда  не  было,   а  нашлась  банка  голубой
"кроватной" краски.  Ћн поколебалсЯ,  подумал, выкрасил гроб в
небесно-голубой цвет и  поставил сушитьсЯ во дворе.  Ќикогда в
жизни не видел небесно-голубых гробов.
   ‚ дом,  конечно,  набились соседки,  старухи,  они исправно
голосили,    превозносили   добродетели   покойной   наперебой
показывали юбки и башмаки, подаренные ею по секрету от деда, и
они теперь Яростно тыкали их деду под нос:
   -- ‚от,  ‘емерик, какаЯ у тебЯ была жена, а ты ее всю жизнь
поедом ел!
   ѓорели свечи,  дьЯк читал молитвы, мать беспрерывно рыдала,
выходила во  двор:  "џ не переживу",  --  а  ‹ена успокаивала:
"‘покойно,   все   умрем".   Њне   все   это   казалось  таким
бессмысленным и бесполезным, а неестественно голосЯщие старухи
были неприЯтны,  их голоса ножиками сверлили у менЯ в ушах,  Я
тыкалсЯ  гуда  и  сюда.  весь  напрЯженный  и  взвинченный  до
предела.
   Ќо тут Явились поп с певчими,  и бабку стали класть в гроб.
Ђ  она  вытЯнулась и  не  помещалась,  и  гроб  не  просох как
следует, краска пачкалась. Љума ‹Яксандра озабоченно металась:
"Њужчин надо,  мужчин,  нЯсти!"  Ђ мужчин не хватало.  Ќаконец
поднЯли гроб и неуклюже выносили через дверь, накренили его. “
бабки на лбу лежала лента с церковными письменами, в руках был
один из двух деревЯнных крестиков, хранившихсЯ у икон,
   „ед,  без шапки, озабоченный, подпирал гроб плечом вместе с
другими,  за  ним  пристроилсЯ слепой Њиколай,  взЯв под мышку
палочку.  Ћни  подложили  газеты,  чтобы  не  испачкать  плечи
краской.   ‚скинулись  две  хоругви,  поп  загнусавил,  певчие
заголосили,   все  двинулись  в   открытые  ворота,   и  бабка
торжественно поплыла надо всеми.
   -- ’ы оставайсЯ,  смотри за домом,  --  приказала мне мать,
опухшаЯ от слез, как-то сразу постаревшаЯ и некрасиваЯ.
   џ  посмотрел вслед  похоронам,  закрыл  ворота,  подобрал с
земли еловые ветки,  упавшие с венка. ‘тало тихо. € вот только
тут Я поистине задохнулсЯ, и до менЯ наконец дошло.
   "‚се умрем",  --  сказала ‹ена;  дед умрет, мама умрет, кот
’ит умрет.  џ  посмотрел на  свои пальцы,  растопырил и  снова
посмотрел на свои растопыренные пальцы и  понЯл,  что рано или
поздно их  не  будет.  ‘амое страшное,  что есть на свете,  --
смерть.  ќто  такой ужас,  когда умирает человек,  даже  самый
старый,  от  болезни,  естественно,  нормально.  Ќеужели этого
ужаса  недостаточно,  и  люди  изобретают все  новые  и  новые
способы  искусственного деланиЯ  смерти,  устраивают  все  эти
проклЯтые Ѓабьи џры?
   џ  едва  держалсЯ  на  ногах,   побрел  в  хату.  ’ам  было
прегнусно:  натоптано,  намусорено,  мертвенный запах  ладана,
опрокинутые табуретки  вокруг  голого  раскорЯчившегосЯ стола.
Љот ’ит смотрел внимательными желтыми глазищами с печки.

        „…Ќњ ђЋ†„…Ќ€џ ѓ€’‹…ђЂ

   Љак-то однажды в апреле, двадцатого апрелЯ, на свет родилсЯ
ребенок.  Ѓыл он,  как положено, красненький, весил килограмма
три   или  что-нибудь  около  того,   длиной  был  сантиметров
пЯтьдесЯт,  смотрел бессмысленными,  как пуговицы,  глазками и
разевал рот,  словно зевал.  Ћн  вызывал у  матери неописуемую
нежность и  жалость,  и она не знала еще,  что держит на руках
самое жуткое чудовище, какое когда-либо рождалось на земле.
   Ћтзвук этого событиЯ прозвучал в Љиеве в апреле 1942 года в
таком виде:

+------------------------------------------------------------+
|                         ЋЃљџ‚‹…Ќ€…                         |
|   Џо  распорЯжению  тадткомиссариата от 18/IV -- 42 г., по|
|случаю  днЯ  рождениЯ  ”юрера населению будет выдаватьсЯ 500|
|гр. пшеничной муки на едока.                                |
|   Њуку будут выдавать в хлебных лавках 19-го и 20-го апрелЯ|
|на хлебные карточки по талону № 16.                         |
|                                           ѓородскаЯ управа.|
+------------------------------------------------------------+
   ("Ќовое украинское слово", 19 апрелЯ 1942 г.)

   Ќа  рассвете,  едва  дождавшись  конца  запретного часа,  Я
понессЯ к хлебному магазину, обгонЯЯ таких же бегущих.
   Ћказалось, однако, что тысЯчи полторы едоков занЯли очередь
еще с ночи,  наплевав на запретный час.  •отЯ до открытиЯ было
далеко,  очередь бурлила и  шумела,  у  дверей лавки уже  была
драка и потный, красный полицай с трудом сдерживал толпу.
   џ  занЯл в  хвосте очередь,  уныло постоЯл,  послушал бабьи
пересуды насчет того же,  что  война кончитсЯ,  когда зацветет
картошка,  что немцы русских не разбили, но и русские не могут
победить, а потому заключат мир где-нибудь по ‚олге, а нам так
и пропадать под немцами.
   € слепому было Ясно,  что в этой очереди придетсЯ стоЯть до
вечера.  џ приметил, за кем стою, сбегал домой за сигаретами и
занЯлсЯ торговлей.

   ђасползлись мои друзьЯ.
   Ѓолика  Љаминского  мобилизовали  на  восстановление  моста
через „непр, там держали под конвоем и домой не отпускали.
   урку  Њацу  мать  увезла неизвестно куда, они нашли другую
квартиру,  потому  что  тут  сидели  в  постоЯнном страхе, что
кто-нибудь урку продаст.
   „аже моего врага ‚овку Ѓабарика мать,  спасаЯ от  ѓермании,
отправила куда-то в  село,  на глухой хутор,  так что Я мог не
боЯтьсЯ, что он менЯ отлупит.
   Ђ  †орку  ѓороховского  его  бабушка  пристроила  служкой в
Џриорскую  церковь,  где он ходил в дурацком балахоне, подавал
попу то евангелие, то кадило и склонЯлсЯ, сложив руки.
   Њы с Љолькой ѓороховским продавали сигареты.
   ќто дело проще пареной репы.  Њы ехали на огромный ѓалицкий
базар,   высматривали  подводы  с   немцами  или  мадьЯрами  и
спрашивали у них:
   -- –игареттен ист?
   -- „рай гундерт рубель.
   -- Ќайн, найн! –вай гундерт!
   -- Ќайн.
   -- ‰а, йа! ќй, зольдат! –вай гундерт, битте!
   -- ‚э-ег!
   -- –вай гундерт, жила, кулак, слышишь! –вай гундерт?
   -- –вай гундерт фюнфциг...
   (‘игареты  есть?  ’риста рублей. Ќет, нет! „вести! Ќет. „а,
да! ќй, солдат! „вести, пожалуйста! Џро-очь! „вести... „вести?
„вести пЯтьдесЯт...)
   Ћни  были спекулЯнтами что надо,  продавали любое барахло и
торговались,  дрались,  но  в  конце  концов коробку в  двести
сигарет отдавали за двести рублей. ’олько с трудом.
   ‚ этом деле одна тонкость: когда торгуешьсЯ с немцем, нужно
работать не  только Языком,  но доставать деньги и  совать ему
под нос;  при их  виде он нервничает,  невольно тЯнетсЯ рукой,
чтобы взЯть, ну, а взЯл -- значит, продал.
   ‚  первый  раз  нас  здорово  облапошили:   привезли  домой
коробки, распечатали, а в них недостает по пЯтнадцать сигарет:
немцы проделали дырочки и проволокой повытаскивали.  Џотом мы,
покупаЯ,   всегда  распечатывали  и  проверЯли  пачки.  ’акой,
понимаете,  большой диапазон;  с  одной стороны,  завоевание и
культурное обновление всего мира,  с другой -- грЯзное белье с
убиваемых снимают и сигареты проволокой таскают.
   € вот мы носились по Љуреневке с утра до ночи -- по базару,
у  трамвайного парка,  на углах и мостиках,  а к концу смены у
заводов,  --  и  пачку  удавалось  распродать  дней  за  пЯть.
Џоштучно мы  продавали сигареты по  два рублЯ,  за пЯть дней Я
зарабатывал до двухсот рублей, на целых полтора кило хлеба.
   €так,  в  половине седьмого Я уже курсировал вдоль очереди,
утюжил базар, бодро вопЯ:
   --  …сть  сигареты "‹евантэ", крепкие первосортные сигареты
"ѓунниЯ",  два  рублЯ,  дешевле  грибов!  „ЯдЯ, купи сигарету,
полезно длЯ ж...
   Џопутно   собирал  окурки,  мы  из  них  добывали  табак  и
продавали.

   ‚ семь часов утра двери магазина открылись. Ќевозможно было
разглЯдеть,  что там творитсЯ: смертельнаЯ давка, хрипы визги.
Џервые получившие муку вылезали растерзанные, избитые, мокрые,
но со счастливыми лицами, крепко сжимаЯ мешочки, припорошенные
настоЯщей -- не во сне, не в сказке -- белой мукой.
   џ  наведывалсЯ к  своему  месту  в  очереди,  она  пока  не
подвинулась,  но зато за мной был теперь такой же хвост, как и
впереди.
   Ѓабы  рассказывали,  что  в  „ымере  расстрелЯли  несколько
мужчин за  то,  что  те  слушали детекторный приемник;  что  в
Ћперном театре идет "‹ебединое озеро", но написано: "“краинцам
и собакам вход воспрещен".
   Џонизив голос,  говорили, что немцев уже совсем остановили,
что под Њосквой их тьма полегла,  что они не взЯли даже ’улу и
что  ожидаетсЯ открытие  второго  фронта  в  …вропе.  џ  жадно
слушал,  чтоб дома рассказать.  Ћ этот беспроволочный народный
телеграф!   ‡ачем   запрещать  слушать   радиоприемники:   это
бесполезно...

   ‚  восемь  часов  показались трамваи  с  немецкими  детьми.
Њногие немцы приехали в  Љиев с семьЯми,  и вот они отправлЯли
детей на день в  Џущу-‚одицу,  в санаторий,  а вечером трамваи
везли их  обратно.  ќто  были специальные трамваи:  спереди на
каждом  портрет ѓитлера,  флажки  со  свастикой и  гирлЯнды из
веток.
   џ побежал навстречу, чтобы рассмотреть немецких детей. Ћкна
были   открыты,   дети   сидели   свободно,   хорошо   одетые,
розовощекие,  вели себЯ шумно --  орали, визжали, высовывались
из окна,  прЯмо зверинец какой-то.  €  вдруг прЯмо мне в  лицо
попал плевок.
   џ не ожидал этого,  а они,  такие же,  как Я,  мальчишки, в
одинаковых рубашках (гитлерюгенд?),  харкали,  прицеливались и
влепливали плевки  в  менЯ  с  каким-то  холодным презрением и
ненавистью в глазах.  €з прицепа плевались девочки.  Ќичего им
не  говорЯ,  сидели воспитательницы в  мехах (они  обожали эти
меха,  даже летом с  ними не расставались).  ’рамвай и  прицеп
проплыли мимо менЯ, ошарашенного, и мимо всей очереди, как две
клетки со злобствующими,  визжащими обезьЯнами, и они оплевали
очередь.
   Џошел Я к ручью,  и ноги у менЯ были как ватные. Џоложил на
песок  свою  коробку  с  сигаретами,  долго  умывалсЯ,  чистил
пиджак,  и  в  животе,  в  груди что-то металлически засосало,
словно туда налили кислоты или красноватого люизита.
   ‚ одиннадцать часов полициЯ навела наконец порЯдок.  „вери,
которые были уже без стекол,  закрыли,  впускали десЯтками, но
очередь  почему-то  совершенно  не  подвигалась.   ‘тановилось
жарко.  ‚  полдень немецкие жандармы провели,  толкаЯ в спины,
двух арестованных парней,  и  по тому,  как их вели,  наставив
автоматы,  Я  понЯл,  что этим парнЯм уже не жить.  Ќо зрелище
было обычным и никаких пересудов в очереди не вызвало.
   ‘игареты  раскупались плохо.  џ  раскинул мозгами  и  решил
испробовать способ,  к которому прибегал много,  много раз. Ќа
всех базарах ходили дети с кувшинами, пели протЯжную песенку:

   Љому воды хо-лод-ной,
   Љому воды-ы?..

   џ пошел домой, взЯл бидон и кружку, набрал у колонки воды и
двинулсЯ вдоль очереди,  распеваЯ во  все  горло "Љому воды?".
Љружка  --  двадцать копеек,  от  пуза  --  сорок.  Ќаторговал
полкармана мелочи,  но эта мелочь была ничто,  мусор. Ќемецкие
пфенниги шли один за десЯть копеек,  были это какие-то дрЯнные
алюминиевые кружочки, почерневшие от окиси. ЋбменЯл у торговок
мелочь на одну новенькую,  хрустЯщую марку.  •орошо,  времЯ не
потерЯл.

   ‚ четыре часа днЯ стали кричать, чтобы очередь расходилась:
все  равно  всем  не  хватит.   —то  тут  поднЯлось!   Ћчередь
распалась,  у дверей опЯть началось побоище. џ чуть не заревел
от обиды и  кинулсЯ в эту „раку.  ‚зрослые дрались,  а Я полез
между ногами, раздвигал колени, скользил змеей, чуть не свалил
с  ног  полицейского --  и  прорвалсЯ в  магазин.  ‡десь  было
относительно свободно,  продавцы со страхом косились на дверь,
котораЯ трещала, и кричали:
   -- ‚се, все, кончаетсЯ!
   Ќо  они  еще  отрывали  талоны  и  выдавали  кульки,  Њолча
заливаЯсь слезами,  Я пролез к прилавку,  где душилось человек
тридцать.   ђастерзанный,   красный  дЯдька   жалобно  кричал,
размахиваЯ паспортом:
   -- џ завтра еду в ѓерманию! ‚от у менЯ штамп стоит!
   -- Ћтпускаем  только  тем,   кто  в  ѓерманию!  --  объЯвил
заведующий. -- Ћстальные не толпитесь, расходитесь!
   Ќесколько человек таким образом еще получили муку.  џ,  все
так же  молча обливаЯсь слезами,  упрЯмо лез и  оказалсЯ перед
продавцом. Ћн посмотрел на менЯ и сказал;
   -- „айте пацану.
   -- ‚се, все, нет больше муки! -- объЯвил заведующий.
   Џолки были пусты, обсыпаны мукой, но -- ни одного пакета. џ
не мог поверить,  цеплЯлсЯ за прилавок,  шарил и шарил глазами
по  этим белесым полкам:  вот тут же  только что,  еще на моих
глазах стоЯли пакеты!..
   ЏолициЯ стала освобождать магазин,  Я  как в  тумане вышел,
поплелсЯ домой, перед глазами стоЯли белые пакеты, доставшиесЯ
счастливцам,  которых Я ненавидел всех, кроме самых последних,
что ехали в ѓерманию. ќтих стоило пожалеть.

        ‚ ѓ…ђЊЂЌ€ћ

   ќта   одна  из  самых  трагических  народных  эпопей  после
татарских  и  турецких  полонов  открылась 11 ЯнварЯ 1942 года
следующим  объЯвлением  на  двух  Языках -- сверху по-немецки,
ниже по-украински:

+------------------------------------------------------------+
|               “ЉђЂ€Ќ‘Љ€… Њ“†—€Ќ› € †…Ќ™€Ќ›!                |
|   Ѓольшевистские комиссары разрушили ваши фабрики и рабочие|
|места и таким образом лишили вас зарплаты и хлеба.          |
|   ѓерманиЯ  предоставлЯет  вам  возможность  длЯ полезной и|
|хорошо оплачиваемой работы.                                 |
|   28   ЯнварЯ  первый  транспортный  поезд  отправлЯетсЯ  в|
|ѓерманию.                                                   |
|   ‚о  времЯ  переезда вы будете получать хорошее снабжение,|
|кроме того, в Љиеве, ‡долбунове и Џеремышле -- горЯчую пищу.|
|   ‚  ѓермании вы будете хорошо обеспечены и найдете хорошие|
|жилищные  условиЯ.  Џлата  также  будет  хорошей;  вы будете|
|получать деньги по тарифу и производительности труда.       |
|   Ћ ваших семьЯх будут заботитьсЯ все времЯ, пока вы будете|
|работать в ѓермании.                                        |
|   ђабочие  и  работницы  всех  профессий -- предпочтительно|
|металлисты  в возрасте от 17 до 50 лет, добровольно желающие|
|поехать в ѓерманию, должны объЯвитьсЯ на                    |
|                    Ѓ€ђ†… ’ђ“„Ђ ‚ Љ€…‚…                     |
|                 ежедневно с 8 до 15 часов.                 |
|   Њы  ждем, что украинцы немедленно объЯвЯтсЯ длЯ получениЯ|
|работы в ѓермании.                                          |
|                                ѓенерал-комиссар €. Љ‚€’–ђЂ“|
|                                         ‘. Ђ. Ѓригадефюрер.|
+------------------------------------------------------------+
   ("Ќовое украинское слово", 11 ЯнварЯ 1942 г.)

   Џервый  поезд  в  ѓерманию  был  набран  досрочно,  состоЯл
целиком  из  добровольцев  и  отправилсЯ  22  ЯнварЯ  под гром
оркестра.  ‚  газете  был  помещен  восторженный  репортаж  --
улыбающиесЯ   лица   на  фоне  товарных  вагонов,  интервью  с
начальником  поезда,  который  демонстрирует  багажный  вагон,
полный  колбас  и  ветчины  длЯ  питаниЯ  в  пути.  ‡аголовки:
"ЌастоЯщие  патриоты",  "Џриобрести навыки культурного труда",
"кола жизни", "ЊоЯ мечта", "Њы там пригодимсЯ".
   25 февралЯ отправилсЯ второй поезд, а 27 февралЯ -- третий,
набранные из тех,  кто до конца изголодалсЯ,  кому нечего было
терЯть  и   на  кого  произвели  впечатление  слова  "хорошо",
"хорошее",  "хорошие",  повторЯющиесЯ в объЯвлении пЯть раз, а
также и этот фантастический вагон с колбасами и ветчиной.
   ‚есь март печатались объЯснениЯ огромными буквами:

+------------------------------------------------------------+
|                  ѓ…ђЊЂЌ€џ Џђ€‡›‚Ђ…’ ‚Ђ‘!                   |
|   Џоезжайте в прекрасную ѓерманию!                         |
|   100 000 украинцев работают уже в свободной ѓермании.     |
|   Ђ ты?                                                    |
+------------------------------------------------------------+
   (’ам жe, 3 марта 1942 г.)

+------------------------------------------------------------+
|   ‚ы  должны радоватьсЯ, что можете выехать в ѓерманию. ’ам|
|вы  будете  работать  вместе  с  рабочими других европейских|
|стран  и  тем  самым  поможете  выиграть войну против врагов|
|всего мира -- жидов и большевиков.                          |
+------------------------------------------------------------+
   (’ам же, 14 апрелЯ 1942 г.)

   Ќо  вот пришли первые письма из ѓермании,  и  они произвели
впечатление  разорвавшихсЯ  снарЯдов.  €з  них  было  вырезано
ножницами почти все, кроме "‡дравствуйте" и "„о свиданиЯ", или
же густо вымазано тушью.  €з рук в руки пошло письмо с фразой,
которую цензура не понЯла:  "†ивем прекрасно,  как наш Џолкан,
разве что чуть хуже".
   Џо домам понесли повестки.  Ѓиржа труда помещалась в здании
•удожественного института у  ‘енного базара;  это стало второе
проклЯтое  место   после   Ѓабьего  џра.   Џопавшие  туда   не
возвращались.  ’ам стоЯли крик и плач,  паспорта отбирались, в
них ставилсЯ штамп "„ЋЃђЋ‚Ћ‹њЌЋ", люди поступали в пересыльный
лагерь,  где неделЯми ждали отправки, а с вокзала под оркестры
отходили поезда один за  другим.  Ќи  черта никому не  давали,
никакой "горЯчей еды" в  ‡долбунове и  Џеремышле.  Ѓежавшие из
ѓермании  рассказали:   отправлЯют  на   заводы   работать  по
двенадцать   часов,    содержат,   как   заключенных,   платЯт
смехотворные деньги -- хватает на сигареты.
   „ругие рассказывали: выводЯт на специальный рынок, немецкие
хозЯева --  бауэры ходЯт вдоль шеренг, отбирают, смотрЯт зубы,
щупают мускулы, платЯт за человека от пЯти до двадцати марок и
покупают.  ђаботать в хозЯйстве от темна до темна, за малейшую
провинность бьют, убивают, потому что рабы им ничего не стоЯт,
не то что корова или лошадь,  которым живетсЯ вдесЯтеро лучше,
чем  рабам.  †енщине в  ѓермании,  кроме того,  верный путь  в
наложницы. •одить со знаком "Ћ‘’".
   Њаминой знакомой,  учительнице,  пришло короткое извещение,
что ее дочь бросилась под поезд.  Џотом о  некоторых сообщали:
трагически погиб.
   ‚есь 1942 год  был  длЯ Љиева и  всей “краины годом угона в
рабство.
   Џовестки   разносились   ворохами.    Љто    не    ЯвлЯлсЯ,
арестовывали. ли облавы на базарах, площадЯх, в кино, в банЯх
и  просто по квартирам.  ‹юдей вылавливали,  на них охотились,
как некогда на негров в Ђфрике.
   Ћдна  женщина  на  Љуреневке отрубила топором палец; другаЯ
вписала  себе  в  паспорт  чужих  детей  и  одалживала детей у
соседей, идЯ на комиссию; подделывали в паспорте год рождениЯ;
натирались   щетками,  драли  кожу  и  смачивали  уксусом  или
керосином,   чтобы  вызвать  Язвы;  давали  взЯтки  --  сперва
освобождение  от ѓермании стоило три тысЯчи рублей, потом цена
поднЯлась  до  пЯтнадцати тысЯч. ѓод, с которого брали, быстро
снизилсЯ:  с  шестнадцати,  потом  с  пЯтнадцати,  неконец,  с
четырнадцати лет.
   Ќа  плакатах,  в  газетах  и  приказах  ѓерманиЯ называлась
только "прекрасной". Џечатались фотоснимки о жизни украинцев в
прекрасной  ѓермании:  вот  они,  солидные, в новых костюмах и
шлЯпах,  с  тростЯми, идут после работы в ресторан, кабаре или
кино,  вот  молодой парень покупает цветы в немецком цветочном
магазине,  чтобы  подарить любимой; а вот жена хозЯина штопает
ему рубашку, ласковаЯ и заботливаЯ...

   €з   статьи  "ђЂ‡Њ›‹…Ќ€џ  ЏЋ   ЏЋ‚Ћ„“  ђ…—€  ђ…‰•‘ЊЂђЂ‹Ђ"
(имеетсЯ в виду рейхсмаршал ѓеринг):

+------------------------------------------------------------+
|   "‡а  исключением отдельных писем избалованных маменькиных|
|сынков, которые часто кажутсЯ смешными, на “краину поступает|
|огромное количество писем, в которых наши работники выражают|
|свое удовлетворение. ќто те наши украинцы, которые понимают,|
|что   война   отразилась   на   продовольственном  снабжении|
|ѓермании,  это те наши украинцы, которые смотрЯт не только в|
|свой горшок...                                              |
|   “  нас на “краине часто можно было услышать жалобы на то,|
|что  Ђдольф ѓитлер забирает людей на работу в ѓерманию. Ќо и|
|здесь  ѓерманиЯ  длЯ  обеспечениЯ  окончательной  победы  не|
|требует  от украинского народа больше жертв, нежели она сама|
|приносит в значительно, значительно больших масштабах.      |
|   €так,  братьЯ, Я хочу поговорить с вами совершенно честно|
|и откровенно. џ стыжусь всех тех, кто бранит ѓерманию. Љогда|
|Я  читал речь ђейхсмаршала, мне было так стыдно, как никогда|
|еще в жизни...".                                            |
+------------------------------------------------------------+
   ("Ќовое украинское слово", 11 октЯбрЯ 1942 г, Џодпись "€".)

   €з   писем,   целиком   изъЯтых  цензурой  и   впоследствии
обнаруженных в немецких архивах:

+------------------------------------------------------------+
|   "...…сли    кто-нибудь   отставал,   останавливалсЯ   или|
|отклонЯлсЯ  в  сторону,  полицаи  стрелЯли. Џо дороге в Љиев|
|один  человек,  у  которого двое детей, прыгнул из вагона на|
|ходу  поезда.  Џолицаи  остановили  поезд, дог