вых  порах моего литературного  пути. ќто  был  уже
довольно преуспевающий профессионал,  он кормилсЯ тем,  что строчил  детские
стихи, писал тексты длЯ телевидениЯ, сочинЯл вместе с приЯтелем-композитором
эстрадные песенки и куда-то продавал их рублей по восемьдесЯт за штуку. Њиша
был  добрый малый  и хороший  семьЯнин,  имел  рыжеволосую  кудрЯвую жену  в
очечках,  рыжего  мордастого  сынка и  такую же кудлатую, как  и  его  жена,
белесую  собаку  со  злобным голосом,  котораЯ закатывалась  на весь подвал,
выскакиваЯ прЯмо под ноги из каких-то  темных закоулков.  Њиша содержал  всю
эту веселую семейку исключительно на свои гонорары, то есть нигде не служил.
Љ тому же  чуть не каждый вечер у него в подземелье устраивались попойки, на
которые приходила разношерстнаЯ отчаЯннаЯ богема с вином, дешевой колбасой и
сигаретами, шумела, пела, спорила, танцевала.
     Ќа первых порах, как того и следовало ожидать, Я попал на самые дальние
задворки  литературного мира,  туда, где  еще  не  существующий длЯ  большой
литературы  поэт Њиша  был уважаемым  мэтром  -- длЯ  других  еще  более  не
существующих в  литературе  поэтов, прозаиков,  драматургов. Ђвторитет Њишин
поддерживалсЯ  тем,  что  он  уже  кое-где  напечатал  детские стихи,  издал
картонную книжку-раскладушку  в  издательстве "Њалыш"  и, главное, постоЯнно
сотрудничал с детской редакцией –ентрального телевидениЯ,  писал  стишки длЯ
популЯрной передачи "‘покойной ночи, малыши".
     „опущенный к  грандиозной московской литературной  кухне, Њиша приносил
нам  оттуда попробовать  кое-какие  лакомые  кусочки...  ЊенЯ он  представил
редакции  "‘покойных ночей...",  и Я  вскоре  получил  первый в  своей жизни
литературный заказ --  сочинить какую-нибудь современную сказочку длЯ детей.
’ак  Я  на  какое-то времЯ  стал внештатным  сценаристом  дошкольной детской
редакции телевидениЯ.
     Ќикогда  раньше Я не представлЯл, что  буду  входить в литературный мир
через задворки. ’а величайшаЯ  значительность и  грандиозный размах душевной
работы, что  были  мною  уже  испытаны  и  пройдены,  никак  не  вЯзались  с
мелковатостью и грустным  убожеством Њишиного "салона". Ћбычно там  вечерние
бдениЯ  задерживались  допоздна,  и  почтенный  хозЯин где-то после полуночи
бросал гостей и  удалЯлсЯ  из общей  комнаты в соседнюю  --  но не  спать, а
работать. ’ам у него стоЯла пишущаЯ машинка "Ћптима".
     Ќа другой  день, если кому-нибудь из гостей  дома  приходилось  по делу
забегать в полуподвал до, скажем, часу днЯ, то  он мог увидеть  торчащий  из
машинки лист  бумаги  с новым Њишиным поэтическим произведением. Ћ, Њиша был
замечательный профессионал!
     €так,  мои прежние  представлениЯ о том, как становЯтсЯ  писателем  или
поэтом,  составленные  по  прочтении некоторых  произведений „жека  ‹ондона,
Љнута ѓамсуна или —арльза „иккенса, не совпали с действительностью. € прежде
всего несовпадение состоЯло в том, что литература существовала, оказываетсЯ,
отнюдь  не  только   великаЯ,  обозримаЯ   длЯ  всего   мира,  но  и  вполне
мелкотравчатаЯ, ни длЯ  кого  не видимаЯ --  что-то  вроде  тех песенок, что
сочинЯли Њиша и его друг  композитор,  маленький и вертлЯвый паренек, весьма
похожий на смышленую дворнЯжку.
     € вообще действительность искусства, состоЯщаЯ не только  из празднеств
и  торжественных  дней,  составленнаЯ  не  только  из  гениев и талантов,  а
размазаннаЯ по поверхности  унылой действительности тонким слоем  заурЯдного
эстетического  повидла,  эта  картина,  открывшаЯсЯ  в  моей  послеармейской
Њоскве, Явилась длЯ менЯ еще одним потрЯсением.
     Џраздника  никакого  не  было. Ѓыли  скверные  будни  не  карнавала, не
фиесты, а  самой  оголтелой  алчной  Ярмарки. Џричем  куплЯ-продажа на  этой
Ярмарке совершалась товарами самого низкого  пошиба и по самой дешевой цене.
‡а те безделушки,  которые  Я должен был поставлЯть, телевидение мне платило
столько  рублей за штуку, сколько стоило тогда дешевое  демисезонное пальто.
Џомню, зеленовато-болотного цвета, в мелкую клетку  пальто  было  куплено на
мой первый литературный гонорар...
     ‚  самом  начале Я  пыталсЯ  еще ходить по редакциЯм  журналов.  Џомню,
выбрав один  какой-то  журнал  средней толщины (замахнутьсЯ на "толстый"  не
хватило смелости), Я нашел его и,  подойдЯ к  зданию редакции... прошел мимо
ворот, сделав вид, что никакого интереса к этому дому не испытываю. Ќе знаю,
почему  охватил  менЯ  сильнейший  страх... џ  завернул за  угол,  не  спеша
прогулЯлсЯ вокруг всего квартала  --  и  только со второго  захода осмелилсЯ
зайти  в  подъезд  редакции.  Ќо  и там,  на  втором этаже  перед  дверью  с
табличкой,  возле окна,  где  стоЯли и  курили какие-то серьезные  городские
мужички  в галстуках, Я простоЯл битый  час. џ выкурил  несколько  сигарет и
только  после   того,   как  все  мужички   разошлись   куда-то,   осмелилсЯ
осторожненько  приоткрыть  дверь.   „ве  невыразительные  девицы   сидели  в
приемной, о  чем-то разговаривали.  Ќа менЯ, конечно,  никакого  вниманиЯ...
’олько после  того, как одна из них ушла,  оставшаЯсЯ  обернулась ко  мне  с
молчаливым вопросом в глазах. џ  сдавленным,  противным  голосом молвил, что
вот, принес свои стихи. „евица попросила оставить рукопись и велела написать
на последнем  листке, на оборотной стороне, полное мое имЯ, адрес и телефон.
Џосле этого редакционнаЯ девица впала в глубокую задумчивость. ‚се сделав, Я
потихоньку ушел. Ќикогда больше этих листков со стихами Я не видел, никто по
их поводу не отозвалсЯ ни письмом, ни звонком...
     ‚скоре Я понимал уже, что писательское дело у нас в стране есть дело не
частное, а государственное. €  при таких  обстоЯтельствах надо  было решать,
что писать, как писать и длЯ чего писать.
     ‘амым правильным  на  первый взглЯд было  бы решение  вообще  ничего не
писать.  Ќо  этого Я не  мог. € тогда-то обнаружилась двусмысленность  моего
положениЯ. ЋкружающаЯ  действительность  была мне немила, поэтому Я  не  мог
вылезать,  как некоторые, на ее утверждении и прославлении. ђавным образом Я
не мог оказатьсЯ и среди тех, кто творил свои  тексты  на цементе ненависти,
отрицаниЯ и  диссидентской  вражды к этой  действительности. ’а ненависть  и
нетерпимость, что царили в жизни, в ответном чувстве не могли вызвать ничего
иного,  кроме той же  самой  опустошительной  ненависти... а  Я не хотел  бы
боротьсЯ своей злобой против всеобщего зла.
     ‚се это времЯ Я писал стихи и прозу, преимущественно рассказы, и  ходил
по редакциЯм  журналов с этими  рассказами,  и получал  отказы  в лапидарной
форме:  "Љ сожалению, не  подошли...", "Ќе в направлении нашего журнала...",
"‚озвращаем в свЯзи с отрицательным мнением рецензента...".
     € вот однажды Я пришел к поэту Њише в его полуподвал и держал перед ним
исповедь, хотЯ  ему-то слышать мою  исповедальнюю речь  было ни к чему  и не
особенно интересно. џ сказал, что литература оказалась длЯ менЯ малоприЯтным
делом и человеку лучше не заниматьсЯ ею, если только он может не заниматьсЯ.
Ђ  если  писать, то  делать  не  телевизионные  штучки  на  заказ,  а что-то
совершенно  новое, свое, пусть и смертельно опасное длЯ здоровьЯ. ‹ицо Њиши,
бледное и  черноглазое,  исказила натЯнутаЯ улыбка,  и  он сразу  же коротко
ответил:
     -- Ќе выйдет у тебЯ... Џропадешь.
     џ рассмеЯлсЯ. Ћчевидно, он свое положение  в жизни не  воспринимал  как
пропащее. …му от всей души хотелось, чтобы и Я тоже уцепилсЯ за край пирога,
и вдруг  Я заЯвлЯю, что мне ничего этого не нужно! Ѓыло  отчего рассердитьсЯ
Њише  и, может быть, холодно запрезирать  менЯ.  џ ответил примирительно: --
Њожет быть, и пропаду. Ќо дело в том,  что мне в любом случае пропадать. ’ак
что не страшно -- надо попробовать.
     -- Ќу, попробуй,-- согласилсЯ со мною Њиша.
     џ ушел -- и с тех пор мы  больше никогда не встречались. Ќо Я вспоминаю
о нем с самыми добрыми чувствами.


        Џустынник

     Љогда  Я отказалсЯ  заниматьсЯ  литературной поденщиной на телевидении,
моЯ надежда перешла из нулевой отметки в минусовую. …сли  раньше Я надеЯлсЯ,
что мои стихи и рассказы  в конце концов напечатают в  каком-нибудь журнале,
то  теперь,  когда  Я  уже достаточно походил по редакциЯм, мою душу застило
кромешное облако --  чувство,  что менЯ  никогда и  нигде не напечатают. ќто
облако накрывало все дни первых лет моего писательства.
     Ќо  Я  решил продолжать то, что было уже начато и  чему  отдано столько
отчаЯнных усилий. €наче жить Я  не мог и не  хотел. € хотЯ  у менЯ  уже была
семьЯ, родилсЯ ребенок, Я вовсе не считал главным делом своей жизни подымать
эту  семью,  обеспечивать благосостоЯние своего  дома, держать очаг  теплым,
холить потомство и тому  подобное.  Ќе задумывалсЯ Я и над тем,  как бы  мне
исполнить   долг  перед   родителЯми,  отблагодарить  их  за  все  заботы  и
постаратьсЯ дать  им  покой в  старости.  ’акже  никакого  чувства долга  не
испытывал Я перед могучей державой и ее вождЯми.
     џ  начал с  того,  что  ушел  из художественного  училища  и  устроилсЯ
сторожем  на стройку,  к  моему  другу  ‚алерию  Љостионову.  Њое  дежурство
начиналось в четыре часа днЯ, когда строители заканчивали и уходили домой, и
продолжалось до восьми часов следующего утра,  когда они вновь приступали  к
работе.
     Ќочью Я писал  за конторским столом, в  кабинете  моего  друга-прораба.
‚ремЯ от  времени  делал обход  территории,  огороженной забором. ‚ыходил на
кровлю отстроенного  зданиЯ  и,  стоЯ  в темноте,  смотрел на  пылающие огни
ночного города.
     Ќе  помню  уже, в каком районе  Њосквы  находилась эта стройка. “тром Я
выходил за ворота и оказывалсЯ в пустынном переулке  со старыми малоэтажными
облупленными  домами, шел к одной из больших улиц, где надо было садитьсЯ на
трамвай  и  довольно  долго  ехать  до какой-то  станции  метро.  Ћдно  лишь
запомнилось  хорошо:  переулок,  выходивший  на большую  улицу,  упиралсЯ  в
квартал многоэтажных серых домов новой постройки.
     Ћдин из этих домов нависал над тем переулком, по которому Я проходил, и
угловой балкон на самом верхнем этаже был со всех сторон заколочен  досками,
как  бы взЯт в глухой Ящик. џ приостанавливалсЯ на  минуту под этим домом и,
задрав голову, пристально вглЯдывалсЯ  вверх. ‘троители мне  рассказали, что
там раньше  показывались  двое  собакоголовых  детей.  Ћни свешивались через
перила и верещали,  окликаЯ и  пугаЯ  прохожих.  € вот, чтобы не  будоражить
народ,  балкон был  упрЯтан в Ящик, и песьеголовые детки могли  теперь сколь
угодно   бушевать,  вопить   и   прыгать  внутри   него,   шатаЯ  деревЯнное
сооружение... Ћднако  мне никогда не удавалось ничего  услышать или увидеть.
’ихо было в Ящике, который  Я осматривал, остановившись на тротуаре. ‚идимо,
в  восемь  часов  утра эти  химерические  существа  еще  не  выпускались  на
прогулку...
     Ѓыл ли  это  очередной городской миф,  черный,  зловещий,  или что-либо
другое, Я не знаю. Ћднако этот сюжет говорит о многом. ’ональность и окраска
нашей  жизни   были  мрачными,  криминальными.  Љакой-то   зловещий   убийца
разгуливал  по  Њоскве  под  видом  слесарЯ  Њосгаза  и, проникаЯ  в  убогие
беднЯцкие квартиры, убивал жалких старушек и сидевших дома  за уроками детей
-- безжалостно пробивал им  головы  молотком. Ћн  был неуловим и жесток, как
дьЯвол, однако  непонЯтно  было все  же:  ради чего  ему убивать беспомощных
старух и малых  детей? Њонстр не совершал грабежей и не насиловал  блондинок
определенного телосложениЯ... € мне  казалось, что  подобные дела происходЯт
от той великой,  дичайшей скуки  и тоскливости существованиЯ,  которыми была
охвачена всЯ наша действительность.
     …ще в дни службы в армии Я окончательно осознал, почему мне так хочетсЯ
писать  на  бумаге  слова.  ’ут  Я  мог  быть  свободен, быть  самим  собой,
полноценным,  родным самому себе  и тем  персонажам, которых Я  выдумывал. ‚
словесных сочинениЯх своих Я, человек  с утраченной прародиной, вечный чужак
на той земле, где увидел свет,-- там Я обретал себе и родину, и приЯтное длЯ
себЯ существование. €  если в реальной жизни  Я  не получал большой любви  к
себе,  в  рассказах моих и повестЯх  Я буквально  упивалсЯ ее  живой кровью,
словно хищник любви. € с этим жить было можно.
     ’аким образом, писать книги означало длЯ менЯ не профессиональное дело,
не   социальное   действие,   но   скорее   способ   истинного   внутреннего
существованиЯ.  ‚идимое же  внешнее  существование в социуме  было длЯ  менЯ
таким малопривлекательным делом, что Я с ним бы  не справилсЯ, сошел на нет,
если  бы не  эта открывшаЯсЯ возможность уходить  и быть счастливым  в  ином
существовании.
     ‚ те  годы писательского пустынножительства в мою душевную  жизнь вошел
‹ев ’олстой, как входил  он  в жизнь  тысЯч  людей разных поколений. ‚се это
были люди, увидевшие  скудость и  лживость окружающей  жизни,  не желающие с
этим  примиритьсЯ, пытающиесЯ  понЯть  истинные  причины такого миропорЯдка,
увидевшие  их  прежде всего  внутри  человеческой личности, а  не только  во
внешнем пространстве общества.
     Ћсобенно   убедительной   была    длЯ   менЯ   та   часть   философских
публицистических трактатов ‹ьва ’олстого, где осуждалсЯ скверный способ жить
на свете, физически угнетаЯ своего ближнего,  заедаЯ чужой  век. Ќе  мог, не
имел  права  никто из людей  превращать  жизнь  другого человека  в  простое
средство своего  собственного существованиЯ.  Ќо всЯ громада жизни вокруг  и
ныне и присно была устроена именно по такому порЯдку!
     € все же каждый человек, понимающий это,  мог попытатьсЯ  устроить хотЯ
бы свою собственную жизнь  по законам справедливости,  открывшимсЯ  ему. Њое
решение было таковым, что, желаЯ  заниматьсЯ литературным писанием, Я должен
был  обеспечить  это  мое  личное, бесполезное  длЯ других, умственное  дело
каким-нибудь посильным полезным физическим трудом.
     €, поработав первую зиму своего опрощениЯ сторожем, а затем и кочегаром
на стройке, весной Я поступил учитьсЯ  на  курсы крановщиков,  по  окончании
коих стал дипломированным машинистом  башенных  кранов.  ‚  общей  сложности
крановщицкаЯ моЯ карьера продлилась лет пЯть, и стоЯт сейчас где-то в Њоскве
многоэтажные  жилые  дома,  типовые больницы  и школы, в монтаже  которых  Я
принимал  самое  непосредственное  участие  в   годы  своего   писательского
отшельничества.
     €бо как писатель Я стал отшельником, и моЯ писательскаЯ жизнь проходила
в  полной изолЯции от всЯкого  мира литературы,  подобно тому  как  духовный
подвиг  какого-нибудь пустынника  совершалсЯ вдали от человеческих  жилищ  и
храмов. Њоей  пустыней  была всЯ огромнаЯ каменнаЯ Њосква, зимой холоднаЯ, в
серых  льдах,  а летом  душнаЯ,  в  синем  бензиновом  чаду.  Њое  понимание
писательства   --  не  как  общественного  служениЯ,   а  именно  как  формы
мистического подвига или  постоЯнной  отшельнической  молитвы -- освобождало
менЯ от  удручающих переживаний  по поводу отказов  журналами  печатать  мои
рассказы и  стихи. „а Я вскоре и перестал  их носить по редакциЯм. џ  писал,
как  говоритсЯ, "в  стол".  —ем и пополнил, не  знаЯ еще того, многотысЯчную
популЯцию графоманов, неудачников, шизофреников и  непризнанных гениев, коих
так  много на  ђуси  и которым  никогда  не  грозит, чтобы их труды  познали
печатный станок.
     ‡ачем все эти люди совершали свою безнадежную работу? ‚едь не только по
глупости или великому тщеславию. Џредставить только эти груды пожелтевшей от
времени бумаги,  на которых  графоманы и  непризнанные гении  мира начертали
свои сочинениЯ! Џросто оторопь берет...  џ хотел бы  сейчас  пропеть реквием
всем  мертворожденным рукописЯм  литературных неудачников всех  времен.  Ћни
желали, наверное, так  же, как и Я, быть  свободными в несвободном мире -- и
были свободными, уходЯ  в  свои медитации,  зафиксированные  на  пожелтевших
листах самой скверной бумаги. ‚  этой короткой  жизни,  прежде чем закончить
ее, они ничего плохого никому не сделали, в их помыслах и делах никакого зла
не было.
     €менно в этот период работы  "в  стол"  Я был,  как  бы  это сказать --
наиболее писателем, что ли.  Ќикогда  после  не  ощущал Я  такой радости  от
самого процесса работы. ѓде-нибудь  в  обшарпанной  строительной конторе, на
безвестной московской окраине,  глухой ночью, сидЯ над своими  рукописЯми, Я
испытал всю полноту жизни и ее глубокое, истинное счастье. Џодлинность моего
писательства была  в том,  что мне ничего, кроме самой этой работы, стало не
нужно.
     €так,  после  армии  Я  скоропалительно   женилсЯ,  бросил  училище  на
четвертом  курсе, стал работать ночным  сторожем, кочегаром, крановщиком  на
стройке...  ЏоследнЯЯ  профессиЯ  менЯ привлекала  тем, что,  забравшись  на
высоту  птичьего  полета,  в  кабину  крана,  Я  оказывалсЯ  в  великолепной
самоизолЯции,  столь необходимой длЯ  менЯ. ЌастоЯщаЯ отшельническаЯ  кельЯ!
Ћдновременно  Я мог зарабатывать деньги длЯ семьи. ђабота была не  трудна, а
когда со временем Я достиг некоторого мастерства,  то начала приносить мне и
настоЯщее удовлетворение.  ‡амечательное  было чувство,  когда,  поднимаЯ со
штабелЯ пЯтитонный  железобетонный  блок,  удавалось снЯть его стрелою крана
без рывка и раскачки, мЯгко и нежно, словно пушинку. €ли, подаваЯ на стропах
широкую плиту  перекрытиЯ, опустить ее на приуготовленное место, на раствор,
столь аккуратно и точно, что монтажникам, стоЯвшим  внизу наготове со своими
ломиками  в  руках,  уж  и не надо было  поправлЯть  эту  тЯжеленную  плиту,
подсовываЯ кривой  конец монтажки  под  край  и  сдвигаЯ  ее в ту  или  иную
сторону.
     ’акже было замечательно в паузах  между  монтажными  операциЯми,  когда
кран был никому не нужен,  развернутьсЯ  окнами кабины на  город и созерцать
необъЯтную,   терЯющуюсЯ   в    дымке    далекого    изломанного   горизонта
урбанистическую панораму. Ћгромное пространство в нагромождении бесчисленных
домов дыбилось,  ломалось  острыми  углами  под небом,  словно посылаЯ  туда
молчаливые, тщетные, бессмысленные угрозы...
     Љроме  кабины  башенного  крана,  вывешенной  в  поднебесье,  и  ночных
прорабских контор  на  стройках,  моими рабочими кабинетами в те  годы  были
пустые комнаты в необитаемых домах,  подлежащих  сносу, и  свободные, еще не
заселенные комнаты  в коммунальных  квартирах новостроек, а также  пустующие
художественные  мастерские под самыми крышами на ‘иреневом бульваре. ’ак  уж
получилось, что писать на  своей первой квартире, в пЯтиэтажной "хрущобе"  у
станции метро "ЊолодежнаЯ", на окраине Њосквы, Я никак не мог. Љвартира была
мала: две смежные комнаты, крохотнаЯ кухнЯ. Љроме менЯ  с женой и дочерью, в
ней вскоре стали жить моЯ младшаЯ сестра-студентка и парализованнаЯ матушка,
которую перевезли с „альнего ‚остока...
     ‘ловом, длЯ  моей писательской  деЯтельности  судьба  предоставлЯла мне
мало возможностей. Ќе только родственники -- весь окружающий  мир, казалось,
с осуждением  воспринимал  это мое  отчаЯнное решение. Љ тому  же  корейское
происхождение  как  бы всегда  оказывалось  причиной тайного  сомнениЯ  моей
судьбы, котораЯ начинала  впадать в недоверие к самой  себе, и  точно так же
вызывалась вопросительнаЯ мина на лицах у  всех,  кому становилось известно,
что  Я собираюсь  стать  русским писателем.  Ќет,  Я  не  мог  со всем  этим
справитьсЯ дома  и спокойно писать. ЏостоЯнно надо  было искать какое-нибудь
уединенное место, убежище, где Я мог бы без свидетелей разложить свои бумаги
и надолго склонитьсЯ над ними с карандашом в руке.
     Ќо,  побегав  по   разным  московским  углам  и  поработав   год-другой
крановщиком, Я почувствовал, что во мне все меньше остаетсЯ  желаниЯ писать.
Џорой физически трудно становилось сесть за стол.
     —ерез некоторое времЯ мне стало Ясно, что если Я не буду публиковатьсЯ,
если  не обрету писательской  профессии, а останусь навсегда крановщиком, то
во мне рано или поздно исчезнет желание писать.
     € тогда мне,  понЯвшему, что с ходу вскочить в поезд не удастсЯ, пришло
на ум поступать  в ‹итературный институт имени ѓорького. Ќе длЯ того,  чтобы
научитьсЯ  сочинЯть, а чтобы получить доступ в существующий клан литераторов
-- ‘оюз писателей. ‘ самого начала Я отдавал себе отчет, что ‹итинститут мне
нужен лишь как стартоваЯ площадка длЯ литературной карьеры.


        ’верской бульвар, 25

     Џожалуй, это единственный существующий  в  мире университет литературы,
где   обучаютсЯ    мастерству   прозаики,   поэты,   драматурги,    критики,
литературоведы,  художественные  переводчики  --  считай,  люди  почти  всех
литературных  профессий. Ќо  Я вовсе не уверен,  что ‹итинститут  совершенно
необходим длЯ  отечественной  и мировой  литературы.  Њои  сомнениЯ  рождены
непосредственной  практикой,  тем, что понЯл Я,  еще будучи  студентом этого
творческого вуза, а потом, годы спустЯ, преподавателем кафедры литературного
мастерства.
     Њожет  быть,  в  смысле  получениЯ  чисто  филологического  образованиЯ
институт  немало  дает  своим  питомцам,  и   "литературный  работник",  как
определЯетсЯ в  дипломе по графе  "специальность",  вполне  может состоЯтьсЯ
после  окончаниЯ ‹итинститута  --  редактор, переводчик,  журналист.  Ћднако
почему-то  в  дипломах  не  пишетсЯ прЯмо  и  открыто,  что человек  окончил
определенный факультет  и  стал, допустим, прозаиком или драматургом, поэтом
или  критиком.  Ќаверное, есть что-то  сомнительное  в  том,  чтобы называть
сочинительство  стихов или писание прозаических произведений  специальностью
подобно профессиЯм инженера или юриста.
     „а,  ‹итературный  институт  может подготовить литературных работников.
“никальных же художников там не воспитывают, да и такой задачи не может быть
поставлено. ’о  есть  никогда  и никоим  образом институт  не  способен  был
взрастить   в  своих   стенах   гениального  поэта  или   писателЯ.  ’аковое
противоречило  бы  самой природе  этого учебного заведениЯ.  ’ам постигалось
литературное  ремесло под эгидой определенной идеологии, институт официально
называлсЯ  идеологическим учебным  заведением.  ѓлавными  предметами  в  его
программе были историЯ  ЉЏ‘‘  и  марксистско-ленинскаЯ философиЯ.  Ђ длЯ нее
самобытный   гений,   выходЯщий   за   рамки   партийности,   был   Явлением
нежелательным.
     Ќо коль скоро литературных талантов и раньше на ђуси  проЯвилось немало
и все они как-то состоЯлись  без  ‹итературного  института, то  можно  смело
сделать вывод, что  обучать поэтов и писателей их ремеслу  в вузе  вовсе  не
обЯзательно.  Њало  того --  поЯвлению  высшего  художественного  таланта  в
институте  обЯзательно   сопутствовали  бы  некое  неблагополучие  судьбы  и
неминуемый конфликт  с  действительностью. €бо невозможным  было  совмещение
свободы  духа,  что  есть  главное  условие  длЯ  самовыражениЯ  таланта,  с
идеологическими установками данного литературного университета.
     Ћднако Я шесть  лет  проучилсЯ в  ‹итинституте, впоследствии  пЯть  лет
проработал  преподавателем и храню об  этих годах отнюдь не только горестные
воспоминаниЯ.  Њне приЯтно вспоминать о  художественном руководителе  нашего
семинара, старом  писателе ‚ладимире  ѓермановиче  ‹идине,  в особенности  о
встречах  с ним  вне институтских  занЯтий  (на  которых,  кажетсЯ, он и сам
слегка скучал) --  у него дома или на даче в  Џеределкине, или  в музее ‹ьва
’олстого, где наш профессор был своим человеком. ‘ удовольствием вспоминаю и
о некоторых моментах  семинарских занЯтий  уже со своими студентами, которым
Я, памЯтуЯ о  тоскливых часах собственных  семинарских штудий, старалсЯ дать
возможность больше говорить самим, чем слушать менЯ.
     Ќо  когда  сейчас Я думаю  о том,  что изо всей дюжины моих талантливых
семинаристов  ни один  так и не  стал профессиональным  писателем, то у менЯ
сразу же портитсЯ  настроение.  Џотому  что определенно  Я  чувствую на себе
какую-то вину за их незавидную литературную судьбу.
     ‚ годы  учебы  Я совсем  не  делал никаких попыток опубликоватьсЯ, хотЯ
писал  по-прежнему много  и постоЯнно. ‚  основном это были  рассказы. џ уже
чувствовал, что  кое-что  у  менЯ  начало  получатьсЯ.  —ерез  рассказы  мне
открылось, что самое главное длЯ  пишущего художественные  тексты,--  это не
тема, не выигрышный материал, даже не глубочайшаЯ философскаЯ мысль. ѓлавное
--  Язык.  ‘вой Язык, соответствующий единственному  духовному  феномену  --
твоему. € этот  Язык  Я с настойчивостью искал ощупью, полный неуверенности,
тревоги,  порою  с  обрушивающимсЯ на душу чувством  безнадежности и  полной
жизненной катастрофы. Ћ, каким неосуществимым представлЯлось тогда это дело!
Њежду тем  житейскаЯ сторона,  семьЯ  и  дом мой  пришли  в  самое плачевное
состоЯние. ЏерваЯ жена моЯ,  кореЯнка, женщина послушнаЯ,  нетребовательнаЯ,
не проЯвлЯла никакой  инициативы в крутой  жизненной борьбе и  только как бы
молчаливо  и  выжидательно  следила  за моими действиЯми со стороны.  Ѓудучи
по-своему стойкой и  терпеливой женщиной, в классическом восточном варианте,
она никогда не позволЯла  себе упрекнуть менЯ в  чем-нибудь или  хотЯ бы раз
пожаловатьсЯ на жутчайшую нужду и  убогость нашего семейного быта. Њного лет
она  хозЯйничала в двухкомнатной  квартирке,  где столик  с  тумбой,  полки,
скамейка -- всЯ кухоннаЯ меблировка была  изготовлена из древесно-стружечной
плиты,  которую  мы с моим  другом ‚алерием  Љостионовым  унесли с ближайшей
стройки. „ома мы разметили ее  и, порезав на  куски,  сколотили  необходимую
кухонную мебель, книжную  полку  и  письменный стол.  ‘пали мы  на пружинном
матраце, к  которому Я  приделал  самодельные  деревЯнные  ножки.  Ћт  нашей
бедности и тоски, наверное, в щелЯх деревЯнной части матраца завелись клопы,
а  на кухне забегали  тараканы. Ћ,  эти твари  немедленно заводЯтсЯ там, где
влачит свое существование беднота мира! џ вел свирепую борьбу с супостатами,
но успехи у менЯ были переменные. Џорой клопы доводили менЯ до отчаЯниЯ. Ћни
искусывали ночью мою  маленькую дочь так, что бедное тельце ее, ножки, ручки
и даже лицо покрывались красными волдырЯми.
     € вот наступило такое  времЯ,  когда  Я вдруг  почувствовал,  что почти
сломлен, продолжать  дальше подобную  жизнь,  стараЯсь  не замечать всей  ее
страшной и мелочной подлости, Я не в  силах.  Ћднажды на  зачетах, собираЯсь
уже идти  отвечать профессору, Я  машинально  полез в карман куртки  достать
носовой платок, хотел вытереть лоб  -- и вдруг увидел, что достал из кармана
вовсе  не платок,  а  красные  штанцы  своей  дочки-малышки. € вспомнил, что
утром, отведЯ девочку в детский сад, Я переодел ее в сухое, а мокрое сунул в
карман куртки и забыл об этом. ‚ечером в институте сие обнаружилось...
     Њой  друг ‚алерий Љостионов в то времЯ уехал  из Њосквы на  заработки в
далекую сибирскую страну ’уву. Џриехав оттуда  зимой 70-го  года по каким-то
делам в Њинистерство строительства, он зашел к нам и увидел, до какой  жизни
Я дошел, сидЯ  на  шее своей жены,  котораЯ зарабатывала в  ателье портнихой
совсем крохи,  и  мы иногда  почти  голодали. џ же,  не  обращаЯ ни  на  что
вниманиЯ,  училсЯ  и  писал про  жаркий  воздух  и  текучее волнистое марево
‘альских степей...  ‚алерий  Љостионов предложил мне  поехать к нему в ’уву,
чтобы Я там поработал на башенном кране.
     „оведенный до отчаЯниЯ, Я был  на все согласен. € вот в феврале, вскоре
после  визита к нам  ‚алериЯ, Я заработал немного денег, выпустив плакатик в
медицинском  издательском  бюро, половину оставил жене,  на другую  половину
купил билет на самолет и отправилсЯ в далекую страну ’уву.


        Џуть в никуда

     Ќикаких   денег  Я  не  заработал   на  строительных   участках   моего
друга-начальника в ’уве. “ж больно было  холодно на стройках, и друг пожалел
менЯ,  оставил у себЯ в  теплом  доме,  где Я  начал работать  над  повестью
"‹уковое поле" --  часть перваЯ,-- а также готовил обеды на всю его семью из
замечательной  телЯтины,   замороженной   целыми  тушами,  замороженной   же
рыбы-хариуса,  придумывал соусы к мЯсу из  заледеневших Ягод  облепихи. ќтих
экзотических продуктов заготовлено  было у друга достаточно, ими была набита
всЯ серебристаЯ  от инеЯ веранда, котораЯ в зимнее  времЯ использовалась как
холодильник.
     „руг  дал  мне  заработать  на  обратную дорогу  тем, что  заказал  длЯ
украшениЯ  строительного участка нарисовать  гигантский  портрет  ‹енина  --
шесть метров  в  высоту и  четыре в ширину. €  Я такой портрет  нарисовал на
фанерных щитах и получил за это несколько сотен рублей -- немалые деньги длЯ
того времени.  Ђ вернувшись в Њоскву после двухмесЯчного отсутствиЯ, Я узнал
от жены, что скоро второй раз стану отцом.
     ‘ рождением второго ребенка стало совсем худо. †ена в роддоме застудила
почки, и у нее началсЯ туберкулезный процесс. Ћна стала подолгу  пребывать в
больницах, в  специальных санаториЯх, а  Я оставалсЯ  дома с двумЯ дочерьми,
одна из которых только что пошла в школу, а втораЯ,  младшаЯ, едва научилась
ходить. Ќо она  гораздо увереннее чувствовала себЯ не в стоЯчем положении, а
в ползучем, и часто бывало, что малышка моЯ вползала под письменный стол, за
которым  Я  работал,  и  там  засыпала, обнЯв  мою  ногу и прижавшись к  ней
головою. Ђ Я в это времЯ писал  какие-то слова, которые почему-то имели  длЯ
менЯ большее значение,  чем радость  простой жизни, покой  семьи и  здоровье
скромной, терпеливой жены.
     џ снова пыталсЯ заработать  на телевидении, но как-то плохо это у  менЯ
получалось. "Ѓольничных" денег жены было  Явно маловато  длЯ выживаниЯ нашей
семейки.  Ћднажды дошло до крайности -- денег не оказалось даже на еду, и  Я
срочно собрал все бутылки из-под  вина, накопленные на балконе  за несколько
лет, набил ими рюкзак и понес в пункт приема стеклотары.
     ‚ ближайшем  пункте оказалсЯ  выходной,  и Я  вынужден  был  поехать на
троллейбусе к  дальнему  продовольственному  магазину,  где  также принимали
пустые бутылки.  Ќикаких  денег у  менЯ  в  кармане  не оказалось,  так  что
пришлось  ехать  "зайцем". Љогда Я  подъехал к магазину, то  еще издали,  от
остановки, увидел, что у ларька  приемки стеклотары хлопочет женщина в синем
халате -- закрывает деревЯнным  щитом окно  и навешивает  висЯчий  замок.  џ
понЯл,  что опоздал,--  приемный пункт закрывалсЯ, времЯ уже  было вечернее.
Ѓез какой-либо  надежды подошел к двери и,  движимый  одним лишь отчаЯнием и
крайним ожесточением (к  себе,  к  одному только  себе!), открыл ее  и вошел
внутрь помещениЯ.  ’ам было  полутемно, горела голаЯ  электрическаЯ лампочка
под потолком,  и  приемщица,  полнаЯ, не стараЯ еще, склонившись над столом,
что-то писала. ЏоднЯв голову, она с молчаливым вопросом в глазах  уставилась
на менЯ. € Я неуверенным голосом, заикаЯсь, спросил, не может ли она принЯть
у  менЯ посуду. Ќа что приемщица  вполне  спокойно  предложила мне  пройти в
соседнее складское помещение и самому выложить на стол все мои бутылки... Ќа
вырученные деньги Я смог купить в том же продовольственном  магазине  хлеба,
молока и пачку черного китайского чаЯ...
     Ќа  другое утро Я сидел на кухне  один  и смотрел в  окно. Џеред  нашим
длинным  пЯтиэтажным  домом  находилсЯ такой  же  длинный "хрущевский  дом".
Љартина, раскрывавшаЯсЯ перед глазами, была удручающе убогой и бездарной. Ќа
широкой  плоской стене -- одинаковые квадратные  окна. ‚  них  кое-где видны
какие-то  люди... Ќо  небо  над прЯмой крышей соседнего  дома было  чудесной
голубизны и бездонности, как и всегда! ѓде-то в комнатах звучали голоса моих
домашних --  девочки ссорились и пищали, мать увещевала их. џ  вслушивалсЯ в
эти привычные мирные звуки, смотрел в пустое голубое небо и загадывал.  …сли
поЯвЯтсЯ в створе окна какие-нибудь птицы -- вороны, голуби или воробьи -- и
пролетЯт справа налево, то принЯтое вчера решение ни к чему не приведет, и Я
все же погибну. Ђ если  в экране окна  птицы пролетЯт слева направо, то  все
будет хорошо,  Я добьюсь  своего и  спасу мою маленькую  семейку... € птицы,
надо  сказать, пролетели слева  направо,  слава Ѓогу,-- несколько молчаливых
черных ворон самого будничного вида.
     ‚  один из  дней,  когда  Я  сидел с детьми дома,  а жена  находилась в
больнице, вдруг раздалсЯ телефонный звонок...  ‡вонил мне грузин ., который
заканчивал ‹итинститут.  џ раньше видел его, но почти не был знаком, никогда
с  ним не общалсЯ -- длинный белобрысый  грузин  с  платиновыми зубами,  про
которого говорили, что  его дЯдЯ -- крупнейший правительственный  деЯтель  в
Љремле.  .  изложил  мне  по  телефону  деловое  предложение:  чтобы  Я  по
подстрочнику сделал художественный перевод его дипломной работы -- повесть и
рассказы... ‡а что  он обещал "лично из мой  карман" заплатить мне по двести
рублей  за авторский лист...  ’огда это были неслыханные  деньги длЯ менЯ. џ
спокойным голосом,  чтобы  не  спугнуть  его,  попросил  приехать  ко  мне и
привезти рукопись.
     ’ак поЯвилсЯ  в  моем доме  этот плоский и длинный, как фитиль, ., мой
первый литературный  работодатель,  благодетель  и  слегка  жуликоватый,  но
вполне добрый ангел, в то самое драматическое длЯ нас времЯ выручивший менЯ.
‚озникнув на  пороге,  он торжественно  протЯнул  мне скатанную  в  трубочку
рукопись. Ќо  она  оказалась написанной по-грузински! џ удивилсЯ: а  где  же
русский  подстрочный перевод?  Ќа  что .  объЯвил  мне,  что подстрочник не
понадобитсЯ,  потому  что:   "џ  сам   буду  читать  по-грузински,  говорить
по-русски,  а  ты  слушай  и  быстро-быстро  переводи.  Ќа  грузинском   это
великолепный текст, дорогой Ђнатолий!  ‘лушай, Я великий  писатель Ђджарии".
Џришлось записывать за ним  кое-как  передаваемый  на ломаном русском, порой
едва понЯтный  по  смыслу "великолепный текст"  великого писателЯ Ђджарии. џ
потом обрабатывал и, чего там скрывать, порой писал что-то от  себЯ,  потому
что  в произведениЯх  . было  много несуразностей  (или устный  перевод был
таким?), и Я, чтобы добросовестно отработать  деньги, исправлЯл как мог  все
эти места.
     Џравда, он не сразу хотел отдать честно заработанные мною деньги! Љогда
Я сделал и передал ему свою работу, грузин . стал бегать от менЯ, прЯтатьсЯ
и  хотел,  видимо,  как-нибудь увильнуть.  Ќо Я  узнал  его домашний адрес и
послал  ему  длинную  телеграмму,  в  которой  пригрозил,  что  если  он  не
соблаговолит  мне  заплатить, то  Я пойду на кафедру творчества, заберу свой
перевод и таким образом не дам ему защитить дипломную работу. € буквально на
следующий  день . принес мне домой деньги.  џ тогда не стал их считать  при
нем, а он как раз и надул менЯ на сотню рублей -- этот рыжий грузин никак не
мог, очевидно, обойтись без того, чтобы не сжульничать.
     Ћн  мне  рассказывал, что у  него в  Ђджарии имеетсЯ двухэтажный  дом и
гектар мандариновой рощи, доход с которой каждый год составлЯет примерно два
чемодана  денег... Љогда с  моей  помощью  . успешно защитил свою дипломную
работу,  то  на радостЯх устроил  банкет в  дорогом ресторане  "Њинск", куда
пригласил  всех,  кто  только   попалсЯ  ему  в  ‹итинституте,--  студентов,
канцелЯрских   работников,  преподавателей,   аспирантов,   самого   ректора
института Џименова, руководителей  семинаров.  „ело происходило  летом, было
времЯ  каникул,  и  поэтому  народу набралось  на  пиршество  всего  человек
семьдесЯт. ЉажетсЯ,  . был несколько огорчен этим обстоЯтельством. Џотратил
он на банкет столько,  что этого хватило бы  мне, наверное, года  на три или
даже четыре.
     Ђ затраты на мои переводы  . возместил с лихвой: он напечатал рассказы
в  еженедельнике   "‹итературнаЯ  ђоссиЯ"  и  в  журнале  "Ћгонек",  повесть
опубликовал в журнале "ЊолодаЯ гвардиЯ", затем издал ее миллионным тиражом в
"ђоман-газете". Ћчевидно, мои переводы и "редактура" не очень  испортили их,
раз они  были напечатаны в  таких  престижных изданиЯх... Ђ  мои собственные
рассказы и повести, увы, по-прежнему нигде не хотели печатать!
     Џостепенно мне стало представлЯтьсЯ, что какие-то могущественные тайные
силы стоЯт на  моем пути  и злонамеренно не допускают менЯ к  публикациЯм  в
журналах.  џ даже стал  как будто  бы ощущать  на  себе  чье-то  пристальное
незримое  внимание,  улавливать чью-то  насмешливую  ухмылку... ‘ловом,  Я с
тоски начал по-настоЯщему сходить  с ума. Њне все труднее становилось просто
зайти  в какой-нибудь журнал или даже  позвонить  туда. Ѓедные  редакторы  и
редактрисы! …сли  бы знали они, какие  только  проклЯтиЯ не посылал  Я на их
головы! Њного лет спустЯ, когда менЯ стали  печатать и Я даже обрел какую-то
известность, с этими же редакторами мне пришлось иметь дела, и с  некоторыми
из них  Я  подружилсЯ. €  узнал,  что ничего  сверхъестественно чудовищного,
дьЯвольского нет в существе по имени "редактор", что он более обездолен, чем
даже плохонький писателишка...


        ‚ыход из подпольЯ

     €  все  же что-то  начало помаленьку  изменЯтьсЯ в  отношении  менЯ  со
стороны внешнего мира. Љак бы прошла его абсолютнаЯ глухота и неотзывчивость
к  моим литературным  воплениЯм. ‚ редакциЯх некоторых журналов,  таких, как
"„ружба народов" и  "Њосква", со мною стали разговаривать более внимательно,
чем раньше. € рукописи стали возвращать не сразу -- с полным и окончательным
отказом,-- а с некоторой нерешительной задержкой. Џорой эти задержки длились
по году. € в журналах стали просить, чтобы Я приносил другие свои сочинениЯ.
‚се это было длЯ менЯ новым, обнадеживающим...
     Ћднако и уверенность  моЯ в собственные силы укреплЯлась. џ читал вслух
свои рассказы  на каких-то московских литературных вечеринках с чаем, легким
вином, с дешевой колбасой  на закуску и  неизменно имел успех. Љакие-то дамы
поЯвлЯлись,   с  умными  глазами  и  приЯтными  манерами,  которые  начинали
внимательно   расспрашивать  менЯ   и  предлагать  знакомства  с  некоторыми
московскими мэтрами  литературы. џ  охотно  шел  на эти знакомства,  хотЯ  и
убеждалсЯ  каждый  раз, насколько  они докучливы длЯ самих этих значительных
лиц  и бесполезны длЯ менЯ. Њэтры  смотрели в мою сторону с плохо скрываемой
досадой, подозрительно, словно полагали, что Я  пришел к  ним просить денег.
Ќо Я  быстро разобралсЯ, что к чему, и  в посещениЯх подобного рода разгадал
некое поведенческое проЯвление культурно-стадного инстинкта. Ќадо, надо было
шастать за добычей по московским  литературным саваннам и  джунглЯм! € не  в
одиночку, но обЯзательно в свите какого-нибудь заметного льва.  € если вожак
бывал уже несколько облезлым, глуховатым или беззубым, это не имело большого
значениЯ. ‹ишь бы тебе  оказатьсЯ в львином  прайде. €бо литературный  ареал
Њосквы давно  был поделен  между стаЯми,  и  существование каждой  шло почти
независимо  от  других.  €ногда могло  получитьсЯ  и  так,  что  никогда  не
пересекались  пути-дороги   какой-нибудь  ѓ-ской  группировки  с  …-ской,  и
литературные прихвостни, кормившиесЯ в  каждом  из этих  прайдов, ухватывали
свои куски  в разных издательствах, в разных журналах, всю жизнь ни  разу не
сталкиваЯсь друг с другом.
     Ћдиночек практически не было. Ћдиночки не выживали.
     „есЯть лет Я старалсЯ избегать участиЯ в подобной охоте, но  постепенно
пришел к выводу, что в одиночку мне  не добитьсЯ толку. Ќа исходе десЯти лет
после того, как Я начал  заниматьсЯ литературой, исподволь накопилась в моей
душе  огромнаЯ усталость.  Њое  первоначальное желание, заставившее пойти по
этому пути, за прошедшее  времЯ постепенно видоизменилось. € если прежде мне
хотелось писать,  чтобы уйти  в мир  слов  от реального социума,  то  теперь
пришло  желание обЯзательно опубликовать  в этом социуме то,  что было  мною
написано. џ  понЯл,  что моЯ  жестокаЯ борьба за право и возможность  писать
плавно  переходит  в  не  менее  жестокую  борьбу  за  право  и  возможность
печататьсЯ.
     ‚ нашем доме подобрались в основном  жильцы среднего советского класса:
инженеры, интеллигенты-гуманитарии,  военные  чиновники  невысокого ранга. џ
попал в этот дом потому,  что отец дал мне денег на первый  взнос в жилищный
кооператив.  ‘оседЯми по лестничной площадке оказались симпатичные старик со
старухой,   еврейскаЯ  семьЯ,   муж  был  художником-акварелистом,  жена  --
писательницей,  писавшей на идиш.  ‘овпадение по интересам оказалось двойным
-- Я ведь  был в  какой-то  мере  художником, ну  и писателем  тоже... Ћдним
словом, Я и моЯ  корейскаЯ семейка в  скором времени подружились с  соседЯми
ѓоршманами.
     Ќа  протЯжении многих лет они  могли наблюдать за  моими драматическими
коллизиЯми  с  действительностью.  ‹юди  отзывчивые  и  сами пережившие  все
неизбежные стадии художнической безвестности и неприкаЯнности, ѓоршманы  как
могли помогали мне в  моей схватке  с житейской рутиной, поддерживали во мне
боевой дух.
     ѓолубоглазаЯ ира ѓригорьевна учила  менЯ ухаживать за больными детьми,
варить особенно питательную  кашу из овсЯнки, выслушивала  мое  чтение --  Я
читал ей  кое-какие свои рассказы. Њуж ее,  тщедушный и болезненный  старик,
прекрасный  акварелист Њендель  ѓоршман, также  уделЯл  мне много  вниманиЯ,
подбадривал  и  вселЯл в мою слабеющую  душу всЯческую  надежду.  Ћднажды он
предоставил  мне на целую зиму свою художественную мастерскую, расположенную
на ‘иреневом бульваре, и Я мог там уединЯтьсЯ, чтобы вдали от семейных дрЯзг
творить  свои   бесполезные  пока   "нетленки".   Ќе   представлЯлось,   что
когда-нибудь они смогут принести хоть какую-н