только рабочее время, но и то (для меня) такие люди - положительные герои. У меня не хватило бы воли заниматься этим, да и что тут приятного! Тем более что картина может получиться удручающая. Стоит ли без особой на то нужды терять самоуважение? Одно дело упрекать себя за неорганизованность, за неумение регламентировать свою жизнь, и другое - знать все это про себя в часах и минутах. Когда мы искренне уверены, что стараемся сделать как можно больше, добросовестно вкалываем, и вдруг нам преподносят, что полезной-то работы было, может, час-полтора, а остальное ушло, расползлось, просыпалось на беготню, разговоры, ожидание, бог знает куда. А ведь дорожили каждой минутой, отказывали себе в отдыхе, в развлечениях... Появились специалисты по экономии времени, специальные методические пособия. Больше всего занимаются этим для руководителей предприятий. Подсчитано, что их время самое дорогое. Научный наставник американских менеджеров Питер Друкер рекомендует каждому руководителю вести точную регистрацию своего времени, оговариваясь, что это весьма трудно и что большинство людей такой регистрации не выдерживает: "Я заставляю себя обращаться с просьбой к моему секретарю через каждые девять месяцев вести учет моего времени в течение трех недель... Я обещаю себе и обещаю ей письменно (она настаивает на этом), что я не уволю, когда она принесет результаты. И тем не менее, хотя я делаю это в течение пяти или шести лет, я каждый раз вскрикиваю: "Этого не может быть, я знаю, что теряю много времени, но не может быть, чтобы так много..." Хотел бы я увидеть кого-либо с иными результатами подобного учета!" Питер Друкер уверен, что вызова его никто не примет. Он профессионал и знает это на своем опыте мужественного человека. Решиться на такой анализ способны немногие. Это требует больших усилий души, чем исповедь. Открыться перед богом легче, чем перед людьми. Нужно бесстрашие, чтобы предстать перед всеми и перед собой со своими слабостями, пороками, пустотой... Друкер прав, - рассматривать себя пристально и беспощадно умели разве что такие люди, как Жан-Жак Руссо или Лев Толстой. Здесь, конечно, речь идет о меньшем - увидеть свое профессиональное "я", но и на это отваживаются единицы. Любищев не был администратором, организатором: ни его должность, ни окружающие люди не требовали от него подобного режима. У него не было возможности препоручить регистрацию своего времени секретарше. Мало того, что он вел самолично каждодневный учет, - он сам подводил итоги, беспощадно подробные, ничего не утаивая и не смягчая, составлял планы, где старался распределить вперед, на месяц, каждый свой час. Словом, вся его система сама по себе требовала изрядного времени. Спрашивается - чего ради стоило ее вести? Какой смысл имело обрекать себя на эту добровольную каторгу? - недоумевали его друзья. Он отделывался весьма общим ответом: "Я к этой системе учета своего времени привык и без этой системы работать не могу". Но для чего было привыкать к этой системе? Для чего было создавать ее? То есть для чего она вообще нужна и полезна деловому человеку - это понятно, общие рекомендации нам всегда понятны, но вот почему именно он, Любищев, пошел па это, что его заставило? ГЛАВА ШЕСТАЯ, В КОТОРОЙ АВТОР ХОЧЕТ ДОБРАТЬСЯ ДО ОСНОВ, ПОНЯТЬ, С ЧЕГО ВСЕ НАЧАЛОСЬ В 1918 году Александр Любищев ушел из армии и занялся чисто научной работой. К этому времени он сформулировал цель своей жизни: создать естественную систему организмов. <em> "Для установления такой системы необходимо отыскать что-то аналогичное атомным весам, что я думаю найти путем математического изучения кривых в строении организмов, не имеющих непосредственно функционального значения... - так писал Александр Александрович в 1918 году, - математические трудности этой работы, по-видимому, чрезвычайно значительны... К выполнению этой главной задачи мне придется приступить не раньше, чем через пять лет, когда удастся солиднее заложить математический фундамент... Я задался целью со временем написать математическую биологию, в которой были бы соединены все попытки приложения математики к биологии". </em> В те годы идеи его были встречены прохладно. А надо заметить, что Таврический университет в Симферополе, куда приехал работать Любищев в 1918 году, собрал у себя поистине блестящий состав: математики Н. Крылов, В. Смирнов, астроном О. Струве, химик А. Байков, геолог С. Обручев, минералог В. Вернадский, физики Я. Френкель, И. Тамм, лесовод Г. Морозов, естественники Владимир и Александр Палладины, П. Сушкин, Г. Высоцкий и, наконец, учитель Любищева, человек, которого он почитал всю жизнь, - Александр Гаврилович Гурвич. Сомнения корифеев не смутили молодого преподавателя. С годами уточнялись подходы, кое-что приходилось пересматривать, но общая задача не менялась - раз начав, он всю жизнь следовал поставленной цели. Согласно легенде, Шлиману было восемь лет, когда он поклялся найти Трою. Пример со Шлиманом широко известен еще и потому, что подобная прямолинейная пожизненная нацеленность - в науке редкость. Любищев в двадцать с лишним лет, начиная свою научную работу, тоже точно знал, чего он хочет. Счастливая и необычная судьба! Он сам сформулировал программу своей работы и предопределил тем самым весь характер своей деятельности фактически до конца дней. Хорошо ли это - так жестко запрограммировать свою жизнь. Ограничить. Надеть шоры. Упустить иные возможности. Иссушить себя... А вот оказывается, и это примечательно, что судьба Любищева - пример полнокровной, гармоничной жизни, и значительную роль в ней сыграло неотступное следование своей цели. От начала до конца он был верен своему юношескому выбору, своей любви, своей мечте. И сам он себя считал счастливым, и в глазах окружающих жизнь его была завидна своей целеустремленностью. Двадцатитрехлетний Вернадский писал, что ставит себе целью быть "возможно могущественнее умом, знаниями, талантами, когда мой ум будет невозможно разнообразно занят..." И в другом месте: "Я вполне сознаю, что могу увлечься ложным, обманчивым, пойти по пути, который заведет меня в дебри; но я не могу не идти по нему, мне ненавистны всякие оковы моей мысли, я не могу' и не хочу заставить ее идти по дорожке, практически важной, но такой, которая не позволит мне хоть несколько более понять те вопросы, которые мучают меня... И это искание, это стремление - есть основа всякой научной деятельности; это только позволит не сделаться какой-нибудь ученой крысой, роющейся среди всякого книжного хлама и сора; это только заставляет вполне жить, страдать и радоваться среди ученых работ ...ищешь правды, и я вполне чувствую, что могу умереть, могу сгореть, ища ее, но мне важно найти, и если не найти, то стремиться найти ее, эту правду, как бы горька, призрачна и скверна она ни была". Они всегда волнуют, эти молодые клятвы: Герцен, Огарев, Кропоткин, Мечников, Бехтерев - поколения русских интеллигентов клялись себе посвятить жизнь борьбе за правду. Каждый выбирал свой путь, но нечто общее связывало их, таких разных людей. Это не сведешь к преданности, допустим, науке, да и никто из них не жил одной наукой. Они все занимались и историей, и эстетикой, и философией. История нравственных исканий русских писателей известна. У русских ученых была не менее интересная и глубокая история этических поисков. Но одно дело поклясться в верности науке, пусть своей любимой науке, а другое - поставить себе конкретную цель. А если Трои не было? Если она рождена фантазией Гомера? Значит, жизнь, потраченная Шлиманом на поиск, уйдет впустую? А если цель, поставленная Любищевым, недостижима, в принципе недостижима? Если где-то лет через двадцать окажется, что создать такую естественную систему организмов невозможно? Или что современный математический аппарат для этого не годится? Тогда, выходит, все эти годы ушли зазря, цель была ложной, вместо цели - бесцельность. Ну что же, риск? Нет, тут пострашнее, чем риск, тут па карту ставилась будущность, талант, надежды - лучшее, что есть в человеческой жизни. Кто знает, сколько таких мечтателей сгинуло, не одолев несбыточных целей! Фанатичность, нетерпимость, аскетизм - чем только не приходится платить ученым за свою мечту! Одержимость в науке - вещь опасная: может, для иных натур - необходимая, неизбежная, но уж больно велики издержки; люди одержимые причинили немало вреда науке, одержимость мешала критически оценивать происходящее даже таким гениям, как Ньютон, - достаточно вспомнить несправедливости, причиненные им Гуку. В молодости положительным героем для Любищева был Базаров с его нигилизмом, рационализмом. Многие однокашники Любищева подражали в те годы Базарову. Вот, между прочим, пример активного воздействия литературного героя не на одно, а на несколько поколении русской интеллигенции! Подобно Базарову, в молодости они считали стоящими естественные науки, а всякую историю и философию - чепухой. Между прочим, литературу - тоже. Молодой Любищев признавал литературу лишь как средство для лучшего изучения иностранных языков: "Анну Каренину" он читал по-немецки, "так как переводной язык легче оригинального". Все было подчинено биологии, что не способствовало - отбрасывалось. Он мечтал стать подвижником и действовал по банальным рецептам героизма: прежде всего работа, все для дела, во имя дела разрешается пожертвовать чем угодно. Дело заменяло этику, определяло этику, было этикой, снимало все проблемы бытия, философии, ради дела можно было пренебречь всеми радостями и красками мира. Взамен он получал превосходство самопожертвования. Это был знакомый нам культ науки. Биологическая задача, которой он служил, была достаточно важной, остальное его не касалось. Наука требовала максимальных усилий, жесточайшего самоограничения. Либо - либо. Обычная крайность. Либо - святой, герой, либо - обыватель, мироед, личность по всем статьям недостойная. У нас середины не бывает. Если не можешь служить примером, идеалом, тогда уж все равно - быть ли обманщиком или честным ученым, интересоваться искусством пли быть невеждой, хамом... Признается лишь совершенство, а то, что человек добросовестный, порядочный, - этого мало. Любищев начинал обыкновенно - как все в молодости, он жаждал совершить подвиг, стать Рахметовым, стать сверхчеловеком. Лишь постепенно он пробивался к естественности - к человеческим слабостям, он находил силы идти еще дальше, забираться все круче - к человечности, к самой что ни на есть простой человечности. Понадобились годы, чтобы понять, что лучше было не удивлять мир, а, как говорил Ибсен, жить в нем. Лучше и для людей, и для той же науки. Преимущество Любищева состояло в том, что он понимал такие вещи намного раньше остальных. Помогла ему в этом его же работа. Она потребовала... Но, впрочем, это было позднее, на первых же порах она требовала, по всем подсчетам, - а Любищев любил и умел считать, - сил, несоизмеримых с нормальными, и времени больше, чем располагает человек в этой жизни, этак лет двести. То есть он, конечно, был уверен, что одолеет, но для этого надо было откуда-то взять добавочные силы и добавочное время. ГЛАВА СЕДЬМАЯ - О ТОМ, С ЧЕГО НАЧИНАЛАСЬ СИСТЕМА <em> "...Я сходен с гоголевским Акакием Акакиевичем, для которого переписка бумаг доставляла удовольствие... В научной работе я с удовольствием занимаюсь усвоением новых фактов, чисто технической работой и проч. Если прибавить к этому мой оптимизм, унаследованный мной от моего незабвенного отца, то и получится, что я писал "под спуд" многое, на публикацию чего я вовсе не рассчитывал. Конспектирование серьезных вещей я делаю очень тщательно, даже теперь я трачу на это очень много времени. У меня накопился огромный архив. При этом для наиболее важных работ я пишу конспект, а затем критический разбор. Поэтому многое у меня есть в резерве, и когда оказывается возможность печатать, все это вытаскивается из резерва, и статья пишется очень быстро, т. к. фактически она просто извлекается из фонда. В моей молодости мой метод работы приводил к некоторой отсталости, так как я успевал прочитывать меньше книг, чем мои товарищи, работавшие с книгой более поверхностно. Но при поверхностной работе многое интересное не усваивается и прочтенное быстро забывается. При моей же форме работы о книге остается вполне отчетливое, стойкое впечатление. Поэтому с годами мой арсенал становится гораздо богаче арсенала моих товарищей". </em> С годами вырисовывались преимущества не только этого приема, но и многих других методов его работы. Как будто все у него было рассчитано и задумано на десятилетия вперед. Как будто и долголетие его тоже было предусмотрено и входило в его расчеты. Все его планы, даже самый последний, пятилетний план, составлялись им из предположения, что надо прожить по крайней мере до ста лет. Но до этого далеко - пока что он стремится использовать каждую минуту, любые так называемые "отбросы времени": поездки в трамваях, в поездах, заседания, очереди... Еще в Крыму он обратил внимание на гречанок, которые вязали на ходу. Он использует каждую пешую прогулку для сбора насекомых. На тех съездах, заседаниях, где много пустой болтовни, он решает задачки. Он устанавливает, что на малые расстояния: два-три километра - лучше ходить пешком, не тратя времени и нервов на ожидание транспорта. Пешком выгоднее и потому, что все равно необходимы прогулки. Утилизация "отбросов времени" у него продумана до мелочей. При поездках - чтение малоформатных книг и изучение языков. Английский язык он, например, усвоил главным образом в "отбросах времени". <em> "Когда я работал в ВИЗРе, мне приходилось часто бывать в командировках. Обычно в поезд я забирал определенное количество книг, если командировка предполагалась быть длительной, то я посылал в определенные пункты посылку с книгами. Количество книг, бравшихся с собой, исчислялось исходя из прошлого опыта. Как распределялось чтение книг в течение дня? С утра, когда голова свежая, я беру серьезную литературу (по философии, по математике). Когда я проработаю полтора-два часа, я перехожу к более легкому чтению - историческому или биологическому тексту. Когда голова уставала, то берешь беллетристику. Какие преимущества дает чтение в дороге? Во-первых, не чувствуешь неудобства в дороге, легко с ним миришься; во-вторых, нервная система находится в лучшем состоянии, чем в других условиях. Для трамваев у меня тоже не одна книжка, а две или три. Если едешь с какого-либо конечного пункта (напр., в Ленинграде), то можно сидеть, следовательно, можно не только читать, но и писать. Когда же едешь в переполненном трамвае, а иногда и висишь, то тут нужна небольшая книжечка и более легкая для чтения. Сейчас в Ленинграде много народу читает в трамваях". </em> Но "отбросов" по мере использования оставалось все меньше. А между тем времени требовалось все больше. Углубление работы приводило к ее расширению. Надо было всерьез браться за математику. Затем пришла очередь философии. Он убеждался в многообразии связей биологии с другими науками. Систематика, которой он занимался, способствовала его критическому отношению к дарвинизму, особенно к теории естественного отбора как ведущего фактора эволюции. Он не боялся обвинения в витализме, идеализме, но это требовало изучения философии. Поздно, но он начинает понимать, что ему не обойтись без истории, без литературы, что зачем-то ему необходима музыка... Надо было изыскивать все новые ресурсы времени. Ясно, что человек не может регулярно работать по четырнадцать-пятнадцать часов в день. Речь могла идти о том, чтобы правильно использовать рабочее время. Находить время внутри времени. Практически, как убедился Любищев, лично он в состоянии заниматься высококвалифицированной работой не больше семи-восьми часов. Он отмечал время начала работы и время окончания ее, причем с точностью до пяти минут. <em> "Всякие перерывы в работе я выключаю, я подсчитываю время нетто, - писал Любищев. - Время нетто получается гораздо меньше количества времени, которое получается из расчета времени брутто, то есть того времени, которое вы провели за данной работой. Часто люди говорят, что они работают по 14-15 часов. Может быть, такие люди существуют, но мне не удавалось столько проработать с учетом времени нетто. Рекорд продолжительности, моей научной работы 11 часов 30 мин. Обычно я бываю доволен, когда проработаю нетто 7-8 часов. Самый рекордный месяц у меня был в июле 1937 года, когда я за один месяц проработал 316 часов, то есть в среднем по 7 часов нетто. Если время нетто перевести во время брутто, то надо прибавить процентов 25-30. Постепенно я совершенствовал свой учет и в конце концов пришел к той системе, которая имеется сейчас... Естественно, что каждый человек должен спать каждый день, должен есть, то есть он тратит время на стандартное времяпрепровождение. Опыт работы показывает, что примерно 12-13 часов брутто можно использовать на нестандартные способы времяпрепровождения: на работу служебную, работу научную, работу общественную, на развлечения и т. д." </em> Сложность планирования была в том, как распределить время дня. Он решил, что количество отпускаемого времени должно соответствовать данной работе. То есть кусок дневного времени для работы над, допустим, оригинальной статьей не должен быть очень мал или слишком велик. Планировать - значит подбирать время, создавать ритм, гармонию. На свежую голову, надо заниматься математикой, при усталости - чтением книг. Надо было научиться отстраняться от окружающей среды, чтобы три часа, проведенные за работой, были чистой работой без пауз, - не отвлекаться, не думать о постороннем, не слышать разговоров сотрудников, звонков, смеха, радио... Система могла существовать при постоянном учете и контроле. План без учета был бы нелепостью, вроде той, что совершают в некоторых институтах, планируя без заботы о том, можно ли выполнить этот план. Надо было научиться учитывать все время. Деятельное время суток, "нетто", он принял за десять часов; делил его на три части, или шесть половинок, и учитывал с точностью до десяти минут. Он старался выполнить все намеченное количество работ, кроме работ первой категории, то есть самых творчески насыщенных. Первая категория состояла из главной работы (над книгой, исследованием) и текущей (чтение литературы, заметки, письма). Вторая категория включала научные доклады, лекции, симпозиумы, чтение художественной литературы, то есть то, что не являлось прямой научной работой. Возьмем, к примеру, любую дневниковую запись - летний день 1965 года: <small> "Сосногорск. 0,5. Осн. научн. (библиогр. - 15 м. Добжанский - 1 ч. 15 м.). Систематич. энтомология, экскурсия - 2ч. 30 м., установка двух ловушек - 20 м., разбор - 1 ч. 55 м. Отдых, купался первый раз в Ухте. Извест. 20 м. Мед. газ. 15 м. Гофман "Золотой горшок" - 1 ч. 30 м. Письмо Андрону - 15 м. Всего 6 ч. 15 м." </small> Прослежен, разнесен весь день, вплоть до чтения газет. Что такое "Всего 6 ч. 15 м."? Это, как видно из записи, сумма работ только первой категории. Остальное учтенное время - работа второй категории и прочее. Каждый день суммировалась работа первой категории. Затем она складывалась за месяц. Например, за этот август 1965 года набралось 136 часов 45 минут рабочего времени первой категории. Из чего состояли эти часы? Пожалуйста, все сведения имеются в месячном отчете. <small> "Основная научная работа - 59 ч. 45 м. Систематич. энтомология - 20 ч. 55 м. Дополнит. работы - 50 ч. 25 м. Орг. работы - 5 ч. 40 м. -------------------------- Итого - 136 ч. 45 м." </small> А что такое "Основная научная работа", эти 59 ч. 45 м.? На что они были потрачены? Опять же все расшифровано в отчете: <small> "1. По таксонам - эскиз доклада "Логика системы" - 6 ч. 25 м. 2. Разное - 1 ч. 00 м. 3. Корректура "Дадонологии" - 30 м. 4. Математика - 16 ч. 40 м. 5. Текущая литература: Ляпунов - 55 м. 6. Биология - 12 ч. 00 м. 7. Научные письма - 11 ч. 55 м. 8. Научные заметки - 3 ч. 25 М. 9. Библиография - 6 ч. 55 м. ----------------------- Итого - 59 ч. 45 м." </small> Можно пойти дальше, взять любой из этих пунктов, Допустим, пункт шестой, текущая литература: биология - 12 часов. Оказывается, известно и записано с точностью до минуты, на что они были "израсходованы": <small> "1. Добжанский "Менкайнд Эвольвинг". 372 стр., кончил читать (всего 16 ч. 55 м.) 6 ч. 15 м. 2. Анош Карой "Думают ли животные", 91 стр. 2 ч. 00 м. 3. Рукопись Р. Берг 2 ч. 00 м. 4. Некоро 3., Осверхдо... 17 стр. 40 м. 5. Рукопись Ратнера 1 ч. 05 м. ----------------------------- Итого 12 ч. 00 м." </small> Большинство научных книг конспектировалось, а некоторые подвергались критическому разбору. Все выписки и комментарии регулярно подшивались в общий том. Эти тома, напечатанные на машинке - как бы итоги чтения, - составили библиотеку освоенного. Достаточно перелистать конспект, чтобы вспомнить нужное из книги. У Любищева было редкое умение извлечь у автора все оригинальное. Иногда для этого хватало странички. Иные солидные книги сводились к нескольким страничкам. Сущность их никак не соответствовала толщине, множеству иллюстраций, таблиц, вкладок, переплету... Кроме работ первой категории, учитывались с той же подробностью и работы второй категории. Скрупулезность эту объяснить - труднее. С какой стати нужно выписывать и подсчитывать, что на чтение художественной литературы затрачено 23 часа 50 минут! Из них: "Гофман, 258 стр. - 6 часов"; "предисловие о Гофмане Миримского - 1 ч. 30 м." и т. д. и т. п. Далее восемь английских названий, всего 530 страниц. Написано семь плановых (!) писем. Прочитано газет и журналов за столько-то часов, письма родным - столько-то часов. Можно было считать такие подробности излишеством, но я уже остерегался поспешных выводов, я убедился, что у Любищева все было разумно, только разумность эта не всегда была очевидной. Не станет он из года в год производить анализ времени, от которого никакой пользы, только зря на него тратится время. Так оно и оказалось: для Системы нужно было знать все деятельное время, со всеми его закоулками и пробелами. Система не признавала времени, негодного к употреблению. Время ценилось одинаково дорого. Для человека не должно быть времени плохого, пустого, лишнего. И нет времени отдыха: отдых - это смена занятий, это как правильный севооборот на поле. Ну что ж, в этом была своя нравственность, поскольку любой час засчитывается в срок жизни, они все равноправны, и за каждый надо отчитаться. Отчет - это отчет перед намеченным планом. Отчет - и сразу план на следующий месяц. Что, для примера, было в плане сентября 1965 года? Намечено: 10 дней - чтение лекций в Новосибирске, в институте, 18 дней - в Ульяновске, 2 дня - в дороге. Далее: сколько часов на какую работу затратить. В подробностях. Допустим, письма: 24 адреса - 38 часов. Список нужной литературы, которую надо прочесть; что сделать по фотографии; кому написать отзыв. Хотя бы грубо распределялось время по плану работ, предложенному службой, институтом, по прежнему опыту... <em> "При составлении годовых и месячных планов приходится руководствоваться накопленным опытом. Например, я планирую прочесть такую-то книгу. По старому опыту я знаю, что в час я прочитываю 20-30 страниц. На основании старого опыта я и планирую. Напротив, по математике я планирую прочитать 4-5 стр. в час, а иногда, и меньше страниц. Все прочитанное я стараюсь проработать. В чем заключается проработка? Если книга касается нового предмета, мало мне известного, то я стараюсь ее проконспектировать. Стараюсь на каждую более или менее серьезную книгу написать критический реферат. На основе прошлого опыта можно наметить для проработки известное количество книг". "При серьезном отношении к делу обычно отклонение фактически проработанного времени от намеченного бывает в 10%. Часто бывает, что не удается проработать намеченное количество книг, создается большая задолженность. Часто появляются новые интересы, а потому задолженность бывает велика, и скоро ликвидировать ее невозможно, а потому имеет место невыполнение плана. Бывает невыполнение плана по причине временного упадка работоспособности. Бывают внешние причины невыполнения плана, но, во всяком случае, мне ясно, что планировать свою работу необходимо, и я думаю, что многое из того, чего я достиг, объясняется моей системой". </em> Время, что оставалось для основных работ, планировалось: подготовка к лекциям, экология, энтомология и другие научные работы. Обычно работа второй категории превышала работы первой категории процентов на десять. Всякий раз меня поражала точность, с какой выполнялся план. Случалось, разумеется, и непредвиденное. В отчете за 1938 год Любищев пишет, что работы первой категории не выполнены на 28 процентов: "Главная причина - болезни Оли и Вали, отчего увеличилось общение с людьми". Время у него похоже на материю - оно не пропадает бесследно, не уничтожается; всегда можно разыскать, во что оно обратилось. Учитывая, он добывал время. Это была самая настоящая добыча. Годовой отчет представляет собой многостраничную ведомость, целую тетрадь. Там расписано буквально все. В том же 1938 году: сколько заняла экология, энтомология, оргработа, Зообиологический институт, Плодоягодный институт в Китаеве; сколько времени ушло на общение с людьми, передвижение, домашние дела. Из этого отчета можно узнать, сколько было прочитано, каких книг, сколько страниц художественной литературы на разных языках. Оказывается, за год - 9000 страниц. Потребовалось на них - 247 часов. Написано за тот же год 552 страницы научных трудов, из них напечатано 152 страницы. По всем правилам статистики Любищев исследует свой минувший год. Материалов достаточно - это месячные отчеты. Теперь надо составить план на следующий год. Он составляется с грубой прикидкой, исходя из задач, которые намечает Любищев. <small> "Центральный пункт (1968 год) - Международный Энтомологический конгресс в Москве, в августе, где думаю сделать доклад о задачах и путях эмпирической систематики". </small> Он пишет, какие статьи надо закончить к конгрессу, что сделать по определению вида Халтика. Сколько дней пробыть в Ульяновске, в Москве, в Ленинграде. Сколько написать страниц основной в эти годы работы "Линии Демокрита и Платона", сколько по таксономии и эволюции - "О будущем систематики". После этого и следует грубое распределение времени в условных единицах: <small> "Работа 1-й категории 570 (564,5) Передвижение 140 (142,0) Общение 130 (129) Личные дела 10 (8,5)" </small> И так далее, всего - 1095. В скобках проставлено исполнение. Совпадаемость показывает, как точно он мог планировать свою жизнь на год вперед. В отчете он придирчиво отмечает: "Учтенных работ первой категории 564,5 против плана 570, дефицит 5,5, или 1,0%". То есть все сошлось с точностью до одного процента! Хотя в месячном отчете есть все подробности, тем не менее в годовом отчете все сделанное, прочитанное, увиденное собрано, сосчитано, сведено в группы, подгруппы. Тут суммированы работа и отдых - буквально все, что происходило в минувшем году. "Развлечение - 65 раз", и следует список просмотренных спектаклей, концертов, выставок, кинокартин. Шестьдесят пять раз - много или мало? Кажется, что много; впрочем, боюсь утверждать - ведь я не знаю, с чем сравнивать. С моим личным опытом? Но в том-то и штука, что я не подсчитывал и не представляю, сколько раз в году я посещаю кино, выставки, театр. Хотя бы приблизительную цифру не берусь сразу назвать, тем более динамику: как у меня с возрастом меняется эта цифра и сколько книг я читаю. Больше я стал читать с годами или меньше? Как меняется процент научных книг, беллетристики? Сколько я пишу писем? Сколько я вообще пишу? Сколько времени в год уходит на дорогу, на общение, на спорт? Ничего достоверного я не знаю. О самом себе. Как я меняюсь, как меняется моя работоспособность, мои вкусы, интересы... То есть мне казалось, что я знал о себе, - пока не столкнулся с отчетами Любищева и понял, что, в сущности, ничего не знаю, понятия не имею. <small> "...Всего в 1966 году учитывалось работ первой категории - 1906 часов против плана 1900 часов. По сравнению с 1965 годом превышение на 27 часов. В среднем в день 5,22 часа, или 5 ч. 13 м." </small> Представляете - пять часов тринадцать минут чистой научной работы ежедневно, без отпуска, выходных и праздников в течение года! Пять часов чистой работы, где нет никаких перекуров, разговоров, хождений. Это, если вдуматься, огромная цифра. А вот как выглядит итог на протяжении ряда лет: <small> "1937 г. - 1840 часов 1938 г. - 1402 часа 1939 г. - 1362 часа 1940 г. - 1560 часов 1941 г. - 1342 часа 1942 г. - 1446 часов 1943 г. - 1612 часов" </small> и так далее. Это часы основной научной работы, не считая всей прочей, вспомогательной. Часы, занятые созиданием, размышлением... Ни на одной, самой тяжелой, работе не было, наверное, такого режима - его может установить человек для себя только сам. Любищев работает побольше иных рабочих. Он мог бы, подобно Александру Дюма, в доказательство поднять свои руки, показывая мозоли. Написать полторы тысячи страниц за год! Отпечатать четыреста двадцать фотоснимков! Это - в 1967 году. Ему уже семьдесят семь лет. <small> "На русском языке прочитано 50 книг - 48 часов На английском 2 книги - 5 часов На французском 3 книги - 24 часа На немецком 2 книги - 20 часов Сдано в печать семь статей ..." </small> <em> "...Долгое пребывание в больнице отразилось, конечно, в превышении чтения, но план главной работы перевыполнен, хотя многое не было сделано. Так, например, статья "Наука и религия" заняла в пять раз больше времени, чем, предполагалось". </em> Подробности годовых отчетов напоминают отчет целого предприятия. С каким вкусом и наглядностью очерчен силуэт утекшего времени, все эти таблицы, коэффициенты, диаграммы. Недаром Любищев считался одним из крупнейших систематиков и специалистов по математической статистике. В числе прочего имелся переходящий остаток непрочитанных книг - задолженность: <small> "Дарвин Э. "Храм природы" 5 ч. Де Бройль "Революция в физике" 10 ч. Трингер "Биология и информация" 10 ч. Добжанский 20 ч." </small> Списки задолженности возобновляются из года в год, очередь не убывает. Есть сведения неожиданные: купался 43 раза, общение с друзьями, учениками - 151 час, больше всего понравились такие-то фильмы... Читать его отчеты скучновато, изучать - интересно. Все же как невероятно много может сделать, увидеть, узнать человек за год! Каждый отчет - это демонстрация человеческих возможностей, каждый отчет вызывает гордость за человеческую энергию. Сколько она способна создать, если ее умно использовать! И, кроме того, впервые я увидел, какую колоссальную емкость имеет один год. Кроме годового планирования Любищев планировал свою жизнь на пятилетки. Через каждые пять лет он устраивает разбор прожитого и сделанного, дает, так сказать, общую характеристику. <small> "...1964-1968 годы... По Халтику: сделал очень много, но если я монографию палеартич. Халтика закончу в следующую пятилетку, то буду очень доволен. Коллекцию кончил, однако добраться до нахождения расстояния между рядами не мечтаю и в следующей пятилетке... Таким образом, хотя ни по одному разделу я не выполнил формально и половины, тем не менее по всем заметно продвинулся..." </small> Обычно он работал широким фронтом. Пятилетка, о которой шла речь, была занята математикой, таксономией, эволюцией, энтомологией и историей науки. Поэтому и отчеты и планы состоят из многих разделов, подразделов. Учет, конечно, хорош, и все же, простите, на кой ляд это все надо, не лучше ли потратить это время на дело? Не съедают ли эти отчеты сэкономленное время? Множество разных ироничных вопросов возникает, несмотря на наше восхищение и удивление. Прежде всего, конечно, в глубине души обязательно прозвучит с ехидством: а кому нужна такая отчетность? Кто, собственно говоря, ее читает? И перед кем, извините, обязан он отчитываться, да еще в письменном виде? Потому как, что бы там ни говорилось, душа не принимала все эти отчеты просто как работу добровольную, ради своего потребления, - все искались какие-то тайные причины и поводы. Что угодно, кроме самовнимания - казалось бы, естественнейшего внимания и интереса к себе, ко внутреннему своему миру. Изучать самого себя? Странно. Все же он чудак. Наилучшее утешение - считать его чудаком: мало ли бывает на свете чудаков... ГЛАВА ВОСЬМАЯ - О ТОМ, СКОЛЬКО ВСЕ ЭТО СТОИТ И СТОИТ ЛИ ОНО ЭТОГО... Сколько же времени занимали эти отчеты? И этот расход, оказывается, был учтен. В конце каждого отчета проставлена стоимость отчета в часах и минутах. На подробные месячные отчеты уходило от полутора до трех часов. Всего-навсего. Плюс план на следующий месяц - один час. Итого: три часа из месячного бюджета в триста часов. Один процент, от силы два процента. Потому что отчет зиждился на ежедневных записях. Они занимали несколько минут, не больше. Казалось бы, так легко, доступно любому желающему... Привычка почти механическая - как заводить часы. Годовые отчеты отнимали побольше, семнадцать - двадцать часов, то есть несколько дней. Тут требовался самоанализ, самоизучение: как меняется производительность, что не удается, почему... Любищев вглядывается в отчет, как в зеркало. Амальгама этого зеркала отличалась тем, что отражала не того,. кто есть, а того, кто был, только что минувшее. В обычных зеркалах человек под собственным взглядом принимает некое выражение, не важно какое - главное, что принимает. On - тот, каким хочет казаться. Дневник тоже искажает, там не увидеть подлинного отражения души. У Любищева отчет беспристрастно отражал историю прожитого года. Его Система в свои мелкие ячеи улавливала текучую, всегда ускользающую повседневность, то Время, которого мы не замечаем, недосчитываемся, которое пропадает невесть куда. Что мы удерживаем в памяти? События. Ими мы размечаем свою жизнь. Они как вехи, а между вехами - пусто... К примеру, куда делись эти последние месяцы моей жизни с тех пор, как я стал писать о Любищеве? Собственно работы за столом было немного - на что же ушли дни? Ведь что-то я делал, все время был занят, а чем именно - не вспомнить. Суета или необходимое - чем отчитаться за эти девяносто дней? Если бы только эти месяцы... Когда-то, в молодости, под Новый год, я спохватывался: год промелькнул, и опять я не успел сделать обещанного себе, да и другим - не кончил романа, не поехал в Новгородчину, не ответил на письма, не встретился, не сделал... Откладывал, откладывал, и вот уже откладывать некуда. Теперь стараюсь не оглядываться. Пусть идет как идет, что сделано - то и ладно. Перечень долгов стал слишком велик. Конечно, признавать себя банкротом тоже не хочется. Лучше всего об этом не думать. Самое умное - это не размышлять над собственной жизнью. Упрекать себя Любищевым? Это еще надо разобраться. От таких учетов и отчетов человек, может, черствеет, может, от рационализма и расписаний организм превращается в механизм, исчезает фантазия. И без того со всех сторон нас теснят планы - план учебы, программа передач, план отдела, план отпусков, расписание хоккейных игр, план изданий. Куда ни ткнешься, все заранее расписано. Неожиданное стало редкостью. Приключений - никаких. Случайности - и те исчезают. Происшествия - и те умещаются раз в неделю на последней странице газеты. Стоит ли заранее планировать свою жизнь по часам и минутам, ставить ее на конвейер? Разве приятно иметь перед глазами счетчик, безостановочно учитывающий все промахи и поблажки, какие даешь себе! Легенда о шагреневой коже - одна из самых страшных. Нет, нет, человеку лучше избегать прямых, внеслужебных отношений со Временем, следи не следи, а это проклятое Время не поддается никаким обходам, и самые знаменитые философы терялись перед его черной, все поглощающей бездной... Систему Любищева было легче отвергнуть, чем понять, тем более что он никому не навязывал ее, не рекомендовал для всеобщего пользования - она была его личным приспособлением, удобным и незаметным, как очки, обкуренная трубка, палка... А может, она, эта система, была постоянным преодолением? Или, кто знает, многолетней полемикой?.. С чем? С обычной жизнью. С желанием расслабиться и жить расточительно, не считая минут, как жили все люди вокруг него. ГЛАВА ДЕВЯТАЯ, ГДЕ АВТОР ПРИВЫЧНО СВОДИТ КОНЦЫ С КОНЦАМИ И ПОЛУЧАЕТ СХЕМУ, КОТОРАЯ МОГЛА БЫ УДОВЛЕТВОРИТЬ ВСЕХ Из отчетов, дневников, отчасти из писем передо мною возникал железный человек, которому ничто не могло помешать выполнить намеченное. Рыцарь плановой жизни. Робот. Подвижник Системы. В 1942 году, когда пришло известие о гибели сына Всеволода, Александр Александрович, несмотря на горе, неукоснительно продолжал свои работы. План на 1942 год предусматривал: <small> 1) Я буду весь год в Пржевальске. 2) Не буду иметь совместительства. 3) Не буду лично вести интенсивной работы по прикладной энтомологии, ограничусь руководством и обследованием фауны Иссык-Кульской области... Исходя из этого, можно общий объем работы первой категории планировать на уровне 1937 года (рекордный год по эффективности), но т. к., во-первых, в связи с войной возможность напечатания исключается, во-вторых, вероятна полная гибель моего научного архива в Киеве, в-третьих, необходимо по моему возрасту приступать, не откладывая, к выполнению основного плана моей жизни - "Теоретическая систематика и общая натурфилософия", - то на 1942 год по основной работе не намечено окончания каких-либо научных работ, кроме трех небольших докладов научно-политического характера". </small> Запланировал и выполнил, 1942 год был одним из эффективных. Личная трагедия как бы не повлияла на работоспособность. Не оставила никаких следов в дневниках, в отчетах, в планах. Пора, пора "приступить, не откладывая": он словно бы вычислил, сколько ему остается, чтобы "замкнуть круг". Личная жизнь с ее переживаниями не должна мешать работе; переживаниям и прочим волнениям и горестям отведен свой час под рубрикой "домашние дела". Я огрубляю, хотя тридцатилетн