обходимого толчка, который делаетсЯ в  гимнастических
упражнениЯх, но которым здесь Я не мог рисковать, так как  секунднаЯ  потерЯ
равновесиЯ грозила мне  падением,  Я  поднЯл  локоть  правой  руки  и  сразу
поднЯлсЯ на несколько сантиметров - все остальное было уже легко; но  Я  еще
отполз по крыше некоторое расстоЯние, чтобы удалитьсЯ от краЯ. Џотом  Я  без
труда нашел площадку и спустилсЯ к  себе  в  комнату:  из  зеркала  на  менЯ
глЯдело мое лицо, искаженное, запачканное  известкой,  с  совершенно  чужими
глазами. ќто все было много лет тому назад, но Я помню этот взглЯд сверху на
тусклый фонарь, над неровными камнЯми мостовой - один из тех вечных пейзажей
утопающего в глубокой ночи города, которые  потом  Я  столько  раз  видел  в
Џариже. € в минуты редких и внезапных  просветлений  мне  начинало  казатьсЯ
совершенно необъЯснимым, почему Я ночью  проезжаю  на  автомобиле  по  этому
громадному и чужому городу, который должен был бы пролететь и скрытьсЯ,  как
поезд, но который Я все не мог проехать, - точно спишь,  и  силишьсЯ,  и  не
можешь проснутьсЯ.  ќто  было  почти  такое  же  мучительное  ощущение,  как
невозможность  избавитьсЯ  от  груза   воспоминаний;   в   противоположность
большинству моих знакомых, Я почти ничего не забывал из того,  что  видел  и
чувствовал; и множество вещей и людей, из которых теперь уже некоторых давно
не было в  живых,  загромождали  мои  представлениЯ.  џ  запоминал  навсегда
однажды увиденное лицо женщины, помнил свои ощущениЯ и мысли чуть ли  не  за
каждый день на протЯжении многих  лет,  и  единственное,  что  Я  забывал  с
легкостью,  были  математические  формулы,   содержание   некоторых,   давно
прочитанных книг и  учебников.  Ќо  людей  Я  помнил  всех  и  всегда,  хотЯ
громадное большинство их не играло в моей жизни важной роли.
     € когда Я думал о том, как нелепо  сложилась  моЯ  жизнь  за  границей,
передо мной тотчас же вставало первое времЯ моего пребываниЯ в Џариже, когда
Я работал на разгрузке барж в ‘ен-„эни и жил в бараке с  полЯками;  это  был
преступный сброд, прошедший через несколько тюрем и попавший, наконец, туда,
в ‘ен-„эни, куда человека мог загнать только голод  и  полнаЯ  невозможность
найти какую-либо другую работу. Ќикто из них не знал по-французски,  так  же
как не знали этого Языка и другие -  двое  русских,  приехавших  с  немецких
шахт, один беглый испанец, несколько португальцев и  маленький  итальЯнец  с
нежным лицом и белыми руками, тоже неизвестно почему попавший из  Њилана  во
”ранцию, - мои товарищи  по  работе.  Љогда  мы  выстроились  утром,  пришел
директор, полный  мужчина  с  заплывшими  глазами  под  золотым  пенсне;  он
осмотрел нас и потом сказал шефу, который его сопровождал:
     - ќто просто беглые каторжники.
     Ќо  никто  из  них  не  понЯл  этой  фразы,  и  они  все  искательно  и
выжидательно улыбались. ‚се полЯки были страстными игроками в карты и  после
работы до поздней  ночи  играли  между  собой  на  последние  деньги;  затем
неизменно оказывалось, что кто-то из них  уличен  в  передергивании,  кто-то
другой - в краже, и между ними начиналась дикаЯ драка,  и  Я  просыпалсЯ  от
того, что на менЯ падало чье-то тело; и в решительный момент Я всегда видел,
как с крайней койки поднималсЯ испанец; он торопливо одевалсЯ  и  уходил  на
час или два; он ничего не понимал из того, что говорилось, но,  по-видимому,
долгий жизненный опыт научил его, что в критические минуты  предпочтительнее
находитьсЯ подальше. € когда все утихало, в дверь  просовывалась  его  узкаЯ
голова, он возвращалсЯ и снова ложилсЯ спать. џ  выдержал  две  недели  этой
жизни;  рЯдом  со  мной  жил  русский,  спокойный  и  атлетический  мужчина,
относившийсЯ ко  всему  решительно,  даже  к  своей  собственной  судьбе,  с
совершенным  безразличием.   Ћн   был   настолько   силен   физически,   что
восьмичасовое таскание шестипудовых мешков его не утомлЯло; и когда Я  после
первого днЯ работы лежал в совершенном бессилии на своей койке, то, засыпаЯ,
Я услышал, как он сочувственно пробормотал: - замоталсЯ парнишка. €ногда  он
пел  низким  голосом  песни  собственного  сочинениЯ  и  вовсе  неожиданного
содержаниЯ. ‹юбимаЯ его песнЯ начиналась  так:  "Ќастрою  Я  лиру  на..."  -
следовало непристойное ругательство.
     Ѓыл конец ноЯбрЯ, по утрам уже был иней; во  времЯ  работы  становилось
жарко, но потом Я начинал мерзнуть; к тому же нередко шли длительные  дожди,
и Я, в конце концов, однажды утром не встал на работу,  сказавшись  больным,
проспал  до  одиннадцати  часов  и  затем  ушел,  уносЯ  с  собой  небольшой
чемоданчик, в котором помещалось все мое имущество.  „ень  был  солнечный  и
теплый - и даже ужаснаЯ нищета безотраднейшего ‘ен-„эни показалась мне в тот
раз менее резкой. Њне вскоре, однако, пришлось вернутьсЯ туда, на этот раз в
депо северных железных дорог ”ранции, куда Я поступил мыть  паровозы.  Љогда
мне сказали впервые "мыть паровозы", Я был удивлен, Я не знал, что их  моют;
потом выЯснилось, что эта работа заключалась в  промывании  внутренних  труб
паровоза, на которых образовывались отложениЯ. ќта работа была нетруднаЯ, но
неприЯтнаЯ; она происходила в открытом помещении, зимой вода была ледЯнаЯ, и
после первого же часа Я обычно промокал с головы до ног, как если  бы  попал
под проливной дождь; и в Январские и февральские дни нельзЯ было не мерзнуть
от этого; к концу рабочего днЯ у менЯ начинали стучать  зубы.  џ  согревалсЯ
только в бараке, который был значительно чище на этот  раз  и  всегда  жарко
натоплен. Ћн был населен исключительно русскими; среди них  Я  узнал  одного
моего  старого  знакомого,  которого  Я  в  прежние   времена   встречал   в
‘евастополе, это был партизанский атаман, человек  довольно  незаурЯдный.  ‚
давние времена он был мастером на  Ћбуховском,  кажетсЯ,  заводе  в  ђоссии,
затем, в гражданскую войну, сформировал в ‘ибири, куда он  попал  неизвестно
почему, партизанский отрЯд. ‚ одном  из  очередных  столкновений  отрЯд  был
разбит частЯми красной армии и Њакс - его звали Њакс - был взЯт в плен.  …му
удалось, однако, бежать, и он пешком добралсЯ из ‘ибири  в  Љрым.  ’еперь  Я
встретил его в этом депо, - он был тогда высоким стариком с бритой головой и
черными улыбающимисЯ глазами. Ќе  знаЯ  почти  ни  слова  по-французски,  он
получал в час примерно столько, сколько Я получал в  день,  и  когда  Я  его
спросил о причине такого жалованьЯ, он ответил, что французы вообще о работе
не имеют представлениЯ и что их мастера  никуда  не  годЯтсЯ,  а  он,  Њакс,
профессиональный русский мастер, - это вроде как ихний главный  инженер.  Ћн
рассказывал, что, когда он поступал, его подвергли разным испытаниЯм и после
этого, не спорЯ, назначили ему максимальный оклад; он не  имел  определенной
работы,  его  звали  всюду,  где  что-нибудь   не   ладилось.   Ћн   починЯл
электричество,  вытачивал  на  станке  какие-то   сломанные   части   машин,
производил необходимые расчеты и в общем работал  не  спеша  и  презрительно
поплевываЯ на пол. Ћн был страстным любителем поэзии; Я  узнал  это  однажды
вечером, когда он мне сказал с сокрушением:
     - ‚от смотрю Я на тебЯ, и мне грустно становитсЯ, какаЯ теперь молодежь
сволочнаЯ пошла. џ на тебЯ две недели уже смотрю. ’ы б хоть раз книжку какую
в руки взЯл. Ђ ты как вечер, так и залилсЯ в город, а приходишь  ночью,  что
это за жизнь?
     € он стал рассказывать мне, что когда был молодым, то очень много читал
и всем  интересовалсЯ.  Џотом  он  менЯ  спросил,  имею  ли  Я  какое-нибудь
представление о литературе и читал ли  Я  когда-нибудь  стихи.  “слышав  мой
ответ, он обрадовалсЯ,  даже  приподнЯлсЯ  с  койки  и  сказал,  что  завтра
вечером, в субботу, он поведет менЯ в  одно  место  и  там  мы  поговорим  о
поэзии. Ќа следующий вечер мы пошли в маленькое кафе, у входа он сказал мне,
показываЯ на хозЯйку:
     - Џоговори  с  ней  по-французски,  закажи  красного  вина.  Џусть  она
почувствует, что мы тоже можем по-французски.
     џ заказал бутылку вина, он покачал головой и сказал:
     - ‹юблю, когда наши по-французски говорЯт, и где ты только научилсЯ?
     Џотом он спросил менЯ, знаю ли таких поэтов - он назвал десЯток имен. џ
кивал головой. Ћн прочел вслух несколько стихотворений, у него была  хорошаЯ
памЯть; он  читал  стихи,  закрыв  глаза  и  покачиваЯсь,  с  необыкновенным
чувством, но так, как их читают обычно актеры, то есть  забываЯ  о  ритме  и
подчеркиваЯ  только  смысловую  последовательность.  ‡атем  он  сказал,  что
прочтет сейчас самое любимое свое стихотворение; он закрыл глаза,  лицо  его
побледнело, и он начал изменившимсЯ голосом:
 
                       Љ позорной казни присужденный, 
                       лежит в цепЯх венгерский граф... 
 
     Љак все простые и душевно наивные люди, он очень любил внешнюю  роскошь
описаний;  судьба  русского  крестьЯнина  трогала  его  меньше,  чем  участь
венгерского графа или австрийского барона. Њне часто  приходилось  наблюдать
эту удивительную склонность людей к  совершенно  чуждому  им  миру,  роскошь
которого навсегда поразила их воображение.
     ‚ те времена Я вмел о Џариже очень приблизительное представление и  вид
этого города ночью неизменно поражал менЯ, как декорации гигантского и почти
безмолвного спектаклЯ,  -  длинные  линии  фонарей  на  уходЯщих  бульварах,
мертвые их отблески на  неподвижной  поверхности  канала  St.  Martin,  едва
слышное лепетание листьев на каштанах, синие искры на рельсах метро там, где
оно проходит над улицами, а не под землей. ’еперь, когда Я знаю Џариж лучше,
чем любой город моей родины, мне нужно сделать  над  собой  большое  усилие,
чтобы вновь увидеть этот его почти исчезнувший, почти потерЯнный  облик.  Ќо
зато вид его предместий осталсЯ таким же; и Я не знаю ничего более унылого и
пронзительно печального, чем рабочие  предместьЯ  Џарижа,  где,  кажетсЯ,  в
самом воздухе стелетсЯ вековаЯ, безвыходнаЯ нищета, где жили и умерли  целые
поколениЯ людей, жизнь которых по будничной  своей  безотрадности  не  может
сравнитьсЯ ни с чем, - разве  только  с  окрестностЯми  Bd  Sebastopol,  где
столетиЯми стоит запах гнили и где  каждый  дом  пропитан  этим  невыносимым
зловонием. ЏостоЯнное мое  любопытство  тЯнуло  менЯ  к  этим  местам,  и  Я
неоднократно обходил все те кварталы Џарижа, в  которых  живет  эта  ужаснаЯ
беднота и эта человеческаЯ падаль; Я проходил по средневековой узкой уличке,
соединЯющей ‘евастопольский бульвар  с  улицей  St.  Martin,  где  днем  под
стеклЯнным  навесом  убогой  гостиницы  горел  фонарь  и  на  пороге  стоЯла
проститутка с лиловым лицом и облезшим мехом вокруг шеи; Я бывал на  площади
Њобер, где собирались искатели окурков и бродЯги со всего города,  поминутно
почесывавшие  немытое  тело,  видневшеесЯ  сквозь  неправдоподобно   грЯзную
рубаху; Я бывал возле Menilmontant, Belleville, Porte de Clignancourt,  и  у
менЯ сжималось сердце от жалости и отвращениЯ. Ќо Я никогда не знал бы много
из того, что знаю, и  половины  чего  достаточно,  чтобы  отравить  навсегда
несколько человеческих жизней, если бы мне  не  пришлось  сделатьсЯ  шофером
такси. „о этого, однако, Я был рабочим, потом студентом, потом служащим, по-
том занималсЯ преподаванием русского и французского Языков, и  только  после
того, как выЯснилась длЯ менЯ совершеннаЯ несущественность этих  занЯтий,  Я
сдал экзамен на знание парижских улиц и  управление  автомобилем  и  получил
необходимые бумаги.
     ђабота на фабрике оказалась длЯ менЯ невозможной не  потому,  что  была
особенно изнурительной; Я был совершенно здоров и почти не  знал  физической
усталости, особенно после моего стажа в ‘ен-„эни.  Ќо  Я  не  мог  выдержать
этого постоЯнного заключениЯ в мастерской, Я чувствовал себЯ как в тюрьме  и
искренне недоумевал: как могут люди всю жизнь,  десЯтки  лет  жить  в  таких
условиЯх? Џравда, этому  предшествовали,  чаще  всего,  целые  поколениЯ  их
предков, всегда занимавшихсЯ физическим трудом, - и никогда, ни у одного  из
профессиональных рабочих Я не замечал  протеста  против  этого  невыносимого
существованиЯ; все их возмущение  чаще  всего  сводилось  к  тому,  что  они
считали свой труд недостаточно оплачиваемым, но против принципа этого  труда
они не восставали, эта мысль никогда не приходила им в голову. џ еще не знал
в те времена, что разные люди, которых мне  приходитсЯ  встречать,  отделены
друг от друга почти непереходимыми расстоЯниЯми; и живЯ  в  одном  городе  и
одной стране, говорЯ на почти одинаковых  Языках,  так  же  далеки  друг  от
друга, как эскимос и австралиец. џ помню, мне никак не  удавалось  объЯснить
моим товарищам по работе, что Я поступаю в университет, они не  могли  этого
понЯть.
     - —ему же ты будешь учитьсЯ? - џ отвечал, подробно перечислЯЯ предметы,
которые менЯ интересовали. - ’ы знаешь, ведь это трудно, нужно  знать  много
особенных слов, - говорили они. Џотом один из них, наконец, заЯвил, что  это
невозможно; чтобы поступить  в  университет,  нужно  окончить  среднеучебное
заведение, лицей, в котором могут учитьсЯ только богатые люди. џ сказал, что
у менЯ есть  нужный  аттестат.  Ћни  недоверчиво  качали  головами,  и  одна
работница мне посоветовала бросить эти никому не нужные вещи, она  говорила,
что это не длЯ нас, рабочих, - и уговаривала менЯ не рисковать,  а  остатьсЯ
здесь, где, по ее словам, лет через десЯть  Я  мог  бы  стать  мастером  или
начальником группы рабочих. - „есЯть лет! - сказал Я. - „а Я десЯть раз умру
за это времЯ. - ’ы плохо кончишь, - сказала она мне напоследок.
     ЌесмотрЯ на то, однако, что Я был совершенно чужд этим  моим  товарищам
по работе - фрезеровщикам, сверлильщикам, слесарЯм, - у  менЯ  с  ними  были
прекрасные отношениЯ, и в чисто  человеческом  смысле  они  были  во  всЯком
случае не хуже, а часто даже лучше, чем представители  других  профессий,  с
которыми мне пришлось сталкиватьсЯ,
     и,  во  всЯком  случае,  честнее.  ЊенЯ  поражало,  мне  не  могло   не
импонировать то веселое мужество, с которым они жили. џ знал,  что  то,  что
мне казалось каторжным лишением свободы, было длЯ них нормальным состоЯнием,
в их глазах мир был иначе устроен, чем в моих; у  них  соответственно  этому
были изменены все реакции на него, как это бывает с  третьим  или  четвертым
поколением дрессированных животных, - и как это, конечно, было бы  со  мной,
если бы Я работал на фабрике пЯтнадцать или двадцать лет. Ќо вне зависимости
от того, чем объЯснЯлась их веселость, насмешливость и беззаботность, -  эти
качества сами по себе были настолько хороши, что Я не мог  не  поддатьсЯ  их
своеобразной привлекательности. ђезкую разницу, котораЯ была  между  ними  и
мной и котораЯ  невольно  подчеркивала  несуразность  моего  положениЯ,  мою
неуместность на фабрике, Я старалсЯ сглаживать, как мог, чтобы не привлекать
постоЯнного вниманиЯ соседей, и через некоторое времЯ Я научилсЯ понимать  и
употреблЯть термины арго и стал одеватьсЯ так же, как они. € вот тем, что  Я
по внешнему облику начал совершенно походить на рабочего, Я навлек  на  себЯ
презрительное неудовольствие одного из моих соседей, высокого  чернобородого
человека, приходившего  в  мастерскую  в  своем  синем  штатском  костюме  с
университетским значком. Ћн был русский, кончивший юридический  факультет  в
Џраге. Љостюм его лоснилсЯ и был неправдоподобно неприличен, в бороде всегда
застревали железные стружки так же, как в его спутанных волосах. “ него было
худое скуластое лицо с большими глазами; он вообще  был  похож  на  один  из
портретов „остоевского, который, кстати сказать, был  его  любимым  автором.
ђабочие и особенно работницы издевались над ним; расстраивали установку  его
сверлильного станка,  прицеплЯли  ему  сзади  на  спину  бумажные  хвостики,
говорили ему, что его вызывает начальник  мастерской,  который  и  не  думал
этого делать. Ћн плохо знал по-французски и многого не понимал  из  насмешек
его товарищей по работе.  Ќо  относилсЯ  он  ко  всему  этому  с  совершенно
стоическим презрением, и только иногда,  по  его  глазам,  было  видно,  как
тЯжело ему это. Њне было жаль его, Я несколько раз  вмешивалсЯ  и  объЯснЯл,
что стыдно издеватьсЯ над человеком, который не  в  состоЯнии  ответить.  Ќо
они, с детской  жестокостью,  через  некоторое  времЯ  снова  начинали  свои
приставаниЯ. ‚о времЯ таких споров он обычно  стоЯл  в  стороне,  молчал,  и
только глаза его, вообще очень выразительные, следили за всеми нами. ‘о мной
он никогда не разговаривал. Ќо потом, однажды, он подошел ко мне и  спросил,
правда ли, что Я русский, и, узнав это, сказал:
     - € вам не стыдно?
     - —его же Я должен стыдитьсЯ? - спросил Я с недоумением.
     € он объЯснил мне,  что  позор  мой  -  он  так  и  сказал  -  позор  -
заключаетсЯ в том, что менЯ нельзЯ никак отличить от рабочего.
     - ‚ы так же одеваетесь, как они, носите такие же шарфы, такую же кепку,
словом, у вас такой же хулиганский и пролетарский вид, как у них.
     - ‚ы менЯ извините, - сказал Я, - но ведь лучше иметь рабочее платье  и
переодеватьсЯ, чем ходить в  нецелесообразном  костюме,  у  которого,  может
быть, есть то достоинство, что он сразу отличает вас от других  рабочих,  но
ведь это все, вот уже полгода, один и тот же костюм,  и  он,  мЯгко  говорЯ,
успел очень запачкатьсЯ. ќто мне кажетсЯ недостатком.
     - ‘удЯ по вашей манере говорить, вы человек  интеллигентный,  -  сказал
он, - как же вы не понимаете, что  все  это  не  важно,  а  важно  сохранить
человеческую сущность.
     - џ не считаю, что чистый костюм ЯвлЯетсЯ длЯ этого таким препЯтствием.
     Ќо он произнес целую речь о том, что "бытие определЯет сознание" и  что
против этого надо протестовать всеми силами. ђабочих он не считал за людей и
безгранично презирал. Џотом он сказал, что революциЯ у него отнЯла  все,  но
что у него осталось нечто, бесконечно более ценное и  недоступное  тем,  кто
сидит теперь в его доме,  в  Џетербурге,  -  Ѓлок,  Ђнненский,  „остоевский,
"‚ойна и мир". Ќикакие возражениЯ не могли его поколебать, и  Я  на  них  не
настаивал;  Я  понимал,  как  мне  казалось,  что  это  было   действительно
единственное его богатство и, кроме этого, у него решительно ничего не  было
на свете. €  несмотрЯ  на  то  что  он  не  был  способен  понЯть  некоторые
элементарнейшие вещи, Я не мог не почувствовать невольного уважениЯ к  этому
человеку, видевшему только одну сторону мира; все-таки то, что он так любил,
заслуживало  и  отречениЯ  и  жертв.  ‡ато  он  был  совершенно  чужд  общих
сожалений, характерных длЯ таких же бывших людей, как он, которые Я слышал и
читал тысЯчу  раз  и  которые,  главным  образом,  сводились  ко  вздохам  о
потерЯнном житейском благополучии самого мелкого свойства.
     ‚ этой же мастерской, недалеко  от  менЯ,  работал  еще  один  русский,
которого Я знал раньше, так как одно времЯ  училсЯ  вместе  с  ним.  Ћн  был
старше  менЯ  на  несколько  лет.  џ  никогда  не  мог   выЯснить   ни   его
происхождениЯ, ни условий, в которых он рос в ђоссии,  потому  что  рассказы
его об этом были абсолютно невероЯтны, - и  походили  на  описаниЯ  светской
роскоши в дешевых бульварных книжках. џ помнил только, что у  его  родителей
были  какие-то  совершенно   чудовищные,   по   его   описанию,   люстры   и
повар-француз. Џо-русски, однако, он говорил с  малороссийским  акцентом,  и
отвлеченные понЯтиЯ никогда не фигурировали в его разговоре. ‡а  границей  в
фабричных условиЯх он был как рыба в воде и совершенно не  страдал  от  них,
длЯ него скорее университет был бы трагедией. ‘ рабочими он легче  дружил  и
сходилсЯ, чем другие,  хотЯ  почти  не  говорил  по-французски.  ђаботал  он
хорошо, был вынослив, и то, что он делал на фабрике, его живо  интересовало.
Ћн отличалсЯ еще исключительной бережливостью  и  анекдотической  скупостью,
питалсЯ только бульоном, хлебом и салом, которое он купил  сразу  в  большом
количестве за ничтожную цену, потому что, - объЯснЯл он, - оно  сверху  было
немножко испорчено, и все откладывал  деньги.  Џотом  он  купил  прекрасные,
дорогие часы на руку, - но они стоЯли всю неделю, он  заводил  их  только  в
субботу и воскресенье, говорЯ, что иначе механизм  изнашиваетсЯ.  †изнь  его
была чрезвычайно проста - всю неделю  он  работал,  возвращаЯсь  с  фабрики,
тотчас ложилсЯ спать, в субботу же шел сначала в  баню,  затем  в  публичный
дом. ’а культура, с которой ему пришлось  соприкоснутьсЯ  во  времЯ  учениЯ,
прошла длЯ него совершенно бесследно; и никогда ни один  отвлеченный  вопрос
не занимал его вниманиЯ. € долгое времЯ мне казалось, что всю его жизнь, все
его мысли, побуждениЯ  и  чувства  можно  было  свести,  как  в  алгебре,  к
двум-трем основным формулам - остальное было  бесполезной  и  расточительной
роскошью. џ не мог предвидеть беспощадной мести, которую  ему  готовила  эта
самаЯ ненужнаЯ культура и отвлеченные  понЯтиЯ;  мне  всегда  казалось,  что
против них у него был природный и непобедимый иммунитет.
     Ќо он был одним из первых людей в моей жизни, о существовании которых Я
мог иметь окончательное суждение, потому что  в  течение  нескольких  лет  Я
встречал его времЯ от времени,  видел  изменениЯ,  происходившие  с  ним,  и
особенно удивительные за последние два года; и главное, все  остановилось  в
ту минуту, когда достигло  сильнейшего  напрЯжениЯ.  ‚  нем  было  все,  что
необходимо длЯ счастливой жизни,  и  прежде  всего  инстинктивнаЯ  и  полнаЯ
приспособлЯемость к тем условиЯм, в которых ему пришлось жить:  он  искренно
полагал, что существует очень неплохо, что та ничтожнаЯ сумма денег, котораЯ
у него отложена - и котораЯ каждый  месЯц  увеличиваетсЯ  в  той  же  убогой
пропорции - есть некоторый капитал, что два костюма особенного,  подчеркнуто
модного и тугого покроЯ, характерного длЯ плохих портных из бедных кварталов
Џарижа, - это значит, что он хорошо одет, что очереднаЯ прибавка жалованьЯ -
15 или 20 сантимов в час  -  увеличивает  его  "экономический  потенциал"  -
словом, длЯ оценки своего собственного положениЯ он  пользовалсЯ  критериЯми
рабочей среды, в которой жил, а о критериЯх общего порЯдка не подозревал,  -
Я думаю, впрочем, что слово "критерий" не фигурировало в числе тех,  которые
он знал. ‚ самое первое времЯ в Џариже, разговариваЯ с ним, еще  можно  было
представить себе, что этот человек чему-то училсЯ, но уже года через два  от
этого ничего  не  осталось;  он  забыл  это  так,  казалось  бы,  глубоко  и
непоправимо, точно этого никогда не существовало.  Љак  большинство  простых
людей, попавших в иностранную среду, он избегал говорить по-русски,  и  если
бы не акцент и ошибки в глаголах, временах и родах, его речь можно  было  бы
принЯть за речь французского крестьЯнина. Ћн ушел с завода, где мы  работали
вместе,  и  несколько  месЯцев  спустЯ  Я  видел  его  в  вагоне  метро:  на
красноватых его руках, которые Я  хорошо  знал  -  с  утолщениЯми  к  концам
пальцев и закруглЯющимисЯ ногтЯми, - были перчатки нежно-желтого цвета, а на
голове был котелок. ”амилиЯ его была ”едорченко, и это его  очень  огорчало,
так как, по его словам, французам было трудно ее произносить, и  всем  своим
новым знакомым он представлЯлсЯ как м-р ”едор. ‚ нем  в  сильнейшей  степени
была развита та же черта, которую Я неоднократно наблюдал у многих  русских,
длЯ которых все, что существовало прежде, и что, в конце концов,  определило
их судьбу,  перестало  существовать  и  заменилось  той  убогой  иностранной
действительностью,  в  которой  они  в  силу,  чаще  всего,  плохого  знаниЯ
французского Языка и отсутствиЯ критического чувства именно по  отношению  к
этой среде видели теперь чуть ли не идеал своего  существованиЯ.  ќто  было,
как мне казалось, когда Я думал обо всех этих  людЯх,  -  среди  них  бывали
прокуроры, адвокаты,  доктора,  -  проЯвлением  многообразнейшего  инстинкта
самосохранениЯ,  вызвавшего  постепенную  атрофию  некоторых   способностей,
ставших не только ненужными, но даже вредными длЯ  той  жизни,  которую  эти
люди теперь вели, - и прежде всего, способности критического суждениЯ и  той
известной интеллектуальной роскоши, к которой они привыкли в прежнее времЯ и
котораЯ в теперешних обстоЯтельствах  была  бы  неуместна  и  невозможна.  џ
разговаривал как-то об этом с одним из моих товарищей, и  он  вдруг  сказал,
прерываЯ менЯ:
     - ’ы помнишь книгу “эллса, которую мы читали много  лет  тому  назад  -
"Ћстров доктора Њоро"? ’ы помнишь, как животные, обращенные в  людей,  после
того как из-за какой-то катастрофы доктор Њоро потерЯл над ними власть, - ты
помнишь, с какой быстротой они забывали человеческие слова и возвращались  к
прежнему состоЯнию?
     -  ќто  унизительное  сравнение,  -  сказал   Я,   -   это   чудовищное
преувеличение, Я не могу с тобой согласитьсЯ.
     Ќо позже, после того как мне пришлось видеть множество  примеров  этого
душевного и умственного обнищаниЯ, Я думал, что мой товарищ был, может быть,
более прав, чем мне казалось сначала.  ЏревращениЯ,  которые  происходили  с
людьми под влиЯнием  перемены  условий,  бывали  настолько  разительны,  что
вначале Я отказывалсЯ им верить. “ менЯ получалось впечатление, что Я живу в
гигантской   лаборатории,   где    происходит    экспериментирование    форм
человеческого существованиЯ, где судьба  насмешливо  превращает  красавиц  в
старух, богатых в нищих, почтенных людей в профессиональных попрошаек,  -  и
делает это с удивительным,  невероЯтным  совершенством.  џ  как  сквозь  сон
вспоминал и узнавал этих людей: в пьЯном старике с  седыми  усами  и  мутным
взглЯдом,  которого  Я  встретил  в  маленьком  кафе  одного  из   парижских
пригородов, куда  случайно  попал,  -  он  хлопал  своего  соседа,  пожилого
французского  рабочего,  который  особенным,  характерным  длЯ  французского
простонародьЯ движением открывал  вкось  рот  с  прилипшим  к  нижней  губе,
насквозь промокшим коротким окурком, - и говорил, с сильным акцентом: мы  их
надули! - и потом вдруг выпрЯмлЯлсЯ и умолкал, и мутный его  взглЯд  начинал
внезапно грустить, и он говорил - еще стакан белого,  -  и  из  разговора  Я
понЯл наконец, что было предметом и этого восторга и этой выпивки: их группе
рабочих удалось сдать бракованный материал и получить за него  деньги;  -  в
этом человеке Я  узнал  свирепого,  усатого  генерала,  которого  помнил  по
ђоссии, высокомерного и  жестокого  начальника.  …го  собутыльник  ушел,  он
осталсЯ один, заказал себе неуверенным голосом и размашистым жестом и  потом
уставилсЯ на менЯ, времЯ от времени вздрагиваЯ и дергаЯ головой. - —то вы на
менЯ смотрите? - закричал он мне с раздражением. - Ќе пожалела  вас  судьба,
однако, - сказал Я по-русски. Ћн рассердилсЯ, заплатил и в  пьЯном  и  немом
бешенстве вышел из кафе, не взглЯнув в мою сторону. Џотом Я  узнал  от  моих
знакомых, что, по их сведениЯм, генерал  этот  получил  какое-то  прекрасное
место не то в Ђргентине, не то в Ѓразилии и  уехал  туда  уже  очень  давно;
кажетсЯ, он преподает баллистику или еще  что-то  в  этом  роде  в  тамошней
военной академии. Њне сказали, что он уехал лет восемь тому  назад,  что  он
оттуда никому не пишет. ќтот отъезд, однако, он  обставил  с  исключительной
расточительностью, устроил банкет, все пили шампанское и  поздравили  его  с
тем, что вот, наконец, он получил место по заслугам и что в будущей  ђоссии,
конечно... - ќто он себе похороны устраивал, - сказал Я, -  вот  почему  эта
поминальнаЯ роскошь. ЃразилиЯ, Ђргентина! а  в  самом  деле,  сыраЯ  рабочаЯ
гостиница в шести километрах от  Џарижа,  заводскаЯ  сирена,  красное  вино,
ежедневное хождение на фабрику, боль в ревматических суставах,  перерождение
печени, - по счастливому  медицинскому  выражению,  -  и  никакой  Ѓразилии,
никакой Ђргентины, никакой, конечно, будущей ђоссии и ни одного  утешениЯ  с
той самой минуты, когда дымным осенним вечером нагруженный до отказа пароход
вышел в бурное море, оставлЯЯ навсегда берега побежденного Љрыма. €  в  силу
непонЯтной длЯ менЯ ассоциации, каждый раз, когда Я думал об этом  генерале,
Я вспоминал застывшую в моем воображении маленькую нищую старушку, которую Я
видел в ‘евастополе и котораЯ пела слабым  голосом  невнЯтную  мелодию;  она
стоЯла всегда на одном и том же углу, и Я хорошо ее знал и привык к  ней.  џ
остановилсЯ  однажды,  чтобы  разобрать  наконец,  что  она   поет.   ‘лабым
старческим голосом она тЯнула нараспев:
 
                           Њой миленький дружок, 
                           ‹юбезный пастушок... 
 
     ќто было на Џриморском бульваре, была прекраснаЯ погода, под вечер,  за
морем садилось солнце, на рейде стоЯл английский крейсер  "Њальборо".  џ  на
секунду закрыл глаза и  быстро  пошел  дальше.  ЌикакаЯ  прочитаннаЯ  книга,
никакой результат длительного изучениЯ не могли бы  обладать  такой  ужасной
убедительностью, как этот жалобный, умирающий в солнечном и юном великолепии
отклик давно умолкнувшей и исчезнувшей эпохи. € мое воображение рисовало мне
картины, относЯщиесЯ к молодости этой женщины, создало вокруг нее целый мир,
неверный, расплывчатый, но бесконечно очаровательный и от которого теперь не
осталось ничего, кроме этой наивной мелодии,  похожей  на  тихую  музыку  из
могилы, на кладбище, в летний день, в тишине,  прерываемой  только  звенЯщим
жужжанием насекомых.
 
     Њне было тогда шестнадцать лет, но уже в те  времена  Я  знал  чувство,
которое потом неоднократно стеснЯло менЯ, -  как  если  бы  мне  становилось
трудно дышать, - стыд за то, что Я молод, здоров и сыт, а они стары,  больны
и голодны, и в этом невольном сопоставлении есть нечто бесконечно тЯгостное.
ќто же чувство охватывало менЯ,  когда  видел  калек,  горбунов,  больных  и
нищих.  Ќо  Я  испытывал  подлинные  страданиЯ,  когда  они   кривлЯлись   и
паЯсничали, чтобы рассмешить народ и  заработать  еще  несколько  копеек.  €
только в Џариже, на ночных его улицах, Я увидел нищих, которые  не  вызывали
сожалениЯ; и сколько Я ни старалсЯ себе  внушить,  что  нельзЯ  же  это  так
оставить и нельзЯ дойти до такой степени очерствениЯ, что их вид у  тебЯ  не
вызывает ничего, кроме отвращениЯ, - Я не мог ничего  с  собой  поделать.  џ
никогда не мог забыть, как однажды поздно  ночью  ко  мне  подошла  женщина,
одетаЯ  в  черные  лохмотьЯ,  с  грЯзно-седыми,  нечесаными  волосами;   она
приблизилась вплотную ко мне, так, что Я почувствовал тот сложный и  тЯжелый
запах, который исходил от нее, и что-то пробормотала, чего Я не разобрал;  Я
вынул монету ей, но она отказалась и  продолжала  бормотать.  "—то  же  тебе
нужно?" - сказал Я. "’ы идешь со мной?" - спросила она, собираЯсь взЯть менЯ
под руку. "—то? - сказал Я с изумлением. - ’ы с ума сошла?" Ћна отступила на
шаг и более отчетливо  ответила,  что  найдутсЯ  другие,  лучше  менЯ,  -  и
исчезла. Ѓыл туман в ту зимнюю ночь, Я проходил мимо –ентрального рынка, где
гремели грузовики, ржали лошади и где над всем плыл запах гниющих  овощей  и
особого оттенка нечистотных миазмов, который характерен длЯ  этого  квартала
Џарижа.  ЊенЯ  неоднократно  охватывало  отчаЯние,  -  как,  в  силу   какой
социальной несправедливости, было  возможно  существование  этих  людей?  Ќо
потом Я убедилсЯ, что это была целаЯ общественнаЯ категориЯ, такой же закон-
но существующий класс, как класс коммерсантов, как сословие  адвокатов,  как
корпорациЯ служащих.  €х  принадлежность  к  этому  миру  далеко  не  всегда
определЯлась возрастом, среди них были молодые люди; и там была своеобразнаЯ
иерархиЯ и переходы от одной степени бедности к другой; и  на  моих  глазах,
например, еще не стараЯ, но очень некрасиваЯ женщина,  бродившаЯ  обычно  по
пустынным улицам ночного Passy, постепенно сделала  непредвиденную  карьеру,
объЯснЯвшуюсЯ,  однако,  одним  неожиданным  случаем,  который  она   охотно
рассказывала: это была болезнь печени, доктор ей запретил пить, и она с  тех
пор вела действительно трезвый образ жизни; и в трезвом состоЯнии она  вдруг
понЯла, что, вместо нищенства, она может занЯтьсЯ проституцией. „о  тех  пор
эта мысль никогда  не  приходила  ей  в  голову.  Ќо  это  было  неожиданное
озарение, громадной, исключительной  длЯ  нее  важности,  нечто  вроде  того
счастливого стечениЯ  обстоЯтельств  и  случайности,  которому  человечество
обЯзано, быть может, возникновением нескольких религий,  многих  философских
систем и изобретений. € Я видел, как она стала все лучше и лучше  одеватьсЯ,
и в день ее окончательного апофеоза она ехала ночью в такси, тесно обнЯвшись
с каким-то молодым человеком чрезвычайно  приличного  вида;  и  в  ту  часть
секунды, когда  их  автомобиль  проезжал  мимо  фонарЯ  и  внутренность  его
осветилась, Я успел заметить котелок молодого человека, лежавший на сиденье,
и  лисий  мех  вокруг  шеи  этой  женщины,  и  ее  напудренное  лицо  с   не
изменЯвшимсЯ, по-видимому, ни в каких  обстоЯтельствах  выражением  холодной
тупости, которое Я давно знал. џ успел это все увидеть  потому,  что  долгие
годы  шоферского  ночного  ремесла,   требующего   постоЯнного   зрительного
напрЯжениЯ и быстроты взглЯда, необходимых длЯ того, чтобы  не  налететь  на
другую машину или успеть заметить автомобиль,  неожиданно  выезжающий  из-за
угла, - развил эту быстроту зрительного впечатлениЯ во мне, так  же  как  во
всех моих товарищах по работе, до размеров необычных длЯ среднего человека и
характерных длЯ гонщиков, боксеров, лыжников, акробатов и спортсменов.  ќтот
зрительный рефлекс действовал иногда с механической и бездушной точностью  и
был  совершенно  бессознателен:  мне  случалось   ехать   довольно   быстро,
задумавшись о чем-нибудь и не глЯдЯ по  сторонам;  потом,  без  того,  чтобы
что-либо произошло, Я сильно нажимал на тормоз, машина останавливалась  -  и
тогда, перерезываЯ ей путь, быстро проезжал другой  автомобиль,  который  Я,
оказываетсЯ, видел, не отдаваЯ себе в этом отчета, не  думаЯ  об  этом  и  в
сущности не знаЯ, что Я его вижу. ‘овершенно так же, повернув голову  вправо
или влево, - если приходилось пересекать большую улицу, - Я сбоку видел, что
делают клиенты, и однажды, Я помню, ощутил неприЯтный холод в спине,  потому
что мой пассажир, сильно выпивший человек,  типа  рабочего,  в  растерзанном
костюме, сидЯ сзади менЯ, все  перекладывал  из  одной  руки  в  другую  два
крупнокалиберных револьвера, которые,  однако,  как  это  выЯснилось  позже,
предназначались не длЯ менЯ, так как он нормальнейшим образом расплатилсЯ  и
ушел неверной походкой. џ был совершенно  убежден,  что  вез  убийцу,  и  на
следующий день с любопытством искал в вечерних  газетах  сообщениЯ  о  новом
преступлении, - но не  нашел;  по-видимому,  он  отложил  его.  Ќо  Я  почти
убежден, что он совершил его; есть люди,  у  которых  на  лице  написана  их
судьба, и его лицо было именно таким. ‘овершенно так же, в лице  ”едорченко,
на  толстой   лоснЯщейсЯ   и   красноватой   физиономии,   лишенной   всЯкой
одухотворенности, было что-то страшное, в чем Я никогда  не  мог  дать  себе
отчета; но мне всегда  бывало  неуютно,  когда  Я  находилсЯ  рЯдом  с  этим
человеком, хотЯ мне лично с его стороны ничего не могло грозить ни  в  какой
степени. € все-таки, каждый раз, когда Я его видел, мне  становилось  не  по
себе, это было похоже на то чувство, которое  Я  испытывал  бы,  глЯдЯ,  как
человек срываетсЯ с крыши и летит вниз или падает в решетку лифта.
     ‘ тех пор когда Я работал вместе с ним на заводе, Я на некоторое  времЯ
потерЯл его из виду. Ќо однажды,  в  морозный  февральский  вечер,  поставив
автомобиль  на  стоЯнке  и  собираЯсь  слезть,  чтобы  идти  в  кафе  -  это
происходило на бульваре Pasteur, - Я увидел его;  он  шел,  оборачиваЯсь  по
сторонам  и  несЯ  в  руке  маленький  черный  чемоданчик.   Ћн   был   одет
по-праздничному, на голове его был котелок, но ‚€„ у него  был  растерЯнный.
“видЯ менЯ, он почему-то обрадовалсЯ и сказал, что у него ко мне дело, потом
не удержалсЯ и спросил, как Я нахожу его костюм и пальто.
     - Ћчень хорошо, -  сказал  Я,  -  прекрасно.  ’олько  галстук  не  надо
завЯзывать таким маленьким узелком, это так бабушки в ђоссии носовые  платки
завЯзывают, чтобы не забыть, и потом, не следует носить, по-моему,  туфли  с
лакированными носками. Ђ в общем, конечно, великолепно. ‚ чем дело?
     Ћн рассказал  мне,  что  возвращаетсЯ  с  Њонпарнаса  и  огорчен  своей
неудачей. ЋказываетсЯ, он давно уже  заметил  там  -  в  определенные  часы,
вечером, - какую-то даму в мехах, приходившую в кафе с прекрасным  ангорским
котом. ‘ам ”едорченко был к  кошкам  равнодушен;  но  его  невеста,  как  он
сказал, очень любила эту породу, и он думал, что доставит  ей  удовольствие,
если принесет в подарок ангорского кота. Ћн решил его украсть. ‘ этой  целью
он отправилсЯ в кафе, захватил с  собой  чемоданчик,  который  он  продолжал
держать в руке, рассказываЯ мне все это,  -  воспользовалсЯ  минутой:  когда
дама вышла на короткое времЯ, посадил кота в чемодан и ушел. Ћн потратил  на
подготовку этого плана много дней, все ходил в кафе, смотрел  на  часы,  пил
пиво и выжидал случаЯ, когда дама  выйдет  и  на  террасе  не  будет  других
посетителей. „ама,  к  счастью,  всегда  предпочитала  террасу;  и  хотЯ  за
стеклЯнными ширмами стоЯла  печка  и  было  тепло,  большинство  посетителей
сидело обычно внутри; однако несколько человек всегда оставалось на террасе.
‘егоднЯшний  вечер  был  особенно  удачным,  так  как  там,  кроме  дамы   и
”едорченко, сидела только одна пара влюбленных; влюбленные целовались  и  не
обращали вниманиЯ на то, что происходило вокруг. ’аким  образом,  выполнение
плана прошло очень хорошо. Љ несчастью, по дороге чемоданчик расстегнулсЯ, -
как он сказал, - и кот, который до этого все  держалсЯ  внутри,  выскочил  и
бросилсЯ  бежать  с  необыкновенной,  по   словам   ”едорченко,   быстротой.
”едорченко долго ловил его, но не мог поймать.  "“драл-таки,  сукин  сын,  -
сказал он с внезапным озлоблением, - что вы скажете?"
     - Љот, конечно, дрЯнь, - сказал Я, - но вот Я не очень  уверен,  стоило
ли его воровать? ‚ы могли попасть в грЯзную историю.
     ”едорченко махнул рукой и потом сказал с отчаЯнием в голосе,  что  ради
своей невесты он готов на все и что другого способа достать  кота  не  было;
кот стоит бешеных денег,  а  он,  ”едорченко,  не  миллионер.  „ело  же  его
заключалось в том, что он попросил менЯ отвезти его  на  улицу  ђиволи,  где
жила невеста. Њы приехали туда, и Я остановилсЯ, когда он мне сказал  -  вот
сюда, - на углу узенького, как коридор, переулка, выходЯщего с одной стороны
на набережную, с другой на ђиволи, в центре квартала св.  Џавла,  одного  из
самых бедных и грЯзных в Џариже. Џереулок этот был известен тем, что на  нем
находилсЯ огромный и очень дешевый публичный дом, и теперь, в этот  вечерний
час, там было большое движение, туда шли или оттуда выходили солдаты, арабы,
рабочие.
     - ‚от тут за углом, недалеко, - сказал ”едорченко. € он  объЯснил  мне,
что здесь у его невесты служба.
     - —то же она  делает?  -  спросил  Я.  Ћн  ответил,  что  у  нее  здесь
специальнаЯ работа. џ покачал головой и попрощалсЯ с ним; и  его  котелок  -
единственный на этой улице, где  преобладали  кепки,  -  скрылсЯ  за  углом.
€сториЯ с невестой казалась мне странной и в известной мере  чем-то  похожей
на историю с монпарнасским котом. Ќо всЯкий раз, когда Я думал о ”едорченко,
Я точно натыкалсЯ на стену - в нем не было, казалось, ни одного  недостатка,
он был почти совершенен в том смысле, что все, что мешает человеку в  жизни,
в нем отсутствовало в идеальной  степени,  -  огорчениЯ,  печаль,  сомнениЯ,
моральные предрассудки, мысли об этом ему никогда не приходили в голову. € Я
не мог себе представить, какаЯ женщина, если это только не было несчастное и
забитое существо, живущее впроголодь, могла решитьсЯ соединить свою судьбу с
этой тупой и душевно беззвучной жизнью.
 
     Џоздней ночью, после того как была окончена собственно вечернЯЯ работа,
Я часто приезжал в  районы,  прилегавшие  к  площади  ќтуаль.  џ  любил  эти
кварталы больше других за их ночное безмолвие, за строгое однообразие их вы-
соких домов, за те каменные пропасти между ними, которые изредка  попадались
на этих улицах и которые Я видел, проезжаЯ. € вот ночью того  днЯ,  когда  Я
отвозил ”едорченко к его невесте, едучи по авеню  ‚аграм,  Я  увидел  издали
высокую женскую фигуру в меховой шубе, стоЯвшую на краю тротуара. џ замедлил
ход, она сделала мне знак, и Я  остановил  автомобиль.  Ћна  подошла  совсем
близко, посмотрела на менЯ, и на ее  лице  было  поразившее  менЯ  выражение
неожиданности и удивлениЯ. Џотом она сказала мне:
     - „эдэ, как ты стал шофером?
     џ смотрел на нее,  не  понимаЯ.  …й  по  виду  можно  было  дать  около
пЯтидесЯти лет, но на увЯдшем, напудренном лице были  очень  большие  черные
глаза со сдержанно-нежным выражением, и фигура ее сохранила еще, по инерции,
какой-то неповторимо юный размах, и Я подумал, что, наверное, много лет тому
назад эта женщина была очень хороша. Ќо Я не понимал, почему она  обратилась
ко мне, назвав менЯ чужим  именем.  ќто  не  могло  быть  одним  из  приемов
завлечениЯ клиента, - и ее голос и ее выражение были слишком естественны длЯ
этого.
     - Њадам, - сказал Я, - это ошибка.
     - Џочему ты  не  хочешь  узнавать  менЯ?  -  продолжала  она  медленным
голосом. - џ никогда