служивал лучшей участи. Ќо  в  конце
концов его судили - по крайней мере теоретически - не за то, что  он  пил  и
бил жену и детей, а за убийство, в котором он  не  был  виновен.  Ћбвинению,
которое было предъЯвлено ему следователем и прокурором, которые  привыкли  к
логическому мышлению, он мог противопоставить только отрицание своей вины  и
свое  убогое  простодушие,  которое  могло  лишь  повредить  ему.  ‚о  времЯ
следствиЯ он несколько раз выходил из себЯ и кричал, что его не имеют  права
держать в заключении, что он жертва судебного произвола. Ћн выражалсЯ иначе,
но смысл его протеста был именно таков. ’огда  его  обвинили  в  оскорблении
представителей министерства юстиции. …го судьЯми были люди,  хорошо  знавшие
его, жители этого же города, и каждый из них относилсЯ к нему  отрицательно.
…го жизнь стала известна во всех подробностЯх, и некоторые из них  не  могли
не показатьсЯ удивительными. Ћн, как это выЯснилось, имел известный успех  у
женщин, этот маленький, грЯзный и свирепый человек, был крайне мстителен  и,
в частности, однажды чуть не убил местную гадалку, обещавшую ему,  что  одна
из этих женщин, котораЯ его бросила, его опЯть полюбит, - и  не  выполнившую
своего обещаниЯ. ‚ жизни его, - насколько можно было себе  составить  о  нем
представление, читаЯ газеты и не видЯ его самого, - главную роль играли  две
черты его характера, друг друга, казалось бы, взаимно исключающие:  алкоголь
и стЯжательство. Љогда он на некоторое времЯ  переставал  пить,  он  начинал
копить деньги, лишаЯ по-прежнему  жену  и  детей  необходимого.  џ  невольно
задумалсЯ, прочтЯ об этом. Ћткуда у этого темного человека, жившего всегда в
убогой лачуге, носившего круглый год одно и то же рабочее  платье,  возникла
мечта о каком-то будущем богатстве и что бы он стал с ним  делать?  ‚прочем,
жестокаЯ скупость †оржа была так же преступно бессмысленна,  как  стремление
его садовника к богатству. †орж ему платил четыреста франков в  месЯц,  и  Я
подумал, что иначе это быть не  могло.  Љлеман  заплатил  пЯтьдесЯт  франков
гадалке за  то,  чтобы  она  заставила  его  бывшую  любовницу,  здоровенную
крестьЯнку тридцати лет, оставившую его длЯ  соседа,  вернутьсЯ  к  нему.  €
когда выЯснилось, что гадалке это не удалось, он  чуть  ее  не  задушил,  ее
спасли  подоспевшие  соседи.  ѓадалка  тоже  была   на   суде   в   качестве
свидетельницы.
     џ отложил газеты. ‚ каком бедном и темном  мире  все  это  происходило!
Љлеман верил, что за пЯтьдесЯт франков гадалка может сделать так, чтобы  его
бывшаЯ любовница вернулась к нему и согласилась бы выйти за него замуж и  он
стал бы хозЯином ее фермы, коров и земли, - в этом, собственно, и заключалсЯ
его план, и он доверил его  выполнение  пожилой  женщине  в  черном  платье,
котораЯ, как он думал, имела власть над чувствами людей и могла заставить их
поступать так, как она находила  нужным.  Ќо  и  она,  эта  профессиональнаЯ
гадалка, тоже верила в какие-то оккультные силы, заговоры, кофейную  гущу  и
комбинации игральных карт, она была твердо убеждена в своем призвании, и  ее
деЯтельность была жульнической, в сущности, только наполовину. …е клиентки и
клиенты, невежественные люди, платили ей деньги за  ее  воображаемую  власть
над событиЯми и человеческими чувствами. € она сама,  немногим  отличавшаЯсЯ
от них и такаЯ же малограмотнаЯ, как они, не могла им сказать, что это вздор
и обман, и не могла даже сама этого подумать: в это верили, стало быть,  это
было так. †ена Љлемана была поденщицей, и он отнимал у нее  деньги,  которые
она зарабатывала. „ети его были одеты в лохмотьЯ, маленькаЯ  девочка  и  два
мальчика, старшему из которых было восемь  лет.  -  Ћн  нам  всегда  говорит
гадкие слова, и он очень страшный, - сказал этот мальчик журналисту, который
разговаривал с ним. џ начинал понимать ЂндреЯ: может быть,  такого  человека
действительно не стоило защищать. ‚ эти же дни, во времЯ процесса, Я получил
из ‘ицилии письмо от ЂндреЯ, отправленное в Џариж, откуда мне его переслали.
     "џ  вспомнил  о  тебе,  потому  что  один  из  моих  соотечественников,
постоЯнно живущий здесь и получающий парижскую газету, передал мне несколько
номеров, в которых напечатаны отчеты о деле Љлемана. џ не сомневаюсь, что ты
их тоже читал. ’ы помнишь наши разговоры об этом? ’еперь, когда  ты  знаешь,
что представлЯет собой Љлеман, склонен ли  ты  по-прежнему  утверждать,  что
твоЯ идеЯ правосудиЯ имеет в данном случае какое бы  то  ни  было  моральное
основание? ’ы был готов поставить мне в вину то,  что  Я  отнессЯ  к  участи
этого человека с таким недопустимым, как ты сказал, равнодушием. Џродолжаешь
ли так думать теперь? ‡ащищал бы ты его на моем месте? „умаешь  ли  ты,  что
отвлеченное представление, сколько бы оно ни казалось  положительным,  можно
противопоставить   той   животно-человеческой   мерзости,   в   которую   ты
погружаешьсЯ, когда читаешь отчеты об этих судебных  заседаниЯх?  ‘проси  об
этом ЊервилЯ, - ты знаешь, что он лучше нас всех, - и он первый скажет тебе,
что прав был Я, а не ты.
     Њне кажетсЯ, что с того времени, когда мы сидели с тобой в Џериге перед
сырыми дровами, так плохо разгоравшимисЯ в камине, в этой огромной  гостиной
†оржа, прошло чуть ли не целое столетие. ‘олнце ‘ицилии! џ прожил всю  жизнь
в какой-то душевной дрожи от внутреннего холода. Њой  брат  ненавидел  менЯ,
мой отец менЯ презирал, Я никогда не знал ни удачи, ни спокойствиЯ, ни  даже
той минимальной обеспеченности, котораЯ была  бы  естественна  длЯ  человека
моего происхождениЯ. ’еперь все это кончено. џ медленно согреваюсь  здесь  и
живу, стараЯсь не думать и особенно не вспоминать  ни  о  чем.  …ще  немного
времени, - может быть, несколько месЯцев, - и мы снова увидимсЯ  с  тобой  в
одном из тех кафе ‹атинского квартала, где прошла наша молодость.
     ’еперь еще одно. Ђртур мне писал, что ты отнессЯ к тому, что он говорил
о м-м ‘ильвестр, скорее  иронически.  —то  касаетсЯ  менЯ,  то  Я  верю  его
интуиции, тем более что эта женщина произвела на менЯ такое же  впечатление,
как на него. ‚рЯд ли это только случайное совпадение. Џодумай об этом,  пока
не поздно, и не забывай, что на тебе лежит известнаЯ ответственность за  то,
что может произойти".
     џ ответил ему, что Я не могу убеждать ЊервилЯ при помощи таких доводов,
как интуициЯ и впечатление, что и у Ђртура  и  у  него,  ЂндреЯ,  повышеннаЯ
чувствительность, отчего вещи могут казатьсЯ им  не  такими,  каковы  они  в
действительности, и Я не думаю, что Њервилю угрожает опасность.
     Ќа следующий день в газетах было  сообщено,  что  Љлеман  приговорен  к
двадцати годам каторжных работ.

     џ должен был себе признатьсЯ, что - как бы  жестоко  или  несправедливо
это ни казалось - Я предпочитал те периоды жизни ЊервилЯ, когда он терЯл  на
времЯ то, что называл лирическим миром или думал,  что  он  его  потерЯл.  ‚
действительности  потери  этого  мира  не  было,   было   только   то,   что
представление ЊервилЯ о нем оказывалось не таким, как представление  тех,  с
кем его свЯзывала судьба, и это в свою очередь объЯснЯлось его умственным  и
душевным превосходством над  всеми  его  спутницами  в  том  сентиментальном
путешествии, которое продолжалось всю его жизнь. Ќо когда он был  несчастен,
он был способен понимать то, о чем в наиболее бурные периоды его романов  он
совершенно забывал, точно это переставало длЯ него  существовать.  Љогда  он
был несчастен, он был прекрасным и  внимательным  собеседником  -  качество,
которое он неизменно  терЯл  всЯкий  раз,  когда  погружалсЯ  вновь  в  свой
лирический мир.
     - ЊоЯ жизнь, - сказал он мне как-то, - проходит в судорожных,  но  чаще
всего  неуспешных  попытках  найти  какое-то   гармоническое   эмоциональное
равновесие, которое иногда кажетсЯ мне недостижимым. Џоверить до конца в эту
недостижимость Я не могу. …сли бы Я в нее поверил, то не стоило бы жить.  Ќо
Я часто думал - в чем состоит твоЯ жизнь? џ знаю тебЯ давно, и если бы  менЯ
спросили о тебе, Я мог бы сказать многое. Ќо на этот  вопрос  Я  не  мог  бы
ответить.
     ќтот разговор происходил у него на квартире зимой в Џариже. џ выпил  за
ужином несколько бокалов вина,  к  которому  Я  не  привык,  и  находилсЯ  в
приподнЯтом настроении, и мне было легче говорить в тот вечер, чем обычно. -
“ менЯ такое впечатление, - сказал Њервиль,  -  что  ты  как  будто  немного
размЯк душевно, ты понимаешь? € в том, что ты  можешь  сегоднЯ  сказать,  не
будет, Я надеюсь, той какой-то  геометрической  логики,  котораЯ  составлЯет
главный недостаток твоих рассуждений.  ’ы  все  пытаешьсЯ  анализировать,  и
всЯкий  отдельный  случай  ты  склонен   рассматривать   как   своего   рода
эмоциональную алгебраическую задачу. Ќо не все можно анализировать,  ты  это
знаешь, ты только делаешь вид, что вот с высоты твоей беспристрастности  это
представлЯетсЯ так-то и так-то, а в самом деле ты  врЯд  ли  в  это  веришь.
Џочему ты так смотришь на менЯ? ’ы считаешь, что Я не прав?
     - Ќет, дело не в этом. ’ы сказал, что твоЯ  жизнь  состоит  из  поисков
эмоциональной гармонии, и  спросил,  из  чего  состоит  моЯ  жизнь.  џ  тебе
постараюсь ответить.
     џ закрыл  глаза.  Џередо  мной  проходили  разрозненные,  беспорЯдочные
эпизоды и пейзажи - снежные полЯ, южное море, леса, холод  и  зной,  далекие
воспоминаниЯ, глаза ‘абины и желание, не менее  повелительное,  быть  может,
чем у ЊервилЯ, - найти во всем этом какой-то смысл, который свЯзывал бы  все
это в понЯтную последовательность, характерную длЯ одной человеческой жизни.
     - …сли ты спишь, то Я хотел  бы  знать,  что  тебе  снитсЯ?  -  спросил
Њервиль.
     - џ стараюсь найти ответ на твой вопрос, - сказал Я. - ’ы знаешь,  чего
мне хотелось бы больше всего? ЊоЯ жизнь тоже проходит в поисках. џ хотел  бы
найти наконец возможность воплощениЯ, ты понимаешь? џ хотел бы быть портным,
сапожником,  депутатом  парламента,  архитектором,  то  есть  найти   что-то
определенное раз навсегда и не терЯтьсЯ  в  тех  бесконечных  блужданиЯх,  в
которых проходит мое существование.  џ  чувствую  себЯ  иногда  старухой,  у
которой отвисает нижнЯЯ челюсть и трЯсетсЯ голова,  или  чернорабочим,  Язык
которого состоит из четырехсот слов, бухгалтером или приказчиком  мебельного
магазина,  социалистическим  оратором,  произносЯщим  речь  о  прогрессе   и
демократии, солдатом на войне или влюбленной  девушкой,  цирковым  акробатом
или взломщиком несгораемых шкафов - и вот это многообразие, к которому Я, по
профессиональной   обЯзанности,   принуждаю   свое   бедное    по    природе
воображение... ‚о всем этом, ты понимаешь, Я давно себЯ  потерЯл.  €  вот  Я
иногда встрЯхиваюсь, мне хочетсЯ забыть о всех этих людЯх  и  стать  наконец
самим собой. Ќо самого себЯ Я придумать не могу, так как если Я это  сделаю,
то окажетсЯ, что это не Я, а опЯть-таки какой-то  воображаемый  персонаж.  џ
знаю, что со стороны это не может не казатьсЯ странным, но это именно так. €
должен тебе сказать, что это очень тЯгостнаЯ вещь.
     - ќто похоже на жизнь актера.
     - …сли хочешь, да, но с той разницей, что актер говорит слова,  которые
написал автор пьесы, а Я должен быть и автором и актером. Њне иногда удаетсЯ
от всего этого избавитьсЯ на некоторое  времЯ,  обычно  после  того,  как  Я
кончаю книгу, которую Я писал. Ќо те разрушительные усилиЯ, которые Я должен
делать, утомлЯют менЯ настолько, что у  менЯ  не  хватает  сил  вернутьсЯ  к
самому себе и построить  длЯ  себЯ  какую-то  утешительную  и  положительную
схему. € в лучшем случае Я погружаюсь в пустоту, где нет ничего. ќто то, что
тебЯ всегда пугало и что Я, напротив, готов приветствовать каждый раз, когда
у менЯ поЯвлЯетсЯ эта возможность.
     - Ќирвана? - сказал Њервиль.
     - ‚о всЯком случае  состоЯние,  которое  не  требует  от  тебЯ  никаких
усилий, в котором вообще нет  таких  понЯтий,  как  необходимость,  желание,
стремление, действие. ќто уход от всего, что обычно наполнЯет твою жизнь. Ќо
это в то же времЯ не похоже на погружение в небытие. “ тебЯ в этом состоЯнии
остаетсЯ самаЯ ценнаЯ,  по-моему,  возможность,  котораЯ  дана  человеку,  -
созерцание. ’ы видишь жизнь, котораЯ проходит перед тобой, но не  принимаешь
в ней участиЯ. Џеред тобой начинаетсЯ беззвучное  движение,  за  которым  ты
следишь и смысл которого тебе становитсЯ Яснее и понЯтнее, чем когда  бы  то
ни было.
     - џ знаю ощущение пустоты, - сказал Њервиль, - но, по-моему, это  самаЯ
печальнаЯ вещь, какаЯ только может быть.
     - “ тебЯ не это ощущение, у тебЯ  другаЯ  пустота,  кажущаЯсЯ.  ќто  не
пустота, потому что она наполнена сожалением о том, что должно было бы  быть
и чего не было или что оказалось не таким, как ты думал. ќто другое.
     - Ќо такое  состоЯние  у  тебЯ  бывает  сравнительно  редко,  -  сказал
Њервиль. - Ђ в остальное времЯ?
     -  ‚  остальное  времЯ,  милый  мой,  это  блужданиЯ  и   невозможность
воплощениЯ.
     - ‚ сапожника или депутата парламента?
     - •отЯ бы. ’ы никогда не думал  о  том,  что  в  упорном  и  постоЯнном
занЯтии литературой есть что-то  почти  клинически  неестественное?  ѓде  ты
видел нормальных людей, которые занимаютсЯ литературой?
     - ‘колько угодно, - сказал Њервиль. - Ћни этим  зарабатывают  деньги  и
делают это так же, как  если  бы  они  торговали  обувью  или  промышленными
изделиЯми. Ќо ты, конечно, не их имеешь в виду.
     - Ќет, Я имею в виду, как ты понимаешь, нечто другое. Џисатель,  вообще
говорЯ,  это  человек  с  каким-то  глубоким  недостатком,   страдающий   от
хронического ощущениЯ неудовлетворенности. …го личнаЯ жизнь не удалась и  не
может удатьсЯ, потому что он органически лишен способности быть счастливым и
довольствоватьсЯ тем, что у него есть. Ћн не знает, что ему нужно, не знает,
что он собой представлЯет, и не верит до конца своим собственным  ощущениЯм.
‚сЯ его литература - это попытка  найти  себЯ,  остановить  это  движение  и
начать жить как нормальные люди, без неразрешимых проблем, без  сомнений  во
всем, без неуверенности и без пониманиЯ  того,  что  эта  цель  недостижима.
Љогда он  пишет  книгу,  у  него  есть  смутнаЯ  надежда,  что  ему  удастсЯ
избавитьсЯ от того груза, который он несет в себе. Ќо эта надежда никогда не
оправдываетсЯ. ‚ этом его несчастие и его отличие от других людей.
     - ’ы забываешь о тщеславии.
     - ’щеславие - это тоже неуверенность в себе.
     - Ћдним словом, все отрицательно?
     - Ќет, - сказал Я, - в конце концов, это можно себе представить так. ’ы
пишешь книгу. ‡ачем? Џочему? Џотому что тебе кажетсЯ, что ты понЯл и  увидел
какие-то вещи, которых не понЯли или не успели понЯть и увидеть другие, и ты
хочешь с ними поделитьсЯ своими соображениЯми, которые тебе кажутсЯ важными.
’ы стремишьсЯ понЯть мир, в котором ты  живешь,  и  передать  это  понимание
другим, - это понимание и это видение  мира.  ќто,  конечно,  не  все,  есть
другие побуждениЯ, которые заставлЯют тебЯ  писать,  -  графоманиЯ,  которой
страдают все литераторы, тщеславие,  о  котором  ты  говорил,  та  или  инаЯ
степень  мании  величиЯ  и   периодическаЯ   атрофиЯ   твоих   аналитических
способностей, - потому что если бы этой атрофии не было, ты бы понимал,  что
книгу, которую ты пишешь, вообще писать не стоит.
     - ‡начит, большинство книг, по-твоему, написано напрасно?,
     - Ќесомненно.
     - Ђ те книги, которые ты пишешь?
     - ’оже.
     - ‡ачем же ты это делаешь?
     - …сли бы ты мог мне это объЯснить, Я был бы тебе благодарен.
     - ќто на тебЯ вино так подействовало, - сказал Њервиль. -  …сли  бы  ты
был в нормальном состоЯнии, ты говорил бы об этом иначе.
     - Њожет быть, - сказал Я. - Ќо есть еще  другаЯ  причина-никому,  кроме
тебЯ, Я бы этого не сказал.
     - Џочему именно менЯ?
     -  ‚о-первых,  потому,  что  ты  полон  благожелательности.  ‚о-вторых,
потому, что это собственно тебе следовало бы писать романы, а не мне, у тебЯ
длЯ этого больше данных, в частности воображениЯ.
     - Ћткуда ты это взЯл?
     - Ќу, милый мой, всЯ твоЯ жизнь это доказывает. ’ы встречаешь  какую-то
женщину, и через некоторое времЯ она перестает быть  такой,  какой  была  до
этого, с ней происходит  необыкновенное  превращение.  ‚ыЯснЯетсЯ,  что  она
всегда любила ђильке, что она предпочитала ‚ан ѓога  ѓогену,  что  она,  как
никто другой, понЯла гений „онателло, что она не может  оторватьсЯ  от  книг
ЏаскалЯ. Ќо все это результат твоего восторженного бреда. €  потом  вдруг  в
какое-нибудь  холодное  осеннее  утро,  -  если   оставатьсЯ   в   традициЯх
классического романа, где погода должна соответствовать чувствам  героев,  -
ты вдруг начинаешь понимать, что все это - твое воспаленное воображение, что
она не способна отличить  ђильке  от  †еральди,  ђембрандта  от  Њейсонье  и
„онателло от ‹андовского. Ќо и это еще не самое важное.  ’ы  награждаешь  ее
душевными качествами, которых у нее нет и никогда не  было.  €  ты  все  это
называешь исканием эмоциональной гармонии.
     - ’ы знаешь, почему ты не прав? - сказал Њервиль. - € ты знаешь, в  чем
ты не прав? ’ы хочешь, чтобы Я тебе это объЯснил?
     - Ќет, - сказал Я, - Я знаю, что ты скажешь или, вернее, что сказал  бы
Я, если бы Я был на твоем месте. џ бы ответил, что действительности,  вообще
говорЯ, нет. „ействительность создаем мы, такую, какой она нам нужна,  какой
она должна быть. € если факты этому не соответствуют, тем хуже  длЯ  фактов.
†енщина, которую Я люблю, не может не понимать то,  что  понимаю  Я,  в  том
числе ђильке, „онателло и ЏаскалЯ. € пока у менЯ  хватает  душевной  силы  и
чувства, Я вижу ее именно такой, и это не может быть иначе.
     - ‚ конце концов, эта эмоциональнаЯ  гармониЯ  и  мир,  в  котором  она
заключена, это не бред и не воображение, это  существует,  только  надо  это
найти. Љонечно,  нет  ничего  легче,  как  сказать,  что  только  наивные  и
восторженные люди в это могут  верить.  Ќо  это  неверно,  это  нечто  вроде
душевной капитулЯции.
     - „ругими словами, лучше быть „он Љихотом,  чем  ѓамлетом.  Ќо  Я  тебе
скажу еще одну вещь. ‚от у нас с тобой расхождение. џ считаю, грубо  говорЯ,
что ты терЯешь  времЯ  напрасно,  стремЯсь  к  Явно  недостижимой  цели.  ’ы
считаешь, что Я упускаю из виду и исключаю из своей жизни лучшее, что  может
быть. ЏолучаетсЯ приблизительно так?
     - „а, но очень приблизительно.
     - ’еперь Я тебе скажу, мой милый, что Я действительно думаю. џ полагаю,
что в этом споре, - опЯть-таки если это можно назвать спором, - прав  ты.  џ
говорю это не длЯ того, чтобы доставить тебе удовольствие, а  потому  что  Я
действительно в этом убежден. € лучше тысЯчу раз ошибатьсЯ, чем не ошибитьсЯ
ни разу, но ни к чему не стремитьсЯ. ќто звучит как плохой афоризм,  но  это
именно так.

        x x x

     џ сидел на террасе небольшого кафе над морем, которое было внизу, и  на
обрыве, спускавшемсЯ к нему, росли пальмы, кипарисы и эвкалипты.  Ѓыл  конец
жаркого днЯ, медленно приближались сумерки, сверкало  солнце  в  безоблачном
небе, на море  была  легкаЯ  зыбь.  ‚ечером  менЯ  ждал  ужин  в  приморском
ресторане - красное вино, до которого Я не дотрагивалсЯ в Џариже, но которое
Я пил на юге каждое лето, так, точно в зависимости от этого  географического
перемещениЯ те же самые вещи изменЯли свою природу и свой вкус; рыбные блюда
с острой приправой, от которой Я тоже отказалсЯ  бы  в  Џариже,  но  которую
здесь Я находил совершенно необходимой; крепкий кофе, потом долгаЯ  прогулка
вдоль морЯ и, наконец, глубокий сон в комнате, где, засыпаЯ и просыпаЯсь,  Я
слышал легкий плеск волн, разбивающихсЯ о берег. Ћт всего этого Я  испытывал
постоЯнно раздваивающеесЯ ощущение-того, что это доставлЯет мне долгожданное
удовольствие, и того, что Я вижу себЯ  со  стороны,  слежу  за  всеми  этими
впечатлениЯми и испытываю одновременно нечто вроде зависти  к  самому  себе,
зависти, за которой идет сознание, что все это временно и случайно, -  запах
деревьев под солнцем, горЯчий воздух, особый вкус вина и рыбы и глубокий сои
ночью. џ точно не верил до конца тому, что все это действительно так  и  что
это вообще могло бы не быть иначе. € Я жалел о том, что  за  долгие  годы  Я
никогда не научилсЯ жить без постоЯнной оглЯдки  назад,  что,  помимо  моего
желаниЯ, памЯть неизменно возвращала менЯ к тому, о чем следовало бы забыть,
и влачила за собой  ненужный  груз  образов,  представлений,  чужих  жизней,
печальной судьбы несуществующих  людей,  которые  возникли  однажды  в  моем
воображении и потом не покидали менЯ, сопровождаЯ менЯ, как безмолвнаЯ толпа
созданных мной призраков, от которых Я не мог уйти. Ќо это все-таки не  было
самым главным. ѓлавным было то, что на вопросы, которые Я  ставил  себе,  не
было и не могло быть ответа. €ногда Я начинал завидовать  авторам  некоторых
книг, которые Я читал и где излагались совершенно бесспорные, по мнению этих
людей, истины о  том,  что  вне  материалистического  метода  не  существует
возможности понЯть мир или что только приближение к христианским откровениЯм
может спасти человека от бездны, на краю которой он стоит. џ вспоминал споры
с моими товарищами  о  воображаемых  и  недоказуемых  законах  истории  и  о
длительном бреде старого и несчастного в личной  жизни  человека  с  длинной
бородой, бесчисленные и бесполезные портреты которого были теперь  развешаны
в общественных учреждениЯх и в кабинетах людей, многие из которых ничего  не
понЯли в его архаических теориЯх. Ќо христианство...
     Ќаступали сумерки, пора было идти ужинать, но мне не хотелось  уходить,
и мне вдруг стало казатьсЯ что вот еще  одно  усилие,  еще  несколько,  быть
может, минут, и все станет Ясно, и Я наконец пойму... Џо длительному опыту Я
знал, что это могло быть только иллюзией и что Я  никогда  не  найду  одного
определенного  смысла  в  том  нагромождении   чувств,   ощущений,   мыслей,
воспоминаний, видений, из которого состоЯла моЯ жизнь.
     Њне хотелось есть, и было что-то унизительное в  сознании,  что  судьбы
христианства или размышлениЯ о той или иной философской системе имели меньше
значениЯ сейчас длЯ менЯ, чем вопрос о сегоднЯшнем меню ужина. € уже  когда,
расплатившись, Я направилсЯ к выходу,  Я  вдруг  вспомнил  высокого,  худого
человека с выражением ненависти и страданиЯ в  глазах,  который  был  членом
крайне левой политической партии и в своих  речах  говорил  о  необходимости
физического истреблениЯ тех классов, которые эксплуатируют  труд,  и  иногда
его охватывала настоЯщаЯ дрожь, вызваннаЯ его непонЯтной злобой.  Ќо  и  его
политические взглЯды и его ненависть объЯснЯлись, как Я это узнал потом,  не
длительным изучением и анализом социальных проблем, а мучительной болезнью и
свЯзанными с ней личными неприЯтностЯми; незадолго до  начала  его  короткой
политической карьеры девушка, в которую он был влюблен и которой  он  сделал
предложение, ответила ему со спокойной и неумной жестокостью, что о браке не
может быть и речи, так как друзьЯ ей  сказали,  что  у  него  Язва  желудка,
котораЯ, судЯ по всему, переходит в рак, и что было бы нелепо, если  бы  она
согласилась на предложение человека, которому  остаетсЯ  жить,  может  быть,
несколько месЯцев. €менно после  этого  он  стал  говорить  о  необходимости
физического истреблениЯ класса эксплуататоров. € когда  он  произносил  свои
речи,  он  испытывал  нечто  вроде  мрачного  и  косвенного  удовлетворениЯ,
совершенно иллюзорного, - чего он,  впрочем,  не  понимал.  —ерез  некоторое
времЯ, однако, его политическаЯ карьера кончилась  так  же  неожиданно,  как
началась. Љогда его страданиЯ стали невыносимы, его отвезли в  клинику,  где
его оперировали  и  выЯснилось,  что  никакого  рака  у  него  не  было.  Ћн
выздоровел, перестал испытывать боли, поступил  на  службу  в  банк,  вскоре
после  этого  женилсЯ,  забыв  о  девушке,  которой  он  делал  свое  первое
предложение, и через три или четыре года после всего этого, ужинаЯ иногда  с
друзьЯми в ресторане, он высказывал весьма умеренные взглЯды и говорил,  что
право собственности вносит в человеческое общество  тот  необходимый  фактор
равновесиЯ, вне которого нельзЯ себе представить ни прогресса, ни  повышениЯ
жизненного уровнЯ. џ встретил его как-то в этот  период  его  жизни,  и  его
нельзЯ было узнать: он пополнел, отЯжелел, глаза его стали  невыразительными
и почти сонными и от прежнего его политического  воодушевлениЯ  не  осталось
следа. ‚ том, что с ним  произошло,  был,  конечно,  какой-то  назидательный
элемент, и когда Я думал об этом, у менЯ невольно возникал соблазн обобщений
и аналогий: в конце концов,  кто  знает,  если  бы  судьба  более  милостиво
отнеслась к Њарату, если бы он не был  дурно  пахнущим  и  покрытым  прыщами
человеком, может быть, его жизнь сложилась бы иначе, он не  мстил  бы  своим
современникам за то, что к нему трудно было не питать отвращениЯ, - и мог бы
умереть от несварениЯ желудка или просто  от  старости,  без  ножа  арлотты
Љордэ в груди, не оставив в истории ”ранции  ни  следа,  ни  воспоминаниЯ  о
своем дурном запахе, своих  преступлениЯх  и  своей  трагической  судьбе,  -
трагической не потому, что его было бы жаль, а  оттого,  что  обстоЯтельства
его смерти казались зловеще убедительными и при воспоминании о них возникала
идеЯ возмездиЯ, чрезвычайно спорнаЯ. џ успел подумать обо всем этом,  пройдЯ
то  небольшое  расстоЯние,  которое  отделЯло  кафе,  откуда  Я  вышел,   до
ресторана, куда Я пришел ужинать и где Я собиралсЯ заказать себе "буйабес".
     ‚ этом ресторане все говорило о юге, начинаЯ от прЯных запахов и кончаЯ
акцентом, с которым говорили все служащие. Ќедалеко отсюда была  Ќицца,  где
родилась и выросла м-м  ‘ильвестр,  -  и  Я  опЯть  вспомнил  о  Њервиле.  ‚
сущности, Я был искренно рад за него, независимо от того,  что  представлЯла
собой в действительности м-м  ‘ильвестр  и  что  скрывалось  за  неподвижным
взглЯдом ее глаз. € Я подумал, что Я даже не слышал ее голоса. ‚ тот  вечер,
когда Я видел ее в кабаре ќвелины, Я слышал только прерывающуюсЯ от волнениЯ
речь ЊервилЯ, в ответ на которую она молчала, сознаваЯ, быть  может,  что  в
конце концов слова не могут быть такими же выразительными, как  ее  глаза  и
движениЯ. Ћна могла не думать об этом, но безошибочным своим инстинктом  она
знала, что дело было не в том, что она скажет или чего она  не  скажет.  ’о,
что приближало ее к Њервилю, было похоже на немую симфонию, в которой  слова
были только далеким и неверным  отзвуком  чего-то,  что  не  укладывалось  в
последовательность фраз и что было в эти  минуты  важнее  всего  другого.  џ
подумал, что в своем споре со мной Њервиль был, может быть, прав:  ощущениЯ,
которые он испытывал, создавали целый мир - и созерцание этого  мира  давало
ему  представление  о  той  идее  совершенства,  возникновение   которой   в
человеческом   сознании   „екарт   считал   неопровержимым   доказательством
существованиЯ Ѓога. ‚се это началось с той памЯтной декабрьской ночи,  когда
мы приехали с Њервилем на открытие кабаре ќвелины. ‘ тех  пор  прошло  много
времени, и Я ни разу  после  этого  не  видел  ни  ќвелины,  ни  ЂндреЯ,  ни
Ђнжелики, никого из тех, кто был там, кроме ЊервилЯ. €  только  раз  поздней
весной на террасе одного из кафе на …лисейских полЯх Я встретил спутника м-м
‘ильвестр, любителЯ литературы. Ћн пригласил  менЯ  за  свой  столик.  Џосле
первых слов разговора Я сказал ему: - џ помню, что одним из ваших  последних
увлечений был „жойс, о котором вы столько говорили, когда мы с вами  были  в
кабаре возле …лисейских полей зимой прошлого года.
     - „а, да, прекрасно помню, - сказал он. - „жойс один из  гениев  нашего
времени, который... - Љстати, - сказал  Я,  -  кто  была  дама,  которую  вы
сопровождали в тот вечер? - ЉакаЯ дама? - спросил он с удивлением. - „ама? џ
был один, насколько Я помню. - Ќо во всЯком случае вы сидели с ней за  одним
столиком.
     Ћн делал мучительные усилиЯ, чтобы вспомнить это, но,  по-видимому,  он
тогда был настолько пьЯн, что все происходившее в кабаре представлЯлось  ему
неверным и расплывчатым; он, оказываетсЯ, плохо переносил шампанское и  даже
был удивлен, что говорил со мной о литературе.  ‚  сущности,  думал  Я,  что
можно было от него требовать? Ћн жил среди книг, содержаниЯ  которых  он  не
понимал или понимал не так, как следовало. —то касаетсЯ живых людей, то  они
его мало интересовали, даже если занимались литературой, - и в  этом  смысле
одно из его высказываний было чрезвычайно  характерным;  он  как-то  сказал,
говорЯ об одном известном  писателе,  что  тот,  к  сожалению,  еще  жив,  и
объЯснил при этом, что мы можем  составить  себе  окончательное  суждение  о
творчестве того или  иного  автора  только  после  его  смерти,  которую  он
рассматривал  как  нечто  вроде  решающего  и  необходимого   критериЯ   или
литературной оценки. € в его длительном путешествии через  воображаемый  мир
героев и авторов-героев, которых не существовало, и авторов, которые умерли,
- в этом путешествии поЯвление м-м ‘ильвестр, о которой он не мог вспомнить,
было,  конечно,  совершенно  незначительным   эпизодом,   не   заслуживавшим
вниманиЯ. ‘ловом, он был  последним  человеком,  который  мог  бы  мне  дать
какие-либо сведениЯ о ней.
     џ ужинал один в просторном ресторане. ‘ морЯ дул легкий ветер,  горЯчий
буйабес был таким, каким он бывает только на юге ”ранции, и между ним и  тем
буйабесом, который Я иногда зимой ел в Џариже, была такаЯ же разница, -  это
сказал мне как-то Њервиль, - как между оригиналом картины и  ее  копией.  Ќо
даже в Џариже вкус буйабеса сразу и с необыкновенной силой возвращал менЯ  к
этому южному пейзажу морЯ, сосен на  песке,  пальм,  кипарисов,  эвкалиптов,
зарослей  мимоз,  раскаленного  воздуха,  легкой  рЯби  на   синеватой   или
зеленоватой воде. Џрошлым летом Я говорил Њервилю, который был в  безутешном
настроении: - Љак понЯтно, что эллинскаЯ культура,  наследством  которой  мы
живем уже больше двух тысЯч лет, возникла именно на этих берегах. - ‘ другой
стороны ‘редиземного морЯ, - мрачно сказал  он,  -  географиЯ  не  допускает
произвольных  толкований.  -  ‚се  представлЯлось   ему   тогда   печальным,
обманчивым и несущественным, и упоминание о чем бы то  ни  было  -  будь  то
эллинскаЯ культура, римскаЯ цивилизациЯ или расцвет ‚озрождениЯ, -  все  это
непонЯтным, но неудержимым образом пробуждало вдруг в его  памЯти  интонации
умолкнувшего длЯ него голоса, выражение глаз или движениЯ той, в которой  он
так жестоко ошибсЯ. - ‚ыражение, вероЯтно, не изменилось, интонации тоже,  -
сказал Я, - и что делать, если они обращены теперь не к тебе?  Ћни  остались
такими же, какими были раньше, и если они тебе тогда казались замечательными
и неповторимыми, то они не менее замечательны и неповторимы теперь. Џопробуй
отказатьсЯ от эгоцентризма, - тебе не хватает склонности  к  созерцательному
мышлению. - …сли бы Я тебЯ не знал,  -  ответил  он,  -  то,  выслушав  твою
тираду, Я бы мог подумать, что ты не способен понЯть что бы  то  ни  было  в
том, что мы условно называем эмоциональным миром. Ќо Я  тебЯ  знаю  давно  и
хорошо, и всЯ твоЯ логика и твой беспристрастный, как  ты  говоришь,  анализ
менЯ убедить не могут. ’ы выдумал себе совершенно  воображаемое  и  неверное
представление о своем собственном облике - все иллюзиЯ и обман, наши чувства
случайны и непостоЯнны, единственное, что имеет ценность, это правильное, по
мере возможности, суждение о том, что происходит  или  произошло,  суждение,
основанное на Якобы неопровержимом сравнительном методе, - все, что  ты  так
хорошо понимаешь, жалеЯ тех, кто  это  понимает  иначе,  чем  ты,  то  есть,
ошибочно, тех, кто придает некоторым вещам преувеличенное значение.  Ќо  все
это, милый мой, только ширма, и Я мог  бы  тебе  доказать,  как  дважды  два
четыре, что ты так же уЯзвим, как другие, если не больше. Ќо ты с бесплодным
усердием продолжаешь играть роль, которую себе сам придумал. ЊенЯ, во всЯком
случае, ты в заблуждение не введешь. - џ никогда не собиралсЯ вводить тебЯ в
заблуждение, - сказал Я. - Ќо ты не делаешь никакого  усилиЯ,  чтобы  понЯть
некоторые вещи не только так, чтобы твое суждение всецело зависело от твоего
чувства, положительного или отрицательного. ’ы понимаешь, что это  не  может
быть так просто: все  хорошо,  если  ты  счастлив,  и  все  плохо,  если  ты
несчастлив. €скусство,  музыка,  поэзиЯ,  лиризм-все  расцветает,  когда  ты
смотришь в единственные в мире глаза, чудесно отражающие твое чувство,  -  и
все увЯдает, когда ты  больше  не  видишь  этих  глаз.  Ќо  в  конце  концов
искусство имеет какую-то постоЯнную ценность, котораЯ не менЯетсЯ  от  того,
что ты в такое-то времЯ испытываешь те или иные чувства. ќтого  ты  отрицать
не можешь. - Љто говорит об отрицании самой бесспорной из  истин?  -  сказал
он. - Ќо вот  все  это  великолепие,  которое  возникает  передо  мной,  как
блистательное подтверждение моих чувств тогда, когда они, как ты  их  скучно
называешь, положительны, - это великолепие  только  усиливает  мое  ощущение
эмоциональной  катастрофы  или  провала,  -   тогда,   когда   эти   чувства
отрицательны. –енность искусства, может  быть,  остаетсЯ  неизменной.  Ќо  в
одном случае это подтверждение счастьЯ,  в  другом  это  напоминание  о  его
потере. - Ќет, ты неисправим, - сказал Я.
     ‚ чем была замечательность этого буйабеса? …го вкус неуловимым  образом
переходил  из  физиологического,  в   конце   концов,   ощущениЯ   в   нечто
трудноопределимое и почти отвлеченное, заключавшее в себе этот южный  пейзаж
и возвращение к мыслЯм об эллинской культуре, и мне казалось, что, где бы  Я
ни был, воспоминание  об  этом  вкусе  будет  всегда  содержать  в  себе  те
представлениЯ, которые - именно в этом соединении - не могли  бы  возникнуть
при других обстоЯтельствах. € холодный воздух той декабрьской ночи, когда  в
кабаре ќвелины произошла втораЯ встреча ЊервилЯ с мадам  ‘ильвестр,  начинал
мне казатьсЯ бесконечно далеким - так трудно мне было его себе  представить.
џ закрыл на секунду глаза, думаЯ об этом, -  и  тогда,  из  дали  и  холода,
передо мной поЯвилась беднаЯ Ђнжелика с  ее  фиалками  на  морозе  и  наивно
выдуманной  историей  ее  жизни,  в  которой  она  так  давно  и  безнадежно
запуталась, с этой нелепой ложью о прошлом, которого не было нигде, кроме ее
воображениЯ, возбужденного алкоголем. Ћна  точно  всплывала  передо  мной  с
парижского дна, из этого мира людей, давно погрузившихсЯ в  пьЯное  небытие,
ночных бродЯг, странников и нищих, - мира, который Я видел в Џариже и  потом
в Ќью-‰орке, на улицах Ѓаури, где Я обходил тела в  лохмотьЯх,  лежавшие  на
мостовой  или  на  тротуаре,  не  знаЯ  -  трупы  это  или  спЯщие,  где  на
растрескавшейсЯ двери убогой гостиницы была  надпись  "’олько  длЯ  мужчин".
’аков был мир Ђнжелики, призрачный и трагический, в котором  люди  двигались
как сквозь смертельный сон. ”иалки - и ледЯной ветер зимней ночи, эти мутные
глаза и  почти  омертвевшаЯ  гортань,  в  которую  вливалось  красное  вино,
вылезший мех на воротнике  порванного  манто,  заколотого  в  разных  местах
английскими булавками, холодный чердак или сырой подвал, где она жила и куда
она возвращалась почти вслепую на рассвете, - как далеко все это было от той
жизни, которую вели мы и которую могла бы вести она, если бы  обстоЯтельства
сложились иначе. € ничто не могло  помочь  ни  Ђнжелике,  ни  ее  сестрам  и
братьЯм по несчастью в этом Ѓогом забытом мире. €  Я  подумал,  что  только,
быть может, в последний день над деревЯнным ее  гробом  хор  русской  церкви
будет петь эти незабываемые и торжественные слова "со свЯтыми упокой" - если
ей не будет суждено  быть  похороненной  в  братской  могиле  муниципального
кладбища, откуда в объЯтиЯх ангела с  лебедиными  крыльЯми  ее  беднаЯ  душа
вознесетсЯ туда, где "несть ни печали, ни воздыханиЯ, но жизнь бесконечнаЯ",
- как это давно, в моем детстве, объЯснЯл нам отец €оанн, наш законоучитель,
высокий человек  в  рЯсе,  с  лицом  пророка  и  картинной  черной  бородой.
‘лавЯнские глаголы в их архаическом великолепии  медленно  струились  в  его
речи, и он всегда  оставалсЯ  длЯ  нас  живым  образом  того  библейского  и
евангельского мира,  о  котором  он  говорил  на  своих  уроках  и  в  своих
проповедЯх в церкви: €исус Ќавин останавливал солнце, пророк  „аниил  стоЯл,
окруженный львами, горела и не  сгорала  неопалимаЯ  купина,  апостол  Џавел
писал свои посланиЯ, и на –арских  ‚ратах  нашей  церкви,  освещенные  огнем
восковых  свечей,  горели  слова:  "Џриидите  ко  Њне  вси  труждающиесЯ   и
обремененные и Ђз упокою ‚ы".
     ‚ тот вечер Я прошел большое расстоЯние вдоль морЯ. Џосле знойного  днЯ
воздух стал свежим, по временам  поднималсЯ  небольшой  ветер,  шипела  пена
волн, откатывающихсЯ от берега, шуршала галька, и  не  было  вокруг  ничего,
кроме темного морЯ и неба. џ шел и думал о людЯх, которых Я знал  и  которые
были мне близки в разные периоды моей  жизни,  -  большинство  из  них  были
теперь отделены от менЯ временем и расстоЯнием. џ  вспомнил,  как  давно,  в
бурную осеннюю ночь в ђоссии мы сидели - трое моих товарищей и Я -  в  жарко
натопленном доме на севере Љрыма и когда ужин подходил к концу, один из  нас
предложил - так бы ни случилось и где бы мы  ни  были  -  встретитьсЯ  ровно
через пЯть лет, в четыре часа днЯ,  в  Џариже,  возле  обелиска  на  площади
Љонкорд. —ерез пЯть лет, в назначенный день и час Я  пришел  к  обелиску  и,
конечно, никого из моих товарищей там не было. ќтого следовало ожидать - как
можно было рассчитывать на верность этой юношеской клЯтвы? Ќо в тот  день  Я
впервые почувствовал, что мир, в котором Я живу, постепенно  и  безвозвратно
уходит от менЯ и никакаЯ сила этого изменить не может.
     ‡начительно позже Я узнал о  судьбе  моих  товарищей:  один  осталсЯ  в
ђоссии, другой умер от туберкулеза в ѓермании,  третьего  судьба  занесла  в
ћжную Ђмерику, где  он  бесследно  исчез.  џ  осталсЯ  один,  -  с  ненужной
верностью этому обещанию встречи, которой не могло быть, потому что у нас не
было власти над нашей судьбой  и  только  случайное  стечение  обстоЯтельств
позволило мне одному дойти до обелиска площади Љонкорд оттого, что  на  моем
пути не было  ни  невозможности  покинуть  ђоссию,  ни  смерти,  ни  океана,
отделЯвшего  ”ранцию  от  ћжной  Ђмерики.  ‚се  было  результатом  миллионов
случайностей - смерть, условиЯ жизни, понимание или непонимание самых важных
вещей, листок бумаги, на котором ќйнштейн впервые записал свои формулы  -  и
оттого, что он это сделал, через сорок лет после этого на другом конце света
сотни тысЯч людей с желтой кожей погибли от  взрыва  атомной  бомбы  и  весь
облик мира изменилсЯ, но не стал ни понЯтнее, ни лучше.
     џ продолжал медленно идти вдоль морЯ. Ѓыла  страннаЯ  двойственность  в
отчетливости воспоминаний, возникавших передо мной, и  в  призрачности  моей
собственной судьбы и судьбы тех, кого Я знал, и мне начинало  казатьсЯ,  что
это похоже на длительный бред во сне, который все не может  прекратитьсЯ.  џ
видел себЯ солдатом, рабочим, бродЯгой, студентом в Џариже, наконец, автором
романов и рассказов,  которые  Я  позже  перечитывал  с  тЯгостным  чувством
неловкости и удивлениЯ, и мне казалось, что их писал кто-то другой, а не  Я,
- настолько все в них было нелепо и неубедительно. џ понимал причину  этого:
книги оставались такими же, какими были годы и годы тому назад, а Я  успевал
за это времЯ изменитьсЯ. Љроме того, от приблизительного соответствиЯ  между
содержанием книг и литературными намерениЯми, которые были у менЯ,  когда  Я
их писал, не оставалось больше ничего или почти ничего. Ћно, впрочем, всегда
носило характер только иллюзорного приближениЯ к тому, что Я хотел  сказать,
и мне никогда не удавалось  его  выразить  сколько-нибудь  полно.  Ќо  времЯ
уничтожало даже эти иллюзии, и каждаЯ законченнаЯ  вещь  имела  только  одну
ограниченную ценность - Я еще раз понимал, как не  нужно  писать,  это  было
чисто отрицательным и бесполезным  знанием:  Я  не  повторЯл  потом  прежних
ошибок, но делал другие, не менее непростительные.  ќто  продолжалось  много
лет, и не было как будто никаких  оснований  думать,  что  это  когда-нибудь
может изменитьсЯ.
     Ѓыло уже около одиннадцати  часов  вечера,  когда  Я  вернулсЯ  в  свою
гостиницу. Њолодой человек, стоЯвший внизу, за конторкой, сказал мне:
     - ‚ам только что звонили из Џарижа и  просили  передать,  что  позвонЯт
опЯть через четверть часа.
     - џ буду у себЯ в комнате, -  сказал  Я.  џ  не  успел  раздетьсЯ,  как
раздалсЯ телефонный звонок. ѓолос ЊервилЯ сказал;
     - Људа ты делсЯ? “ тебЯ все благополучно?
     - ’ы боЯлсЯ, что Я утонул? Ќет, все обстоит нормально. —то у тебЯ?
     - џ хотел тебЯ предупредить, что приеду дней  через  десЯть,  глупейшие
дела, которые менЯ задержали. Љак идет твоЯ жизнь?
     - ћг, солнце, буйабес, прогулки и размышлениЯ о разных вещах, -  сказал
Я. - Ќичего интересного, но в общем лучше, чем в Џариже. ’ы знаешь, Я всегда
мечтал быть адмиралом в отставке и жить на  берегу  ‘редиземного  морЯ.  Џри
небольшом усилии воображениЯ Я могу себе это представить. ‡начит,  жду  тебЯ
через десЯть дней.
     Љаждое утро Я шел к пустынному месту берега, где среди  невысоких  скал
была узкаЯ полоска каменистого плЯжа. ђасстелив там циновку,  Я  ложилсЯ  на
нее и лежал  так  часа