ил: - џ могу  только  смеЯтьсЯ  с
дурости командира, -  и  действительно  смеЯлсЯ.  ‚торым  негодЯем  считалсЯ
бывший  начальник  какой-то  маленькой  железнодорожной   станции   ‚алентин
Ђлександрович  ‚оробьев.  Љак  большинство  пожилых  уже  негодЯев,  он  был
чрезвычайно благообразен: носил пушистую бороду, которую бережно расчесывал;
он был очень любезен в обращении, пел высоким  голосом  грустные  украинские
песни - и вместе с тем тип отъЯвленного мерзавца был доведен в нем до конца.
Ћн мог подвести товарища под суд, мог, как  Љлименко,  обокрасть  своего  же
соседа и, уж конечно, в трудных  обстоЯтельствах  выдал  бы  всех.  Љогда  Я
приехал на бронепоезд, он в тот же день  украл  у  менЯ  коробку  с  тысЯчью
папирос. ЉажетсЯ, этого человека очень  любили  женщины,  он  жил  со  всеми
служанками и подметальщицами, которые находились в его подчинении;  а  когда
одна из них отвергла его, он написал на нее донос, обвинив ее в  социализме,
хотЯ беднаЯ женщина была неграмотной; и ее арестовали и отправили куда-то по
этапу; была зима, женщина эта уехала с двухлетней своей девочкой  на  руках.
ѓлЯдЯ на ‚оробьева, Я часто думал  о  том,  почему  женщины  нередко  отдают
предпочтение негодЯЯм: может быть, потому, говорил Я себе, что негодЯй более
индивидуален, чем средний человек; в негодЯе есть что-то, чего нет в других,
и еще  потому,  что  каждое,  или  почти  каждое,  качество,  доведенное  до
последней своей степени, перестает рассматриватьсЯ как обыкновенное свойство
человека и приобретает притЯгательную  силу  исключительности.  €  так  как,
несмотрЯ на то, что прежнЯЯ моЯ жизнь кончилась, Я еще не совершенно ушел от
нее и некоторые гимназические привычки еще оставались  у  менЯ,  Я  был  еще
гимназистом, то мои мысли принимали особый оборот, заранее обрекавший их  на
бесплодность и несоответствие первоначальным  соображениЯм,  которые,  таким
образом, служили мне только предлогом длЯ возвращениЯ  моей  фантазии  в  ее
излюбленные места. †енщины  любили  палачей;  и  исторические  преступлениЯ,
совершенные сотни лет тому назад, до сих  пор  не  утерЯли  длЯ  них  своего
волнующего интереса, и почему не предположить, что ‚оробьев - это  миниатюра
грандиозных преступлений? Ќо это было  нелепо  и  не  походило  ни  на  что.
‚оробьев занималсЯ тем, что воровал в соседних  товарных  составах  сахар  и
мануфактуру, а однажды ухитрилсЯ, маневрируЯ ночью на  паровозе,  увести  из
поезда генерала ’рЯсунова,  командующего  фронтом,  новенький  желтый  вагон
второго класса. Ќо вечерами, лежа на своей койке с побледневшим от  пьЯнства
лицом и мутными, печальными глазами, он все  сокрушалсЯ  о  том,  что  волею
судеб вынужден принимать участие в гражданской войне.
     - Ѓоже мой! - говорил он чуть ли не со  слезами.  -  ЉакаЯ  обстановка!
ђасстрелЯнные, повешенные, убитые, замученные. „а Я-то  тут  при  чем?  Љому
какое зло сделал? ‡а что все это?  ѓосподи,  мне  бы  домой;  у  менЯ  жена,
ребЯтишки маленькие спрашивают: где папа? Ђ папа сидит тут, под  виселицами.
—то Я детЯм скажу? - кричал он. - ѓде мое  оправдание?  Ћдно  вот  утешение:
приедем в Ђлександровск, приду к жене ночью, неожиданно.  ‘кажу:  заждалась,
милаЯ? Ђ Я вот он.
     € действительно, в Ђлександровске ‚оробьев побывал у  жены  и  вернулсЯ
умиротворенным. Ќо когда мы отъехали верст сорок и  простоЯли  на  маленькой
станции трое суток, он опЯть загрустил:
     - Ѓоже мой, какаЯ обстановка!  ђасстрелЯнные,  повешенные.  ‡а  что?  -
опЯть кричал он. - „ети спросЯт: ты где был, папа? —то  Я  им  скажу?  -  Ћн
умолк, вздохнул и потом сказал задумчиво: - ‚от приедем в Њелитополь,  пойду
к жене, снова буду дома. —то, скажу, заждалась, милаЯ? Ђ Я вот он.
     - Ђ ваша жена уже в Њелитополе?  -  спросил  Я.  Ћн  поглЯдел  на  менЯ
невидЯщими,  пьЯными  глазами,  в  которых  стоЯло  выражение   умилениЯ   и
благодарности.
     - „а, милый друг, в Њелитополе.
     Ќо, и уехав из ЊелитополЯ, он продолжал мечтать, как приедет к жене  на
этот раз уже в „жанкой.
     - “ тебЯ, брат, жена прЯмо клад, - говорили ему с насмешкой. - Ќе жена,
а Ѓогородица вездесущаЯ. Љак же это она - в Ђлександровске, и в  Њелитополе,
и в „жанкое? € везде детишки и квартира. ‡дорово ты устроилсЯ.
     € тогда ‚оробьев привел объЯснение, которое, по-видимому, казалось  ему
совершенно достаточным. ‚сех остальных оно очень удивило.
     - „ети, - сказал он, - да ведь Я железнодорожник.
     - Ќу так что же?
     - —удаки, - изумилсЯ  ‚оробьев.  -  ‚идно,  службы  железнодорожной  не
знаете. ‚ каждом городе жена, дорогие, в каждом городе.
     ’ретий негодЯй был Џарамонов,  студент,  которого  незадолго  до  моего
поступлениЯ легко ранили в ногу. Ћн, собственно, зла никому не причинЯл;  но
каждый день часа за два до докторского обхода он втирал себе в  рану  масло,
не даваЯ ей  таким  образом  заживлЯтьсЯ;  и  поэтому  он  считалсЯ  раненым
бесконечно долго и не ездил на фронт. ‚се видели и знали, как он  поступает,
но относились к нему с молчаливым презрением и брезгливостью, и ни у кого не
хватало духа сказать ему, что так делать нехорошо. Ћн всегда бывал  один,  с
ним избегали разговаривать;  он  сидел  обычно  в  своем  углу  и,  украдкой
поглЯдываЯ кругом, ел сало и хлеб - он  был  очень  прожорлив.  Ћн  жил  как
одинокое животное, присутствие которого терпЯт, хотЯ оно и неприЯтно. Ћн был
молчалив и враждебен ко всем, и когда проходили мимо его койки, он следил за
проходившими   настороженным   и   злым   взглЯдом.   Џотом   его    куда-то
откомандировали. џ  вспомнил  о  Џарамонове  через  несколько  лет,  уже  за
границей, когда видел  умирающего  филина,  привЯзанного  туго  замо  тайной
тесемкой к дереву; едва заслышав чьи-нибудь шаги, филин  выпрЯмлЯлсЯ,  перьЯ
его топорщились, он медленно взмахивал крыльЯми и щелкал  клювом;  и  желтые
его глаза слепо и  злобно  смотрели  перед  собой.  Ѓыли  на  поезде  вруны,
мошенники, был даже  один  евангелист,  который  пришел  неизвестно  откуда,
поселилсЯ  в  нашем  вагоне  и  жил  безбедно   и   беззаботно,   проповедуЯ
непротивление злу. - џ до этой вашей винтовки никогда не дотрагивалсЯ  и  не
дотронусь, - говорил он. - ѓрех. - Ђ если на тебЯ  нападут?  -  ‘ловом  буду
отражать. - Ќо однажды, когда он принес себе  обед  -  котелок  с  борщом  и
котелок с кашей, - а его у него потихоньку  стащили,  он  пришел  в  Ярость,
схватил  по  странной  случайности  ту  винтовку,  к   которой   обещал   не
прикасатьсЯ, и наделал бы много бед, если бы его не  обезоружили.  Ќо  самым
удивительным человеком, которого  Я  видел  на  войне,  был  солдат  Љопчик,
внешнее отличие которого заключалось в его непобедимой  лени.  Ћн  ненавидел
всЯкую работу, все делал с величайшим трудом и вздохами, хотЯ был совершенно
здоров и силен.  ‘олдаты  недолюбливали  его  за  постоЯнное  увиливание  от
нарЯдов; им приходилось  многое  за  него  делать.  Ћн  всегда  жил,  как-то
скрываЯсь, полный боЯзни перед тем, что его вдруг заставЯт грузить в  вагоны
муку, или носить воду, или чистить картофель. Ћн изредка проходил вдоль базы
- и тотчас же его небритый подбородок,  слезЯщиесЯ  глаза  и  всЯ  фигура  в
обтрепанном и грЯзном френче и таких же штанах исчезали, и уже через  минуту
его с собаками не сыскали бы. Ќа фронт он  старалсЯ  не  ездить  по  той  же
причине, по какой прЯталсЯ в базе; там тоже нужно было работать, но  если  в
тылу была еще возможность уклонитьсЯ от этого, то на площадке,  в  бою,  это
становилось немыслимым. ‹ень этого солдата была в  нем  неизмеримо  сильнее,
нежели страх смерти, - потому, что смысла опасности он до конца не  понимал,
а то, что работа мешала ему жить в праздности  и  мечтать  -  что  он  любил
больше всего на свете, - это он знал  превосходно.  џ  не  представлЯл  себе
такого случаЯ, когда Љопчик вдруг мог бы проЯвить хоть часть своей  огромной
энергии, уходившей на придумывание способов уклонитьсЯ от всЯкого труда и на
долгое лежание под вагоном, как он это делал в жаркую летнюю  погоду.  џ  не
знал, способен ли Љопчик совершить хоть ничтожный поступок,  но  который  бы
каким-нибудь образом показал, что он думает, чем он живет и  что  составлЯет
предмет его долгих размышлений, наполнЯющих  обычное  его  безделье.  €  вот
однажды на площадке, во времЯ сильного боЯ, когда  Љопчик  со  страданием  в
глазах вытаскивал снарЯды из их гнезд и подавал их к орудию и каждый  снарЯд
сопровождал жалобным вздохом, а  после  пЯтого  сказал:  спина  разболелась,
тЯжелые очень  снарЯды,  -  неприЯтельскаЯ  граната  разорвалась  над  нашим
орудием; раненный в живот наводчик упал на пол, и пушка перестала  стрелЯть.
‚ мгновенно наступившем замешательстве никто не знал, что делать,  и  только
Љопчик, который увидел,  что  больше  ему  покамест  работать  не  придетсЯ,
облегченно вздохнул, похлопал рукой горЯчую еще пушку и изменившейсЯ,  почти
подпрыгивающей походкой подошел к раненому. Љровь заливала пол,  смертельнаЯ
последнЯЯ тревога была на лице раненого. -  ’ы  не  помрешь,  -  сказал  ему
Љопчик  среди  общего  молчаниЯ.  ‚далеке  с  равными  промежутками  времени
раздались четыре  пушечных  выстрела.  -  Џосмотри,  какой  ты  здоровый,  -
спокойно продолжал он, - кровь у  тебЯ  очень  краснаЯ,  а  который  человек
больной, у того она синЯЯ. -  ‘ердце  не  выдержит,  -  сказал  наводчик.  -
‘ердце? - переспросил Љопчик. - ќто неправильно. ‘ердце у  тебЯ  крепкое,  а
если бы было слабое, тогда, конечно, не выдержало бы. ‚от  Я  тебе  расскажу
про слабое сердце. Џошел Я раз коней купать, вижу, недалеко сидит водЯной, и
очень грустный. - Ќаводчик с усилием посмотрел на Љопчика. - Ђ ну-ка, думаю,
дай пугну. € пугнул. Љак крикну: ты чего, борода, здесь делаешь? Ћн и  помер
с испугу, потому что сердце  у  него  слабое,  не  человеческое,  вот  какое
сердце. Ђ у тебЯ сердце очень крепкое. - Ќо, не  доехав  до  базы,  наводчик
умер; и когда через три днЯ Я, проходЯ  по  полотну,  увидел  из-под  вагона
свалЯвшиесЯ волосы Љопчика, у менЯ стало странно на душе  и  смутно  -  и  Я
поскорее от него отвернулсЯ: было в этом  солдате  что-то  нечеловеческое  и
нехорошее, что Я хотел бы не знать. Ќо мое внимание отвлекла  ссора  главной
кухарки офицерского собраниЯ - помещавшегосЯ в особом пульма новском  вагоне
- с бронепоездным чистильщиком сапог, пЯтнадцатилетним  красивым  мальчишкой
‚алей, который, будучи любовником этой немолодой и хромой  женщины,  изменил
ей не то с прачкой, не то с судомойкой; она  при  всех  ругала  его  за  это
нецензурными словами, и три солдата, стоЯвшие неподалеку, смеЯлись от  всего
сердца. ђоманы со служанками отнимали у офицеров и  наиболее  предприимчивых
солдат  довольно  много  времени;  служанки  быстро  понЯли  себе   цену   и
заважничали, и одна из них, крупнаЯ ЯрославскаЯ баба Љатюша, не хотела знать
никого и не внимала никаким уговариваниЯм до тех пор,  пока  ей  не  платили
вперед.  Ѓронепоездной  рассказчик  сальных   анекдотов,   поручик   „ергач,
жаловалсЯ на нее всем окружающим.
     - Ќет, господин поручик, - гордо говорила Љатюша. - џ теперь задаром ни
с кем не сплю. „айте мне кольцо с вашей руки, Я с вами спать буду. -  „ергач
долго колебалсЯ. - ‚ы понимаете, - рассказывал он, - это кольцо -  свЯщенный
подарок моей невесты, - но любовь, как он говорил, превозмогла, и нет теперь
кольца у  поручика  „ергача,  разве  что  другое  купил.  ‘амой  недоступной
женщиной на бронепоезде была все-таки сестра милосердиЯ, надменнаЯ  женщина,
презрительно  относившаЯсЯ  к  солдатам  и  лишь  изредка  снисходившаЯ   до
пренебрежительных разговоров с ними. џ вспоминал, как лежал вечером на своей
койке, когда она перевЯзывала Џарамонова, приведЯ его предварительно  в  мое
купе, где была Ярче электрическаЯ лампочка; она поднЯла голову и увидела мое
лицо. - Љакой молоденький, - сказала она. - ’ы какой губернии? -  Џитерской,
сестрица. - Џитерской? Љак же ты попал на юг? - Ђ вот, приехал. - —то же  ты
раньше делал? ‚ разносчиках, что ли, служил? - Ќет, сестрица, Я училсЯ. -  ‚
церковноприходской школе, наверное? - Ќет, сестрица, не в школе. - Ђ где же?
- ‚ гимназии, - сказал Я и, не выдержав, рассмеЯлсЯ. Ћна покраснела. - ‚ы из
какого класса? - €з седьмого, уважаемаЯ сестрица. - Џотом она обходила менЯ,
как только замечала издали.
     ’ак же, как длЯ того, чтобы совершенно отчетливо вспомнить мою жизнь  в
кадетском корпусе и ни с чем несравнимую каменную печаль, которую Я  оставил
в этом высоком  здании,  мне  было  достаточно  почувствовать  вкус  котлет,
мЯсного соуса и макарон,  так,  как  только  Я  слышал  запах  перегоревшего
каменного углЯ, Я тотчас представлЯл себе начало моей службы на бронепоезде,
зиму тысЯча девЯтьсот девЯтнадцатого года,  ‘инельникове,  покрытое  снегом,
трупы махновцев, повешенных на  телеграфных  столбах,  -  замерзшие  твердые
тела, качающиесЯ на зимнем ветру и ударЯющиесЯ  о  дерево  столбов  с  тупым
легким  звуком,  -  селение,  чернеющее  за  вокзалом,  свистки   паровозов,
звучавшие, как сигналы бедствиЯ, и белые верхушки рельс, непонЯтных в  своей
неподвижности. Њне казалось, что они мчатсЯ, вздрагиваЯ на стыках,  и  точно
безмолвно рассказывают о далеком путешествии сквозь снег и черные  поселениЯ
ђоссии,  сквозь  зиму  и  войну,  в  необыкновенные   страны,   напоминающие
гигантские аквариумы, наполненные водой, которой можно дышать, как воздухом,
и музыкой, котораЯ колеблет  зеленоватую  поверхность;  и  под  поверхностью
шевелЯтсЯ  длинные  стебли  растений,  за  стеклами  проплывают  на  листьЯх
виктории-регии несуществующие животные, которых Я не мог  себе  представить,
но присутствие которых не переставал  ощущать,  когда  глЯдел  на  рельсы  и
полузаметенные  снегом  шпалы,  похожие  на   доски   кем-то   перевернутого
бесконечно длинного забора. € пребыванию на бронепоезде Я обЯзан еще  одним:
чувством постоЯнного отъезда. Ѓаза уезжала из одного места в  другое,  и  те
предметы, которые постоЯнно и неподвижно окружали менЯ: мои книги,  костюмы,
несколько гравюр, электрическаЯ  лампочка  над  головой,  -  вдруг  начинали
двигатьсЯ, и Я Явственнее, чем  когда  бы  то  ни  было,  постигал  мысль  о
движении и повелительную природу этой мысли. џ  мог  хотеть  или  не  хотеть
ехать; но уже покачивалась на ходу лампа, уже подпрыгивали книги  на  полке,
сновал по деревЯнной стенке подвешенный  карабин,  и  за  стеклом  кружилась
покрытаЯ снегом землЯ, и  свет  из  окон  базы  быстро  бежал  по  полю,  то
подымаЯсь, то опускаЯсь, оставлЯЯ  за  собой  длинную  прЯмоугольную  полосу
пространства, дорогу из одних стран в  другие.  Љогда,  выходЯ  со  станции,
поезд ускорЯл ход, мимо окон пролетали скорченные ноги пове шенных  в  белых
кальсонах, которые ветер раздувал,  как  паруса  лодок,  застигнутых  бурей.
„авно  прошли  те  сложнейшие  сплетениЯ  самых   разнообразных   и   навеки
переставших существовать причин, - потому что ничьЯ памЯть не сохранила  их,
- которые зимой того года заставили менЯ очутитьсЯ на  бронепоезде  и  ехать
ночами на юг; но это путешествие все еще продолжаетсЯ во мне,  и,  наверное,
до самой смерти временами Я вновь буду чувствовать себЯ лежащим  на  верхней
койке моего купе и вновь перед освещенными  окнами,  разом  пересекающими  и
пространство, и времЯ, замелькают повешенные, уносЯщиесЯ под белыми парусами
в небытие, опЯть закружитсЯ снег и пойдет скользить, подпрыгиваЯ,  эта  тень
исчезнувшего поезда, пролетающего сквозь долгие годы моей  жизни.  €,  может
быть, то, что Я всегда недолго жалел о людЯх и странах, которые  покидал,  -
может  быть,  это  чувство  лишь  кратковременного  сожалениЯ   было   таким
призрачным потому, что все,  что  Я  видел  и  любил,  -  солдаты,  офицеры,
женщины, снег и война, - все это уже никогда не оставит менЯ - до  тех  пор,
пока  не  наступит  времЯ  моего   последнего,   смертельного   путешествиЯ,
медленного падениЯ в черную глубину, в миллион раз  более  длительного,  чем
мое земное существование, такого долгого, что, пока Я буду  падать,  Я  буду
забывать это все, что видел, и помнил, и чувствовал, и  любил;  и,  когда  Я
забуду все, что Я любил, тогда Я умру. € одним из последних моих спутников Я
забуду ЂркадиЯ ‘авина. ќто был  единственный  человек,  который  походил  на
людей, живших в моем воображении,  и  чудеснаЯ  сила  в  двадцатом  столетии
сделала  его  конквистадором,  романтиком  и  певцом,   точно   вызвав   его
широкоплечую тень из мрачных пространств средневековьЯ. Ћн служил  вместе  с
нами и так же,  как  мы,  ездил  на  фронт,  но  все,  что  он  делал,  было
исключительно и необыкновенно. ‚ бою с  пехотой  Њахно,  когда  на  площадке
бронепоезда из четырнадцати человек команды остались только двое - остальные
были убиты  или  ранены,  -  Ђркадий,  с  искривленной  контузией  челюстью,
наступаЯ на труп первого номера, которому оторвало голову - и безглавое тело
его еще корчилось, и пальцы его  уже  не  человеческих,  отдельных  рук  еще
царапали пол, - Ђркадий, пачкаЯ свой  френч  в  человеческих  мозгах,  долго
стрелЯл один из пушки в сплошную массу махновских солдат,  карабкавшихсЯ  на
насыпь. …го храбрость была не похожа на обычную храбрость:  и  все  поступки
ЂркадиЯ отличались  точностью,  невероЯтной  быстротой  и  уверенностью;  и,
казалось, сознание своего неизмеримого превосходства над другими не покидало
его никогда. „вижениЯ его во  времЯ  опасности  были  быстры,  как  движениЯ
Японского фокусника или акробата: в нем вообще было что-то азиатское,  часть
того таинственного душевного могущества, которым обладают люди желтой расы и
которое непостижимо длЯ белых. ‚месте с  тем  Ђркадий  был  тЯжел  и  широк.
Ћфицеры  не  могли  ему  простить  тех  презрительных  усмешек,  какими   он
сопровождал их неудачные распорЯжениЯ во времЯ боЯ. Љогда бронепоезд выезжал
на фронт и площадки, весившие по нескольку тысЯч пудов, неудержимо  катились
по рельсам, вздрагиваЯ и громыхаЯ, - фигура  ЂркадиЯ,  стоЯвшего  впереди  и
глЯдевшего перед собой, - несмотрЯ на то, что  в  такой  позе  его  не  было
ничего неожиданного и непривычного, - казалась мне мрачной статуей на машине
войны. ’аким он представлЯлсЯ мне на фронте. ‚ тылу он становилсЯ другим.
     Ћн очень любил хорошо одеватьсЯ, много пил, уходил всегда в  город  или
селение, возле которого стоЯла база; и  ночью  мы  просыпались  оттого,  что
слышали раскаты его сильного баритона; он всегда пел, возвращаЯсь. Ћн вообще
пел очень хорошо; он по-настоЯщему знал, что такое  музыка.  ‘  побледневшим
лицом, с головой, склоненной на грудь, он просиживал в  купе  долгие  минуты
совершенно неподвижно; и потом вдруг глубокий грудной звук наполнЯл вагон; и
через секунду Я не видел  больше  ни  стен  вагона  с  развешенными  по  ним
винтовками, ни книг, ни ламп, ни моих товарищей -  точно  их  никогда  и  не
было, и все, что Я знал до сих пор,  было  страшной  ошибкой,  и  ничего  не
существовало, кроме  этого  голоса  и  белого  лица  ЂркадиЯ  со  смеющимисЯ
глазами, хотЯ он всегда пел только печальные песни. € тогда же Я думал,  что
нет плохих печальных песен и что если в иных плохие слова,  то  это  оттого,
что Я не сумел их понЯть, оттого,  что,  слушаЯ  наивную  песнь,  Я  не  мог
всецело отдатьсЯ ей и забыть о тех эстетических привычках,  которые  создало
во мне мое воспитание, не учившее менЯ драгоценному искусству  самозабвениЯ.
—аще всего Ђркадий пел романс, стихотворнаЯ форма которого могла бы  в  иное
времЯ вызвать у менЯ только улыбку; но если бы  Я  мог  заметить  недостатки
этой формы во времЯ пениЯ ЂркадиЯ, Я стал бы в тысЯчу  раз  несчастнее,  чем
был. ќтого романса Я потом нигде и ни от кого не слыхал:

     џ одинок. Ђ времЯ быстро мчитсЯ,
     ЌесутсЯ дни, недели и года.
     Ђ счастье мне во сне лишь только снитсЯ,
     Ќо наЯву не вижу никогда.
     ‚от скоро-скоро, скоро в море жизни
     €счезнет мой кочующий челнок.
     ЏрислушайсЯ к последней укоризне,
     € ты поймешь, как был Я одинок.
     ЏрислушайсЯ к последней укоризне,
     € ты поймешь, как был Я одинок...

     Џод окнами вагона собирались солдаты, офицеры и бронепоездные  женщины.
‹етом он пел по вечерам, и голос его тонул  в  далеком  и  жарком  безмолвии
темного воздуха. Ђркадий пел эту песнь и в те дни, когда  уже  синели  перед
нами маленькие озера ‘ивашей и было последнее  отступление:  мы  уезжали  из
’аврии; и, стоЯ у окна, Ђркадий все пел о челноке, и поезд  гудел,  железные
колеса его скрежетали и скрывались в тучах колючей пыли;  и  толстые  купола
какой-то церкви то скрывались, то вновь возникали перед нами.
     Ђркадий  часто  видел  сны;  и  незадолго  до  этого  отступлениЯ   ему
приснилась русалка: она смеЯлась, и била  хвостом,  и  плыла  рЯдом  с  ним,
прижимаЯсь к нему своим холодным телом, и чешуЯ ее ослепительно блестела.  џ
вспомнил об этом сне ЂркадиЯ, когда поздней ночью в ‘евастополе, на  осенних
волнах —ерного морЯ увидал моторную лодку, котораЯ быстро шла  к  громадному
английскому крейсеру, стоЯвшему на рейде; она поднимала за собой  сверкающий
гребень воды, и мне показалось вдруг, что сквозь эту пену доноситсЯ до  менЯ
едва слышный смех и нестерпимый блеск проступает через темную синеву.
     –елый год бронепоезд ездил  по  рельсам  ’аврии  и  Љрыма,  как  зверь,
загнанный облавой и ограниченный кругом охотников. Ћн менЯл направлениЯ, шел
вперед, потом возвращалсЯ, затем ехал влево,  чтобы  через  некоторое  времЯ
опЯть мчатьсЯ назад. Ќа юге перед  ним  расстилалось  море,  на  севере  ему
заграждала путь вооруженнаЯ ђоссиЯ. Ђ вокруг вертелись в окнах  полЯ,  летом
зеленые, зимой белые, но всегда пустынные и враждебные.  Ѓронепоезд  побывал
всюду, и летом он приехал в ‘евастополь. ‹ежали  белые  известковые  дороги,
проходившие над морем, глинЯные  горы  громоздились  по  берегам,  летели  и
стремительно падали в воду маленькие  нырки.  Ќа  забытых  пристанЯх  стоЯли
заржавевшие броненосцы, у их глубоко сидЯщих бортов прыгали морские  коньки;
черные крабы боком двигались по дну, стеклЯнные рыбы проплывали, как слепые;
и у темных Ямок подводной земли неподвижно стоЯли ленивые бычки. Ѓыло  очень
жарко и тихо; и мне казалось, что в этой солнечной тишине, над  синим  морем
умирает в светлом воздухе какое-то прозрачное божество.
     †изнь того времени представлЯлась  мне  проходившей  в  трех  различных
странах: стране лета, тишины и известкового зноЯ ‘евастополЯ, в стране зимы,
снега и метели и в стране нашей ночной истории, ночных  тревог,  и  боев,  и
гудков во тьме и холоде. ‚ каждой из этих стран она была иной, и, приезжаЯ в
одну из них, мы привозили с собой другие; и холодной ночью, стоЯ на железном
полу бронепоезда, Я видел перед собой  море  и  известку;  и  в  ‘евастополе
иногда блеск солнца, отразившийсЯ на невидимом стекле, вдруг переносил  менЯ
на север. Ќо особенно не похожей на все, что Я знал до  того  времени,  была
страна ночной жизни. џ вспоминал, как ночью  над  нами  медленно  проносилсЯ
печальный, протЯжный свист пуль; и то, что пулЯ летит очень быстро,  а  звук
ее скользит так минорно и неторопливо,  делало  особенно  странным  все  это
невольное оживление воздуха, это беспокойное и неуверенное движение звуков в
небе. €ногда из деревни доносилсЯ быстрый звон набата;  красные  облака,  до
тех пор незримые в темноте, освещались пламенем пожара, и люди  выбегали  из
домов с такой же  тревогой,  с  какой  должны  выбегать  на  палубу  матросы
кораблЯ, давшего течь в открытом море, вдали от берегов. џ часто думал тогда
о кораблЯх, как бы спеша заранее прожить эту жизнь, котораЯ была суждена мне
позже, когда мы качались вверх и вниз на пароходе, в —ерном море,  посредине
расстоЯниЯ между ђоссией и Ѓосфором.
     Ѓыло  много  невероЯтного  в  искусственном  соединении  разных  людей,
стрелЯвших из пушек и пулеметов: они двигались по полЯм южной ђоссии, ездили
верхом,  мчались  на  поездах,  гибли,  раздавленные  колесами   отступающей
артиллерии, умирали  и  шевелились,  умираЯ,  и  тщетно  пытались  наполнить
большое пространство морЯ, воздуха и снега каким-то своим,  не  божественным
смыслом. € самые простые солдаты, единственные, которые  оставались  в  этой
обстановке прежними €вановыми и ‘идоровыми, созерцателЯми и бездельниками, -
эти  люди  сильнее,  чем  все   другие,   страдали   от   неправильности   и
неестественности происходЯщего и скорее, чем другие,  погибали.  ’ак  погиб,
например, бронепоездной парикмахер Љостюченко,  молодой  солдат,  пьЯница  и
мечтатель. Ћн кричал по ночам, ему все снились пожары, и лошади, и  паровозы
на зубчатых колесах. –елыми днЯми, с утра до вечера, он точил  свою  бритву,
покрикиваЯ и смеЯсь сам с собой. …го начинали сторонитьсЯ. ‚ один прекрасный
день, бреЯ утром командира бронепоезда, в присутствии  которого  солдату  не
полагалось разговаривать, он вдруг  запел  скороговоркой  плЯшущий  мотив  с
неожиданно обрывающимисЯ  звуками,  характерными  длЯ  некоторых  солдатских
песен:

     Ћй, ой!
     Џодхожу Я к кабаку,
     ‹ежит баба на боку,
     ‘пит.

     Ћн голосил, не переставаЯ  привычными  механическими  движениЯми  брить
сразу покрасневшие щеки командира. Џотом он отложил бритву в сторону,  сунул
два пальца в рот и пронзительно засвистел;  затем  опЯть  схватил  бритву  и
изрезал занавески на окне. …го вывели из купе командира и  долго  не  знали,
что с ним делать. Ќаконец решили - и втолкнули его в пустой  товарный  вагон
одного из тех бесчисленных поездов, которые везли неизвестно  зачем  и  куда
трупы солдат, умерших от тифа, и подпрыгивающие тела  больных,  не  успевших
еще умереть. Ѓольные лежали на  соломе,  деревЯнный  пол  с  многочисленными
щелЯми трЯссЯ и уносилсЯ вместе с ними; и куда бы ни  ехал  поезд,  они  все
равно умирали; и после суток  путешествиЯ  тела  больных  делали  только  те
мертвые движениЯ, которые происходили от толчков поезда - как происходили бы
с тушами убитых лошадей или околевших животных. € Љостюченко увезли в пустом
вагоне; никто не узнал, что с  ним  потом  сталось.  џ  представлЯл  себе  в
темноте наглухо закрытой теплушки его  блестЯщие  глаза  и  то  непостижимое
состоЯние его смутного ума, где-то вдали мерцающего сознаниЯ, которое бывает
у сумасшедших. Ќо случай с Љостюченко был последним, относЯщимсЯ ко  времени
нашего пребываниЯ в прифронтовой полосе, потому что  после  долгой  зимы,  и
синих ледЯных зеркал ‘ивашей, и этого  постоЯнного  вида  песчаной  дамбы  с
черными шпалами -  от  красных  огней  семафоров,  от  пузатых  водокачек  с
замерзшей водой, которые мы видели, проводЯ дни и  недели  "на  подступах  к
Љрыму", после „жанкоЯ, где долго стоЯла наша  база,  -  мы  уехали  в  глубь
страны. Њы долго стоЯли в „жанкое с темными  домами,  где  ютились  какие-то
офицерские мессалины, давно оставшиесЯ без  мужей  и  приходившие  к  нам  в
вагоны пить водку, есть бифштексы, принесенные  из  вокзального  буфета,  и,
насытившись, с икотой утомленной жадности беспокойно ерзать по сиденьЯм купе
и быстрыми незаметными  движениЯми  расстегивать  потертые  платьЯ  и  потом
плакать и кричать от страсти и  через  две  минуты  опЯть  плакать,  но  уже
умиленными, более  прозрачными  слезами,  и  жалеть,  как  они  говорили,  о
прошлом; и сожаление их вдруг  окрашивало  в  небывалые,  праздничные  цвета
глухую жизнь в провинции, замужем за пехотным капитаном, пьЯницей и игроком;
им казалось, что они не понимали тогда своего бедного счастьЯ и что их жизнь
была хорошей и приЯтной; они не владели, однако, искусством  воспоминаниЯ  и
все всегда рассказывали в одних и тех же словах, как в ночь  под  Џасху  они
ходили с зажженными свечами и как звонили колокола. „о войны и бронепоезда Я
никогда не  видел  таких  женщин.  Ћни  говорили  с  военными  словечками  и
выражениЯми и держались развЯзно, особенно после того,  как  утолЯли  голод,
хлопали мужчин по рукам и подмигивали им. ‡наниЯ их были изумительно скудны;
страшнаЯ душевнаЯ нищета и смутнаЯ мысль о том, что жизнь их должна была  бы
идти иначе, делали их неуравновешенными; и по типу своему они  больше  всего
походили на проституток, но проституток с  воспоминаниЯми.  ’олько  одна  из
этих женщин, которые теперь неотделимы длЯ менЯ от грЯзного бархата диванов,
от  джанкойских  керосиновых  фонарей  и  аккуратных  ломтиков  маринованной
селедки, подававшейсЯ к вину и водке, …лизавета Њихайловна, была  не  похожа
на своих подруг. Љак-то случалось всегда так, что она приходила к нам, когда
Я спал, это бывало или часов в девЯть утра, или часа в два ночи. ЊенЯ будили
и говорили:  проснись,  неудобно,  пришла  …лизавета  Њихайловна,  -  и  это
соединение  имен  на  минуту  пробуждало  менЯ;  и  через  некоторое   времЯ
получилось так, что …лизавета Њихайловна - это неведомаЯ спутница моих снов:
…лизавета Њихайловна - слышу Я, и сплю, и опЯть слышу: …лизавета Њихайловна.
ЋткрываЯ глаза, Я видел невысокую худую женщину с  большим  красным  ртом  и
смеющимисЯ глазами; и на желтоватой коже ее  лица  будто  плЯсали  синеватые
искры. Ћна была похожа на иностранку. џ бы никогда не узнал  о  ней  ничего,
если бы однажды, проснувшись, не  услыхал  ее  разговора  с  одним  из  моих
сослуживцев, филологом ‹авиновым. Ћни говорили о литературе, и она  нараспев
читала  стихи,  и  по  звуку  ее  голоса  было  слышно,  что  она  сидела  и
покачивалась. ‹авинов был самым образованным среди нас: любил латынь и часто
читал мне записки –езарЯ, которые Я слушал из  вежливости,  так  как  совсем
недавно учил их в гимназии; и как  все,  что  вынужден  был  учить,  находил
скучными и неинтересными; но с  любовью  к  лаконическому  и  точному  Языку
–езарЯ у ‹авинова соединЯлось пристрастие к меланхолической лирике Љороленко
и даже некоторым рассказам Љуприна. Ѓольше всего, впрочем, он любил ѓаршина.
Ћднако, несмотрЯ на такой странный вкус, он всегда  прекрасно  понимал  все,
что читал, - и понимание его превышало его собственные душевные возможности;
и это придавало  его  речи  особенную  неуверенность;  знаниЯ  же  его  были
довольно обширны. Ћн говорил своим низким голосом:
     - „а, …лизавета Њихайловна, вот как приходитсЯ. Ќехорошо.
     - „а, нехорошо.
     ’ак разговор продолжалсЯ довольно долго, - все о том,  что  хорошо  или
нехорошо. Љазалось, что у них нет иных  слов.  Ќо  …лизавета  Њихайловна  не
уходила; и по ее тону было слышно,  что  в  ответ  на  каждое  "хорошо"  или
"нехорошо" ‹авинова в  ней  происходит  нечто  важное  и  вовсе  не  имеющее
отношениЯ к этому разговору, но одинаково значительное  и  длЯ  нее,  и  длЯ
‹авинова. ’ак бывает, что когда тонет кто-нибудь, то над ним на  поверхности
поЯвлЯютсЯ пузыри; и тот, кто не  видел  ушедшего  в  воду,  заметит  только
пузыри  и  не  придаст  им  никакого  значениЯ;  и  между  тем   под   водой
захлебываетсЯ и умирает человек и с пузырЯми выходит всЯ его долгаЯ жизнь со
множеством чувств, впечатлений, жалости и  любви.  ’о  же  происходило  и  с
…лизаветой Њихайловной: "хорошо" или  "нехорошо"  были  только  пузырЯми  на
поверхности разговора. Џотом Я услыхал, как  она  заплакала  и  как  ‹авинов
говорил с ней дрожащим голосом; затем они оба ушли.  Ѓольше  она  к  нам  не
приходила, и только незадолго до отъезда Я видел ее с ‹авиновым на  вокзале;
Я сидел за столом против них и обедал, и, когда Я  съел  четвертый  пирожок,
…лизавета Њихайловна засмеЯлась и сказала, обращаЯсь к ‹авинову:
     - ’ы не находишь, что у твоего спЯщего коллеги,  когда  он  бодрствует,
прекрасный аппетит?
     ‹авинов глЯдел на нее стеклЯнными от счастьЯ глазами и на  все  вопросы
отвечал утвердительно. …лизавета Њихайловна была чисто одета; вид у нее  был
уверенный и довольный. € теперь, когда она была, по-видимому,  счастлива,  Я
вдруг ощутил сожаление, точно было бы лучше, если бы она  оставалась  такой,
как раньше, когда Я видел ее сквозь сон, просыпаЯсь и засыпаЯ  и  слыша  это
соединение имен: …лизавета Њихайловна; оно не переставало оставатьсЯ  именем
женщины, но стало длЯ менЯ одним из моих собственных состоЯний, помещавшимсЯ
между  темными  пространствами  сна  и  красным  бархатом  диванов,  который
поЯвлЯлсЯ передо мной, как только Я открывал глаза.
     Џосле „жанкоЯ и зимы в моей памЯти возникал ‘евастополь, покрытый белой
каменной пылью, неподвижной зеленью Џриморского бульвара и Ярким песком  его
аллей. ‚олны бьютсЯ о плиты пристаней и, отходЯ, обнажают зеленые камни,  на
которых растет мох и морскаЯ трава; она бессильно полощетсЯ  в  воде;  и  ее
свисающие стебли похожи на ветви ивы; на рейде стоЯт  броненосцы,  и  вечный
пейзаж морЯ, мачт и белых чаек живет и шевелитсЯ, как везде, где было  море,
пристань  и  корабли  и  где  теперь  возвышаютсЯ  каменные   линии   домов,
построенных на желтом песчаном пространстве, с  которого  схлынул  океан.  ‚
‘евастополе Яснее, чем где бы то ни было,  чувствовалось,  что  мы  доживаем
последние дни нашего пребываниЯ в ђоссии. Џриплывали и  отплывали  пароходы,
уходили с берега английские и французские матросы, и их корабли скрывались в
море - и, казалось, возвращатьсЯ отсюда назад в ђоссию невозможно; казалось,
море всегда было входом в нашу родину, котораЯ  находилась  далеко  от  этих
мест, на картах тропических стран с прЯмыми деревьЯми и  ровными  квадратами
зеленой земли; и то, что мы считали  родными  -  сухой  зной  южной  ђоссии,
безводные полЯ и  соленые  азиатские  озера,  -  было  только  заблуждением.
Ћднажды Я убил из винтовки нырка; он долго качалсЯ на волнах и  должен  был,
казалось, вот-вот подплыть к берегу, но прибрежное  течение  снова  относило
его, и Я ушел только тогда, когда стемнело и нырок стал не виден. ‘ таким же
бессилием и мы колебались на поверхности событий; нас относило все дальше  и
дальше - до тех пор, пока  мы  не  должны  были,  оставив  зону  российского
притЯжениЯ, попасть в область  иных,  более  вечных  влиЯний  и  плыть,  без
романтики  и  парусов,  на  черных  угольных  пароходах  прочь   от   Љрыма,
побежденными солдатами, превратившимисЯ в оборванных и  голодных  людей.  Ќо
это случилось несколько позже; а весной и летом тысЯча девЯтьсот  двадцатого
года Я скиталсЯ по ‘евастополю, заходЯ в  кафе,  и  театры,  и  удивительные
"восточные подвалы", где кормили  чебуреками  и  простоквашей,  где  смуглые
армЯне  с  олимпийским  спокойствием  взирали  на  пьЯные  слезы   офицеров,
поглощавших отчаЯнные алкогольные смеси  и  распевавших  неверными  голосами
"Ѓоже, царЯ храни", которое звучало одновременно неприлично и грустно, давно
утерЯло свое значение и глохло в восточном подвале,  куда  из  петербургских
казарм докатилось музыкальное величие прогоревшей империи: оно скользило  по
закопченным стенам и застревало  между  гру  зинскими  грудЯми  нарисованных
голых красавиц  с  широкими  крупами,  лошадиными  глазами  и  необыкновенно
ровными деревЯнными струЯми табачного дыма, выходившего из их кальЯнов.  ‚сЯ
грусть  провинциальной  ђоссии,   всЯ   вечнаЯ   ее   меланхолиЯ   наполнЯла
‘евастополь. ‚ театрах одесские артистки с  аристократическими  псевдонимами
пели  грудными  голосами  романсы,  которые,  совершенно  независимо  от  их
содержаниЯ,  звучали  чрезвычайно  печально;  и  они  пользовались   большим
успехом. џ видел слезы на глазах обычно нечувствительных  людей;  революциЯ,
лишив их дома, семьи и обедов, вдруг дала им возможность глубокого сожалениЯ
и на миг освобождала от грубой, военной оболочки  их  давно  забытую,  давно
утерЯнную душевную чувствительность. ќти люди точно участвовали в безмолвной
минорной симфонии театрального зала; они впервые увидели, что и у  них  есть
биографиЯ, и историЯ их жизни, и потерЯнное счастье, о  котором  раньше  они
только читали в книгах. €  —ерное  море  представлЯлось  мне  как  громадный
бассейн ‚авилонских рек, и глинЯные горы ‘евастополЯ  -  как  древнЯЯ  ‘тена
Џлача.  †аркие  воздушные  волны  перекатывались  через  город  -  и   вдруг
принималсЯ дуть  ветер,  поднимаЯ  рЯбь  на  воде  и  еще  раз  напоминаЯ  о
неминуемом отъезде. “же  говорили  о  заграничных  паспортах,  уже  начинали
укладывать вещи; но некоторое  времЯ  спустЯ  бронепоезд  опЯть  послали  на
фронт, и мы уезжали, оглЯдываЯсь на море, нырЯЯ в  черные  туннели  и  вновь
возвращаЯсь к тем враждебным российским пространствам, из  которых  с  таким
трудом выбрались прошлой зимой. ќто было последнее наступление белой  армии:
оно продолжалось недолго, и  вскоре  опЯть  по  замерзающим  дорогам  войска
бежали на юг. ‚ те месЯцы судьба армии менЯ  интересовала  еще  меньше,  чем
раньше, Я не думал об этом; Я ездил на площадке бронепоезда  мимо  выжженных
полей и желтых деревьев, мимо рощ,  сопровождавших  рельсы;  а  осенью  менЯ
отправили в командировку в ‘евастополь,  немного  изменившийсЯ,  потому  что
было уже начало октЯбрЯ. ’ам Я чуть не утонул, переплываЯ на дрЯнном  катере
с северной стороны бухты в южную - во времЯ бури; и,  пробыв  в  ‘евастополе
несколько дней, Я отправилсЯ обратно на бронепоезд, который еще был  в  моем
воображении таким, каким Я его  оставил;  в  самом  же  деле  он  давно  был
захвачен красноармейскими отрЯдами, база его тоже досталась им, команда  его
разбежалась - и только три  десЯтка  солдат  и  офицеров  кое-как  отступали
вместе с остальными  войсками:  они  поместились  все  в  одной  теплушке  и
трЯслись в ней, мутно глЯдЯ на красные стены и не вполне еще понЯв, что  нет
теперь ни бронепоезда, ни армии, что убит —уб, наш лучший наводчик, что умер
”илиппенко, которому оторвало ногу, что осталсЯ в плену ‚анЯ-матрос, умевший
очень замысловато ругатьсЯ, и  что  всЯ  хозЯйственнаЯ  часть,  во  главе  с
артельщиком Њихутиным, индюком, одной живой свиньей,  телЯтами  и  лошадьми,
тоже не существует в том  прекрасном  зоологическом  виде,  к  которому  они
привыкли. ‹апшин, один из моих товарищей, не расстававшийсЯ и в теплушке  со
своей мандолиной и игравший то "Џохоронный марш", то  "џблочко",  беззаботно
говорил:
     - …сли погибли индюк  и  свиньЯ,  не  выдержав  этого  поворота  колеса
истории, то нам уж и подавно... Ќам только ехать да ехать...
     Њногие остались, не желаЯ отступать, -  кое-кто  отправлЯлсЯ  назад  на
север, в красную  армию,  и  на  одном  из  встречных  поездов  они  увидели
‚оробьева в железнодорожной фуражке с красным верхом;  он  медленно  уезжал,
грозил кулаком и протЯжно кричал: сволочи! сволочи! - точно ехал  на  плоту,
сплавлЯЯ по реке лес и напрЯгаЯ голос именно так, как надо напрЯгать на реке
или на озере.
     Џоезд, в котором Я ехал навстречу отступающим войскам,  остановилсЯ  на
маленькой станции и не пошел дальше. Ќикто  не  знал,  почему  поезд  стоит.
Џотом Я услыхал разговор какого-то офицера  с  начальником  состава.  Ћфицер
быстро говорил: -  Ќет,  вы  мне  скажите,  почему  мы  стоим,  нет,  Я  вас
спрашиваю, какого черта мы тут застрЯли, нет, Я, знаете, этого не  потерплю,
нет, вы мне ответьте... - ЌельзЯ дальше ехать:  у  нас  в  тылу  красные,  -
отвечал второй голос. - ‚ тылу - это не впереди. …сли бы это  было  впереди,
тогда действительно нельзЯ было бы ехать. ‚едь не назад же нам двигатьсЯ, не
в тыл, поймите вы, черт возьми... - џ состав не пущу. - „а почему? - ‚  тылу
красные. -  Џосле  этого  послышались  ожесточенные  ругательства,  и  затем
начальник состава сказал плачущим  голосом:  -  Ќе  могу  Я  ехать,  в  тылу
красные. - Ћн повторЯл эту фразу, потому что был объЯт смер тельным страхом;
и ему казалось, что, куда бы он ни поехал, везде  его  ждет  одна  и  та  же
участь: он перестал понимать, но  упиралсЯ,  бессознательно,  как  животное,
которое тЯнут на веревке. ’ак поезд никуда и не двинулсЯ. џ перешел  в  один
из вагонов базы легкого бронепоезда "џрослав Њудрый", который стоЯл тут  же.
€ так как перед тем Я не спал две ночи, то, улегшись  на  койку,  сейчас  же
заснул. џ увидел во сне …лизавету Њихайловну, котораЯ превратилась в испанку
с  трескучими  кастаньетами.  Ћна  плЯсала,  совершенно  голаЯ,  под  музыку
необычайно шумного оркестра; и в шуме его сильнее всего проступали  глубокий
рев контрабаса и резкие, высокие звуки валторны. ум  стал  невыносимым;  и,
когда Я открыл глаза, Я услышал рев ручного медведЯ, который, волоча по полу
свою длинную цепь, металсЯ взад и вперед по вагону; иногда он останавливалсЯ
и принималсЯ раскачиватьсЯ из стороны в сторону. ‚ вагоне  не  было  никого,
кроме менЯ, медведЯ и еще какой-то крестьЯнки  в  платке;  она  попала  сюда
неизвестно как и почему - и очень испугалась, она громко кричала и  плакала.
…два  начинало  светать.  ‡венели  и  сыпались  стекла,  дул   ветер:   базу
бронепоезда усиленно обстреливали из  пулеметов.  -  Ѓуденновцы!  -  плакала
крестьЯнка. - Ѓуденновцы! - Ќеподалеку от нас  тЯжело  бухали  шестидюймовые
орудиЯ морской батареи, отвечавшие на обстрел красной артиллерии. џ вышел на
площадку вагона и увидел в  полуверсте  от  базы  серую  массу  буденновской
кавалерии. ‚ воздухе стоЯл стон и грохот от стрельбы. Ѓлизко послышалсЯ звук
полета снарЯда среднего калибра - и по  звуку  легко  было  определить,  что
снарЯд попадет в наш или в соседний вагон;  и  потому,  как  замолкла  баба,
бессознательно   подчинЯЯсь   ощущению   душевной   и   физической   тишины,
предшествующей минуте страшного событиЯ, Я понЯл, что она, не знающаЯ ничего
о тех различных тонах жужжаниЯ гранат, по которым артиллеристы слышат,  куда
приблизительно  попадет  разрыв,   -   почувствовала   страшную