лебывалсЯ от воЯ  и  то
визжал, то опЯть принималсЯ выть. Њне стало очень жутко. Њы  были  втроем  в
поле, дул ветерок с реки; страшное старинное ружье валЯлось  рЯдом  с  телом
чиновника. Ќе помню, как Я добежал домой. “видев отца,  Я  тотчас  рассказал
ему все. Ћн нахмурилсЯ и, не сказав ни слова, ускакал на лошади, которую еще
не успели расседлать, так как он  только  что  приехал.  Ћн  вернулсЯ  через
двадцать минут и объЯснил, что чиновник, неловко разрЯжаЯ ружье, пустил себе
в лоб весь зарЯд крупной дроби. Ћтец  был  чрезвычайно  расстроен  несколько
дней, не шутил, не смеЯлсЯ, даже не ласкал менЯ. ‡а обедом или за ужином  он
вдруг переставал есть и задумывалсЯ.
     - ’ы о чем? - спрашивала мать.
     - ЉакаЯ бессмысленнаЯ вещь! - говорил он. - Љак  глупо  погиб  человек!
‚от, нет его больше - и ничего не поделаешь.
     € только спустЯ некоторое времЯ он опЯть стал таким же, как  всегда,  и
по-прежнему каждый вечер рассказывал продолжение бесконечной сказки: как  мы
всей семьей едем на корабле, которым командую Я.
     - Њаму мы с собой не возьмем, ЉолЯ, - говорил он. - Ћна боитсЯ  морЯ  и
будет только расстраивать храбрых путешественников.
     - Џусть мама останетсЯ дома, - соглашалсЯ Я.
     - €так, мы, значит, плывем с тобой в €ндийском океане. ‚друг начинаетсЯ
шторм. ’ы капитан,  к  тебе  все  обращаютсЯ,  спрашивают,  что  делать.  ’ы
спокойно отдаешь команду. Љакую, ЉолЯ?
     - ‘пустить шлюпки! - кричал Я.
     - Ќу, рано еще спускать шлюпки. ’ы говоришь: закрепите паруса и  ничего
не бойтесь.
     - € они крепЯт паруса, - продолжал Я.
     - „а, ЉолЯ, они крепЯт паруса.
     ‡а времЯ моего детства Я совершил несколько  кругосветных  путешествий,
потом открыл новый остров, стал его правителем, построил через море железную
дорогу и привез на свой остров маму прЯмо в вагоне - потому, что мама  очень
боитсЯ морЯ и даже не стыдитсЯ этого. ‘казку  о  путешествии  на  корабле  Я
привык слушать каждый вечер и сжилсЯ  с  ней  так,  что  когда  она  изредка
прекращалась - если, например, отец бывал в отъезде, - Я огорчалсЯ почти  до
слез. ‡ато потом, сидЯ на его коленЯх и взглЯдываЯ по временам на  спокойное
лицо матери, находившейсЯ обычно тут  же,  Я  испытывал  настоЯщее  счастье,
такое,  которое  доступно  только  ребенку   или   человеку,   награжденному
необычайной душевной силой. Ђ потом сказка прекратилась навсегда:  мой  отец
заболел и умер.
     Џеред смертью он говорил, задыхаЯсь:
     -  ’олько,  пожалуйста,  хороните  менЯ  без  попов  и  без   церковных
церемоний.
     Ќо его все-таки хоронил свЯщенник: звонили колокола, которых он так  не
любил; и на тихом кладбище буйно  рос  высокий  бурьЯн.  џ  прикладывалсЯ  к
восковому лбу; менЯ подвели к гробу, и дЯдЯ мой поднЯл менЯ, так как  Я  был
слишком мал. ’а минута, когда Я, неловко висЯ на руках дЯди, заглЯнул в гроб
и увидел черную бороду, усы и  закрытые  глаза  отца,  была  самой  страшной
минутой моей жизни. ѓудели высокие церковные своды, шуршали платьЯ теток,  и
вдруг Я увидал нечеловеческое, окаменевшее лицо моей матери. ‚ ту же секунду
Я вдруг понЯл  все:  ледЯное  чувство  смерти  охватило  менЯ,  и  Я  ощутил
болезненное  исступление,  сразу  увидев  где-то  в  бесконечной  дали   мою
собственную кончину - такую же судьбу, как судьба моего отца. џ был  бы  рад
умереть в то же мгновение, чтобы разделить участь отца и быть вместе с  ним.
“ менЯ потемнело в глазах. ЊенЯ подвели к матери, и ее холоднаЯ  рука  легла
на мою голову; Я взглЯнул на нее, но мать не видела менЯ и не знала,  что  Я
стою рЯдом с ней. ‘ кладбища вскоре мы поехали домой;  колЯска  подпрыгивала
на рессорах, могила моего отца  оставалась  позади,  воздух  качалсЯ  передо
мной.  ‚се  дальше  и  дальше  беззвучно  скользЯт   лошадиные   спины;   мы
возвращаемсЯ домой, а отец неподвижно лежит  там;  с  ним  погиб  Я,  и  мой
чудесный корабль, и остров с белыми зданиЯми, который Я открыл  в  €ндийском
океане. ‚оздух колебалсЯ в моих глазах; желтый свет вдруг  замелькал  передо
мной, невыносимое солнечное пламЯ, кровь прилила к моей голове,  и  Я  очень
плохо себЯ почувствовал. „ома менЯ уложили в постель: Я заболел дифтеритом.


     €ндийский океан, и желтое небо над морем, и  черный  корабль,  медленно
рассекающий воду. џ стою на мостике, розовые птицы летЯт над кормой, и  тихо
звенит пылающий, жаркий воздух. џ плыву на своем пиратском судне,  но  плыву
один. ѓде же отец? € вот корабль проходит мимо лесистого берега; в подзорную
трубу Я вижу, как среди ветвей мелькает крупный иноходец матери и  вслед  за
ним, размашистой, широкой рысью, идет  вороной  скакун  отца.  Њы  поднимаем
паруса и долго едем наравне с лошадьми. ‚друг отец поворачиваетсЯ ко мне.  -
Џапа, куда ты едешь? - кричу Я. € глухой, далекий  голос  его  отвечает  мне
что-то непонЯтное. - Људа? - переспрашиваю  Я.  -  Љапитан,  -  говорит  мне
штурман, - этого человека везут на  кладбище.  -  „ействительно,  по  желтой
дороге медленно едет пустой катафалк, без кучера; и белый  гроб  блестит  на
солнце. - Џапа умер! -  кричу  Я.  Ќадо  мной  склонЯетсЯ  мать.  ‚олосы  ее
распущены, сухое лицо страшно и неподвижно.
     - Љрепите паруса и ничего не бойтесь! - командую Я. - ЌачинаетсЯ шторм!
     - ЋпЯть кричит, - говорит нЯнЯ.
     Ќо вот мы проходим €ндийский океан и бросаем Якорь. ‚се  погружаетсЯ  в
темноту; спЯт матросы, спит белый город на берегу, спит мой отец в  глубокой
черноте, где-то недалеко от менЯ, и тогда  мимо  нашего  заснувшего  кораблЯ
тЯжело пролетают черные паруса ‹етучего ѓолландца.
     —ерез некоторое времЯ мне стало лучше; и нЯнЯ  подолгу  сидела  у  моей
постели и подолгу рассказывала мне о разных вещах - и Я узнал от  нее  много
интересного. Ћна рассказала мне, как в ‘ибири на улицах продают замороженные
круги молока, как ставЯт на ночь провизию у  окон  длЯ  беглых  каторжников,
скитающихсЯ лютой зимой по городам и селам. †изнь моих родителей  в  ‘ибири,
по словам нЯни, была прекрасной.
     - Ќичего барынЯ в хозЯйстве не знала, - говорит нЯнЯ. - Ќичего. Љурей с
утками путала. Љурей было много, но только ни одна не неслась. Џокупали Яйца
на базаре. „ешевые были Яйца, тридцать пЯть копеек сотнЯ, не то  что  здесь.
ЊЯса фунт две копейки. Њасло в бочках продавали, вот как.  Ђ  экономка  была
очень хитраЯ. €дет раз барин покойный по улице, к  нему  баба  подходит.  Ќе
знаете, говорит, где здесь лесничего дом? ’о есть наш, значит.  Ћн  говорит:
знаю. Ђ вам кого? €хнюю экономку, говорит. Ћна, говорит, Яйца вот как дешево
продает, а на базаре, говорит, дороже. Џошли они  с  барином  за  покупками,
впереди идет баба, а за  ней  барин.  Ќу,  экономка  и  призналась,  да  все
плакала; плакала, прЯмо совестно.
     - ЌЯнЯ, а про ‚асильевну?
     - ‘ейчас про ‚асильевну. ЌанЯла барынЯ  повариху.  “же  серьезнаЯ  была
женщина, лет пЯтьдесЯт, а может, тридцать.
     - Љак же, нЯнЯ, это большаЯ разница.
     - ђазница небольшаЯ, - убежденно говорит нЯнЯ. -  ’ы  слушай,  а  то  Я
рассказывать не стану.
     - џ больше не буду.
     - ‡вали ‚асильевной. џ,  говорит,  нездешнЯЯ,  только  у  менЯ  сын  на
каторге. Ђ сама Я из Џетербурга. ‚се, говорит, умею готовить. €  верно,  все
готовила. †или, жили,  вот  раз  барынЯ  гостей  созвала.  ‚асильевна  пирог
делает, а стол накрыли еще днем. ‚ечером барынЯ  приезжает,  а  она  все  на
лошади ездила, хорошаЯ лошадь, гнедаЯ, хоть  гнедые  нам  не  ко  двору,  но
хорошаЯ. Џриезжает, значит, и видит: ничего, то есть, нет, все чисто. Џирога
нет, посуда разбросана. €дет на кухню.  €  ‚асильевна  сидит,  всЯ  краснаЯ,
злаЯ, не дай Ѓог. ЃарынЯ спрашивает: почему  не  готово?  —то  вы,  говорит,
‚асильевна? Ђ та отвечает: Я сама барынЯ,  ишь  как  раскричалась.  Ќе  хочу
больше подавать, хочу сама есть. € весь пирог обкусанный.  Џотом  ‚асильевна
как сбежала со двора, так только на шестой день воротилась. Џришла  грЯзнаЯ,
обтрепаннаЯ, все платье оборвано, а сама плачет.  Џростите,  говорит,  менЯ,
такой у менЯ запой бывает, ничего не поделаешь. ЃольшаЯ аккуратистка.
     - Љто это, нЯнЯ?
     - Ђккуратистка? ‚асильевна. Ђ теперь  ты  спи;  и  болезнь  твоЯ  будет
спать, а после пройдет. ‘пи.
     Ѓыл легкий, паутинный день,  когда  Я  впервые  вышел.  “бегали  белые,
маленькие облака; но уже на востоке синел холодеющий воздух,  и  Я  подумал,
что в такой же день полеваЯ мышь Ђндерсена, приютившаЯ „юймовочку,  запирала
дверь своей норки,  осматривала  запасы  зерна,  а  вечером,  ложась  спать,
говорила: "Ќу, теперь  остаетсЯ  только  сыграть  свадьбу.  ’ы  должна  быть
благодарна Ѓогу, ведь не у всЯкого жениха есть такаЯ шуба, как у  крота.  €,
пожалуйста, не забывай, что ты бесприданница".
     џ очень жалел „юймовочку и особенно сочувствовал  тому,  что  она  была
одинока, - потому что все мое детство Я провел один. ‚прочем, Я не дичилсЯ
 моих сверстников. џ играл и в войну, и в прЯтки, был, по мнению многих,
даже слишком общительным; но Я никого не любил и без сожалениЯ расставалсЯ с
теми, от кого менЯ отделЯли обстоЯтельства. џ быстро привыкал к новым  людЯм
и, привыкнув, переставал  замечать  их  существование.  ќто  была,  пожалуй,
любовь к одиночеству, но в довольно странной,  не  простой  форме.  Љогда  Я
оставалсЯ один, мне все хотелось к чему-то прислушиватьсЯ; другие мне мешали
это делать. џ не любил  откровенничать;  но  так  как  Я  обладал  привычкой
быстрого воображениЯ, то задушевные разговоры  были  мне  легки.  Ќе  будучи
лгуном, Я высказывал не то, что думал, невольно отстранЯЯ от себЯ  трудности
искренних признаний, и товарищей у менЯ не было. ‚последствии Я понЯл,  что,
поступаЯ так, Я ошибалсЯ. џ дорого заплатил за эту ошибку, Я  лишилсЯ  одной
из самых ценных возможностей: слова "товарищ"  и  "друг"  Я  понимал  только
теоретически. џ делал невероЯтные усилиЯ, чтобы создать в себе это  чувство;
но Я добилсЯ лишь того, что понЯл и  почувствовал  дружбу  других  людей,  и
тогда вдруг Я ощутил ее до конца. Ћна  становилась  особенно  дорога,  когда
поЯвлЯлсЯ призрак смерти или старости, когда многое,  что  было  приобретено
вместе, теперь вместе потерЯно. џ думал: дружба - это значит: мы еще живы, а
другие умерли. Џомню, когда Я училсЯ в кадетском корпусе, у менЯ был товарищ
„иков; мы дружили потому, что оба умели хорошо ходить  на  руках.  Џотом  мы
больше не встречались - так как менЯ взЯли из корпуса. џ  помнил  о  „икове,
как обо всех остальных, и никогда  не  думал  о  нем.  ‘пустЯ  много  лет  в
‘евастополе в жаркий день Я увидел на кладбище деревЯнный крест и дощечку  с
надписью: "‡десь похоронен кадет ’имофеевского  корпуса  „иков,  умерший  от
тифа". ‚ тот момент Я почувствовал, что потерЯл  друга.  Ѓог  весть,  почему
этот чужой человек стал мне так близок, точно Я провел с ним всю мою  жизнь.
џ заметил  тогда,  что  чувство  утраты  и  печали  особенно  сильно  в  дни
прекрасной погоды, в особенно легком и прозрачном воздухе; мне казалось, что
такие же состоЯниЯ бывают и в моей душе; и если где-то  далеко  внутри  менЯ
наступает тишина, заменЯющаЯ тот тихий непрестанный шум моей душевной жизни,
которого Я почти не слышу, но который звучит всегда, а в иные  моменты  лишь
слегка ослабевает, - это  значит,  что  произошла    катастрофа.  €  мне
представилось огромное пространство земли, ровное, как пустынЯ, и видимое до
конца. „алекий край этого пространства внезапно отделЯетсЯ глубокой трещиной
и бесшумно падает в пропасть, увлекаЯ за собой все, что на  нем  находилось.
Ќаступает тишина. Џотом беззвучно откалываетсЯ второй слой, за ним третий; и
вот мне уже остаетсЯ лишь несколько шагов до  краЯ;  и,  наконец,  мои  ноги
уходЯт в пылающий песок; в медленном песчаном облаке  Я  тЯжело  лечу  туда,
вниз, куда уже упали все остальные. ’ак близко, над  головой,  горит  желтый
свет, и солнце, как громадный  фонарь,  освещает  черную  воду  неподвижного
озера и оранжевую мертвую землю. Њне стало тЯжело - и Я, как всегда, подумал
о матери, которую Я знал меньше, чем отца, и котораЯ всегда  оставалась  длЯ
менЯ загадочной. Ћна совсем не походила на отца - ни  по  привычкам,  ни  по
вкусам, ни по характеру. Њне казалось, что и в ней таилась уже та  опасность
внутренних  взрывов  и  постоЯнной  раздвоенности,  котораЯ  во   мне   была
совершенно  несомненной.  Ћна  была  очень  спокойной  женщиной,   несколько
холодной в обращении, никогда не повышавшей голоса: Џетербург, в котором она
прожила  до  замужества,  чинный  дом  бабушки,  гувернантки,   выговоры   и
обЯзательное чтение  классических  авторов  оказали  на  нее  свое  влиЯние.
Џрислуга, не боЯвшаЯсЯ отца, даже когда он кричал своим звучным голосом: это
черт знает что такое! - всегда боЯлась матери, говорившей медленно и никогда
не раздражавшейсЯ. ‘ самого раннего моего детства Я  помню  ее  неторопливые
движениЯ, тот холодок, который от нее исходил, и вежливую улыбку; она  почти
никогда не смеЯлась. Ћна редко ласкала детей; и в то времЯ,  как  к  отцу  Я
бежал навстречу и прыгал ему на грудь, знаЯ, что этот сильный человек только
иногда притворЯетсЯ взрослым, а, в сущности, он  такой  же,  как  и  Я,  мой
ровесник, и если Я приглашу его  сейчас  идти  в  сад  и  возить  игрушечные
колЯски, то он подумает и пойдет, - к матери Я подходил  потихоньку,  чинно,
как полагаетсЯ благовоспитанному мальчику, и уж,  конечно,  не  позволил  бы
себе кричать от восторга или стремглав  нестись  в  гостиную.  џ  не  боЯлсЯ
матери: у нас в доме никого не наказывали - ни менЯ,  ни  сестер;  но  Я  не
переставал ощущать ее превосходство над собой, - превосходство необъЯснимое,
но несомненное и вовсе не  зависев  шее  ни  от  ее  знаний,  ни  от  ее
способностей, которые, действительно, были  исключительны.  …е  памЯть  была
совершенно непогрешима, она помнила все, что когда-либо слышала или  читала.
Џо-французски и  по-немецки  она  говорила  с  безукоризненной  точностью  и
правильностью, котораЯ могла бы, пожалуй, показатьсЯ  слишком  классической;
но и в русской речи моЯ  мать  употреблЯла  только  литературные  обороты  и
говорила   с   обычной   своей   холодностью   и   равнодушно-презрительными
интонациЯми. ’акой она была всегда; только отцу она вдруг за  столом  или  в
гостиной улыбалась неудержимо радостной улыбкой, которой в другое времЯ Я не
видал у нее ни при каких обстоЯтельствах. Њне она часто делала  выговоры,  -
совершенно спокойные, произнесенные все тем же ровным голосом; отец мой  при
этом сочувственно на менЯ смотрел, кивал  головой  и  как  бы  оказывал  мне
какую-то безмолвную поддержку. Џотом он говорил:
     - Ќу, Ѓог с ним, он больше не будет. Ќе будешь, ЉолЯ?
     - Ќет, не буду.
     - Ќу, иди.
     џ поворачивалсЯ, а он замечал извинЯющимсЯ тоном:
     - ‚ конце концов, было бы печально, если бы он не шалил, а был тихоней.
‚ тихом омуте черти водЯтсЯ.
     „елаЯ мне замечаниЯ и объЯснЯЯ, почему  следует  поступать  так,  а  не
иначе, мать, однако, со мной почти не разговаривала, то есть  не  допускала,
что Я могу возражать. ‘ отцом Я спорил, с  матерью  -  никогда.  Ћднажды,  Я
помню, Я пыталсЯ ей что-то ответить; она посмотрела на менЯ с  удивлением  и
любопытством, точно впервые заметив, что  Я  обладаю  даром  слова.  џ  был,
впрочем, самым неспособным в  семье:  сестры  мои  целиком  унаследовали  от
матери быстроту пониманиЯ и феноменальную памЯть и развивались быстрее,  чем
Я; мне никогда не давали понЯть этого, но Я очень хорошо  знал  это  сам.  ‚
детстве, как и позже, Я был чужд зависти; а мать мою очень  любил,  несмотрЯ
на ее холодность. ќта спокойнаЯ женщина, похожаЯ на воплотившуюсЯ картину  и
как будто сохранившаЯ в себе ее чудесную неподвижность, была  в  самом  деле
совсем не такой, какой казалась. Њне понадобились годы, чтобы понЯть это;  а
понЯв, Я сидел долгими часами в задумчивости, представлЯЯ себе ее настоЯщую,
а не кажущуюсЯ жизнь. Ћна любила литературу так сильно, что это  становилось
странным. Ћна читала часто и много; и, кончив книгу,  не  разговаривала,  не
отвечала на мои вопросы; она смотрела  прЯмо  перед  собой  остановившимисЯ,
невидЯщими глазами и не замечала  ничего  окружающего.  Ћна  знала  наизусть
множество стихов, всего "„емона",  всего  "…вгениЯ  Ћнегина",  с  первой  до
последней строчки;  но  вкус  отца  -  немецкую  философию  и  социологию  -
недолюбливала: это было ей менее интересно, нежели остальное. Ќикогда у  нас
в доме Я не видел модных романов -  ‚ербицкой  или  Ђрцыбашева;  кажетсЯ,  и
отец, и мать сходились в единодушном к ним  презрении.  Џервую  такую  книгу
принес Я; отца в то времЯ не было уже в живых, а Я был  учеником  четвертого
класса, и книга, которую Я случайно оставил в столовой, называлась "†енщина,
стоЯщаЯ посреди". Њать ее случайно увидела  -  и,  когда  Я  вернулсЯ  домой
вечером, она спросила менЯ, брезгливо приподнЯв заглавный лист  книги  двумЯ
пальцами:
     - ќто ты читаешь? •ороший у тебЯ вкус.
     Њне стало стыдно до слез; и всегда потом воспоминание о том,  что  мать
знала мое кратковременное пристрастие к порнографическим и глупым романам, -
было длЯ менЯ самым унизительным воспоминанием; и если бы она могла  сказать
это моему отцу, мне кажетсЯ, Я не пережил бы такого несчастьЯ.
     Њоего отца мать любила всеми своими силами, всей душой. Ћна не плакала,
когда он умер; но и мне, и нЯне было страшно оставатьсЯ наедине с  ней.  ’ри
месЯца, с  раннего  утра  до  поздней  ночи,  она  ходила  по  гостиной,  не
останавливаЯсь, из одного угла в другой. Ћна  ни  с  кем  не  разговаривала,
почти ничего не ела, спала три-четыре часа в сутки  и  никуда  не  выходила.
ђодные были уверены, что она сойдет с ума. Џомню, ночью в детской проснешьсЯ
и слышишь быстрые шаги по ковру; заснешь, проснешьсЯ -  опЯть:  все  так  же
чуть-чуть скрипЯт туфли и  слышитсЯ  скораЯ  походка  матери.  џ  вставал  с
кровати и босиком, в рубашке шел в гостиную.
     - Њама, ложись спать. Њама, почему ты все времЯ ходишь?
     Њать смотрела на менЯ в упор: Я видел бледное, чужое  лицо  и  пугающие
глаза.
     - •орошо, ЉолЯ, Я сейчас лЯгу. €ди спать.
     ‚начале жизнь моей матери была счастливой. Њой отец  отдавал  все  свое
времЯ семье, отвлекаЯсь от нее только длЯ охоты и научных работ, - и  больше
ничем не интересовалсЯ; с женщинами был чрезвычайно любезен, никогда с  ними
не спорил, соглашаЯсь даже в тех  случаЯх,  когда  они  говорили  что-нибудь
совершенно противоположное его взглЯдам, - но вообще, казалось,  недоумевал,
зачем на свете существуют еще какие-то дамы. Њать ему говорила:
     - ’ы опЯть ‚еру Њихайловну назвал ‚ерой ‚ладимировной.  Ћна,  наверное,
обиделась. Љак же ты до сих пор не запомнил? Ћна ведь у нас года два бывает.
     - „а? - удивлЯлсЯ отец. - ќто котораЯ? †ена инженера, который свистит?
     - Ќет, это свистит „арьЯ ‚асильевна, а инженер поет. Ќо ‚ера Њихайловна
тут ни при чем. Ћна жена доктора, ‘ергеЯ €вановича.
     - Ќу как же, - оживлЯлсЯ отец. - џ ее прекрасно знаю.
     - „а, но ты называешь ее то ‚ерой ‚асильевной, то  ‚ерой  Џетровной,  а
она ‚ера Њихайловна.
     - “дивительно, -  говорил  отец.  -  ќто,  конечно,  ошибка.  џ  теперь
совершенно точно припоминаю. џ прекрасно знаю эту даму. Ћна, кажетсЯ,  очень
милаЯ. € муж у нее симпатичный; а вот пойнтер у него неважный.
     Ќикаких размолвок или ссор у нас в доме не бывало, и все шло хорошо. Ќо
судьба недолго баловала мать. ‘начала  умерла  моЯ  старшаЯ  сестра;  смерть
последовала после операции желудка от  не  вовремЯ  принЯтой  ванны.  Џотом,
несколько лет спустЯ, умер отец, и, наконец,  во  времЯ  великой  войны  моЯ
младшаЯ сестра девЯтилетней девочкой скончалась от молниеносной  скарлатины,
проболев всего два днЯ. Њы с матерью  остались  вдвоем.  Ћна  жила  довольно
уединенно; Я был предоставлен самому себе и рос на  свободе.  Ћна  не  могла
забыть утрат, обрушившихсЯ на нее так внезапно, и долгие годы проводила, как
заколдованнаЯ,  еще  более  молчаливаЯ  и  неподвижнаЯ,  чем   раньше.   Ћна
отличалась прекрасным здоровьем и никогда не болела; и только в  ее  глазах,
которые Я помнил светлыми и равнодушными, поЯвилась такаЯ  глубокаЯ  печаль,
что мне, когда Я в них смотрел, становилось стыдно за себЯ и за  то,  что  Я
живу  на  свете.  Џозже  моЯ  мать  стала  мне  как-то  ближе,  и  Я   узнал
необыкновенную силу ее любви к памЯти отца и сестер и ее грустную любовь  ко
мне џ узнал  также,  что  она  награждена  гибким  и  быстрым  воображением,
значительно превосходившим мое, и  способностью  пониманиЯ  таких  вещей,  о
которых Я ничего не подозревал. € ее превосходство, которое Я  чувствовал  с
детства, только подтвердилось впоследствии, когда Я стал почти взрослым. € Я
понЯл еще одно, самое важное: тот мир второго моего существованиЯ, который Я
считал закрытым навсегда и длЯ всех, был известен моей матери.
     ‚ первый раз Я рассталсЯ надолго с моей матерью в тот год, когда Я стал
кадетом. Љорпус находилсЯ в другом городе; помню  сине-белую  реку,  зеленые
кущи ’имофеева и гостиницу,  куда  мать  привезла  менЯ  за  две  недели  до
экзаменов и где она проходила со мной маленький учебник французского  Языка,
в правописании которого Я был нетверд. Џотом экзамен,  прощание  с  матерью,
новаЯ форма и мундир с погонами и извозчик в порванном зипуне,  беспрестанно
дергавший вожжами и увезший мать вниз, к вокзалу, откуда уходит поезд домой.
џ осталсЯ один.
     џ держалсЯ в стороне от кадет, бродил часами по гулким залам корпуса  и
лишь позже понЯл, что Я могу ждать  далекого  ђождества  и  отпуска  на  две
недели. џ не любил корпуса. ’оварищи мои во многом отличались от  менЯ:  это
были  в  большинстве  случаев  дети  офицеров,   вышедшие   из   полувоенной
обстановки, которой Я никогда не знал; у нас в доме военных не бывало,  отец
относилсЯ к ним с враждебностью и пренебрежением. џ не мог привыкнуть к "так
точно" и "никак нет" и, помню,  в  ответ  на  выговор  офицера  ответил:  вы
отчасти правы, господин полковник, - за что  менЯ  еще  больше  наказали.  ‘
кадетами, впрочем, Я скоро подружилсЯ; начальство менЯ  не  любило,  хотЯ  Я
хорошо училсЯ. Њетоды преподаваниЯ в  корпусе  были  самыми  разнообразными.
Ќемец заставлЯл кадет читать  всем  классом  вслух,  и  поэтому  в  немецком
хрестоматическом тексте слышались петушиные крики, пение неприличной песни и
взвизгивание. “чителЯ были плохие, никто ничем не выделЯлсЯ, за  исключением
преподавателЯ  естественной  истории,   штатского   генерала,   насмешливого
старика, материалиста и скептика.
     - —то такое гигроскопическаЯ вата, ваше превосходительство?
     € он отвечал:
     - ‚от если такой молодой кадет, как вы, бегает по двору и скачет, вроде
теленка, а потом случайно порежет  себе  хвост;  так  вот,  к  этому  порезу
прикладывают вату. „елаетсЯ это длЯ того, чтобы кадет, похожий  на  теленка,
не слишком огорчалсЯ. ЏонЯли?
     - ’ак точно, ваше превосходительство.
     - ’ак точно... - бормотал он, мрачно улыбаЯсь. - ќх вы...
     Ќе знаю почему, этот штатский генерал мне чрезвычайно нравилсЯ; и когда
он обращал на менЯ  внимание,  Я  бывал  очень  рад.  Ћднажды  мне  пришлось
отвечать ему урок, который Я хорошо знал, и Я несколько раз сказал  "главным
образом", "преимущественно" и "в сущности". Ћн посмотрел на менЯ  с  веселой
насмешкой и поставил хорошую отметку.
     - Љакой  образованный  кадет.  "ѓлавным  образом"  и  "в  сущности".  ‚
сущности, можете идти на место.
     „ругой раз он поймал менЯ в коридоре, сделал серьезное лицо и сказал:
     - џ попросил бы вас, кадет ‘оседов, не размахивать на ходу  так  сильно
хвостом. ќто, наконец, привлекает всеобщее внимание.
     € ушел, улыбаЯсь одними глазами. ќто был единственный,  не  похожий  на
других, преподаватель в корпусе, - как единственной  вещью,  которой  Я  там
научилсЯ,  было  искусство  ходить  на  руках.  €   потом,   по   прошествии
значительного времени после моего ухода из  корпуса,  если  мне  приходилось
стать  на  руки,  Я  сейчас  же  видел   перед   собой   навощенный   паркет
рекреационного зала, десЯтки ног, идущих рЯдом  с  моими  руками,  и  бороду
моего классного наставника:
     - ‘егоднЯ вы опЯть без сладенького.
     Ћн всегда говорил  уменьшительными  словами,  и  это  вызывало  во  мне
непобедимое отвращение. џ не любил  людей,  употреблЯющих  уменьшительные  в
ироническом смысле: нет более  мелкой  и  бессильной  подлости  в  Языке.  џ
замечал, что к таким выражениЯм прибегают чаще всего или  люди  недостаточно
культурные,  или  просто  очень  дурные,  неизменно  пребывающие  в  низости
человеческой. Џрисутствие моего  классного  наставника  было  само  по  себе
неприЯтно.
     Ќо особенно  тЯгостной  в  корпусе  мне  казалась  невозможность  вдруг
рассердитьсЯ на все и уйти домой; дом был далеко от менЯ, в  другом  городе,
на расстоЯнии суток езды по железной дороге. ‡има, громадное  темное  здание
корпуса, плохо освещенные длинные коридоры, одиночество; мне было  тЯжело  и
скучно. “читьсЯ мне не  хотелось;  лежать  на  кровати  не  разрешалось.  Њы
развлекались катаньем "на коньках" по свеженавощенному паркету; мы открывали
на всю ночь кран в умывальной, прыгали через табуретки и кафедры  и  держали
бесчисленные пари  на  котлеты,  сладкое,  сахар  и  макароны.  “чились  все
довольно  средне,  за  исключением  первого  в  классе  “спенского,   самого
усердного и несчастного кадета нашей роты.  Ћн  зубрил  с  исступлением;  он
готовил уроки все времЯ, с обеда до девЯти часов вечера, когда  мы  ложились
спать. ‚ечерами  он  простаивал  на  коленЯх  по  полтора  часа  и  молилсЯ,
беззвучно всхлипываЯ. Ѓудучи сыном очень  бедных  родителей,  он  училсЯ  на
казенный счет и должен был непременно иметь хорошие отметки.
     - ’ы о чем молишьсЯ, “спенский? - спрашивал Я, проснувшись и  видЯ  его
фигуру в длинной ночной рубахе перед небольшим образом над  его  изголовьем:
он спал через две кровати от менЯ.
     - Ћ том, чтобы учитьсЯ, - быстро отвечал он своим  обыкновенным  тоном,
каким говорил всегда, и сейчас же продолжал  исступленным  голосом:  -  Ћтче
наш! €же еси на небесех... - причем слова молитвы он понимал плохо и говорил
"иже еси" так, как если бы это значило: "уж раз ’ы на небе..."
     - ’ы неправильно молишьсЯ, “спенский, - говорил Я ему. - "Ћтче наш, иже
еси на небесех" - это все вместе надо произносить.
     Ћн вдруг обрывал молитву и начинал плакать.
     - ’ы чего?
     - ‡ачем ты мне мешаешь?
     - Ќу, молись, Я не буду.
     € опЯть тишина, кровати,  коптЯщие  ночники,  темнота  под  потолком  и
маленькаЯ белаЯ фигурка на коленЯх. Ђ утром гремел барабан, играла труба  за
стеной и дежурный офицер проходил по рЯдам постели:
     - Џодъем, вставайте.
     џ так и не мог привыкнуть к военному, канцелЯрскому Языку. “  нас  дома
говорили по-русски чисто и правильно, и корпусные выражениЯ мне резали слух.
Љак-то раз Я увидел ротную ведомость, где было написано: "‚ыдано  столько-то
сукна на предмет постройки мундиров", а дальше было сказано  о  расходах  на
"застекление" окон. Њы обсуждали эти выражениЯ с двумЯ товарищами и  решили,
что  дежурный  офицер,  -  мы  были  убеждены,  что  это   написал   он,   -
необразованный человек; это врЯд ли, впрочем, было далеко  от  истины,  хотЯ
офицера, дежурившего в тот день, мы знали плохо: было только  известно,  что
он человек чрезвычайно религиозный. ‘ религией в корпусе было строго: каждую
субботу и воскресенье нас водили в церковь; и этому  хождению,  от  которого
никто не мог уклонитьсЯ, Я обЯзан был  тем,  что  возненавидел  православное
богослужение. ‚се в нем казалось мне  противным:  и  жирные  волосы  тучного
дьЯкона, который громко сморкалсЯ в алтаре и, перед тем как начинать службу,
быстро дергал носом, прочищал горло коротким кашлем, и лишь  потом  глубокий
бас его тихо ревел:  благослови,  владыко!  -  и  тоненький,  смешной  голос
свЯщенника, отвечавший из-за закрытых царских врат,  облепленных  позолотой,
иконами и толстоногими,  плохо  нарисованными  ангелами  с  меланхолическими
лицами и толстыми губами:
     - Ѓлагословенно царство Ћтца и ‘ына и ‘вЯтаго „уха, ныне и присно и  во
веки веков...
     € длинноногий регент с камертоном, который и сам пел и прислушивалсЯ  к
пению других, отчего его лицо выражало невероЯтное напрЯжение; мне  все  это
казалось нелепым и ненужным, хотЯ Я не всегда понимал почему. Ќо, уча  ‡акон
Ѓожий и читаЯ …вангелие, Я думал: - Љакой же наш подполковник христианин? Ћн
не исполнЯет ни одной из заповедей, постоЯнно наказывает  менЯ,  ставит  под
часы и оставлЯет "без сладенького". ђазве •ристос так учил?
     џ обратилсЯ к “спенскому, признанному знатоку ‡акона ЃожиЯ.
     - Љак ты думаешь, - спросил Я, - наш подполковник христианин?
     - Љонечно, - сказал он быстро и испуганно.
     - Ђ какое он имеет право менЯ наказывать почти каждый день?
     - Џотому что ты плохо себЯ ведешь.
     - Ђ как же в …вангелии сказано: не судите, да не судимы будете?!
     - Ќе судимы будете, это  страдательный  залог,  -  прошептал  про  себЯ
“спенский, точно проверЯЯ свои знаниЯ. - ќто не про кадет сказано.
     - Ђ про кого?
     - џ не знаю.
     - ‡начит, ты не понимаешь ‡акона ЃожиЯ,  -  сказал  Я  и  ушел;  и  мое
неприЯзненное отношение к религии и к корпусу еще более утвердилось.
     „олго потом,  когда  Я  уже  стал  гимназистом,  кадетский  корпус  мне
вспоминалсЯ как тЯжелый, каменный сон. Ћн  все  еще  продолжал  существовать
где-то в глубине менЯ; особенно хорошо Я помнил запах  воска  на  паркете  и
вкус котлет с макаронами, и как только  Я  слышал  что-нибудь,  напоминающее
это, Я тотчас представлЯл себе  громадные  темные  залы,  ночники,  дортуар,
длинные ночи и утренний барабан, “спенского в белой рубашке и подполковника,
бывшего плохим христианином. ќта жизнь была тЯжела и бесплодна; и  памЯть  о
каменном оцепенении корпуса была мне неприЯтна, как воспоминание о  казарме,
или тюрьме, или о долгом пребывании в Ѓогом забытом  месте,  в  какой-нибудь
холодной железнодорожной сторожке, где-нибудь между  Њосквой  и  ‘моленском,
затерЯвшейсЯ в снегах, в безлюдном, морозном пространстве.
     Ќо все же ранние годы моего  учениЯ  были  самыми  прозрачными,  самыми
счастливыми годами моей жизни. ‘начала - как в корпусе, так  и  в  гимназии,
куда Я потом поступил, - менЯ смущало количество моих одноклассников.  џ  не
знал, как мне относитьсЯ ко всем этим стриженым мальчикам. џ привык к  тому,
что вокруг менЯ существует несколько жизней - матери, сестры, нЯни,  которые
мне близки и знакомы; но такую массу новых и  неизвестных  людей  Я  не  мог
сразу  воспринЯть.  џ  боЯлсЯ  потерЯтьсЯ   в   этой   толпе,   и   инстинкт
самосохранениЯ, обычно дремавший во мне, вдруг пробудилсЯ и  вызвал  в  моем
характере рЯд изменений, каких в  иной  обстановке  со  мной,  наверное,  не
произошло бы. џ часто стал говорить совсем не то, что думал, и поступать  не
так, как следовало бы поступать;  стал  дерзок,  утратил  ту  медлительность
движений и ответов, котораЯ после смерти отца безраздельно воцарилась у  нас
в доме, точно заколдованном холодным волшебством  матери.  Њне  трудно  было
дома отвыкать от  гимназических  привычек;  однако  это  искусство  Я  скоро
постиг. џ бессознательно понимал,  что  нельзЯ  со  всеми  быть  одинаковым;
поэтому после короткого периода маленьких домашних  неурЯдиц  Я  вновь  стал
послушным мальчиком в семье; в гимназии же моЯ резкость была причиной  того,
что менЯ наказывали чаще других. •отЯ в семье Я был самым неспособным, Я все
же частично унаследовал от матери хорошую памЯть, но восприЯтие мое  никогда
не бывало  непосредственно  сознательным,  и  полный  смысл  того,  что  мне
объЯснЯлось, Я понимал лишь через  некоторое  времЯ.  ‘пособности  отца  мне
передались в очень измененной форме: вместо его силы воли и терпениЯ у  менЯ
было упрЯмство, вместо охотничьих  талантов  -  острого  зрениЯ,  физической
неутомимости   и   точной   наблюдательности   -   мне   досталась    только
необыкновеннаЯ, слепаЯ любовь к животному миру и напрЯженный, но невольный и
бесцельный интерес ко всему, что происходило вокруг менЯ, что  говорилось  и
делалось. ‡анималсЯ Я  очень  неохотно,  но  училсЯ  хорошо;  и  только  мое
поведение всегда  служило  предметом  обсуждениЯ  в  педагогическом  совете.
ЋбъЯснЯлось это, помимо других причин, еще и тем, что у менЯ никогда не было
детского страха перед преподавателЯми, и чувства мои по отношению к ним Я не
скрывал. Њой классный наставник жаловалсЯ матери на то, что Я некультурен  и
дерзок, хотЯ развит длЯ своих лет почти исключительно. Њать,  которую  часто
вызывали в гимназию, говорила:
     - ‚ы менЯ извините, но, мне кажетсЯ, вы не вполне  владеете  искусством
обращатьсЯ с детьми. ЉолЯ в семье очень тихий мальчик и вовсе не буЯн  и  не
дерзит обычно.
     € она посылала служителЯ за мной. џ приходил в приемную,  здоровалсЯ  с
ней; она, поговорив со мной десЯть минут, отпускала менЯ.
     - „а, с вами у  него  совершенно  другой  тон,  -  соглашалсЯ  классный
наставник. - Ќе знаю, как вы этого достигаете. ‚ классе же он нетерпим. -  €
он обиженно разводил руками. Ћсобенное осуждение и классного  наставника,  и
инспектора вызвала моЯ дерзость преподавателю истории  (с  ним  у  менЯ  был
однажды такой разговор: - Љто такой Љонрад ‚алленрод? - спросил Я,  так  как
прочел это имЯ в книге и не знал  его.  Ћн  ответил,  подумав:  -  ’акой  же
хулиган, как и вы), который поставил менЯ к стенке за то, что Я  "неспокойно
сидел". џ был не очень виноват; мой сосед провел резинкой по моей  голове  -
этого учитель не видел, а Я ударил его в грудь - что было замечено. ’ак  как
товарища Я выдать не мог, то в ответ на слова историка: станьте сейчас же  к
стенке; вы не умеете себЯ прилично вести, - Я смолчал. €сторик, привыкший  к
моим постоЯнным возражениЯм, не услышав их на этот раз, вдруг рассердилсЯ на
менЯ, раскричалсЯ, ударил своим стулом об пол, но, сделав какое-то  неловкое
движение, поскользнулсЯ и упал рЯдом с кафедрой. Љласс не смел  смеЯтьсЯ.  џ
сказал:
     - ’ак вам и надо, Я очень рад, что вы упали.
     Ћн был вне  себЯ  от  гнева,  велел  мне  уйти  из  класса  и  пойти  к
инспектору. Ќо потом, так как он  был  добрым  человеком,  он  успокоилсЯ  и
простил менЯ, хотЯ Я не просил прощениЯ. Ћн, в общем, относилсЯ ко  мне  без
злобы; главным моим врагом был классный  наставник,  преподаватель  русского
Языка, который ненавидел менЯ, как ненавидЯт  равного.  ‘тавить  мне  плохие
отметки он все-таки не мог, потому что Я знал  русский  Язык  лучше  других.
‡ато Я оставалсЯ "без обеда"  чуть  ли  не  каждый  день.  Џомню  бесконечно
грустное чувство, с которым Я следил, как  все  уходЯт  после  пЯтого  урока
домой; сначала идут те, кто быстро собираетсЯ, потом другие, наконец,  самые
медлительные,  и  Я  остаюсь  один  и  смотрю  на  загадочную  немую  карту,
напоминавшую мне лунные пейзажи в книгах  моего  отца;  на  доске  красуетсЯ
кусок батистовой трЯпки и уродливый чертик, нарисованный Џарамоновым, первым
в классе по рисованию, и чертик почему-то кажетсЯ мне похожим  на  художника
‘иповского. ’акое томительное состоЯние продолжалось  около  часу,  пока  не
приходил классный наставник:
     - €дите домой. Џостарайтесь вести себЯ не так по-хулигански.
     „ома менЯ ждали обед и книжки,  а  вечером  игра  на  дворе,  куда  мне
запрещалось ходить. Њы жили тогда в доме, принадлежавшем Ђлексею ‚асильевичу
‚оронину, бывшему офицеру,  происходившему  из  хорошего  дворЯнского  рода,
человеку странному и замечательному. Ћн был высок ростом, носил густые усы и
бороду, которые как-то скрывали  его  лицо:  светлые,  сердитые  глаза  его,
помню, всегда менЯ смущали. Њне казалось почему-то, что этот  человек  знает
про менЯ много таких вещей, которых нельзЯ рассказывать. Ћн  был  страшен  в
гневе,  не  помнил  себЯ,  мог  выстрелить  в  кого  угодно:  долгие  месЯцы
порт-артурской осады  отразились  на  его  нервной  системе.  Ћн  производил
впечатление человека, носившего в себе глухую силу. Ќо при этом он был добр,
хотЯ разговаривал с детьми неизменно строгим тоном, никогда ими не  умилЯлсЯ
и не называл их ласкательными именами. Ћн был образован и умен и обладал той
способностью постижениЯ отвлеченных идей и  далеких  чувств,  котораЯ  почти
никогда не встречаетсЯ у обыкновенных людей. ќтот  человек  понимал  гораздо
больше, чем должен был понимать офицер в отставке, чтобы  счастливо  прожить
свою жизнь. “ него был сын, старше  менЯ  года  на  четыре,  и  две  дочери,
Њарианна и ЌатальЯ, одна моих  лет,  другаЯ  ровесница  моей  сестры.  ‘емьЯ
‚оронина была  моей  второй  семьей.  †ена  ЂлексеЯ  ‚асильевича,  немка  по
происхождению, всегдашнЯЯ заступница провинившихсЯ, отличалась тем,  что  не
могла противитьсЯ никакой просьбе. Ѓывало, скажешь ей:
     - …катерина ѓенриховна, можно попросить у вас хлеба с вареньем, знаете,
тем самым, что вы на Ќовый год сделали?
     - —то ты, голубчик! - ужасалась она. - ќтого вареньЯ нельзЯ трогать.
     - …катерина ѓенриховна, мне очень хочетсЯ. Њожет быть, можно?
     - Ђх, какой ты странный. Ќу, Я тебе дам другого  вареньЯ,  английского,
оно тоже очень вкусное...
     - Ќет, …катерина ѓенриховна, Я знаю,  что  оно  невкусное.  Ћно  пахнет
смолой. Њожно новогоднего?
     - ’ы не понимаешь самых простых вещей. Ќу, давай хлеб - Я тебе принесу.
     ‚ ней текла такаЯ стойкаЯ и здороваЯ кровь,  что  за  долгие  годы  она
совсем не изменилась и, казалось,  не  могла  постареть:  достигла  возраста
двадцати пЯти лет и такой осталась на всю жизнь. Ќи в каких  обстоЯтельствах
она не терЯла своей постоЯнной, спокойной хлопотливости, не  забывала  ни  о
чем и не волновалась. Љогда однажды во  дворе  случилсЯ  пожар  -  загорелсЯ
дровЯной сарай - и Я проснулсЯ  ночью  оттого,  что  все  вокруг  было  Ярко
освещено пламенем и стекла моего окна трескались от пожара, Я увидел стоЯщую
у моей кровати …катерину ѓенриховну, совершенно так одетую, как если бы  это
происходило среди бела днЯ, причесанную и спокойную.
     - Ђ мне жалко тебЯ будить было, - сказала она. - ’ы  так  сладко  спал.
Ќу, вставай,  не  дай  Ѓог,  еще  дом  загоритсЯ.  ’олько  не  засни  опЯть,
пожалуйста,  мне  еще  надо  пойти  разбудить  твою  маму.  ‚от  ведь,   как
неосторожно люди с огнем обращаютсЯ, оттого все и происходит.
     ‘ын  ее  был  тогда  уже  гимназистом  четвертого   класса,   добрейшим
мальчиком, но очень беспутным и неуравновешенным. ЊоЯ мать очень  не  любила
его игры на пианино, хотЯ он обладал некоторыми музыкальными  способностЯми;
но он обрушивалсЯ на клавиатуру с такой Яростью и так  немилосердно  нажимал
педали, что она говорила:
     - Њиша, зачем вы тратите столько энергии?
     € он отвечал:
     - ќто потому, что Я очень увлекаюсь.
     Њладшую дочь в семье ‚орониных мы дразнили Sophie, так  как  она  очень
походила на маленькую героиню книжки "Les malheurs de Sophie"  <"‡лоключениЯ
‘офи"  (фр.).>,  которую  мы  читали.  “  этой   девочки   была   любовь   к
необыкновенным приключениЯм: она то убегала на базар и вертелась  там  целый
день среди торговок,  карманщиков  и  воров  покрупнее  -  людей  в  хороших
костюмах, с широкими внизу штанами, точильщиков, букинистов, мЯсников и  тех
продавцов хлама, которые существуют, кажетсЯ, во всех городах земного  шара,
одинаково одеваютсЯ в черные  лохмотьЯ,  плохо  говорЯт  на  всех  Языках  и
торгуют обломками решительно никому не нужных вещей; и все-таки они живут, и
в их семьЯх сменЯютсЯ поколениЯ, как бы самой судьбой предназначенные именно
длЯ  такой  торговли  и  никогда  ничем  другим  не  занимающиесЯ,   -   они
олицетворЯли в моих глазах великолепную неизменность;  то  снимала  чулки  и
туфли,  и  ходила  босиком  по  саду  после  дождЯ,  и,  вернувшись   домой,
хвасталась:
     - Њама, посмотри, какие у менЯ ноги черные.
     - Ќоги, действительно, очень черные, - отвечала …катерина ѓенриховна. -
’олько что же в этом хорошего?
     ‘таршаЯ дочь, Њарианна, отличалась  молчаливостью,  рано  развивавшейсЯ
женственностью и необыкновенной силой характера. Ћдин  раз,  когда  ей  было
одиннадцать лет, отец обозвал ее  дурой:  он  находилсЯ  в  одном  из  своих
припадков  гнева,  заставлЯвших  его  терЯть  всегдашнюю   вежливость.   Ћна
побледнела и сказала:
     - џ теперь с тобой не буду разговаривать.
     € не разговаривала два года. ‘ сестрой  и  братом  она  обращалась  как
старшаЯ; и в семье ее не то что побаивались, а остерегались. ‚се  дети  были
красивы хорошей,  крепкой  красотой,  были  сильны  физически  и  склонны  к
веселью; но русский сангвинический  тип  не  был  в  них  доведен  до  конца
благодарЯ германской крови матери.
     € ‚оронины, и Я составлЯли только часть того детского общества, которое
собиралось по вечерам в саду или во дворе воронинского дома; с  нами  бывало
еще несколько мальчиков  и  девочек:  маленькаЯ  красавица  еврейка  ‘ильва,
ставшаЯ потом артисткой; двенадцатилетние сестры-близнецы ‚алЯ и ‹ЯлЯ, вечно
друг с другом враждовавшие, реалист ‚олодЯ,  вскоре  умерший  от  дифтерита.
Џока было светло, все  играли  в  классы,  то  есть  прыгали  по  квадратам,
нарисованным на земле; квадраты эти кончались большим  неправильным  кругом,
на котором было  написано:  "рай",  и  маленьким  кружком,  "пеклом".  Љогда
темнело, начиналась игра в прЯтки; и мы расходились по  домам  только  после
того, как горничнаЯ звала на