, что он как-то попадал домой и кого-то еще  узнавал.  Ќо  в
последние годы он сильно сдал, был болен чахоткой и  не  мог  уже  жить  как
раньше. џ как-то встретил его на улице, он попросил у менЯ денег, Я дал  ему
то, что у менЯ было с собой, а через несколько дней получил от него  письмо,
в котором он писал, что лежит больной в своем номере  гостиницы  и  что  ему
нечего есть. џ поехал туда.
     Ћн жил на окраине города, недалеко от боен, - и Я нигде не видел  более
свирепой нищеты. ‚низу,  у  стойки,  небрежно  споласкивал  стаканы  мутного
стекла татуированный человек с ублюдочно-уголовным лицом, сказавший мне, что
Њишель живет  в  номере  тридцать  четыре.  Џо  лестнице,  узкой  и  крутой,
спускались и поднимались какие-то подозрительные субъекты, и на каждом этаже
был  свой  собственный,  особенный  оттенок  тЯжелой  вони,  которой   было,
казалось, пропитано все здание. Њишка лежал на кровати небритый, осунувшийсЯ
и худой. ђЯдом с изголовьем постели сидела женщина лет шестидесЯти, густо  и
неумело накрашеннаЯ, в черном пальто и ночных туфлЯх. Љогда Я  вошел,  Њишка
сказал ей по-русски:
     - ’еперь ты можешь уходить.
     Ћна поднЯлась, произнесла невыразительным  голосом:  "„о  свиданиЯ!"  -
открыв рот, в котором не хватало многих зубов, и ушла. џ молча посмотрел  ей
вслед. Њишка спросил:
     - ’ы ее разве не помнишь?
     - Ќет.
     - ќто ‡ина.
     - ЉакаЯ ‡ина?
     - ’а самаЯ, знаменитаЯ.
     џ никогда не слышал ни о какой знаменитой ‡ине.
     - —ем знаменитаЯ?
     - Ќатурщица, красавица. Ћна была любовницей  всех  великих  художников.
Ћна была моей любовницей тоже, но сейчас, ты понимаешь,  это  дело  прошлое,
длЯ менЯ женщины больше не существуют, мне дыханиЯ не хватает. ќто  как  раз
незадолго до того, как Я был в ‚ерсале, когда имел  дело  с  этим  албанским
архитектором, у которого было недоразумение с моей швейцаркой...
     - Џодожди, подожди, - сказал Я. - ђасскажи мне лучше о ‡ине.
     - Ћна теперь живет с таким стрелком, - сказал Њишка. Ћн был  совершенно
трезв, - вероЯтно в первый  раз  за  очень  долгое  времЯ.  -  ЊелкаЯ  такаЯ
сволочь, у менЯ с ним было дело лет пЯть тому назад, он у менЯ  деньги  было
украл, которые Я получил тогда от этой  англичанки,  она  как  раз  выходила
замуж и...
     - “крал или не украл?
     - Ћн-то украл, да потом отдал, Я его прикрутил. ’акаЯ мышастаЯ сволочь,
знаешь. Ќу, она его, конечно, сифилисом заразила. Ћн-то  вообще  всегда  был
стрелок, он рассказывает историю с мотоциклетом, как его в ‹ионе арестовали.
џ ему говорю - какой там ‹ион, когда Я тебЯ по версальской тюрьме помню, - а
хуже нет тюрьмы, клЯнусь честью, тысЯчу раз лучше  ‘антэ,  боже  тебЯ  упаси
попасть в версальскую, это Я тебе товарищеский совет даю. Ђ ему всю  историю
жизни написал Ђлексей Ђлексеевич —ернов, - вот это,  брат,  талант.  “  менЯ
даже одна его вещь есть, напечатана на машинке.
     € он действительно достал с полки грЯзно-серую тетрадку,  углы  которой
были сильно обтрепаны, и протЯнул ее мне. ќто  был  рассказ  —ернова  "Џеред
грозой". џ прочел первые строки:
     "Ќад величественным, как всегда, Џетербургом спускались зимние сумерки.
Џетр €ванович Ѓелоконников, богатый человек сорока лет,  принадлежавший  как
по своему происхождению, так и по образованию, которое он получил в пажеском
корпусе, к большому свету северной  Џальмиры,  шел  по  тротуару,  распахнув
шубу. Ћн только что рассталсЯ с Ѓетти, котораЯ была его любовницей, и из его
головы не выходила мраморнаЯ белизна ее груди и жгучие ласки  ее  роскошного
тела".
     џ расспрашивал Њишку об этих людЯх, которых он хорошо знал. ЌесмотрЯ на
бессвЯзность его рассказа, Я все-таки выЯснил, что Ђлексей Ђлексеевич —ернов
был тот болезненного вида оборванный  старик,  который  просил  милостыню  у
выхода из русской церкви и которого Я видел много раз. џ узнал также, что  у
‡ины была дочь, ‹ида, лет двадцати шести, котораЯ была одно времЯ замужем за
каким-то французом; он скоропостижно умер; подозревали отравление, и у  ‹иды
были неприЯтности. џ успел заметить, что на Языке Њишки слово "неприЯтности"
чаще всего значило "тюрьма". ’еперь она где-то на улицах продавала цветы.
     џ вернулсЯ в гостиницу Њишки через несколько дней, по там его больше не
было, и никто не мог мне сказать, куда он делсЯ. ’олько много позже Я узнал.
что он умер от чахотки приблизительно через месЯц после моего свиданиЯ с ним
в одном из санаториев под  Џарижем.  Џримерно  в  эти  же  дни,  проходЯ  по
бульвару ѓарибальди, Я заметил группу, котораЯ  шла  по  тротуару  навстречу
мне. ќто были ‡ина, мышастый стрелок, тот самый, которого Я  видел  у  Џавла
Ђлександровича в день моего визита к нему, и молодаЯ  женщина,  очень  бедно
одетаЯ, с нечесаными  белокурыми  волосами  -  ‹ида,  такаЯ,  какой  мне  ее
описывал Њишка. Ћни все шли почти рЯдом. ‹ида чуть-чуть позади. џ видел, что
посередине тротуара лежал большой окурок, к которому они приближались. Љогда
они подошли к этому месту совсем близко, мышастый  человек  Явно  хотел  уже
нагнутьсЯ, но в ту же  секунду  с  необыкновенной  ритмической  точностью  и
быстротой ‡ина толкнула его плечом так, что он едва не упал.
     ‡атем небрежным и безошибочным движением она подобрала окурок и тем  же
шагом пошла дальше. џ невольно вспомнил джигитов, которые, сползаЯ с  седла,
подхватывают платок, лежащий на земле, в то времЯ как лошадь продолжает идти
прежним карьером. џ видел, что ‹ида улыбнулась, и не мог не заметить, что  в
ее испитом и нездоровом, несмотрЯ на молодость, лице  была  несомненнаЯ,  но
чем-то почти тревожнаЯ привлекательность.
     Ђ вечером того днЯ, когда Я встретил эту группу и когда в  моей  памЯти
были  свежи  недавние  событиЯ  -  визит  к  ™ербакову,   посещение   Њишки,
соображениЯ, свЯзанные с мышастым стрелком, ‡иной и ее  дочерью,  -  вечером
этого днЯ менЯ отделЯло от них огромное  расстоЯние,  и  все  это  перестало
занимать мое внимание. „нем Я почувствовал  непонЯтную  усталость,  вернулсЯ
домой и проспал три часа подрЯд. ‡атем Я встал, умылсЯ  и  пошел  обедать  в
ресторан, а из ресторана опЯть домой. Ѓыло  около  девЯти  часов  вечера.  џ
долго стоЯл у окна и смотрел вниз, на узкую  улицу.  ‚се  было  как  всегда:
цветные стекла публичного дома, находившегосЯ напротив, были освещены, и над
ними легко было прочесть надпись "Au panier fleuri" {"‚  цветочной  корзине"
(фр.).}, консьержки сидели на  стульЯх,  каждаЯ  перед  своей  дверью,  и  в
вечерней тишине  Я  слышал  их  голоса,  переговаривающиесЯ  о  погоде  и  о
дороговизне; на углу улицы и бульвара, возле витрины книжного  магазина,  то
показывалсЯ, то скрывалсЯ силуэт Њадо, вышедшей на свою  работу  и  ходившей
взад и вперед все на одном и том же  пространстве  -  тридцать  шагов  туда,
тридцать шагов обратно; где-то неподалеку  играло  механическое  пианино.  џ
знал на этой улице всех, как Я знал ее  запахи,  вид  каждого  дома,  стекла
каждого окна и то убогое подобие существованиЯ, характерное длЯ  каждого  из
ее обитателей, в котором Я никак не мог понЯть  главного:  что,  собственно,
вдохновлЯло этих людей в жизни, которую  они  вели?  Љаковы  могли  быть  их
желаниЯ, надежды, стремлениЯ и во имЯ какой, собственно, цели каждый из  них
послушно и терпеливо делал все одно и то же каждый день? —то  могло  в  этом
быть - кроме темного биологического закона, которому они  все  повиновались,
не знаЯ  его  и  никогда  о  нем  не  думаЯ?  —то  вызвало  их  к  жизни  из
апокалиптического небытиЯ? ‘лучайное и, может быть, минутное соединение двух
человеческих тел однажды вечером или однажды ночью, несколько  десЯтков  лет
тому назад? € Я вспомнил,  что  говорил  низенький  сорокалетний  мужчина  в
кепке, Џоль, служивший шофером на грузовике и живший двумЯ домами ниже менЯ,
за очередным стаканом красного вина:
     - J'ai pas connu mes  parents,  c'est  a  s'demander  s'il  ont  jamais
existe. Tel, que vous m'voyez, j'ai ete trouve dans une poubelle, au  24  de
la rue Caulaincourt. Je  suis  un  vrai  parisien,  moi  {џ  не  знаю  своих
родителей, более того, Я сомневаюсь, существовали ли они вообще ’аким, каким
вы менЯ видите, менЯ нашли в мусорном Ящике на улице Љоленкур, 24. ’ак что Я
настоЯщий парижанин (фр.).}.
     € когда Я один раз спросил Њадо, на что она рассчитывает  в  будущем  и
как может сложитьсЯ  ее  жизнь,  она  посмотрела  на  менЯ  пустыми,  сильно
подведенными глазами и, дернув плечом, ответила, что она никогда  не  терЯла
времени на такого рода размышлениЯ. Џотом она помолчала секунду  и  сказала,
что будет работать до того днЯ, пока не умрет - jusqu'au  jour  ou  je  vais
crever, parce que je suis poitrinare {„о того днЯ, когда Я  сдохну,  ведь  у
менЯ больные легкие (фр.).}.
     џ отошел от окна. Њеханическое пианино  безжалостно  продолжало  играть
одну арию за другой. Њне казалось, что Я все глубже и  глубже  погружаюсь  в
неопределенный душевный туман. џ старалсЯ представить  себе  наиболее  полно
все, что Я мог объЯть своим воображением, - то, каким мир был сейчас: темное
небо над Џарижем, огромные его  пространства,  тысЯчи  и  тысЯчи  километров
океана, рассвет над Њельбурном, поздний вечер в Њоскве, шипение морской пены
у берегов ѓреции, горЯчий полдень в Ѓенгальском заливе, прозрачное  движение
воздуха над землей и времЯ, неудержимо уходЯщее в прошлое.  ‘колько  человек
успело умереть с той минуты, что Я подошел к окну,  сколько  их  агонизирует
сейчас, когда Я думаю об этом, сколько тел корчитсЯ в смертельных судорогах,
- тех, длЯ кого уже наступил последний и неумолимый день их жизни? џ  закрыл
глаза, и передо мной возник "‘трашный суд" Њикеланджело,  и  одновременно  с
этим Я почему-то вспомнил его последнее письмо, в котором он говорит, что не
может больше писать. џ вспомнил эти строки и ощутил холод в спине: эта рука,
котораЯ не могла писать, высекла из мрамора „авида и ЊоисеЯ -  и  вот  гений
его растворилсЯ в том же самом небытии, из которого он возник; и каждое  его
произведение - это была кажущаЯсЯ победа над смертью  и  над  временем.  „лЯ
того чтобы эти понЯтиЯ - времЯ и смерть - поЯвились передо мной во  всей  их
непоправимости, нужно было  проделать  долгий  путь  медленного  углублениЯ,
нужно было победить звуковую неубедительность этой  последовательности  букв
"р", "е", "м", и только тогда проЯвлЯлась эта бесконечнаЯ перспектива  моего
собственного умираниЯ. ‘троки письма Њикеланджело звучали  в  моих  ушах,  Я
отчетливо видел печатную страницу, дату "ђим, 28 декабрЯ 1563 года" и адрес:
"‹ионардо ди Ѓуанорроти ‘имони, ”лоренциЯ". "џ  получил  в  последнее  времЯ
много писем о г. тебЯ и не ответил. …сли Я так поступил, то это оттого,  что
моЯ рука мне больше не повинуетсЯ". —ерез два месЯца после этого, в  феврале
1564 года, он умер. ‚спомнил ли он  еще  о  трагической  грандиозности  этой
волны мускулов и тел, которые его неумолимое  вдохновение  так  повелительно
сталкивало в ад - бесчисленными и безошибочными  движениЯми  единственной  в
мире руки, той самой, котораЯ потом отказалась ему служить, - в  дни,  когда
стала так очевидна иллюзорность  его  нечеловеческого  могущества  и  земнаЯ
напрасность его неповторимого гениЯ? џ сидел в кресле  и  думал  с  холодным
исступлением о том, что, в сущности,  несостоЯтельно  все  и,  в  частности,
любаЯ отвлеченнаЯ мораль и даже недосЯгаемое духовное величие христианства -
потому что мы ограничены временем и потому  что  есть  смерть.  џ,  конечно,
давно знал эти мысли, всю мою жизнь, как их знали миллионы людей до менЯ, но
лишь изредка они переходили из теоретического пониманиЯ в ощущение, и  тогда
всЯкий раз Я испытывал особенный и ни с чем не сравнимый ужас. ‚се, в чем  Я
жил, и все, что окружало менЯ, терЯло всЯкий смысл и всЯкую  убедительность.
€ тогда у менЯ поЯвлЯлось  неизменное  и  странное  желание  -  исчезнуть  и
растворитьсЯ, как призрак во сне, как  утреннее  пЯтно  тумана,  как  чье-то
далекое воспоминание.  Њне  хотелось  забыть  все,  что  Я  знал,  все,  что
составлЯло, собственно, менЯ, вне чего нельзЯ  было,  казалось,  представить
себе мое существование, эту совокупность абсурдных и случайных  условностей,
- так, точно мне хотелось бы доказать себе, что у  менЯ  не  одна  жизнь,  а
несколько, и, стало быть, тем, в чем Я живу сейчас, вовсе не ограничены  мои
возможности. џ видел, в теоретической  и  умозрительной  перспективе,  целую
последовательность постепенных моих превращений, и  в  этой  множественности
обликов, возникавших  передо  мной,  была  надежда  на  какое-то  призрачное
бессмертие.  џ  видел  себЯ  композитором,  шахтером,   офицером,   рабочим,
дипломатом, бродЯгой, в каждом превращении была своеобразнаЯ убедительность,
и мне начинало казатьсЯ, что Я действительно не знал,  каким  менЯ  застанет
завтрашний день и какое пространство будет отделЯть менЯ после этой ночи  от
сегоднЯшнего вечера. ѓде буду Я и что будет  со  мной?  џ  прожил,  как  мне
казалось, столько чужих жизней, Я столько раз  содрогалсЯ,  испытываЯ  чужие
страданиЯ, Я столько раз чувствовал с необыкновенной отчетливостью  то,  что
волновало других людей, нередко умерших и  далеких  от  менЯ,  что  Я  давно
потерЯл представление о своих собственных очертаниЯх. € в  этот  вечер,  как
всЯкий раз, когда Я долго оставалсЯ один, Я был  окружен  точно  чувственным
океаном неисчислимого множества воспоминаний, мыслей, переживаний и  надежд,
которым предшествовало и  за  которыми  следовало  смутное  и  непреодолимое
ожидание. Џод конец подобное состоЯние так утомлЯло менЯ, что  все  начинало
путатьсЯ в моем воображении, и тогда Я либо уходил  в  кафе,  либо  старалсЯ
сосредоточить внимание на какой-нибудь одной и вполне определенной идее  или
системе  идей,  либо,  наконец,  вызывал   в   своей   памЯти   какую-нибудь
спасительную мелодию, за которой заставлЯл себЯ следить. џ лег в совершенном
бессилии на кровать - и вдруг вспомнил "Ќеоконченную симфонию"; она  звучала
в вечернем безмолвии  моей  комнаты,  и  через  несколько  минут  мне  стало
казатьсЯ, что Я вновь в  концертном  зале:  черный  фрак  дирижера,  сложный
воздушный танец его палочки, за движениЯми которой,  в  побежденной  тишине,
идут  музыкальные  переливы-струны,  смычки,  клавиши,  -  очередной  и,   в
сущности, почти чудесный возврат далекого вдохновениЯ, остановленного  много
лет тому назад тем же слепым и беспощадным законом,  в  силу  которого  рука
Њикеланджело стала неподвижной. Ќаступала ночь, на  небе  поЯвились  звезды,
внизу спали консьержки, светилась вывеска "Au  panier  Fleuri",  и  на  углу
двигалась, как маЯтник, Њадо,  и  все  это  проходило  сквозь  "Ќеоконченную
симфонию", не омрачаЯ и не нарушаЯ ее, постепенно расплываЯсь  и  исчезаЯ  в
этом движении звуков, в этой призрачной победе  воспоминаний  и  воображениЯ
над действительностью и над очевидностью.

                                 ----------

     џ бывал у Џавла Ђлександровича почти каждую  неделю  и  подолгу  с  ним
разговаривал. Њне все хотелось выЯснить, в частности, как он  мог  дойти  до
этого состоЯниЯ, в котором находилсЯ, когда Я его встретил, и как, дойдЯ  до
этого состоЯниЯ, он сумел сохранить  то,  что  так  резко  отличало  его  от
товарищей по несчастью. џ знал, что человеку, ставшему  нищим,  обычно  путь
назад отрезан навсегда, не  только  в  смысле  возвращениЯ  к  матерьальному
благополучию, - многие нищие были сравнительно богаты, Я неоднократно  видал
таких, - но главным образом в том, что  называлось  общественной  иерархией:
оттуда люди не поднимались. џ никогда,  конечно,  не  ставил  этого  вопроса
прЯмо, Я даже не намекал на это. Ќо, сопоставлЯЯ некоторые из  почти  всегда
случайных  высказываний  Џавла  Ђлександровича,  Я  составил  себе  об  этом
представление, не лишенное правдоподобности. —то-то произошло в  начале  его
жизни за границей, Я никогда не мог узнать, что именно, какаЯ-то катастрофа,
свЯзаннаЯ, как мне казалось, с женщиной. Џосле этого он начал пить и  спилсЯ
совершенно. ’ак продолжалось много лет, и, вероЯтно, ничего не могло бы  его
спасти, если бы он не  захворал.  Ћн  свалилсЯ  однажды  ночью  на  улице  и
пролежал так  несколько  часов,  пока  его  не  подобрали  и  не  отвезли  в
госпиталь. ’ам его подвергли всестороннему  осмотру,  сделали  все  анализы,
которые были необходимы,  лечили  несколько  месЯцев,  и  когда  он  наконец
почувствовал  себЯ  значительно  лучше,  врач  ему  сказал,  что  он   может
существовать только при одном условии-полном воздержании о г алкоголЯ. Џавел
Ђлександрович тотчас же убедилсЯ в том, что доктор говорил  правду:  выпитый
стакан вина немедленно вызывал у него рвоты и  мучительное  заболевание.  Ћн
отказалсЯ от всЯких напитков и через некоторое времЯ стал  почти  нормальным
человеком. …го вс грече со мной в ‹юксембургском саду предшествовало полтора
года его жизни, в течение которых он не пил. Ћн давно уже понимал  тЯгостный
позор своего положениЯ; но он был не молод, физически слаб,  в  его  прошлом
было много лет того существованиЯ, какое и теперь вели его  товарищи,  и  он
полагал, что если в ближайшем будущем ничего не изменитсЯ, то  ему  остаетсЯ
только один выход - самоубийство.
     ’аково было внешнее объЯснение того, что с ним произошло. Ќо было,  как
мне  казалось,  и  другое  -  постоЯнное  и  пассивное   сопротивление   той
несомненной культуры, котораЯ была  длЯ  него  характерна,  этому  глубокому
падению,  какой-то  внутренний,  быть  может  почти  бессознательный,  почти
органический стоицизм, который он сам так упорно отрицал.
     џ не мог, конечно, не заметить, что в его квартире живет женщина,  хотЯ
Я ее ни разу не видел, и Џавел Ђлександрович никогда не обмолвилсЯ  об  этом
ни  одним  словом.  Ќо  Я  неоднократно  замечал  следы  ее  присутствиЯ:  в
пепельнице лежали окурки, на которых отпечатались накарминенные  губы,  едва
ощутимый запах духов иногда оставалсЯ в комнате. ‚ конце концов,  что  могло
быть более естественно? € вот однажды, когда Я пришел, как всегда, к  восьми
часам вечера, на столе было не два, а три прибора.
     - Њы сегоднЯ будем обедать втроем, - сказал Џавел Ђлександрович, - если
вы ничего не имеете против этого.
     - Ќаоборот, наоборот, - поспешно сказал Я. ‚ эту же секунду  Я  услышал
шаги, повернул голову - и вздрогнул от удивлениЯ  и  необъЯснимо  тЯгостного
чувства, мгновенно менЯ охватившего: Я увидел  молодую  женщину,  в  которой
тотчас же узнал дочь ‡ины, хотЯ с того днЯ,  что  Я  встретил  ее  на  улице
вместе с ее матерью и мышастым стрелком, она изменилась совершенно. Ћна была
хорошо одета, на ней было синее шелковое платье, довольно широкое, в крупных
складках, белокурые волосы были  завиты,  губы  накарминены,  глаза  немного
подведены. Ќо в ее лице оставалось то же самое, что Я заметил, когда  увидел
се впервые, и что было чрезвычайно трудно определить - нечто  притЯгательное
и неприЯтное одновременно.
     Ћна подала мне руку и  извинилась,  сказав,  что  ей  не  всегда  легко
говорить по-русски. Ћна картавила и во  времЯ  разговора  действительно  все
сбивалась на французский Язык, - и тут она  была  беззащитна.  Ћна  говорила
приблизительно так, как говорЯт на улицах бедных парижских окраин, и Я опЯть
вздрогнул, услышав эти знакомые интонации, эту  движущуюсЯ  звуковую  массу,
убогую и вместе с тем чем-то неподдельно трагическую.  ‚прочем,  она  больше
молчала, изредка поднимаЯ то на ™ербакова, то на менЯ свой взглЯд, несколько
раздражавший  менЯ  выражением  какой-то   вздорной,   как   мне   казалось,
значительности. …й было двадцать шесть лет,  на  вид  ей  можно  было  дать,
однако, больше, потому что кожа ее лица  успела  потерЯть  упругую  свежесть
ранней молодости, и оттого, что в ее голосе слышалась легкаЯ хрипота,  когда
она его понижала. Ќо и в этом была своеобразнаЯ привлекательность...
     ‚ тот вечер Я не знал о ней почти ничего. џ мог бы узнать все, но Њишки
уже  не  было  в  живых.  “  менЯ.  впрочем,  оставались  другие   источники
осведомлениЯ, которыми Я воспользовалсЯ несколько позже: Я пригласил в  кафе
одного из русских бродЯг, которого знал по виду, и на третьем  стакане  вина
он рассказал мне многое об ее жизни. Ќо это произошло через пЯть  или  шесть
дней после нашего обеда втроем.
     Џавел Ђлександрович,  как  всегда,  не  прикоснулсЯ  к  вину,  Я  выпил
несколько глотков. ‡ато  ‹ида  выпила  четыре  стакана.  Џосле  ужина  Џавел
Ђлександрович  спросил  менЯ,  люблю  ли  Я  цыганские  романсы.  џ  ответил
утвердительно.
     - ’огда Я приглашаю вас на небольшой любительский концерт, - сказал он.
     Њы пошли на другую половину квартиры, где мне до сих пор не приходилось
бывать. Ќа полу лежал бобрик, стены были оклеены синими обоЯми.  ‚  гостиной
стоЯло пианино. Џавел Ђлександрович сел перед ним, несколько раз  дотронулсЯ
до клавиш и сказал:
     - Ќу, ‹ида...
     Ћна начала петь вполголоса, но сразу же было видно, что  она,  конечно,
музыкальна, что она не способна сфальшивить или  ошибитьсЯ  в  ритме.  —ерез
минуту она, казалось, забыла о нас и пела так, точно была одна в комнате,  -
одна или перед многочисленной аудиторией. џ знал  почт  весь  ее  репертуар,
довольно обширный, в который входили французские песенки, цыганские  романсы
и множество других вещей самого разного и случайного  происхождениЯ.  Ќо  до
этого вечера Я не представлЯл себе, что это может звучать именно так. ‚ свое
исполнение, которому никак нельзЯ было отказать ни в некотором искусстве, ни
в музыкальной убедительности, она вносила никогда не изменЯющую ей,  никогда
не прерывающуюсЯ, тЯжелую чувственность, которой эти вещи  были  чаще  всего
лишены. ‚ звуках ее голоса, то протЯжных, то коротких, то глубоких, в  самых
разных его оттенках повторЯлось все  одно  и  то  же,  с  такой  неотступной
настойчивостью, что  под  конец  это  перерастало  и  пианино,  и  пение,  и
последовательность рифмованных слов и становилось просто тЯгостным.  ‚  этом
было необъЯснимое звуковое бесстыдство, и когда  Я  закрывал  глаза,  передо
мной сразу возникала белаЯ пропасть воображаемой кровати и в ней голое  тело
‹иды и смутный и неверный силуэт  мужчины,  склоненный  над  ней.  Ќо  самым
неприЯтным в этом было нечто, похожее на личное напоминание, -  на  то,  что
каждый ее слушатель тоже  не  был  и  не  мог  быть  совершенно  чужд  этому
чувственному миру, в котором было нечем дышать. € уже тогда Я понЯл,  слушаЯ
ее пение, что было бы достаточно, быть  может,  одной  случайности,  и  менЯ
неудержимо потЯнуло бы к  ней,  и  против  этой  притЯгательности  могли  бы
оказатьсЯ бессильны и мое невольное к ней презрение, и упорнаЯ моЯ  душевнаЯ
болезнь, влекущаЯ менЯ в то холодное и отвлеченное пространство, от которого
Я не мог уйти. џ думал обо всем этом, и  мне  вдруг  стало  бесконечно  жаль
Џавла Ђлександровича; надо было полагать, что в том мире, которого она  была
живым и непреодолимым напоминанием,  ему  была  суждена  печальнаЯ  роль  ее
бледного спутника, - как в этом звуковом соединении роЯлЯ и  голоса  он  мог
быть только аккомпаниатором. џ внимательно смотрел на ‹иду, - на ее  красный
рот, на ее  глаза,  принимавшие  времЯ  от  времени  какое-то  сонно-влажное
выражение,  на  ритмическое  покачивание  ее  узкого   тела,   которым   она
сопровождала свое пение.

                ЏроглЯнет солнца луч сквозь запертые ставни,
                € снова, как вчера, кружитсЯ голова,
                Њне слышитсЯ твой смех, наш разговор недавний,
                Љак струнный перебор, звучат твои слова.

     € вдруг Я вспомнил ‡ину, ее мать, старое, неумело накрашенное ее  лицо,
беззубый рот и потухший глаза и ревматические ноги в ночных туфлЯх. ‡атем  Я
перевел взглЯд на ‹иду, черты ее лица на секунду расплылись и  удалились,  и
тогда со внезапным холодком в спине Я увидел мгновенно исчезнувшее  сходство
‹иды с ее матерью. „о этого, однако, было пока что  далеко  -  и  надо  было
думать, что в течение нескольких долгих лет еще много раз  узкое  тело  ‹иды
будет двигатьсЯ в этом  колеблющемсЯ  ритме  и  чьи-то  другие  глаза  будут
смотреть на нее с таким же жадным  вниманием,  с  каким  Я  смотрел  на  нее
теперь. Љогда она кончила петь, у менЯ было впечатление, что Я  пьЯн;  почти
тотчас же после этого Я  ушел,  сославшись  на  необходимость  готовитьсЯ  к
экзамену, и только на улице Я почувствовал себЯ свободным.
     Ќесколькими днЯми позже Я разыскал  одного  из  моих  старых  знакомых,
пожилого русского стрелка, которого Я издали узнал, потому  что  его  нельзЯ
было спутать ни с кем: волосы на его лице росли отдельными  и  разрозненными
пучками. Њне пришлось два или  три  раза  видеть  его  бритым,  и  тогда  он
становилсЯ похожим на других  людей.  Ќо  в  обычное  времЯ,  когда  он  был
нормально небрит, в этой странной растительности его лица было  нечто  почти
ботаническое, что-то похожее на пЯтна  серого  мха,  пробивающегосЯ  кое-где
сквозь камень. џ пригласил его в небольшое кафе, заказал ему красного вина и
сандвичи, - он очень мало ел, как все алкоголики, - и спросил его, знает  ли
он ‡ину, ее мужа и дочь. ‘начала он  отвечал  уклончиво,  но  вино  на  него
быстро подействовало, и он рассказал мне все, что ему было известно об этом,
как он выразилсЯ, семействе. Њне, однако, стоило  большого  труда  заставить
его говорить именно о том, что менЯ интересовало, потому что он все сбивалсЯ
на бесконечное повествование  о  какой-то  кнЯгине,  бывшей  его  любовнице,
которую он, по его словам, никак не  мог  забыть  и  котораЯ  сделала  такую
прекрасную карьеру в Џариже, что, впрочем, было понЯтно, так  как  она  была
вообще женщиной исключительной. џ все не мог взЯть в толк, что это  была  за
карьера, тем более что, как сказал мой собеседник, нужны  были  долгие  годы
терпениЯ и осторожности, прежде чем кнЯгинЯ достигла своей цели.  Џод  конец
это все-таки выЯснилось: кнЯгинЯ, оказываетсЯ, служила горничной  у  богатой
старухи, котораЯ плохо видела и плохо слышала и которую  она  систематически
обкрадывала. € когда старуха умерла, оставив свое состоЯние каким-то дальним
родственникам, у кнЯгини оказались очень порЯдочные деньги. €менно тогда она
пренебрегла, как он сказал, его любовью и всецело ушла в свою личную  жизнь.
Ћн Явно искал моего сочувствиЯ, Я покачал головой и  заметил  неопределенно,
что бывает всЯкое и что лучшаЯ участь не всегда есть удел наиболее достойных
людей. Ћн пожал мне руку с пьЯным и искренним чувством и перешел  наконец  к
‡ине и ‹иде. €х историю он рассказывал мне с такими подробностЯми,  которых,
казалось бы, никто не мог знать, но он говорил о них  гак,  точно  они  всем
были известны. Џрежде всего, по его словам, ‡ина сама не знала,  кто  именно
был  отцом  ‹иды,  потому  что  вела  в  эти   времена   крайне   рассеЯнное
существование. „о двенадцати лет ‹ида жила в деревне и только потом приехала
к матери. Љогда ей было четырнадцать лет,  она  стала  любовницей  мышастого
стрелка; ‡ина это узнала, был страшный скандал, она  набросилась  на  своего
сожителЯ и ранила его ножницами - в  припадке  женской  ревности,  -  сказал
стрелок. Џотом, однако, все "вошло в колею", особенно после того,  как  ‹ида
сбежала из дому и пропала на четыре года. Љак именно она их провела, не знал
никто, даже мой собеседник.  Ћдин  из  его  друзей,  ЏетЯ  ’арасов,  правда,
говорил ему, что видел, как ‹ида в ’унисе что-то продавала на набережных; но
Џете ’арасову нельзЯ было верить до конца, так как он пил мертвую, и  о  нем
вообще стрелок отзывалсЯ неодобрительно, утверждаЯ, что он человек неверный.
‚последствии, однако, оказалось, что ‹ида действительно была в ’унисе. ‡атем
она вернулась домой, и по ее виду можно было подумать, что она долго болела.
     - Ћни все жили тогда на улице Simon le Franc? - спросил Я.
     Ќет, они, оказываетсЯ, никогда там  не  жили:  у  них  была  постоЯннаЯ
квартира на rue de F-Eglise St. Martin.
     - Љвартира? - сказал Я с удивлением. џ помнил эту улицу, мне  казалось,
что там вообще не могло быть квартир, там стоЯли деревЯнные бараки, где жили
польские чернорабочие, арабы и китайцы, а на углу был "Bar Polski", один  из
самых мрачных притонов, какие Я видел в своей  жизни.  Џравда,  по  описанию
моего собеседника, в квартире ‡ины, состоЯвшей все-таки из двух  комнат,  не
было ни воды, ни газа, ни даже электричества.  Њне  было  неловко  спросить,
откуда ‡ина брала деньги на бедное свое существование, Я знал,  что  в  этой
среде подобные вопросы неуместны. Ќо стрелок мне объЯснил, что ‡ина  и  ‹ида
хорошо зарабатывали, потому что ходили по дворам и пели, а мышастый  стрелок
им аккомпанировал на гармонике. ќто продолжалось до тех пор,  пока  ‡ина  не
охрипла навсегда по неизвестной причине. „еньги, однако, у них не держались,
так как ‡ина пила, а ее сожитель играл на скачках и то, что ‡ина не успевала
пропить, он проигрывал. Ќа ‹иду нельзЯ  было  рассчитывать,  она  жила  дома
только временами, а не так давно вышла даже замуж за молодого  француза,  от
которого отреклись родители и который вскоре  умер,  впрыснув  себе  слишком
большую дозу морфиЯ, после чего ‹ида  была  арестована,  но  выпущена  через
несколько дней. ‡атем мой собеседник сообщил мне, что теперь  ‹ида  живет  с
Џашкой ™ербаковым, про которого он тоже рассказал довольно обстоЯтельно, и в
общем то, что он говорил, соответствовало  действительности.  џ  не  мог  не
подивитьсЯ необыкновенной осведомленности  этого  человека.  Ћн  знал  также
биографию мышастого стрелка и злополучную историю с мотоциклетом, сочиненную
—ерновым, произведениЯ которого ему тоже были хорошо  известны.  Ћ  мышастом
стрелке он сказал, что тот  в  ђоссии  был  когда-то  бухгалтером  не  то  в
Ђстрахани, не то в Ђрхангельске, с начала войны служил  по  интендантству  и
приехал за границу с кое-какими  деньгами,  но  быстро  разорилсЯ,  проиграв
большую часть их в Њонте-Љарло, а то, что осталось, - на скачках. €  даже  с
‡иной он познакомилсЯ на скаковом поле Auteuil,  в  тот  исторический  день,
когда он поставил чуть ли  не  все,  что  у  него  было,  на  знаменитого  и
несравненного ”араона  ’ретьего,  лучшую  лошадь,  когда-либо  скакавшую  во
”ранции. †окей,  однако,  был  подкуплен  завистливым  конкурентом  и,  ведЯ
”араона  в  хлысте,  проиграл  на  финише,  так  что  к  этому  нельзЯ  было
придратьсЯ.  Љогда  мой  собеседник  рассказывал  мне  об  этом,   он   Явно
волновалсЯ. Ћн обнаружил, кроме того, такое  знание  скаковой  терминологии,
что его компетентность в этой области не могла вызвать никаких сомнений, - и
Я подумал, что, в сущности говорЯ, количество причин, которые доводЯт  людей
до Rue Simon le Franc, довольно незначительно и  причины  эти  почти  всегда
одни и те же. - џ потерЯл состоЯние, но Я приобрел ‡ину, - произнес будто бы
мышастый стрелок после этого днЯ. - ќто тоже, наверное, —ернов  придумал,  -
сказал Я, не удержавшись.
     Ќа этом мы расстались, и мой собеседник ушел, выразив надежду, что  все
рассказанное останетсЯ  между  нами.  ќто  была,  казалось  бы,  ненужнаЯ  и
автоматическаЯ фраза, не имевшаЯ никакого смысла, хотЯ бы потому,  что,  как
он сказал мне в  начале  разговора,  событиЯ,  о  которых  шла  речь,  "были
известны всем". Џравда, Я не принадлежал к  числу  этих  "всех",  и  в  моем
интересе  к  этому  миру  было  нечто  незаконное  и.   быть   может,   даже
неопределенно-враждебное. ’ак, во всЯком случае,  могло  ему  казатьсЯ.  ќто
было в какой-то мере понЯтно, и  если  бы  Я  был  на  его  месте,  Я  тоже,
вероЯтно, подумал бы о бесцеремонности  и  неуместности  того,  что  молодой
человек, прилично одетый, вдруг вторгаетсЯ почему-то в ту  область,  котораЯ
отделена  от  него  безвозвратной  последовательностью  падений  -   скачки,
алкоголь, морфий, тюрьма, сифилис, милостынЯ, - бессильный разврат и  грЯзь,
болезни и физическаЯ слабость, ежедневнаЯ  перспектива  смерти  на  улице  и
совершенное, не  допускающее  ни  малейшего  намека  ни  на  какую  иллюзию,
отсутствие надежды какого бы то ни было улучшениЯ. џ  думаю,  что  он  хотел
сказать именно это, когда произнес фразу о том, что наш  разговор  останетсЯ
между нами. Ќо он, конечно, не мог знать, что, несмотрЯ на  внешнюю  разницу
между нами, мое положение было, быть  может,  не  менее  печальным,  хотЯ  и
по-другому, чем то, в котором он находилсЯ.
     Ќо никто вообще, ни один человек на свете, кроме Љатрин, не знал о том,
что Я был болен этим своеобразным душевным недугом,  сознание  которого  так
неизменно угнетало менЯ. Ћсобенно мучительным было понимание  неравенства  и
превосходства других людей надо мной. џ знал, что  в  любую  минуту  Я  могу
потерЯть ощущение действительности и погрузитьсЯ в тЯгостный бред, становЯсь
на  это  времЯ  совершенно  беззащитным.  Љ  счастью,  Я  обычно  чувствовал
приближение такого припадка, но иногда он обрушивалсЯ на менЯ внезапно, и  Я
с тревогой думал о том, что могло бы случитьсЯ,  если  бы  это  произошло  в
университетской аудитории, в библиотеке, на улице или во времЯ  экзамена.  џ
делал все, чтобы избавитьсЯ от этого, Я усиленно занималсЯ  спортом,  каждое
утро принимал холодный душ и мог  сказать,  что  физически  Я  был  идеально
здоров. Ќо это ничему не помогало. Њожет быть, думал Я, если  бы  Я  пережил
землетрЯсение или крушение кораблЯ  в  открытом  море  или  вообще  какую-то
трудновообразимую, почти космическую катастрофу, может  быть,  это  было  бы
спасительным толчком и позволило бы мне сделать первый, самый трудный шаг на
том обратном пути к действительности, которого Я так  тщетно  искал  до  сих
пор. Ќо ничего подобного не происходило и, казалось, не могло произойти,  по
крайней мере в ближайшем будущем.
     џ продолжал бывать у Џавла  Ђлександровича,  и  если  бы  не  постоЯнно
угадывавшеесЯ присутствие ‹иды, - хотЯ ее Я видел сравнительно  редко,  -  Я
мог бы сказать, что  только  там  Я  находил  настоЯщий  душевный  отдых.  ‚
спокойной уютности той жизни, которую теперь вел Џавел  Ђлександрович,  было
нечто усыплЯюще-приЯтное, и это чувствовалось во  всем,  начинаЯ  от  теплых
интонаций его  голоса  и  кончаЯ  удивительной  мЯгкостью  его  кресел.  Њне
казалось, что даже в его обедах было то же самое; Я нигде не ел до  сих  пор
такого бархатного супа, таких котлет, такого шоколадного крема. џ  относилсЯ
к нему с самым искренним расположением и испытывал тЯгостное чувство,  когда
думал о том, что с ним может случитьсЯ что-нибудь нехорошее.  ‚ероЯтно,  эта
мысль не преследовала бы менЯ, если бы Я мог забыть о ‹иде. џ,  конечно,  не
позволЯл себе задавать Џавлу Ђлександровичу какие бы  то  ни  было  вопросы,
касавшиесЯ этой стороны его жизни; он в свою очередь тоже никогда не говорил
об этом. Ќо однажды, во времЯ одного из моих очередных  визитов,  он  сказал
мне, - это происходило в пЯтницу  вечером,  -  что  завтра,  в  субботу,  он
уезжает из Џарижа. Ћн хотел снЯть на лето дачу возле ”онтенбло  и  собиралсЯ
поехать туда, чтобы не спеша осмотреть  окрестности,  побродить  по  лесу  и
окончательно решить, стоит ли там поселитьсЯ в летние месЯцы.
     - џ много лет не был в лесу, - сказал он. - Ќо Я не  забыл  о  чувстве,
которое  Я  всЯкий  раз  там  испытывал,   -   чувстве   временности   всего
существующего. Џосмотришь на дерево, которому несколько  сот  лет,  и  вдруг
особенно Ясно  ощутишь  свою  собственную  кратковременность.  џ  вам  потом
расскажу о своих впечатлениЯх. Ђ ‹ида остаетсЯ одна в Џариже. Џригласили  бы
ее в кинематограф, а?
     - „а, да, конечно, с удовольствием, -  сказал  Я.  €  в  ту  же  минуту
подумал, что непременно сошлюсь потом на недостаток времени  и  сделаю  все,
чтобы от этого уклонитьсЯ.
     Ќо на следующий день,  к  вечеру,  мне  стало  казатьсЯ,  что  нарушить
обещание, данное  Џавлу  Ђлександровичу,  было  бы  с  моей  стороны  просто
некорректно. џ смутно отдавал себе отчет, что это было оправдание  столь  же
искусственное, сколь несостоЯтельное. Ќо Я не задержалсЯ  на  этой  мысли  и
позвонил ‹иде по телескопу. Ћна ответила, что ждет менЯ, и Я  поехал  к  ней
после обеда. Ћна была готова, и мы отправились в кинематограф.
     џ хорошо запомнил фильм, который мы видели, фамилию артиста,  игравшего
главную  роль,  и  его  многочисленные  приключениЯ.  ќто  было  тем   более
удивительно, что через  несколько  минут  после  начала  сеанса  Я  случайно
коснулсЯ горЯчей руки ‹иды и все помутилось в моих глазах.  џ  понимал,  что
происходит нечто непоправимое, но не мог остановитьсЯ. џ обнЯл правой  рукой
ее плечи, которые мЯгким и гибким движением приблизились ко мне, и  с  этого
момента Я совершенно переслал владеть собой. Љогда мы вышли из кинематографа
и свернули в первую улицу, - Я не мог говорить  от  волнениЯ,  она  тоже  не
произносила ни слова, - Я прижал к себе ее талию,  ее  губы  приблизились  к
моему рту, Я почувствовал прикосновение се тела под легким платьем и  ощутил
нечто вроде влажного ожога. ЏрЯмо над моей головой горела вывеска гостиницы.
Њы вошли туда и поднЯлись по  лестнице  вслед  за  горничной,  котораЯ  была
почему-то в черных чулках. - "Ќомер девЯть", - сказал внизу мужской голос.
     Ќад кроватью было вделано в стену большое прЯмоугольное зеркало, против
кровати стоЯли зеркальные ширмы, несколько в глубине -  зеркальный  шкаф,  и
через несколько минут во всех этих сверкающих поверхностЯх  отразились  наши
тела.  ‚  этой  фантастической   множественности   отражений   было   что-то
апокалиптически-кошунственное, и Я подумал об Ћткровении свЯтого €оанна.
     - On dirait de la parlouze {Њожно подумать, что  эго  групповаЯ  любовь
(фр.).}, - сказала ‹ида. “ нее было сухое  и  горЯчее  тело,  и  все  то  же
ощущение ожога не покидало менЯ. Њне казалось, что Я никогда не забуду  этих
часов. џ  начинал  терЯть  себЯ  в  этом  неожиданном  богатстве  физических
ощущений,  и  в  неизменной  притЯгательности  ее  тела  было  нечто   почти
беспощадное. ‘лова, которые она произносила  сквозь  жадно  стиснутые  зубы,
казались до удивительности странными, - так, точно в этом горЯчем воздухе им
не было места, они звучали бесполезным напоминанием о том,  чего  больше  не
существовало. ’еперь Я находилсЯ в ином мире, которого Я, конечно,  не  знал
до сих пор во всей его женской неотразимости. ‚от  о  чем  она  пела  в  тот
вечер, когда Я ее  слушал!  Љак  бледно  теперь,  едва  слышным  музыкальным
лепетом,  звучал  в  моей  памЯти  аккомпанемент  пианино!  Ћбрывки   мыслей
проносились в моей голове. Ќет, Я никогда не представлЯл себе, что могу быть
всецело захвачен физической страстью,  такой  сплошной,  что  она  почти  не
оставлЯла места ни длЯ чего другого. џ  пристально  смотрел  вниз,  на  лицо
‹иды, исступленное и  одухотворенное,  на  полуоткрытые,  широкие  ее  губы,
чем-то напоминавшие мне  изуверские  линии  рта  какой-то  каменной  богини,
которую Я видел однажды - но Я забыл, где и когда.  ‚  зеркалах  по-прежнему
двигались многочисленные руки, плечи, бедра и ноги, и Я  начинал  задыхатьсЯ
от этого впечатлениЯ множественности.
     - Њой дорогой, - сказала ‹ида невыразительным голосом, и мне  казалось,
что этим звукам трудно было пробитьсЯ через густую  чувственную  муть,  -  Я
никогда не любила так, как тебЯ.
     Ћна лежала теперь рЯдом со мной, усталаЯ  и  точно  измЯтаЯ  длительным
напрЯжением. Ќо постепенно ее голос становилсЯ глубже и звучнее.
     - Je n'ai pas eu de chance dans ma vie {Њне в жизни не везло (фр.).}, -
продолжала она, - потерЯла невинность, когда мне было четырнадцать лет.
     Ћна переходила все времЯ с французского на  русский  и  с  русского  на
французский.
     - ’ы не знаешь любовника моей матери?  Ћн  уже  тогда  был  старик,  он
мЯгкий, как трЯпка, он не мужчина. Њне было больно и  скучно,  мне  хотелось
плакать от того, что все так отвратительно. Est  ce  que  tu  me  comprends?
Dis-moi que tu me  comprends  {’ы  менЯ  понимаешь?..  ‘кажи,  что  ты  менЯ
понимаешь (фр.).}.
     џ кивнул головой. Ћна лежала голаЯ, - рЯдом со мной, надо мной  и  подо
мной, - отражаЯсь в неподвижном блеске зеркал. € мне опЯть  стало  казатьсЯ,
как это иногда случалось, - что из  страшной,  стеклЯнной  глубины  на  менЯ
смотрЯт пристальные и остановившиесЯ глаза, в которых Я с холодным отчаЯнием
узнаю свой собственный взглЯд.
     Њне нужны были необыкновенные усилиЯ, чтобы  победить  охватившее  менЯ
отвращение к ‹иде и к себе самому.  …е,  впрочем,  Я  был  склонен  обвинЯть
меньше, чем себЯ. ‚ моем поведении был элемент такой Явной подлости, которой
Я до сих пор за собой не знал. Џосле этого кто мог сказать, на что Я был еще
способен и какаЯ другаЯ низость остановила бы менЯ? ‚се, что во мне  было  -
как  Я  думал  -   отдаленно   положительного,   оказалось   сметено   одной
случайностью, и,  стало  быть,  какова  же  была  ему  цена?  „ругие,  более
непосредственные соображениЯ занимали менЯ. џ думал, что если  бы  речь  шла
только обо мне, никто - и в первую очередь Џавел Ђлександрович
     не узнал бы об этом вечере с ‹идой. Ќо в ней Я не мог быть уверен.  Ћна
была способна рассказать это следующему своему любовнику, она могла, в конце
концов,  признатьсЯ  Џавлу  Ђлександровичу,  и  это  поставило  бы  менЯ   в
безвыходное положение. Љак Я мог сделать это несуществующим и сколько  бы  Я
дал, чтобы вернуть то, что было в начале вечера? џ лежал рЯдом с ней и думал
об этом. —тобы не видать  ее