иманку?  Ќечто
такое, что по силе прельстительности, дурмана, усыплениЯ, порчи равнЯлось бы
этому символу "свЯтого  креста", этому  ужасному парадоксу "Ѓога на кресте",
этой мистерии  немыслимой, последней, предельной жестокости и самораспинаниЯ
Ѓога  во спасение  человека?.. Ќесомненно, по крайней мере,  то, что €зраиль
sub hoc signo до сих пор все наново  торжествовал своей местью и переоценкой
всех ценностей над всеми прочими идеалами, над всеми более преимущественными
идеалами. -
     9
     -  "Ќо  что  такое  говорите  вы еще о  более преимущественных идеалах!
ЏокоримсЯ  фактам: победил народ - "рабы" ли, или "плебеи", или "стадо", или
как вам угодно еще назвать это, - и если это случилось благодарЯ евреЯм,  ну
так  что  же!  в таком  случае  никогда  еще  ни  один народ  не  имел более
всемирно-исторической   миссии.   "ѓоспода"   упразднены;  победила   мораль
простолюдина.  …сли соизволЯт сравнить эту  победу с отравлением  крови (она
смешала  расы), -  Я не  буду ничего  иметь  против; несомненно, однако, что
интоксикациЯ эта удалась. "‘пасение" рода человеческого (именно от "господ")
на верном пути;  все заметно обиудеиваетсЯ, охристианиваетсЯ,  оплебеиваетсЯ
(что  проку  в словах).  •од этого  отравлениЯ  по  всему  телу человечества
выглЯдит безудержным, отныне темп  его и течение  могут даже позволить  себе
большую медлительность, тонкость, невнЯтность, осмотрительность - во времени
ведь  нет  недостатка...  Џредстоит  ли  еще   церкви  в   этой  перспективе
необходимаЯ  задача,  вообще  право на  существование? Њожно ли обойтись без
нее? Quaeritur. ЉажетсЯ,  что она  скорее  тормозит и  задерживает этот ход,
вместо  того  чтобы  ускорЯть  его.  —то  ж,  в этом-то и  могла бы  быть ее
полезность...  Ќесомненно,  что  она постепенно  делаетсЯ  чем-то  грубым  и
мужицким,  что  перечит  более  деликатному уму, действительно  современному
вкусу.  Ќе  следовало   бы  ей,  по  меньшей  мере,   стать  чуточку   более
рафинированной?.. Ќынче она отталкивает в большей степени, чем соблазнЯет...
Љто бы из  нас  стал еще  свободомыслЯщим,  не  будь  церкви?  Ќам  противна
церковь, а не ее Яд... Ќе считаЯ  церкви,  и  мы любим Яд..." - ’аков эпилог
"свободного  ума" к моей речи  - честного животного, каковым  он с  избытком
засвидетельствовал себЯ, к тому же демократа; он слушал менЯ до сих пор и не
вытерпел, слыша менЯ молчащим. Њне же в этом месте есть о чем умолчать. -
     10
     ‚осстание  рабов  в  морали  начинаетсЯ с того,  что  ressentiment  сам
становитсЯ  творческим и  порождает ценности:  ressentiment  таких  существ,
которые не  способны к действительной реакции, реакции,  выразившейсЯ  бы  в
поступке, и которые  вознаграждают себЯ  воображаемой местью. ‚ то времЯ как
всЯкаЯ    преимущественнаЯ    мораль    произрастает    из    торжествующего
самоутверждениЯ,  мораль  рабов с  самого  начала  говорит  Ќет  "внешнему",
"иному", "несобственному": это Ќет и оказываетсЯ ее творческим деЯнием. ќтот
поворот оценивающего  взглЯда  -  это  необходимое обращение  вовне,  вместо
обращениЯ к самому себе - как раз и принадлежит к ressentiment: мораль рабов
всегда нуждаетсЯ длЯ  своего возникновениЯ прежде всего  в  противостоЯщем и
внешнем   мире,   нуждаетсЯ,  говорЯ  физиологическим  Языком,  во   внешних
раздражениЯх,  чтобы вообще  действовать,  -  -  ее  акциЯ в корне  ЯвлЯетсЯ
реакцией. Ћбратное Явление имеет место при аристократическом способе оценки:
последний   действует   и   произрастает    спонтанно,   он    ищет    своей
противоположности лишь длЯ  того,  чтобы с большей благодарностью, с большим
ликованием  утверждать  самое  себЯ,  -  его  негативное  понЯтие  "низкий",
"пошлый",  "плохой"  есть  лишь  последовый  блеклый  контрастный  образ  по
отношению  к его  положительному, насквозь  пропитанному  жизнью и  страстью
основному  понЯтию:  "мы  преимущественные, мы  добрые,  мы  прекрасные,  мы
счастливые!" …сли аристократический способ оценки ошибаетсЯ и грешит  против
реальности,  то только  в  той сфере,  котораЯ  недостаточно  ему известна и
знакомства  с которой он чопорно  чураетсЯ: при известных обстоЯтельствах он
недооценивает презираемую им  сферу,  сферу  простолюдина,  простонародьЯ; с
другой стороны, пусть обратЯт внимание  на то, что во  всЯком случае  аффект
презрениЯ,  взглЯда  свысока,  высокомерного  взглЯда  -  допустив,  что  он
фальсифицирует образ презираемого, - далеко уступает  той фальшивке, которою
- разумеетсЯ, in effigie - грешит в отношении своего  противника вытесненнаЯ
ненависть,  месть бессильного.  Ќа  деле к  презрению  примешиваетсЯ слишком
много  нерадивости,  слишком много легкомыслиЯ,  слишком  много  глазениЯ по
сторонам и нетерпениЯ, даже слишком много радостного самочувствиЯ, чтобы оно
было в состоЯнии преобразить свой объект в  настоЯщую карикатуру и в пугало.
Ќе  следует пропускать мимо ушей те почти благожелательные nuances, которые,
например,  греческаЯ знать влагает во все  слова, каковыми она выделЯет себЯ
на фоне  простонародьЯ; как  сюда  постоЯнно примешиваетсЯ и  прислащиваетсЯ
сожаление, тактичность, терпимость, пока наконец почти все слова, подходЯщие
простолюдину, не  оборачиваютсЯ выражениЯми "несчастного", "прискорбного", -
и как,  с  другой  стороны,  "плохой",  "низкий",  "несчастный"  никогда  не
переставали звучать длЯ греческого уха в одной тональности, в  одном тембре,
в коем преобладал  оттенок "несчастного": таково наследство  древнего, более
благородного, аристократического способа оценки,  который не изменЯет самому
себе   даже   в   презрении.  "‚ысокородные"  чувствовали   себЯ   как   раз
"счастливыми"; им не приходилось  искусственно  конструировать свое  счастье
лицезрением собственных  врагов, внушать себе при случае это и  лгать  самим
себе  (как  это по обыкновению делают  все люди  ressentiment); они умели  в
равной   степени,  будучи  цельными,   преисполненными  силы,   стало  быть,
неотвратимо  активными  людьми,  не  отделЯть  деЯтельности   от  счастьЯ  -
деЯтельное  существование необходимым образом  включаетсЯ у них  в счастье -
все  это в  решительной противоположности к "счастью" на ступени бессильных,
угнетенных, гноЯщихсЯ Ядовитыми и враждебными чувствами людей, у которых оно
выступает,  в  сущности,  как наркоз, усыпление, покой,  согласие,  "шабаш",
передышка  души и потЯгивание конечностей, короче, пассивно. ‚  то времЯ как
благородный человек полон довериЯ и  открытости по отношению к себе, человек
ressentiment лишен всЯкой  откровенности, наивности, честности  и  прЯмоты к
самому себе. …го душа косит, ум его  любит укрытиЯ, лазейки и задние  двери;
все скрытое  привлекает  его как его мир,  его безопасность, его услада;  он
знает толк в молчании,  злопамЯтстве, ожидании, в сиюминутном самоумалении и
самоуничижении.  ђаса  таких людей  ressentiment в  конце  концов  неизбежно
окажетсЯ умнее, нежели какаЯ-либо знатнаЯ раса; она и ум-то будет почитать в
совершенно  иной мере,  именно,  как  первостепенное  условие существованиЯ,
тогда как ум у благородных  людей слегка отдает тонким  привкусом  роскоши и
рафинированности - как  раз здесь он и отступает на задний план,  освобождаЯ
место длЯ  полной уверенности  в функционировании бессознательно управлЯющих
инстинктов или даже длЯ известного безрассудства, храбро пускающегосЯ во все
нелегкие  -  на  опасность  ли,  на  врага  ли;  или  длЯ  той  мечтательной
внезапности гнева, любви, благоговениЯ, благодарности и мести, по которой во
все  времена  узнавались  благородные души.  ‘ам  ressentiment  благородного
человека, коль  скоро  он  овладевает им,  осуществлЯетсЯ  и исчерпываетсЯ в
немедленной  реакции; оттого он  не  отравлЯет; с  другой  стороны, его, как
правило, и  вовсе не бывает там, где он неизбежен у  всех слабых и немощных.
Ќеумение   долгое  времЯ  всерьез  относитьсЯ   к  своим  врагам,   к  своим
злоключениЯм,  даже к  своим  злодеЯниЯм - таков  признак крепких и  цельных
натур, в которых преизбыточествует пластическаЯ, воспроизводЯщаЯ, исцелЯющаЯ
и стимулирующаЯ забывчивость сила (хорошим примером этому в современном мире
ЯвлЯетсЯ Њирабо, который был начисто лишен памЯти на  оскорблениЯ и подлости
в свой  адрес и который  лишь  оттого не мог прощать,  что - забывал). ’акой
человек одним рывком стрЯхивает с  себЯ множество гадов, которые окапываютсЯ
у  других; только  здесь  и  возможна, допустив, что это вообще возможно  на
земле,  - настоЯщаЯ  "любовь  к  врагам своим". Љак много  уважениЯ к  своим
врагам несет в  себе благородный человек! -  а такое  уважение и оказываетсЯ
уже мостом  к  любви...  Ћн  даже  требует  себе  своего врага,  в  качестве
собственного знака отличиЯ; он и  не выносит  иного врага, кроме  такого,  в
котором  нечего  презирать и есть очень  много что  уважать! Џредставьте  же
теперь себе "врага", каким измышлЯет его человек ressentiment, -  и именно к
этому сведетсЯ  его деЯние,  его  творчество: он  измышлЯет  "злого  врага",
"злого" как  раз в  качестве  основного понЯтиЯ,  исходЯ  из которого и  как
послеобраз и антипод которого он выдумывает и "доброго" - самого себЯ!..
     11
     €так, в прЯмом контрасте благородному, который заведомо и спонтанно, из
самого  себЯ измышлЯет основное  понЯтие "хороший",  "добрый"  (gut)  и лишь
затем создает себе представление о  "плохом"!  ќто  "плохое"  и  то  "злое",
выкипевшее из пивоваренного котла ненасытной ненависти:  первое - отголосок,
побочье, дополнительный цвет, второе, напротив, -  оригинал,  начало, чистое
деЯние  в концепции морали  рабов  -  как различны они,  противопоставленные
мнимо  одинаковому понЯтию  "хороший", "добрый", оба этих слова - "плохой" и
"злой"! Ќо понЯтие "хороший", "добрый" не одинаково -  пусть  скорее спросЯт
себЯ,  кто,  собственно,  есть  "злой"  в смысле  морали ressentiment.  …сли
ответить  со  всей  строгостью:  как  раз "добрый"  другой  морали, как  раз
благородный, могущественный, господствующий,  только  перекрашенный,  только
переиначенный, только пересмотренный Ядовитым  зрением  ressentiment.  ‡десь
меньше всего хотелось бы нам  отрицать одно: кто узнал тех  "добрых" лишь  в
качестве врагов, тот узнал их не иначе как злых врагов, и  те же самые люди,
которые  inter  pares  столь  строго  придерживаютсЯ  правил,  надиктованных
нравами,  уважением, привычкой, благодарностью, еще более взаимным контролем
и ревностью, которые,  с  другой стороны,  выказывают  в  отношениЯх  друг с
другом  такую  изобретательность  по  части  такта, сдержанности,  чуткости,
верности, гордости и дружбы, - эти  же люди  за пределами своей среды, стало
быть,  там,  где  начинаетсЯ  чужое,  чужбина,  ведут  себЯ  немногим  лучше
выпущенных  на  волю  хищных зверей.  ‡десь  они смакуют  свободу от всЯкого
социального  принуждениЯ;  в  диких  зарослЯх  вознаграждают   они  себЯ  за
напрЯжение,  вызванное   долгим   заключением   и  огороженностью  в  мирном
сожительстве общины; они  возвращаютсЯ к невинной совести хищного  зверЯ как
ликующие  чудовища, которые,  должно быть, с задором  и душевным равновесием
идут  домой  после ужасной череды  убийств, поджогов, насилий, пыток,  точно
речь шла  о студенческой проделке, убежденные в том, что поэтам надолго есть
теперь что  воспевать  и  восхвалЯть. ‚  основе всех  этих  благородных  рас
просматриваетсЯ  хищный зверь, роскошнаЯ,  похотливо  блуждающаЯ  в  поисках
добычи  и победы  белокураЯ бестиЯ;  этой  скрытой основе времЯ  от  времени
потребна  разрЯдка, зверь должен наново выходить наружу, наново возвращатьсЯ
в заросли  -  римскаЯ,  арабскаЯ,  германскаЯ, ЯпонскаЯ  знать,  гомеровские
герои, скандинавские  викинги  - в  этой потребности все  они  схожи  друг с
другом. Ѓлагородные  расы, именно они всюду, где только ни ступала  их нога,
оставили за  собою  следы понЯтиЯ  "варвар";  еще  и  на высших  ступенЯх их
культуры  обнаруживаетсЯ сознание этого и даже надмевание (когда,  например,
Џерикл говорит своим  афинЯнам в той прославленной надгробной речи: "Љо всем
странам  и морЯм проложила себе  путь  наша смелость, всюду  воздвигаЯ  себе
непреходЯщие памЯтники в хорошем и плохом"). ќта "смелость" благородных рас,
безумнаЯ, абсурднаЯ, внезапнаЯ в своих проЯвлениЯх, сама  непредвиденность и
неправдоподобность  их  предприЯтий - Џерикл  особенно  выделЯет беспечность
афинЯн, - их равнодушие  и презрение к безопасности, телу, жизни, удобствам;
их  ужаснаЯ  веселость  и  глубина  радости,  испытываемой   при   всЯческих
разрушениЯх,  всЯческих  сладострастиЯх  победы  и  жестокости,  -  все  это
сливалось длЯ тех, кто страдал от  этого, в образ "варвара", "злого  врага",
скажем  "гота",  "вандала".   ѓлубокое   ледЯное  недоверие,  еще  и  теперь
возбуждаемое немцем, стоит только  ему прийти к власти, - ЯвлЯетсЯ  все  еще
неким рецидивом  того  неизгладимого ужаса, с  которым …вропа на  протЯжении
столетий взирала  на  свирепства белокурой  германской  бестии  (хотЯ  между
древними германцами  и нами,  немцами, едва ли существует какое-либо идейное
родство, не говорЯ уже о кровном). Ћднажды Я обратил внимание на затруднение
ѓесиода,  когда  он  измыслил  последовательность  культурных эпох и силилсЯ
выразить их в золоте, серебре, меди: ему удалось справитьсЯ с противоречием,
на которое  он  натолкнулсЯ  в великолепном  и в то  же времЯ столь ужасном,
столь насильственном мире ѓомера,  не иначе как сделав  из одной эпохи две и
заставив их следовать друг за другом - сначала век героев и полубогов ’рои и
”ив, каковым мир этот и сохранилсЯ в памЯти благородных поколений, имевших в
нем собственных предков;  затем медный  век,  каковым  тот  же  мир предстал
потомкам   растоптанных,  ограбленных,  поруганных,  угнанных  в  рабство  и
проданных:  век  меди,  как  было  сказано,  твердый,  холодный,   жестокий,
бесчувственный  и бессовестный, раздавливающий  все  и залитый  кровью. …сли
принЯть за истину то, что во  всЯком случае нынче принимаетсЯ за "истину", а
именно,  что смыслом  всЯкой  культуры ЯвлЯетсЯ выведение  из  хищного зверЯ
"человек"  некой  ручной  и   цивилизованной  породы   животного,  домашнего
животного,  то следовало  бы  без  всЯкого  сомнениЯ  рассматривать  все  те
инстинкты  реакции  и  ressentiment,  с помощью  которых  были  окончательно
погублены  и раздавлены  благородные  поколениЯ  со  всеми  их идеалами, как
собственно орудиЯ  культуры; из чего, разумеетсЯ, не  вытекало  бы  еще, что
носители  этих инстинктов одновременно  представлЯли саму культуру.  ‘корее,
противоположное было бы не только вероЯтным - нет! но и очевидным нынче! ќти
носители  гнетущих  и  вожделеющих  к  отмщению  инстинктов, отпрыски  всего
европейского  и  неевропейского  рабства,  в  особенности  всего доарийского
населениЯ - представлЯют движение человечества вспЯть! ќти "орудиЯ культуры"
-  позор человека и, больше того, подозрение, падающее на "культуру" вообще,
контраргумент против нее! Њожет  быть, совершенно правы те, кто не перестает
страшитьсЯ  белокурой  бестии,  таЯщейсЯ в глубинах всех благородных рас,  и
держит перед нею ухо востро, - но кто бы  не предпочел стократный страх, при
условии  что здесь в  то  же  времЯ есть чем  восхищатьсЯ, просто отсутствию
страха,  окупаемому невозможностью избавитьсЯ от  гадливого лицезрениЯ всего
неудачливого, измельченного,  чахлого,  отравленного? € разве  это  не  наша
напасть? —ем  нынче  подстрекаетсЯ наше отвращение к  "человеку"? -  ибо  мы
страдаем человеком, в этом нет сомнениЯ. - Ќе страхом;  скорее, тем, что нам
нечего больше страшитьсЯ  в человеке; что пресмыкающеесЯ "человек"  занимает
авансцену   и  кишмЯ  кишит  на  ней;   что  "ручной  человек",   неисцелимо
посредственный   и  тщедушный,  уже  сноровилсЯ  чувствовать  себЯ  целью  и
вершиной,  смыслом  истории,  "высшим  человеком",  -  что  он не лишен даже
некоторого права  чувствовать себЯ таким  образом относительно того  избытка
неудачливости, болезненности, усталости,  изжитости,  которым начинает нынче
смердеть …вропа,  стало  быть,  чувствовать  себЯ  чем-то  по  крайней  мере
сравнительно  удачным, по крайней мере еще жизнеспособным,  по крайней  мере
жизнеутверждающим...
     12
     -  џ  не могу  подавить  на  этом  месте вздоха и последнего  проблеска
надежды. —то же мне  именно столь невыносимо здесь? ‘ чем Я в  одиночку не в
состоЯнии справитьсЯ,  что  душит менЯ  и  доводит до изнеможениЯ?  ‘кверный
воздух! ‘кверный воздух! ’о, что ко мне приближаетсЯ нечто неудавшеесЯ;  то,
что Я вынужден  обонЯть потроха неудавшейсЯ души!.. —его только  не вынесешь
из нужды, лишений, ненастьЯ, хвори, невзгод, изолЯции? ‚  сущности, со  всем
этим  удаетсЯ   справитьсЯ,  если  ты  рожден  длЯ   подземного   и  ратного
существованиЯ; все снова и снова выходишь на свет, снова переживаешь золотой
час победы  - и тогда  стоишь там,  первородный,  несокрушимый, напрЯженный,
изготовившийсЯ  к  новому,  к  более  трудному,  более далекому,  точно лук,
который лишь туже натЯгиваетсЯ всЯческой нуждой. - Ќо времЯ от времени дайте
же  мне - допустив,  что  существуют небесные воздаЯтельницы, по  ту сторону
добра  и зла, - взглЯнуть, лишь одни раз взглЯнуть  на что-либо совершенное,
до конца удавшеесЯ, счастливое, могущественное, торжествующее, в чем было бы
еще чего страшитьсЯ!  Ќа какого-либо человека, который оправдывает человека,
на окончательный и искупительный  счастливый случай человека, ради  которого
можно было бы сохранить веру в человека!.. €бо так обстоит дело: измельчание
и нивелирование европейского человека таит в себе величайшую нашу опасность,
ибо зрелище это утомлЯет... Ќынче мы не видим ничего, что хотело бы вырасти;
мы предчувствуем, что это будет скатыватьсЯ все ниже и ниже, в более жидкое,
более добродушное,  более смышленое,  более  уютное,  более  посредственное,
более  безразличное, более  китайское,  более  христианское -  человек,  без
всЯкого сомнениЯ, делаетсЯ все "лучше"... ‡десь и таитсЯ рок …вропы - вместе
со страхом  перед  человеком мы утратили и любовь  к нему, уважение  к нему,
надежду на него,  даже волю  к нему.  ‚ид человека отныне  утомлЯет - что же
такое сегоднЯ нигилизм, если не это?.. Њы устали от человека...
     13
     - Ќо вернемсЯ назад: проблема другого источника "добра", добра, как его
измыслил себе человек ressentiment, требует подведениЯ итогов. -  —то ЯгнЯта
питают  злобу к крупным  хищным  птицам, это  не кажетсЯ странным; но отсюда
вовсе  не  следует ставить  в  упрек крупным хищным птицам, что  они хватают
маленьких ЯгнЯт. € если ЯгнЯта говорЯт между собой: "ќти хищные птицы злы; и
тот, кто меньше всего  ЯвлЯетсЯ хищной  птицей, кто,  напротив,  ЯвлЯетсЯ их
противоположностью, Ягненком,  - разве не  должен он  быть добрым?" -  то на
такое  воздвижение  идеала нечего и  возразить, разве  что сами хищные птицы
взглЯнут  на  это слегка насмешливым взором и скажут  себе,  быть может: "Њы
вовсе не  питаем злобы к ним, этим добрым ЯгнЯтам,  мы их  любим  даже:  что
может  быть вкуснее нежного  Ягненка". -  ’ребовать  от силы,  чтобы она  не
проЯвлЯла себЯ как сила,  чтобы она не была желанием возобладаниЯ,  желанием
усмирениЯ, желанием  господства,  жаждою врагов,  сопротивлений и  триумфов,
столь же бессмысленно, как требовать от  слабости,  чтобы она проЯвлЯла себЯ
как  сила.  Ќекий квантум силы ЯвлЯетсЯ  таким  же квантумом  порыва,  воли,
действованиЯ - более того, он и есть  не что  иное, как само это побуждение,
желание, действование, и лишь вследствие Языкового обольщениЯ (и окаменевших
в нем коренных заблуждений разума), которое по недоразумению понимает всЯкое
действование как  нечто обусловленное  действующим,  "субъектом",  может это
представлЯтьсЯ  иначе. ‘овершенно так  же, как  народ отделЯет  молнию от ее
сверканиЯ и принимает последнее за  акцию,  за  действие  некоего  субъекта,
именуемого  молнией,  так же и  народнаЯ мораль отделЯет силу от  проЯвлений
силы, как если бы  за  сильным наличествовал  некий индифферентный субстрат,
который был бы волен  проЯвлЯть либо  не проЯвлЯть силу. Ќо такого субстрата
нет; не существует  никакого  "бытиЯ", скрытого за поступком, действованием,
становлением; "деЯтель" просто присочинен к действию - действие есть все. Џо
сути,   народ  удваивает   действие,   вынуждаЯ   молнию  сверкать:   это  -
действие-действие; одно и то же свершение он полагает один раз как причину и
затем еще один  раз  как ее действие. …стествоиспытатели поступают не лучше,
когда они  говорЯт: "сила  двигает, сила причинЯет" и  тому  подобное, - всЯ
наша наука, несмотрЯ на ее расчетливость, ее свободу от аффекта, оказываетсЯ
еще  обольщенной  Языком  и   не  избавилась  от   подсунутых  ей  ублюдков,
"субъектов"  (таким ублюдком  ЯвлЯетсЯ,  к  примеру,  атом,  равным  образом
кантовскаЯ "вещь в  себе"); что же удивительного  в том,  если  вытесненные,
скрыто  тлеющие аффекты мести и ненависти используют длЯ себЯ  эту веру и не
поддерживают,  в сущности, ни одной веры с большим рвением, чем веру  в  то,
что сильный волен быть слабым, а хищнаЯ птица - Ягненком; ведь тем самым они
занимают  себе  право  вменЯть в  вину хищной  птице  то,  что она -  хищнаЯ
птица... Љогда угнетенные, растоптанные, подвергшиесЯ насилию увещевают себЯ
из мстительной хитрости бессилиЯ: "будем иными, чем злые, именно, добрыми! Ђ
добр всЯкий,  кто  не  совершает насилиЯ,  кто не оскорблЯет  никого, кто не
нападает,  кто  не  воздает злом за  зло, кто  препоручает  месть Ѓогу,  кто
подобно  нам  держитсЯ в тени,  кто  уклонЯетсЯ  от  всего  злого,  и вообще
немногого требует от жизни, подобно нам, терпеливым, смиренным,  праведным",
- то холодному и непредубежденному слуху это  звучит, по сути, не иначе как:
"мы, слабые, слабы, и  нечего  тут; хорошо, если мы не делаем ничего такого,
длЯ  чего  мы  недостаточно  сильны";  но  эта  въедливаЯ  констатациЯ,  эта
смышленость  самого низшего ранга, присущаЯ даже насекомым (которые в случае
большой опасности прикидываютсЯ дохлыми,  чтобы  избежать  "слишком  многих"
действий), вырЯдилась,  благодарЯ  указанной  фабрикации  фальшивых монет  и
самоодурачиванию бессилиЯ, в роскошь  самоотверженной,  умолкшей, выжидающей
добродетели, точно слабость  самого слабого  - т. е. сама его сущность,  его
деЯтельность, всЯ его единственнаЯ неизбежнаЯ, нераздельнаЯ действительность
- представлЯла бы собою  некую добровольную  повинность,  нечто  поволенное,
предпочтенное, некое деЯние,  некую заслугу. ќтот  сорт людей  из  инстинкта
самосохранениЯ,  самоутверждениЯ  нуждаетсЯ   в   вере   в   индифферентного
факультативного "субъекта", в котором по обыкновению освЯщаетсЯ всЯкаЯ ложь.
‘убъект (или,  говорЯ популЯрнее, душа),  должно  быть, оттого и был  доселе
лучшим догматом веры на земле,  что он давал большинству смертных, слабым  и
угнетенным всЯкого рода, возможность утонченного самообмана - толковать саму
слабость как свободу, а превратности ее существованиЯ - как заслугу.
     14
     •очет ли кто-нибудь посмотреть вниз и вглЯдетьсЯ в секрет, как на земле
фабрикуютсЯ идеалы?  “  кого  хватит  духу  на это?.. Ќу, так  что  ж! ‡десь
открытый вид в  эту темную  мастерскую. Џодождите еще  с мгновение, господин
любосластец  и  сорвиголова:  ‚аш  глаз  должен  сперва  привыкнуть к  этому
фальшивому  переливчатому  свету...  ’ак!  „овольно!  ѓоворите  теперь!  —то
происходит  там,  внизу? ђассказывайте,  что ‚ы видите,  человек опаснейшего
любопытства, - теперь Я тот, кто будет ‚ас слушать. -
     - "џ ничего не вижу, но Я  тем больше слышу. ќто вкрадчивый,  коварный,
едва различимый  шепот и  шушуканье  во всех углах и закоулках. Њне кажетсЯ,
что  здесь  лгут;  каждый  звук  липнет от  обсахаренной нежности.  ‘лабость
следует перелгать в заслугу, это  бесспорно  -  с этим обстоит  так,  как ‚ы
говорили", -
     - „альше!
     - "а бессилие, которое не воздает, - в "доброту"; трусливую  подлость -
в "смирение"; подчинение тем, кого ненавидЯт, - в "послушание" (именно тому,
о  ком они  говорЯт, что он  предписывает это подчинение, - они именуют  его
Ѓогом).  Ѓезобидность слабого,  сама трусость,  которой у него вдосталь, его
попрошайничество, его неизбежнаЯ участь быть всегда ожидающим получает здесь
слишком  ладное наименование  -  "терпение",  она  столь  же  ладно  зоветсЯ
добродетелью; неумение отомстить за себЯ называетсЯ нежеланием мстить, может
быть, даже прощением ("ибо  они не ведают, что творЯт, -  только  мы ведаем,
что они творЯт!").  ѓоворЯт также о "любви  к  врагам своим" - и  потеют при
этом". -
     - „альше!
     -  "Ћни убоги,  нет  никакого  сомнениЯ, все  эти шептуны и  подпольные
фальшивомонетчики, хотЯ им и тепло на  корточках друг возле друга, -  но они
говорЯт мне, что их  убожество  есть  знак Ѓожьего избранничества и отличиЯ,
что бьют как раз тех собак, которых больше всего любЯт; это убожество, может
статьсЯ, есть  также  некаЯ подготовка, экзамен, выучка,  может  статьсЯ,  и
нечто  большее  - нечто  такое, что однажды  будет  возмещено  и с огромными
процентами   выплачено   золотом,    нет!   счастьем.   ќто   называют   они
"блаженством"".
     - „альше!
     - "’еперь они  дают  мне понЯть,  что они не только лучше, чем  сильные
мира сего, господа земли, чьи плевки им надлежит лизать (не из страха, вовсе
не  из страха! но понеже Ѓог велит почитать всЯкое начальство), - что они не
только лучше, но что и им "лучше", во всЯком случае однажды будет  лучше. Ќо
довольно! довольно!  џ  не выношу больше  этого.  ‘кверный  воздух! ‘кверный
воздух!  ќта  мастерскаЯ, где  фабрикуют  идеалы, -  мне  кажетсЯ,  она  всЯ
провонЯлась ложью".
     -  Ќет!  …ще  мгновение!  ‚ы  ничего еще  не  сказали  о  шедевре  этих
чернокнижников,  которые  из  всЯкой  сажи  изготовлЯют  белила,   молоко  и
невинность, - разве ‚ы не  заметили, в чем состоит у них верх  утонченности,
самаЯ смелаЯ, самаЯ тонкаЯ, самаЯ остроумнаЯ,  самаЯ лживаЯ их артистическаЯ
уловка?  ‘лушайте  же внимательно!  ќти  подвальные крысы,  набитые местью и
ненавистью, - что  же именно делают  они из мести и ненависти? ‘лышали ли ‚ы
когда-либо эти слова?  ђазве пришло бы ‚ам в голову, доверЯЯ лишь их словам,
что ‚ы находитесь сплошь и рЯдом среди людей ressentiment?..
     - "џ понимаю, Я снова навострЯю уши (ах! ах! ах! и зажимаю нос). ’олько
теперь  и  слышу  Я, что  они столь часто  уже говорили:  "Њы, добрые,  - мы
праведны",  -  то,  чего  они  требуют,  они  называют  не   возмездием,  но
"торжеством справедливости"; то, что они ненавидЯт, это не враг их, нет! они
ненавидЯт "несправедливость",  "безбожие"; то,  во  что  они  верЯт и на что
надеютсЯ, есть не надежда на месть, не упоение сладкой местью  ( - "сладкой,
как  мед",  называл ее  уже ѓомер), но  победа Ѓога, справедливого Ѓога  над
безбожниками; то,  что остаетсЯ  им любить  на земле, это  не  их  братьЯ  в
ненависти,  но их "братиЯ во любви", как говорЯт они, все добрые и праведные
на земле".
     - Ђ  как называют  они  то, что  служит им утешением от  всех жизненных
страданий, - свою фантасмагорию оговоренного будущего блаженства?
     -  "Љак?  Ќе  ослышалсЯ  ли  Я?  Ћни  именуют  это  "‘трашным   судом",
пришествием их царства, "–арства ЃожиЯ", - а пока что они живут "в вере", "в
любви", "в надежде"".
     - „овольно! „овольно!
     15
     ‚ вере во  что?  ‚  любви  к чему? ‚ надежде  на что?  -  ќти слабые  -
когда-нибудь  и  они захотЯт  быть сильными,  - это  бесспорно, когда-нибудь
грЯдет и их "–арствие" - как сказано, оно называетсЯ  у них просто "–арствие
Ѓожие": на то ведь и предстаешь во всем столь смиренным! “же длЯ того, чтобы
пережить  это, потребна долгаЯ  жизнь, сверх  смерти - потребна  даже вечнаЯ
жизнь,  чтобы можно было вечно вознаграждать себЯ  в "–арствии Ѓожьем" за ту
земную  жизнь  "в   вере,  в  любви,  в  надежде".   ‚ознаграждать  за  что?
‚ознаграждать  чем?..  „анте,  сдаетсЯ  мне,  жестоко  ошибсЯ,  когда  он  с
вгонЯющей в оторопь откровенностью проставил над вратами своего Ђда надпись:
"и  менЯ  сотворила  вечнаЯ любовь", - над вратами  христианского ђаЯ  с его
"вечным блаженством"  могла бы,  во всЯком  случае  с большим правом, стоЯть
надпись: "и менЯ сотворила  вечнаЯ  ненависть" -  допустив, что над вратами,
ведущими ко лжи, могла бы стоЯть истина! €бо что есть блаженство того раЯ?..
Њы, должно быть, сумели бы уже угадать это; но лучше,  если нам выразительно
засвидетельствует  это  авторитет,  не  подлежащий  в таких  вещах  никакому
пренебрежению,  ”ома Ђквинский,  великий учитель и  свЯтой. "Beati  in regno
coelesti, - говорит он кротко, точно агнец, - videbunt poenas damnatorum, ut
beatitudo illis  magis  complaceat".  €ли угодно  ли услышать  это  в  более
концентрированной тональности, из уст торжествующего отца церкви, который не
рекомендовал своим христианам жестокие наслаждениЯ публичных зрелищ - отчего
же? "‚едь  вера  дает нам  гораздо больше, -  говорит он  (de spectac. с. 29
ss.), - гораздо более  сильное;  благодарЯ  искуплению  нам  ведь заповеданы
совсем  иные радости; вместо атлетов у нас есть свои мученики; а хочетсЯ нам
крови,  что  ж, мы  имеем  кровь  •ристову...  Ђ  что ждет  нас  в  день …го
пришествиЯ,  …го  торжества!"  - и  вот же, он продолжает,  сей  восхищенный
визионер:  "At  enim supersunt alia  spectacula,  ille ultimus  et perpetuus
judicii dies, ille  nationibus  insperatus, ille derisus, cum tanta  saeculi
vetustas et tot ejus nativitates  uno  igne haurientur. Quae tunc spectaculi
latitudo! Quid admirer! Quid rideam! Ubi  gaudeam! Ubi exultem, spectans tot
et tantos reges, qui ein coelum recepti nuntiabantur, cum ipso Jove et ipsis
suis  testibus in imis  tenebris congemescentes! Item praesides  (наместники
провинций) persecutores  dominici  nominis  saevioribus  quam  ipsi  flammis
saevierunt  insultantibus  contra Christianos liquescentes!  Quos  praeterea
sapientes  illos  philosophos  coram  discipulis  suis  una  conflagrantibus
erubescentes,  quibus nihil  ad deum  pertinere suadebant, quibus animas aut
nullas aut non in pristina corpora redituras affirabant! Etiam poеtas non ad
Rhadamanti  nec ad Minois,  sed  ad inopinati Christi tribunal  palpitantes!
Tunc magis tragoedi audiendi, magis scilicet vocales (голосом выше обычного,
неисправимые   крикуны)   in   sua   propria  calamitate;   tunc  histriones
cognoscendi, solutiores multo per ignem;  tunc  spectandus auriga in flammea
rota totus rubens, tunc xystici contemplandi  non in gymnasiis, sed in  igne
jaculati, nisi quod  ne tunc quidem  illos velim vivos,  ut qui malim ad eos
potius conspectum insatiabilem conferre, qui  in dominum  desaevierunt. "Hic
est ille",  dicam,  "fabri  aut  quaestuariae  filius  (как  показывает  все
последующее, а в  особенности это  известное  из ’алмуда  обозначение матери
€исуса, с этого  места  ’ертуллиан имеет в  виду евреев) sabbati destructor,
Samarites et daemonium habens. Hic est, quem a Juda redemistis, hic est ille
arundine et colaphis diverberatus,  sputamentis dedecoratus, felle et  aceto
potatus. Hic est, quem clam  discentes subripuerunt, ut resurrexisse dicatur
vel   hortulanus   detraxit,   ne   lactucae  suae   frequentia  commeantium
laederentur".  Ut talia  spectes, ut talibus exultes, quis tibi praetor  aut
consul  aut quaestor aut  sacerdos  de sua liberalitate praestabit? Et tamen
haec  jam habemus quodammodo  per fidem  spiritu  imaginante  repraesentata.
Ceterum qualia illa sunt, quae nec oculus vidit nec auris audivit nec in cor
hominis ascenderunt? (1 Љор. 2, 9). Credo circo et utraque cavea (в первом и
четвертом Ярусе или, по мнению других, на комической и трагической сцене) et
omni stadio gratiora". - Per fidem; так и написано.
     16
     Џодведем  итоги. Ћбе противопоставленные ценности - "хорошее и плохое",
"доброе и  злое" -  бились  на  земле  тысЯчелетним  смертным боем;  и  хотЯ
несомненно  то, что втораЯ ценность давно уже взЯла верх, все-таки  и теперь
еще нет недостатка  в местах, где борьба продолжаетсЯ вничью. Њожно  бы было
сказать  даже,  что она тем временем вознеслась все выше и оттого стала  все
глубже, все  духовнее:  так  что  нынче,  должно  быть, нет более  решающего
признака "высшей  натуры", натуры более духовной,  нежели представлЯть собою
разлад  в этом  смысле и  быть  все еще  действительной  ареной  борьбы  длЯ
названных противоположностей. ‘имвол этой оорьиы, запечатленный в письменах,
которые поверх  всей  человеческой истории  сохранили  до настоЯщего времени
разборчивость, называетсЯ:  "ђим против €удеи, €удеЯ против ђима"  - до  сих
пор не было событиЯ более великого, чем  эта борьба, эта постановка вопроса,
это  смертельное  противоречие.  ‚  еврее  ђим  ощутил  нечто  вроде   самой
противоестественности, как бы своего монстра-антипода; в ђиме еврей считалсЯ
"уличенным в ненависти  ко  всему роду человеческому":  и с  полным  правом,
поскольку есть полное право на то, чтобы свЯзывать благополучие и будущность
рода  человеческого с безусловным господством  аристократических  ценностей,
римских  ценностей.  —то  же,  напротив,  чувствовали  к  ђиму   евреи?  ќто
угадываетсЯ по тысЯче симптомов; но достаточно и  того,  чтобы снова принЯть
во внимание  иоановский Ђпокалипсис, этот наиболее опустошительный  из  всех
приступов  словесности,  в  которых  повинна   месть.  (Ќе  будем,  впрочем,
недооценивать    глубинную   последовательность   христианского   инстинкта,
приписавшего авторство этой  книги  ненависти  как  раз ученику  любви, тому
самому, которому  он  подарил  влюбленно-мечтательное …вангелие: здесь  есть
долЯ правды, сколько  бы  литературного мошенничества ни  было затрачено длЯ
этой цели).  ‚едь римлЯне были сильны  и знатны в  такой степени, как до сих
пор  не только не было,  но  и не грезилось никогда на земле.  Љаждый  след,
оставленный  ими, каждаЯ  надпись  восхищает,  если  допустить, что  удаетсЯ
отгадать, что  именно  пишет  тут. …вреи, напротив, были  тем свЯщенническим
народом  ressentiment   par   excellence,  в   котором   жила   беспримернаЯ
народно-моральнаЯ  гениальность;   достаточно   лишь  сравнить   с   евреЯми
родственно-одаренные   народы,    скажем    китайцев   или   немцев,   чтобы
почувствовать,  что есть первого ранга, а что  пЯтого. Љто же из них победил
тем  временем, ђим или €удеЯ? Ќо  ведь об этом не может быть  и  речи: пусть
только  вспомнЯт,  перед  кем  преклонЯютсЯ нынче в  самом  ђиме  как  перед
воплощением всех высших ценностей - и не только в ђиме, но почти на половине
земного шара, всюду, где человек стал либо хочет стать ручным, - перед тремЯ
евреЯми, как известно, и одной еврейкой (перед €исусом из Ќазарета,  рыбаком
Џетром, ковровщиком  Џавлом и матерью  названного €исуса,  зовущейсЯ ЊариЯ).
ќто  весьма  примечательно:  ђим,  без всЯкого  сомнениЯ,  понес  поражение.
Џравда,  в   эпоху   ђенессанса  произошло  блистательно-жуткое  пробуждение
классического  идеала, преимущественного способа оценки всех вещей:  сам ђим
зашевелилсЯ, как разбуженный  летаргик, под  давлением нового, надстроечного
иудаизированного  ђима,  ЯвлЯвшего  аспект  некой  экуменической  синагоги и
именуемого  "церковью",  -  но   тотчас  же  снова  восторжествовала  €удеЯ,
благодарЯ тому основательно плебейскому (немецкому и  английскому)  движению
ressentiment, которое называют ђеформацией, включаЯ сюда  и  то, что  должно
было воспоследовать за нею: восстановление церкви -  восстановление  также и
древнего  могильного  покоЯ  классического   ђима.  ‚  каком-то  даже  более
решительном и  глубоком смысле, чем  тогда, €удеЯ еще раз одержала верх  над
классическим  идеалом  с  французской   революцией:  последнее  политическое
дворЯнство,   существовавшее   в    …вропе,    дворЯнство   семнадцатого   и
восемнадцатого французских  столетий, пало  под  ударами народных инстинктов
ressentiment - никогда еще на земле не раздавалось большего ликованиЯ, более
шумного воодушевлениЯ! Џравда,  в  этой суматохе случилось самое чудовищное,
самое неожиданное:  сам  античный  идеал  выступил во плоти и  в неслыханном
великолепии перед взором и совестью человечества, - и снова, сильнее, проще,
проникновеннее,  чем  когда-либо, прогремел  в ответ на  старый  лозунг  лжи
ressentiment о  преимуществе  большинства,  в ответ  на  волю  к  низинам, к
унижению,   к   уравниловке,   к   скату  и  закату  человека   страшный   и
обворожительный встречный лозунг  о  преимуществе меньшинства! Љак последнее
знамение  другого  пути  ЯвилсЯ  Ќаполеон,  этот  самый единоличный и  самый
запоздалый  человек из  когда-либо бывших,  и  в  нем  воплощеннаЯ  проблема
аристократического идеала самого по себе - пусть же поразмыслЯт над тем, что
это за проблема: Ќаполеон, этот синтез нечеловека и сверхчеловека...
     17
     Њиновало ли  это? Ѓыло  ли  это величайшее  из всех противоречий идеала
отложено тем  самым на  все времена  ad acta? €ли  только отсрочено, надолго
отсрочено?.. Ќе должен ли когда-нибудь снова запылать старый пожар с гораздо
более страшной,  дольше накопленной силой? Ѓольше: не впору  ли было  бы изо
всех  сил  желать  как  раз этого? даже  взыскивать? даже  поощрЯть?..  Љто,
подобно  моим  читателЯм,  станет  на  этом месте  обдумывать  и  додумывать
сказанное, тот едва ли скоро покончит с  этим - вполне достаточное основание
длЯ менЯ самому покончить с этим, предположив, что уже давно стало исподволь
Ясно, чего Я хочу, чего именно Я хочу тем опасным лозунгом, который вписан в
плоть моей последней книги:  "Џо  ту сторону добра и зла"... ќто, по меньшей
мере, не значит: "по ту сторону хорошего и плохого". - -
     Џримечание.  џ пользуюсь  случаем, который дает  мне  это рассмотрение,
чтобы публично и официально выразить пожелание, высказывавшеесЯ мною до  сих
пор лишь в случайных беседах с учеными: именно, что какой-нибудь философский
факультет  мог  бы стЯжать  себе  честь  серией  академических  конкурсов  в
поощрение  штудий по истории морали; должно быть,  сама  эта книга  послужит
тому,  чтобы  дать  мощный  стимул  как   раз  в  указанном  направлении.  ‚
предвидении такой возможности пусть  будет предложен следующий вопрос:  он в
равной  мере  заслуживает  вниманиЯ филологов и историков, как  и собственно
профессиональных философов.
     "Љакие   указаниЯ   дает  Языкознание,  в  особенности  этимологическое
исследование по части истории развитиЯ моральных понЯтий?"
     -  ‘  другой  стороны, разумеетсЯ,  столь же необходимо привлечь к этой
проблеме (о ценности существовавших  доселе расценок ценности) физиологов  и
врачей;  причем философам-специалистам  и  в этом  особом  случае может быть
предоставлена   роль  ходатаев  и  посредников,  если  им  в  целом  удастсЯ
преобразить  столь  чопорное  изначально  и  недоверчивое  отношение   между
философией, физиологией и медициной в дружелюбнейший и плодотворнейший обмен
мыслЯми. ‚ самом деле, все скрижали благ, все "ты должен", известные истории
или этнологическому  исследованию, нуждаютсЯ прежде всего в  физиологическом
освещении  и толковании, больше,  во  всЯком  случае, чем в психологическом;
равным  образом  все  они подлежат  критике со  стороны  медицинской  науки.
‚опрос: чего стоит  та или инаЯ скрижаль благ и мораль? - требует постановки
в самых различных перспективах; главным образом не удаетсЯ  достаточно тонко
разобрать: "длЯ чего стоит?" ‘кажем, нечто такое, что имеет Явную ценность с
точки зрениЯ  возможных шансов на долговечность какой-либо расы (или с точки
зрениЯ роста ее приспособлЯемости к определенному климату, или же сохранениЯ
наибольшего  числа), вовсе не обладает тою же  ценностью, когда речь идет  о
формировании более  сильного типа.  Ѓлагополучие большинства  и благополучие
меньшинства суть противоположные точки зрениЯ ценности: считать  первую саму
по себе более высококачественной  -  это мы предоставим наивности английских
биологов...  ‚сем  наукам  предстоит  отныне  подготавливать будущую  задачу
философа, понимаЯ  эту  задачу  в  том смысле,  что философу надлежит решить
проблему ценности, что ему надлежит определить табель о ценностных рангах. -


        ђЂ‘‘ЊЋ’ђ…Ќ€… ‚’ЋђЋ…
     "‚€ЌЂ", "Ќ…—€‘’Ђџ ‘Ћ‚…‘’њ" € ‚‘Ё, —’Ћ ‘ђЋ„Ќ€ €Њ
     1

     ‚ыдрессировать животное, смеющее обещать, - не есть ли это как  раз  та
парадоксальнаЯ задача, которую поставила себе природа относительно человека?
не есть ли это собственно проблема человека?.. —то проблема эта до некоторой
степени решена, навернЯка покажетсЯ тем удивительнее тому, кто вдоволь умеет
отдавать должное противодействующей силе, силе забывчивости. ‡абывчивость не
ЯвлЯетсЯ  простой vis inertiae,  как полагают верхоглЯды;  скорее,  она есть
активнаЯ,  в строжайшем  смысле позитивнаЯ сдерживающаЯ способность, которой
следует приписать  то, что  все  переживаемое, испытываемое,  воспринимаемое
нами в состоЯнии перевариваниЯ (позволительно было бы назвать это  "душевным
сварением") столь  же  мало доходит  до сознаниЯ, как  и  весь тысЯчекратный
процесс,  в  котором  разыгрываетсЯ наше телесное  питание,  так  называемое
"органическое   сварение".   ‡акрывать  временами  двери  и  окна  сознаниЯ;
оставатьсЯ в стороне от  шума и борьбы, которую ведут между  собою служебные
органы нашего подземного мира; немного тишины, немного tabula rasa сознаниЯ,
чтобы опЯть очистить место длЯ нового, прежде  всего  длЯ  более благородных
функций и функционеров,  длЯ  управлениЯ,  предв