 это, конечно, не сострадание в том
смысле, как вы понимаете его: это не сострадание к социальным "бедствиЯм", к
"обществу" и его  больным и обездоленным, порочным и изломанным от рождениЯ,
распростертым  вокруг  нас  на  земле;  еще  менее  сострадание  к ропщущим,
угнетенным, мЯтежным  рабам,  которые  стремЯтсЯ к  господству,  называЯ его
"свободой".  Ќаше сострадание  более высокое и более дальновидное: мы видим,
как человек  умалЯетсЯ, как вы умалЯете его! -  и бывают минуты,  когда мы с
неописуемой тревогой взираем именно на ваше сострадание, когда мы защищаемсЯ
от этого состраданиЯ, - когда мы находим вашу  серьезность  опаснее  всЯкого
легкомыслиЯ.  ‚ы  хотите,  пожалуй,  -  и  нет более безумного  "пожалуй"  -
устранить страдание; а мы? - по-видимому, мы хотим, чтобы оно стало еще выше
и еще хуже,  чем когда-либо! Ѓлагоденствие, как вы его понимаете, - ведь это
не  цель, нам кажетсЯ, что это конец! ‘остоЯние, делающее человека тотчас же
смешным  и  презренным,  -  заставлЯющее  желать   его  гибели!   ‚оспитание
страданиЯ,  великого  страданиЯ,  -  разве  вы  не  знаете, что  только  это
воспитание возвышало до сих пор человека?  ’о  напрЯжение души  в несчастье,
которое прививает ей  крепость,  её содрогание при виде  великой  гибели, её
изобретательность и  храбрость  в  перенесении,  претерпении,  истолковании,
использовании  несчастьЯ, и всё, что даровало ей глубину, тайну, личину, ум,
хитрость, величие, - разве не было даровано ей  это под оболочкой страданиЯ,
под  воспитанием  великого страданиЯ?  ‚ человеке  тварь  и творец соединены
воедино: в человеке есть материал, обломок, глина, грЯзь, бессмыслица, хаос;
но в человеке есть  также и творец, ваЯтель, твёрдость  молота, божественный
зритель и седьмой  день - понимаете  ли вы это  противоречие? € понимаете ли
вы, что ваше сострадание относитсЯ к "твари в человеке", к тому, что  должно
быть сформовано, сломано, выковано, разорвано,  обожжено, закалено, очищено,
-  к  тому,  что  страдает  по  необходимости  и  должно  страдать?  Ђ  наше
сострадание  -  разве  вы не  понимаете,  к  кому  относитсЯ  наше  обратное
сострадание, когда оно защищаетсЯ от  вашего состраданиЯ как от самой худшей
изнеженности  и слабости?  -  €так, сострадание против  состраданиЯ!  -  Ќо,
скажем еще раз, есть более высокие проблемы по сравнению со всеми проблемами
наслаждениЯ, страданиЯ и состраданиЯ; и каждаЯ философиЯ, котораЯ занимаетсЯ
только этим, - наивность. -
     226
     Њы, имморалисты! - ќтот мир, который близок  нам, в котором нам суждено
боЯтьсЯ  и   любить,  этот  почти  невидимый,  неслышимый  мир   утонченного
повелеваниЯ,  утонченного  повиновниЯ, мир,  где  царствует "почти" во  всех
отношениЯх, крючковатый, коварный, колючий, нежный, -  да, он хорошо защищен
от  грубых зрителей и фамильЯрного любопытства! Њы  оплетены крепкой сетью и
кожухом обЯзанностей и не можем выбратьсЯ оттуда  - в этом именно и мы, даже
мы,  суть "люди  долга"! Џорою, правда, мы  танцуем в наших "цепЯх"  и среди
наших  "мечей"; чаще  же, и  это  тоже правда,  мы скрежещем зубами  под  их
тЯжестью и  мечемсЯ  нетерпеливо  в сознании  таинственной  суровости нашего
жребиЯ. Ќо мы можем делать что угодно: болваны и очевидность  говорЯт против
нас  -  "это люди без чувства долга", -  болваны и очевидность всегда против
нас!
     227
     —естность - допустим, что это наша добродетель, от  которой мы не можем
избавитьсЯ,  мы,  свободные  умы, -  так  что  же,  будем работать  над этой
единственно оставшейсЯ у нас добродетелью  со всей злобой и  любовью,  будем
неустанно "совершенствоватьсЯ" в ней: пусть некогда блеск ее озарит, подобно
позолоченной лазурной насмешливой вечерней заре, эту стареющую культуру с ее
тупой  и  мрачной  серьезностью! €  если,  однако,  наша  честность  в  один
прекрасный  день устанет  и начнет вздыхать, и протЯнет члены,  и найдет нас
слишком  суровыми, и захочет,  чтобы ей сделалось лучше,  легче, чтобы с ней
обращались мЯгче, как с приЯтным пороком, - останемсЯ все-таки суровыми, мы,
последние  стоики! и пошлем  ей на помощь всю свойственную нам чертовщину  -
наше отвращение  ко  всему  грубому  и  приблизительному,  наше  "nitimur in
vetitum",  наше   мужество  авантюристов,  наше  изощренное  и  избалованное
любопытство,  нашу тончайшую,  переодетую  до неузнаваемости духовную волю к
власти  и  покорению  мира, волю,  котораЯ  алчно реет  и носитсЯ над  всеми
царствами будущего,  -  придем  на  помощь нашему  "Ѓогу"  со  всеми  нашими
"чертЯми"!  Ћчень вероЯтно,  что из-за  этого нас не узнают  и перепутают  с
другими, - но что в этом! Ћ нас скажут: "их "честность" - это их чертовщина,
и  ничего более!" что в этом! € даже если бы  это было справедливо! ђазве не
были до сих пор все боги такими канонизированными, перекрещенными чертЯми?..
€  что же знаем  мы в конце концов о себе? € как называетсЯ тот дух, который
ведет  нас  (все  дело  в  названиЯх)?  €  сколько  духов  таим  мы в  себе?
ЏозаботимсЯ  же о том, мы, свободные умы, чтобы наша  честность не сделалась
нашим тщеславием, нашим нарЯдом и роскошью, нашей границей, нашей глупостью!
ЉаждаЯ добродетель  тЯготеет  к  глупости, каждаЯ глупость  - к добродетели;
"глуп  до  свЯтости", говорЯт  в  ђоссии, -  позаботимсЯ же о том,  чтобы не
сделатьсЯ в конце концов  от честности  свЯтыми и  скучными!  ђазве жизнь не
слишком коротка, чтобы скучать! ‚едь нужно верить в вечную жизнь, чтобы...
     228
     „а простЯт  мне открытие, что всЯ моральнаЯ  философиЯ была до сих  пор
скучна и  относилась  к  числу снотворных  средств - и  что, на  мой взглЯд,
"добродетели" больше всего вредила эта скучность ее ходатаев, чем, однако, Я
еще не хочу сказать, что не признаю общеполезности такого ее качества. Ћчень
важно,  чтобы о морали размышлЯло  как можно меньше людей,  - следовательно,
чрезвычайно важно, чтобы мораль не  сделалась когда-нибудь интересною! Ќо на
сей счет можно  не беспокоитьсЯ.  €  нынче  дело  обстоит  все  так  же, как
обстоЯло всегда: Я не вижу в …вропе никого, кто имел бы (или дал бы) понЯтие
о  том,  что   размышление  о  морали   может  быть  опасным,   рискованным,
соблазнительным, - что в нем может заключатьсЯ нечто роковое. Џрисмотритесь,
например,   к   неутомимым,  неустранимым   английским   утилитаристам,  как
тЯжеловесно и с  каким достоинством шествуют они  взад  и  вперед  по стопам
Ѓентама (гомеровское уподобление выражает  это Яснее), точно так же, как сам
он шел по  стопам достопочтенного  ѓельвециЯ (нет, это был вовсе не  опасный
человек,  этот ѓельвеций, ce senateur  Pococurante, говорЯ словами ѓалиани -
).  Ќи одной новой мысли, никакой более утонченной  разработки старой мысли,
даже  никакой  действительной  истории  передуманного  ранее:  это  в  общем
невозможнаЯ литература  длЯ  того,  кто не  сумеет  приправить  ее  длЯ себЯ
некоторым  количеством  злости.  € в  души  этих  моралистов (которых  нужно
непременно читать с какой-нибудь посторонней целью, если уж их нужно  читать
-  )  прокралсЯ старый  английский порок, который  называетсЯ  cant  и  есть
моральное тартюфство, скрытое на этот раз под новой формой научности; у  них
также нет недостатка в  тайной защите  от укоров  совести, от которых  будет
неизбежно  страдать  прежнЯЯ  раса пуритан  при всЯком  научном отношении  к
морали.  (ђазве моралист не есть нечто  противоположное  пуританину? €менно,
как мыслитель, который смотрит на мораль как на  нечто сомнительное,  ставит
ее под вопрос, словом, берет ее  как проблему. ђазве само морализирование не
безнравственно?)  ‚  конце  концов  все  они  хотЯт,  чтобы  была   признана
английскаЯ нравственность,  поскольку именно она больше всего споспешествует
человечеству, или "общей пользе",  или "счастью большинства", - нет! счастью
Ђнглии,  они  изо  всех  сил  стараютсЯ  доказать  себе,  что  стремление  к
английскому счастью, т. е. к comfort и fashion (и, самое главное, к креслу в
парламенте), вместе  с  тем  есть истинный  путь добродетели,  что даже  всЯ
доселе существовавшаЯ в мире добродетель состоЯла именно в таком стремлении.
Ќи одно  из этих неповоротливых  стадных животных со встревоженной  совестью
(которые  решаютсЯ отождествлЯть эгоистические интересы  с интересами общего
блага - ) не желает ни знать, ни вынюхивать того, что "общее благо" вовсе не
идеал,  не  цель, не какое-нибудь удобоваримое понЯтие, а только рвотное,  -
что  справедливое длЯ  одного вовсе  ещё  не  может  быть  справедливым  длЯ
другого, что требование одной  морали  длЯ всех  наносит вред именно  высшим
людЯм,  словом, что  есть  разница в рангах между человеком и человеком,  а,
следовательно, также  между  моралью  и  моралью.  Ћни ЯвлЯютсЯ  скромной  и
основательно  посредственной  породой людей, эти  утилитаристы-англичане, и,
как сказано,  поскольку они  скучны, то нельзЯ быть высокого  мнениЯ  об  их
полезности. €х следовало бы еще подбодрить, что Я отчасти и пытаюсь  сделать
нижеследующими стихами:
     ‘лава вам, рабочим грубым,
     ‚ам, "что длинно, то и любо",
     ‚ы влачите ваши дни
     ‚ беспросветном отупенье,
     Ѓез крупицы вдохновеньЯ,
     Sans genie et sans esprit!
     229
     ‚  позднейшей  эпохе, имеющей право гордитьсЯ человеколюбием,  осталось
столько боЯзни, столько  суеверной  боЯзни  перед "диким  жестоким  зверем",
победа над  которым и составлЯет  гордость  этих более гуманных времен,  что
даже очевидные истины не высказывались  в течение целых столетий, словно  по
уговору,  потому  что казалось,  будто  они снова  призывают к  жизни  этого
дикого, наконец  умерщвленного зверЯ. џ рискую, быть может, кое-чем, упускаЯ
от  себЯ такую истину, - пусть  другие  снова изловЯт ее и  напоЯт  ее таким
количеством "молока благочестивого образа  мыслей", пока она не успокоитсЯ и
не улЯжетсЯ,  забытаЯ,  в  своем старом углу. -  Ќужно  усвоить себе  другой
взглЯд на жестокость и раскрыть глаза; нужно, наконец, научитьсЯ нетерпению,
чтобы  такие нескромные, упитанные заблуждениЯ,  как те,  например, что были
вскормлены  старыми  и  новыми философами  относительно трагедии,  не  смели
больше  добродетельно и  нагло  расхаживать  по земле.  Џочти  всё,  что  мы
называем  "высшей   культурой",  покоитсЯ  на  одухотворении  и   углублении
жестокости - таково моё положение; "дикий зверь", о котором  шла речь, вовсе
не  умерщвлён,  он живёт, он процветает, он  только - обожествилсЯ.  ’о, что
составлЯет мучительную сладость трагедии, есть  жестокость; то, что  приЯтно
действует в  так называемом трагическом сострадании, в сущности даже во всем
возвышенном, до самых высших  и нежнейших  содроганий  метафизики,  получает
свою сладость  исключительно  от  примеси  жестокости.  ђимлЯнин  на  арене,
христианин в восторгах креста, испанец перед костром или зрелищем боЯ быков,
современный  Японец,  стремЯщийсЯ к  трагедии, рабочий парижских предместий,
страстно тоскующий по кровавым революциЯм, вагнерианка, с изнеможенной волей
"претерпевающаЯ" ’ристана и €зольду, -  все  они наслаждаютсЯ и  упиваютсЯ с
таинственной алчностью одним и тем же - зельЯми великой –ирцеи "жестокости".
Џри этом, конечно, нужно отогнать прочь  дурацкую старую психологию, котораЯ
умела  твердить  о жестокости  только одно, что она возникает при виде чужих
страданий: есть большое, слишком большое наслаждение  также и  в собственном
страдании,  в причинении страданиЯ  самому себе, - и  во всех случаЯх, когда
человек   склонЯетсЯ   к   самоотречению   в   религиозном   смысле   или  к
самоискалечению, как у финикиЯн и аскетов, или  вообще к умерщвлению похоти,
к  умерщвлению  и  сокрушению плоти,  к  пуританским судорогам  покаЯниЯ,  к
вивисекции совести, к sacrificio dell'intelletto ЏаскалЯ, - его тайно влечет
и  толкает  вперед  собственнаЯ  жестокость,  им движут  опасные  содроганиЯ
жестокости, обращенной против самой  себЯ. ‚ конце концов следует принЯть во
внимание,   что  даже  познающий  действует   как  художник,   прославлЯющий
жестокость, когда он заставлЯет свой дух наперекор его стремлению и довольно
часто наперекор желаниЯм своего сердца познавать, т. е. отрицать то,  что он
хотел бы  утверждать, любить, чему  он хотел бы  поклонЯтьсЯ;  уже  в каждом
проникновении  вглубь  заключаетсЯ   насилие,  желание  причинить  страдание
последней  воле  духа,  котораЯ   неустанно  стремитсЯ  к   кажущемусЯ  и  к
поверхности, - уже в каждом стремлении к познаванию есть каплЯ жестокости.
     230
     Ѓыть  может, сразу  же  покажетсЯ непонЯтным,  что  Я  сказал  здесь  о
"последней  воле духа",  и вы  позволите  мне  дать  на этот  счет некоторое
объЯснение. - Џовелительное  нечто,  которое народ  называет  "духом", хочет
быть господином в себе и вокруг себЯ, хочет чувствовать себЯ господином: оно
обладает  волей,  стремЯщейсЯ  к  единству  из множественности, свЯзывающей,
обуздывающей, властолюбивой  и действительно властной волей. …го потребности
и способности в  этом отношении те  же самые,  какие установлены физиологами
длЯ всего,  что  живет, растет и размножаетсЯ.  ‘пособность  духа  усваивать
чуждое  обнаруживаетсЯ  в  сильной  склонности   уподоблЯть  новое  старому,
упрощать    разнообразное,    игнорировать    или   отбрасывать   совершенно
противоречивое: точно  так же, как  он  по произволу  сильнее  подчеркивает,
выделЯет и подделывает под себЯ известные черты и линии  во всем чуждом ему,
в том, что предстает ему "извне".  Џри этом  его  целью  ЯвлЯетсЯ воплощение
новых  "опытов",  включение  новых  вещей  в  старые  рЯды,  -  стало  быть,
увеличение  роста,  говорЯ еще  точнее, чувство  роста, чувство  увеличенной
силы.  ’ой  же самой  воле  служит противоположное,  по-видимому, стремление
духа, внезапно возгорающаЯсЯ решимость оставатьсЯ в неведении, замкнутьсЯ по
своему произволу, запереть свои окна, внутренний отказ от той или иной вещи,
недопускание до себЯ,  нечто вроде оборонительной стойки против многого, что
доступно   знанию,   удовлетворенность   темнотою,  замыкающим   горизонтом,
утверждение и одобрение  незнаниЯ:  все это  нужно в  зависимости от степени
усваивающей  силы духа, или, говорЯ образно, его "пищеварительной силы", - и
действительно "дух" во многом подобен желудку. ђавным образом сюда относитсЯ
взбалмошнаЯ волЯ духа поддаватьсЯ обману, быть может, в озорном предчувствии
того, что это на самом деле не так, а только так считаетсЯ; наслаждение всем
неверным и многозначащим, ликующее  самоуслаждение  произвольной  теснотой и
уютностью угла, слишком близким, передним  планом, увеличенным, уменьшенным,
смещенным,   приукрашенным,  -   самоуслаждение  произвольностью  всех  этих
проЯвлений  мощи.  Ќаконец,  сюда  относитсЯ  эта  довольно   подозрительнаЯ
готовность  духа  обманывать других духов и притворЯтьсЯ  перед  ними,  этот
постоЯнный  гнет  и  давление  творЯщей,  образующей, способной  производить
изменениЯ  силы: причем дух наслаждаетсЯ  разнообразием своих  масок и своим
лукавством,  а  также  чувством  собственной  безопасности,  -  ведь  именно
благодарЯ  своему искусству ЏротеЯ он лучше всего защищен  и скрыт!  -  ќтой
воле  к кажущемусЯ, к упрощению,  к  маске, к плащу, словом, к поверхности -
ибо  всЯкаЯ  поверхность  есть   плащ   -  противодействует  та  возвышеннаЯ
склонность  познающего,  котораЯ рассматривает вещи  глубоко, многосторонне,
основательно  и  хочет  так  рассматривать их:  она  ЯвлЯетсЯ  чем-то  вроде
жестокости  интеллектуальной совести  и  вкуса, которую каждый более  смелый
мыслитель признает в себе, если он, как и подобает, достаточно долго закалЯл
и  изощрЯл  свое зрение  по  отношению  к самому  себе  и  привык к  строгой
дисциплине и к строгим словам. Ћн скажет: "есть что-то жестокое в склонности
моего  духа"  -  пусть  попробуют разубедить его  в  этом  добродетельные  и
любезные люди! ‚  самом деле, это звучало бы учтивее, если бы, говорЯ  о нас
заочно, нам приписывали бы вместо жестокости, скажем, "чрезмерную честность"
и прославлЯли  бы за нее нас, свободных, слишком свободных умов, - что ж, не
будет  ли и в самом деле таковою некогда наша посмертнаЯ слава? Ђ пока - ибо
до  тех пор  еще довольно  времени  -  мы меньше  всего  склонны рЯдитьсЯ  в
подобную мишуру и бахрому моральных слов: всЯ наша прежнЯЯ работа отбивает у
нас охоту именно  к  этому вкусу с его резвЯщейсЯ  роскошью. ќто прекрасные,
блестЯщие,  трескучие, праздничные  слова: "честность", "любовь  к  истине",
"любовь к мудрости", "жертва ради познаниЯ",  "героизм человека правдивого",
- в них  есть  нечто раздувающее человеческую гордость. Ќо мы, отшельники  и
сурки, мы уже давно убедили себЯ в тайнике нашей отшельнической совести, что
и  эта  достойнаЯ  словеснаЯ роскошь  принадлежит к  старому  лживонарЯдному
трЯпью и блесткам бессознательного  человеческого тщеславиЯ  и что под такой
льстивой  окраской  и  размалевкой  должен  быть  снова  распознан  страшный
подлинник homo natura. Џеревести человека  обратно на Язык природы; овладеть
многочисленными тщеславными и мечтательными толкованиЯми и оттенками смысла,
которые были до  сих пор нацарапаны и намалеваны на  этом вечном  подлиннике
homo natura; сделать так, чтобы и впредь  человек стоЯл перед человеком, как
нынче,  закаленный  дисциплиной  науки, он  стоит  перед  прочей  природой с
неустрашимым  взором  ќдипа  и залепленными  ушами ЋдиссеЯ, глухой  ко  всем
приманкам старых метафизиков-птицеловов, которые слишком долго напевали ему:
"ты больше!  ты выше! ты  иного происхождениЯ!"  - это была  бы редкостнаЯ и
безумнаЯ задача, но именно задача  - кто стал бы это отрицать! ‡ачем выбрали
мы ее, эту безумную задачу? €ли, спрашиваЯ иначе: "зачем вообще познание?" -
‚сЯкий  спросит  нас об этом. €  мы,  припертые  таким образом к стене,  мы,
задававшие  сами себе сотни  раз  этот вопрос, мы  не находили и  не находим
лучшего ответа...
     231
     “ченье преобразует  нас, оно  делает то,  что  делает  всЯкое  питание,
которое  тоже  не только  "поддерживает",  - как  известно  физиологам. Ќо в
основе  нашего существа,  там,  "в  самом  низу",  конечно,  есть  нечто  не
поддающеесЯ  обучению,  некий  гранит  духовного  фатума,  предопределенного
решениЯ  и  ответа  на  предопределенные,   избранные  вопросы.  Џри  каждой
кардинальной  проблеме что-то неизменное говорит: "это  Я";  скажем, в  теме
мужчины и женщины мыслитель  не может переучитьсЯ, а может только выучитьсЯ,
- только раскрыть  до конца то, что в нем  на сей счет "твердо установлено".
Џорою  мы  находим  известные решениЯ проблем,  которые именно  нам  внушают
сильную  веру;  может  быть,  с этих  пор  мы  начинаем  называть их  своими
"убеждениЯми".  Џозже  -  мы  видим  в них  только  следы нашего движениЯ  к
самопознанию,   только   путевые   столбы,  ведущие   к  проблеме,   которую
представлЯем собою мы, - вернее, к великой глупости, которую мы представлЯем
собою, к нашему духовному фатуму, к  тому не поддающемусЯ обучению элементу,
который лежит  там, "в самом низу". - ‚ виду той изрЯдной учтивости, какую Я
только что проЯвил по отношению к самому себе, мне, может быть, скорее будет
дозволено высказать  некоторые  истины о "женщине самой по  себе": допустив,
что теперь уже наперед известно, насколько это именно только - мои истины.
     232
     †енщина  хочет  стать  самостоЯтельной:   и  длЯ  этого  она   начинает
просвещать  мужчин насчет "женщины самой по себе", - вот что ЯвлЯетсЯ  одним
из самых  пагубных  успехов в деле всеобщего обезображениЯ …вропы.  €бо чего
только не обнаружат  эти грубые опыты  женской  учености и  самообнажениЯ! “
женщины так много  причин  стыдитьсЯ: в женщине скрыто  столько  педантизма,
поверхностности,    наставничества,    мелочного    высокомериЯ,    мелочной
разнузданности и нескромности - стоит только приглЯдетьсЯ к  её обхождению с
детьми,  -  что,  в  сущности,  до  сих  пор  лучше   всего  сдерживалось  и
обуздывалось страхом  перед  мужчиной.  ѓоре, если  только  "вечно-скучное в
женщине" -  а она богата им!  -  осмелитсЯ выйти  наружу!  …сли  она  начнет
принципиально и основательно забывать свое благоразумие и  искусство, умение
быть грациозной, игривой,  отгонЯть  заботы,  доставлЯть облегчение  и самой
легко  относитьсЯ  ко всему,  -  если она  основательно утратит  свою тонкую
приспособлЯемость  к  приЯтным  вожделениЯм!  “же и теперь раздаютсЯ женские
голоса, которые - клЯнусь свЯтым Ђристофаном! - внушают ужас;  с медицинской
Ясностью раздаетсЯ угроза относительно того, чего  женщина  хочет от мужчины
прежде всего и в конце концов. ђазве это не проЯвление самого дурного вкуса,
если женщина  стараетсЯ таким  образом стать ученой? „о сих пор, к  счастью,
просвещать было делом и даром мужчины, - таким образом можно было оставатьсЯ
"среди  своих";  принимаЯ  же  во  внимание  все  то,  что  женщины пишут  о
"женщине", мы имеем,  наконец, полное право усомнитьсЯ, чтобы женщина хотела
просвещениЯ умов на  свой  счет - и могла его хотеть... …сли, поступаЯ  так,
женщина  не  ищет  длЯ  себЯ нового нарЯда,  -  а Я  полагаю, что  искусство
нарЯжатьсЯ  относитсЯ  к ‚ечно-†енственному? -  значит, она хочет  внушить к
себе  страх: она хочет, может быть, этим  достигнуть господства.  Ќо она  не
хочет истины - какое дело  женщине  до истины!  Џрежде всего ничто не  может
быть в женщине страннее, неприЯтнее, противнее, нежели истина  -  её великое
искусство есть ложь, её главнаЯ забота - иллюзиЯ и красота. ‘ознаемсЯ-ка мы,
мужчины:  ведь  мы  чтим  и  любим в  женщине  именно это искусство  и  этот
инстинкт;  нам  тЯжко  живетсЯ,  и  длЯ  собственного  облегчениЯ  мы охотно
присоединЯемсЯ  к  обществу этих  существ, под  руками,  взорами  и  нежными
глупостЯми которых наша серьезность, наша  тЯжеловесность и глубина начинают
казатьсЯ  нам  почти  глупостью.  Ќаконец,  Я  ставлю  вопрос:  разве   было
когда-нибудь, чтобы сама женщина признала в каком-либо женском уме  глубину,
в каком-либо женском сердце справедливость? € разве не правда,  что,  вообще
говорЯ, до  сих пор "к  женщине" относилась с  наибольшим презрением женщина
же,  а  вовсе  не  мы?  -  Њы,  мужчины,  желаем,  чтобы  женщина  перестала
компрометировать себЯ разъЯснениЯми; в том и сказалась мужскаЯ  заботливость
и бережность к женщине, что церковь постановила: mulier taceat  in ecclesia!
‚  пользу  женщины  послужило  и то,  что  Ќаполеон дал  понЯть  не  в  меру
словоохотливой госпоже де  ‘таль: mulier taceat in  politicis! - а  Я думаю,
что  настоЯщий друг женщин  тот, кто нынче  возопит  к ним: mulier taceat de
muliere!
     233
     ќто признак порчи  инстинкта - не  говорЯ уже  о том,  что это  признак
дурного  вкуса, - когда женщина  ссылаетсЯ  прЯмо на госпожу  ђолан, или  на
госпожу ‘таль,  или  на господина †орж  ‘анд, как будто этим можно  доказать
что-нибудь в пользу "женщины самой по себе". ‘реди мужчин упомЯнутые особы -
только  три комические  женщины  сами  по  себе,  - не более!  - и  как  раз
сильнейшие   невольные   контраргументы   против   эмансипации   и  женского
самодержавиЯ.
     234
     ѓлупость  на кухне; женщина в качестве  кухарки;  ужасающее  отсутствие
мысли в заботе о питании  семейства и его главы! †енщина  не  понимает,  что
значит пища, и хочет быть кухаркой! …сли бы женщина была мыслЯщим созданием,
то,  конечно,  будучи  кухаркой в  течение  тысЯчелетий, она должна была  бы
открыть  величайшие  физиологические  факты, а  равным  образом  и  овладеть
врачебным   искусством.   ЃлагодарЯ   дурным  кухаркам,   благодарЯ  полному
отсутствию разума  на кухне  развитие человека было дольше всего  задержано,
ему  был нанесён сильнейший ущерб; да и в наше времЯ  дело обстоит не лучше.
ќта речь обращена к дщерЯм высшего склада.
     235
     …сть обороты и выбросы ума, есть сентенции - этакие небольшие пригоршни
слов,  в которых  внезапно  кристаллизуетсЯ целаЯ культура,  целое общество.
‘юда относЯтсЯ  и  следующие  случайные слова, сказанные госпожой  де ‹амбер
своему сыну:  "mon  ami, пе vous  permettez  jamais que de folies,  qui vous
feront grand  plaisir"  -  говорЯ  мимоходом,  самые  умные  слова,  которые
когда-либо мать обращала к сыну.
     236
     ’о, что „анте и ѓёте думали о  женщине, -  первый,  когда он пел  "ella
guardava suso,  ed io  in  lei",  второй, когда  он перевел  это  так:  "das
Ewig-Weibliche zieht uns hinan" (‚ечно-†енственное влечет нас  ввысь) - Я не
сомневаюсь,  каждаЯ  более  благороднаЯ  женщина  будет  противитьсЯ  такому
убеждению, потому что то же самое она думает о ‚ечно-Њужественном...
     237
     ‘емь женских поговорок
     ѓде мужчина к нам ползет, мигом скука уползет!
     ‘едина, ах! и наука - добродетели порука.
     Љак бы умной мне прослыть? Њолча черное носить.
     Ќа душе легко и тихо. ‘лава Ѓогу - и портнихе!
     Њолода: цветущий грот. —уть стара: дракон ползет.
     ‘татен, знатен, полон сил: о, когда б моим он был!
     ђечь кратка, бездонна суть - длЯ ослицы скользкий путь!
     „о сих  пор  мужчины  обращались  с  женщинами, как с птицами,  которые
сбились с пути и залетели к ним с каких-то вершин: они принимают их за нечто
в высшей степени тонкое, ранимое, дикое, причудливое, сладкое,  полное души,
- но в  то же времЯ и за нечто, что необходимо держать взаперти, дабы оно не
улетело.
     238
     ‚пасть в ошибку при разрешении основной проблемы  "мужчина  и женщина",
отрицать  здесь  глубочайший  антагонизм и  необходимость  вечно враждебного
напрЯжениЯ,  мечтать  здесь,  может  быть,  о   равноправии,   о   равенстве
воспитаниЯ,  равенстве  притЯзаний и  обЯзанностей -  это  типичный  признак
плоскоумиЯ,  и  мыслителЯ, оказавшегосЯ  плоским  в  этом опасном  пункте  -
плоским  в  инстинкте! -  следует вообще считать подозрительным, более того,
вполне разгаданным, выведенным на чистую воду; вероЯтно, и длЯ всех вопросов
жизни,  к  тому же и  будущей  жизни, он окажетсЯ слишком  "недалеким" и  не
достигнет  никакой  глубины.  Ќапротив, человек,  обладающий  как умственной
глубиной, так  и глубиной вожделений,  а также и той  глубиной благоволениЯ,
котораЯ способна на строгость и жесткость и с лёгкостью бывает смешиваема  с
ними, может думать о женщине всегда только по-восточному: он должен видеть в
женщине  предмет  обладаниЯ,  собственность, которую можно  запирать,  нечто
предназначенное длЯ служениЯ и совершенствующеесЯ в этой сфере - он должен в
данном случае положитьсЯ на  колоссальный разум  Ђзии,  на  превосходство ее
инстинкта,  как  это  некогда сделали греки, эти лучшие наследники и ученики
Ђзии, - которые, как известно, от ѓомера  до Џерикла, вместе  с возрастающей
культурой и  расширением власти,  шаг  за  шагом делались  строже к женщине,
короче, делались более восточными. Ќасколько это было необходимо,  насколько
логично,  насколько  даже по-человечески желательно, - пусть каждый рассудит
об этом про себЯ!
     239
     ‘лабый  пол  никогда  ещё  не пользовалсЯ  таким  уважением со  стороны
мужчин, как  в  наш век,  - это  относитсЯ  к демократическим склонностЯм  и
основным  вкусам  так  же,  как  непочтительность  к  старости,   -  что  же
удивительного, если  тотчас же начинают злоупотреблЯть этим уважением? •отЯт
большего,  научаютсЯ требовать,  находЯт  наконец  эту  дань уважениЯ  почти
оскорбительной, предпочитают домогатьсЯ  прав,  даже вести за  них настоЯщую
борьбу:  словом, женщина  начинает терЯть стыд. Џрибавим тотчас же,  что она
начинает терЯть  и вкус. Ћна разучиваетсЯ боЯтьсЯ мужчины:  но, "разучиваЯсь
боЯтьсЯ", женщина  жертвует своими  наиболее женственными  инстинктами.  —то
женщина осмеливаетсЯ выступать вперёд, когда внушающаЯ страх сторона мужчины
или, говорЯ определённее, когда мужчина в мужчине становитсЯ нежелательным и
не взращиваетсЯ  воспитанием,  это довольно  справедливо,  а также  довольно
понЯтно;  труднее объЯснить себе то, что  именно  благодарЯ этому  - женщина
вырождаетсЯ.  ќто  происходит в наши дни  -  не будем обманывать себЯ на сей
счёт!  ‚сюду, где  только  промышленный дух одержал  победу  над  военным  и
аристократическим духом, женщина стремитсЯ теперь к экономической и правовой
самостоЯтельности  приказчика:  "женщина в  роли  приказчика"  стоит  у врат
новообразующегосЯ общества.  €  в то времЯ как она таким образом завладевает
новыми правами, стремитсЯ к  "господству" и выставлЯет женский "прогресс" на
своих  знамёнах и  флажках, с  ужасающей отчётливостью происходит  обратное:
женщина идёт назад. ‘о времён французской революции влиЯние женщины в …вропе
умалилось в той мере, в какой увеличились  её права и притЯзаниЯ; и "женскаЯ
эмансипациЯ",  поскольку её  желают и  поощрЯют  сами  женщины (а не  только
тупицы  мужского   рода),  служит   таким  образом  замечательным  симптомом
возрастающего  захирениЯ  и  притуплениЯ  наиболее  женственных  инстинктов.
ѓлупость скрываетсЯ в этом движении, почти мужскаЯ глупость, которой  всЯкаЯ
порЯдочнаЯ женщина - а всЯкаЯ такаЯ женщина умна -  должна бы стыдитьсЯ всем
существом своим. “тратить  чутьё к  тому, на какой почве  вернее всего можно
достигнуть  победы;   пренебрегать  присущим  ей  умением  владеть  оружием;
распускатьсЯ  перед  мужчиной до  такой степени, что  дойти, может быть, "до
книги",  между  тем  как  прежде  в  этом отношении соблюдалась дисциплина и
тонкаЯ  лукаваЯ  скромность;  с добродетельной дерзостью  противодействовать
вере  мужчины  в  скрытый в женщине совершенно иной идеал,  в нечто ‚ечно- и
Ќеобходимо-†енственное; настойчивой болтовнёй разубеждать мужчину в том, что
женщину,  как  очень  нежное,  причудливо  дикое  и  часто приЯтное домашнее
животное, следует беречь,  окружать  заботами,  охранЯть, щадить; неуклюже и
раздражённо  выискивать элементы  рабства и крепостничества, заключавшиесЯ и
всё ещё  заключающиесЯ  в положении женщины  при  прежнем общественном строе
(точно  рабство  есть  контраргумент, а не условие  всЯкой  высшей культуры,
всЯкого возвышениЯ  культуры), - что  означает  всё  это, как  не разрушение
женских  инстинктов,  утрату  женственности?  Љонечно, много  есть тупоумных
друзей  и развратителей женщин среди  учёных  ослов  мужского  пола, которые
советуют женщине  отделатьсЯ  таким путём от женственности и  подражать всем
тем  глупостЯм,  какими  болен  европейский  "мужчина",  больна  европейскаЯ
"мужественность",   -   которые  хотели  бы   низвести  женщину  до  "общего
образованиЯ", даже до чтениЯ газет и политиканства. ‚ иных местах хотЯт даже
сделать из женщин свободных мыслителей и  литераторов: как  будто нечестиваЯ
женщина  не представлЯетсЯ  глубокомысленному  и безбожному  мужчине  чем-то
вполне  противным или смешным,  - почти  всюду расстраивают  их  нервы самой
болезненной  и самой опасной из всех родов  музыки  (нашей новейшей немецкой
музыкой) и делают их с каждым днём всё истеричнее и неспособнее к выполнению
своего  первого  и последнего призваниЯ - рожать  здоровых детей. €  вообще,
хотЯт  ещё более "культивировать" и, как говоритсЯ,  сделать сильным "слабый
пол" при  помощи культуры: как  будто  историЯ  не учит  нас убедительнейшим
образом  тому,  что  "культивирование"  человека  и  расслабление  -  именно
расслабление, раздробление, захирение силы воли - всегда  шли об руку  и что
самые могущественные и  влиЯтельные женщины мира (наконец, и мать Ќаполеона)
обЯзаны были  своим могуществом и  превосходством  над мужчинами силе  своей
воли,  а никак не школьным учителЯм! ’о, что внушает  к  женщине уважение, а
довольно часто и страх, - это её натура, котораЯ "натуральнее"  мужской,  её
истаЯ  хищническаЯ,  коварнаЯ  грациЯ,  её когти тигрицы  под перчаткой,  её
наивность  в  эгоизме,  её  не  поддающаЯсЯ  воспитанию внутреннЯЯ  дикость,
непостижимое, необъЯтное, неуловимое в её вожделениЯх и добродетелЯх... —то,
при  всём  страхе,  внушает  сострадание к  этой  опасной и  красивой кошке,
"женщине", -  так это то, что она ЯвлЯетсЯ более страждущей, более уЯзвимой,
более нуждающейсЯ в любви  и более обреченной на разочарованиЯ, чем какое бы
то ни было животное. ‘трах и сострадание: с этими чувствами стоЯл до сих пор
мужчина перед женщиной, всегда уже одной ногой  в трагедии, котораЯ  терзает
его,  в  то  же  времЯ  чаруЯ.  -  Љак?  €  этому должен  настать  конец?  €
расколдовывание женщины  уже началось? € женщина будет  делатьсЯ  постепенно
всё  более  и  более скучной?  Ћ …вропа! …вропа! Њы  знаем  рогатого  зверЯ,
который всегда казалсЯ тебе  особенно притЯгательным, - от которого тебе все
еще грозит опасность! ’воЯ  стараЯ баснЯ  может еще  раз стать "историей", -
еще раз чудовищнаЯ глупость может овладеть тобою и унести тебЯ! € под нею не
скрываетсЯ никакой бог, нет! только "идеЯ", "современнаЯ идеЯ"!..


        Ћ’„…‹ ‚Ћ‘њЊЋ‰:
     ЌЂђЋ„› € Ћ’…—…‘’‚Ђ
     240
     џ   слушал,  снова  в   первый   раз  -  увертюру  ђихарда  ‚агнера   к
Њейстерзингерам: это  роскошное, перегруженное, тЯжелое и позднее искусство,
которое гордитсЯ тем,  что предполагает  еще живыми  два столетиЯ музыки длЯ
своего пониманиЯ, - хвала  и честь немцам, что такаЯ гордость  не ошиблась в
расчете!  Љакие только  соки и силы, какие времена года и климаты не смешаны
здесь!  ќта  музыка прельщает  нас то  чем-то  старинным, то  чем-то чуждым,
терпким и  сверх  меры  юным, в  ней  столько  же  произвольного, сколько  и
помпезно-традиционного, она нередко плутлива, а еще чаще дюжа и груба, - она
дышит огнем и мужеством, и вместе с тем в ней чувствуетсЯ дрЯблаЯ, поблекшаЯ
кожа слишком  поздно созревающих плодов. Ћна струитсЯ широко  и  полно,  - и
вдруг  наступает  мгновение необъЯснимого  замедлениЯ, как бы некий  пробел,
отделЯющий причину от действиЯ;  какой-то  гнет,  заставлЯющий  нас грезить,
почти кошмар, - но вот уже снова растет и  ширитсЯ старый поток наслаждений,
разнообразнейшего  наслаждениЯ, старого  и нового счастьЯ,  с  очень сильной
примесью собственного счастьЯ  художника,  которого  он не хочет скрывать, с
примесью  его  удивленного счастливого сознаниЯ мастерства, проЯвлЯющегосЯ в
употребленных им здесь  новых средствах,  новоприобретенных, неиспробованных
художественных средствах, - вот что он, по-видимому, хочет разгласить нам. ‚
общем, в  этой музыке нет красоты, нет  юга,  в ней не чувствуетсЯ ни  южной
прозрачной Ясности небес, ни грации,  ни танца, почти никакой воли к логике;
есть даже  некотораЯ неуклюжесть, котораЯ еще подчеркиваетсЯ, точно художник
хотел  сказать  нам:  "это входило в  мои  намерениЯ";  какое-то  громоздкое
одеЯние, что-то своенравно варварское и  торжественное, какаЯ-то рЯбь ученых
и почтенных драгоценностей и кружев; нечто немецкое в лучшем и худшем смысле
слова, нечто на немецкий  лад  разнообразное, бесформенное  и неисчерпаемое;
известнаЯ немецкаЯ мощь  и полнота души,  котораЯ  не  боитсЯ прЯтатьсЯ  под
raffinements  упадка, -  котораЯ,  быть может, только там и  чувствует  себЯ
прекрасно;  чистый,   истый  признак  немецкой  души,  одновременно  юной  и
устарелой,  перезрелой и  переполненной еще будущностью.  Њузыка  этого рода
лучше всего  выражает то,  что  Я думаю о немцах:  они люди позавчерашнего и
послезавтрашнего днЯ, - у них еще нет сегоднЯшнего днЯ.
     241
     €  у нас, "добрых  европейцев",  бывают часы,  когда мы  позволЯем себе
лихую  патриотщину и снова бултыхаемсЯ в  волны  старой любви  и узости  - Я
только   что   привел  тому   пример,   -   часы   национального   волнениЯ,
патриотического  нуда  и всЯкого иного допотопного  преизбытка  чувств.  “мы
более  неповоротливые,  нежели  мы,  могут  справитьсЯ  с  тем,  что  у  нас
ограничиваетсЯ  часами  и разыгрываетсЯ в несколько  часов,  только в  более
продолжительные  промежутки   времени,   одни   в   полгода,  другие  в  пол
человеческой жизни, смотрЯ по быстроте и силе, с которой они переваривают  и
совершают свой  "обмен  веществ".  „а, Я  мог  бы представить  себе  тупые и
инертные  расы, которым  даже и  в  нашей расторопной …вропе понадобилось бы
полвека,  чтобы  превозмочь  такие  атавистические  припадки  патриотщины  и
привЯзанности к  клочку земли и снова вернутьсЯ к разуму, Я хочу сказать,  к
"доброму европеизму". €  вот,  покуда  Я  распространЯюсь  на  тему  об этой
возможности,  мне  приводитсЯ   случайно  подслушать  разговор  двух  старых
"патриотов":  оба  они, очевидно, были туговаты  на  ухо,  а потому говорили
очень громко. "Љто думает и знает о философии столько же,  сколько мужик или
член студенческой  корпорации, - сказал один из них,  - тот еще невинен.  Ќо
что теперь  в  этом!  ’еперь  век  масс:  они ползают  на брюхе  перед  всем
массовым. € то же самое  in policitis. ѓосударственный муж, который построит
им новую вавилонскую  башню,  создаст какое-нибудь  чудовищно могущественное
государство, называетсЯ у них "великим"  - какаЯ польза в том, что мы, более
осторожные и сдержанные, пока еще не отступаемсЯ  от  старой веры в то,  что
только  великаЯ  мысль   сообщает  величие  делам  и   вещам.  Џоложим,  что
какой-нибудь государственный человек доведет свой народ до такого положениЯ,
что  ему  придетсЯ  с  этих  пор вести "великую  политику", к  чему он плохо
приноровлен и подготовлен от природы: так что он будет вынужден пожертвовать
в угоду новой сомнительной посредственности  своими  старыми и  несомненными
добродетелЯми, - положим, что  какой-нибудь государственный человек  обречет
свой народ на "рассуждениЯ о политике" вообще,  между тем как этот  народ до
сих пор мог делать нечто лучшее, мог думать о чем-нибудь лучшем и сохранил в
глубине своей души предусмотрительное  отвращение  к беспокойству, пустоте и
шумной  бранчливости народов, действительно любЯщих рассуждать о политике, -
положим,  что такой государственный  человек  разожжет  заснувшие  страсти и
вожделениЯ  своего народа,  представит  ему его  прежнюю  робость  и желание
оставатьсЯ в стороне неким  позорным пЯтном, вменит ему в вину его  любовь к
иноземному и  тайное стремление к бесконечному, обесценит в его глазах самые
сердечные его  склонности, вывернет  наизнанку  его совесть,  сузит его  ум,
сделает  его  вкус "национальным"  -  как!  разве  государственный  человек,
который  проделал бы  все это, деЯниЯ  которого  его  народ принужден был бы
искупать в течение всего своего будущего, если у него есть будущее, -  разве
такой государственный человек велик!" - "Ѓез сомнениЯ! - ответил ему с жаром
другой старый патриот. - €наче он не мог бы этого сделать! Њожет  быть, было
безумно желать чего-либо подобного? Ќо может быть,  все великое было вначале
только безумием!" - "‡лоупотребление словами! - воскликнул его собеседник. -
Ћн  силен!  силен!  силен  и  безумен!  Ќо  не  велик!"  -  ‘тарики  заметно
разгорЯчились, выкрикиваЯ таким образом в лицо друг другу свои истины; Я же,
чувствуЯ себЯ  счастливым, что стою по  ту  сторону всего этого, размышлЯл о
том, скоро ли  над сильным будет еще  более сильный  господин, и  о том, что
умственное  опошление  одного  народа   уравниваетсЯ  тем,  что  ум  другого
становитсЯ глубже. -
     242
     Џусть  называют то, в чем нынче ищут  отличительную  черту  европейцев,
"цивилизацией", или  "гуманизацией",  или  "прогрессом"; пусть называют  это
просто,  без похвалы и  порицаниЯ,  политической формулой  - демократическое
движение  …вропы: за всеми моральными  и политическими  рампами,  на которые
указывают  эти  формулы,  совершаетсЯ  чудовищный  физиологический  процесс,
развивающийсЯ все более  и более, - процесс взаимоуподоблениЯ европейцев, их
возрастающее  освобождение  от   условий,  среди  которых   возникают  расы,
свЯзанные климатом и  сословиЯми, их увеличивающаЯсЯ независимость от всЯкой
определенной  среды,  котораЯ  в   течение  целых  столетий  с   одинаковыми
требованиЯми стремитсЯ запечатлетьсЯ в душе и плоти  человека, - стало быть,
совершаетсЯ медленное возникновение по существу своему сверх-национального и
кочевого   вида   человека,    отличительной    чертой    которого,   говорЯ
физиологически,  ЯвлЯетсЯ  maximum  искусства и  силы  приспособлениЯ.  ќтот
процесс  становЯщегосЯ  европейца,  который  может  быть  замедлен  в  темпе
сильными рецидивами, но, возможно, как раз благодарЯ этому выигрывает в силе
и глубине и  растет -  сюда относитсЯ все  еще  свирепствующаЯ  ныне  бурЯ и
натиск  "национального  чувства",  а  также  и возникающий  на наших  глазах
анархизм: этот  процесс, по всей  вероЯтности, ведет к таким результатам, на
которые меньше  всего  рассчитывают  его  наивные поборники  и  панегиристы,
апостолы "современных идей". ’е же самые новые условиЯ, под влиЯнием которых
в общем  совершаетсЯ уравнение людей  и приведение их к посредственности, т.
е. возникновение полезного,  трудолюбивого, на  многое  пригодного и ловкого
стадного животного  "человек", в высшей степени  благоприЯтствуют  поЯвлению
исключительных людей,  обладающих опаснейшими и обаЯтельнейшими  качествами.
Њежду тем как упомЯнутаЯ сила  приспособлениЯ, постоЯнно пробуЯ всё новые  и
новые  условиЯ и начинаЯ  с каждым поколением, почти  с каждым  десЯтилетием
новую работу, делает совершенно невозможной  мощность  типа; между  тем  как
такие  будущие  европейцы,  по  всей  вероЯтности,  будут производить  общее
впечатление  разношерстной  толпы болтливых, бедных  волею  и пригодных  длЯ
самых разнообразных целей работников, нуждающихсЯ  в господине и повелителе,
как  в хлебе  насущном;  между тем  как, стало  быть, демократизациЯ