  мы думаем не то,
что надо.
     Ќародам никогда не следует ленитьсЯ обучать своих новых молодых граждан
уверенно    искусствовать    словом,    что   составлЯет   род   особенного,
знаменательного,  умственного  колдовства,  виртуозного свЯщеннодействиЯ,  и
столь теперь  необходимо  длЯ всеобщего, взаимного,  неотразимого обольщениЯ
человеков.
     Ђ вот еще декаденты,  "формалисты",  растлители жизни  - Я  никогда  не
боЯлсЯ  их,  пускай  даже  со  всеми их  обычными  извержениЯми изощренного,
массированного  кощунства;  гнезда  их всегда  на  ураганах,  на совершенных
ураганах, ну  они-то, может,  и внесут в мир  десЯток  сладких,  взрывчатых,
возмутительных зарЯдов (из строгих своих, известных, добросовестных потемок,
из  ожесточенных,  глубоких, умственных мавзолеев),  те, впрочем, похлопают,
похлопают и иссЯкнут, не более, чем петарды или шутихи.
     ‚ысшее благо народам всегда доставлЯют их враги, безусловные враги, ибо
только они поддерживают  дух народов  готовым и ко всем вечным ополчениЯм, а
также и к любым  беспрекословным, незамедлительным, самоотверженным походам.
Ѓесприютность -  суть  высшее  из развлечений  человечьей  души, единственно
опаленной  царственной искрой мгновенно вспыхнувшей, бесполезной и тЯгостной
духовности в ней...
     Њы  не приходим  в мир  с убеждениЯми или  с  потребностью их;  но  они
образуютсЯ сами собой  из нашего опыта, или привносЯтсЯ из окружениЯ нашего,
подобно ненужному природному мусору ветром, или не образуютсЯ вовсе, что еще
более,  несомненно,  к  лучшему. €з  всех невероЯтных досужих  умственностей
убеждениЯ  -  есть самые бесплодные и бесполезные, и это впредь  должно быть
всегда  хорошо  известным  народам. Ђ  каждое из них это все есть отдельнаЯ,
испещреннаЯ густо страница нашей известной неисчислимой всенародной идиотии.
     (џ  и  потом  еще,  ‹ука,  говорил  что-то,  многое  из  которого   мне
вспоминаетсЯ теперь отдельными тезисами, довольно разрозненными и не дающими
представлениЯ о  свЯзном движении моей хотЯ  и  поспешной, но  взвешенной  и
строгоразмеренной, неуклончивой, утонченной мысли.)
     ... посреди всего благонравного кошачьего стада март  - есть, известно,
особеннаЯ  пора, и  более  всего  ему  приноситсЯ претензий по части  ущерба
общественной  морали;  и Я не спорю здесь с  устоЯвшимсЯ мнением,  Я признаю
справедливость  его,  и,  следовательно,  Я  не   всЯкие  в  жизни  суждениЯ
опровергаю,  хотЯ  некоторые,   может  быть,  и   мечтали  менЯ  представить
ниспровергателем основ. €ногда  оказываютсЯ сходные  направлениЯ как  в мире
животном,   так  и  в  небезызвестном  нам  волнующем   человеческом   мире,
сопоставление  которых  позволЯет вернее и пристальнее судить  о  каждом  из
тех...
     ...  все  потомство  должно  происходить  от скота,  ибо, если  кое-где
заведетсЯ вдруг  чрезмерно совершенства  в мире,  так длЯ чего же тогда быть
там  вообще  эволюции?! ‘овершенно не длЯ чего. ‘тремление еще - пожалуйста,
пускай оно будет, но  готового  много не  надо. ’ак  вот  и тепловые машины,
известно, не особенно-то сами работают в тепле...
     ... нам хорошо известны радость  ребенка, открывшего длЯ себЯ несколько
новых    "умных"    слов    и   счастливо   перебирающего   их   по   своему
неглубокомысленному детскому произволу, и  благонамереннаЯ  строгость  отца,
который -  пусть даже  самый посредственный  из  всех, самый  равнодушный  -
осуществлЯет все же над тем обучение его свЯзи с миром, иногда даже с самыми
зловредными сторонами  мира. –ель всЯкого отцовства  - презрение, и  никакие
благодарности чад не должны отвращать нас от таковой.
     ... все мифы  должны быть теперь хотЯ бы хорошо сделанными, если уж они
пока  еще  -  несомненное  и  неизбежное,  необходимое благо  народам.  Ђ их
сплетение   и   взаимодействие  -  оно  совершенно  составлЯет  и  все  наше
единственное  знание   о  жизни,  и  им  самим   -  каждому  назначено  свое
существование, свое затмение и своЯ слава...
     ... немного, разумеетсЯ, имеют значениЯ различиЯ  между  людьми. ‚ силу
своеобразиЯ  восприЯтиЯ  Я  ценю  только  вечное,  в  земле   же,  известно,
заносчивый неотличим от мЯгкотелого или кающегосЯ...
     ... подобно всЯким натурам,  до некоторой степени  мечтательным, он жил
двойственной  жизнью; отдаленный  неЯсный  вымысел длЯ него  иногда  заменЯл
реальность, свЯзь  же  с  реальностью  у него держалась на  остатке душевных
возможностей  его, и  осуществлЯл  он ее скверно и порой с неохотой.  ќто бы
состоЯние  угрожало в  нем  развитьсЯ до уровнЯ  небывалой,  неестественной,
мертвЯщей  отстраненности,  если  бы  не  некоторые  событиЯ,  так  сказать,
значительно надвинувшие на него реальность и подавившие и вытеснившие прежде
им  владевшие мечтаниЯ...  (Я и сам не помню, о ком это Я говорил последнее;
может быть, о вас, ‹ука, хотЯ вы и совершенно не похожи на обрисованный мною
образ) ...
     ... известно, что из семЯн безвериЯ произрастают только древеса скорби.
ќто очень плодовитые, необходимые древеса...
     - —естное слово, - вдруг говорит один из сидЯщих передо мною субъектов,
угрюмо не поднимаЯ глаз на менЯ и прерываЯ совершенно на полуслове мои речи,
- честное слово, он,  кажетсЯ, серьезно добиваетсЯ,  чтобы мы теперь сердито
прицыкнули на него.
     џ  замолчал. € совершенно в ту же минуту Я видел, как посреди всех этих
бестелесных  существ, столпившихсЯ  здесь  равнодушно под сводами эргастула,
пробираетсЯ еще какой-то незначительный субъект, видимостью своей - типичный
кондуктор, к каким  мы  некогда  прежде привыкли  в транспорте, и  возвещает
направо-налево, размахиваЯ  вдобавок  над головой трескучим колокольчиком на
длинной ручке: "Џлощадь €удейского ’оржества. Џлощадь €удейского ’оржества".
     -  ќ-э, да  это никак  он остановки объЯвлЯет, - думаю Я. - €ли, точнее
будет сказать: то место, мимо которого мы теперь проезжаем.
     Ћн прошел  близко  мимо  менЯ и мне  сказал  тоже:  "Џлощадь €удейского
’оржества". џ внимательно посмотрел на него...
     . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
     („алее записи о происходЯщем со мною в эргастуле неожиданно обрываютсЯ;
должно быть, просто перепутались страницы. Ђ мне  теперь моими  трЯсущимисЯ,
ослабевшими  пальцами  никак  не  разобрать  их,  не  разложить  по  степени
значимости.)

     <b>Ћтдельные примечаниЯ,  наброски, образы и план к биографии (необходимой
длЯ "Љомедии"), добросовестно выведенной от весьма далеких предков.</b>

     <b>  *</b>...<b>*</b>пользоватьсЯ счастливой  свободностью нашего головокружительного
Языка   в  произвольном   переставлении  слов  длЯ  особенного  ритмического
завораживаниЯ,  длЯ  изготовлениЯ  невиданных  легких  дуновений  чуда,  длЯ
камуфлированиЯ  желательного  народу, вдохновенного, неутомительного обмана,
всего неизменно  свершающегосЯ  под пагубным неискоренимым  покровительством
души, и пр., и пр.
     <b>*</b>...<b>*</b>  высокий разум в сладостном поэтическом  оперении (выражении) это
есть непревзойденнаЯ ценность мира!..
     <b>*</b>...<b>*</b> сады, вертепы и горнила...
     <b>*</b>...<b>*</b> комнаты (отделениЯ) скорби...
     <b>*</b>...<b>*</b> победители и творцы...
     <b>*</b>...<b>*</b> противопоставлениЯ и общности...
     <b>*</b>...<b>*</b> законодательства и разложениЯ...
     <b>*</b>...<b>*</b> сполна...
     <b>*</b>...<b>*</b> загноившиесЯ свЯзи; всеобщее обращение взаимной порчи...
     <b> *</b>...<b>*</b> стремление индивидуума ко всем  разновидностЯм счастьЯ,  ну хотЯ
бы  к  таковым материального  свойства,  или  к  добросовестному  впитыванию
духовных благостей цивилизации, или даже еще самопожертвованное, светоносное
одухотворение бытиЯ средствами полного освобождениЯ и обескорыстливаниЯ воли
- это  все производитсЯ длЯ усугублениЯ очевидной  безобразности  жизни, длЯ
проЯснениЯ самой общей, безусловной неприемлемости ее человеку...
     <b>*</b>...<b>*</b> новобрачные -  рекруты будущей скорби, ими-то усердно пополнЯетсЯ
весь  обширный  легион неизбежного  последующего  страданиЯ и  всевозможного
прочего  неустройства мира. Ѓыло бы странно, если  это  все начиналось не  с
обольщениЯ себЯ самого...
     <b>*</b>...<b>*</b> умные народы  более всего содержат  логику на службе абсурду; они
не гонЯют ее туда  или сюда, как собаку. Ђ длЯ самой прославленной их логики
у них даже отведены  особенные пути. € к лучшему. € вовсе даже  и не следует
иного нисколько...
     <b>*</b>...<b>*</b>  самосокрушение всех  устоЯвшихсЯ  миров - суть  самаЯ  лучшаЯ  и
сладостнаЯ  потеха  из  всех,  едва  только  возможных длЯ  всЯкого  мирного
созерцаниЯ.  ‚о всем бессмысленном и необъЯснимом Я  уже привычно усматриваю
высшую пользу и своеобразие...

     ‚се это, конечно, слишком бесцветно в моих предварительных набросках, в
моих  скромных  потусторонних   очерках,  в  этом  безусловном  вдохновенном
неспешном   эпистолЯрном  ученом   cantabile;  в  окончательном   же  тексте
завершенной "Ѓожественной комедии" все будет, разумеетсЯ,  и многокрасочнее,
и  свежее,  и непогрешимее, и  гуще,  и  несуетнее (образ трамваЯ развить до
такого  совершенного  качества,  что доподлинно  отобразилось, как  все  это
происходит на самом  деле в здешнем устройстве!), и Я даже иногда  опасаюсь,
что мне, может быть, и не хватит Языка. Њожет быть, даже и  нечто  новое мне
следует изобрести длЯ выражениЯ. Љакую-нибудь особенную, сверхъестественную,
небывалую жестикулЯцию души.

     <b>Џлан к биографии героЯ, составленной им в  целЯх проЯснениЯ его будущей
"Ѓожественной комедии" (из 7-и пунктов)</b>

     1. ‘омнение в том,  что  человек произошел  от  обезьЯны как от  весьма
недостойного предка. Џоиски ответа на вопрос:  от кого же произошел человек?
€ происхождение мое  вопреки всей заурЯдности того  отдаленного  пращурского
стада  от   существа  не   в   пример  значительнее  окружающих  сонмов  его
незапоминающихсЯ современников.
     2.  Џредопределенность  необходимости  моего рождениЯ. Ѓеглое обозрение
моего  славного  густолиственного  генеалогического   древа.  Џророчества  и
изречениЯ, сопутствующие моменту моего поЯвлениЯ на свет. ’ихаЯ радость моих
достойных,  блаженной памЯти  сердобольных  родителей, на склоне годов своих
также осененных славой их именитого отпрыска.
     3. •ождение мое в коротких штанишках,  иных  детских  одеждах и  прочих
всех причиндалах  младенчества.  Ћбучение грамоте, и проЯвленные  уже  в эту
счастливую  пору  недетские способности  к  систематизации,  классификации и
углубленному познанию окружающего.
     4.   Џервые   вольные   шаги   жизни   моей  посреди   всех   миллионов
неизобретательных  обывателей,  которые помимо иных несделанных ими открытий
не приходЯт даже к осознанию бесполезности  себЯ и мира. ѓоды  учениЯ и годы
странствий,  которые  иногда причудливо  перепутывались в  моей  жизни,  что
немало,  разумеетсЯ,  затемнЯет  исследованиЯ  моего  пути.   ћность.  ѓрезы
презрениЯ. Ќекоторые мои метафорические "хождениЯ  в народ" и "выхождениЯ из
народа", отрешение от всего  плотского, аскетизациЯ  воли.  ‘тойкость  перед
искушениЯми - отвлекающими маневрами существованиЯ.
     5. ђуководительство в Ђкадемии,  и  значительные мои научные  открытиЯ,
уже и  теперь  прогремевшие  славой  и более  еще,  разумеетсЯ,  прогремЯщие
впоследствии.  Ћсобенности  практической  философии моей,  и  парадоксальные
выводы, непосредственно следующие из нее  (Я  еще только не верю  ни в какие
истории с продолжениЯми; и все,  что не происходит сразу,  не происходит уже
никогда).  ‘оотношение деЯтельности и  философии  (все, что свЯзано с именем
моим и окружением, с движениЯми моими и мыслЯми -  это все новое, особенное,
неизученное   пока   человеческое   состоЯние,    заключающеесЯ   в   некоей
подстрекательской,    сверхъестественной,    противоречивой,     разлагающей
духовности   -  поучительный  и  нежелательный,  и  невозможный  пример  длЯ
подражаниЯ человекам).
     6.   ЌоваЯ   ипостась,    изрЯдно   взбрызнутаЯ   моими   значительными
благодеЯниЯми миру. ‘екретнаЯ, неизвестнаЯ  должность, котораЯ не может быть
никак разглашаема даже  перед лицом потустороннего бытиЯ. ђевность к службе.
‘амоотверженность.  ‚раги  (умственные  богомазы, свЯтоши,  стервецы -  все,
воровато   сбирающие  невольные,   несеЯнные  урожаи   моего   обоснованного
негодованиЯ, которое  светило есть мое лучезарное  в  потемках ничтожности и
суемыс<b>*</b>...<b>*</b> <i>‡ачеркнуто - пок. „</i>.). ‡акат и склон жизни, отмеченные печатью и
особенной  теперь, непритЯзательной  мудрости.  ‚ысокое  напрЯжение  воли  и
смерть,  котораЯ  даже  и  сейчас  составлЯет  по-прежнему  длЯ  менЯ  некий
неразгаданный, неведомый дуализм. (€  Я  теперь думаю, что, может быть, тоже
тогда смерть моЯ и произошла еще в нескольких  других  местах, где нисколько
мне недостаточно  придавали  значениЯ  всегда  люди.  Ќедальновидные народы,
проживающие еще в своем обычном, облегченном режиме пустоты и бесскорбиЯ.)
     7.  Џотустороннее существование  (непосредственно составлЯющее  предмет
моей  "Ѓожественной  комедии").  Ќеотчетливость   воспринимаемого.  Љоридор.
„вижение. ќргастул  (с неискоренимой и прижившейсЯ здесь повременной оплатой
всЯкого   предыдущего   существованиЯ).   Џытливое   сознание  необходимости
постижениЯ  всех  его  непривычных  свойств.  ‘корбное  сообщение  со  всем,
окружающим  менЯ.   €деЯ  "Љомедии".  ‚оплощение  "Љомедии".  Ќеоконченность
записей по причине продолжающегосЯ познаниЯ.
     . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
     <b>*</b>...<b>*</b> он  же нисколько не  обратил вниманиЯ  на  менЯ.  —естное  слово,
наверное,  пренебрежение  -  есть  лучший  закон  сообщничества между  всеми
равнодушными  народами,  а  также  и  совершенно  между  всЯкими  отдельными
разумными  тварЯми,  в  первую  очередь,  -  это  справедливо,  и оно служит
необходимым противоречием во всех бытующих привычных иллюзиЯх людских и даже
препЯтствием самой  возможности образованиЯ их.  ‚ самом деле,  думаю Я, длЯ
хорошей критики по меньшей мере необходима хоть ненависть к предмету; а уж с
любЯщего-то точно бесполезно спрашивать справедливого диагноза.
     џ теперь  гораздо более  и верно знаю о  здешнем изощренном устройстве;
название всему здесь  - эргастул, это  известно; законы  здешнего устройства
мне   открываютсЯ   теперь   во   всей   их   незамысловатой,   ненадуманой,
обезоруживающей  логичности,  и  мне  даже  не  понЯтно,  как бы это  их  не
применить теперь же и во всех возможных прочих существующих мирах.
     џ еще  пытаюсь узнать теперь самоназвание  всех здешних обитателей (длЯ
некоторой, знаете ли, в своем роде, потусторонней  необъЯснимой этнографии),
но это, не скрою от вас, мне пока самостоЯтельно не удаетсЯ вполне.
     Њы  теперь все еще,  безусловно, едем, совершенно безостановочно  едем,
движение наше как будто нисколько не  изменило своего безудержного свойства.
Њы бы,  наверное, еще куда-нибудь  позже и  приехали,  если  бы только здесь
вообще  было  хоть  какое-то  течение  времени.  ќто  тоже один  из  законов
устройства.
     ‡десь совершенно  нет  времени,  Я  теперь несомненно  убедилсЯ в этом.
‡десь  было,  есть  и будет - это  все  одно  и  то  же времЯ, а  вот бедные
англичане, например; им зачем-то понадобилось более десЯтка  времен, а здесь
всего обходЯтсЯ  одним. € когда сюда  попадает какой-нибудь англичанин  (тем
более, если  разговорчивый),  его  потерЯ  особенно ощутима.  €  дело здесь,
разумеетсЯ, не в грамматических формах.
     Ћднажды  сюда попал один англичанин и стал,  знаете,  сразу размахивать
руками  и так  потешно  увлечено лопотать, пришлепываЯ  губами  и неспокойно
озираЯсь:  "I was... I was..." Ђ  на него тоже  руками замахали: нет-нет, не
was, не was, а am, а am, am нужно говорить. Ђ он все: "I was... I was..." €,
кто знает, чем бы это все  закончилось длЯ бедного,  незадачливого иноземца,
если бы не  мое человеколюбивое, добродушное заступничество. џ объЯснил, что
тот, должно быть, просто хочет рассказать о своих прежних достоинствах.
     Њесто это длЯ менЯ - скверный  эргастул - есть одновременно и мои новые
неразгаданные  Џалестины,  неизвестнаЯ  землЯ,   область  неведениЯ;  каждый
ничтожный  уголок  здешнего  устройства  взывает  о  моем  последующем  моем
познании его. € вот еще Я теперь знаю, что нынешний эргастул,  который  есть
мое  настоЯщее   вечное  прибежище,   в   одном  месте  (довольно  укромном)
соединЯетсЯ с подвалами Ђкадемии, и Я даже думаю впоследствии или немедленно
сходить  туда,  проверить  самому.  ‚от   то-то  будет  странное,  полезное,
многознаменательное сообщение...
     џ   здесь   встретил   одного   своего  старого   знакомого,   умершего
давным-давно, еще когда Я руководил Ђкадемией, начинал только руководить. џ,
в  общем так  и  предполагал  прежде,  что  мне  и на  том  свете не удастсЯ
отделатьсЯ от нашей тихой казенной своры. ђостом  он совершенный  коротышка,
такой, что  никак его нельзЯ было  тогда  принимать всерьез, мне,  наверное,
будет  по поЯс,  хотЯ  Я  и довольно высок. Ћн  тогда работал конструктором,
обыкновенным техническим конструктором, а мы тогда предложили ему  перейти в
конструкторы образа правильной мысли.  Ћн тогда,  конечно, не мог отказатьсЯ
по причине  нашей настойчивости. Ћн только еще иногда признавалсЯ, что никак
не может  убедить  никого  в истинности всех своих пожизненных  объЯснений в
презрении к добру. „а, а  все его чревовещаниЯ, они точно были всегда весьма
убедительны в мире. Ђ мы тогда  думали:  это неважно, что он ростом короток,
был бы он умом длинен. € так  оно, в  общем, и оказалось. € этот конструктор
менЯ теперь совершенно провожает повсюду..."
     . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
     Љогда   ‹ука   дочитывал   последнюю  страницу  объемистого  „еканового
посланиЯ, машина уже подъехала к дому  молодого человека и, развернувшись во
дворе,  стала с погашенными  фарами  возле приметного  помпезного  парадного
‹уки, и  тот от  полноты  и  противоречивости впечатлений долго  еще сидел в
машине, раздумываЯ и, кажетсЯ, не замечаЯ даже своего дома.
     -  Ќаверное, Я должен посвЯтить себЯ  вымыванию всЯкого зла из жизни, -
думал ‹ука, неторопливо  поднимаЯсь по лестнице, - которого  в  ней, как мне
теперь представлЯетсЯ, так много, как еще, наверное, только песка в пустыне,
и,  может  быть, даже  и  образованию целостной  практической  философии  на
основании этого частного  стремлениЯ. Њне кажетсЯ, именно в этом заключаетсЯ
потаенный смысл всех глубокомысленных заповедей покойного „екана. Ђ  вот еще
жертвенность; она залегает таможнею от зла на полдороге к справедливости и к
добру,  и  именно  ею  проверЯетсЯ  достоверность стремлений человеческих...
†ертвенность и самоотречение...
     -  Њир мой простой и  малоподвижный, - думал еще ‹ука, - и, может быть,
если бы еще и поменьше всЯких разноречивых внешних вторжений, то еще вовсе и
не строгий,  и  не самолюбивый, и торжественный, и благостный,  и  скупой...
‚се, что ни есть у человека... что-то должно быть  и другое еще у него также
- иные увлечениЯ и иной мир. Ќадо мне только, наверное, заново учитьсЯ жизни
взамен позабытого и неузнанного, подходЯ с  доброжелательной, непринужденной
ревизией  ко   всЯкому   из   стремлений  человеческих.  Љо   всЯкому  опыту
деЯтельности и ума.
     ‹ука был довольно равнодушен ко всем внешним проЯвлениЯм почтительности
и  покорности,  и  даже  не  потребовал  себе  камилавки (особенной почетной
шапочки), хотЯ и имел на нее право по причине своей высокой должности. Ќо ее
однажды сами  принесли ‹уке  на дом,  и тогда  уж  ему  поневоле приходилось
изредка надевать ее в иных особенно торжественных случаЯх.
     Ђ  вообще же в последнее времЯ даже  внешность ‹уки весьма изменилась в
самом выгодном смысле;  он  стал выделЯтьсЯ повсюду, в каком бы ни находилсЯ
тогда окружении, своей  зрелой мужской духовной примечательной  красотой,  а
когда был  в  своем новом черном дорогом пальто, сшитом одним  очень опытным
вдохновенным   пожилым   мастером,   и   следовал,   например,   куда-нибудь
сопровождаемый,  допустим, иными академиками, то и тогда сразу  бросалось  в
глаза   нечто  его   выделЯющее  среди   них  особенное,   представительное,
значительное, возвышенное.
     Ћднажды  ‹ука   сидел  в  президиуме  на  одной   весьма   немаловажной
конференции  (на  которой  были  даже  представители  других  народов),  его
чрезвычайно интересовали речи всех выступающих, всех  отменно многословных и
красноречивых,  но  сидевший  у молодого человека  за  спиной академик Ћстап
некоторыми своими объЯснениЯми не давал  вполне сосредоточитьсЯ ‹уке на всех
выступлениЯх ораторов.
     - “важаемый  ‹ука, - шептал академик Ћстап, наклонившись к ‹уке и почти
прижимаЯсь  лицом  к  уху молодого человека, - честное  слово,  какие иногда
трудности приходитсЯ преодолевать, какое иногда  непонимание ожидает всЯкого
деЯтельного человека на его благожелательном пути.
     -  ‚ы  знаете,-  продолжал   академик,  -  недавно  Я   поздно  вечером
возвращалсЯ домой,  почти ночью (Я часто,  увлеченный работой, засиживаюсь в
Ђкадемии допоздна), и  в  одном совершенно неосвещенном и глухом переулке ко
мне подходЯт четверо молодых людей, все такие высокие, решительные и хмурые,
и говорЯт очень уверенным тоном, давайте, мол, отойдем в сторону, нам надо с
вами поговорить. Ђ Я им возражаю: зачем же  отходить в сторону,  когда здесь
везде одинаково темно и пустынно, что там, что тут - никакого различиЯ. Ќет,
говорЯт,  давайте  все  равно отойдем  в сторону, мы  хотим с вами не  здесь
побеседовать. Ќу, мы отошли в сторону. Џризнаюсь  вам, мне было в тот момент
немножко  жутковато  по  причине  позднего  времени  и   решительности  моих
собеседников. € недобродетельной, противочеловеческой их живости.
     Ќас вот здесь, говорЯт мне  молодые  люди, сейчас четверо, а поблизости
тут в подворотне еще двадцать, а на самом  деле так и того больше, и мы даже
сами не знаем точно, сколько нас на самом деле таких, как мы.
     ‚ы,  наверное,  хотите поговорить  со  мной, возражаю Я им,  потому что
знаете, кто  Я такой, знаете, что менЯ зовут Ћстапом, что  Я очень известный
академик и что Я всегда рад поговорить со  всеми,  в особенности, с молодыми
людьми, пускай  даже  и  в  иное неурочное времЯ;  длЯ хорошего разговора  и
всЯкое времЯ хорошо.
     "Њы теперь непременно хотим знать обо всем абсолютную правду, - говорил
мне  один  из  молодых  людей,  который  мне  сразу  же  показалсЯ  наиболее
рассудительным из всех,  - хотЯ ее,  наверное, и совершенно не существует на
свете, а то, что  так  называетсЯ, в некотором  смысле,  подобно  океанскому
айсбергу: при незначительной видимой  части правдоподобиЯ тут же неизмеримые
укромные многотонные массивы лжи".
     Ќо,  как   это  нередко  бывает,   рассудительность  одного   никак  не
удовлетворЯла  и  даже раздражала его  нетерпеливых  товарищей. "€ли,  может
быть,  вы хотите,  чтобы мы сейчас позвали  остальных двадцать?! - выкрикнул
другой  молодой  человек,  понемногу  оттеснЯЯ менЯ руками  к  стене  близко
стоЯвшего  дома. -  Њожет  быть,  хотите?!  Ќам  ведь  теперь  только  стоит
свистнуть!.."
     "Ђх, вам надоели нытики! - воскликнул  еще один, самый молодой из всех,
и мне тогда даже неприЯтно показалось, что он сейчас менЯ ударит по щеке.  -
Ќытики,  говорите,  мол,  вам  надоели!..  Ќу  так  не  угодно  ли  получить
скептика?!"
     "…сли бы вы только немного обнаружили вниманиЯ к моим словам, - говорил
Я,  невольно   поднимаЯ  руки  к   лицу  под   натиском   моих  ожесточенных
собеседников, - Я, знаете, хотел бы вас предостеречь искренне от чрезмерного
увлечениЯ заграницей. ’ам  все даже  не просто обман, как Я считал раньше, а
они даже  направлЯют  на  него  всю  изобретательность  своих  выразительных
средств (хотЯ мы бы, конечно, никогда не стали бы разделЯть  их восторгов по
поводу  некоторых  сомнительных ценностей морали).  Ћни все  там  совершенно
желают нам зла, да  еще, знаете, с постыдной перед миром  одержимостью.  Ћни
рассуждают: давайте мы  побольше  произведем  теперь обмана и  зла; дескать,
пускай им специально будет похуже. Њне часто приходилось за границей слышать
выступлениЯ   в   таком   духе.   ‚   духе,  можно   сказать,   рассчитанной
справедливости; так, как они ее понимают.  Џускай,  мол,  их процветание (то
есть -  наше)  хоть  немного  пожухнет.  Ћни бы там мечтали повсюду насадить
самооплевывание по  миру в качестве необходимейшей нормы патриотизма.  “ них
там, по рассуждению, все абсурдное возможно, и все возможное абсурдно. „а, а
еще точно у них  там совестью  кичатсЯ все самые бесчестные и бесчеловечные,
которые   все,   буквально,   есть   действительное   оскорбление   простому
человеческому званию. € они даже сами иногда признают,  что длЯ них братство
даже хуже всегда  их отчуждениЯ. Ќе можем же  мы теперь возражать  против их
откровенных признаний, даже если и справедливо отказываем им в правоте..."
     ‚ы  знаете,  уважаемый  ‹ука,  один  из  этих  четверых  был,  кажетсЯ,
глухонемой и, наверное, не умел понимать по губам, и он все дергал за рукава
своих  товарищей и вопросительно размахивал руками, просЯ тех объЯснить ему,
что  Я сказал. €  Я тогда снова медленно  стал специально  повторЯть ему мои
слова.
     "Џускай правдолюбие, - снова говорил тот рассудительный, - будет только
душевное  свойство,  на  котором  сойдутсЯ  массы.  Њожет  быть,   даже  без
результата, но  с одним только хорошим стремлением. ќтого даже и достаточно,
если в качестве первого шага.  Џускай  не требуют большего. Џускай не питают
надежд".
     "„а-да, мы знаем наизусть все ваши рассуждениЯ, - возбужденно извиваЯсь
телом,  говорил  мне  третий,  особенно увлекшийсЯ. - —еловек,  мол,  если и
живет, как  свиньЯ, и  дела его таковы, и  сам он хуже  нее,  но и все равно
звучит гордо! Ђ вы попробуйте на деле показать уважениЯ к человеку".
     Ђ глухонемой тогда все только мычал под руку своим товарищам.
     "Ќадежды - это  несомненный волюнтаризм разума, -  поспешно говорил  Я,
прерываЯ  всех своих  собеседников,  -  субъективные  константы, высший  вид
эйфории, вовсе  неискоренимый во времени, безоговорочно  всегда  пребывающий
вне компетенции здравого  смысла, погремушки  длЯ разнообразных возрастов. Ђ
мы  только  их  обычно  необходимо   содержим   в   качестве  единственного,
неизменного отношениЯ  к  будущему.  Ќу, на это  Я  мог бы, конечно,  многое
возразить. „а, а здравомыслие мира  не обЯзательно есть его благо,  а  может
быть,  даже и  его  беда...  Џрозорливые люди-то,  конечно,  умеют  отличать
достоинства от камуфлЯжей..."
     џ  хотел побольше озадачить их, Я хотел инициативы тогда в разговоре и,
может  быть,  даже  поразить  их  складом  своего  научного  мышлениЯ, своей
незаурЯдностью  идей, и вижу, что -  верно: они призадумались (Я-то ведь  не
морЯк, как некоторые другие, и длЯ менЯ хорошие научные идеи, они совершенно
превыше всего).
     "џ только  не верю,  -  говорил Я, -  что  всЯкий аскетизм имеет всегда
оборотной стороною нерЯшество чувств. “  менЯ теперь все  кружатсЯ  в голове
противоположные примеры. Ђ вот однажды Я был за границей и не  смог там даже
посмотреть ќйфелевой  башни. Ќу, можно  ли,  рассудите сами, после  этого  о
чем-нибудь  говорить. Ћни  там  все  наивно полагают, будто бы  единственное
исполнение  законов  предпочтительнее  всех   состЯзаний   вежливостей   или
неприЯзней в общежитии. Ќет-нет,  менЯ никто не убедит насчет заграницы с ее
шумным и  нарочитым чревоугодием. џ вот еще могу теперь  вспомнить покойного
„екана... или еще, например, ‹уку...  ќто все  - благомыслие и простота. Ћба
они -  почти  совершенно  одно по  мысли.  Њы должны  уметь узнавать в  себе
инородные проникновениЯ постороннего духа..."
     -  Џростите,  -  негромко  говорил  вдруг  ‹ука  своему  собеседнику  с
некоторой досадой  на несвоевременность  академиковых  объЯснений. - џ  хочу
слушать.  Ћчень  важнаЯ  конференциЯ. Ќе  могли бы  вы позже  закончить  ваш
рассказ?..
     ’от  немедленно  умолкнул, причем ‹уке  даже  точно  показалось,  будто
академик Ћстап ожидал, чтобы ‹ука специально прервал его речи, а в перерыве,
когда участники  конференции  устремились  кто в буфет, а  кто в  просторное
фойе, где они могли  подышать свежим воздухом, доставлЯемым кондиционерами и
передохнуть от многочисленной  наукообразной благодати, исходившей  от  всех
выступавших  в  зале, академик Ћстап  тогда  отчего-то не продолжал  начатой
истории, хотЯ и не избегал ‹уки, все времЯ был тут  рЯдом,  только  о чем-то
постоЯнно говорил о другом, а когда ‹ука даже просил его продолжить рассказ,
тот  под  каким-нибудь  благовидным  предлогом,  чтобы  не выходило  слишком
неделикатно,  все норовил перевести разговор на другое. “дивленный  ‹ука  не
настаивал,  справедливо  полагаЯ  академика Ћстапа вполне хорошим человеком,
хотЯ и не умеющим порой угадать внутреннее состоЯние собеседника.
     ‚ообще  же  академик  Ћстап  теперь  нередко, в  самое различное  времЯ
приходил  к  ‹уке  по  причине,  должно  быть,  какого-то  благожелательного
приветливого влечениЯ к молодому  человеку. Ћднажды академик Ћстап  пришел к
‹уке  в  „еканов  кабинет в такое  времЯ,  которое у него было назначено длЯ
приема простых посетителей, пришел в самой обыкновенной, гражданской одежде,
совершенно незаметный, тихий, даже как будто небритый, с печальным, потухшим
взором, с поднЯтым воротником  его недорогого пиджака, что придавало ему вид
бедного и больного человека, попросил у ‹уки разрешениЯ присесть, хотЯ тот и
сам предлагал академику садитьсЯ и даже, вставши из-за стола, придвигал тому
одно наиболее удобное кресло.
     -  “важаемый  ‹ука,  -   начинал  говорить  академик  Ћстап,  несколько
помЯвшись и  оглЯдываЯсь по сторонам, - вы  знаете... Я, признатьсЯ вам... в
некотором необъЯснимом смущении... џ теперь не знаю... не совсем...  Ѓывает,
не только у нас, академиков, случаютсЯ  новые  любопытные идеи, но также и у
иных людей тоже...
     - „а-да, - деликатно говорил ‹ука, - Я вас слушаю, слушаю.
     -  Ќедавно  приходЯт  ко мне  двое  наших молодых  ученых, -  продолжал
академик Ћстап свою  теперь несколько окрепнувшую речь.  - Ћ, они-то, хоть и
молодые, но довольно известны  у нас в Ђкадемии,  но, знаете, известность их
какого-то  особенного свойства, потому  что,  бывает, назовешь где-нибудь их
фамилии:  такой-то,  мол,  и  такой-то,  и  все  тогда  обычно  так  странно
улыбаютсЯ,  переглЯдываютсЯ между собой. Ђ-а, говорЯт, это те самые такой-то
и такой-то?! Ќу-ну,  и что  же они там еще, интересно, нового изобрели? ‚от,
значит,  приходЯт ко мне  эти  двое  и говорЯт:  вы знаете,  уважаемый Ћстап
(они-то всегда на словах старались показать мне достаточно уважениЯ), решили
мы установить, какие в истории есть самые счастливые времена.
     "„а,  вот  интересно,  -  отвечаю,  -  а  как  же  вы  это  собираетесь
устанавливать?"
     "„а как  же еще, - говорЯт, -  конечно,  при помощи компьютеров, самыми
современными средствами. „а мы это, собственно, уже проделали и хотим теперь
рассказать вам о результатах."
     "‚от как! ‘частливые времена, - снова отвечаю Я. - ђаз вы так говорите,
то  уж, наверное,  у  вас получилась  не  наша ЂкадемиЯ,  что  в  ней  самые
счастливые  времена, хотЯ,  по-моему, в  ней  очень много  достоинств, много
совершенного и замечательного; Я только, наверное, больше патриот, правда, в
сравнении  с  вами. •отЯ  вовсе и  не стараюсь  выдать  свой  патриотизм  за
образцовый. Ќу и какие же у вас получились счастливые времена, уж,  Я думаю,
они  не  слишком  далеко  отстоЯт  от  нашего времени?! —то-то такое  совсем
рЯдом?.."
     "Ќет,  - говорЯт мне эти  молодые  ученые,  -  вовсе  нет. Њы даже сами
удивились.  €  еще  долго думали, следует  ли сообщать кому-нибудь  о  наших
результатах, потому что мы тоже хорошие патриоты, но  все-таки истина дороже
при справедливом рассмотрении. Њы собрали все исторические свидетельства обо
всех временах (и мы теперь даже совершенно  уверены, что ни  одного никакого
вовсе  не  пропустили  времени).  Ѓыл  проделан  значительный  экономический
анализ. Ћ, мы  даже всю разобрали политику, литературу, историю (которые все
есть, известно, сводные сестры торговли) у  всех народов... Ѓеда вот только,
что в жизни всегда специально всего понемногу намешано длЯ неопределенности.
Џоэтому наш результат это  даже не  просто сумма положительных  высказываний
народа, он даже гораздо более и справедливее такой суммы..."
     "Ќу и какое  же у вас получилось  счастливое времЯ? - снова нетерпеливо
спрашиваю Я,  невольно  иронически улыбаЯсь.  - ‚се-таки  не  очень  бы  мне
хотелось услышать,  что это где-нибудь там далеко за границей.  ‚ообще тогда
только бывает  тем более интересной  историЯ, -  говорю еще Я, - чем более в
ней погребено безгласными и даже самых лучших народных гениев, не считаЯ уже
также  иных  разнообразных  пустых представителей  народа.  Њы-то,  конечно,
простые ученые, не  можем себе никогда позволить столько  же плюрализма, как
еще, например, покойный „екан".
     "ќто  ђимскаЯ империЯ,  - говорЯт  мне молодые люди,  -  да-да, ђимскаЯ
империЯ. ‘реднее рабовладение. Љогда оно повсеместно  совершенно  отличалось
особенным многообразием форм. Џримерно это, знаете, второй век  нашей эры, и
мы бы даже сами иногда хотели пожить немного в таком времени. € точно ничего
не было лучше, уж можете смело поверить нашей безукоризненной науке. Ћни-то,
конечно, не посмеют никогда к нам  посылать своих привидений.  Ћ, компьютеры
вовсе  никогда не  ошибаютсЯ  в логике,  и мы даже думали назначить  их  длЯ
контролЯ всЯкой правдивости в мире".
     Џричем, уважаемый ‹ука,  со мной  говорил  все только  один  из  них, а
другой тогда  заметно  помрачнел отчего-то и все сидел, не  поднимаЯ глаз на
менЯ, и лишь изредка вставлЯл в разговор незначительные объЯснениЯ.
     "„олжно быть,  еще вот только... тогда в  ђиме не  ели никто макарон, -
говорил мне  отрывисто тот помрачневший ученый, даже совершенно  не разжимаЯ
зубы и смотрЯ куда-то  в сторону.  - •отЯ,  признаемсЯ  вам,  мы этого никак
точно не могли установить ни из каких летописей. —ерт его знает, о чем в них
только не пишут с непременным желанием запечатлеть эпоху. Ѓудто на помойку -
известную  добролюбивую мушиную  пасеку  - в  них тащат все, вовсе не нужное
народам в повседневности".
     "Ќу  это  уж  нельзЯ  сказать, чтобы  вовсе было  безусловно  верно,  -
возражал тому его словоохотливый товарищ, - ведь, вспомни, на помойку что-то
разве когда-нибудь  выбросЯт  плохое? Ќет, честное слово, помойки специально
служат  длЯ  содержаниЯ особенных,  небывалых ценностей народов, и все самое
замечательное вполне может рассчитывать там на самые лучшие места".
     Џомрачневший молодой  ученый тогда  только страшно  сверкнул глазами  в
ответ и еще более замкнулсЯ.
     "Џодождите, - поспешно говорю  Я  с целью примирениЯ разногласий,  - вы
после поспорите.  Ќу да,  счастливые  времена там, конечно, длЯ купцов,  длЯ
сенаторов,  длЯ  всадников. Ђ  как  же длЯ  рабов  и  перегринов?  •отЯ  мне
известно,  разумеетсЯ, что все счастливые времена  более всего  определЯютсЯ
мерой  угнетениЯ  народов,  и,  чем  больше  его,  тем  более  благостное  и
самодовольное бывает народное самочувствие..."
     "„лЯ всех,  длЯ  всех, -  серьезно кивнул  мне  тогда молодой ученый  и
зачем-то очень внимательно стал разглЯдывать мою шею, - и мы это даже теперь
понимаем умом; хотЯ, известно, длЯ чего еще даетсЯ  ум человеку, если не длЯ
просчетов  в  его  стремлениЯх  и   надеждах.  Њы-то  в  своих  вычислениЯх,
безусловно, следовали  и всем многомысленным заповедЯм покойного „екана, так
что,  может ли быть разве, чтобы у нас вышли неверные результаты, которые бы
не  много вызывали довериЯ?.. € мы тоже всегда особенно стремимсЯ с покойным
„еканом быть совершенно одним  по  мысли...  „а,  а  вот  еще средние  века.
Ќапрасно только думают,  что  они действительно лежат где-то посередине. Ћни
все-таки где-то ближе  к  краю,  и  с  каждой из сторон все стараютсЯ  вовсе
притЯнуть  их  к  себе  ближе. ‚се наши потомства нам необходимы  только длЯ
наследованиЯ нашего скудоумиЯ  и бессилиЯ, дешевых притЯзаний  и бед. €  что
есть еще более  свЯзующего и скреплЯющего различные эпохи истории?! ќто даже
подобно  перетЯгиванию  каната,  и  народы  упражнЯютсЯ  в  нем с  особенной
обстоЯтельностью. ’акова историЯ...  …е-то  всегда  более  всего  неожиданно
оказываетсЯ  вдруг  в опереттах, и  из них  вполне  можно  почерпнуть о  ней
наиболее  изощренные   знаниЯ.  Ђ   концепции   мира,   они  все  специально
составлЯютсЯ, чтобы  как  можно  всестороннее и  полнее  ничего не  знать  о
мире...  ‘ прицелом, разумеетсЯ, намерений наилучшей, любознательной души...
€ от них только требуетсЯ глубокомыслие и строгость..."
     -  €  вы  знаете,  уважаемый ‹ука,  -  говорил  еще  молодому  человеку
разгорЯчившийсЯ академик Ћстап, почти привставаЯ в возбуждении с кресла, - Я
им тогда вовсе даже не нашел, что возразить.
     - Ќу, хорошо, - помолчавши, отвечал ‹ука, - давайте мне их имена.
     ‹ука,  кажетсЯ,  точно догадалсЯ о цели прихода  академика,  потому что
после  замечаниЯ  ‹уки  немолодой академик, оживившийсЯ было  прежде,  снова
вдруг съежилсЯ в кресле, опустил голову и  умолкнул, так что более  прежнего
стал казатьсЯ нездоровым и  несчастным человеком и,  долго потом  не отвечаЯ
‹уке,  он  доставал  из  кармана  запечатанный казенный конверт  с  каким-то
преувеличенным  изобилием штемпелей  и  протЯгивал  его  молодому  человеку,
который тот спрЯтал в Ящик стола, не распечатываЯ и даже не рассматриваЯ.
     - џ теперь только думаю, -  прошептал  еще  академик Ћстап как  будто в
оправдание, -  что нужно, наверное, значительно далее расширить  еще пределы
Ђкадемии, чтобы также и далеко  за  границей расточалось ее доброжелательное
благотворное ученое воздействие. Ќет, между нами точно более чем все океаны.
“  них там  все пуритане  всегда  зарождаютсЯ  в  недрах  самых развращенных
сословий. „а, разумеетсЯ, нам ничего не следует  иметь общего с  ними, кроме
гордости  за  свои  известные  безобразиЯ.  ‘овершенно  справедливо  это так
следует точно. € пусть мне не говорЯт только, что доброта  это вовсе одна из
самых  изощренных разновидностей мизантропии, Я теперь нисколько не  доверЯю
справедливости их заносчивых умозаключений.  “ них там  все ихние монпарнасы
вымощены даже совершенным бесстыдством.
     ‹ука  и после никогда не распечатывал конверта, принесенного академиком
Ћстапом, и не читал содержащегосЯ в  нем,  но когда академик  Ћстап, бывало,
встречал  где-нибудь  ‹уку  и  между  иного  отвлеченного  разговора  иногда
взглЯдывал  на него вроде по особенному  - испуганно, виновато,  но все же с
торжеством исполненного  долга - ‹ука же тогда неизменно  одобрительно кивал
академику  и говорил  успокаивающе:  "Ќичего, ничего, не беспокойтесь. џ  не
потерЯл вашего конверта.  Ћн  у  менЯ,  у менЯ..." - и  академик  совершенно
всегда успокаивалсЯ после слов ‹уки, делалсЯ бодр, энергичен и вновь усердно
отдавалсЯ своим обыкновенным изощренным ученым занЯтиЯм.
     - „а, ведь какое-то знание,  - рассуждал ‹ука,  -  бывает только  тогда
полезным человеку, когда оно у  него где-нибудь поблизости лежит нетронутое.
Љак хорошо  к этому привыкли все мои  окружающие и,  в особенности, все наши
ученые с их невообразимыми,  недоступными народу  идеЯми. Ђ  всЯкаЯ  научнаЯ
жизнь - это форма  блужданиЯ  впотьмах с нежеланием  иного, более озаренного
мира. „а, и  она  еще - а  также и  любое знание даже - они  все  совершенно
служат  великой раздраженности народов,  обходЯщихсЯ  всех в  повседневности
минимальными,  заурЯдными достоинствами. € трудно, говорЯт, вот  только даже
представить  себе  точно,  что  бы так  же  еще иное  мешало  народам  в  их
обыкновенной ежедневной непринужденной жизни.
     Ћднажды  ‹уке приснилсЯ сон, как будто бы ему назначили построить дом -
высокий, неимоверный дом длЯ расселениЯ народов - уже давно  затевалось  это
строительство.
     Ћн  увидел  посреди высоких  застывших кранов  на пустыре строительного
подрЯдчика   в   казенном   оранжевом   жилете,   размахивающего   руками  и
объЯснЯющегосЯ  с  будущими жильцами,  собравшимисЯ  тут  же, неподалеку  от
подрЯдчика, и отделенными от него веревочным ограждением.  ЏодрЯдчик с жаром
в  чем-то  убеждал  жильцов,  указываЯ на ‹уку,  стоЯвшего в стороне, широко
разводил  руки,  должно быть изображаЯ,  сколь значительным будет новый дом,
построенный  на  пустыре.  †ильцы  все  угрюмо  выслушивали,  иногда  только
туповато   киваЯ  головами,  как  будто  не  понимаЯ  никаких  подрЯдчиковых
объЯснений, и не  говорили ни слова. Ѓыли там, в основном, и цыгане, никогда
прежде  не  имевшие собственных  жилищ  и  теперь  с  несомненным  волнением
ожидавшие перемены своих судеб.
     ‹ука  тогда вполне сознавал, что все им виденное - это всего только сон
и что  не  следует  ему придавать  слишком много  значениЯ, он  думал, что и
строительный подрЯдчик, наверное,  вот-вот окажетсЯ