, намуштровал, -
     € в удивленье ахнула …вропа:
     "–арь Џетр ђоссию цивилизовал!"

     (<i>"‘мотр войска", здесь и далее пер. ‚. ‹евика</i>)

     ‡ато азиатские  и  деспотические  приемы Џетра, перенЯтые  потом  и его
преемниками, вызывают  у Њицкевича  самое пристальное внимание.  ‚от что  он
говорит о Џетербурге:

     € сколько измыслить пришлось преступлений,
     —тоб камнЯ набрать длЯ огромных строений,
     € сколько невинных убить иль сослать,
     € сколько подвластных земель обобрать!

     (<i>"Џригороды столицы"</i>)

     Џетербург  был ненавистен  Њицкевичу  как  крайнее  и  последовательное
воплощение имперской тирании. Џольский поэт попыталсЯ сделать свой "Ћтрывок"
чем-то вроде поэтического приговора неудавшемусЯ делу Џетра:

     Ќе зреет хлеб на той земле сырой,
     ‡десь ветер, мгла и слЯкоть постоЯнно,
     € небо шлет лишь холод или зной,
     Ќеверное, как дикий нрав тирана.
     Ќе люди, нет, то царь среди болот
     ‘тал и сказал: "тут строитьсЯ мы будем!"
     € заложил империи оплот,
     ‘ебе столицу, но не город людЯм.

     ‚огнать велел он в недра плавунов
     ‘то тысЯч бревен - целый лес дубовый,
     ‚топтал тела ста тысЯч мужиков,
     € стала кровь столицы той основой.
     ‡атем в воза, в подводы, в корабли
     Ћн впрЯг другие тысЯчи и сотни.
     —тоб этот край со всех концов земли
     ‘возили лес и камень подобротней.

     ‚ Џариже был - парижских площадей
     ЏодобьЯ сделал, пожил в Ђмстердаме -
     ‚елел плотины строить. Ћт людей
     Ћн услыхал, что славен ђим дворцами -
     „ворцы воздвиг. ‚енециЯ пред ним
     ‘иреной Ђдриатики предстала -
     € царь велит строителЯм своим
     Џрорыть в столице ‘евера каналы,
     Џустить гондолы и взметнуть мосты, -
     € вот встают Џариж и ‹ондон новый,
     ‹ишенные, увы! лишь красоты
     € славы той и мудрости торговой.

     “ зодчих поговорка есть одна:
     ђим создан человеческой рукою,
     ‚енециЯ богами создана;
     Ќо каждый согласилсЯ бы со мною,
     —то Џетербург построил сатана.

     (<i>"Џетербург"</i>)

     Ќаконец, в стихотворении "ЏамЯтник Џетру ‚еликому" поЯвлЯетсЯ  и  образ
"медного  всадника", которому суждено  было  сыграть столь выдающуюсЯ роль в
русской  культуре. Њицкевич изображает двух  юношей, стоЯщих перед бронзовым
колоссом Џетра и укрывшихсЯ от непогоды под одним  плащом. ќто сам Њицкевич,
о чем-то задумавшийсЯ, и Џушкин, который говорит ему "тихим голосом":

     –арь Џетр конЯ не укротил уздой,
     ‚о весь опор летит скакун литой,
     ’опча людей, куда-то буйно рветсЯ,
     ‘метаЯ все, не знаЯ, где предел.
     Ћдним прыжком на край скалы взлетел,
     ‚от-вот он рухнет вниз и разобьетсЯ.
     Ќо век прошел - стоит он, как стоЯл.
     ’ак водопад из недр гранитных скал
     €сторгнетсЯ и, скованный морозом,
     ‚исит над бездной, обратившись в лед. -
     Ќо если солнце вольности блеснет
     € с запада весна придет к ђоссии -
     —то станет с водопадом тирании?

     Џушкин  в примечании  к  "Њедному  ‚саднику" учтиво  и  слегка иронично
отказалсЯ  от этих приписанных  ему  слов. Ќа самом  же деле  такой разговор
действительно   происходил,   только  в  нем  участвовало   не  два,  а  три
собеседника.  ’ретьим  был ‚Яземский, который  и высказал тогда эти  мысли о
Џетре и его роли, вложенные Њицкевичем в уста Џушкина. ‘лова ‚Яземского Ярко
запечатлелись и в  сознании Џушкина, отобразившись  потом в  кульминационном
моменте "Њедного ‚садника":

     Ћ мощный властелин судьбы!
     Ќе так ли ты над самой бездной,
     Ќа высоте, уздой железной
     ђоссию поднЯл на дыбы?

     ‚ своем экземплЯре "‘очинений Џушкина" ‚Яземский приписал сбоку от этих
стихов:  "мое выражение, сказанное  Њицкевичу и  Џушкину, когда мы проходили
мимо памЯтника. Џетр скорее поднЯл ђоссию на дыбы, чем погнал ее вперед".

        16

     ’очка зрениЯ Џушкина на Џетра и его дело, на историческую судьбу ђоссии
в  корне   отличалась  от  взглЯдов  Њицкевича.  ѓордиев   узел   российской
государственности, по которому сплеча  рубанул Њицкевич, был завЯзан намного
более сложно и противоречиво, чем это представлЯлось польскому поэту. Џушкин
не   закрывал   глаза  на   жестокость   деспотических   действий   русского
правительства, тЯжким  бременем ложившихсЯ на  народы ђоссийской €мперии; но
он  считал эти действиЯ исторически оправданными и не ставил под сомнение их
цивилизаторское  значение.  Љак  Я уже  говорил,  в тридцатых  годах  Џушкин
начинает мыслить исторически, стремитсЯ  охватить всю  картину в  целом,  не
ограничиваЯсь   уже  одним  только   традиционным   романтическим  взглЯдом,
предписывающим противостоЯние поэта и власти.
     Џушкин  отверг  концепцию Њицкевича, но противопоставил  ей он не  свод
теоретических  возражений,  а  цельное  поэтическое  произведение.  ѓлубокое
государственное мышление зрелого Џушкина  отмечали многие современники;  сам
Њицкевич  писал  об  этом:   "слушаЯ  его  рассуждениЯ  об  иностранной  или
внутренней  политике  его  страны,  можно  было  принЯть  его  за  человека,
поседевшего в трудах на общественном  поприще и  ежедневно  читающего отчеты
всех парламентов". Ќо в ту плодотворную эпоху даже теоретические разногласиЯ
порождали произведениЯ искусства; на этот раз, впрочем, они вызвали  к жизни
не  просто  поэтическое  творение,  но высшее,  вершинное достижение русской
поэзии и русской культуры в целом.
     "Њедный  ‚садник", писавшийсЯ Џушкиным в Ѓолдине  с большим напрЯжением
сил,  стал  самым  значительным  и   самым  совершенным  его  произведением.
’ворчество Џушкина по праву занимает центральное,  основополагающее место  в
русской культуре; но права  эти дает ему создание не всеобъемлющего "…вгениЯ
Ћнегина" или грациозного "„омика в Љоломне", а  прежде  всего поэмы  "Њедный
‚садник".  Ќикогда еще  до этого русскаЯ  поэзиЯ  не  поднималась  на  такую
высоту. •удожественное совершенство "Њедного ‚садника"  не имеет себе равных
в русской  культуре, да  и в европейской  совсем  немного найдетсЯ образцов,
выдерживающих сравнение с этой поздней пушкинской поэмой. "Њедный ‚садник" -
это   итоговое  произведение  Џушкина,   обобщающее   его   размышлениЯ   об
исторической  судьбе ђоссии; но в  тексте  поэмы  нет никаких  рассуждений и
утверждений, там нет ничего отвлеченного, рационального - только образность,
простаЯ   и  прозрачнаЯ,   но  при  этом   настолько   смелаЯ,   глубокаЯ  и
символическаЯ,  что  от   нее  временами  захватывает  дух.   ђЯдом  с  этой
образностью   даже   "ЃородинскаЯ   годовщина"   уже   кажетсЯ   рифмованной
публицистикой.
     Џушкин, вслед за Њицкевичем, избирает сюжетом своей поэмы петербургское
наводнение 1824 года. ќтот бунт  стихии, сотрЯсающий город Џетра,  в  глазах
обоих поэтов выглЯдит и как потрЯсение основ  петровской  государственности.
Ќо их отношение к  этому испытанию различно; в то  времЯ как Џушкин выражает
уверенность  в  незыблемости  величественного  зданиЯ  петровской   €мперии,
Њицкевич  воспринимает  наводнение  как  знамение  ее  будущей  гибели.  Љак
выЯснилось  столетием позже,  польский поэт  оказалсЯ  лучшим пророком,  чем
русский; дело Џетра разрушилось в одночасье, и русскаЯ историЯ вернулась  на
круги  своЯ. ’рудно теперь сказать, что  было магистральной линией, а что  -
уродливым уклонением в истории ђоссии. ‚  любом случае грандиозный переворот
1917 года  не  был  какой-то  нелепой  случайностью;  это  доказываетсЯ теми
смутными, глухими предчувствиЯми,  которые посещали особо чутких русских еще
очень задолго до конца эпохи. Њногие русские авторы  были просто  заворожены
темой бунта,  мЯтежа,  народного восстаниЯ. Џринадлежали  к ним и Џушкин,  и
Њицкевич, только оценивали они этот бунт различно. ‚ глазах  Њицкевича это -
безусловное  благо. —ерез весь его  "Ћтрывок" проходит  мотив противостоЯниЯ
народа  и  власти. ‚ызов,  который  бросает всесильному  самодержцу  один из
героев Њицкевича, почти буквально будет повторен потом в "Њедном ‚саднике":

     Ќа площади лишь пилигрим осталсЯ.
     ‡ловещий взор как бы грозил домам.
     Ћн сжал кулак и вдруг расхохоталсЯ,
     €, повернувшись к царскому дворцу,
     Ћн на груди скрестил безмолвно руки,
     € молниЯ скользнула по лицу.
     “грюмый взглЯд был полон тайной муки
     € ненависти.

     “ Џушкина:

     Љругом подножиЯ кумира
     Ѓезумец бедный обошел
     € взоры дикие навел
     Ќа лик державца полумира.
     ‘теснилась грудь его. —ело
     Љ решетке хладной прилегло,
     ѓлаза подернулись туманом,
     Џо сердцу пламень пробежал,
     ‚скипела кровь.

     Ќо бунт пушкинского  …вгениЯ ничего  не  означает  и не предвещает;  он
проходит бесследно,  как до этого наводнение, и  мрачное  величие  имперской
государственности  остаетсЯ непоколебимым. “  Њицкевича же  безумные  вызовы
самодержавной власти - это предвестиЯ ее грЯдущего крушениЯ. ‚ стихотворении
"Ћлешкевич" другой  его  герой,  петербургский  полЯк,  художник  и  мистик,
спускаетсЯ на  невский  лед  перед  началом наводнениЯ,  предсказывает  его,
измерив через  прорубь глубину  Ќевы,  и пророчествует о том,  как  "ѓосподь
потрЯсет  основание  ‚авилона", то есть ђоссийской €мперии.  Џушкин к своему
"Њедному ‚саднику" сделал  следующее  многозначительное и скрыто ироническое
примечание  по этому  поводу:  "Њицкевич прекрасными  стихами  описал  день,
предшествовавший Џетербургскому наводнению, в одном из  лучших стихотворений
своих - Oleszkiewicz. †аль только, что описание его не точно.  ‘негу не было
- Ќева не была покрыта льдом.  Ќаше  описание вернее, хотЯ в нем и нет Ярких
красок   польского   поэта".   Џоследнее   справедливо:   "Њедный   ‚садник"
действительно написан почти  одними мрачными и трагическими красками.  Ќо  в
том, что его описание "вернее",  Џушкин все-таки ошибсЯ. Ќа лед в тот день в
самом деле спуститьсЯ было нельзЯ, и,  поправлЯЯ  Њицкевича в этой ничтожной
детали, Џушкин просто пользовалсЯ случаем, чтобы  подчеркнуть свою правоту в
видении судьбы ђоссии и русской государственности. Ќо прав оказалсЯ все-таки
Њицкевич.
     ‚прочем, русскаЯ историЯ еще не окончена. Љак колоссальный маЯтник, она
вечно  колебалась между  ‚остоком и  ‡ападом. Љаждый  раз, когда направление
движениЯ менЯлось, мы  пытались все начать  сначала, с чистого листа, стерев
до основаниЯ ненавистное и  постыдное прошлое. „вумЯ крайними полюсами этого
движениЯ были  1712 год, с  его переносом русской  столицы в ‘.-Џетербург, и
1918  год, с  возвращением ее в  Њоскву. Џетербург, как уже говорилось, стал
главным символом дела Џетра и его западнических  устремлений. Ќеудивительно,
что  ЯростнаЯ  поэтическаЯ полемика  Џушкина  и Њицкевича  свЯзана  в первую
очередь с образом этого города; это  была  полемика об  исторической  судьбе
ђоссии.  Њицкевич  делает  все, чтобы снизить образ Џетербурга и  развенчать
его.  Џушкин,  напротив,  настаивает  на  исключительном  государственном  и
культурном значении ‘еверной  столицы, поЯвление которой  было  подготовлено
всем ходом русской истории:

     Џриродой здесь нам суждено
     ‚ …вропу прорубить окно,
     Ќогою твердой стать при море.
     ‘юда по новым им волнам
     ‚се флаги в гости будут к нам,
     € запируем на просторе.

     "Њедный ‚садник" можно воспринимать и как самостоЯтельное произведение;
но не менее  интересно  сопоставить его  с "петербургским циклом" Њицкевича.
ЏушкинскаЯ поэма чрезвычайно  полемична: чуть ли не каждый ее образ ЯвлЯетсЯ
прЯмым ответом или возражением на соответствующие образы "Ћтрывка". Ћсобенно
это заметно во ‚ступлении к  "Њедному ‚саднику". "Ћтрывок" Њицкевича  мог бы
показатьсЯ саркастической пародией на него, если бы мы не  знали, что он был
написан  раньше.  Џушкин  не  опровергает  здесь  Њицкевича,  он  утверждает
собственное  видение, и делает это со всей мощью своего поэтического  гениЯ.
Ќо   его  текст  предельно  насыщен   близкими  и  далекими  перекличками  с
Њицкевичем.  ќто  свойственно   не  только  "Њедному   ‚саднику";   когда  в
стихотворении "Ћн  между  нами  жил..."  Џушкин пишет, что  Њицкевич напоЯет
"Ядом стихи свои, в угоду черни буйной", то это был ответ на слова польского
поэта  "теперь Я выливаю в мир кубок Яда" из  посланиЯ "ђусским  друзьЯм" (в
черновиках  у Џушкина  было  еще  резче:  "он  отравлЯет чистый огнь  небес,
[менЯЯ, как  торгаш] и песни лиры [в  собачий лай  безумно] обращаЯ"). ’о же
самое  было  и  с "Њедным ‚садником"; когда в вышеприведенном отрывке Џушкин
утверждает одновременно и всемирное значение  Џетербурга ("все флаги в гости
будут  к нам"), и ключевую роль этого  города длЯ ђоссии,  объединЯЯ оба эти
смысла  в  едином  образе  "окна  в  …вропу"  -  то  здесь  он  отвечает  на
многочисленные  замечаниЯ Њицкевича  о  подражательном характере Џетербурга,
слепо повторЯющего, по его мнению, европейские столицы:

     ЃольшаЯ часовнЯ с крестом золотым,
     Ђнтичного стилЯ портал, а за ним -
     „ворец итальЯнский под кровлею плоской,
     Ђ рЯдом Японский, китайский киоски.
     …катерины классический век
     ‚оздвиг и руины в классическом стиле.
     Ќа южных развалинах - северный снег.
     ђешеткой дома, как зверей, оградили,
     „ома всех размеров и стилей любых,
     ‘троениЯ всЯкого вида и рода.
     Ќо где же свое, самобытное, в них,
     ѓде нации гений, где сердце народа?

     (<i>"Џригороды столицы"</i>)

     Њицкевич очень  умело  обыгрывает в  своем "Ћтрывке" традиционные  ходы
русской поэзии,  тесно  свЯзанной  с  петербургской  мифологией,  уже  очень
богатой и усложненной к тому времени. "Њедный ‚садник" Џушкина также вбирает
в себЯ множество литературных традиций, и при этом "выворачивает налицо" все
образы, пародийно переосмысленные Њицкевичем.  ’ак, знаменитые петербургские
решетки,  превратившиесЯ у  польского  поэта в  звериные клетки,  под  пером
Џушкина снова  обретают  свои изЯщные  очертаниЯ,  а нагромождение  строений
"всЯкого вида и рода" преображаетсЯ в строгий и стройный город:

     ‹юблю тебЯ, Џетра творенье,
     ‹юблю твой строгий, стройный вид,
     Ќевы державное теченье,
     Ѓереговой ее гранит,
     ’воих оград узор чугунный,
     ’воих задумчивых ночей
     Џрозрачный сумрак, блеск безлунный,
     Љогда Я в комнате моей
     Џишу, читаю без лампады,
     € Ясны спЯщие громады
     Џустынных улиц, и светла
     ЂдмиралтейскаЯ игла.

     •арактерно, что Њицкевич в "Ћтрывке" описывает декабрьский день,  когда
солнце клонитсЯ к западу почти сразу же после полуднЯ, в то времЯ как Џушкин
в своей поэме говорит о белых ночах. ‚ сущности, они пишут об одном и том же
-  о своеобразной особенности  светового  днЯ  в  Џетербурге,  обусловленной
северным  положением   города;   но  акцент  при  этом  делаетсЯ  совершенно
различный. ’о  же самое  происходит у Џушкина  и  со  всеми другими образами
Њицкевича:  он их поворачивает совсем  немного, слегка  переосмыслив, но при
этом общее настроение картины менЯетсЯ  на противоположное.  ‘кажем, невский
гранит,  два раза,  и очень приподнЯто, упомЯнутый  Џушкиным во ‚ступлении к
поэме, у Њицкевича выглЯдит так:

     Ѓереговой гранит вздымалсЯ хмуро,
     Љак скалы в Ђльпах.

     ѓлавной претензией Њицкевича к ђоссии было то, что эта страна  так и не
стала  европейской,  несмотрЯ  на  все  ее  западные  устремлениЯ.  ‘транным
образом,  однако,  в  Џетербурге у него вызвал раздражение  даже европейский
лоск и космополитический характер города:

     ‚се улицы ведут вас по прЯмой,
     ‚се мрачны, словно горные теснины
     „ома - кирпич и камень, а порой -
     ‘оединенье мрамора и глины.

     . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

     џзыков и письмен столпотворенье
     ‚ам быстро утомлЯет слух и зренье.

     (<i>"Џетербург"</i>)

     ‘равним это с пушкинским:

     Џо оживленным берегам
     ѓромады стройные теснЯтсЯ
     „ворцов и башен; корабли
     ’олпой со всех концов земли
     Љ богатым пристанЯм стремЯтсЯ.

     Џушкин опЯть говорит о том  же самом, что  и  Њицкевич, только  чуточку
смещает акценты. ‚от как описывает русский поэт петербургскую зиму:

     ‹юблю зимы твоей жестокой
     Ќедвижный воздух и мороз,
     Ѓег санок вдоль Ќевы широкой,
     „евичьи лица Ярче роз.

     ‚ то времЯ как у Њицкевича было:

     Ћт стужи здесь не ходЯт, а бегут.
     Ћхоты нет взглЯнуть, остановитьсЯ,
     ‡ажмурены глаза, бледнеют лица.
     „рожат, стучат зубами, руки трут.

     . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

     ‚ средине - дамы, мотыльки столицы:
     Ќа каждой шаль и плащ из-за границы,
     ‚о всем парижский шик, и щегольски
     Њелькают меховые башмачки.
     Љак снег белы, как рак румЯны лица.

     Љонечно, лицо девушки,  раскрасневшейсЯ  на  морозе,  может  вызвать  в
памЯти у романтического поэта и розу, и  вареного рака - все  зависит только
от  угла  зрениЯ. …ще  более  разительно  отличаетсЯ  у  Џушкина и Њицкевича
описание военного смотра на Њарсовом поле:

     ‹юблю воинственную живость
     Џотешных Њарсовых полей,
     Џехотных ратей и коней
     Ћднообразную красивость,
     ‚ их стройно зыблемом строю
     ‹оскутьЯ сих знамен победных,
     ‘иЯнье шапок этих медных,
     Ќасквозь простреленных в бою.

     Џольский поэт, однако, вынес со смотра несколько другие впечатлениЯ:

     ‘могу ли всех исчислить офицеров,
     ‚сю перебрать ефрейторскую рать
     € рЯдовых героев сосчитать?
     € как поймешь, герой ли, не герой ли?
     ‘тоЯт бок о бок, точно кони в стойле.

     (<i>"‘мотр войска"</i>)

     ЏоэтическаЯ  полемика Џушкина  и Њицкевича свЯзана в  первую очередь  с
образом  Џетербурга,  но   ее  накал  было  бы  трудно  объЯснить,  если  бы
разногласиЯ двух поэтов  касались только судьбы одного  города. Ќо Џетербург
здесь  был  только  символом; на  самом  деле спор  шел о  Џетре и его деле.
•лесткаЯ  характеристика  Њицкевича  "царь-кнутодержец"  ("car knutowladny")
крепко запала в памЯть  Џушкина; несколькими  годами  позже в своей "€стории
Џетра    ‚еликого"   он   писал:   "„остойна    удивлениЯ   разность   между
государственными  учреждениЯми  Џетра  ‚еликого  и  временными его  указами.
Џервые суть плоды ума обширного, исполненного доброжелательства и  мудрости,
вторые  нередко  жестоки, своенравны  и, кажетсЯ, писаны кнутом. Џервые были
длЯ  вечности,  или  по  крайней  мере  длЯ будущего  - вторые  вырвались  у
нетерпеливого самовластного помещика". ‚ "Њедном  ‚саднике"  эти две стороны
русской государственности так четко не разграничены; но  уже  сама структура
произведениЯ  открывает  всю  сложность  этой  проблемы. ‚след за светлым  и
праздничным   "‚ступлением"  в  поэму  вторгаютсЯ  совсем  иные,  грозные  и
трагические  интонации.  Џушкин  не  жалеет   мрачных  красок   на  описание
наводнениЯ, и  его жизнеутверждающее  "‚ступление" начинает  по  контрасту с
ними  казатьсЯ  странной шуткой  над самим собой и  над своими  надеждами на
непоколебимость  Џетербурга и  ђоссии.  Ќо  стихиЯ  все же  отступает, и  на
передний  план  в  поэме  выходит  судьба  …вгениЯ,  мелкого  петербургского
чиновника, жизнь которого оказалась  разрушена  наводнением. …го бунт против
Џетра - это ключеваЯ сцена "Њедного ‚садника":

     …вгений вздрогнул. ЏроЯснились
     ‚ нем страшно мысли. Ћн узнал
     € место, где потоп играл,
     ѓде волны хищные толпились,
     ЃунтуЯ злобно вкруг него,
     € львов, и площадь, и ’ого,
     Љто неподвижно возвышалсЯ
     ‚о мраке медною главой,
     ’ого, чьей волей роковой
     Џод морем город основалсЯ...

     Џушкинский герой  угрожает  Џетру,  как  грозили  императорским дворцам
герои Њицкевича:

     Ћн мрачен стал
     Џред горделивым истуканом
     €, зубы стиснув, пальцы сжав,
     Љак обуЯнный силой черной,
     "„обро, строитель чудотворный! -
     епнул он, злобно задрожав, -
     “жо тебе!.."

     ”ормула  "строитель  чудотворный"  здесь  буквально повторЯет выражение
Њицкевича "co te zrobil cuda" ("ЏамЯтник Џетру ‚еликому"). Џоразительно, что
оба поэта,  при всем различии  их  исторических  концепций, почти  одинаково
относЯтсЯ   к  своим  мелким,  "ничтожным"  героЯм,  взбунтовавшимсЯ  против
всесильной государственной власти.  „лЯ Њицкевича  даже  глухое и  затаенное
сопротивление тирании - это великий подвиг; но и  Џушкин, который в эту пору
любой   мЯтеж  воспринимает  как  безумную,  изначально  обреченную  попытку
противостоЯть  ходу истории, при этом к самому решившемусЯ на бунт относитсЯ
с Явным сочувствием. “ Њицкевича в  этом  конфликте  личное торжествует  над
государственным, у  Џушкина  - государственное над  личным; но,  несмотрЯ на
это,  у  русского  поэта  несравненно  громче и  пронзительнее  звучит мотив
состраданиЯ к участи  героЯ, раздавленного  безжалостными жерновами истории.
Џушкин  не  пытаетсЯ сам разрешить  это  очевидное  противоречие;  длЯ  него
оказалось  достаточно  того,  что оно  было  заЯвлено в его произведении,  и
заЯвлено с ошеломлЯющей выразительной силой.
     ‚ "Њедном ‚саднике"  Џушкин приводит  к итоговому  воплощению обе линии
своих общественных и исторических наблюдений и  размышлений. ЏерваЯ из  них,
бунтарскаЯ и свободолюбиваЯ, несколько приглушаетсЯ после того, как Џушкин в
1825 году осознал "необъЯтную силу правительства, основанную на силе вещей";
тогда же, после подавлениЯ восстаниЯ декабристов, в его сознании зарождаетсЯ
и  другаЯ  линиЯ,  историческаЯ  и государственнаЯ.  Џристальный  интерес  к
"русскому  бунту" у  позднего  Џушкина  каким-то образом  совмещаетсЯ с  его
твердым  убеждением  в  ключевой,  ни  с чем  не  сопоставимой роли  сильной
государственности  в  ђоссии.  Џоэт  как  будто заворожен  мрачным  величием
грандиозного   зданиЯ  ђоссийской   €мперии,  заложенного  Џетром  и  воочию
воплотившегосЯ  длЯ Џушкина в Џетербурге. ‘о всей силой своего  поэтического
гениЯ Џушкин выражает в "Њедном ‚саднике" надежду на незыблемость Џетербурга
- столицы новой, петровской ђоссии:

     ЉрасуйсЯ, град Џетров, и стой
     Ќеколебимо, как ђоссиЯ.
     „а усмиритсЯ же с тобой
     € побежденнаЯ стихиЯ;
     ‚ражду и плен старинный свой
     Џусть волны финские забудут
     € тщетной злобою не будут
     ’ревожить вечный сон Џетра!

     „ействиЯ этого страстного заклинаниЯ, произнесенного величайшим русским
гением,  хватило меньше чем на сто  лет. Њицкевич, как Я уже говорил, вернее
предсказал будущее ђоссии; но в одном  он все-таки ошибсЯ, говорЯ,  что дело
Џетра разрушитсЯ, когда "блеснет солнце свободы и западный ветер согреет эту
страну". Љогда рушилось дело Џетра, в ђоссии дул ледЯной восточный  ветер  и
бушевали азиатские  метели. Ѓунт пушкинского  …вгениЯ на ‘енатской  площади,
так  напоминающий  восстание  декабристов, был усмирен в одно  мгновение; но
дело  декабристов не умерло, оно  возродилось позже, и русскаЯ историЯ снова
повторилась.  …вгений,  угрожающий  Џетру - потомок  старинного  дворЯнского
рода, процветавшего  в  московский период  и  пришедшего в упадок вследствие
петровских  преобразований.   ‚  программах  декабристов  на  видном   месте
значилось возвращение столицы в Њоскву (иногда  даже еще дальше  - в  Ќижний
Ќовгород) и отказ  от большинства западнических нововведений Џетра ‚еликого.
‚ 1918  году большевики, пришедшие к  власти  в  Џетрограде, осуществили эти
планы,  добавив  к  ним  еще и многое  другое.  ђоссиЯ вечно  металась между
‚остоком и ‡ападом, не в  силах окончательно остановитьсЯ ни на одном, ни на
другом.

        17

     Џушкин  не  забывал  о Њицкевиче до  самой  смерти  (как  пишет  ‚ацлав
‹едницкий, который на  все смотрел  со своей  колокольни, "Џушкин чувствовал
свою вину, но осталсЯ верен великому польскому другу" -  "being  faithful to
his great Polish friend"). —ерез год после написаниЯ "Њедного ‚садника" поэт
снова возвращаетсЯ к стихотворению "Ћн между нами  жил...", правит его, хотЯ
и  не  доводит  до  полной отделки.  €нтересно, что  до Њицкевича  дошло это
посвЯщенное   ему  стихотворение.  Џосле  подавлениЯ  варшавского  восстаниЯ
польский  поэт  обосновалсЯ  в  Џариже,  выступив  там в  качестве  главного
идеолога  и публициста эмиграции.  ‚ конце  1830-х годов,  уже после  смерти
Џушкина,  Њицкевич получил  приглашение занЯть в  College de France открытую
там кафедру славЯнских литератур.  Џредметом  лекций Њицкевича была культура
всех славЯнских народов, но поэт  предпочел  сосредоточитьсЯ главным образом
на  литературной истории  ђоссии и  Џольши.  ќти парижские лекции  Њицкевича
имели шумный  успех и  привлекли  огромнейшее количество  публики. Џоэт и  с
профессорской  кафедры  говорил  с   пылким   вдохновением,   поражаЯ  своих
слушателей  почти  энциклопедической  литературной образованностью,  широтой
взглЯда, Яркостью образов, а главное -  нравственной высотой своего подхода.
Џоэт-изгнанник ни  в  чем  не упрекал и  не  обвинЯл  ђоссию;  наоборот,  он
подчеркивал  первостепенное  значение  ее  культуры  длЯ  всего  славЯнства.
Ќемного увлекаЯсь, Њицкевич даже утверждает, что все славЯне всегда говорили
на одном и том же Языке. “ него поЯвлЯютсЯ и  вполне славЯнофильские мысли о
спасительном значении длЯ ‡ападной …вропы борьбы ђуси с татарами, которую он
сравнивает с победой  ‘обеского  над  турками под ‚еной.  ”ранцузы и русские
весьма  одобрительно  отзывались  о  беспристрастии  Њицкевича,  называЯ его
"ходЯчей свЯтыней,  полной пламенной  и  чистой  любви к ближнему". Џольским
эмигрантам,  однако,  лекции  уже  не  так  пришлись  по  вкусу;  они  бурно
протестовали и даже  подозревали Њицкевича в  измене.  ‹ишь немногие  из них
нашли  в  себе  силы   все-таки  согласитьсЯ  с   Њицкевичем,  признав,  что
"справедливость надо воздавать даже врагам".
     ‚ообще  говорЯ,  близкое знакомство  с  ‡ападом почти во  всех  случаЯх
заканчивалось  длЯ русских путешественников  сильнейшим разочарованием. „аже
самые  убежденные  и последовательные  западники,  как  ѓерцен  и Ѓелинский,
посетив …вропу, обнаруживали, к  большому своему удивлению, что эта их землЯ
обетованнаЯ  вблизи производит  совсем не  то  впечатление,  что  издали, из
ђоссии. —то  касаетсЯ ѓерцена, то, как  сказано в одной его  биографии, этот
мыслитель, покинув ђоссию, "с поразительной последовательностью отказалсЯ от
увлечений   ‡ападом;  его  тонкий  и   проницательный   ум   быстро   постиг
несовершенства и  недостатки форм  западной  жизни, к  которым первоначально
влекло ѓерцена из его  непрекрасного  далека русской  действительности". …ще
более  удивительнаЯ историЯ произошла с Ѓелинским,  идейным  вождем русского
западничества и непримиримым врагом всЯкого славЯнофильства: кратковременнаЯ
поездка в …вропу  на лечение  произвела  просто  волшебную  перемену  в  его
взглЯдах.  Џо  свидетельству Џ.  ‚.  Ђнненкова,  лучшего  биографа  великого
критика,   во   времЯ   этой   поездки   "насколько   становилсЯ   Ѓелинский
снисходительнее к русскому миру,  настолько строже и взыскательнее относилсЯ
к заграничному. ‘  ним случилось то, что потом не раз повторЯлось со многими
из  наших  самых  рьЯных  западников,  когда  они  делались  туристами:  они
чувствовали себЯ как бы обманутыми  …вропой, смотрели на нее  с упреком, как
будто она  не  сдержала  тех обещаний,  какие надавала им". Ѓелинский  писал
домой  из-за границы такие  унылые и безнадежные письма, что перепугал своих
русских   друзей   и  единомышленников,  которые  всерьез  начали  опасатьсЯ
возможности перехода  его в  чужой лагерь, к  славЯнофилам.  € позже  многие
западнически настроенные русские  мыслители  привозили  из своих европейских
путешествий   одни  огорчениЯ.  ‚ладимир  ‘оловьев,  беспощадный  обличитель
поздних  эпигонов  славЯнофильства,  пишет из  …вропы:  "видел Ђльпы,  видел
‹омбардию, впрочем,  до сих пор  ничего  поразительного  не  нашел.  ђусскаЯ
деревнЯ нравитсЯ мне больше итальЯнской". "Ѓольше уж путешествовать не буду,
ни  на восточные кладбища, ни в  западный  нужник не поеду". “же в начале XX
века  Ђндрей  Ѓелый,  совершив  поездку  по   ‘редиземноморью,  сообщал   из
€ерусалима: "‚озвращаюсь в десЯть раз более  русским; пЯтимесЯчное отношение
с европейцами, этими ходЯчими палачами жизни, обозлило менЯ <i>очень</i>: мы, слава
Ѓогу,  русские  -  <i>не  …вропа</i>; надо  свое неевропейство высоко  держать, как
знамЯ". ‘ другой стороны,  ’ютчев, полжизни проживший в Њюнхене, или ѓоголь,
обосновавшийсЯ  в ђиме,  никогда  не поддавались  соблазну западничества.  Ћ
’ютчеве и его славЯнофильстве речь  пойдет ниже; что же касаетсЯ ѓоголЯ,  то
он  называет …вропу  "страшное царство слов вместо  дел",  замечает о  своем
итальЯнском  герое  "Я принадлежу к живущей и современной нации,  а  он  - к
отжившей",  и, по свидетельству мемуариста,  в поздние годы может произнести
"пламенным словом" целую речь о ђоссии и …вропе, доказываЯ, что "русский мир
составлЯет отдельную сферу, имеющую свои законы, о которых в …вропе не имеют
понЯтиЯ". ’о же было и с „остоевским, подолгу жившем на ‡ападе и  написавшем
там свои лучшие  романы. ‡наменитый пассаж из "Ѓратьев  Љарамазовых" немного
проЯснЯет психологическую основу этого странного  двойственного отношениЯ  к
западной цивилизации:  "џ  хочу в …вропу  съездить", говорит €ван Љарамазов,
выражаЯ в  данном  случае  мысли автора, "и ведь Я знаю, что  поеду лишь  на
кладбище, но на самое, на самое дорогое кладбище, вот что! „орогие там лежат
покойники, каждый камень  над ними гласит о такой горЯчей  минувшей жизни, о
такой страстной вере в подвиг, в свою истину,  в свою борьбу и в свою науку,
что Я, знаю заранее, паду на землю и  буду целовать  эти камни и плакать над
ними, - в то же  времЯ  убежденный всем сердцем моим, что все это  давно уже
кладбище и никак не более".
     ‚прочем, это  русское пренебрежение …вропой всегда можно расценивать  и
как некую психологическую компенсацию за  собственную  дикость и отсталость.
Ћднако  реакциЯ на  ‡апад  Њицкевича, европейца,  полЯка  и  католика, ранее
презрительно третировавшего  ђоссию за ее азиатское варварство, выглЯдит уже
несколько странно.  ‘о временем его  взглЯды становились все более  и  более
антизападническими.   "‘лавЯнской   душе   привили   холодную,  равнодушную,
рассудочную  культуру",  говорит он о  европейском  просвещении, и эта фраза
сделала  бы честь любому московскому идеологу славЯнофильства -  если бы они
могли выражать свои мысли так  Ярко и  образно. Њицкевич даже пытаетсЯ стать
plus royaliste  que  le  roi  и доказать, что  ђоссиЯ, в отличие  от Џольши,
отреклась  при Џетре  от  своей славЯнской сущности, проникшись  европейским
"материалистическим духом". ‚ допетровской ђоссии, по мнению  Њицкевича, еще
происходит  борьба  между  "европейскими  идеЯми"  и  "остатками  славЯнских
чувств"; но Џетр I беспощадно уничтожил там все славЯнское и подчинил ђоссию
западным порЯдкам, основанным на национальном  эгоизме и направленным против
"нравственного   достоинства  народов".  Њицкевич  замечает  при  этом,  что
"знаменитые иностранцы", развозившие  доктрины XVIII века по  разным дворам,
не встречали большого  сочувствиЯ  в Џольше, но зато находили самый радушный
прием  при  русском  дворе.  ‚месте с тем  он  вынужден признать,  что после
петровских реформ русскаЯ культура развивалась  несравненно успешнее, нежели
польскаЯ.
     Љак видим, убеждениЯ Њицкевича теперь не то  чтобы очень изменились, но
как-то так развились и расширились, что стали включать в себЯ и точку зрениЯ
Џушкина, и взглЯды московских славЯнофилов. Љак прежде  в  отношении ђоссии,
Њицкевич очень  метко нащупал  ахиллесову  пЯту  и  западной  культуры  - ее
рационализм,  сухость,  рассудочность.  Ћн  справедливо   считал,   что  эта
особенность  достигла высшей точки своего развитиЯ в "эпоху ђазума", породив
философию  ЏросвещениЯ, которую  ђоссиЯ  в XVIII  веке действительно впитала
жадно, как сухаЯ губка. Љ этой философии, как и к пронизанной ею французской
цивилизации, Њицкевич  относилсЯ  резко  отрицательно,  противопоставлЯЯ  ей
более цельную, глубокую и творческую славЯнскую  культуру.  "„ух XVIII века,
казалось, выполнЯл  роль искусителЯ  по  отношению к славЯнским  народам: он
соблазнЯл   их  всеми  чарами  новизны,  цивилизации,  богатства,  свободы".
"€сториЯ  влиЯниЯ  XVIII  века и  вызванного  им сопротивлениЯ, из  которого
родитсЯ   постепенно   национальнаЯ   литература,   есть   историЯ  тЯжелого
национального  недуга".  ‚месте  с  тем,  признав  чуждость  и  враждебность
западной культуры длЯ славЯнства, Њицкевич призывает и преодолеть славЯнскую
разобщенность,  порожденную  чуждым влиЯнием …вропы. —ерез  все  его  лекции
лейтмотивом проходит идеЯ  тесного культурного  родства  славЯнских народов,
особенно русского и польского.
     ‚  начале 1840-х годов  в Џариже  на  Њицкевича как будто подействовала
поэтическаЯ мольба Џушкина 1834 года:  "Ѓоже!  освЯти  в нем  сердце правдою
твоей и миром...". Ќо  Њицкевич не  знал  этих  пушкинских стихов до февралЯ
1842 года,  когда  чьЯ-то рука  положила ему на кафедру листок с их списком,
озаглавленным "ѓолос с  того света". ќто была  инициатива одного из  русских
слушателей  и  почитателей  Њицкевича,  Ђ.  €.  ’ургенева.  Ћн  в  то  времЯ
странствовал по …вропе, пополнЯЯ  свое образование  знакомствами с "дорогими
европейским покойниками", как  позже €ван Љарамазов: посещал ѓете в ‚еймаре,
‚альтера ‘котта  в  Ђбботсфорде, дружил  с  атобрианом, ‹амартином,  ѓейне,
Њюссе.  Џосле  сообщениЯ  пушкинского  стихотворениЯ  Њицкевичу  ’ургенев  с
удовлетворением отметил Явственную  перемену в тоне его лекций, приписав  ее
магическому  воздействию  пушкинского  стихотворениЯ:  "он как будто услышал
Џоэта, и  мир  опЯть в его душе", пишет он ‚Яземскому. "Њицкевич переродилсЯ
или возродилсЯ:  беспристрастие  к  Џольше и  ђоссии  неимоверное", сообщает
’ургенев другому своему корреспонденту. Ћбновленные лекции Њицкевича вызвали
у него такой восторг, что он стал переправлЯть своим знакомым сперва краткое
их изложение,  а  затем  и литографированные стенограммы полного  текста. Џо
всей видимости, именно он послал один их экземплЯр и ’ютчеву в Њюнхен.
     ’ютчева глубоко взволновало чтение лекций Њицкевича. Ћн обнаружил в них
очень  близкие  ему  мысли  о славЯнском  единении  и противостоЯнии ‡ападу.
ЌеожиданнаЯ  перемена  во взглЯдах  Њицкевича так  поразила ’ютчева, что  он
написал  по  этому  поводу  стихотворение, озаглавленное "Epitre a l'apotre"
("Џослание к  апостолу"),  которое и отправил в  Џариж, написав  на конверте
просто  "ѓ-ну  Њицкевичу,  профессору  в  ‘орбонне".  ќто послание  ’ютчева,
включенное здесь в Ђнтологию, начиналось так:

     Ќебесный –арь благослови
     ’вои благие начинаньЯ -
     Њуж несомненного призваньЯ,
     Њуж примирЯющей любви...

     Ќедаром ветхие одежды
     ’ы бодро с плеч своих совлек.<sup>[
     ]</sup>Ѓог победил - прозрели вежды.
     ’ы был Џоэт - ты стал Џророк...

     ѓоворЯ о "ветхих одеждах",  ’ютчев  имел в виду  религиозное  обращение
Њицкевича,    который,   будучи   евреем   по   происхождению,   исповедовал
христианство. „алее в стихотворении он развивает  свои  излюбленные  идеи  о
скорой и благой перемене  в судьбах славЯнства, ныне разобщенного ‡ападом, и
снова обращаетсЯ к Њицкевичу:

     ’ы ж, сверхъестественно умевший
     ‚ себе вражду уврачевать, -
     „а над душою просветлевшей
     Џочиет ЃожьЯ благодать!..

     Ќа  парижской почте исправили  ошибку ’ютчева  (польский  поэт, как  мы
знаем,  читал  лекции  в  College de France,  а не  в ‘орбонне), и доставили
письмо Њицкевичу. Ќам ничего  не известно о том,  как он отреагировал на это
послание,  дошедшее  до  него   через  восемь   месЯцев  после  пушкинского.
Џо-видимому, Њицкевич так и не ответил ’ютчеву, хотЯ хранил его стихи, как и
пушкинские, до конца своей жизни.

        18

     Џри всей  извилистости тех  путей,  которые  проходили деЯтели культуры
того времени,  при всем различии  их судеб, убеждений,  темпераментов,  одна
общаЯ  направленность  их  движениЯ  прослеживаетсЯ почти во всех случаЯх. ‚
молодости их взглЯды, как правило, были западническими  и либеральными, но с
течением  времени  они  становились  все более  и  более  консервативными  и
русофильскими.  Џрошел этот путь и ‹ермонтов, проживший всего  двадцать семь
лет.  ‚о  многом  он сильно подражал Џушкину,  и  в творчестве  (его  первые
произведениЯ выглЯдЯт  как мозаика из пушкинских стихов), и в жизни (дуэль с
французом  на  —ерной  речке,  к счастью,  окончившаЯсЯ  благополучно). Ќо в
тридцатых годах, когда  ‹ермонтов вступил в  пору "юности мЯтежной",  Џушкин
перешел  уже  на  значительно  более  консервативные  позиции.  “коризненное
стихотворение ‹ермонтова по этому поводу Я  уже приводил; теперь менЯ больше
интересует его отношение к польскому вопросу.
     ‚ черновой рукописной тетради ‹ермонтова, относЯщейсЯ к 1830 году, есть
начало стихотворениЯ, продолжение которого не сохранилось, так как следующий
за ним тетрадный лист  был кем-то  вырван. Џо одному  из предположений,  это
стихотворение, насколько  можно  судить  по уцелевшему отрывку, представлЯет
собой отклик на польское восстание:

     ЋпЯть вы, гордые, восстали
     ‡а независимость страны,
     € снова перед вами пали
     ‘амодержавиЯ сыны,
     € снова знамЯ вольности кровавой
     џвилосЯ, победы мрачный знак,
     Ћно любимо было прежде славой:
     ‘уворов был его сильнейший враг.

     ’ак  писал  шестнадцатилетний ‹ермонтов;  но пЯтилетием  позже  он  уже
совсем  по-другому оценивал  польские  событиЯ  и свЯзанную  с  ними  угрозу
территориальной  целостности  ђоссийской  €мперии.  ‚  Январе  1834  года  в
Ѓрюсселе  состоЯлось  публичное  выступление  €оахима  ‹елевелЯ, знаменитого
историка  и видного  деЯтелЯ  польской  эмиграции. …го  речь была  посвЯщена
трехлетней годовщине  свержениЯ  ЌиколаЯ  I с  польского  престола и вызвала
новую шумную антироссийскую кампанию в западной печати. ‚  парижских газетах
и журналах замелькали статьи, крайне  оскорбительные по отношению к ђоссии и
ее  императору.  ђусское правительство отвечало  негодующей  статьей в своем
зарубежном органе "Journal de Francfort", причем взЯло под  свою  защиту оно
там честь не только  ЌиколаЯ, но и Џушкина. „ело в том, что ‹елевель в своей
речи очень  лестно отозвалсЯ о бунтарской роли русского  поэта, процитировал
несколько  соответствующих  стихотворных отрывков и выразил уверенность, что
Џушкин  за свои  вольнолюбивые стихи, уж наверное, "сослан в отдаленные краЯ
империи". Џо этому поводу "Journal  de Francfort" писала: "Ќе  знаем, правда
ли, что Ђ. Џушкин в годы, когда его замечательный талант был еще в  брожении
и не освободилсЯ от накипи ("ne c'etait pas debarasse encore de son ecume"),
написал  строфы,  приводимые  ‹елевелем   (на  самом  деле  Џушкину  они  не
принадлежали  -  ’. Ѓ.); но  мы  можем  уверенно  утверждать,  что он  будет
раскаиватьсЯ в своих первых опытах, особенно если узнает, что они дали повод
врагу  его  родины  предположить в нем какое-нибудь согласие с его мыслЯми и
устремлениЯми".  Џушкин  и впрЯмь  в  то  времЯ  уже горько сожалел  о своих
прежних  шалостЯх;  графу  ‘троганову,  приславшему ему  выпуск "Journal  de
Francfort",  он  отвечал:  "‚есьма  печально   искупаю  Я  заблуждениЯ  моей
молодости. ‹обзание  ‹елевелЯ  представлЯетсЯ  мне  горше ссылки  в  ‘ибирь"
("J'expie bien tristement les chimeres de ma jeunesse. L'accolade de Lelewel
me parait plus dure qu'un exil en Siberie").
     Ќо  и  после  отповеди,   опубликованной  в  "Journal  de   Francfort",
французскаЯ печать не унималась. ‚ октЯбре 1835 года выпады против ЌиколаЯ I
возобновились  с  новой  силой.  Џримерно  в  это  времЯ  ‹ермонтов  создает
политическую оду  в подражание пушкинской "Љлеветникам  ђоссии".  Џерекличка
этих  двух  произведений  Явно  подчеркнута в  самом  начале  лермонтовского
стихотворениЯ (также включенного здесь в Ђнтологию):

     ЋпЯть, народные витии,<sup>[
     ]</sup>‡а дело падшее ‹итвы<sup>[
     ]</sup>Ќа славу гордую ђоссии,
     ЋпЯть, шумЯ, восстали вы.

     Џо своему политическому  содержанию эта  ода еще очень незрела;  ее  на
удивление наивные  суждениЯ,  изложенные,  однако,  великолепным, ничуть  не
уступающим  пушкинскому поэтическим  Языком,  производЯт  довольно  странное
впечатление:

     —то это: вызов ли надменный,
     Ќа битву ль бешеный призыв?
     €ль голос зависти смущенной,
     ЃессильЯ злобного порыв?..
     „а, хитрой зависти ехидна
     ‚ас пожирает, вам обидна
     ‚еличьЯ нашего зарЯ,
     ‚ам солнца Ѓожьего не видно
     ‡а солнцем русского царЯ.

     “ самого ‹ермонтова эта ода,  видимо,  тоже вызывала смешанные чувства.
‘амый простодушный пассаж из нее он в конце концов вычеркнул:

     ’ак нераздельны в деле славы
     Ќарод и царь его всегда.
     ‚еленьЯм власти благотворной
     Њы повинуемсЯ покорно
     € верим нашему царю!
     € будем все стоЯть упорно
     ‡а честь его, как за свою.

     ‚ советских  изданиЯх ‹ермонтова  эта  строфа не  публиковалась  или же
приводилась  только  в  примечаниЯх.  Њонархические  и имперские  настроениЯ
поэта, отобразившиесЯ здесь, в самом деле вызывали  некоторое замешательство
в  стане  советских  литературоведов,  которые  объЯснЯли  их  "воздействием
шовинистических  настроений,  царивших в  школе гвардейских подпрапорщиков и
кавалерийских юнкеров, а также в лейб-гвардии гусарском полку". Ќо ‹ер