арьке папиросы.
     Ћн идет, постепенно убыстрЯЯ шаг, почти  вбегает во двор и, увидев, что
в окне темно, единым махом одолевает лестницу.
     - џвилсЯ не запылилсЯ! - выходит из своей комнаты тетЯ ‹юсЯ.
     - —то она, у вас? - стараЯсь отдышатьсЯ, спрашивает ЉостЯ.
     - Људа  ж  еще  денетсЯ, -  сложив руки на  груди,  ворчит  тетЯ  ‹юсЯ,
наблюдаЯ, как ЉостЯ снимает башмаки.
     Ћн проходит в тети ‹юсину комнату. Ѓабушка приткнулась  на диване перед
телевизором  и, заметив Љостю, вскидываетсЯ и взволнованно частит:  "Љосынка
новаЯ пропала, пуховаЯ! Џлатье раз одеванное, шерстЯное!"
     “ бабушки  прогрессирующий склероз; когда они с  Љостей переезжали, она
еще могла как-то копошитьсЯ по дому, а последнее времЯ,  оставаЯсь одна, она
уже весь день сидит на кровати  и  смотрит на  мелькающие за  окном  огоньки
электросварки, что-то бормоча, о чем-то плача. Њама собиралась забрать  ее к
себе к лету, когда все как следует наладитсЯ с  ѓригорием Џетровичем, а пока
договорилась с соседкой, тетей ‹юсей что та будет помогать Љосте и бабушке с
едой и присматривать за бабушкой, пока ЉостЯ в институте. ’етЯ ‹юсЯ не прочь
подзаработать к пенсии, а стирать и мыть бабушку мама приезжает сама.
     ЉостЯ ведет  бабушку  домой  и, усаживаЯ  на кровать, говорит: "‹ожись,
бабушка,  ничего..." Ѓабушка послушно расстегивает кофту, а ЉостЯ,  чтоб  не
дуло, занавешивает окно одеЯлом.
     - ’етЯ ‹юсЯ,  - стучит он к соседке. -  Џосидите с бабушкой два вечера,
а? ‡автра, послезавтра? ‘уп Я сварю, и сосиски - мама послала - есть.
     -  ‘овести  у вас с мамой  нет! -  отрубает тетЯ ‹юсЯ, но через  десЯть
минут заходит к ним и со словами: "Ќа-ка, почини!" ставит на стол  маленький
приемник.
     - ‹адно  бы  платье,  - глЯдЯ вслед  тете  ‹юсе,  рассуждает бабушка, -
косынку жалко, платье все же раз одеванное...
     Џобормотав, она засыпает, а ЉостЯ сидит и думает - с чего начать. —ерез
полчаса  он расправлЯетсЯ  с супом  и открывает крышку  приемника. —ерез два
часа приемник  уже тихо  играет  длЯ  тех, кто  не спит, а ЉостЯ выкладывает
курсовик и размышлЯет, плюнуть на  него или нет.  …ще все же надо,  наконец,
заклеить окно. Ћн сидит,  раскачиваЯсь  на стуле  и  комбинирует, когда  что
делать. ЉостЯ торгуетсЯ сам  с собой, сегоднЯшнюю  ночь он  будет сидеть или
две  последующие. “зенькаЯ кушетка соблазнительно притЯгивает,  ЉостЯ решает
лучше пораньше встать и,  изощрившись,  может быть, закончить  курсовик рано
утром, начинает разбирать постель.
     …го последнЯЯ фотографиЯ

     ќто единственнаЯ фотографиЯ, на  которой  он  выглЯдит, как  говоритсЯ,
естественно -  сидит  в ватнике, в  рабочих штанах  и теплой, не по  погоде,
кепке рЯдом с женой,  котораЯ  держит на руках  трехлетнюю кудрЯвую  внучку;
сидЯт  они  все  на  сколоченной  из двух пней  и  доски  скамейке, на  фоне
построенного им дачного домика,  на фоне выращенного женой огромного,  пышно
цветущего куста шиповника.
     …стественность, конечно,  не  в  одежде  и  в  фоне  -  были  и  другие
фотографии, к  ним  мы  еще  вернемсЯ. …стественность во  взглЯде,  каким он
смотрит в объектив или, как нам кажетсЯ, на мир: чуть насмешливо - мол, знаю
Я вас всех, уж менЯ-то вы не проведете, чуть грустновато:  восьмой десЯток -
нет особых  причин длЯ весельЯ, а, в общем, с симпатией и доброжелательно. ‚
этом взглЯде - понимание  происходЯщего - то,  что  называют  умудренностью.
Џосмотрев на эту любительскую фотографию  сидЯщих на  скамейке,  каждый чуть
дольше задержитсЯ взглЯдом  на  старике и подумает  что-то вроде  того,  что
жизнь  все-таки  не  бессмысленна,  хотЯ  никто не знает,  что  там впереди,
подумает без охватившей вдруг  сердце тоскливой тревоги, а с легкой улыбкой,
с любопытством, зовущим  скорее заглЯнуть за поворот, а потом - еще за один,
и увидеть, ну что же там, что же...
     ќту  фотографию  он не  наклеивает  в альбом,  объЯснЯЯ это  на  словах
грЯзной рабочей  одеждой, в  которой он  сфотографирован. Ќа  самом деле, он
считает,  что  при  фотографировании  должно   быть   иное,  приличествующее
выставлению  напоказ выражение.  Ќа всех прежних  фотографиЯх альбома вид  у
него натЯнутый и надутый. ‚езде он держитсЯ  неестественно, что  называетсЯ,
проглотил  аршин, лоб чаще нахмурен  - на переносице глубокаЯ складка,  губы
сжаты  то  чуть  криво,  то  слишком  крепко,  в  глазах  тревожный  отблеск
напрЯженности. Ќа всех предыдущих  фотографиЯх он, словно ожидаЯ подвоха, на
мгновенный  вопрос фотоаппарата:  "Ђ  ну-ка?  Љаков  ты теперь?" не успевает
сообразить,  какой лучше  дать ответ,  не  может  сразу  же  обрести  нужную
защитную маску, поэтому везде одинаково неестественен и скован.
     …го прежнЯЯ большаЯ семьЯ,  за  исключением  матери, тоже всЯ смотрит с
фотографий напрЯженно. Ћтец, гораздо моложе его, теперешнего, на  фотографии
двадцатых  годов,  орава  ребЯтишек  в  домотканых платьишках  и праздничных
косоворотках  с витыми  поЯсами. Ћтец,  в помЯтой  железнодорожной  фуражке,
вытЯнувшись,  неловко  заложив  руку за  борт  пиджака,  будто  говорит свое
обычное:  "‘ ними надо - знаешь! Ћго!",  подразумеваЯ под  этим "ними"  всех
людей  вообще, а железнодорожных пассажиров в  частности, а под "Ћго!" - то,
что  они  способны  на все  - нужна  постоЯннаЯ  бдительность.  ‘естренки  и
братишки тоже  стоЯт, вскинувшись, словно  вот-вот вскрикнут: "Ќе честно, не
по правилам!  џ так не играю!"  ‹ишь мать  сидит отрешенно-спокойно,  сложив
усталые крестьЯнские руки на коленЯх.
     ‚сЯ их  семьЯ,  и  наш  герой  не был исключением, делила  людей на три
категории - свои, знакомые и все  остальные. ‘вои - это кровные родственники
(некоторые жены и мужьЯ до  конца своими  так и не становились). Ћтношение к
знакомым и к своим  различалось в  корне. ‡накомые были разновидностью  всех
остальных, несколько более известными с внешней  стороны,  с ними  все равно
надо было быть настороже, потому что однажды они могли выкинуть какой угодно
фокус.
     ‚се остальные  люди  - это вообще  был  некий действующий сам по себе и
часто  враждебный  механизм.  Ќикто из их  семьи не  был ни проходимцем,  ни
преступником, все старательнейшим образом трудились каждый на своем поприще,
и, казалось  бы,  всем  им  нечего  было опасатьсЯ недружелюбных вылазок  со
стороны окружающего мира. €, все-таки, их общение с посторонними людьми было
отчасти похоже на  выступление передовика  производства  перед телевизионной
камерой - такаЯ же несвобода, напрЯженность и желание, поскорее отделавшись,
сорвать галстук, расслабитьсЯ  и сказать: "‘лава богу".  Љонечно, свое  дело
делали гены, но жизненные обстоЯтельства приводЯщие к подобному состоЯнию, у
всех  членов  семьи  складывались  по-разному. Ћн, наш  герой, с  четвертого
класса училсЯ в школе на стороне, жил в большой семье дальних родственников,
в  ней  была  воинственнаЯ хозЯйка.  —ужой пацан  давал  возможность  выходу
излишков  энергии, и, сидЯ за печкой  с  учебником, он всегда был настороже,
выслушиваЯ звуки за занавеской,  всегда ждал, когда же занавеска раздернетсЯ
и перед ним шмЯкнутсЯ пара картофелин или краюха хлеба. Џеред этим и после о
чугуны  громко  звенели ухваты,  разносились  возгласы о  том,  что  и своих
дармоедов хватает,  а он  быстро и  не  разглЯдываЯ,  жевал, что дали, скулы
ходили ходуном, а глаза все читали одну и ту же страницу.
     Џотом еще был случай со вшами, которые у него завелись от долгого житьЯ
вне дома, и воспоминаниЯ о том, как отнеслась к этому нисколько не ожидавшаЯ
такого оборота хозЯйка и охочаЯ до зрелищ  ребЯтнЯ  в школе,  долго были при
нем: он  затылком чувствовал  железную руку  никогда не  терЯющейсЯ женщины,
дергающий  холодок тупых  чугунных ножниц, слышал громовой хохот класса  при
своем, действительно, очень смешном Явлении с выстриженной клоками, пахнущей
керосином головой.
     ’акие вещи  в те  времена случались и  с  другими,  метод  лечениЯ  был
единственно   верным,   но   у  других  были   другие   гены,  другие  умели
адаптироватьсЯ, а в нем тогда, наверное, и определилось отчетливо отчуждение
от сообщества посторонних людей, и самым радостным  были каникулы дома, пути
домой, мысли о своих, и так оно и осталось навсегда.
     ‘вои, конечно, тоже выкидывали фокусы, но если на фокусы посторонних он
всегда  готовилсЯ  дать отпор,  то к фокусам своих  относилсЯ как к  чему-то
неизбежному, заданному,  которое надо  принЯть и понЯть и непременно помочь.
Ћн, старший сын в  семье, первый получивший образование, тЯнул учитьсЯ всех,
помогал  деньгами,  выгнанных  устраивал   снова,  ходил  по  общежитиЯм   и
деканатам, а потом  все повторилось и  с племЯнниками. ‘вои были  крепостью,
бастионом,  помогающим  жить в  способном более на  неприЯтности  мире, хотЯ
нельзЯ сказать, что и между своими отношениЯ складывались так уж безоблачно.
‚от  они сидЯт  - он и его два  брата  на берегу знакомой с детства реки,  в
одинаковых семейных трусах, с одинаково застывшими лицами - все они приехали
в родительский дом в отпуск.  ”отографиЯ умалчивает о скрытом соперничестве,
которое имело  место за праздничным  столом. Ћно проЯвлЯлось постоЯнно: один
брат  рассказывал  о  серьезных  исследованиЯх,  проводимых  женой-доцентом,
другой через некоторое времЯ интересовалсЯ  у племЯнника, сына доцента: "Ќу,
и  какие  у  тебЯ  оценки?  —етыре  по математике? Џлоховато... Њатематика -
важнейшаЯ дисциплина. Њои всегда по математике имеют пЯть!"
     € все же эти мелочи не могли скрыть чувство единства, которое возникало
у них  дома  при  виде друг друга, поэтому они, наверное, и рвались всегда в
отпуск домой  и  неохотно  покидали  этот единственный  коллектив, в котором
чувствовали себЯ уютно и спокойно.
     ‘о всеми другими коллективами отношениЯ складывались иначе.
     …сли  бы  энергичному корреспонденту одной из газет вдруг  пришло бы  в
голову разыскать героЯ нашего рассказа и  задать ему вопрос: "‚аша жизненнаЯ
позициЯ?"  €  если  бы  он сумел  осмыслить  этот  вопрос и  честно на  него
ответить, то корреспонденту  пришлось бы записать: "Ћборона, чередующаЯсЯ  с
нападением".
     †изненный путь нашего героЯ  был основателен:  педагогический техникум,
директорство школой в девЯтнадцать лет, потом - институт,  работа на одном и
том же заводе до войны, в войну и после.
     ‚  школе он  боролсЯ  за  знаниЯ, всеми силами  стараЯсь  заложить их в
непослушные, не способные к ответственности ребЯчьи  головы. ‘ам не на много
старше  их,  он  хранил  суверенитет  директора,  разносЯ влюбленных в  него
девчонок,  прогулЯвших урок, чтобы навести порЯдок в его холостЯцком жилище.
‚ этом набеге ему  виделось посЯгательство на свЯтаЯ свЯтых - его внутреннюю
жизнь,  его  мир,   его  суть,  куда  никто,  кроме  своих,  не  должен  был
допускатьсЯ. ‚ этом  прогуле  было  презрение  к  дозе  знаниЯ, выданной им,
пренебрежение к его серьезному  труду ради чепуховских затей, и обиженные им
девочки плакали и больше убирать не приходили.
     Ќа заводе в  войну он работал на ответственейшем  участке. Ћн почти  не
спал, был  необщителен  и угрюм, никому не  говорил о трех  своих заЯвлениЯх
отпустить  его  на  фронт. Ћн  не  хотел,  конечно, туда,  но,  глЯдЯ на,  в
основном,  пожилых людей, окружавших его, был уверен,  что они о нем  думают
как  о молодом трусе,  схоронившемсЯ за ответственную работу,  и  оборонЯлсЯ
вереницей  все  более  настойчивых,  но  неизменно отклонЯемых  заЯвлений  -
заменить его  было некем. €  вынужденное неучастие в войне  вновь  обособило
его,  лишив   общности   с  костЯком   поколениЯ   -  вернувшимисЯ  с  войны
сверстниками.
     Џосле войны  он стал работать представителем заказчика на своем заводе,
и тут природнаЯ настороженность и ожидание от окружающих "фокусов" слились с
действительностью воедино.
     ‚  его  функции  входило выЯвлЯть, выискивать скрытые дефекты,  которые
расторопные производственники всЯчески норовили затушевать, а он, как никто,
умел обнаруживать. ’ут уж он был неумолим: "Џочему же мы никогда себе такого
не позволЯли?", отклонЯл чертежи, и от этой работы в нем из года в год росла
и  крепла  убежденность,  что  с людьми надо быть  настороже  - зазеваешьсЯ,
вкрутЯт.
     Ќе  ослабевала оборона  и  дома:  жена  была  в  молодости  общительна,
смешлива и любима окружающими. ЏоживЯ с ним, она несколько умерила неистовый
пыл коммуникабельности,  и все же в  квартире еще иногда вертелись  соседки,
часто звонил и подолгу был занЯт телефон - он же не представлЯл, о чем можно
больше  минуты говорить по телефону. †ена же с кем-то секретничала,  иногда,
он понимал,  говорила  и о  нем,  а  значит,  делила  себЯ  между  семьей  и
посторонними людьми, поэтому не могла быть совсем своей - надо было  думать,
что можно, а  что  нельзЯ  ей  говорить, что она может выболтать.  ѓлубиннаЯ
частица его "Я" была скрыта  от жены, и зрЯ она допытывалась: "Ќу, что опЯть
молчишь? —то мрачный,  а?" и причитала: "€ что за человек? Ќикогда ничего не
расскажет!"
     Ћн, действительно, обычно молчал, и это было оттого, что он не  знал, о
чем, вообще  ему  говорить с людьми. ѓоворить  можно было о  работе - в этих
разговорах  присутствовала  информациЯ, разговоры  же,  в  которые  пыталась
втЯнуть  его жена, были на  редкость бессодержательны - обсуждение знакомых,
покупок, пустые домыслы и бесполезные воспоминаниЯ, или  еще бессмысленнее -
обсуждение увиденных по  телевизору выдумок.  €ногда  он начинал разговор по
существу: подсаживалсЯ к невестке  и сыну  и  спрашивал:  "Џочему  долго  не
заводите детей?" и не мог понЯть, почему эти люди, только что тараторЯщие  о
всЯкой ахинее, морщились и отскакивали от него, как  от круглого  дурака или
зачумленного.
     ‘   сыном,  который   по  законам   семьи  мог   быть   только   своим,
откровенничать,  однако, тоже было нельзЯ. ‘ын был  иным, и  если была в нем
частица их  породы,  то он всЯчески старалсЯ откреститьсЯ от нее и тЯнулсЯ к
матери. Џервый серьезный конфликт случилсЯ, когда сыну было лет десЯть - они
ездили на базу отдыха  и, увидев  однажды, как сын с  интересом наблюдает за
играющими в настольный теннис, он изловчилсЯ опередить завсегдатаев и взЯл в
пункте проката  ракетки,  сетку  и  мЯч. € сын был так  рад, но  только  они
прикрутили  сетку и  начали неумело стукать  ракетками по летЯщему  не в  те
стороны  мЯчу, как  набежали теннисисты  и не допускающими сомнениЯ голосами
принЯлись занимать за ними и  друг за другом очередь,  а  когда  он  холодно
оборвал  их притЯзаниЯ  указав, что  сегоднЯ будут  играть только он  и  его
ребенок,  опешили,  разразились  возмущенными  восклицаниЯми,  потом  начали
Язвить. Ђ он невозмутимо стукал ракеткой, не желаЯ  замечать округлЯвшихсЯ в
мольбе глаз сына,  призывающего принЯть условиЯ коллектива. Ќо оборона  отца
была  нерушима,  он  стукал,  и мЯч вновь летел не туда. € сын  вдруг бросил
ракетку и, сломЯ голову, побежал в противоположную от летЯщего мЯча сторону,
вынудив  отца  сдатьсЯ торжествующим  противникам, и остаток  того  днЯ, той
путевки и  всей жизни прошел  у  них  во  все  более  и  более  отдалЯющихсЯ
отношениЯх,   хотЯ   когда   сын   стал   совсем   взрослым,  их   отношениЯ
зафиксировались на какой-то точке взаимного уважениЯ и непониманиЯ.
     Њожет быть, играла еще роль и фамилиЯ, если фамилиЯ и личность человека
имеют  какую-нибудь свЯзь. …го фамилиЯ была  €ндейцев - необъЯснимо,  откуда
взЯлась  такаЯ  фамилиЯ  на  глухой  железнодорожной  станции.  ќта  фамилиЯ
предполагала воинственный  пыл атаки и  этот  пыл, действительно, выгонЯл ее
обладателЯ  из обороны  в  нападение  - так бывало в битком набитом вечернем
транспорте,  где, он  чувствовал,  как закипала  у  него  кровь,  и  начинал
прерывающимсЯ  от  Ярости  шепотом:  "Људа  же  вы  лезете?  ",  а   услышав
оскорбление, шипел: "•улиган!!" и, несмотрЯ  на то,  что  никогда не выходил
победителем из  транспортных баталий, всегда, как мог, боролсЯ с грубостью и
бескультурьем.
     …ще он воевал на лестнице дома,  где  жил,  с не закрывающими дверь,  с
засорЯющими  мусоропровод,  с  целующимисЯ  в  лифтах  парочками.  Ћн  писал
объЯвлениЯ,  где призывал к чистоте, теплу и порЯдку, объЯвлениЯ срывали, он
писал  снова   и  снова,  и   жена,   находЯ   его  объЯвлениЯ   в  карманах
приготовленного в химчистку  пиджака сына,  только грустно  качала головой и
вздыхала.
     Ћна подходила к окну, смотрела в  него и в который раз старалась как-то
уЯснить  характер своего мужа.  ‘ одной  стороны, она думала о  неизживаемом
духе  противоречиЯ,  подозрительности   и  вредности,  сидЯщем  в  нем.  Ћна
вспоминала  его  недавние  высказываниЯ на  строительстве  дачи,  когда  она
принЯлась расхваливать первую очередь фундамента, выложенного двумЯ нанЯтыми
студентами, в их  присутствии. "ЌельзЯ хвалить людей!" - сказал он ей после.
- "€наче  они  обрадуютсЯ  и  перестанут  хорошо работать!" Ћна  тогда прЯмо
задохнулась от прозрениЯ: "’ак  вот почему он никогда не похвалит мои пироги
и котлеты!" € в то же времЯ  она не могла не  помнить, как он поддержал ее в
молодости,  когда она  тЯжело  заболела,  вспоминала его письма, вспоминала,
что, если б не болезнь  и  не  его поддержка, никогда она,  такаЯ красиваЯ и
любимаЯ всеми  вокруг,  не вышла бы за этого угрюмого молчуна  с  неприЯтной
улыбкой. Ќо когда она заболела, а вокруг была война, и многие, кто ее раньше
любил,  исчезли с горизонта, а  этот  молчун  поЯвилсЯ, его улыбка перестала
казатьсЯ  ей  неприЯтной. Ћна  вспоминала, как  он  приносил  ей в  больницу
кулечки  с  хлебом, и на  глаза  навертывались слезы, и  она еще  и еще  раз
пыталась  осмыслить прожитые с  ним  не  очень горькие и не  очень радостные
годы.
     Ћн  тоже не мог  осмыслить  кое-какие вещи. ЉруговаЯ  оборона не всегда
бывала  прочна,  она  рушилась, потому  что не  могла устоЯть против  такого
чувства, как жалость.  Ћн начинал жалеть, и человек,  у которого что-то было
не  в порЯдке, на  времЯ  своих  страданий превращалсЯ в совсем своего,  длЯ
которого  во  что бы то  ни  стало нужно  было  расшибитьсЯ в лепешку, чтобы
помочь. ќто  бывал не обЯзательно  человек, а  собака  с перебитой лапой или
группа  товарищей, которой зарезали изобретение. Џоэтому же  он, наверное, и
женилсЯ на работавшей в его цехе хохотушке, когда с ней случилось несчастье,
хотЯ в пору ее здоровьЯ, весельЯ и общительности также мало  дума о ней, как
о полете на ‘еверный полюс.
     †ена поправлЯлась, группа товарищей получала авторское, они переставали
быть  предметом  жалости   и  автоматом  включались  в  категории,   ему  до
определенной  степени  безразличные.  ЏеребитаЯ  лапа  у  собаки  так  и  не
срослась, собака  хромала у него еще  лет пЯтнадцать, была самой пестуемой и
любимой, а когда умерла, он не мог успокоитьсЯ еще очень долго.
     Ђ,  в   остальном,  он  жил  в  постоЯнной  напрЯженной  озабоченности,
сознаваЯ,  что он всегда знает, что  надо, а люди - нет, потому что  им лень
хотеть знать, пока  случившеесЯ происшествие не дало  толчок, не повлекло за
собой внутреннюю работу.
     ‚се началось зимним вечером  при тускло мерцающих фонарЯх на трамвайной
остановке, где сидЯщий  на корточках, заросший и весь какой-то обшарпанный и
немытый тип часто и неудачно закуривал на ветру и все бросал спички и плевал
куда угодно, но не в урну. Ќаш  герой бросал на типа  долгие неодобрительные
взглЯды, тем, к сожалению, совершенно не замечаемые. Ќо когда спичка  попала
к нему в  пакет с бутылками минеральной воды "…ссентуки-17", и где-то близко
шлепнулсЯ  плевок,  он взорвалсЯ и наговорил  хаму много неприЯтных  вещей о
правилах поведениЯ на улице  и о наличии урн.  ѓоворЯ, он  увлексЯ, но когда
посмотрел  на  воспитываемого,  увидел  глаза,  в  которых  стоЯла  холоднаЯ
ненависть такой силы, хоть показывай в немом кино, и его даже передернуло от
Яркости проЯвлениЯ прежде мало знакомого чувства. €, подхватив свои бутылки,
он  решил поехать  лучше  на  автобусе и  пошел сначала степенно, потом  все
быстрее, пару раз обернулсЯ и оглЯделсЯ еще в автобусе и, не заметив никого,
понемногу успокоилсЯ и к концу поездки уже ругалсЯ с кем-то другим по совсем
другому поводу.
     Ќо когда он вошел в подъезд и услышал, как сразу за ним снова открылась
дверь, то почему-то понЯл, кто это, даже еще не обернувшись.
     ’о, что происходило потом, не  укладывалось ни в какие прежние мнениЯ и
представлениЯ.  Ћн начал  получать удары  сначала в грудь, потом - в ухо,  в
лицо, был сбит  с ног  и  завален  бутылками, потом старалсЯ загораживатьсЯ,
краем сознаниЯ  отдаваЯ  отчет  в  нелепости своего тонкого крика,  все-таки
кричал  что есть  силы: "Љараул!"  Ќаконец,  удары  прекратились, чужаЯ рука
брезгливо сдернула с  него кроличью шапку, собрала  в пакет  бутылки,  дверь
хлопнула, и кошмарное завершилось. Ћн кое-как поднЯлсЯ и высунулсЯ за дверь.
‚ тихом дворе было совсем безлюдно, тот уходил, твердо шагаЯ, уносЯ и шапку,
и,  зачем-то - воду, и он неуверенно крикнул еще:  "„ержите его!",  и мЯгким
молчаньем ответили кое-где освещенные окна.
     Ћн долго смотрел вслед, потом оглЯдел и ощупал себЯ, и понЯл, что легко
отделалсЯ, что спасло  его новое  теплое и толстое, сшитое  к пенсии пальто,
двумЯ слоЯми ватина самортизировавшее  мощь  нанесенных ударов. Ђ  через две
минуты он предстал перед потрЯсенной женой с рассеченной бровью и  заплывшим
глазом, в заслуженном пальто,  уделанном цементной пылью и отпечатками чужих
ботинок. €  первым признаком  начавшегосЯ уже внутреннего изменениЯ было то,
что  при  небывалой силы  всплеске  эмоций жены, он не отмахивалсЯ, не цедил
сквозь  зубы, не  морщилсЯ, а растерЯнно глЯдел  куда-то  в пространство, не
даваЯ  толковых  ответов  на  отчаЯнные  вопросы, будто обдумывал, осознавал
случившеесЯ, позволЯл себЯ раздевать и перевЯзывать. Ќаконец,  он рассказал,
как было,  и при причитаниЯх жены опЯть же не буркал что-нибудь Язвительное,
а  вздыхал  и в раздумье качал  головой. †ена  принималась то грозитьсЯ,  то
плакать, она  шумела так  целый  вечер,  и несколько последующих дней,  а он
молчал и все думал, думал...
     Ћн думал о том, что вот на старости лет, когда казалось, что  все ему в
жизни   было,   в   основном,  Ясно,  случилась   вдруг  эта   поразительнаЯ
неожиданность. Ћн всегда чуралсЯ людей и не доверЯл им, но совсем не потому,
что  ожидал от них  того,  что  произошло  теперь.  Ћн ожидал мелких интриг,
мошенничества,   посЯгательств  и  притЯзаний  каких  угодно,  но  не  грубо
физических. ‚идЯ в людЯх себЯлюбцев,  бюрократов и зарывающихсЯ  нахалов, он
никогда не опасалсЯ разбоЯ -  это была длЯ  него абстракциЯ, в существовании
которой  он хотЯ и  не сомневалсЯ, но  никогда не верил в возможность личной
встречи.
     Ћднако встреча состоЯлась, и в душе его начал происходить переворот. Ћн
вдруг  понЯл,  что не подозревал об иных,  злых мирах,  существующих  где-то
рЯдом, иных  категориЯх людей, живущих  в  этих  мирах и грозЯщих  ему новым
столкновением.  Ћн понимал, что  все это  были еще семечки: царапина зажила,
пальто  вернулось из  химчистки,  как новенькое, а  шапка и так просилась на
помойку. Ќо ему теперь часто снились страшные сны - включалсЯ автоматический
молоток и дубасил по  нему  куда попало.  € это ощущение безответной  мишени
было  так страшно, оно не отпускало, он  переносил его  даже на  посторонних
людей.   ‘мотрел   ли  он  теперь  на   бранЯщих  друг  друга,  похожих   на
раскапризничавшихсЯ  детей пассажиров вечернего автобуса, или  на красотку в
затейливом   халате,  ленЯщуюсЯ   пропихнуть   палкой  содержимое   ведра  в
мусоропровод,  чтоб  скорей  бежать  к  голубому  экрану,  вспоминал  ли  он
конструкторов на  былой работе,  которые  мучились, терзаЯ остатки  шевелюр,
гадали,  как и в сроки уложитьсЯ,  и подпись получить, он  в первую  очередь
думал не об эгоизме пассажиров, не о беспробудной лени,  в которой  погрЯзла
молодежь, не  о безответственности конструкторов  - теперь он  прежде  всего
представлЯл угрозу, существованиЯ которой беспечные люди не замечают, а ведь
автоматический молоток может обрушитьсЯ на каждого.
     € поколебалась его уверенность в собственном знании - он не мог научить
людей, что им делать, побывав сам в такой унизительной роли.
     € от сознаниЯ этой общей беззащитности его и людей, живущих все-таки  в
одном  мире  с  ним,  перед чуждыми и  злыми мирами в нем начинала вырастать
жалость к этим ничего-то  не  подозревающим людЯм, и  эта  всеобщаЯ  жалость
потихоньку размывала и  раздвигала границы  категорий. Љонечно,  совсем свои
оставались  все  же совсем  своими, но и  все  остальные  не  были  уже  так
безнадежно далеки. € хотЯ внешне он осталсЯ таким же молчаливым и нелюдимым,
но  писать  объЯвлениЯ  на  лестнице ему что-то  больше  не  хотелось,  и  в
транспорте он если и ворчал, то без былого энтузиазма. Ђ, главное, изменилсЯ
взглЯд - в глазах стало больше грусти и  меньше отчуждениЯ. †ена и сын, видЯ
это, вздыхали, что он сдал  и постарел, но он думал теперь о беззащитности -
своей и других людей, о том,  что если бы и другие  понимали ее, как он, то,
может, сумели бы что-то сделать, чтобы защититьсЯ от злых миров.
     Џосреди дороги

     џ  приезжаю  к  бывшей нашей соседке тете Њане - так звали ее когда-то,
зовем и теперь. џ не был здесь лет  семь, как переехали, звонить  -  звонил,
все теперь заменЯет телефон. џ  приезжаю днем, долго не  открывают - соседи,
видно  на работе. Ќаконец, дверь подаетсЯ, Я даже  не узнаю - совсем, совсем
старуха!  ‚ру:  да  бросьте, тетЯ  ЊанЯ, такаЯ  же  вы,  ну пополнели. —то с
†улькой? Ћна, охаЯ и пришептываЯ,  какой  вот  Я  стал, опираЯсь на костыль,
шаркаЯ, ведет  по  коридорным  заворотам  -  Я отмечаю здесь  и  там  чужие,
незнакомые вещи  - тумбочки, шкаф,  - открывает дверь  в  комнату, кружевные
занавесочки те же, но серо-седой, вовсе незнакомый пес не узнал, не вскочил,
не  завилЯл хвостом,  только челка  приподнЯлась  и  опустилась -  посмотрел
тусклыми, укоризненными какими-то глазами.
     Ћна  говорит, а Я смотрю  то на нее, то на  †ульку, слушаю,  а внутри в
резонанс что-то тоскливо дребезжит. Ћна говорит, что ей не спуститьсЯ уже по
лестнице,  полиартрит с  каждым  годом все тЯжелее - продукты, вот не знает,
как  и  благодарить  людей,  давно уже приносЯт соседи.  Ћна мелко  смеетсЯ,
радуетсЯ,  что на  счастье не привел  бог в отдельную  квартиру, а как  ведь
хотела,  аж до слез. џ смотрю  на нее, на замершую  на  коврике грЯзно-серую
шкурку,  Я вспоминаю, как когда-то толстолапый, веселый пудель громко  лаЯл,
сверкаЯ  блестЯщими  муравьиными  глазами,  нессЯ  со  всех  ног  за  нашими
мчащимисЯ друг за  другом санками, напрыгивал, все  сбивалось  в кучу-малу -
визг, шум,  лай и тети Њанино требовательно-зычное: "†улька,  кому  сказала,
домой!"
     џ спрашиваю:  "Ќу,  а с  ним что?" Ћна мрачнеет - месЯца два как что-то
случилось. Ќочью сначала поскуливал, теперь воет,  будит соседей,  что-то  у
него болит. Џоследние дни не может спуститьсЯ на  двор, лежит, терпит, потом
все же делает свои дела в подносик и сразу заползает под кровать - стыдитсЯ.
Ќадо бы давно нести  к врачу, соседей  просить -  Язык не поворачиваетсЯ,  и
так-то им с ней мороки... ‚чера ночью не спала - вспомнила про менЯ.
     -  Ђ  раньше-то что  ж? -  говорю Я, расстегиваю молнию на  сумке, беру
†ульку  под живот -  шерсть  все  такаЯ же  мЯгкаЯ, шелковистаЯ. Ћн  покорно
виснет,  Я   укладываю  его  в  сумищу,  собираюсь   выходить,   тетЯ   ЊанЯ
останавливает, отводит к окну.
     - ’ы  вот  что,  - строгим голосом, оглЯдываЯсь на сумку,  говорит она,
…сли скажут усыплЯть - не  отдавай. …сли только  - нет, не отдавай! ’аблеток
пусть дадут! “колы Я умею. Џусть лечат!
     Џод  ее  взглЯдом  Я ухожу. Њы садимсЯ  в  полупустой трамвай, Я ставлю
сумку рЯдом, пес кладет голову мне на колени, дремлет.
     Њы  едем,  Я  смотрю на  знакомые и чужие  теперь кварталы.  ‚от здесь,
вместо  этой  транспортной развЯзки  был старый  деревЯнный  мост, ухабистаЯ
набережнаЯ,  здесь бегали, играЯ  в  казаки-разбойники и стрелки Я,  ‚итька,
‚алька и девчонки. Њариша с нами не бегала никогда.
     џ  смутно  помню, какой  она  была  тогда - худенькаЯ,  тихаЯ девочка с
тощими косичками,  говорили, она долго лечилась в  детском санатории. Ћна не
бегала, лишь следила из беседки за играми в мЯч, за нашими полетами с горки,
а когда  все, накатавшись, разбегались, забиралась на горку тоже и осторожно
съезжала разок  на корточках - совершенно мне неизвестное существо  какой-то
другой породы, но Явно дружелюбное,  судЯ по понимающему радостно-улыбчивому
взглЯду.
     Ћднажды, где-то в те же времена, наказанный за шалость, Я долго сидел в
беседке между  мамой  и тетей  Њаней.  Њама,  отругавшись,  смотрела  вдаль,
подперев  кулаком   щеку  и,   поучаЯ,  говорила:  "Љ  людЯм,  ћрочка,  будь
приветливым и  добрым,  старайсЯ,  делай,  что  можешь, и  все у  тебЯ будет
хорошо!"
     Ќо разве надо было мне старатьсЯ,  а,  значит, заставлЯть  себЯ  делать
что-то, когда  только  при одном взглЯде  на Њаришину  склоненную голову  на
длинной, тонкой шее, на слабые руки, комок подступал к горлу, Я даже обнимал
ее бережно и  осторожно,  Я боЯлсЯ, что она такаЯ маленькаЯ и  сломаетсЯ,  Я
готов был  бежать и творить самое невыносимое и трудное, и как жадно Я потом
кидалсЯ на те мелочи, с которыми надо было справлЯтьсЯ.
     џ помню первый обед у нее дома, Њариша смотрит, будто ждет, то на менЯ,
то на  маму с папой. ЃлагосклоннаЯ Ђнна Ќиколаевна кладет  нам в  тарелки по
рыбке, Њариша серьезно  ест ее  маленькой,  оставшейсЯ от детства  вилочкой.
’еперь эта вилочка перешла к ‘ережке.
     Џотом  был  и  первый  серьезный  разговор с  Ђнной Ќиколаевной  и  Џал
Џалычем. Ђнна Ќиколаевна, печально глЯдЯ  на менЯ, говорила, что прежде, чем
свЯзать судьбу с Њаришей, Я должен все продумать,  потому  что хоть здоровье
ее теперь налажено, все равно желателен щадЯщий режим.  џ быстро перебил ее,
что, конечно, во всем  буду помогать, многое  по  хозЯйству Я и теперь умею.
"—то вы там шептались? Џочему без менЯ?" - обижалась потом Њариша.
     Њы  много шептались и  после, когда должен  был поЯвитьсЯ  ‘ережка, мне
казалось немыслимым, что у нее, хрупкой и маленькой, должен еще кто-то быть,
мы очень боЯлись, но все обошлось. Њы привезли их, и Њариша плакала, боЯлась
подойти к ‘ережке.  Ћна так и  не научилась хорошо пеленать, и ночью ‘ережка
признавал  только  менЯ, Я наловчилсЯ вставать  и не будил ее,  и она  снова
плакала,  проснувшись утром, переживала,  что опЯть не  разбудил.  Ћна тогда
ходила по дому в одном и том же халате, с гладко зачесанными назад волосами,
вдумчиво советовалась со мной в любой мелочи:  как  ты думаешь, дать ‘ережке
сухарЯ  с маком? Ђ  как ты думаешь,  открывать на  ночь  форточку или нет? Ђ
когда через год Ђнна  Ќиколаевна отправила ее  на  работу, и  Њариша  надела
новое платье, ‘ережка не узнал ее, прижалсЯ ко мне и горько заплакал.
     ђабота  Њарише не  понравилась сразу.  Ћна  приходила вечером из своего
института, съеживалась в комок  на диване и жаловалась,  как ей  там  все не
интересно. ‘ отчаЯньем, глЯдЯ на менЯ огромными,  светло-серыми, прозрачными
от слез  глазами,  она  ужасалась, что  ж  это за  жизнь - на работе сидеть,
впечатывать  цифры в  однообразные  таблицы  -  это  после-то  университета,
вечером  в магазин, домой, поужинать и  все - завтра вставать в полседьмого.
‚едь  не  может  же  быть,  чтоб так было  всегда  -  живут  же люди  где-то
интересно!  ѓубы  ее вздрагивали, она куталась в  шарф и  плакала, Џал Џалыч
сердито говорил,  что нечего ударЯтьсЯ в панику, поначалу  все трудно, потом
привыкаешь, Я советовал попытатьсЯ перейти в другой отдел.
     Ћна оживлЯлась только в  выходные, делаЯ вылазки по магазинам; Я помню,
как, купив какие-то необыкновенные сапоги, она  потом каждый вечер примерЯла
их и ходила в комнате перед зеркалом. џ засмеЯлсЯ  однажды, увидев ее в этих
сапогах  и махровом  халате  с  полотенцем  на  мокрой голове, а  она  вдруг
воскликнула:  "„а, конечно,  ты весь  в своей работе, а  если мне только это
по-настоЯщему интересно, ну, что Я могу сделать?" € Я, внутренне поежившись,
представил,  как  это  может  быть,  а  она с  отчаЯнием  смотрела на  менЯ,
маленькаЯ, обиженнаЯ,  как ребенок, у которого неизвестно зачем хотЯт отнЯть
любимую игрушку, и Я ободрЯюще улыбнулсЯ ей: "Ќу, конечно,  носи!"  џ  вдруг
понЯл,  что  ей плохо, а Я  не могу ей помочь,  возможно, она ждет  от  менЯ
чего-то,  что Я не могу угадать, и как всегда  бережно Я обнЯл ее, осторожно
целуЯ,  прошептал,  что всегда буду  делать длЯ  нее все, что  смогу, и она,
опустив глаза, вздохнула и тихо сказала: "Ќу да".
     € она  перешла, наконец,  в  отдел пропаганды, принЯлась  редактировать
труды  института  и принимать  часто  наезжавших  немцев  и  венгров,  стала
носитьсЯ по гостиницам, театральным кассам, приходила усталаЯ, но довольнаЯ,
хвасталась, какие  достала гостЯм билеты,  и  чего это стоило. "Џонимаешь, -
говорила она с трогательной откровенностью, улыбаЯсь смущенно и счастливо, -
в  детстве мне так хотелось играть и  бегать со всеми, и все было нельзЯ,  Я
была вечно в стороне, знаешь,  сколько Я плакала.  ‡ато сейчас,  наконец,  Я
могу наверстать,  вращатьсЯ  среди  людей,  чтобы  Я была  в  центре  всего,
понимаешь?" …е  доверчиво запрокинутое  лицо казалось  совсем  детским,  она
смотрела,  ожидаЯ  подтверждениЯ,  Ђнна  Ќиколаевна  переживала,  что Њариша
переутомлЯетсЯ, ‘ережка с любопытством смотрел из-за дверей.
     Ђ потом у  нее расплодились многочисленные знакомые, хозЯева арендуемых
квартир, таможенники, с которыми надо было  договариватьсЯ  о льготном ввозе
необходимых институту  приборов, кассирши в  аэропорту и  на вокзале. Њариша
была в центре,  она была горда, глаза ее сиЯли: вот, вы никогда не принимали
менЯ всерьез,  решали все без менЯ, а попробуйте-ка  вы,  достаньте без менЯ
хоть эти билеты на юг в разгар сезона!
     џ говорил себе,  что это хорошо, что Њариша, наконец, занЯта делом, сам
Я работал конструктором, разработки  были интересные, после трех лет мне уже
прибавили двадцатку, еще Я  халтурил вечерами. Њариша  никогда  не  упрекала
менЯ,  что Я  не слишком много зарабатываю, но она так радовалась, что можно
купить, скажем, юбку  к  новой  кофте, когда Я отдавал  ей  эти  неожиданные
деньги.
     џ хорошо помню, что ответила маме тогда в детстве, когда мы трое сидели
в беседке, тетЯ ЊанЯ. -  —ему учишь  парнЯ? - заворчала она. -  Њы  к  людЯм
всегда были хороши,  ну  и что? Ѓезотцовщину  растишь, Я вовсе  - как перст,
разве так надо жить? „обиватьсЯ, гнуть свое, зубами и руками - это вот будет
толк! -  € если тетЯ ЊанЯ была права, то мне надо  было  угадать,  что может
произойти,  сделать  что-то,  чтобы это  предотвратить  -  и,  возможно, все
сложилось бы иначе. Ќо разве смог бы Я изменитьсЯ  сам или изменить ее суть,
подогнать к своей?  € разве  имеет  все какую-нибудь цену, если,  чтобы  это
сохранить, нужна всего лишь обдуманнаЯ тактика?
     ’огда и поЯвилсЯ ‡верев,  ее начальник, они ездили вместе на его машине
по   делам,  он  подвозил  Њаришу  домой,  затаскивал  в  квартиру  сумки  с
продуктами,   здоровенный,    шумный   детина,    менЯ   коробили   свойскаЯ
фамильЯрность, с которой он  командовал Њаришей, вечнаЯ улыбка готовности, с
которой отзывалась на его комплименты Ђнна Ќиколаевна.
     Њариша  все  реже  спрашивала менЯ:  "Ђ  как  ты  думаешь?",  все  чаще
шепталась вечерами  по телефону с подругами. Ћна гулЯла с нами, посматривала
на часы,  часто томилась,  вздыхала  во  дворе  артиллерийского музеЯ:  "Ќу,
скажите,  сколько можно рассматривать эти железки?" - "…сли будешь ругатьсЯ,
Я возьму своего  жука и тебЯ  закусаю", - сказал  ей как-то ‘ережка,  и  она
вдруг  растерЯлась,  по-старому   смахнула   слезу,   прижала  его  к  себе:
"‘ереженька, Я разве ругаюсь?" - "„а", - уверенным басом сказал он.
     € вскоре  был наш разговор, когда шли со сборища на шикарной ‡веревской
квартире, где все было супер - мебель, музыка, салаты. "ћра, - тихо спросила
у менЯ Њариша,  - правда, одни люди живут вот так, все лучшее -  длЯ них,  а
другим это никогда не светит, как бы они не хотели?"
     - ќто ‡верев-то? - возмутилсЯ Я. - Њаришенька, ну натаскал он, еще надо
спросить  откуда,  барахла.  —то  он  в  жизни умеет,  что ему по-настоЯщему
интересно? ђазве барахло и есть лучшее?
     - Џри чем тут работа, - вздохнула  она, и Я, горЯчась, начал  убеждать,
что без работы в жизни  нет интереса,  вещи и суета наскучат,  а жизнь так и
пройдет.
     -  ‘трашно интересно  составлЯть таблицы,  -  усмехнулась  она.  -  €ли
выпускать гору документации, котораЯ потом пойдет на помойку...
     - „а, приходитсЯ делать  и ерунду! -  воскликнул Я. -  Ќо кто же будет,
кто  останетсЯ,  если  все  разбегутсЯ? џ не виноват, что  кругом развал,  и
все-таки что-то сделать мне удаетсЯ!
     џ говорил еще долго, Я так хотел убедить ее, а она смотрела и  смотрела
на медленно падающие снежинки.
     Џотом был короткий  и бурный  период ремонтов нашей квартиры. Њариша  с
озабоченным  лицом останавливалась посреди  комнаты,  скептически  оглЯдываЯ
углы,  покупала какие-то пленки, Я клеил. Ћна огорчалась -  стараЯ мебель на
фоне пленок выглЯдела жалко и уныло...
     Ћна  скоро бросила ремонт,  и  с  ним,  кажетсЯ,  длЯ ее  завершилось и
другое...
     ‘умка  ворочаетсЯ. џ вздрагиваю - совсем  забыл про  †ульку,  смотрю на
пса. †улька дергает, сучит лапами, стараЯсь устроитьсЯ иначе. ‹апы скользЯт,
не цеплЯютсЯ, Я, обнЯв, помогаю, пес исхудал, одни ребра, глажу по голове  -
слабенько ударил два раза хвостом. Ђх, бедолага...
     ’рамвай останавливаетсЯ, Я смотрю на Яркое солнце за окном, на странные
лица входЯщих  и выходЯщих людей,  опЯть на †ульку. џ везу пса к врачу, весь
он в моей власти,  и неизвестно еще, что скажут  в поликлинике,  он  смотрит
куда-то мимо, отстраненно-равнодушно, будто ему все равно. џ же старалсЯ, но
не мог так смотреть на Њаришу, когда пришло такое времЯ.
     Ћднажды Я  зашел  в комнату, где она одевалась. Ћна, не видЯ еще  менЯ,
прикладывала к груди то одну,  то другую кофточку, упорно смотрела в зеркало
и  была мыслЯми  так далеко, что Я испугалсЯ, сказал:  "Њариша!", она  резко
обернулась,  взглЯд   ее,  обращенный  ко  мне  в   первый  момент,  был  до
враждебности  холоден.  "Њариша!"  -  растерЯнно  повторил Я,  и  взглЯд  ее
сделалсЯ  привычно рассеЯн, она спросила: "Ќу, что?", и, отведЯ глаза, снова
принЯлась примерЯть  свои кофты.  "Њариша,  не ходи,  куда  тебе,  зачем?" -
спросил  Я, подойдЯ,  трогаЯ ее  длинные мЯгкие  волосы.  "Ќадо договоритьсЯ
насчет  гостиницы", -  быстро сказала она. "Ќе  ходи!" - повторил Я.  "‘коро
приедет делегациЯ, надо", -  сказала  она.  џ  гладил  ее  волосы, и  сердце
тоскливо ныло - так напрЯженно она стоЯла и не шевелилась, не оборачивалась,
смотрела куда-то в зеркало, и Я никак не мог поймать ее взглЯда.
     Ђ потом был тот день, Я ехал в троллейбусе,  троллейбус  остановилсЯ  у
светофора, Я сидел у окна, и тут из какого-то подъезда вышли она и ‡верев.
     ‘начала  Я только  удивилсЯ, они  не  заметили  менЯ,  пошли  в  другую
сторону.  ’роллейбус  поехал, Я смотрел  в окно, и все  было уже не то,  все
плохо, и  Я  знал, что именно - они.  Њало ли зачем и  к  кому они ходили по
работе -  они часто  мотаютсЯ  по  городу  целыми днЯми,  вот приеду домой и
спрошу - старалсЯ уговаривать себЯ Я. €,  однако,  Я знал,  что все было и в
том, как он  по-хозЯйски  крепко  держал ее  за  локоть, уверенным движением
открываЯ перед ней дверь, и как она смотрела  на него  - совсем не так,  как
смотрела на менЯ,  когда спрашивала: "Ђ как ты думаешь?" џ пришел домой и не
спросил ничего, менЯ вдруг поразило, что Я боюсь спрашивать,  боюсь, что она
ответит, и все даже формально полетит вверх тормашками.
     Ђ потом в нашем доме все замолчали. Ђнна Ќиколаевна кормила ужином и не
смотрела в глаза. Џал Џалыч курил сигарету за  сигаретой.  џ  тоже молчал, Я
только бросил халтуру, вечером шел с работы в садик,  брал ‘ережку и гулЯл с
ним до самого ужина. Ћднажды Џал Џалыч и Я курили на кухне, а Њариша с Ђнной
Ќиколаевной долго сидели в  комнате.  Џал Џалыч прокашлЯлсЯ  и заговорил  не
своим, хриплым каким-то голосом.
     "‡амышлЯют там  черт-те что!  -  сказал  он, кивнув  на дверь. -  Џусть
только  попробуют, Я им..."  - пробормотал он, стукнув кулаком по столу, и в
этом жесте  было  столько  бессильного отчаЯньЯ, что  Я  зажмурилсЯ,  потрЯс
головой; подумал, вот открою глаза, и ничего этого не будет...
     ... “ ветинститута мы  выходим, †улька совсем затих в сумке. џ  занимаю
очередь и долго сижу,  вокруг дворнЯжки, сумки с кошками.  Њы заходим, врач,
пожилаЯ,  усталаЯ  женщина что-то  пишет,  смотрит  из-под  очков,  говорит:
"Љладите на  стол".  †улька  дрожит  мелкой-мелкой  дрожью, Я  несу  его  на
высокий,  каменный  стол,  заваливаю,  как  велено,  на  бок,  †улька  слабо
сопротивлЯетсЯ,  потом затихает,  часто-часто дышит, смотрит в  одну  точку,
‚рач щупает живот, посылает в рентгенкабинет.
     - ќто саркома, - говорит она, когда  мы  возвращаемсЯ. - Ћсталось ему -
ну, две недели, сейчас мучаетсЯ, а будет еще больше. џ бы и так посоветовала
вам оставить, но есть еще вот что - и  она, не касаЯсь шерсти, показывает на
большую  проплешину  на  боку.  - ‚ы за ним  плохо ухаживали,  - укоризненно
г