‚ладимир Ќабоков. ’оржество добродетели (эссе)

Ћцените этот текст:
‚ладимир Ќабоков. ’оржество добродетели (эссе)

     Џоверхностному уму может показатьсЯ, что автор этой статьи
находитсЯ в  более  выгодном  положении,  чем  любой  советский
критик,  который, живо чувствуЯ классовую подоплеку литературы,
проводит  отчетливую  черту  между  литературой  буржуазной   и
пролетарской.  Њое преимущество перед ним как будто заключаетсЯ
в том,  что  Я  совершенно  несознательный  элемент,  не  питаю
никакой  классовой  ненависти  к  людЯм,  живущим лучше менЯ, к
золотозубому биржевику, хлещущему  с  утра  шампанское,  или  к
упитанному швейцару, состоЯщему,-- как, впрочем, все берлинские
швейцары,--  в  коммунистическом  ордене,--   а   посему   могу
подходить  к политике, философии, литературе без буржуазных или
иных  предрасположении.   Ћднако   проницательный   и   честный
советский критик ответит, что человеческий, внеклассовый подход
к вещам -- абсурд  или,  точнее,  что  самаЯ  беспристрастность
оценки   есть   уже  скрытаЯ  форма  буржуазности.  “тверждение
чрезвычайно  важное,  ибо  из  него  следует,  что  выдержанный
коммунист,  потомственный  пролетарий,  и несдержанный помещик,
потомственный дворЯнин, по-разному  воспринимают  простейшие  в
мире  вещи  --  удовольствие  от  глотка холодное воды в жаркий
день,  боль  от  сильного  удара  по  голове,  раздражение   от
неудобной обуви и много других человеческих ощущений, одинаково
свойственных всем смертным. Ќапрасно Я стал бы утверждать,  что
ответственный   работник   чихает   и   зевает   так   же,  как
безответственный буржуа; не Я прав,  а  советский  критик.  ‚се
дело в том, что классовое мышление -- некаЯ призрачнаЯ роскошь,
нечто высоко духовное  и  идеальное,  единственное,  что  может
спасти    от   понЯтного   отчаЯниЯ   пролетарского   человека,
анатомически устроенного по буржуазному образцу  и  обреченного
не   только   жить  под  буржуазной  синевой  неба  и  работать
буржуазными пЯтипалыми руками, но и носить в себе до конца дней
того  костлЯвого  персонажа,  которого  буржуазные ученые зовут
буржуазным словом "скелет".
     €  вот  получаетсЯ  любопытнаЯ  вещь:  как Њарксово учение
приобретает   вдруг   оттенок   необычайной   духовности    при
сопоставлении   его   с   низкой  буржуазной  анатомией  самого
марксоведа, точно так же и советскаЯ литература по сравнению  с
литературой  мировой  проникнута  высоким  идеализмом, глубокой
гуманностью, твердой моралью. Њало того:  никогда  ни  в  одной
стране  литература  так  не  славила добро и знание, смирение и
благочестие, так не ратовала за нравственность, как это  делает
с  начала  своего  существованиЯ советскаЯ литература. …сли уже
искать  слабую  аналогию,  то  нужно  обратитьсЯ  к   невинному
младенчеству  европейской литературы, к тому весьма отдаленному
времени,   когда   разыгрывались   бесхитростные   мистерии   и
грубоватые  басни.  —ерти с рогами, скупцы с мешками, сварливые
жены, толстые мельники и пройдохи дьЯки -- все эти литературные
типы  были  до крайности просты и отчетливы. Њоралью кормили до
отвала, суповой ложкой. ђазглагольствовали  звери  --  домашний
скот  и  лесные  твари,--  и  каждый  из  них  изображал  собой
человеческий атрибут, был символом порока или добродетели.  Ќо,
увы,  литература не удержалась на этой дидактической высоте, ее
грехопадением была перваЯ любовнаЯ песнЯ.

     Љ   счастью,   нет  никаких  оснований  предполагать,  что
советскаЯ литература в скором времени свернет  с  пути  истины.
‚се  благополучно, добродетель торжествует. ‘овершенно неважно,
что  превозносимое  добро  и  караемое  зло  --  добро  и   зло
классовые.   ‚   этом   маленьком  классовом  мире  соотношениЯ
нравственных сил и приемы борьбы те же, что и в  большом  мире,
человеческом.  ‚се знакомые литературные типы, выражающие собой
резко и просто хорошее или худое в человеке (или  в  обществе),
светлые  личности,  никогда  не  темнеющие,  и темные личности,
обреченные на беспросветность, все эти  старые  наши  знакомые,
резонеры,  элодеи, праведные грубиЯны и коварные льстецы, опЯть
теснЯтсЯ на страницах советской книги. ’ут и отголосок  "•ижины
дЯди  ’ома",  и  своеобразное  повторение  какой-нибудь темы из
старых приложений к "Ќиве" (молодаЯ кнЯжна увлекаетсЯ отцовским
секретарем,     честным     разночинцем     с    народническими
наклонностЯми), и искание розы без  шипов  на  торном  пути  от
политического  неведениЯ  к  большевицкому  откровению, и факел
знаниЯ, и рыцарские приключениЯ, где Љрасный  ђыцарь  разбивает
один  полчища  врагов. ’о, что в общечеловеческой литературе до
сих  пор  так  или   иначе   еще   держитсЯ   в   произведениЯх
высоконравственных  дам  и  писателей  длЯ  юношества  и будет,
вероЯтно, держатьсЯ до  конца  мира,  повторЯетсЯ  в  советской
литературе как нечто новое, с апломбом, с жаром, с упоением. Њы
возвращаемсЯ к самым истокам литературы,  к  простоте,  еще  не
освЯщенной вдохновением, и к нравоучительству, еще не лишенному
пафоса. ‘оветскаЯ литература несколько напоминает  те  отборные
елейные библиотеки, которые бывают при тюрьмах и исправительных
домах длЯ просвещениЯ и умиротворениЯ заключенных.
     €мена  не  запоминаютсЯ,  имен  нет.  Њатрос в изображении
писателЯ второго сорта и матрос в  изображении  писателЯ  сорта
третьего  ничем  друг от друга не отличны, и только обезумевший
от  благонамеренности  пролетарский  критик  может  там  и  сЯм
выскоблить   ересь.  ‚  этой,  в  лучшем  случае  второсортной,
литературе (первого сорта в продаже нет)  тип  матроса  так  же
отчетлив,  как,  скажем,  старинный  тип простака. ќтот матрос,
очень   любимый   советскими   писателЯми,   говорит    "амба",
добродетельно   матюгаетсЯ   и   читает   "разные  книжки".  Ћн
женолюбив, как всЯкий хороший, здоровый парень, но иногда из-за
этого  попадает  в сети буржуазной или партизанской сирены и на
времЯ  сбиваетсЯ  с  линии  классового  добра.  Ќа  эту  линию,
впрочем, он неизбежно возвращаетсЯ. Њатрос -- светлаЯ личность,
хотЯ и туповат. Ќесколько похож на него тип "солдата" -- другой
баловень   советской  литературы.  ‘олдат  тоже  любит  тискать
налитых всЯкими соками деревенских  девчат  и  ослеплЯть  своей
белозубой  улыбкой  сельских  учительниц.  Љак и матрос, солдат
часто попадает из-за бабы  впросак.  Ћн  всегда  жизнерадостен,
отлично   знает   политическую   грамоту   и   щедр  на  бодрые
восклицаниЯ,  вроде  "а  ну,  ребЯта!".  Њужики  избирают   его
председателем,  причем какой-нибудь старый крестьЯнин неизменно
ухмылЯетсЯ в бороду и  одобрительно  говорит:  "здорово  загнул
парень"  (т.  е.  старый  крестьЯнин  прозрел). Ќо популЯрность
матроса и солдата ничто перед популЯрностью  партийца.  Џартиец
угрюм,  мало  спит,  много  курит,  видит  до поры до времени в
женщине товарища и  очень  прост  в  обращении,  так  что  всем
делаетсЯ  хорошо  на  душе  от  его  спокойствиЯ,  мрачности  и
деловитости. ЏартийнаЯ мрачность,  впрочем,  вдруг  прорываетсЯ
детской  улыбкой  или  же  в  трудном  длЯ  чувств положении он
кому-нибудь  жмет  руку,  и  у  боевого  товарища  сразу  слезы
навертываютсЯ  на  глаза.  Џартиец редко бывает красив, но зато
лицо у него точно высечено из камнЯ. ‘ветлее этого типа  просто
не  сыскать. "ќх, брат",-- говорит он в минуту откровенности, и
читателю дано одним  глазком  увидеть  жизнь,  полную  лишений,
подвигов   и   страданий.   …го  литературнаЯ  свЯзь  с  графом
Њонтекристо или с каким-нибудь  вождем  краснокожих  совершенно
очевидна.
     ’акой    ответственный    работник    не   моетсЯ   вовсе.
ЋтветственнаЯ работница, о которой речь дальше, брызжет себе  в
лицо  водой, и туалет окончен. Ѓеспартийный обтираетсЯ холодной
водой. ‘пец буржуазного происхождениЯ обтираетсЯ  не  водой,  а
одеколоном,  следуЯ  воскресному  роскошествованию —ичикова. Ќи
один из типов, излюбленных советскими писателЯми, не  знаком  с
ванной,  и  этот  аскетизм  находитсЯ  в  свЯзи с тем известным
отвращением, которое  стыдливаЯ  добродетель  искони  питает  к
мытью.
     ЏрогуливаЯсь  далее  по  галерее  литературных образов, мы
встречаем тип старшего рабочего  (или  иногда  чиновника).  ќто
человек с говорком, с лукавинкой. Џисатель
     делает его беспартийным только длЯ того, чтобы разоблачить
мнимую или поверхностную партийность иных ребЯт -- мошенников и
хулиганов.  "‡ачем  мне  в  партию,--  говорит  он,--  Я  и так
большевик.  „ело  не  в  обрЯдах,  а  в   вере".   „ругой   тип
беспартийного  (тот,  который  обтираетсЯ  холодной  водой)  --
личность подозрительнаЯ -- из бывших интеллигентов, белаЯ кость
из  него  так  и  прет.  …го  изобличают и гонЯт в шею, или же,
благодарЯ  женщине,  добродетельной   коммунистке,   он   вдруг
начинает  понимать  свое  ничтожество. Ћн собой открывает серию
злодеев. ‚от, например, кулак (почему-то чаще всего мельник). “
него  толстый  живот,  он  хитер  и жаден, сперва эксплуатирует
беднЯков, а затем, когда, как  гром  ѓосподень,  настигает  его
революциЯ, он примыкает к кадетской партии, довольно бесстрашно
-- в своей  грешной  слепоте  --  ругает  в  лицо  большевиков,
пришедших  реквизировать  у  него  муку  и  мельницу, и должным
образом гибнет от удара штыка в его толстый живот. Ђ вот  птица
покрупнее   --   спец   или   председатель  треста,  живущий  в
великосветской обстановке с женой, кричащей на  прислугу,  и  с
канарейкой,  поющей  на  кухне.  Ћпустившись  еще ниже, находим
старую  графиню.  ‘тараЯ  графинЯ  говорит   "мерси",   жеманно
кланЯетсЯ  и  пьет  чай,  отставив  мизинец.  €зредка  мелькают
белогвардейские сангвиники, генералы,  попы  и  т.  д.  „остоин
вниманиЯ  и  тип  интеллигента  --  профессор  или музыкант. Ћн
скучноват, страдает разными болезнЯми, слабоволен  и  с  тайной
завистью  смотрит на своих детей, вступивших в коммунистический
союз молодежи. Џолитически он в худшем случае меньшевик.
     …ще  проще  обстоит  дело  с  типами женскими. “ советских
писателей  подлинный  культ  женщины.  ЏоЯвлЯетсЯ  она  в  двух
главных  разновидностЯх:  женщина  буржуазнаЯ,  любЯщаЯ  мЯгкую
мебель и духи и подозрительных  спецов,  и  женщина-коммунистка
(ответственнаЯ   работница  или  страстнаЯ  неофитка),--  и  на
изображение ее уходит добраЯ половина советской литературы. ќта
популЯрнаЯ  женщина  обладает эластичной грудью, молода, бодра,
участвует в  процессиЯх,  поразительно  трудоспособна.  Ћна  --
помесь   революционерки,  сестры  милосердиЯ  и  провинциальной
барышни. Ќо кроме  всего  она  свЯтаЯ.  …е  случайные  любовные
увлечениЯ  и  разочарованиЯ  в  счет не идут; у нее есть только
один жених, классовый жених -- ‹енин.
     Ќетрудно  представить  себе,  какаЯ,  при  наличии  данных
типов, может получитьсЯ фабула. …сли, говорЯ на  метафизическом
советском  Языке,  установка  в  романе  на пол, то вскрываетсЯ
отношение героини к матросу, к солдату, к беднЯку, к кулаку,  к
сомнительному  специалисту  и  к  ее  надушенной  сопернице  --
супруге специалиста. Љак и простоватый, но все же свЯтой матрос
иногда  невольно  грешит  против  класса  в  своем здоровом, но
неосмотрительном увлечении буржуазной женщиной,  так  и  свЯтаЯ
героинЯ  --  ЉатЯ  или  ЌатальЯ  --  бывает  иногда  введена  в
дьЯвольское заблуждение, и предмет ее нежных забот  оказываетсЯ
еретиком. Ќо, как и матрос, героинЯ находит в себе силы разбить
козни лукавого и вернутьсЯ в лоно класса. Џартиец  застреливает
недостойную    возлюбленную,    комсомолка   на   другом   углу
застреливает  недостойного  поклонника.  „ругой  тип   романа--
обличительный:  проворовавшихсЯ  чиновников  постигает  суроваЯ
кара,  или  мрачный  ответственный  работник  тонко   вскрывает
страшную  ересь,  сокрытую  в соблазнительных речах и действиЯх
беспартийного. …ще показываетсЯ молодежь --  какою  она  должна
быть  и какою быть не должна, а не то сельский учитель прилежно
ищет истину и находит ее в коммунизме. Џисатели  получше  любЯт
тему  неверующего  интеллигента  на  фоне  радостной  кумачовой
советской жизни.
     ’оржество добродетели полное -- по всему фронту, выражаЯсь
опЯть на соответствующем Языке. …сли попадаетсЯ ересь,  то  длЯ
мирЯнина  это  неощутимо,  и  нужно быть пролетарским критиком,
искушенным в этих высоких материЯх, чтобы найти  тайную  печать
дьЯвола.  џ  умышленно не касаюсь того, хорошо ли или плохо это
служение добродетели. ЊенЯ только занимает вопрос -- стоило  ли
человечеству в продолжение многих столетий углублЯть и утончать
искусство писаниЯ книг,-- и русские писатели работали над  этим
немало,--  стоило  ли  и  стоит  ли трудитьсЯ, когда так просто
вернутьсЯ к давным-давно забытым образцам, мистериЯм и  баснЯм,
вызывающим,  быть  может,  зевоту  у простого народа, но зато с
должной  силой  восхвалЯющим  добродетель  и  бичующим   порок?
„авайте  лучше,  господа,  захлопнем  наши  грешные, буржуазные
книги, вытащим праведного советского цензора  из  его  скромной
кельи,  ему  тесно  в  его классовом мирке, он достоин большего
простора...  „авайте   вытащим   его,   дадим   ему   всемирные
полномочиЯ,  пускай  он -- с твердостью фильмового режиссера --
направлЯет нас на путь добра, беспощадно карает  зло,  обличает
взЯточничество,  лицемерие,  гордыню  человеческую  и  на  фоне
брезжущей зари соединЯет в дивном поцелуе уста простой  девушки
и благочестивого парнЯ. Ђ вы, талантливые грешники,-- молчок!

---------------------------------------------------------------
     ‚первые: "ђуль" (Ѓерлин), 5 марта 1930 г.

Last-modified: Mon, 12 Jan 1998 19:50:16 GMT
Ћцените этот текст: