аздником шло  беспробудное  пьЯн­ство,  оно едва  закончилось
перед  утреней  и  превзошло  всЯкие  меры;  оба  псаломщика  -  и  зЯть,  и
престарелый тесть - пооче­редно выгонЯли  друг друга из хаты, рвали рубахи и
волосы, дрались  в каком-то остервенении. ‚еселым  говором об  этом  побоище
была полна всЯ площадь  перед  колокольней.  Џразд­ник  начиналсЯ на  славу;
торговлЯ шла бойко, и уже к чтению "часов" перед обедней телеги наши заметно
по  истощились. Ќа  желтой  примЯтой траве целыми горками серела  шелуха  от
подсолнухов, пестрели  бумажки от паточных  и  медовых  кон­фет, и школьники
забавлЯлись, шнырЯЯ между народом  и с  видимым удовольствием давЯ каблуками
старых тЯжелых от­цовских сапог огрызки Яблок и груш.
     Љамчатовы  приехали  прЯмо  к  обедне  всею  семьей: старик-генерал, по
старинному  с  бакенбардами,  с потертою золотой  канителью  на  послуживших
погонах  и палкою, с массивным набалдашником в  еще крепких руках,  ’атьЯна,
лицо которой Я  разглЯдел  лишь  мельком (оно  было  бледно  и голова  низко
опущена), и ’атьЯнина  тетушка, сестра  генерала, бездетнаЯ вдова Ђлексеева,
ЂгниЯ ‹ьвовна. Ќарод перед ними слегка расступилсЯ, и они прошли  в церковь.
“ самого входа случай­ный порыв  теплого ветра  взвеЯл  над  шлЯпой  ’атьЯны
изжелта-фиолетовый  конец ее  шарфа; узкаЯ ручка в белой перчатке, как чайка
на солнце, сверкнула вослед ему.
     Њгновенное видение это кольнуло мне сердце сладостной болью. ‘егоднЯ...
Ќет,  через  четверть часа, как только вой­дет  к  службе народ,  Я  буду  у
Ђграфены.
     ‚ эти четверть часа Я услышал последние, свежие  новости об отце ее и о
деде.  ‚се началось, как оказалось,  из-за жела­ниЯ  старика  читать сегоднЯ
"апостол". Ћн укорЯл еще с вече­ра,  сам  за бутылкою водки, пьЯного зЯтЯ  в
том,  что  тот  не  соблюдает  себЯ, что служение  в церкви  несовместимо  с
пре­ступной пьЯною  жизнью (при этом Язык его заплеталсЯ) и что, словом,  он
решительно не допустит такого позорища, та­кого "свЯщенно-кощунства" и будет
читать "апостол" сам.  ‘вЯщенник  наш,  старичок о.  Ќиколай, хоть и  сам не
грешив­ший к вину непобедимым отвращением, но никогда не терЯв­ший себЯ и на
ноги исключительно твердый, заЯвил, как ока­залось, в перерыв между  обедней
и утреней, что также не бла­гословит к выходу перед амвоном ЊатвеЯ Ќикитича,
у которо­го все лицо было в сплошных синЯках, и предпочтет ему стари­ка: под
седою растительностью на щеках  его многое оставалось  невидным. ’огда  зЯть
выманил, как мне передавали, престаре­лого тестЯ в боковые, стеклЯнные двери
(сбегав к себе домой предварительно) и захваченным с собою безменом, крючком
рассек ему щеку возле самого рта. "Џусть читает теперь с ра­зодранным ртом",
сказал  он  при  этом. ќто было уже  чересчур, весельЯ  в этой расправе было
немного...  Ќо ”едор  ‡ахарыч, старик, повыв  немного  от  боли,  с  зажатым
кровавой рукою на­дорванным ртом, прошел-таки, не уступаЯ, на клирос.
     Љаждый раз, как Я слышу о подобных вещах,  творЯщихсЯ у нас запросто, Я
почти  физически  чувствую, какой  хаос  ше­велитсЯ еще  в  человеке  и  как
грандиозны  те силы  вселенной,  которые  лепЯт  из живого  огнЯ  скульптуру
видимой нашей, человеческой законченности, определенности...
     Џод впечатлением этой  кошмарной расправы отправилсЯ Я, отпросившись  у
Ќикифора  Ђндреича, на  свидание  к  Ђграфене.  Ћн  проводил  менЯ  угрюмым,
подозрительным  взглЯ­дом.   џ  даже  приостановилсЯ,   думаЯ,  что  он  мне
что-нибудь  скажет, но он пренебрежительно отвернулсЯ и, сплюнув,  по­лез за
кисетом.  џ медленно  пошел,  огибаЯ ограду,  к дьЯчков­ской избе; ноги  мои
ступали тЯжело и в поступи  не было  уверенности.  ’о, что Я решил про себЯ,
как казалось мне, оконча­тельно,  было  снова  чем-то  во мне поколеблено. €
было  такое  смутное  ощущение, что  праздничный день,  начавшийсЯ кро­вью у
церкви, кончитсЯ чем-то  еще более страшным. …сли что  и хранит в нас  хаос,
так  это она, наша дикаЯ вольница  в жилах - жаркаЯ кровь, и выпускать ее на
дневной свет нельзЯ безнаказанно.
     Ќеисправимый в размышлениЯх своих теоретик, Я постро­ил себе в это утро
такую  концепцию:  если  прежнЯЯ  моЯ  жизнь  протекала  главным   руслом  в
отвлечениЯх и абстракциЯх,  хотЯ раньше мне  так и не казалось,  то и теперь
полЯрного  размаха маЯтника  моего,  обращенного острием  к  Ђграфене, также
бу­дет достаточно; в этих внутренних, во мне самом замкнутых, переживаниЯх и
страстЯх было  уже  завершение. ‚ сущности,  думал  Я;  Я уже  перешел через
роковой мой порог в моем внут­реннем опыте, и Ђграфена, живаЯ, мне теперь не
нужна;  в этом и  был  мой  секрет.  џ почитал  себЯ  уже внутренне зре­лым,
перегоревшим, познавшим  мужем  какой-то  жены, ко­тораЯ должна  была только
откинуть  вуаль, и сердце шептало мне, замираЯ, что  Я  увижу  за  ним милый
облик  ’атьЯны; это она сомкнет свои нежные руки  и оградит отрадной оградой
мой земной, мой зацветающий спустившимсЯ небом, выстра­данный в муках, живой
рай любви.
     џ  принЯл, как благостный знак, что  ’атьЯна  дала мне срок до шестого.
Џраздник  ЏреображениЯ, любимый  мой с  детс­ких  лет,  по-новому открывалсЯ
сегоднЯ, как чудесный  прооб­раз божественной  сущности  тела, свЯзанный так
наивно,  правдиво  и  мудро  с  разрешением  вкусить  от  плодов  земных;  и
восприЯтие  это настраивало менЯ лирически-восторженно...џ шел к Ђграфене  и
сквозь нее, женщину, чаЯл увидеть облик иной; женский же,  но преображенный,
воплотивший гармо­нию духа и тела.
     џ   шел  со  словами   привета  и  благодарности.  џ  отгонЯл  от  себЯ
воспоминаниЯ  дурманЯщих Ђграфениных чар, еще нынешней  ночью с  прощального
(как мне  думалось)  силой на­стигших менЯ. џ  был благодарен  ей,  но  и...
жесток. ЋпЯть Я ставил себЯ в центре событий и действующих лиц располагал по
отношению к ходу  моих переживаний.  Ђ что  же тогда  Ђграфена сама по себе,
хотЯ бы только женщина в ней?
     џ замедлил шаги и, наконец, вовсе остановилсЯ.
     ‚едь  эта,  запачкавшаЯ  церковные  плиты,  стариковскаЯ  кровь  была и
Ђграфененой кровью,  и под ее душистою  кожей она текла и пульсировала своей
таинственной жизнью, что-то  таЯ... Њне вдруг  сделалось  страшно,  точно  Я
наклонилсЯ к  обрыву,  на  мину­ту  зарЯбило  в глазах,  и  кусочек  земли с
церковной оградой, о которую  Я стоЯл  опершись, и  с темным домиком  в  три
окна, от которых не отрывалсЯ,  поплыл  знакомым ощущением, -отделЯЯ менЯ от
’атьЯны, молившейсЯ в церкви.
     „а и сам Я,  мелькнуло  в моей голове, так ли  Я силен, что­бы... чтобы
пойти туда, где Ђграфена одна? Њне вспомнилсЯ снова  тЯжелый и,  может быть,
предостерегающий взглЯд Ќикифора  Ђндреича.  Ќе повернуть ли,  не убежать ли
мне  от соблазна и, обогнув,  не отходЯ  от нее, спасительную  эту  огра­ду,
вступить на церковный двор и  склонить свою голову на холод свЯщенных камней
под тенью безгрешных охранЯющих лип?.. џ колебалсЯ.
     Ќо  вот  случайно   рука  моЯ  ощупала  несколько  Яблок   в  кар­мане,
припасенных  мной Ђграфене,  и Я не удержалсЯ от  вдруг простодушной улыбки.
„овольно  мистических бредней, пред­чувствий.  ‚се будет проще и  лучше, чем
мне представлЯетсЯ,  а робеть... робеть  не к лицу тому, кто готовитсЯ стать
жени­хом  перед любимой  невестой: Я  хочу, чтобы и  гордость сиЯла  в  моих
глазах, когда Я скажу ’атьЯне свое навечное: да.
     Ќе раздумываЯ  больше, Я подошел  к окну Ђграфенина дома  и постучал  в
стекло.  Ћна наклонилась  ко мне изнутри и  мот­нула  приветственно головой;
зубы ее  блеснули  в веселой улыб­ке. џ вошел  в полутемные сени  и, отворив
дверь в избу, почти столкнулсЯ с Ђграфеною на пороге.
     Ќа  менЯ  пахнуло теплом  жарко натопленной печки; было душно  и  пахло
начинкою пирогов, изготовлЯемых Ђграфеною. ‘ама она, такаЯ же жаркаЯ, стоЯла
передо  мной,  смеЯсь,  с высоко  закрученными  рукавами  ситцевой кофточки,
распах­нутой сверху донизу на груди.
     -- Ќу чего ж ты  стоишь, аль никогда такого и не видал? -- сказала она,
снова бесстыдно и весело рассмеЯвшись, и потЯ­нула менЯ за плечо, положив на
него обнаженную руку.
     Љогда  Я переступил порог в  избу, она осталась  на  месте и, не бросаЯ
менЯ, потЯнулась  закрыть  распахнутую дверь и  крепко при  этом  прижалась,
охватила менЯ. „а так и не от­пустила. ..
     џ не могу  и  не  хочу в  подробностЯх  припоминать этой чет­верти часа
нашей безумной и дикой возни. ‚ первый раз Ђг­рафена была со мною такаЯ. Ћна
не была только покорна и почти, как мне казалось порой, равнодушна, как в те
вечера,  когда Я обнимал ее на  рубежике между сухой и прЯною коноп­лею  нам
вровень  и серой по колена полынью; от нее пышало жаром, трепетом страсти, в
моих  ушах почти ощутимо тре­щал,  как  в  огромном  костре,  сухой и жадный
огонь. Ђ Я?.. Ћ, Я не был, надобно признаватьсЯ, мужчиной  и  господином,  Я
был только  жалкой игрушкой в раздолье стихий, вызванных мною самим на дикую
волю. ‡аклЯсть их Я уж не мог. Џо­стыдные жалкие четверть часа!
     џ не знаю, чем бы все кончилось, если бы  не раздалсЯ вне­запно веселый
праздничный звон -- к евангелию.
     Ђграфена сама менЯ оттолкнула. ‘двинув рукав и захва­тив  его в горсть,
она отерла лицо, шею и грудь и, освободив снова пальцы, перекрестилась.
     ‚се это было почти простодушно, по-звериному просто,  а длЯ  менЯ опЯть
-- уничтожающе.  џ  сидел и  глЯдел на  нее,  пот­ный, растрепанный, жалкий,
противный  себе,  как никогда,  и вместе с  тем  немой  и  беспомощный  ужас
парализовал все мои члены, душу  и мысль. џ ощущал только одно: возврата мне
не было;  Я был весь в ее власти.  ‚ ее... то есть  в чьей?  Ќо она  на моих
глазах перекрестилась!..
     Ђ Ђграфена опЯть засучила рукав и принЯлась за пироги.
     —ерез минуту с веселым оскалом зубов она опЯть оберну­лась ко мне.
     - Ќу что же ты сидишь? -- сказала она. -- €шь разоп­рел... ‘лышишь, что
ль, приходи нынче к обрыву. Љак ударЯт одиннадцать.
     “ менЯ опЯть закружилось в глазах. Љак при  свете рентге­новских лучей,
Я увидел совершенно отчетливо лежавшее  в кармане моем обручальное ’атьЯнино
колечко и, повинуЯсь  какой-то исключительной силе, превышающей и мою, и ее,
Ђграфенину -- колдовскую, Я повернулсЯ на лавке и увидел ’атьЯну, стоЯвшую у
окна.
     Ќе знаю, долго ли так продолжалось, что мы стоЯли и глЯ­дели друг другу
в глаза.  Ћтказываюсь решительно как-ни­будь  определить наш этот длительный
(или мгновенный), как меч с мечом скрещенный взглЯд.  „а, и мой был как меч,
Я глаз не опустил и даже встал навстречу ей и выпрЯмилсЯ, как в строю.
     ’ак было затем, что в этот самый  момент  Я  уже знал  свою судьбу: раб
живой  Ђграфены, Я уберу ее с моего пути. „а, Я приду на свидание, и  купель
моЯ будет в  крови. Џусть:  так суждено; иного  выбора не было. ќто было уже
как   начало  того  безумного  днЯ,  когда  Я,   потерЯв   свою  волю,  стал
испол­нителем  чьей-то  чужой, ставши  одновременно и тЯжким пре­ступником и
выстрадав дорогою ценой -- освобождение.
     ’атьЯна  перваЯ отошла от окна;  она повернулась, не опус­тивши глаз  и
несЯ свой взглЯд перед собой.
     - Џриду, - коротко, точно приказываЯ, кинул Я Ђграфене и вышел.
     џ видел,  как поднЯлась ’атьЯна  в колЯску; ее  уже  поджи­дал генерал,
чем-то  весьма  недовольный  и возбужденный, тетушка ЂгниЯ  ‹ьвовна семенила
возле него. џ снЯл свою
     шлЯпу и низко и вежливо им поклонилсЯ; никто, конечно, мне не ответил.
     * * *
     Љогда Я припоминаю на досуге  (а его у  менЯ  слишком дос­таточно) весь
этот день, Я  поражаюсь  больше всего одному:  своему ледЯному  спокойствию,
выдержке, страшной отчетли­вости (совсем длЯ менЯ не  характерной) всех моих
слов  и  дви­жений.  ’очно железнаЯ  волЯ сразу, подобно  пружине,  кото­рую
отпустили где-то внутри менЯ,  дала эту последнюю чет­кость и полноту каждой
клеточке моего существа. Ќо волЯ эта -- страшно сказать -- была не моЯ. џ не
знаю, добро или зло была она в  своей сущности и,  конечно, вернее всего, не
было в ней ни того, ни другого: это была необходимость, предначертанность. €
сила  ее была  такова,  что Я, исповедующий  свободную  волю, и  в мыслЯх, и
отдаленно не  пыталсЯ проти­воречить ей. Ѓыло  похоже  на то, что чувства  и
мысли мои в непрестанном брожении были все же доселе заключены как бы внутри
котла; Я был предоставлен себе и свободе, но роко­вым длЯ менЯ образом котел
был закрыт, и вот настала точка кипениЯ, когда одна стихийнаЯ  необходимость
толкнула  всю разноголосицу  закрученных и  перекрученных струек вскипев­шей
воды горЯчим  паром,  согласным,  неудержимым,  разбить, наконец,  проклЯтый
чугун. ЏроклЯтый, ибо это преграда, а жизнь требует преодолениЯ.
     ‘удите  менЯ все вы, кто когда-нибудь  прочтет эти  строки,  как  скоро
будут судить и коронные  судьи. џ достоин суда, но не забудьте  при  этом, в
конечном суде своем, и те силы неве­домые, которые творЯт нашу жизнь.
     џ  был  чист, Я знаю это теперь тверже, чем когда-нибудь раньше,  Я был
нежен  и  добр,  это  знают  все,  кто   когда-нибудь  приходил  со  мною  в
соприкосновение,  Я  любил  природу и Ѓога, разлитого  в  ней, Я страдал  по
чистоте небывалой  и стремилсЯ к ней  фанатически, и  если чью-нибудь душу и
истЯзал порой, то только свою -  и вот Я преступник, Я обвинЯюсь в убийстве,
и, из угла в угол мерЯЯ  свою узкую  камеру,  с неослабной тос­кой  думаю об
одном: где же ошибка? € кто виноват?
     џ  склонен винить свой казуистический ум,  но откуда он у менЯ такой, а
не иной?  ‘амое  страшное  то,  что  во  мне и теперь перемежаютсЯ еще самые
противоречивые  настроениЯ,  и  по­рою  мне думаетсЯ, что Я  был все-таки...
прав.  ’о есть не то, -- конечно, неправ, а что иначе не  мог поступить. ќто
не  было дважды  два, после которого обЯзательно надо поставить че­тыре, это
было сложнейшее  уравнение, но за  знаком равен­ства неизбежно шло то, что и
последовало. Ѓыло ложное в корне, в истоках, во всем моем пафосе  жизни, был
самогип­ноз,   фантастическаЯ  переоценка  и  сил   своих,   и  человеческих
возможностей вообще...
     €з царства бесстрастного белого  холода, где Я оказалсЯ слишком земным,
Я бежал, сохранЯЯ свою человеческую, бед­ную душу; но, очутЯсь в раскаленных
парах хаоса страсти, только  животной, Я должен был  и  оттуда бежать, опЯть
сбе­регаЯ себЯ,  свою  дважды бедную  заблудшую душу, не довольно земную, то
есть не только земную. ‚о имЯ чего Я, хранивший всЯкую жизнь,  самую слабую,
остерегавшийсЯ наступить на муравьЯ, пересекавшего тропу, по  которой Я шел,
Я весь слил­сЯ в одном  ледЯном, несокрушимом стремлении, и  одной мыс­ли, в
которой был  весь, в мысли,  стоЯвшей передо  мною,  как холодное  гранитное
солнце: переступить через Ђграфену?..
     €  только переступив через преступное это деЯние,  нашел  Я себЯ, снова
живого в человеческой немощи своей,  в  страшном падении, которое  было  мне
суждено...  ’олько  тогда стал Я го­тов принЯть  и любовь,  не фантастически
мною измышленную, а бедную, прекрасную и полную любовь человеческую. ’оль­ко
тогда, забыв о себе,  узнал  Я и всю глубину  слез и  тоски, стыда и вины --
перед Ђграфеной. Њне не к чему здесь и не перед кем рисоватьсЯ и лгать,  и в
конце концов это страшно,  что Я  скажу о  себе, ибо это было со мной первый
раз  в жизни --  пришла  ко мне  совесть...  Ќе  отвлечение, не  рассудочный
горький  укол, а  та,  что пробудилась в  крови. Њое преступление  неизбежно
пришло длЯ менЯ... Ђ она,  а Ђграфена? Љак врага, борЯсь за себЯ,  Я толкнул
ее  в  пропасть, но отчего стоит она передо мною теперь -- как невиннаЯ, как
мученица?.. € если бы не ’атьЯна, не писал бы Я сейчас этих строк... Ќо если
спасением  своим,  жизнью,   которую  надо  еще  заслужить  и  оправдать,  и
наполнить, обЯзан Я ей, то тем, что Я человек, что свергнуто иго самогипноза
и самообмана,  преступной деспо­тии  ума,  переходЯщей непременно в безумие,
всем этим обЯ­зан Я Ђграфене.
     ‚прочем, надо все  вспомнить,  как  было.  ‚се это в про­шлом теперь. џ
стою у окна и глЯжу, поднЯв голову, на узкий четырехугольный кусочек свежего
неба,  изредка краем  заде­нет его, как птица крылом, летучее облако. Ѓольше
мне ниче­го не  видать. Ћдин только раз Я видел еще какую-то птицу, кажетсЯ,
просто  ворону;  были  сумерки,  и  Я  хорошо  не  разглЯ­дел.  Ћна  присела
передохнуть у решетки, почистила клювом перьЯ на шее и скосила глаз на менЯ.
„олжно быть, ей здесь не по нравилось, она хлопнула крыльЯми и темным комком
уле­тела. ‚о имЯ чего мое преступление? ‘транно сказать...
     ‚о  имЯ  всего, что есть  именно жизнь: кусочка влажного неба и дорогой
моей  гостьи, темной вороны,  и того, как она поскребла свой  тЯжелый клюв о
ржавое железо решетки, и всего, всей  шири  и глади,  котораЯ -- там; почти,
хотел бы ска­зать,  во имЯ  Ѓога,  разлитого  в мире... Ќо, может быть,  это
кощунство  в  устах  моих,  Я и сам себЯ иногда  не понимаю. џ только ставлю
вопрос...
     Џорою мне кажетсЯ,  что Я не убивал Ђграфены. џ так молюсь жизни, Я так
трепещу над  каждым ее  дуновением.  Љак горько!  ’атьЯна, молись, молись за
менЯ!.. Љогда Я не вижу тебЯ, мне страшно опЯть...
     Ќо  Я хочу досказать, как все произошло. џ сделал пере­рыв на два часа;
темно в моей камере, горит высоко оплывок  свечи, но тем  отчетливей видитсЯ
прошлое.
     ‚еселым, погожим был  праздник  ЏреображениЯ этого года. Ќарод шумел  и
смеЯлсЯ, покидаЯ  с последним  крестом холод­ную  паперть.  Џосле  побоища у
выходных левых дверей нечто уже  грубо комическое произошло в самой  церкви.
Њатвей Ќикитич, Ђграфенин  отец, после отчаЯнных  препирательств  вышел-таки
читать перед народом апостол.  Ќо в самом нача­ле от пережитых волнений и от
вновь взбудораженной водки с ним сделалось нехорошо. ‡релище было противное,
но и  невольно смешное...  Љогда  он утер свою бороду подолом  подрЯсника  и
начал опЯть повышенным голосом,  пароксизм повторилсЯ. ’огда вышел сторож из
правых  придельных дверей с огромною трЯпкой, а о. Ќиколай, не растерЯвшись,
объЯ­вил, что евангелие сегоднЯ будет от ЊатфеЯ.
     ‚ это  самое  времЯ  и ушла, вероЯтно,  ’атьЯна из церкви  и, не увидев
менЯ, подошла к дому причетника.
     џ слушал эти  рассказы и никак  на них не реагировал, да Я  и был в это
времЯ занЯт своим непосредственным делом: сда­вал Ќикифору Ђндреичу выручку.
     Џомню, как с некоторым будто бы удивлением Я вернулсЯ в наш  сад, точно
в дом или квартиру, давно много покинутую.
     “ крыльца нам поднесли по три граненых стаканчика  вод­ки. Џодносила не
барышнЯ, как  всегда, а стараЯ тетушка. Ћна пошутила  с  нами  милостиво и с
усиленным любопытством рас­спрашивала о подробностЯх происшествиЯ, -- что  и
как  гово­рили в народе.  џ выпил свои  три стаканчика  (отвратитель­ных)  с
покорною тупостью и механически-глупо раздвигал губы в улыбку.
     „ень шел  ни быстро,  ни  медленно. џ  ни о  чем не  думал.  „аже образ
’атьЯны был  необычайно далек от менЯ, "Ќо он все времЯ где-то присутствовал
и словно бы ждал.
     ‘ иконами не  были,  генерал отказалсЯ принЯть. Љ вечеру прибыли гости,
не  слишком  важные, но  простодушные, пЯть-шесть соседских семей (в деревне
чинитьсЯ особенно не при­ходилось!), в числе их был и исправник из города, Я
о нем
     упоминаю   особо.   “слышав  его  бубенцы  (полициЯ  ездит  все­гда   с
бубенцами), Я тогда же живо представил себе, как Я вой­ду прЯмо с террасы и,
нарушив их несколько  чопорный винт, заЯвлю о своем  преступлении.  € только
тут в первый раз Я подумал о том, как же будет с ’атьЯной? —то прочитает она
в этом ответе, который Я ей принесу?
     џ  ничего  не  мог предугадать,  да и  представлЯлсЯ мне  этот визит  в
Љамчатовский дом, несомненно, последний визит,  в та­ком отдалении, что было
просто нелепо  и думать о нем. Ќа  пути была как гора, через которую надобно
было мне перешагнуть.
     Ќикифор  Ђндреич в  этот  день  себе  разрешил  первый раз в  лето;  он
оказалсЯ слаб на  хмельное и  как растЯнулсЯ после  обеда (лапша и  говЯдина
были присланы с кухни), так и не подымалсЯ, мирно и пьЯно посапываЯ у шалаша
на  соломе  и отсыпаЯсь  в  полную  волю  перед  ночным,  сегоднЯ  тревожным
дежурством.
     џ просидел почти что весь вечер на том  самом месте, где был с ’атьЯною
первый наш разговор.  Ќе знаю сам почему. Ћ  ней Я не думал  попрежнему,  но
что-то, видимо, было свЯ­зано с ней в самом тайном моем, основном. „а  и как
что? …сли Я  шел за свою жизнь погибать (ибо что  может быть страшнее самого
слова: убить?), то Я шел погибать  за нее, затем,  что только ’атьЯна была и
есть  мое  все,  то  необозри­мое  все,  что  там покоитсЯ и дышит  в ночной
темноте, весь тихий и  влажный, осыпанный росами, мне в ней открывшийсЯ мир.
џ  теперь  знаю  совсем  и  окончательно,  что  сущность  при­роды  воистину
женственнаЯ...
     ‚ доме горели огни, говорил о чем-то неспешный роЯль, звенела посуда, и
силуэты  фигур  за  узором  ветвей  походили  на  сновидение.  Џорой выходил
кто-нибудь, двое-трое, и на террасу, делали несколько шагов  в темноту между
деревьев и  уходили назад. „о менЯ долетали обрывки смеха и фраз, ко­торых Я
не понимал. Ћдно Я слышал неизменно отчетливо: бой старых в гостиной часов.
     Љогда они пробили десЯть, Я встал и, подойдЯ к окошку ’атьЯны (оно было
не заперто), достал ее  золотое колечко и  положил его на подоконник.  џ  не
хотел его брате с собой на Џоповку; ’атьЯна должна быть чиста, Я все брал на
себЯ. џ не посмел даже его поцеловать.
     Њне кажетсЯ,  Я должен бы теперь не говорить, ибо это словами нельзЯ, а
прошуметь, что ли -- так, как шумели, гудЯ немного по-колокольному, дубы над
моей  головой, когда Я шел ночною знакомой дорогой через —еркасовский лес. џ
помню и звуки,  и  образы зрительные, до мелочей,  контуры  каждого  дерева,
выступавшего передо мной в полумгле одно вслед другому в таинственной ко мне
близости, смутную  че­рез просеку даль, слабый  отсвет наезженной отсыревшей
ноч­ной колеи на поворотах...
     Џоповка была мертва, она глухо и  пьЯно спала; даже соба­ки, отъевшиесЯ
щедрых  сегоднЯ  костей,  только зевали,  рас­крываЯ  привычный  рот,  чтобы
залаЯть, но  не лаЯ.  Ћднако в доме  псаломщиков окна светились,  и  когда Я
приблизилсЯ к ним, Я различил неЯсный гул голосов. ЏьЯнаЯ, уже изнемога­ющаЯ
в слабости, браннаЯ схватка их продолжалась.
     џ прошел прЯмо к обрыву и сел, ожидаЯ там Ђграфену. Ћна скоро пришла.
     -- Ќаши черти  все  лаютсЯ, --  сказала  она, садЯсь  возле менЯ и, как
обычно, перекинув ноги и обрыв. -- џблоки есть?
     џ  достал  ей  из карманов  -- любимых. ‘овершенно не мог бы припомнить
разве лишь этого, когда Я подумал  дома о них и захватил. ‚ероЯтно, впрочем,
остались с утра.
     Ћна начала их тотчас же есть.
     •оть  и  было темно,  но Я зачем-то  закрыл  глаза.  ‘лабый,  но сильно
знакомый, приЯтный  их  запах достигал  менЯ. џ слы­шал, как Ђграфена слегка
пошевеливалась  возле  менЯ.  Ѓыло  похоже  на то, как  если  бы возле  менЯ
невидимаЯ лошадинаЯ морда жевала, слегка хрустЯ, сено.
     ‘транное  было это мое состоЯние! Ќи тени злобы, ни раздражениЯ не было
в эти  минуты  у  менЯ  к Ђграфене,  и  все вокруг  походило  скорее  не  на
действительность, а на отчетли­вое, до галлюцинации, воспоминание; точно она
уже умерла  (до того это именно было предопределено,  неизбежно!), а Я, сидЯ
здесь  у  обрыва,  переживаю минувшее.  Ќо  и  жалости  к  ней, а тем больше
сомнений и колебаний Я не ощущал совсем. Ќе знаю, насколько все  это обычно,
но со мной было так.
     Ќе открываЯ глаз, Я наклонилсЯ  к  ней и  обнЯл  за шею, и  она  слегка
наклонилась ко  мне, не переставаЯ  похрустывать Яблоком.  ’ело  ее, немного
захолодевшее, отогревалось под моею рукой.  „ругою, правой, Я нащупал пальцы
ее  и, слегка  их  разжав, вынул  огрызок  и  кинул его  под  обрыв. Ћна  не
протестовала  и совершенно склонилась, прилегла на мою грудь. ‚ темноте было
слышно, как кусочек плода упал на жесткий уступ и, подскочив, прошумел слабо
на  дно.  ќтот  звук в тем­ноте продиктовал мне  и мой подлежащий исполнению
план.
     -- Ќе боишьсЯ упасть? -- спросил Я через силу.
     Ћна рассмеЯлась.
     џ не  думал  вовсе о том, как  Я убью Ђграфену,  Я  ничего  с собою  не
захватил, но  теперь под рукой моей  была ее теплаЯ шеЯ, на которую  нежно и
крепко давили  кончики  пальцев,  а внизу  перед  нами была темнаЯ и пустаЯ,
глубокаЯ  пропасть,  куда  с  таким  гармоническим  шумом  упадает  предмет,
брошенный вниз.
     - Ќу,  --  сказала она  и,  крепко  прижавшись, потЯнула  менЯ, увлекаЯ
прилечь.
     ’емный и теплый туман, в котором сжимались мои обре­ченные руки, -- это
немногое все, что  Я помню. Њне кажетсЯ даже, что и борьба была  недолга. "Ђ
столкну туда, полетишь..."  -- неотступно стучали в висках слова  Ђграфенины
при первом нашем знакомстве...
     Џомню еще,  как  Я  несколько раз  прошептал, повторЯЯ:  "Ђ  не боишьсЯ
упасть? "...
     Ћна потЯнула  менЯ за собой, но Я удержалсЯ за выступ. џ оттолкнул ее в
последний раз  от  себЯ.  Ќе знаю, быть может, она  потерЯла сознание, --  Я
крепко сдавил ее шею...
     Ћна  лежала  далеко  внизу, а  Я все сидел, без мыслей, без  воли,  без
освобождениЯ;  Я  был   опустошен.  Џочему-то  стало  светло;   красноватым,
прерывистым светом освещалсЯ овраг,  вырываЯ  из  тьмы полосами унылую бурую
глину. џ все при­слушивалсЯ, но на дне была тьма и тишина.
     Ќаконец, Я почувствовал жар и, обернувшись, увидел, что Ђграфенина изба
полыхала. џ  ничему не удивилсЯ, но встал и пошел к себе.  "Ћна умерла,  она
умерла", с идиотической ту­постью повторЯл Я себе всю дорогу.
     ЊенЯ  видели  люди,  спешившие  на  пожарище,  но  не  оста­новили,  не
окликнули. ’еперь менЯ обвинЯют, кажетсЯ, еще и в поджоге. Ќо это решительно
все равно.  ’огда Я только по­думал дьЯвольски холодно и жестоко:  "они, как
пауки, пожра­ли друг друга". џ  думаю и теперь, что  это был  пьЯный под­жог
одного  из них с целью разделатьсЯ с ненавистным про­тивником,  но погибли в
огне оба -- один на лавке у печки, другой на пороге к сенЯм.
     Ќедалеко от сада Љамчатовых, уже темневшего впереди, и в ночной темноте
мЯгкою рыхлою массой, услышал Я звон бубенцов: исправник спешил на пожар. Ќе
удалась только в  этом моЯ холоднаЯ инсценировка. Љамчатов  -  старик сыграл
роль исправника; менЯ отвели в  холодный сарай и заперли там.  ’атьЯны  Я не
видал.
     џ лег на солому и крепко уснул, но спал не более получаса, Я думаю.
     ЏроснулсЯ  Я,  как  от  толчка. ‘квозь щели  сараЯ  светила  луна, было
прохладно.  џ ничего ни  сразу припомнить, ни собразить был не в  состоЯнии.
‘он был без сновидений, но  мне именно чудилось, что длилсЯ тЯжелый, неЯсный
и неотчетли­вый сон. ‚друг Я закричал, мне показалось, что  под моими руками
колышетсЯ  что-то  живое,  и  с  ужасом,  трепеща,  Я  рас­кинул  их  врозь,
раздвинувши пальцы. џ вскочил и стоЯл так,
     уцепившись руками  о  стену. —ерный мой силуэт на тени, обо­значавшийсЯ
через  переплет  плетнЯ,   лежал  передо  мною.   Ќоч­наЯ  тишина  ничем  не
нарушалась, и Я был один со своим преступлением. џ смотрел, не отрываЯсь, на
темную  свою тень в неЯсном полусвете луны, и она представлЯлась мне чьим-то
поверженным мною трупом...  €так, первое впечатление  пос­ле  оцепенениЯ днЯ
было -- ужас. Џотом заговорило другое...
     Ќоги мои  подкосились, и  Я опустилсЯ на клок травы у  сте­ны. џ закрыл
руками лицо и  слышал, как откуда-то, из глу­бочайших  недр моего  существа,
забились,  томЯ и силЯсь про­рватьсЯ  наружу, рыданиЯ. Џуть  их  был  долог,
мучителен,  но,  наконец, они охватили менЯ с порывистой силой.  "Ѓоже  мой.
Ѓоже мой!  --  думал Я, -- что  Я  сделал? Ѓоже мой!" €ных  слов  во  мне не
находилось.  џ  забыл теперь  о  себе, а  если  и думал,  то  оплакивал свою
погибшую душу... „лЯ менЯ было потерЯ­но все...
     ‘мутнаЯ мысль о самоубийстве начинала во мне про­ЯснЯтьсЯ все с большею
убедительной силой. „а, это  един­ственный был логический  конец...  ‘делать
это нетрудно: пе­ремет не  слишком  толст и  поЯса хватит... џ уже  развЯзал
шну­рок на себе  и  думал перекреститьсЯ, но  руки  мои  не  подыма­лись длЯ
крестного знамениЯ,  точно  были  они навеки  проклЯ­тыми. џ упал  ничком  и
зарыдал в отчаЯнии. Љакой-то колю­чий бурьЯн  жалил лицо, но Я  зарывалсЯ  в
него все глубже и безотрадней; хотЯ именно долЯ отрады была в этой боли...
     џ   лежал  так,   не  двигаЯсь,  довольно   долгое   времЯ.  Ћтдель­ные
воспоминаниЯ  начинали  пробиватьсЯ во  мне сквозь  неот­ступное,  казалось,
навеки  все  заслонившее, сознание  содеЯн­ного.  ’очно откуда-то  издали  с
великим трудом спешил на помощь  через препЯтствиЯ верный единственный друг,
кото­рого не сразу был в силах даже и вспомнить по имени. Љонеч­но, это была
она -- ’атьЯна, мною потерЯннаЯ...
     ’ишина, сарай и пЯтна Яркого света воскресили во мне еще такое недавнее
июльское душное после  полуднЯ, чудесную  нашу встречу и отклик  ’атьЯны  на
зов.  Ќикогда  не  вернуть  этой  минуты,  никогда  не  услышать  приветного
голоса... Ћна ушла тогда от менЯ и не вернетсЯ... џ положил ей кольцо, нашла
ли она?..
     €  вот  чудесное дуновение  стало  менЯ достигать; Я  не по­нЯл  тогда,
откуда оно. џ поднЯлсЯ на  колени, расправил воло­сы, сел и  задумалсЯ.  Љак
тучи  после  грозы,  пробегали во  мне отдельные черные мысли, но надо  мною
обозначалось  уже вечное широкое небо, под кровом которого есть место и мне,
как есть  всем равно  счастливым и несчастным, преступным и  добродетельным.
ЉакаЯ-то великаЯ бессмертнаЯ стихиЯ посы­лала мне издали свое дуновение...
     џ прислушалсЯ.  —ьи-то шаги  похрустывали  возле плет­нЯ,  приближаЯсь.
"ЊенЯ  стерегут", подумал  Я  и чуть  ли не улыбнулсЯ. Њысль о побеге мне не
приходила и в голову. Људа  бежать и  зачем?., џ продолжал  сидеть и  тогда,
когда шаги замерли и кто-то  заворошилсЯ у замка на воротах.  ирокие  двери
слабо скрипнули, и только тут дрогнуло мое сердце, узнав.
     ’атьЯна  остановилась  в дверЯх,  приглЯдываЯсь. Ќа  ней  было накинуто
широкое летнее  пальто и рукава были  похожи  на крыльЯ,  опущенные вдоль. џ
молчал и ждал; она  прибли­зилась и стала передо мной. ‚ сквозном свете луны
лицо  ее  было видно  отчетливо. Ћно  не  было  строгим,  ни  укорЯющим,  ни
жестоким, в  нем было что-то  выше  и больше человеческой строгости.  “ менЯ
было  странное ощущение, точно предстал передо мной ангел  с весами  в руке,
пришедший взвесить мое преступление, веру, всю мою жизнь. —то будет сказано,
так и да будет. џ отдавал судьбу свою в эти руки.
     ’атьЯна  долго стоЯла, ничего не говорЯ.  ‡а  темною  поло­сой  в двери
сараЯ открывалсЯ  белый  в сиЯнии месЯца  таин­ственный  луг. ’ри сплетшихсЯ
липы казались одною огром­ной у изголовьЯ оврага.
     -- —то ты сделал? -- спросила она, наконец.
     џ не отвечал.
     ’огда она протЯнула ко мне свою руку и положила на лоб. џ  закрыл глаза
навстречу этому движению.  ђука была хо­лодна, узка; пальцы,  близко сжатые,
легли твердо, не дрог­нув. Ћна наклонилась ко мне и прошептала:
     -- ’ы должен был выбирать? „а? Ћтветь мне.
     -- „а, выбирать, -- ответил Я.
     ’атьЯна  еще  постоЯла,  потом села на сено рЯдом со мной и, зажав свою
голову, стала покачиватьсЯ.  ќто  было  так стран­но, неожиданно, но  как-то
единственно верно  и нужно.  ‘тро­гий мой  ангел сидел, не  отделЯЯ  себЯ от
менЯ...
     Џрошло, может быть, четверть часа.  Ќикогда Я их не за­буду.  ‚сЯ жизнь
моЯ  прошла  предо мной. Њы оба молчали,  но молчание  это  не было  пустым;
мало-помалу души наши, преодолеваЯ тЯгость и боль, и вечную разъединенность,
на­шли  дорогу друг  к  другу.  Ѓлагословенна,  трижды благосло­венна  будь,
светлаЯ, далекаЯ невеста  моЯЃез тебЯ не сиЯло  бы солнце, поникла  бы самаЯ
жизнь, о божественнаЯ неизъ­ЯснимаЯ женскаЯ сущность!..
     ’атьЯна  не  укорЯла и  не прощала  менЯ;  уже  одно  прибли­жение  ее,
невидимое еще,  принесло  мне  горестное облегчение в самой тоске, потом она
положила руку на  голову, потом  села, молча покачиваЯсь... € будто бы это и
все?..  Ќет,  соверша­лась  великаЯ  тайна:  на  голову  грешного  человека,
измученно­го, как бы отпущением тЯжкой вины легла благословеннаЯ эта ладонь,
она отпускала грехи, но и обЯзывала. ‘лезы лились у менЯ обильным потоком, и
Я забывал их вытирать...
     -- џ  не  покину тебЯ,  --  сказала  ’атьЯна, встав,  чтобы  уйти. -- џ
никогда тебЯ не покину.
     Ќа  руке ее  слабо  блестело  кольцо,  Я  только теперь  увидел  его  и
инстинктивно наклонилсЯ -- проститьсЯ.
     -- „а,  пусть оно снова будет с тобой. -- ’атьЯна вздохнула. џ не знала
сама, когда шла сюда... Ќо Я остановил ее дви­жение.
     - Џогоди, --  сказал  Я, - не отдавай. Џусть оно останетсЯ у тебЯ. џ не
достоин еще.
     ЌаклонЯсь,  ’атьЯна  поднЯла  и  менЯ   и,  крепко  касаЯсь  паль­цами,
перекрестила в ответ.
     -- € ты менЯ, -- тихо сказала она. џ стоЯл, опустив свои руки.
     - € ты менЯ, -- повторила она.
     -- џ не могу.
     Ћна понЯла, но  с  настойчивостью, не переставаЯ глЯдеть прЯмо в глаза,
сложила сама мои пальцы.
     -- Ќадо, -- сказала она. -- ‚сему должно быть искупле­ние. € Я сама как
сообщница. Њожет быть, ЃожиЯ Њатерь нас и простит...
     ’ак мы расстались. ‘лезы  стоЯли у  менЯ на  глазах: может быть,  ЃожиЯ
Њатерь нас и простит..
     “же  у ворот Я  попросил ее снова запереть дверь на  замок. Ћна  обнЯла
менЯ, но не поцеловала, а крепко  прижалась ли­цом к  моим  щеке и  виску. џ
склонилсЯ лицом к холодным доскам и долго слушал шаги ее по невысокой траве.
     €  так ’атьЯна вернула мне жизнь. …е  посещение было пос­ледним звеном,
разрешающим  и  замыкающим в  странной моей истории  жизни.  €  кажетсЯ мне,
что-то в ней есть, в этой ис­тории -- предостерегающее.
     ‘ тех пор прошло уже около полутора месЯцев -- о, далеко не  радостных!
Ќо ценой преступлениЯ и  благодатью любви, все  покрывающей, как купол небес
грешную  землю,  Я снЯл  какой-то  зарок,  мертвую петлю  над  моею душой...
‚ременами  Я думаю даже, не  себе  в оправдание, а вообще размышлЯЯ о  жизни
людской: нет, Я  не убил Ђграфену, ибо убить человека,  душу  бессмертную  в
нем, не может,  не властно  и само Ѓоже­ство.  †изнь везде  и во всем,  быть
может, и в самой смерти... џ  жду суда над  собой без страха и с радостью, и
чем  тЯжелей будет мое  наказание, тем с большей любовью прильну  к доро­гой
узкой руке, где ждет менЯ мое золотое  колечко. џ  хочу быть  достойным его.
Њне надо, Я жажду теперь одного --  оправдать то ощущение полной,  найденной
жизни, котораЯ неумолчно, вопреки всему, пульсирует отныне во мне.  ‚ерЯ и в
будущее,  в неумираемость духа, Я только теперь  впервые -- здесь, на земле,
окончательно.
     Ѓоже мой, может быть, это безумие, но Я благодарю ’ебЯ: ’ы существуешь,
и мир  дышит ’обой. Ћ, жизнь!  Ќе понЯ­тие только, не отвлечение, как дорого
ты  достаешьсЯ  и  как  благословенна, благословенна ты!  Ђ  затем -  судите
менЯ...

     * * *
     Ђвтор этих записок нигде  не называет себЯ. џ не без труда разобрал его
рукопись,  случайно  попавшую  ко мне  с книжным хламом  от одного знакомого
букиниста. Њне  уда­лось, однако, установить имЯ автора. „ело NN разбиралось
в одном из окружных  провинциальных судов года три с половиной назад; он был
приговорен к четырем годам  ка­торги. € самаЯ рукопись, не знаю  -- читаннаЯ
ли на разби­рательстве дела, попала на  рынок, видимо,  по  случайности,  из
судебного архива. ’атьЯна была на суде; она последова­ла за осужденным.
     ђукопись  эта  передаетсЯ  в  печать  с согласиЯ  автора, с  ко­торым Я
снессЯ; заменены лишь имена.
     €з письма ко мне N Я узнал между прочим -- и об  этом мне хочетсЯ здесь
приписать, -- что у него есть двухлетнЯЯ  девочка, дочка  ’атьЯны; зовут  ее
ѓруней.
     <i>1912- 1913 гг. €лъково - Њосква.</i>
     <b>ѓЂђЂ•‚…ЌЂ</b>
     ѓарахвена, принц  индийский, родилсЯ  в  ђоссии,  в  глу­хой  деревушке
‘ухаревке,  Њценского  уезда.  ‘обственно,  была  она  девочка, дочь  ђыжего
Ќикиты, беднЯка, а прозвали ее так  барышни Љрутицкие, дочки помещика.  Ѓыли
они большие выдумщицы, фантазерки.
     ‡вали  дочку  Ќикиты  ѓрушей, ѓрунею,  Ђграфеной,  но  бабушка  ЊаланьЯ
кликала  ее, как  большую,  ѓарахвеной,  а  ’анЯ  ЉрутицкаЯ,  золотоволосаЯ,
подхватила, и все сообща, по вдохновению, короновали  ее в принцы индийские:
на  небольшой,  с  приподнЯтым затылком  головке  торчали  всегда у нее, как
спала, космы рыжих коротких волос, похожих на перьЯ; да и самое имЯ -- разве
не было в нем Явно чего-то экзотического?
     Љрутицкий-отец, домосед и  затворник, посмеЯлсЯ ве­селью своей детворы,
но когда увидал знаменитого принца, копавшегосЯ на заднем дворе с кухаркиной
девочкой Ќастей, то крутые морщины на седоватых висках круто зажали  тем­ную
проволоку круглых роговых очков,  шедшую за  ухо:  какой уж там принц! ѓрунЯ
была не  то чтобы вовсе горбатенькой, но угловатые голодные плечи ее и спина
падали слишком отвесно,  а ручки были так  худы,  как  у  тех, десЯтилетиЯми
недоедающих  индусов, картинки  которых  помнил он  в  "Ќиве"  и сам,  еще с
отроческих  своих  лет.  Ќапомнила   она  Љрутицкому  скорее  горбатенького,
полупросохшего от помой из опрокинутой шайки, подростка-цып­ленка. Ћднако же
глазки у ѓруни были голубые, и овал лица нежен.
     Џринца зазвали раз в дом, и с тех пор он прижилсЯ.
     II
     Ѓыло  ’ане,  золотоволосой,  в  ту пору одиннадцать  лет, розовой  ‹ене
кончалсЯ  девЯтый, а младшаЯ - €рина  была  ровесницей  принца, и обе вместе
едва набирали семь:  была €рина ЉрутицкаЯ такою же голубоглазою  девочкой  и
не­сколько грустной. Џо целым часам  обе они могли не про­молвить ни  слова,
копались  в  песке, с  прилежанием раз­бирали игрушки. ’олстенький крепышок,
ЌастЯ Џрасковьина, бывало, одна единолично верховодила ѓруней,  но когда обе
мечтательницы соединились, стало ей скучно с ними до  слез, и она была почти
рада, что теперь и ее самое отправила мать на трудовую  крестьЯнскую выучку:
чуть свет - с пастухами на выгон!
     €так,  это  было  девичье царство -  веселое,  шумливое, неистощимое на
выдумки,  когда собирались все вместе. €з мужчин,  впрочем, был и  еще один,
кроме  отца:  таинственное  маленькое существо,  в  деревЯнной,  с  высокими
сплошными стенками кроватке, той  самой, в которой по очереди пере­бывали  и
сестры;  существо это  тихо  попискивало и урчало, как котик,  у материнской
сладкой груди, звали его звуч­ным именем - ‹ев.
     †или Љрутицкие  попросту,  были небогаты;  земли  шесть­десЯт  десЯтин,
домик в три  комнаты, а через холодные сени с чуланами - таких  же  размеров
кухнЯ, людскаЯ. Ќо был в этом  именьице лес по оврагу, изрытому мочежинками,
сад со сладкими разносортными Яблоками, душистыми грушами, с  целой куртиною
вишен, тинистый, с сонными карасЯми пруд, амбары и рига, скотный и сеновалы;
впереди двухоконного дома разбит палисадник, в нем розы и георгины по осени,
пионы. ‹етом в детском распорЯжении было  еще одно  помещение, оно примыкало
непосредственно к саду; это  были три  сруба  под  одну общую крышу: в одном
мука, кладоваЯ, висели окорока, в среднем конюшнЯ, а третий называлсЯ просто
"амбар",  он-то  и  был  в  нераздельном  детском  вла­дении,  милым  летним
местечком.
     € все это обширное царство открылось маленькой ѓруне, царство грибное и
Ягодное, таинственные кладовые с за­пахом мышей и ветчины, душистаЯ вознЯ на
сеновале, ме­довые розговены со свежим  куском черного хлеба и тысЯчи всЯких
событий и происшествий, полнЯщих детскую совместную жизнь; были у них и свои
особые празднества, свой на них ритуал.
     III
     Џервым  из них  длЯ ѓруни пришлись мушиные похороны,  давно  отмеченные
’анею на календаре - в первый день сентЯбрЯ.
     …ще накануне найдено было  двенадцать усопших мух; на ночь  их положили
на белом бумажном листе под образа, и у  каждой  под  головами чуть тронутый
осенью, зафиолетившийсЯ листок бересклета. ‘ вечера же из свежих кар­тофелин
заготовлены   были  гроба.  ‚сем   ведала   ’анЯ;  млад­шие  были  серьезны,
торжественны: печальное торжество,  а отчасти  и гордость - в  первый  раз в
руках по  ножу! ’олько  веселаЯ розовощекаЯ ‹ена не изменила себе,  бол­тала
без умолку и притом всЯкий вздор, Явно не подхо­дЯщий:
     - Ђ что, если б накрыть  их, да в печке  поджарить,  на  маслице...  да
съесть на могилках.  ‚едь всегда едЯт  по­минальный обед! ‚от вкусно-то было
бы! ‚от радость-то!
     Ќасти Џрасковьиной не было, некому было забавницу поддержать,  но она и
одна не унывала:
     - Ђ лапки  на завтрак!  ‘оберем  мушиных  детей,  под­вЯжем салфетки, и
так-то накормим!..
     ’анЯ свЯщеннодействовала; она сама вырезала кресты, никому не доверЯла.
Ћдин гроб вышел побольше, и на нем она изобразила восьмиконечный крест.
     - ќто длЯ мушиной любимицы, - сказала она, не­много подумав.
     ‚се на нее поглЯдели.
     - Ђ  у  мух нет ни  царей, ни цариц, - разъЯснила ’анЯ серьезно, - но у
них есть любимицы; их выбирают за доброту.
     ‚оскресный первый день сентЯбрЯ был тихий, погожий.  ‘таршие  уехали  в
церковь, а дети -- четверо младших при­нарЯдившихсЯ девочек (и ЌастЯ на этот
раз  пастухам  изме­нила)  -  торжественно  за  четыре  угла  несли  большой
про­тивень, на  нем лежало,  в  зелени  и  цветах,  двенадцать кар­тофельных
гробиков, покоивших тела усопших.
     ’анЯ  золотоволосым   первосвЯщенником  шла   впереди,   лицо  ее  было
сосредоточенно,  молитвенно;  она   держала  пе­ред  собой   б