  Џослушайте...  может  быть,  этот...  о  том, что  вчера...Ќо когда
рассказал? Ћн у нас был? „а, это после вас было... Ћн видел, он подстерег...
Ќо уверЯю вас!
     -- Ќе уверЯйте менЯ  уже более ни в чем. Ќикто не был, никто ничего мне
о вас не сказал. …сли что-то еще  у  вас есть, чего надо стыдитьсЯ, это ваше
личное дело.
     ‚ерхушин сразу и окончательно отрезвел. …го взглЯд тоже стал холодным и
дерзким, и слона зазвучали насмешкой.
     -- €так,  мой победитель  этот  старик?  ЏоздравлЯю  и  ухожу.  Ќадежда
‘ергеевна нажала звонок и посторонилась от входа. Ћна не сказала ни слова.
     „рожащими руками, не  сразу  попав в  рукава, ‚ерхушин надел  пальто  и
шлЯпу и, не обернувшись, быстрыми шагами вышел на  лестницу. ѓорничнаЯ пошла
его проводить.
     Ќадежда ‘ергеевна  провела  пальцами  по лбу,  точно  в  мыслЯх сделала
ровную, прЯмую черту. Џодошла к окну, тот­час повернулась и стала глЯдеть на
себЯ, приближаЯсь к высо­кому зеркалу.  Ќавстречу ей  шла высокаЯ,  стройнаЯ
женщина.  ЌапрЯжение  уходило из глаз, и  едва заметнаЯ мЯгкость  легла, как
кружево пены у морЯ, вслед отходЯщим волнам сдержан­ной бури. Ѓыла  довольна
собой эта прекраснаЯ женщина. Ќа­дежда ‘ергеевна могла отчетливо видеть, как
отразилась в лице новаЯ  мысль ее жизни.  ‚се времЯ,  как встала, был  перед
глазами образ того, но  ‚ерхушин мешал, а теперь он  снова  один в ее гордой
душе -- Џобедитель.
     Ќадежда ‘ергеевна довольна собою  вполне: она даже име­ни -- ѓлеб -- не
сказала вслед уходЯщему, облезающему чело­вечку.
     „а, он умен, он говорил ей красиво, у него много внешне блестЯщих слов,
но  эти  слова  съели  всю его  душу,  всю силу,  если и  были такие  в нем.
„овольно, довольно!  ‘ильнаЯ сила -- не слова,  а духа повеЯла перед нею  из
далей. Џодошел и снЯл пелену с ее глаз -- ѓлеб Џобедитель.
     …му улыбалась, перед силой его склонЯла колени.

     XLVII

     „олга не было мужа.
     Ќадежда ‘ергеевна ждала его  с тайным волнением, ее бес­покоила  мысль:
что, если ѓлебу так плохо после вчерашнего? „ень сегоднЯ казалсЯ ей долгим и
как-то по странному но­вым; все изменилось вокруг, все  предметы, все мелочи
жиз­ни, какой-то сокрытый дотоле свет сиЯл сквозь оболочку при­вычных вещей,
повседневных Явлений. Љак девушка, ходила она легкою поступью сквозь длинный
рЯд  комнат  н  улыбалась  внутренне чему-то  в себе.  ‘овершалсЯ странный и
радостный в своей необычности, волнующий  мысли процесс.  Ѓыло  слыш­но, как
хрустел,  в такт шагам,  внутренний  лед  души,  над  ши­роким пространством
холодных  своею  свободою вод  повеЯл  ветер  ранней  весны,  какой-то  иной
горизонт рисовалсЯ в от­сыревшем,  смЯгченном  воздухе морЯ. „уша  нежданную
кап­лю  тепла  развеЯла  по всему  необъЯтному простору вод своих, и  мелкие
атомы создавали, кружась, новую жизнь.
     "џ  не  изменила себе",  - сказала Ќадежда ‘ергеевна ‚ерхушину  и  была
права сама перед собой. ‚се тем же  богам -красоте и свободе -- молилась она
холодной молитвой  души.  Ќо вот  ходит  час,  и  другой, и  третий, - и лед
хрустит  и  лома­етсЯ, и незримо глубокое совершаетсЯ в  ней таинство  перед
зарождением того, что называют любовью.
     €ли у  всех одна и та же душа,  и нет надмирных одиноко  холодных  душ,
строЯщих храм на высоте только себе -- своей красоте и свободе? €ли обманным
теплом повеЯло вдруг, и та одна единаЯ  каплЯ  тепла,  что канула -  как это
сделалось? - на глыбы  одинокого льда, канула сама по себе, со своей,  такой
непохожей на  все, что вокруг, такой другой,  как бы  чужой длЯ красоты этих
глыб, сокрытою сущностью,  эта каплЯ замерз­нет,  едва коснувшись  блестЯщих
морозных  глубин?  €ли еще одно: каплЯ  сама -- тот же кусочек  кристального
льда из раз­реженных небесных высот, а тепло - это радость нечаЯнной встречи
двух одиноких богов?
     Ќадежда ‘ергеевна ничего не знала про то, да  ничего и знать сейчас  не
хотела.  Ћна ходила  по комнатам и улыбалась,  и слушала, как хрустит где-то
лед. € лишь иногда лицо ее отражало заботу, - думала: что с ним? отчего  все
не едет муж от больного?
     ‚ерхушин был забыт раз и навсегда; о нем даже мимолет­но не вспомнила.

     ***

     Ѓьет  три  часа,  времЯ  обеда:  в  праздник  обедают  раньше.  ЌиколаЯ
Џлатоновича  все  еще нет, делать нечего, надо  са­дитьсЯ за  стол, --  дети
хотели куда-то идти к четырем часам.  …ще вчера был у них разговор об этом с
отцом. Ќадежда ‘ергеевна в стороне от всех этих вещей,  она от детей далека,
она не любит детей -- не этих  детей, а вообще маленьких, не­работоспособных
еще  человечков. Џодумать не может без ужаса  о том, что могли бы  быть и  у
ней: это так некрасиво и  так ненужно, в сущности! Ћднако она знает  и ценит
красоту девоч­ки -- ‹изы, весь ее четкий девический облик, изменчивость глаз
--  зеленых и  синих, но  чаще всего  голубых,  глубоких, как влажнаЯ  глубь
южного  неба.  Њальчик  ‘ережа, с рЯбинками на лице,  пишет  тихонько стихи,
может быть, будет поэтом, очень тих,  очень скромен, ему только четырнадцать
лет.
     ‚от они оба сидЯт  за  столом, и Ќадежда ‘ергеевна видит и  их, как все
сегоднЯ вокруг, тоже  иными. ѓлаза ее девочки -ах, не ее! --  уводЯт куда-то
далеко. Љак,  этот  синий простор  --  море  души?  ѓде  же  глыбы  звонкого
льдистого  холода?  Ќе­ужели  они -- в  этих  волнах, в  смеющейсЯ  дали,  в
изменчивой зыбкости водной  стихии? ‘олнце встает над водами,  как  в первые
дни мирозданиЯ -- первый привет, улыбка, приЯзнь, удивление... Џервые дни...
Џервые дни...
     Ќикогда не мечтала Ќадежда ‘ергеевна, но вот сидит за столом и мечтает,
ронЯет слова полусознательно, с удивлени­ем слушаЯ звон трепещущих в радости
слов. ‘амый стол, эта
     скатерть, просторнаЯ гладь -- кажутсЯ ей чудом,  возникшим только что в
жизни.
     Ђ  кто же там? Ќеужто ‘ережа? ‘ желтоватой, выцвет­шей от летнего зноЯ,
беспорЯдочной кучкой  волос над высо­ким,  непокорливым  лбом, сидит  он под
солнцем  на берегу  морских  вод.  ‚озле --  камешки,  те же  желтые, вечные
ка­мешки мудрецов и детей. ‡адумчиво  перебирает их  мальчик, думает  вечные
думы  у морЯ. Ћ чем? Ћ жизни,  о людЯх, о Ѓоге? €ли задумал поэму, в которой
плескалась бы с звонки­ми, тонкими рифмами сама вековечнаЯ тайна вселенной?
     ЌечаЯнно звЯкнула ложечка.
     ‚друг  пробуждаетсЯ  Ќадежда  ‘ергеевна,  заливаЯсь  крас­кой  стыда...
‚споминает. Џеред глазами  стоит трепетный ”едЯ. ‘мотрит с гневом, с укором.
‡а что?
     Ђх, сама она знает, за что!..
     Њолодое,  свободное  племЯ,  разве  так  уж  она  далека  от  него?  …е
заморозила ложь,  которой  дышали в лицо ее  с самого  дет­ства, ее  научили
жизнь  и  живущих  презирать глубоким, ост­рым  презрением. “чили  невольно,
думали все,  что они-то и есть избранные, совершенные люди, но не знала, как
перенес­ти, как пережить это их совершенство, и вот ушла в холод, в мороз, в
разреженность безвериЯ. †ажда жизни, красивые думы умереть не  позволили, --
замкнулась в ледЯном своем царстве.
     ‡амуж вышла,  -  не  все  ли  равно - замуж, не замуж?  Ќикому  не была
настоЯщей женой. € вот эти дети... € вот этот ѓлеб. ‘ам  не  знаЯ, не думаЯ,
как новый •ристос, подо­шел и коснулсЯ ледЯной души.
     <i>-</i> Ђ что ”еди нет? ѓде он?
     ‹иза  поднимает  свои  переменчивые глаза:  сквозь  синеву  пробиваетсЯ
светЯщаЯсЯ ЯркаЯ зелень.
     - ”едЯ с утра ушел. -- „аже без завтрака? - „а.
     € опЯть замолчали.
     „аже эти две-три  коротеньких  фразы  были  редкими  фра­зами.  Ќадежда
‘ергеевна почти вовсе не говорила  с детьми. Ќе нарочно,  а не замечаЯ того.
’еперь же ей хочетсЯ сказать детЯм  что-нибудь близкое,  что интересовало бы
их, но она  совсем не знает, чем живут они. —ем же живут они? € сму­тившись,
сама робкаЯ, говорит:
     -- Ђ что твои цветы, ‹изочка? Љак они? - •орошо.
     -- ’ы их покажешь мне после обеда?
     Ќадежда ‘ергеевна встречает  быстрый ‘ережин  взглЯд. ‘  желтой головки
спускаютсЯ  низко непокорные волосы, вни­мательный  взглЯд ее отмечает,  как
загнулсЯ воротничок свет­лой рубашки.
     --  „а, теперь открыто окно, и сегоднЯ им  много  свежего  воздуха. …ще
немного  спустЯ  Ќадежда ‘ергеевна встает что-то взЯть из  буфета -- никогда
сама  не  брала -- и будто нечаЯн­но,  мимоходом  поправлЯет  ворот рубашки.
Џальцы  ее  каса­ютсЯ нежной кожи мальчика,  и это мимолетное прикоснове­ние
дает ей ощущение чистой, незабываемой радости.
     ‚ открытые окна сиЯет тихий, благословлЯющий  день.  Ќа­дежда ‘ергеевна
не помнит в жизни своей такого чистого днЯ.

     XLVIII

     ќто  случилось  почти  тотчас после  ухода  детей,  странный  звук  был
непонЯтен ей, он прокатилсЯ и замер  над городом, но потом повторилсЯ вскоре
опЯть, и вот  почти полчаса стоит она у окна и слышит  пальбу. Ќет сомнениЯ,
что стрелЯют.
     Ћкна выходЯт и огромный,  заросший деревьЯми двор, в  глубине  которого
прЯчетсЯ  дом. € сюда долетают только эти отрывистые, точно в пустоте гулкие
звуки. ѓде-то за ними, далеко, как фон -- неЯсный, глухой, возрастающий шум.
     —то же там? —то?
     ‚се  одна стоит Ќадежда  ‘ергеевна возле окна. Ќет ни мужа, ни ”еди, ни
малых детей, что вышли  на какую-то не­понЯтную муку и  этот Ясный и светлый
вечереющий день.
     ’ак проходЯт еще и еще минуты, долгие, как часы. …ще полчаса.
     ‡ачем она здесь? Џочему только одна  она дома в этих просторных,  точно
опустошенных уже, страшных в своей оди­нокости комнатах?
     Ќо куда ей пойти, но зачем, но кто поведет ее, кто возьмет?
     ‚идит: быстро бежит  человек по  двору.  Љто это? €  тотчас узнает: это
”едЯ.
     ЃросаетсЯ Ќадежда ‘ергеевна, открывает сама  скорей двери на  лестницу.
Ћн звонит, но она бежит уже навстречу ему и хвата­ет, умолЯЯ, за руки, и  не
замечает, что руки его в чьей-то крови.
     - ѓде дети? -- говорит ”едЯ, запыхавшись.
     ‹ицо его бледно, измучено, и глаза горЯт фантастическим светом.
     -- ‚ городе... ‚ город ушли.
     - Ђх, в городе!
     € повернул, чтобы обратно бежать.
     -- ”едЯ, куда же ты?
     - ’уда, туда... -- Ќо на секунду запнулсЯ. -- Ђ брат?
     -- Њужа с утра уже нет. ”едЯ взглЯнул на нее:
     -- ‘кажите брату, когда возвратитсЯ, что Я прошу  его из­винить менЯ. ‚
этой жизни каждый сам за себЯ отвечает. џ не могу судить его.
     -- ”едЯ, а ты?
     -- џ не вернусь. Џрощайте. € протЯнул ей руку.
     -- Ћткуда же кровь? —то это там? ”едЯ, скажи мне...
     ”едЯ вдруг улыбнулсЯ, и так странно болезненно промель­кнула эта улыбка
на  похудевшего его бледном лице. ‚сЯ  крас­ка исчезла куда-то за  один этот
день и неЯсным отсветом мель­кнула лишь на губах вот теперь, в этой улыбке.
     Ћн опустилсЯ у ног ее тут же, на лестнице и, обнЯв, с неж­данною лаской
прижалсЯ к ним.
     -- џ  люблю теперь всех. Ђх, Я чуть  не забыл это сказать вам, тебе,  с
которой  ни слова  не говорил от души. Џеред смер­тью всех, всех люблю одной
безграничной любовью. Ќе бой­тесь, нет, нет, ничего!  ќта кровь только  моЯ.
’ам убивают людей, стрелЯют, но в ужасе  крови Я понЯл, что сам нее никог­да
не пролью. Ђ сладко  свою отдать,  сладко  пролить, как из  чаши,  жизнь  за
других. Ђх, разрешение мыслей, мучений -только в жизни, только вот в этом...
’еперь только вижу и слышу •риста.
     Ћн бормотал в забытьи, слабеЯ и не отпускаЯ ног Ќадеж­ды  ‘ергеевны. Ќо
в этих  стопах полубреда,  в запахе крови, который Ясно теперь поднималсЯ от
рук, какое-то откровение вот-вот готовилось раскрытьсЯ перед ней в своей еще
неви­денной, незнакомой еще  красоте. Ћна склонилась  над  ”едей и покрывала
поцелуЯми его бледный и странно прохладный, выпуклый лоб.
     Ќо это длилось недолго. ”едЯ вдруг встрепенулсЯ и бро­силсЯ вниз.
     --  џ не  останусь, не останусь  здесь, -- крикнула вслед  ему  Ќадежда
‘ергеевна.
     -  ‘кажите же брату. џ  не вернусь, Я чувствую  это!  €  он  скрылсЯ за
дверью.
     Ќадежда ‘ергеевна  бросилась следом  за ним,  как  была, без  шлЯпы,  в
платье, бегом.
     Џочти у самых ворот догнала она ”едю.
     -- Љак, и ты? -- улыбнулсЯ он ей. --  Џойдем же, пойдем! Џодал ей руку,
и они вместе побежали по улице.


     ***

     ѓроза  разразилась над городом  с необыкновенной и бур­ной свирепостью.
—аша  кипЯщего гнева стихий  опрокинулась  над ним  со  внезапностью в  этот
мирный,  сиЯющий день. Ѓезумие,  долго спавшее где-то в темных пещерах души,
вышло наружу и расправило хищные крыльЯ.
     ‹юди - разве бросаютсЯ один на другого с ножами,  с ду­бинами, избивают
малых  детей,  с  одинаковым зверством  рвут одежды и ткани, и  нежное  тело
полуобнаженных, застывших в мольбе женщин  с глазами  газели? ќто  ли  люди,
мирные и тихие, и одинаково ни злые, ни  добрые, что бурной волной протекают
из улицы  в улицу, напоминаЯ лавины народов, что извергала когда-то  роковаЯ
длЯ  человечества ЂзиЯ?  € не  еще  ли  страшней те же существа,  с  видимым
обликом  человечес­ким,  когда  без пафоса, без шума и  рева живой океанской
вол­ны,  спокойно  и  медленно,  точно  делаЯ  привычное дело,  ежед­невный,
предписанный  самим  божеством  обыденный  труд,   с  молчаливым   упорством
взламывают  замки и  двери, и  окна,  и  деловито, с экономией сил  и труда,
бросают на улицу утварь и вещи -- посуду, книги, роЯль, из сундука старинную
бронзу, белье, а затем находЯт в углу под кроватью человека -- полу­слепого,
со  слезЯщимисЯ глазами старика, с  дрожащею зеле­новатой сединою  бородой и
землЯным,  почерневшим  цветом лица  и  запирают в этот сундук, замыкают  на
ключ, и бросают  вниз с высоты четырех этажей, и глЯдЯт, не отходЯ  от окна,
как он  летит, а потом, когда с сухим  двоЯщимсЯ стуком  он падает  вниз  на
груды  обломков и  разбиваетсЯ, но так, что нельзЯ разглЯдеть, что же с тем,
кто внутри, -- отходЯт опЯть и в том же сосредоточенном  молчании продолжают
работу?
     Ђ  если они все-таки люди, то  что мы знаем тогда о  челове­ке и о душе
человека? Љакой  клубок  еще  невиданных змей  копошитсЯ  в тканЯх ее,  и не
сгнила ли она  до последних основ своих,  истлела в одну страшную видимость,
где от нее осталсЯ лишь призрак? €ли, напротив того, именно это страшный бой
призраков,  одних лишь сухих,  червЯми проточенных  тесных  земных  оболочек
души, и из них  еще суждено -- новою  ба­бочкой --  вылететь  не душе уже --
духу?
     € откуда взЯлась эта непонЯтнаЯ, безумно свЯтаЯ радость  у ”еди, именно
здесь, в этом хаосе крови и тел, в этом вопле мЯтущихсЯ душ?
     Ќо -- ”едЯ один лишь ничтожный островок средь потопа стихий, все залила
вокруг бурЯ  и  стоны,  и плач,  и  гнев, и ры­даниЯ,  и  вдохновенный отпор
беспощадности  ужаса, и холод­ное каннибальство, и подделка под гений ’ворца
-  дисципли­на,  отвечающаЯ  слабому  треску  самозащиты грохотом  сталь­ных
рыкающих глоток.


     XLIX

     Ќа  вспененных гребнЯх океана  несутсЯ обломки людей и обнаженные души.
€мЯ •риста и крестное знамение, как чай­ки, мелькают одновременно во  многих
местах.

     ***
     -- ‘трелЯйте, стрелЯйте, мучители!
     € разрывает сама тонкую теплую ткань, прикрывавшую грудь.
     -- ‚от сюда, вот сюда, в эту грудь... Ћн любил ее трогать,  он сосал ее
утром. Њальчик мой, мальчик мой!
     € рыдает, рвет  волосы и  рушитсЯ, как  подгоревшее зда­ние,  на  груду
обломков. Ќо вскочила тотчас. € снова вопль женщины-матери:
     -- ‘трелЯйте, стрелЯйте же!
     € стрелЯют, и откидывают ненужное тело, чтобы  не  меша­ло дальше идти,
деловитей работать. Љто-то креститсЯ и говорит:
     - Ћдною жидовкою меньше.

     ***
     ‘идит сумасшедший еврей и  поет  на непонЯтном  своем Язы­ке. ‘вЯщенный
огонь безумиЯ коснулсЯ его, зажег его мозг.
     ЌепонЯтны слова,  раздражающе  горек, как  вкус миндалЯ, полунапев этих
слов.
     ’олкнул его  кто-то ногой, грубым большим сапогом. Ћн свалилсЯ  тотчас,
как перезревший, отЯжелевший от старости гриб.
     - €шь ты, черт какой, песни поет, - усмехнулсЯ другой. -
     Ќашел себе времЯ!
     €  также  толкнул  его  прЯмо  в  лицо   -   опЯть   сапогом,  корЯ­вым
четырехугольным носком.
     Ќо от второго удара снова поднЯлсЯ еврей и  встал теперь тонкий, худой,
изможденный - во весь свой огромный, ко­леблемый рост.
     -  ‚о имЯ •риста!  -  произнес он  по-русски. - ‚о имЯ ђас­пЯтого Ѓога,
бейте жидов!
     ‘умрачно кто-то  пырнул широким ножом в проваливший­сЯ, тощий  живот. €
дух безумиЯ отлетел от убитого и витал, кружил, выбираЯ новую жертву.

     ***
     -  ‚о  имЯ  •риста! ‚о имЯ •риста! - ободрЯл наступавших монах и стукал
немолчно о зубы своей деревЯнною челюстью.
     ‘ам  он  не  бил,   на  службу   Ѓожьему  делу   отдавал  лишь  Язык  и
благословлЯющий знак согнутых пальцев: во имЯ •риста.
     Ќо вот подбежал человек. Џобелевшими шепчет губами:
     -   Џобойтесь   вы  Ѓога!  Џобойтесь  кощунствовать!  ‘жав  свои  губы,
благословлЯл и благословлЯл без конца
     рыжеватый монах.
     - Џослушайте, заклинаю  вас именем Ѓога,  чей  крест  на  вашей  груди,
остановите резню!
     - Љто ты такой? - грозно спросил монах.
     €мЯ  Џалицына было известно монаху,  был он человек просвещенный, но не
любил  таких  мЯгкотелых,  таких  расслаб­лЯющих дух  христиан.  Ћн  сморщил
презрительно брови и ки­нул ему:
     - Ќе верю. ’ы - жид. “ходи, пока цел.

     ***
     ’олько уехал от ѓлеба, попал Ќиколай Џлатонович в са­мую жуткую  давку.
Ћн  робел, металсЯ из стороны в сторону, плакал, замирал  от тайного  ужаса,
увещевал безуспешно и слабо, молилсЯ. ‚сюду слышал  рассказ, переходивший из
уст  в  уста,  о  ближайшем  будто  бы  поводе к  бойне:  старик еврей  убил
христианина и девушку. Ќиколай Џлатонович, слушаЯ, недоуменно томилсЯ.
     Ќо вот,  отойдЯ  от монаха,  видит  группу людей. “знает  сре­ди них --
светлый высокий блондин, но брови насуплены,  но мрачный, темнеющий  взглЯд;
да,  конечно,  это  €гнатий,  -- уз­нает он  €гнатиЯ. Ѓывший товарищ, бывший
соратник в его христианстве, но теперь  он ушел в  революцию.  ”едЯ знает  и
любит €гнатиЯ, вместе с ”едей они презирают либерализм его взглЯдов.
     Ќевольно  стал,  не дойдЯ,  Ќиколай Џлатонович:  не  здесь ли и вправду
•ристос?
     €гнатий стоЯл головою выше толпы; вдохновенный  огонь, казалось,  лилсЯ
из его расширенных глаз. €гнатий организу­ет защиту.
     ‚от подошел молоденький, мальчик почти, рабочий.
     €гнатиЯ ценЯт и любЯт  рабочие.  ‚ластный и смелый -- он несет  им свое
такое же …вангелие, своего воскресшего •рис­та, в которого верит вдохновенно
и страстно.
     Ќе может расслышать Џалицын, с чем подошел к нему мальчик -- о каком-то
товарище, буйствующем вместе с тол­пой. Ќо Ясен и внЯтен ответ €гнатиЯ:
     - Ќадо убить.
     -- ‚о имЯ •риста?
     - ‚о имЯ •риста убейте изменника.
     ‚олосы  встают на  голове  ЌиколаЯ  Џлатоновича,  мутЯтсЯ глаза, но  он
недвижим, но не знает, что ему делать.
     € вот в этот миг откуда-то ”едЯ; он подбегает к €гнатию.
     -- €гнатий, €гнатий! Ќет, ты не прав! Ќикогда...
     „альше не слышно.
     ‘давленный и загоревшийсЯ гневом отмахнулсЯ €гнатий:
     - Њальчик, уйди!
     -  € Я раньше думал, как  ты,  но  €гнатий, теперь... Ќо  •ристос между
нас... ’ы не видишь …го!
     -- џ …го вижу... “йди!
     -- џ побегу, Я не дам им убить...
     Ѓлизкий, размеренный  шаг наклоненных фигур.  ”едЯ  бе­жит  перед ними,
пересекаЯ  им  путь.  ”еде что-то  кричат. Ћн  не  слышит,  не  слушает.  Ќе
опоздать, не опоздать... -- одна мысль.
     -- ‘той или буду стрелЯть!
     ”едЯ бежит и вдруг, руками взмахнув, падает быстро, так, как только что
быстро бежал.
     Ѓудто бы после -- такаЯ нелепость! -- долетел до слуха звук выстрела.
     -- ”едЯ”едечка! Ѓрат...
     Љогда Ќиколай  Џлатонович  добежал  и наклонилсЯ  вслед за  солдатами к
”еде, хотели его оттащить, но кто-то скоман­довал:
     -- Ѓросьте!
     € наклонЯетсЯ брат к умирающему младшему брату и слышит:
     -- Ђх, хорошо... •орошо умереть! € еще успевает шепнуть:
     - „ети с матерью.  Њы отыскали их вместе.  Ћна  повезла их  к  тебе,  к
ѓлебу... туда...
     -  Ѓрат  мой,  брат,  ”едЯ,  прости!.. Џрости мою грешную  душу  в  час
смерти... ‘вЯтой мой, милый мой брат!..
     -- Џовезла их туда, здесь опасно... Ђ мне хорошо, не жа­лей менЯ, брат,
прости менЯ, брат... Ђх, хорошо!


     ***

     Ќа пустеющих  улицах  окна  закрыты,  заколочены  двери,  много  белых,
намазанных мелом крестов. ‹юди спокойны за знаком креста.
     Њолодой человек, весь  брызжущий гневом, с дрожью  и глазах, не в силах
вымолвить слова,  по грозит кулаком, но на земле чертит быстро крест и плюет
на начертанный знак, и растирает плевок своею ногой.
     Њолодой  человек тот --  безбожник, и  никогда ему здесь,  на  земле не
узнать,  что блистающий меч архангела  сил был в руке его сжат, что молнии в
сердце -- с небес.

     L

     € вот все герои романа в царстве ‘тавровых.
     Љак ручьи после бури, вспененные --  сбегают вниз в доли­ну, чтобы хоть
в минуте покоЯ обрести самих себЯ, так в эту ночь много людей жались друг  к
другу в близкие кучки, ибо  никогда отделенность  людскаЯ, оторванность, так
не страшны, как в моменты,  когда взметенный вихрем пожара дух челове­ческий
вдруг  падает ниц  в  тишине, на пепелище, в  наступив­шем  безмолвии  ночи.
Џростых,  обыденных  дел и  забот уже нет и следа, ибо  сгорели в  огне, ибо
сотлели они в  испепелЯю­щем  пламени, но  самое  пламЯ, поднЯвшись на миг к
небесам,  само  поглотило  свою титаническую жгучую мощь, и  бездон­наЯ жуть
мировой  пустоты  раскрывает   себЯ  в  необъЯтном,  всепоглощающем,  черном
величии.  —то найти тогда  человеку  еще, кроме человеческой  же,  теплеющей
груди,  сжатых  до  боли, переплетенных между  собою  пальцев  рук,  трепета
слыш­ного, такого нужного сердца, что бьетсЯ  здесь, рЯдом, так близко, что,
кажетсЯ, жмутсЯ они -- сердце к сердцу, -- как малые дети в потемках?
     Џтицы лесные, комарики, всЯкаЯ тварь, насекомые,  люди -- так  ли уж вы
далеки друг от друга? Ќе  братьЯ ли  вы перед лицом набегающих бурь? Ќе одна
ли великаЯ мать поит вас воздушным, незримым своим молоком?
     ‚от  темнаЯ ночь  и  углубленнаЯ тишина  после грозы, и в  бесконечном,
безмолвном   потоке  льютсЯ  светила,  небесный   плывучий   песок,  и   нет
человеческих  слов, как назвать  эту слиЯнность, эту близкую близость всех и
ко всем.  € не текут  ли,  как близкие, как одинаково мощные и беспомощные в
лоне ночи,  и  эти  небесные  реки,  как равные крохотным тварЯм зем­ным? Ќе
льнут ли  и звезды, как люди, ближе друг к другу,  тоскуют великой тоской по
слиЯнности звездных их душ?
     ‚опросы жизни  и  смерти, --  чем они больше, в  такую вот ночь, всЯких
других, будто бы мелких  вопросов?  Ќе больше,  не  меньше,  ибо все -- одна
жизнь или все -- одна смерть...

     ***

     Љак  одна  большаЯ семьЯ,  разбитаЯ горем, но  и спаЯннаЯ  им  воедино,
собрались  все в  доме ‘тавровых.  ‘тараЯ выставка принЯла всех  одинаково в
миротворные  недра  свои.  Ѓыло  в  этом   полуразрушающемсЯ,  прекрасном  и
светЯщемсЯ  в  смер­ти своей,  в  этом  полупризрачном мире что-то  таЯщее и
обе­щающее  глубокий  покой.  "„оверьтесь  мне,  --  говорила  она   шепотом
обнажающихсЯ наивных ветвей, шелестом устилаю­щих землю, пылающих  золотом в
радости  смерти,  покорных,  поверивших ей облетающих  листьев,  -  покой  -
возрождение жизни, залог  бытиЯ, отстоЯвшего самую ценную, светлую сущ­ность
свою, семЯ длЯ нового мира. Ђх, сколько Я  раз отцвета­ла и зацветала вновь,
Я - природа - вечна, как вечны и вы в  ваших смертЯх и возрождениЯх! умЯт и
падают листьЯ  -- дети мои. Џоймите покой  их  напева,  покорность  падениЯ,
до­верчивый шепот отдавшихсЯ тайне жизни и смерти"...
     Ќе часто ли в жизни случаетсЯ так, что естественно только то, что будто
бы невероЯтно, фантастично, несбыточно? Љак необычны  и непонЯтны в конечных
причинах своих ураганы вселенной, так вдруг приходит нежданный великий покой
и покрывает  крылом  своим мЯтущийсЯ  океан  великих страда­нии  и  посылает
глубокий, целительный сон.
     “же к полночи спали все в доме: дети --  ‹иза, ‘ережа,  Ќаташа, Ќаташин
отец; Ќиколай  Џлатонович, Ќадежда ‘ер­геевна,  Ђндрей. Ќе спЯт только двое:
Ђнна и ѓлеб.
     ‘он не коснулсЯ их, ибо в эту самую ночь их судьбы уже были начертаны в
звездной книге небес чьей-то могучей, чьей-то бесстрастной рукой.
     „ень и вечер,  и ночь -- до того, как  заснули все в доме, был наполнен
хаосом мыслей  и  чувств,  тайных решений, горь­ких мук,  скрытых проклЯтий,
неразделенных надежд, скорб­ных молитв, рыданий, невидных другим...
     ѓлеб  и  Ђндрей  оставались  весь  день  у  себЯ.  Џервым  нера­достным
вестником в  дом  приехала  Ђнна;  скоро  за  ней  --  ‹иза  с  ‘ережей,  --
постучались они а Ќаташину комнату к близкой им новорожденной, но увидели  в
дверь только тихо  молчав­шую  ѓлашу; в  сутолоке  улицы, куда  снова вышли,
нашла их Ќадежда  ‘ергеевна и привезла к отцу, знаЯ,  что он был у ѓлеба, но
отца не застала, он сам отыскал ее здесь,  вернулсЯ  опЯть... Ќе было ”еди -
его не позволили  взЯть  и  отвезти  на  квартиру,  не  было  ѓлаши, не было
Љривцова. Ќо  не витали ли  где-нибудь возле воздушного замка, не ютились ли
близко к живым и они  в эту холодную звездную ночь? Џрипадали, быть может, к
тонким прозрачным пластинкам  стекла,  за  которыми горел так  приветно, так
даже уютно, земной желтоватый огонь?
     Ќо уже тех, кто собрались,  не отпустили ‘тавровы в эту жуткую ночь. Ќе
было  еще одного: старика с азиатским ти­пом лица. Ћн был далеко, за толстой
стеной городской цент­ральной тюрьмы, но дух его близко был здесь, он  ждал,
сто­рожил  -- когда настанет минута.  € когда заснул  в чудесной, физической
усталости дом и не спали лишь Ђнна и ѓлеб, он был третий незримо меж них.

     LI

     „лЯ ѓлеба был этот день решающим днем его жизни.
     ЏроснулсЯ  с  первою мыслью об Ђнне,  сладкой  отравой  напоил  все его
существо   несбыточный  сон.  Ћн   долго  лежал  в   постели,  не  двигаЯсь,
полузакрывши  глаза.  ‚идениЯ ночи еще веЯли  возле  него в тишине и странно
сливались с ликом  действительной жизни.  ‚о всем  теле была  разлита легкаЯ
слабость, и,  казалось,  было  так  хорошо  умереть.  Ћн  прижимал  к  губам
полуувЯдшую розу, легкий аромат увЯданиЯ струилсЯ еще от ее лепестков, и был
он еще слаже, еще воздушной,  еще плени­тельнее, как прощальный  взглЯд, как
последнее  слово, в  кото­ром сокрыто  трепещет  уже  радость иных, грЯдущих
свиданий.
     ‡атем  наступил день  --  без  Ђнны,  томительный разговор  с  Ќиколаем
Џлатоновичем, его  покаЯнные  речи,  повесть  о жиз­ни  слабой,  безвольной,
неЯркой - с серым, беспомощным хри­стианством ее.
     ‘лушал его, а в голове плыли светлые  пенные волны;  за одинокие долгие
дни поил теперь розовый  бог своей  благодатью  хруп­кое тело. ‡акрывал ѓлеб
глаза,  слушаЯ, и  отдавалсЯ  течению  внут­ренних  волн,  баюканью мерной и
сладкой стихии.
     €  вот в середине днЯ  ворвались раскаленным потоком,  один за  другим,
поющие буйную песнь, воспаленные лихорадкой -стихии еще неоправданной жизни.
     € открыл им  ѓлеб  свою  душу  до  дна, и к  концу этого страш­ного днЯ
вскипели хрустальные воды души неземным, пред­смертным кипением.
     ‚стретивши Ђнну,  Ќаташу с  отцом, он  не  пошел  уже  в город,  откуда
Явственно  слышались отзвуки  битвы. Љто-то о нем позаботилсЯ и без  того, -
целые тучи сверкающих стрел летели в его беззащитную грудь.
     Ќе последний ли день, не последний ли час - этот суд огнЯ, испепелЯющий
равно всех: и виновных, и правых, всех возно­сЯщий в очистительном вихре?
     Ќет,  ни  прогресс, ни  сытость,  ни  демократиЯ  не спасут об­реченной
земли, путь один -- через огонь в потусторонний,  влекущий, непостижимый длЯ
смертных преображенный мир.
     €  вот  не  они  ли  пришли  -  первые  вестники  прогремевше­го  грома
вселенной?
     ќкстаз  и  пафос  безумиЯ,  светлого   безумиЯ  мысли,  накоп­лЯлись  и
плавились, как чистое  золото осени, в глубинах его бытиЯ. Ќо  самую  жгучую
каплю огнЯ влила в его душу Ќа­дежда ‘ергеевна, ќто было предвестие.
     Ћстались  одни на  минуту,  и вот опустилась она перед ним на  колени и
нежданно  их обнЯла своими руками,  и прижалась к ним теплою  грудью  совсем
так, как ”едЯ перед нею на лестнице.
     ѓлеб вздрогнул  от стремительной искры, физическим  вос­принЯтой им. Ћн
замер и не  сказал ей ни звука, и  отдалсЯ на миг ц ее власть. Ќе в ее, а во
власть  напрЯженного  женского чувства,  что  не хотело  отпустить  из  мира
нетронутым дух.
     Ќе  все ли  равно,  в  чьем пришло оно образе,  ибо  облик,  в  котором
приходит  стихиЯ,  еле очерчен,  едва ощутим  в своем утончении  плоти.  ќто
только толчок, это  тот, кто  пришел раз­будить: "‚стань,  возьми душу твою,
возгоревшуюсЯ,  как но­чью светильник,  подними  высоко над  миром,  слей ее
пламЯ  с  пламенем той,  что придет в последний час  земной твоей  жиз­ни, с
нареченной  от века невестой твоей, и озарите весь мир пламенем вспыхнувших,
пламенем слившихсЯ душ!"
     €  с этого мига ѓлеб уже ждал,  как обреченный,  наступле­нии  ночи. Ћн
знал, что это наступает его общаЯ с Ђнной, ко­нечнаЯ ночь.
     € Ђнна ждала.
     Ћна  ступала тихо и свЯто, как в храме, не поднимаЯ глаз во весь вечер.
Ќе надо  было их  поднимать: выжженный образ один ей светил,  один  горел --
перед тем, как обоим вместе сгореть.

     ***
     Ѓыло  около  половины  первого ночи,  когда Ђнна встала  с  тем,  чтобы
исполнить веление голоса-рока, который немолч­но  шептал ей встать и пойти в
комнаты ѓлеба.
     Ћсторожно  и  тихо  миновала она все проходы и двери и остановилась  па
мгновение в темном коридоре. ‡а стеклЯн­ною дверью плыла и таЯла тихаЯ ночь,
струЯщимсЯ волнис­тым  рукавом  своим одевала  она замолкнувший  дом, что-то
шептала, ласкала, умиротворЯла, ласкаЯ.
     ‚друг  по-девически  страшно  на  минуту  стало  Ђнне чего-то,  в  одно
мгновение  детство,  институтские  годы,  жизнь   с   бра­том,   мечты,  все
промелькнуло в почти одновременной, но Яс­ной и живой деталЯми жизни картине
-- как перед смертью. € это  ощущение  близости строгих ее  целительных  уст
заставило сжатьсЯ  болезненно сердце, но лишь на  секунду;  потом мед­ленно,
сладко отпускала, благословлЯЯ, чьЯ-то  рука на после­дние  золотые  часы ее
жизни, и все тело отзывалось живым, сладостным трепетом счастьЯ.
     ‚спомнилась роза и сон, и долина цветов.
     -- џ не отдам тебЯ смерти! ‡акрыла глаза:
     -- Ђ если и смерть, то с тобой.
     € быстро, быстро, торопЯсь потерЯть хоть минуту, побе­жала к нему.
     ѓлеб  ждал  прихода  ее,  и оба,  взЯвшись за  руки, безмолвно пошли на
верхнюю башенку.
     Ѓыло  прохладно на  лестнице,  а  наверху стало  сразу  еще  хо­лоднее.
Ѓлизкое --  глЯнуло звездное небо, и  тишина поднЯла, как детей,  их легкие,
неощутимые, уже почти неземные тела.
     -- Ђнна, -- сказал он ей, -- сЯдь возле менЯ. „евушка села послушно.
     ѓлеб помолчал, потом начал:
     - Ђнна, сегоднЯ Я совершил восхождение в горы, џ был среди людей, но не
был с людьми. Ќа горах безмолвие ночи, одно говорЯщее правду.
     —то говоришь ты мне, милый? џ не совсем понимаю.
     - —ерез страдание и смерть к воскресению. Ђ в жизни - кратчайший путь к
смерти.
     - ѓлеб, брат мой, а жизнь, а прекрасное?
     - Ѓог был прекраснее самой прекрасной  мечты, но не ото­гнал он земную,
будто бы страшную смерть, дивного белого ангела, несущего душу <i>к</i>  рождению в
дух. Ѓыл всемогущ и над смертью, но не отклонил занесенной руки, принЯл свою
добровольную  смерть.  Љто же длЯ нас закроет  те двери, через которые вышел
•ристос?
     Ђнна молчала. ЊернаЯ ѓлебова речь чаровала ее. Ћна при­двинулась ближе,
руку взЯла. ѓлеб сжал ее руку и с силой сказал:
     -- Љто же мешает сделать нам это? Ћна прошептала;
     -- Ќикто.
     Ќо жалась к нему все ближе и ближе, как робкий зверок. Ќебо опЯть стало
далекое, и холодом междупланетных про­странств веЯло от темного купола.
     Ѓесконечен и строг, и молитвенен храм.
     --  ѓлеб,  Я люблю тебЯ,  -- прошептала девушка вечную  фра­зу невинных
признаний, незнаемый смысл которой не разга­дал еще ни один человек.
     ѓлеб промолчал.
     -- џ люблю тебЯ, Я  живу только тобой и в тебе, и Я думала  -- не отдам
тебЯ смерти, но если ты хочешь, вместе пойдем.
     -- •очу.
     ‘  надземных  высот прозвучали эти слова,  холодно-тор­жественные,  как
звон погребального колокола. Ќо такаЯ  близ­каЯ и понЯтнаЯ струилась теплота
от ѓлебова тела, но таким хрупким ароматом увЯдающей розы веЯло от души его,
от  одежд ее -- мыслей,  проникнутых  пленительно  горьким  запа­хом  ранней
осени, мудрости юноши, граничащей с конечным безумием.
     Љак лик солнца, отраженный в водах низин и озер,  и стре­мительных рек,
и водах океана, дробитсЯ и м но изобразите Я  в жизни лик близкого, родного,
понЯтного  Ѓога,  что  когда-то ходил среди нас по грешной, но  смиренной  в
скорбЯх земле, среди трав полевых и  белоснежных, с небесных высот упадающих
лилий.  € вот, когда солнце заходит, свершив положенный срок, когда оно  уже
закатилось и  погасло длЯ мира низин,  и даже золотые  кресты  тонких шпилей
церквей потонули в синеватой дымке над городом, загораютсЯ последние, острые
лучи  на ледЯных вер­шинах,  на одиноких, к  небу устремленных крайних пиках
земли.  •ристос,  отрешенный  от  мира,  •ристос, замороженный  раз­реженным
воздухом  льдов,  Ѓелый, застывший •ристос  встает над землею, как  одинокий
тоскующий „ух.
     ‘егоднЯ царицей возле терема-замка раскинула Ћсень бе­лые прЯди  волос.
Ќевеста всех отходЯщих богов сегоднЯ строга и прекрасна.
     ‚се уже спит внизу, у земли. Ќо не спЯт над землею. Ѓли­же к звездам, к
холодному, темному небу -- ведут разговор.
     …ще  разговор,  но  скоро  замолкнет и он,  скоро в золото  чаш  упадет
последнЯЯ каплЯ безумиЯ, последнЯЯ  каплЯ сгу­щенного света, овеществленного
пламени.
     ѓоворит ему Ђнна:
     -- ѓлеб! Њне холодно, ѓлеб. Ћн улыбаетсЯ:
     -- Ѓлиже!
     ЉажетсЯ, близко уже, но еще придвигаютсЯ, и своею ху­дою и тонкой рукой
обвивает он ее плечи, и  видит  она, поднЯв глаза, его бледное, его восковое
лицо и волнистые прЯди во­лос, обрамлЯющих щеки.
     - Ѓелый •ристос... -- шепчет она, забываЯсь.
     - —то ты сказала сейчас?
     - Ќет, ничего. џ только вспомнила сон.
     - ‘кажи мне его.
     - џ видела розы в цветущей долине.
     - ђозы?
     - „а. € тебЯ.
     - џ также видел тебЯ с красной розой в твоих волосах.
     - ‘ красною розой?
     - џ целовал тебЯ.
     - ѓлеб, мои розы были белые розы, но они покраснели в наших руках.
     - ‚ наших руках, -- отзываетсЯ ѓлеб.
     Ћтчего так  тепло  на  холоде  ночью  вдвоем?  Ћтчего истон­чаетсЯ  тот
холодЯщий  хрусталь,  что  отделЯет кубок  от  кубка? ‚ них пенитсЯ  сладкий
напиток, мировое вино, обтекающее вселенную в ее скрытых, трепещущих нервах.
€ вот  -- ка­жутсЯ  призрачными  и этот  миг все разделениЯ,  кажетсЯ,  один
только Ѓог, правда одна и один смысл во вселенной...
     Њудрый юноша, белаЯ девушка -- дети под звездным свер­кающим небом.
     Ќа  вершине горы, над дремавшим внизу плоскогорьем, над спЯщей долинной
землей, в этот миг лишь они высоко, но и они -- только малые дети.
     € в какой-то инстинктивной и вечной игре она закрывает глаза и шепчет:
     -- ’ы целовал менЯ.
     €  отвечает он теми же звуками, ожерельем маленьких ка­мушков-звуков  с
чарующей музыкой:
     -- џ целовал тебЯ.
     ‘клонЯетсЯ  ѓлеб, видит  лицо, прекрасное в  муке экстаза, отдающий всю
душу,  глубокий,  как вечность,  первый взглЯд  и последний в  этой  земной,
покидаемой жизни.  Ђ  губы,  как  алаЯ роза, цветут, и  аромат их  поит  всю
вселенную.
     €сточник влаги  живой,  божественный ключ, разрешение  скрытых  от века
предвечных тайн жизни и смерти...
     € пылающими губами наклонЯетсЯ ѓлеб к источнику уто­лить свою жажду...
     ЏоследнЯЯ каплЯ живого безумиЯ скатилась по золоту чаш на самое дно.

     LII

     Љаждую ночь перед утром сны утоньшаютсЯ, и  просвет­ленный человеческий
дух через разреженную ткань сновиде­ниЯ видит зыбкий, неуловимый почти, едва
лишь сотканный и тотчас  же рвущийсЯ облик скрытых вещей,  грЯдущих собы­тий
загадочной будущей жизни.
     €менно в эти часы прилетают к Ђндрею видениЯ, и реют в легком, сереющем
воздухе уродцы и  девушки  в белых одеж­дах, фигуры и линии нерожденных еще,
чуть светлеющих об­разов, и вот уже третью ночь срЯду -- сераЯ мышь.
     Ћна  беспокойно  кружит  возле его головы,  чертит  зигзага­ми  воздух,
мешает работать.  Ђ  работать  легко, сразу даетсЯ гармониЯ линий, в простых
очертаниЯх, в белом узоре про­буждаетсЯ галилейское раннее утро, и девушка в
белом  поли­вает  цветы,  и они распускаютсЯ,  дышат,  живут,  благовествуют
светлую весть. ‘амо небо склонилось  к душе ее, само небо  целует расцветшую
душу. Ќо вот угловатым, стремительно жутким  полетом прЯмо  от ѓлеба летучаЯ
мышь  подлетает  к  его изваЯнию  и садитсЯ на  открытую  нежную  шею  белой
ут­ренней  девушки,  и  чудесным  образом  загораетсЯ алым  отсве­том  белый
цветок.
     "Ќе кровь ли?"  --  думает Ђндрей и в беспокойстве рукой хочет отогнать
злое это видение.
     Ќо напрасен порыв. ђуки скованы сном, с места не сдви­нутьсЯ спЯщему.
     € все не отрываетсЯ мышь и сосет, сосет нежную Ђннину душу.

     * * *
     ѓромко кричит, но не в силах проснутьсЯ Ќадежда ‘ер­геевна.
     ЃосаЯ, во сне вышла  из дома она по холодной земле, по траве, по ничего
не замечает, тихо скользит вдоль стены. Ћс­тановилась и слушает.
     ѓолос:
     - Ђх, теперь так легко умереть!
     „ругой:
     - ‡а мгновение Ѓожьей безумной любви так легко уме­реть! ’ы открыла мне
новое небо.
     Ђнна:
     -- Ќе новое небо, любимый. ќто небо, по которому целую жизнь тосковала,
небо, где ты, небо, где Ѓелый •ристос.
     ѓлеб:
     -
     Ѓелый •ристос?
     Ќо Ђнна  молчит,  и  молчит, притаЯсь, Ќадежда ‘ергеевна, и протекают в
безмолвии несколько важных, глубоких минут.
     - Џоцелуй еще менЯ, Ђнна, и в путь.
     - Џоцелуй еще менЯ, ѓлеб, Я готова.
     € вот взметнулись две белые птицы меж звезд.
     ‘мотрит Ќадежда ‘ергеевна, вскрикнула громко, но не проснулась.
     ‘мотрит: летЯт легко и свободно, и развеваютсЯ крыльЯ одежд. ‚се выше и
выше. Ќе две  ли  звезды загорелись на темном сверкающем куполе -- две новых
прекрасных звезды?
     ‚оздушнаЯ звезднаЯ  смерть. агнули  вдвоем за  перила,  и понеслись  в
прозрачной и звучной осенней стихии две свет­лых души.
     Ђ к самым ногам Ќадежды ‘ергеевны, как два золотых, два созревших листа
с дерева жизни, тихо кружась, упадали легкие, почти  невесомые  оболочки  их
душ.
     ЌаклонЯетсЯ к ним  и видит:  на обнаженности нежной их кожи теплеют еще
ароматом незавершенной любви -- золотые кресты.

     * * *

     ’ихим  сном,  без  видений уснул Ќиколай Џлатонович.  Ѓыл дан  ему  час
проникновенной молитвы, в покаЯнных слезах омыл перед сном слабую душу свою;
крохотную, едва светЯ­щую, но все же от чистого сердца свечу, снЯв удушающий
темный нагар, несет он к престолу милосердного Ѓога.
     Ђх, отчего  твое  пламЯ  светит  так  слабо?  Ќе  надо  ли  сбро­сить в
покаЯнном порыве все путы уродливой жизни, где люди живут не по-людски  и не
пo-Ѓожьи, где души лишь тлеют о серых потемках?..
     Ђ дети?
     „ети - четыре невинных души: трое детей и старик - еще далеки от  своих
сокровенных видений. €х видениЯ и грезы еще впереди.
     „аже в том царстве, колеблемом тихо в волнах эфира над темной землей, в
том светлом саду, где распускаютсЯ наши лучшие чувства-цветы, где благоухает
аромат наших душ, и в зыбких очертаниЯх лишь слагаютсЯ контуры Ќовой ‡емли -
рек и морей, и островов на тех  плывучих  цветущих морЯх, даже там эти грезы
едва лишь намечены, едва зарождаетсЯ трепет предчувствиЯ.
     €ные  пути еще  есть. ‡овут дороги  еще непройденные,  где  за золотыми
крестами одиноко темнеет высокаЯ безбожнаЯ башнЯ.
     ‚семи  путЯми,  всеми  извивами жизни и  мысли, всем на­прЯжением --  к
одному, к одному!

     * * *

     —ей это смех, предостерегающий, скрытно насмешливый, скептический смех?
     џ узнаю тебЯ, черный старик, бывший третьим меж Ђн­ной и ѓлебом.
     Ќо погоди смеЯтьсЯ: ошибешьсЯ, быть может, и ты!
     <i>1907 г.</i>


     ‚Ћ €Њџ ѓЋ‘ЏЋ„Ќ…

     I

     ел Ђлеша тихо  и не спеша, до конца  пути  было близко, и в  душе  его
стоЯла тихаЯ и прозрачнаЯ радость. аги были свободны, и не чувствовал он ни
тЯжести котомки за спиною, ни всего своего тела, легкого и неслышного.
     „орога  впереди,  и позади дорога --  мЯгкаЯ, упругаЯ лента --  от краЯ
неба  и до краЯ. €  само  оно  близкое и такое же мЯгкое  и ласковое, как  и
землЯ, что  только  что  сбросила  зим­нюю пушистую  шубку  и дышит открытой
обнаженною   гру­дью  прЯмо  в  лицо  ему  --  мирным  и   ровным  дыханием.
Ѓарха­тистаЯ грудь у нее, и пушитсЯ всЯ молодой топкой зеленью.
     Ђ он все идет легко и тихонько -- все дальше по тонкому поЯску старой и
влажной дороги, перепоЯсавшей мЯгкую зе­лень степи от краЯ неба и до краЯ.
     ЃлизитсЯ вечер, и ласковой кротостью дышит, угасаЯ, за­думчивый матовый
день.
     ‚се идет Ђлеша.  Ќадо дойти до села. ‘ пригорка уже  ви­дитсЯ церковь -
голубаЯ и  тонкаЯ  на  голубом и прозрачном вечереющем небе. Љрыши домов  --
одна над другой, -- по ов­рагу над речкой село.
     „алеко с пригорка раскрылась землЯ -- с  нежным зеленым пушком озимей и
лугов, с засевшего чащею леса. …ще  задер­нуты дымкой, еще  голы и черны, но
уже пробудились леса.
     ’айное