 „анилов тоже, конечно, не женитсЯ? - спросила ‡ина.
     - Љонечно, не женитсЯ, мы с ним будем всегда вместе, на одном корабле.
     - ‚месте и командовать будете, конечно? - пошутил отец.
     Ћтец был в духе.
     ’ема,  пригнувшись к столу так,  что только торчала его голова, ответил
весело, сконфуженно улыбаЯсь:
     - Ќу-у, командовать...
     - Ќе  надеешьсЯ?  -  быстро,  немного пренебрежительно спросил отец  и,
затЯнувшись,  проговорил:  -  Ђ  не  надеешьсЯ -  и  командовать никогда  не
будешь...  Џо поводу фатализма... - обратилсЯ он к учителю музыки. - ‚ нашей
военной  службе,  да  и  во  всЯкой  службе  не  фаталист не  может  сделать
карьеры... Џод ѓерманштадтом наш полк, - отец бросил взглЯд на сына, - стоЯл
на левом фланге.  џ  тогда был еще командиром эскадрона,  а командиром полка
мой же  дЯдЯ был.  џ  считалсЯ непокорным офицером.  Ќикакого непокорства не
было,  но раздражали нелепые распорЯжениЯ.  Ќу-с... ’ак вот, сижу Я на своем
—ерте...
     - Џапина лошадь, - подсказала мать.
     - ...и  говорю офицерам...  Ђ так,  с косогора,  нам всЯ картина как на
ладони видна: стоит в долине авангардом каре венгерцев - человек тысЯча, два
орудиЯ при них,  а  за  ними остальной табор -  тысЯч четырнадцать.  ‘  этой
стороны по косогору наши войска.  џ  и  говорю:  "‚от сбить бы с позиции это
каре да под их прикрытием и двинуть вперед;  без одного выстрела подобрались
бы".  Љомандир и  говорит:  "’ут  целый полк перебьешь,  пока до  этого каре
доберешьсЯ только".  ‡аспорил Я  с  ним,  что с одним своим эскадроном собью
каре...  конечно,  в  сущности,  какое  ж  это  войско было?  Џушки дрЯнные,
ружьЯ...  да и войско-то:  сапожник, шарманщик, франт... так - сброд. Ђ наши
ведь:  николаевские. „ЯдЯ и говорит: "ќ, сумасшедший человек! Њелешь чепуху,
потому что еще пороху как следует не нюхал,  а послать тебЯ,  так тогда бы и
узнал..."  Љак  будто  отрезал!   Џодлетает  адъютант  главнокомандующего  и
передает приказание выслать эскадрон против  каре.  џ,  долго  не  думаЯ,  и
говорю дЯде на ухо:  "Ќу, дЯдЯ, выбирай: или дай мне возможность делом смыть
твои  слова с  моей  чести,  или  Я  должен буду выбрать другой какой-нибудь
способ искать удовлетворениЯ..." ѓоворю, а сам и бровью не моргну. Ђ дЯдЯ уж
был семейный, - как стоЯнка, сейчас жене письма... дети уж были, - какаЯ там
дуэль! ЏокосилсЯ он на менЯ вроде того, что за черт такой к нему привЯзалсЯ,
плюнул и говорит,  обращаЯсь к офицерам:  "Ђ что,  господа, признаете за ним
право  идти  в  атаку?"  ЌеприЯтно,   конечно:   всЯкому  хочетсЯ,   ну,   а
действительно так ловко вышло,  что право-то за мной.  "Ќу,  говорит,  будем
любоватьсЯ,  как  ты  умудришьсЯ смерти в  глотку влезть да  вылезть оттуда.
Љстати уж скажи -  куда и на сорокоуст отдать: ведь, кроме менЯ, за тебЯ-то,
бешеного, и молитьсЯ некому".
     Ћтец усмехнулсЯ и несколько раз энергично затЯнулсЯ.
     ’ема так и замер на своем месте.
     ђаскурив трубку, отец боковым взглЯдом посмотрел на сына и продолжал:
     - Ђ  молитьсЯ-то за менЯ и  в самом деле некому было:  Я сиротой рос...
Ќу-с... Џодскакал Я к своему эскадрону: "ђебЯта! Њилость нам - в атаку! †ивы
будем,  от царЯ награда,  а от менЯ хоть залейсЯ водкой!" -  "•оть к черту в
зубы веди!.." ‘командовал Я, и стали мы заходить... Ђ так: овраг кончалсЯ, и
этакий холмик стоЯл в долине,  -  Я и хотел было за ним выстроить эскадрон и
тогда уже сразу развернутым фронтом ударить на каре.  ’ут как тут,  смотрю -
проклЯтаЯ  речушка,   -   не   заметил,   надо  бы  правой  стороной  оврага
спускатьсЯ...  -  дрЯнь,  сажени три,  а топкаЯ. ‘унулсЯ один, увЯз, - уж по
лошади  пролез назад...  Ќечего делать,  пришлось идти  до  мостика и  уж  в
открытом месте  переходить речку:  мостик жиденький,  только-только одному в
поводу пройти с лошадью.  ‡аметили... ‘ейчас же, конечно, огонь открыли... ‚
движении,  на  ходу не  чувствуешь как-то  этой тоски смерти:  ну,  свалитсЯ
лошадь, сорветсЯ человек с седла - не слышно. Ђ тут упадет и стонет. ‚ижу, у
солдатиков уж дух не тот.  Ќу,  и  самому-таки и жутко и неловко:  как-никак
виноват.  ЌечаЯнно зло сделаешь,  пустое,  и  то мучит,  а  здесь ведь жизнь
человеческаЯ: тут, там пЯтнадцать человек уложили, пока переходили, - все на
твою совесть.  ЏовернулсЯ Я к солдатам -  смотрЯт покорно,  конечно,  а тоже
ведь все понимают. ’ак как-то вырвалось: "Ќу, братцы, виноват - оплошал! †ив
буду - заслужу, а теперь не выдавайте!"
     Ћтец затЯнулсЯ.
     - ‚стрепенулись...  "Ћтцом был -  не  выдадим!"  Љонечно,  николаевские
времена:  с человеком, как со скотом... ‹аску ценили... Ќу, и менЯ, конечно,
тронуло.  „а и  минута ведь какаЯ же!  Њожет,  и  сам уже стоишь перед своим
смертным часом...  ЏрЯмо - отец, а это твои дети: и не то, чтобы жаль, а так
как-то, вот за каждого самого последнего солдата, как за самого родного, вот
сейчас всю душу свою положить готов.  € у всех такое же чувство... вот какое
только после причастиЯ бывает... Ќет, сильнее! Ќу вот, точно вдруг само небо
раскрылось и  сам господь благословил нас и  дал нам одно тело,  одну душу и
сказал:  идите. Људа и страх девалсЯ! Џод огнем, а как на плацу построились.
€ картина же действительно!  “ланы...  Ћдин к одному - красавцы на подбор!..
—епраки малиновые...  ‹ошади вороные...  ‘олнце блестит,  в небе ни тучки...
двадцать пЯтое июлЯ...  наши войска как на ладони...  ќх!!  Ќет уж того, что
было,  теперь нет и  не будет.  ‚переди смерть,  ад...  тысЯчи ружей в упор,
десЯть смертей на одного, а на душе, как тронулись, точно прЯмо в рай лететь
собралсЯ.
     Ћтец остановилсЯ и опЯть несколько раз затЯнулсЯ.
     - Ќу-с,  так  вот...  ’ронулись мы...  ‘обрал  Я  своего —ерта  и  стал
выпускать понемногу.  Ђ —ертом Я называл свою лошадь оттого, что не выносила
она,  когда ее между ушами трогали,  сразу освирепеет: стена не стена, огонь
не огонь,  -  одним словом,  черт!  Ђ так -  перваЯ лошадь. € уж сколько мне
говорили:  сломишь голову;  жаль расстатьсЯ, хоть ты что... Ќу-с, так вот...
‘тали забирать кони...  шибче, шибче... Њарш-марш, в карьер!.. €-ить!.. ‚есь
эскадрон,  как  один  человек...  только землЯ дрожит...  пики  наперевес...
‹ошадь врастЯжку,  точно  на  месте стоишь...  Ђ  там  ждут...  „а  хоть  бы
стрелЯл...  †дет...  в упор хочет...  ‘мотрит:  глаз видно!..  ’ошно,  прЯмо
тошно: бей, не томи! Џли!!! ‚се перевернуло сразу... эскадрон как вкопанный!
Џыль...  лошади...  люди...  Љаша.  "‚перед!!"  Ќи с  места!  ’ак секунда...
Ќазад?! ‘ераЯ шинель?! Џозор?! Ђ мои уж поворачивают коней... "ђебЯта, что ж
вы?!" € не смотрЯт. ќ-эх!.. ‡а сердце схватило!.. "Џа-а-длецы!" „а как хвачу
меж ушей своего —ерта...
     Ќесколько мгновений длилось молчание.
     - “ж и не помню...  ’ак,  вихрь какой-то...  ‚есь эскадрон за мной, как
один  человек:   врезались,  опрокинули,  смЯли...  ЃойнЯ,  настоЯщаЯ  бойнЯ
пошла...  прЯмо бунчуками,  -  перевернет пику да бунчуком,  как баранов, по
голове и лупит.  ‹юди...  —то люди?!  ‹ошади остервенели;  вот где настоЯщий
ужас был:  прижмет уши,  оскалит зубы, изовьет шею, вопьетсЯ в тело и рванет
под себЯ.
     Ћтец замолчал и потонул в облаках дыма.
     Њолчание длилось очень долго.
     - Ђ ты сам, папа, много убил? - спросила ‡ина.
     - Ќикого,  -  ответил,  усмехнувшись,  отец.  -  “ менЯ и саблЯ не была
отточена.  „а и саблЯ-то...  ’ак,  ковырЯлка.  Ќикита,  мой денщик,  шельма,
бывало, все ею в самоваре ковырЯлсЯ.
     - Џапа,  а  как же  ты —ерта удержал?  -  спохватилась вдруг аккуратнаЯ
‡ина.
     - „а  уж не Я  его удержал...  Љто-то другой...  ЏулЯ ему угодила:  мне
назначалась,  а он мотнулсЯ,  ему прЯмо в лоб и влепилась.  “пал он и прижал
мне ногу...  ну, а ведь давЯт, бьют, режут... только Я было на локоть, чтобы
рванутьсЯ,  смотрю -  прЯмо в менЯ дуло торчит?  ѓлЯнул:  батюшки, смерть, -
целит какаЯ-то образина! Ќу, уж тут Я... вторую жизнь прожил... а ведь всего
какаЯ-нибудь секунда...  ‘мотрю:  а  уж Ѓондарчук,  унтер-офицер -  пьЯница,
шельма,  а молодец,  в плечах сажень косаЯ -  бунчуком по башке его...  и не
пикнул...  €  что значит страх?!  ђожей мне показалсЯ невообразимой,  а  как
посмотрел на него,  когда уж он упал:  шлЯпа откинулась -  лежит мальчик лет
пЯтнадцати,  не больше,  ребенок!  ђаскидал ручонки, точно в небо смотрит...
лицо тихое,  спокойное...  ѓосподи! вот уж насмотрелсЯ... Ќочью что было: не
могу заснуть.  ‘тоЯт перед глазами...  Ѓондарчук,  которого сейчас же  после
того,  как он спас менЯ, свалили - стоит: глаза стеклЯнные, посинел, - стоит
и смотрит,  смотрит прЯмо в глаза!  ’ьфу ты!  Ђ в ушах: аЯ-Яй! аЯ-Яй! Ћткрою
глаза,   зажгу  свечку,   выкурю  папироску,   успокоюсь,   потушу...  опЯть
потЯнулись:  венгерец весь в крови, с разорванным лицом лезет из-под лошади,
солдатик €ванчук, пулЯ в живот попала, скрутилсЯ калачиком, смотрит на менЯ,
качает  головой  и   воет;   лошадь  с   выпущенными  потрохами  тЯнетсЯ  на
четвереньках,  а головой так и ищет туда и сюда,  а глаза... ну, ей-богу же,
как у человека.  Ђ как дойдет опЯть до Ѓондарчука, встанет и стоит: ну, хоть
ты что хочешь делай!  ‘мешно,  а ведь хоть плачь! ‚друг слышу, Ќикита: "‚аше
благородие,  ваше благородие,  чи вы спите?"  -  "’ебе чего?"  -  спрашиваю.
"Ѓондарчук воскрес". ’ьфу ты, черт! џ думал, что с ума сойду. „ействительно:
и так не знаешь,  куда деватьсЯ,  а тут еще такой сюрприз:  ЃросилсЯ Я,  как
был.  Ђ  так,  саженЯх  в  ста  положили  всех  убитых  рЯдышком,  смотрю  -
действительно идет Ѓондарчук;  весь эскадрон уж  выскочил:  все любили его -
пьЯница,  а балагур-товарищ. "’ы что ж это, с того света?" - спрашиваю. "’ак
точно,  ваше благородие".  Ќа радостЯх Я  и пошутил.  "’ы зачем же,  говорю,
назад пришел?".  Ђ он,  мерзавец,  вытЯнулсЯ, руку к козырьку, да самым этак
заковыристым голосом:  "ЋпохмелитьсЯ, ваше благородие, пришел: там не дают!"
Ќу,  тут уж и Я и солдаты прыснули.  —то ж оказалось?! Ћн, подлец, на случай
атаки  с  собой  в  манерку  водки  взЯл;  пока  оврагом спускались -  он  и
нализалсЯ.  Ђ пьЯного только царапни ведь: он сейчас, как мертвый, свалитсЯ.
Ђ проснетсЯ, встанет как ни в чем не бывало.
     - Ќу, что ж, дал, папа, на водку ему? - спросила ‡ина.
     - ‚одки-то всем дал... Ђ Ѓондарчуку, как возвратились на стоЯнке, после
похода, тысЯчу рублей ассигнациЯми дал... только не ему уж, а жене.
     - „оволен был?
     - Ќадо думать, - ответил отец, вставаЯ и уходЯ к себе.


     Ћднажды,   вскоре   после   описанного  рассказа,   Ќиколай   ‘еменович
почувствовал себЯ так нехорошо, что должен был слечь в кровать, - слечь и уж
больше не вставать. Џоходы, раны, ревматизм - сделали свое дело.
     ’еперь по  наружному виду это уж был не прежний Ќиколай ‘еменович.  Ѓез
мундира,  в ночной рубахе, с бессильно опущенною на подушку головой, укрытой
одеЯлом,  из-под  которого  сквозило исхудавшее тело,  -  Ќиколай  ‘еменович
глЯдел таким слабым, беспомощным.
     ќта беспомощность щемила сердце и вызывала невольные слезы.
     €ногда, не выдержав, ’ема спешил выйти из комнаты отца, путаЯсь на ходу
с маленьким девЯтилетним ‘ержиком.
     - —его тебе?!  - выскочив за дверь, спрашивал ’ема, всматриваЯсь сквозь
слезы в ‘ержика.
     Ѓледное,  растерЯнное лицо ‘ержика смотрело в  лицо ’емы,  и дрогнувший
голос делил с ним общее горе:
     - †алко папу!
     "†алко папу" -  вот ЯснаЯ,  отчетливаЯ фраза,  котораЯ болью охватывала
сердца детей, котораЯ, как рычажок, заставлЯла сбегатьсЯ в морщинки их лица,
трогала клапан слез и вызывала жалобный, тихий писк тоски и беспомощности.
     - ’ише,  тише,  -  шепотом и жестами останавливал ’ема и свои и ‘ержика
слезы,  и вместе с ‘ержиком, который судорожно удерживалсЯ, толкаЯсь головой
в брата,  они спешили куда-нибудь поскорее выбратьсЯ подальше, где не было б
слышно их слез.
     Ћднажды,  придЯ из гимназии, ’ема по лицам всех увидел и догадалсЯ, что
что-то страшное уж где-то близко.
     Ќаскоро поев, ’ема на носках пошел к кабинету отца.
     Ћн осторожно нажал дверь и вошел.
     Ћтец лежал и задумчиво, загадочно смотрел перед собою.
     ’ему потЯнуло к отцу,  ему хотелось подойти, обнЯть его, высказать, как
он  его  любит,  но  привычка брала  свое,  -  он  не  мог  победить чувства
неловкости,  стеснениЯ и  ограничилсЯ тем,  что  осторожно присел у  постели
отца.
     Ћтец остановил на нем глаза и молча,  ласково смотрел на сына. Ћн видел
и понимал, что происходило в его душе.
     - Ќу, что, ’ема, - проговорил он мЯгким, снисходительным тоном.
     ‘ын   поднЯл  голову,   его  глаза  сверкнули  желанием  ответить  отцу
как-нибудь ласково, горЯчо, но слова не шли на Язык.
     "•олодный Я", - подумал тоскливо ’ема.
     Ћтец и это понЯл и, вздохнув, как-то загадочно тепло проговорил:
     - †иви, ’ема.
     - ‚месте, папа, будем жить.
     - Ќет уж... пора мне собиратьсЯ... - €, помолчав, прибавил: - ‚ дальнюю
дорогу...
     ‚оцарилось тЯжелое,  томительное молчание.  €  отец и  сын  жили каждый
своим. Ћтец весь погрузилсЯ в прошлое. ‘ын мучилсЯ сложным чувством к отцу и
неумением его высказать.
     ѓлаза отца  смотрели куда-то  вдаль долгим,  каким-то  преобразившимсЯ,
Ясным взглЯдом, полным мысли и чувства всей долгой пережитой жизни.
     ’ак  глубокой осенью,  когда  солнце давно уже  исчезло в  непроглЯдном
сером  небе,  когда глаз  повсюду уже  освоилсЯ с  однообразным,  оголенным,
унылым видом,  вдруг под  вечер ворветсЯ в  окно  сноп Ярко-красных лучей и,
скользЯ, заиграет на полу, на стенах, тоскливо напомнив о прожитом лете.
     - †ил как мог...  -  тихо,  как бы сам с собой,  заговорил отец.  - ‚се
позади...  € ты будешь жить...  узнаешь много... а кончишь тем же, - будешь,
как Я,  лежать да дожидатьсЯ смерти... ’ебе труднее будет, жизнь все сложнее
делаетсЯ.  —то еще вчера хорошо было,  сегоднЯ уж  не годитсЯ...  Њы росли в
военном мундире,  и всЯ наша жизнь в нем сосредоточивалась.  Њы относились к
нему,  как к свЯтыне,  он был наша честь,  наша слава и гордость.  Њы любили
родину, царЯ... ’еперь другие времена... Ѓывало, Я помню, маленьким еще был:
идет генерал,  - дрожишь - бог идет, а теперь идешь, так, писаришка какой-то
прошел. Њолокосос натЯнет плед, задерет голову и смотрит на тебЯ в свои очки
так,  как будто уж он мир завоевал... Ћбидно умирать в чужой обстановке... Ђ
впрочем,  общаЯ это  судьба...  €  ты  то  же  самое переживешь,  когда тебЯ
перестанут понимать,  отыскиваЯ одни прошлые и смешные стороны...  ‚езде они
есть... Ћдно, ’ема... …сли...
     Ћтец поднЯлсЯ и уставил холодные глаза в сына.
     - …сли ты когда-нибудь пойдешь против царЯ, Я проклЯну тебЯ из гроба...
     ђазговор кончилсЯ.
     ‚ немом молчании,  с широко раскрытыми глазами сидел ’ема, прижавшись к
стенке кровати...
     Ќачинались новые приступы болезни.  Ћтец сказал, что желает отдохнуть и
остатьсЯ один.
     ‚ечером умирающему как будто стало легче.  Ћн  ласково перекрестил всех
детей,  мЯгко удержал на мгновение руку сына, когда тот по привычке взЯл его
руку,  чтоб поднести к губам,  тихо сжал, приветливо заглЯнул сыну в глаза и
проговорил спокойно, точно любуЯсь:
     - Њолодой хозЯин.
     ЏотрЯсенный непривычной лаской,  ’ема зарыдал и,  припав к отцу, осыпал
его лицо горЯчими, страстными поцелуЯми.
     ‚  комнате все  стихло,  и  только  глухо,  тоскливо отдавалось рыдание
сиротевшей семьи.
     Ќе выдержал и отец... ‚олна теплой, согретой жизни неудержимо пахнула и
охватила его...  „рогнуло неподвижное,  спокойное лицо,  и непривычные слезы
тихо закапали на подушку... Љогда все успокоились и молча уставились опЯть в
отца - на преображенном лице его, точно из отворенной двери, горела уже зарЯ
новой,  неведомой жизни.  ‘покойный,  немного строгий,  но от глубины сердца
сознательный взглЯд точно мерЯл ту  неизмеримую бездну,  котораЯ открывалась
между ним,  умирающим, и остающимисЯ в живых, между тем светлым, бесконечным
и вечным,  куда он уходил,  и страстным,  бурливым, подвижным и изменчивым -
что оставлЯл на земле.  ѓолосом, уже звучавшим на рубеже двух миров, он тихо
прошептал, осенЯЯ всех крестом:
     - ЃлагословлЯю... живите...
     ‚ половине ночи весь дом поднЯлсЯ на ноги. Ќачалась агониЯ...
     ’ихо  прижавшись к  своим кроваткам,  сидели дети  с  широко раскрытыми
глазами,  в  тоскливом ожидании прочесть на каждом новом поЯвлЯвшемсЯ лице о
чем-то страшном, ужасном, неотвратимом и неизбежном.
     Љ рассвету отца не стало.
     ‚место него на возвышении в гостиной,  в массе белого, в блеске свечей,
утопало что-то,  перед чем, недоумеваЯ, замирало все живое, что-то и вечное,
и тленное,  и близкое,  и чужое,  и дорогое, и страшное, вызываЯ одно только
определенное ощущение,  что общего между этим чем-то и  тем,  кто жил в этой
оболочке,  -  ничего нет.  ’от папа, суровый и строгий, но добрый и честный,
тот живой папа,  с  которым свЯзана была всЯ жизнь,  который чувствовалсЯ во
всем  и  везде,  который проникал во  все  фибры  существованиЯ,  -  не  мог
оставатьсЯ в этом немом,  неподвижном "чем-то".  Ћн оторвалсЯ от этого, ушел
куда-то  и  вот-вот  опЯть войдет,  сЯдет,  закурит свою трубку и,  веселый,
довольный, опЯть заговорит о походах, товарищах, сражениЯх...


     џрко  горЯт  и  колеблютсЯ свечи,  сверкает  катафалк  и  всЯ  длиннаЯ,
нарЯднаЯ процессиЯ;  жжет солнце,  сквозь духоту и пыль мостовой пробиваетсЯ
аромат молодой весны,  манЯ в поле на мЯгкую,  свежую мураву,  говорЯ о всех
радостЯх  жизни,  а  из-под  катафалка безмолвно и  грозно  несетсЯ  дыхание
смерти, безжизненно мотаетсЯ голова, протЯжно разноситсЯ погребальное пение,
звучит  и  льетсЯ торжественный погребальный марш,  то  тоскливо надрывающий
сердце,  то напоминающий о том,  что скоро скроетсЯ навсегда в тесной могиле
дорогое и близкое сердцу,  то примирЯющий,  говорЯщий о вечности, о смертном
часе,  неизбежном длЯ каждого пришедшего на землю. Ђ слезы льютсЯ, льютсЯ по
лицу молодого Љарташева; жаль отца, жаль живущих, жаль жизни. •очетсЯ ласки,
любви - любить мать, людей, любить мир со всем его хорошим и дурным, хочетсЯ
жизнью своею,  как этим Ясным, светлым днем, пронестись по земле и, совершив
определенное, скрытьсЯ, исчезнуть, растаЯть в Ясной лазури небес...

        1892