        ‘ергей Ќиколаевич ‘ергеев-–енский. †естокость


                                  Џовесть


     ---------------------------------------------------------------------
     Љнига: ‘.Ќ.‘ергеев-–енский. ‘обр.соч. в 12-ти томах. ’ом 2
     €здательство "Џравда", Ѓиблиотека "Ћгонек", Њосква, 1967
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 12 октЯбрЯ 2002 года
     ---------------------------------------------------------------------


        I

     “  берегов поЯвились нумерованные,  мрачного вида  английские крейсера,
осторожно, но неуклонно-деловито пускавшие черные "колбасы" в небо. Ћт Љерчи
шли слухи, что там дело очень серьезно. "Љроют!" - говорили красноармейцы. ‚
‘евастополе тоже "крыли"...  €  красные снЯли телефоны и отступили в ночь на
21-е  июнЯ  19-го  года,  чтобы  успеть  вовремЯ вылитьсЯ из  этой  кубастой
ликерной бутылки - Љрыма - через узкое горлышко перешейка.
     ‡анимали места в  автомобилЯх,  фаэтонах,  линейках;  иные  же  бросали
накопленные  было  вещи,   а   также  семьи,   которыми  кое-кто  успел  уже
обзавестись,  и  двигались по  шоссе  пешком,  надеЯсь пробратьсЯ затемно за
перевал в  степную часть,  а  там  затерЯтьсЯ на  времЯ  в  большом городе и
выжидать, таЯсь и не спеша.
     ‚ крайнем случае всегда ведь можно было записатьсЯ в добровольцы и идти
до первой встречи со своими.  Ќо этот "крайний случай" не представлЯлсЯ Ясно
сознанию:  поезд, битком набитый вагон, стремительность хода, частые свистки
паровоза,  движение,  сжатое полосками рельсов,  -  это было Яснее,  и в это
верилось.
     ѓремели дороги.
     ЌапрЯгаЯсь, как живые, пытались обогнать один другого автомобили.
     ’рещали по камню шоссе колеса линеек. Љричали:
     - Ќе задерживай!.. ќй!.. „авай ходу!..
     Ђ в лесу по сторонам кто-то гукал, гикал, огогокал, свистал.
     €ногда раскатывалсЯ очень громкий в  ночи  выстрел...  за  ним  другой,
третий...  Џотом стихало, но автомобили и лошади громоздились друг на друга;
пышущие лошадиные морды  сбивали фуражки с  пассажиров легковых автомобилей;
лошади шарахались, ломали оглобли...
     Ќочь была темнаЯ.  Ѓеспокойно бились сердца.  €  кто-то  кого-то  ругал
отчетливо, убежденно и громко:
     - ‚от так эвакуациЯ! Ќе могли вовремЯ дать знать, подлецы!..


     Љогда небольшой шестиместный форд с шестью пассажирами выехал, наконец,
из лесу и пошел полЯми,  начало уже светать,  и беглецы присмотрелись друг к
другу и  перекинулись несколькими словами...  €з  шести только трое  были из
одного места, другие трое пристали уже в пути.
     ‚  каждом человеческом лице есть детское,  и  как бы глубоко ни прЯтали
его, бывают такие моменты, когда оно поЯвитсЯ вдруг, и окажетсЯ, что человек
еще  совсем не  жил.  ќто  -  моменты смертельной опасности или следующие за
ними, когда опасность только что миновала.
     “же то одно, что все шестеро были безусы и безбороды и весело настроены
(верст тридцать откатили от берега),  приближало их к детЯм.  Ќо они теперь,
при неуверенном еще свете утра, стали близки друг к другу, как бывают близки
только дети.
     Њного было табачных плантаций по сторонам и  полотнищ пшеницы,  и табак
был  могуче-зеленый,  полосы  пшеницы охрЯно-желтые,  -  так  угадывал глаз.
Ћднако и пшеница лишь только чуть иссера желтела,  и табак еще только слегка
зеленил утренний туман,  и  небо еще  было младенчески-молочное,  не  совсем
отскочило от земных твердынь...
     ’ак  же  вплывали и  эти  шесть лиц из  ночной неизвестности в  дневную
внЯтность.
     Ћдно - курносое... џсно круглились дырьЯ ноздрей над ощеренным щербатым
ртом.  ѓлаз сначала не было заметно - щелки; потом проступили, когда стал он
говорить и  смеЯтьсЯ:  восхищенные,  изумленные,  откровенно жадные к жизни.
Љожа на щеках молодаЯ,  мЯгкаЯ, немного бледнаЯ от бессонной ночи, и большие
серые глаза с крупными зрачками.
     —уЯлось по этим глазам,  что хорошо он играл в  детстве в  лапту,  этот
курносый,  и  в  городки,  и  в бабки;  ловко лазил по деревьЯм,  охотЯсь за
Яблоками в  чужих садах,  переплывал на  тот  бок речки,  где тЯнулись вдоль
берега бахчи,  и  возвращалсЯ обратно,  волоча в  одной руке  свои штанишки,
полные  огурцов и  скороспелых маленьких золотых дынь,  а  с  берега беззубо
ругалсЯ ему вдогонку старый бахчевный дед и грозил колдашом.
     ќто где-нибудь в ђЯзанской губернии,  на Џроне, или ближе к ‘пасску, на
Ћке,  под ‘тарой ђЯзанью, разоренной когда-то Ѓатыем... € с детства только и
говорили кругом:
     - ‡Ямельки ба!..  ‚он  у  помешшика ‘терлингова аржица  какаЯ  нонча  -
Я-дре-на-Я!..
     Ќо  в  заливных лугах по Ћке хорошо было.  Џосле Џетрова днЯ можно было
увЯзатьсЯ за охотниками из города,  ночевать с ними в стогах, есть колбасу и
пить водку и на заре показывать им утиные озера...
     Њежду делом можно было украсть у  них  рожок пороху,  горсти две дроби,
шомпол...  Њало  ли  на  что  годитсЯ  эта  гладенькаЯ палочка...  Ќа  кнут,
например...   Ђ   когда  будут  уходить  домой  и   на  прощанье  дадут  ему
двугривенный, неотступно идти за ними следом и приставать:
     - „Яденьки!..  „айте еще хучь питЯлтынный!..  Њало, ей-бо, мало!.. Ќочь
не спамши... и комари... и цельное утро ходимши!.. Ѓарины, дайте!..
     €,  получив еще двугривенный и  отойдЯ на приличное расстоЯние,  начать
длинную,  живописную,  -  что на ум взбредет,  -  ругань. ‡ачем?.. ’ак себе,
низачем...
     Ќаругавшись всласть,  идти к стогам, где ночевали, найти там украденную
и спрЯтанную еще вчера с вечера в сено салфетку, собрать в нее все брошенные
бутылки и окурки,  разыскать на озере то место,  где были спрЯтаны под камыш
две убитых матерки, поспешно, но так все-таки, чтобы не переукрала их у него
носастаЯ  охотникова собака  -  лЯгаш,  и,  только  забравши все  это,  идти
торжественно к себе,  в ‘тарую ђЯзань,  далеко видную,  так как стоит она на
высоком берегу,  и церковь в ней кирпичнаЯ,  краснаЯ, с белыми разводами, на
четыре угла и одноглаваЯ, похожаЯ на большую часовню.
     Ѓутылки в деревне,  конечно,  нужнаЯ вещь,  - длЯ масла, длЯ квасу, длЯ
дегтЯ...  Ќо  он  знал,  зачем ему нужны были бутылки.  Ћн  сыпал в  бутылку
известку,  наливал воды, забивал потуже пробку, ставил где-нибудь на бугорке
и ждал,  когда хлопнет бутылка,  как выстрел из ружьЯ, и разлетитсЯ стекло в
мелкие дрызги...  “х,  здорово!..  Ђ если не было извести,  - набирал ребЯт,
ставил бутылку где  подальше и  начинал игру:  "Ђ  ну,  кто попадет в  нее с
одного камнЯ?.."  —аще всего сам и попадал,  потому что мошенничал:  набирал
заранее в карман таких круглых голышей, что сами летели в цель.
     Ћтрезать у  чужой  лошади  хвост,  загнать  свою  лошадь  в  ночном  на
помещиков хлеб,  накормить соседского ‘таростина мальчишку навозом,  а  если
найти в  сору булавку,  то сразу сообразить,  что ее надо закатать в хлебный
мЯкиш и подбросить через забор поповскому лохматому меделЯну, а потом идти с
желтой ромашкой-поповником около поповых окошек и  безмЯтежно твердить,  как
принЯто искони у ребЯт:
     - Џоп,  поп,  высиди собачку!..  Џоп,  поп, высиди собачку!.. Џоп, поп,
высиди собачку!..*
     ______________
     * ѓусеницы в простонародье называютсЯ, как известно, "поповы собаки"; в
поповнике затаиваютсЯ личинки одного вида жука,  чтобы перебратьсЯ на  пчел.
(Џрим. автора.)

     € коситьсЯ на окна.
     Ћтец его объелсЯ крутой пшенной каши и умер от заворота кишок.  ‘ тем и
умер, что все каталсЯ по полу и кричал в голос:
     - Ћтведите от смерти!.. Ћй, смерть моЯ!.. Ћтведите от смерти!..
     Ђ  мать  не  могла взЯть в  толк,  как  может умереть здоровый мужик от
котелка пшенной каши.
     - ‚о-от, родимец!.. „иви бы Яд какой! Љаша!
     Ћн же,  курносый,  вывел из этого твердое правило на всю свою жизнь: не
ешь каши -  помрешь,  поешь каши -  тоже помрешь,  потому -  деревнЯ!.. Љабы
город...
     ‚  городе ‘пасске -  напротив,  через Ћку -  был у  него родной дЯдЯ по
матери -  ‹юбим,  ходил в городовых с селедкой.  ’ам и всего-то их было трое
городовых на весь ‘пасск,  и такой уж это был до чрезвычайности дикий город,
что  даже  и  плотного,  тЯжелого на  вид  человека в  форме  и  с  шашкой и
серебрЯной цепочкой  часов  навыпуск  звали  не  ‹юбимом,  а  Ѓимкой,  точно
собачку.
     Ќо  он  ведал базаром,  и  только ему одному были известны все тонкости
законов,  против которых грешили торговки, и в базарные дни он бывал грозен.
Ћн  двигалсЯ по  базару,  медленный,  величавый и  зоркий,  как  Ястреб,  и,
остановЯсь перед той или иной бабой,  строго и  проникновенно глЯдел на  нее
из-под спущенных бровей, вынимаЯ в то же времЯ замасленную записную книжку и
карандашный огрызок.  ‡атем,  поглЯдев еще свирепее, начинал ставить в своей
книжке каракули.
     - Ѓимка!.. Ѓимка, не пиши! - пугалась баба, брала из выручки два пЯтака
или даже больше и совала ему в карман.
     Ѓимка смЯгчалсЯ,  переставал сопеть,  расправлЯл тугие усы  и  двигалсЯ
дальше.  ЋглЯдев с  головы  до  ног  следующую бабу,  опЯть  начинал сопеть,
насупливал брови, как индюк, и принималсЯ мусолить свой карандаш.
     - Ѓимка! —его ты там?.. Ѓимка! Ќе пиши! - пугалась и эта и тоже давала.
     ’ак набиралось к  обеду достаточно,  чтобы даже и квартального угостить
зубровкой и пирогом.
     Ѓимка укоренилсЯ тут и завел порЯдочное хозЯйство,  но ребЯта у него не
стоЯли, а у сестры его в ‘тарой ђЯзани хозЯйство было вдовье, и ребЯт содом.
‚от почему он, курносый, поселилсЯ у городового Ѓимки, и дЯдЯ даже в училище
устроил племЯнника,  в единственный каменный дом во всем ‘пасске:  наверху -
управа и казначейство, внизу - училище... Џротив училища - городской сад.
     ЊесЯца три продержалсЯ он тут тихо и  скромно,  потом стало скучно.  Ќа
улицах везде сыпучий песок,  домишки -  из  бревен,  как у  них избы,  крыши
тесовые,  гнилым-гнилое все,  только на  слом.  €ли поджечь если,  -  вот бы
горело здорово! ’оже называетсЯ го-род!..
     ‡аметил в  шкафу  у  дЯди  пЯтирублевку и  присвоил.  Џошел  в  трактир
Њаврина,  пил  пиво,  курил папиросы "Ђмур",  раз десЯть приказывал заводить
граммофон... Џоловому, уходЯ, дал целковый на чай, вышел и стал кричать:
     - ѓор-родовой!.. Љара-ул, - грабЯт!..
     Ђ городовой Ѓимка как раз проходил невдали.
     Ќа другой день Ѓимка говорил его матери:
     - ‚идала,  куда твой малый смотрит?..  Ќа мой сгад,  смотрит он на свои
хлеба,  на  Љасимов:  потому  -  проворен,  однако  и  вороват  и  поведениЯ
нетрезвого...  ’ам,  в  Љасимове,  на  какой  ни  на  есть  кожевенный завод
поступит,  -  найдет свою линию жизни...  Ђ  мне,  Я тебе скажу,  такой ни к
чему!..  џ на такого племЯнника, если ты хочешь знать, - очень сурьезно даже
могу осерчать... € на тебЯ тоже.
     Ќашли подходЯщего человека и отправили его с ним в Љасимов,  город куда
более веселый, чем ‘пасск: в каждом доме гармоника.
     €  курносый стал заводской в  четырнадцать лет,  а  к семнадцати вполне
прилично играл  на  бильЯрде,  играл  на  гармонике,  играл в  карты и  пел:
"‚ставай, подымайсЯ..."
     € это он в мартовские дни прикатил из Љасимова в чрезвычайно дикий свой
город  ‘пасск  организовать тут  революционный комитет  и  в  первую  голову
низложил Ѓимку,  собственноручно снЯл  с  него  селедку и  арестовал,  чтобы
отправить на фронт.
     - Ља-ак?  -  совсем  опешил Ѓимка.  -  ќто  ты?..  ЏлемЯш называемый?..
ђодного свово дЯдю так?..
     Ђ он ответил:
     - ’еперь дЯдей-теток нет - теперь революциЯ!
     Ћна захватила его всего целиком -  революциЯ.  ‘ того времени,  как она
началась,  она без передышки пела в его душе:  революциЯ!  …му казалось, что
это и не слово даже, а какаЯ-то голосистаЯ, горластаЯ песнЯ, котораЯ никогда
и никак не в состоЯнии будет надоесть,  а всегда будет звучать лихо,  удало,
завлекательно,  раскатисто на весь свет:  ре-во-лю-ци-Я!..  Ћно было найдено
им,  наконец,  средство от скуки жизни.  Ѓыли такие хозЯева у жизни, которые
сделали эту  жизнь  прежде всего  почему-то  скучной,  -  просто до  тошноты
скучной, - и теперь он готов был им без конца мстить за это.
     - €х  надо всех поуничтожать,  чертей!  ‚конец!  -  кричал он  звонко и
отчетисто, намекаЯ на этих бывших хозЯев жизни и подымаЯ кулак.
     €  казалось ему совершенно простым и  Ясным,  что не  в  ремонте только
нуждаетсЯ жизнь, а в окончательной перестройке.
     ‘ началом революции у него поЯвилась способность говорить речи. Џравда,
речи  эти  были не  очень длинны (скука длинных речей была ему  совсем не  к
лицу), но зато выразительны, и кончались они большей частью так:
     - € потому, стало быть, товарищи, все надо к чертовой матери!
     Ћднако подсохла как-то революциЯ к  лету,  вступила в затЯжную какую-то
скучную  полосу:   хозЯева  жизни   оставались  на   своих   местах,   война
продолжалась, и, если бы бросил он завод, его бы забрали в армию.
     €  от  начавшей было  сосать его  новой  тоски,  еще  более тошной,  он
избавилсЯ только в октЯбре.
     €,  как пылинка среди пылинок,  поднЯтых вихрем из-под давЯщих ног,  он
закружилсЯ радостно.  Ћн успел уже побывать и  на „ону и на Љубани...  Ѓыл в
квартире генерала Љаледина...  Ќа бронепоезде под ђигой помогал обстреливать
немцев,  -  подносил к шестидюймовке снарЯды... ‘юда, в Љрым, он приехал как
комиссар труда и с огромной энергией уничтожал хозЯев,  реквизировал, жучил,
обобществлЯл.
     Ќо,  налетевши в вихре,  как пылинка среди пылинок,  он улетал теперь в
том  же  вихре,  без сожаленьЯ и  без грусти,  с  одной только жаждой нового
полета,  и  из шести лиц,  столкнувшихсЯ вместе в  тесном вместилище каретки
форда,  это было наиболее беззаботное,  наиболее веселое, наиболее верЯщее в
счастье, наиболее избалованное счастьем, насквозь пронизанное лучами счастьЯ
лицо...  €  счастье это было все то же -  певучее,  вместившее в себЯ тысЯчу
песней, истиннаЯ "Џеснь песней" - слово "ре-во-лю-ци-Я"!..
     Ќа другом лице были блестЯщие,  как стекло, черновекие глаза, от темных
подглазий огромные, нос серпом и уши, как у летучей мыши.
     ‚  Љаменец-Џодольске,  над извилистым и быстрым ‘мотричем,  на польских
фольварках или  потом  в  Џодзамчье,  в  узеньких,  кривых,  помнЯщих  турок
уличках,  около бывшей турецкой крепости,  ныне тюрьмы,  в воротных каменных
устоЯх которой сидели, прочно влипнув, круглые бомбы, - прошло детство.
     Љакой крупный, исчерна-сизый виноград бессарабский привозили из •отина,
за двадцать шесть верст,  и как приманчиво на площадке около моста, на возах
молдаван, горели по вечерам фонарики!..
     ќто  было  как  таинство.  Џролетки извозчиков дребезжали по  булыжнику
мостовой,  заглушаЯ все  остальные звуки;  стены домов около чуть белелись и
казались совсем легкими,  как из оберточной бумаги,  и единственным,  плотно
закругленным,  существующим самостоЯтельно и в то же времЯ недосЯгаемым, как
мечта,  были эти  возы с  фонариками над грудами терпко пахнущего винограда.
Џодходили к  этим возам,  пробовали,  торговались,  но  спокойно,  как  сама
судьба, говорили молдаване:
     - ’илько дэсЯт копэек...
     „остать бы  гривенник и  купить фунт!..  Ќо разве можно было где-нибудь
достать целый гривенник?
     Њелом на старых серых досках, кое-где даже черных от гнили, на фронтоне
кривого крылечка было начерчено кривыми, пьЯными буквами по-русски: Њеламед.
‘юда он бегал каждое утро, подтЯгиваЯ на бегу шлейки коротеньких гультиков.
     Њеламед был в рыжем,  густо заплатанном длинном сюртуке и сам рыжий,  с
закрученными концами длинной бороды  и  волос  над  ушами.  Њуаровый вздутый
картуз носил внахлобучку;  имел козий голос. —асто кричал, сердЯсь, и больно
бил его указательным скрюченным пальцем в затылок...
     ‚  этом хедере было их человек десЯть,  и так громко учились они читать
по-еврейски, что русские прохожие затыкали уши.
     ЏроходЯ  мимо  аптеки  Ђнгле  в  ’роицком  переулке,   мечтал  он  быть
аптекарским учеником, ходить в чистеньком костюме, в воротничках и манжетах,
с  блестЯщими запонками,  может  быть  и  из  нового золота,  но  совсем как
настоЯщие золотые,  приносить домой разные духи  и  пахучие мыла в  красивых
обертках... Ќо разве так много аптек в Љаменце?.. € разве же так много нужно
туда  учеников?..  ‚  декабре,  когда выпадал снег  даже  и  в  Љаменце,  по
первопутку к  польскому и русскому ђождеству привозили битых гусей,  накрест
перевЯзанных тонким  шпагатом,  и  горы  гусиных потрохов лежали на  мешках,
постланных на  земле  на  ‘таром базаре,  и  целый гусь  тогда продавалсЯ по
рублю, даже по девЯть гривен, а потроха (все в сале!) за четвертак!..
     Ќо где же было взЯть целый рубль,  когда в  семье -  восемь человек,  и
когда  отец  всего  только  шмуклер,  и  может  вышивать только звездочки на
погонах этих страшных офицеров казачьего полка?..
     ђазве один  из  этих  офицеров не  отрубил своей шашкой четырех пальцев
купцу  ђозенштейну?  Ћни  -  урюпцы,  и  у  них  -  вишневаЯ епанча сзади на
бешмете...  Љогда они  учились на  площади,  то  на  всем  скаку соскакивали
наземь,  и  по команде тут же бросались наземь их лошади...  Ђ  казаки из-за
лежащих, как мертвые, лошадей открывали стрельбу.
     €спуганный,  он бежал тогда от этих непостижимых людей с их колдовскими
лошадьми, как мог дальше, и даже боЯлсЯ обернутьсЯ назад.
     ‚ узеньких уличках ЏодзамчьЯ, где отовсюду пахло жареным луком, где все
чем-то торговали и  все знали обо всех все,  было гораздо спокойнее,  потому
что  не  было непостижимых загадок.  „аже козы,  кое-где на  двориках в  три
аршина  обгладывающие,  стоЯ  на  задних ногах,  последнюю кору  с  каких-то
деревьев,  даже и  эти  умные козы с  наблюдательными глазами,  чем  же  они
загадочны? ќто - еврейские козы, и от них ЯвнаЯ польза: три стакана молока в
день!
     Џо воскресеньЯм гудел орган в кафедральном костеле,  и с молитвенниками
в  руках шли туда все красивые,  нарЯдно одетые,  в конфедератках на головах
паненки.
     Љостел красивый,  музыка органа красиваЯ,  паненки красивые...  но ведь
чужие!.. Ќо ведь это же все чужое!.. Ђ разве можно полюбить чужое?
     - Ќухим! Ќухим!
     ‚от около костела - Ќухим: это свое.
     Ќухим -  его старший брат,  извозчик от хозЯина.  Ќа нем синЯЯ чумарка,
подпоЯсаннаЯ ремнем с блЯхами,  и дранаЯ шапка.  Ћн ждет у костела -  может,
какой пан вздумает прокатить свою пани из костела домой в фаэтоне.
     € пан - длинные червонные усы, и сам такой важный, - выходит под руку с
пани,  и  пан смотрит презрительно на нухимовых клЯч и  на ободранный старый
фаэтон, и пан говорит сквозь зубы: "†идивска справа!" - и идет пешком.
     Ђ Ќухим подтЯгивает кнутовищем шлею на одном из пары своих одров и ждет
другого пана,  который не  так важен,  как этот,  который,  конечно,  так же
скажет,  как этот: "Ћт-то-ж жидивска справа!" - но все-таки сЯдет в фаэтон и
даст ему что-нибудь заработать.
     Ќет,  когда он вырастет,  он никогда не станет извозчиком, как Ќухим!..
Ћн  может  поступить  приказчиком  в  книжный  магазин  ‹ахмановича и  будет
продавать книги...  ‹ахмановичей не так много,  как извозчиков, ‹ахманович -
один,  и всЯкий, даже самый важный пан, если он захочет купить книгу, зайдет
в  магазин  ‹ахмановича  на  "арлоттенбурге",  где  так  хорошо  гулЯть  по
вечерам...  €ли в  магазин апиро,  или в магазин ‚аргафтига он поступит,  -
мало ли магазинов? Ћн будет такой умный, что даже во сне будет думать, и так
будет слушать хозЯина, что его уж ни за что не прогонЯт, только бы принЯли.
     Ћт  их дома далеко был сквер,  где играл оркестр.  Ќужно было идти туда
через мост к Ќовому городу. Џод мостом, внизу и вправо, - русские фольварки.
Џод  русское  ђождество отсюда  ночью  выходили парни  с  большими звездами,
склеенными из  красной бумаги и  картона.  ‡везды эти несли на палках,  и  в
середине каждой звезды горела свечка. Џарни пели...
     €здали это было очень красиво, и можно было долго смотреть с моста, как
колыхались внизу красные звезды в  темноте,  и  слушать,  как  согласно пели
парни... Ќо это было чужое... Ђ разве можно было привыкнуть к чужому?
     ‚от  что  было  свое:  когда  старшей сестре уже  пришло времЯ выходить
замуж,  у нее было два жениха,  оба портные.  € она привела их обоих домой и
сказала:
     - ‚озьмите иголки и  нитки и  начните шить,  а Я посмотрю уж,  кого мне
выбрать.
     € оба начали шить, и он, маленький, тоже глЯдел на обоих.
     Ћдин был помоложе и покрасивее и дал ему,  придЯ, конфетку в бумажке, а
другой, постарше, не понравилсЯ ему: худой и даже немножко хромой...
     Ќо только они начали шить,  сестра ‹еЯ уже выбрала себе в  мужьЯ именно
этого,  немножко хромого,  потому что  он  шил короткой ниткой,  а  другой -
длинной.
     - Ќу,  Я уж зараз вижу,  кто менЯ с детьми лучше прокормит,  -  сказала
‹еЯ.
     Ђ он тогда этого не видел и не знал даже,  - можно ли ему есть конфетку
или отдать обратно отвергнутому жениху, - и плакал.
     € вот еще что было свое...  ‚ театре давали оперу "†идовка",  но, чтобы
попасть даже на галерку,  надо было заплатить целых семьдесЯт копеек!..  ѓде
же  было  маленькому еврейчику достать такие большие деньги?..  €  он  ходил
около дверей, и всех, кто шел в театр, просил, чтобы взЯли и его...
     Ќикто не взЯл.
     € еще было свое,  -  древнее,  как сами евреи: боЯзнь погрома... ’акого
погрома,  как в Љишиневе, в Ћдессе, в ѓомеле, в “мани, в ѓренаде, в Љордове,
в Џруссии, в Ђнглии, в Џалестине, в …гипте...
     ‚  партию,  обещавшую сделать бесплатными все театры,  отнЯть у  хозЯев
лошадей и фаэтоны и отдать их Ќухимам;  дать ‹еЯм хороших мужей, не свЯзываЯ
их   выбор  с   короткой  или  длинной  ниткой,   сделать  общим  достоЯнием
бессарабский и  иной  виноград,  открыть всем доступ в  аптеки и  в  книжные
магазины;  сделать так,  чтобы казачьи офицеры не  рубили уж  больше шашками
пальцев ђозенштейнам и чтобы полициЯ не устраивала бы уж больше погромов,  -
он вступил, когда ему было только шестнадцать лет.
     €  в  том городе,  откуда он  бежал теперь на север,  он был комиссаром
продовольствиЯ, то есть ведал мукой и пайками, однако, глЯдЯ на него теперь,
никто не заподозрил бы его в том, что сам он съедал два-три-четыре пайка: он
был желт,  худ,  костлЯв,  а  револьвер в  кобуре желтой кожи казалсЯ на нем
совершенно лишним и  даже делал его смешным,  так как до колен оттЯгивал его
поЯс, точно не он нес револьвер, а револьвер - его.
     €  была страннаЯ особенность у  этого лица,  сбегающегосЯ вниз от линии
лопоухих  ушей  к  узкому  бескровному подбородку  правильным равнобедренным
треугольником, - особенность взглЯда.
     Љто бы и что бы ни сказал, эти два неверно-блестЯщих выпуклых глаза тут
же скользили по другим,  ища ответа:  так ли сказано или нет, в насмешку это
или  серьезно,  умно  это  или  глупо?..  €  только  тогда  успокаивались на
чем-нибудь одном эти глаза,  когда схватывали общее впечатление от сказанных
слов, и, если оно было "серьезно", - сами становились серьезными, если же "в
шутку",  -  смеЯлись.  ќто были очень беспокойные,  шарЯщие глаза; но так же
беспокойны были и  тонки мускулы на  его  лице,  на  котором никак не  могло
прочно улечьсЯ ни одно настроение: подозрительность ЯвнаЯ была в нем ко всем
настроениЯм вообще и к их прочности.
     —то бы ни начинал говорить он сам, он все начинал со слова, казавшегосЯ
ему совершенно бесспорным,  всегда и  везде уместным,  в которое он поверил,
как в  любую строку из таблицы умножениЯ,  -  со слова "товарищи";  и  видно
было,  что  десЯтки тысЯч  раз  за  свою  недолгую партийную жизнь  успел он
сказать это слово,  но когда говорил:  "товарищи!" -  то,  странно,  - делал
ударение то на "ва", то на "щи".
     ’ретье лицо было крупное,  с квадратным подбородком,  широкое к вискам,
похожее на опрокинутую пирамиду,  мЯсистое, светлоглазое, большеносое, очень
полнокровное,  близкое к русским лицам,  но в чем-то не вполне Ясном, однако
бесспорно - не русское лицо.
     ќто там,  в былой ЉурлЯндии,  около ’альсена, в сосновом лесу, на мызе,
сыто рос  этот плечистый,  здоровый чистЯк латыш,  высокий,  как сосна среди
сосен.  ќто там, где так много озер кругом, и к озерам на водопой выходЯт из
лесу пугливые дикие козы, но в озерах нельзЯ было ловить рыбу, и нельзЯ было
в лесу охотитьсЯ на коз.
     Њожно было арендовать землю у  барона и оставлЯть ему обработанные полЯ
и устроенные мызы, если не можешь выполнить договор, или идти батраком в его
имение, или служить на его лесопилке.
     Ќа  одной такой мызе рос  и  он,  и,  когда был  совсем маленький,  его
друзьЯми были  добродушнаЯ,  мЯгкаЯ,  сераЯ мурчалка-кошка ”иуль и  облезлаЯ
стараЯ канарейка ”огель ѓанс,  тоже  добродушное,  давно  привыкшее к  людЯм
существо,  и  все кругом его было доброе,  добротное,  добродушное:  и  сама
широкаЯ  изба  на  мызе,  и  широкие  вдоль  стен  крепкие дубовые лавки,  и
широченнаЯ печь,  из  которой так часто и  так вкусно плотно пахло круглым и
мЯгким ржаным хлебом,  и широкоплечаЯ грудастаЯ мать,  и исполин отец, и два
старших брата -  Љарл и џн, как два хороших дубка, и, наконец, все эти слова
родного их Языка,  полноголосые, круглые, упругие, как литые резиновые мЯчи,
которыми они перебрасывались неторопливо:
     Љуа?.. Ќу йЯ!.. Ќэ кас нэбус!..
     (—то?.. Ќу да!.. Ќичего не будет!..)
     Ќо говорили в семье и по-немецки,  так как край был искони немецкий,  и
даже по-русски, так как отец его долго служил в солдатах.
     …му  было  тогда  семь  лет,  когда началось восстание против господ...
’еперь, когда ехал он на форде, ему шел двадцать первый, но помнил он хорошо
и хранил в памЯти свЯто тот год.
     Љогда,  в  отместку  за  разоренные и  сожженные  замки  баронов,  край
наводнили казаки и драгуны,  Љарл и џн стали "лесными братьЯми",  и тогда, в
семь лет, окончилось его детство.
     €х мызу сожгли казаки,  отца и  мать погнали нагайками прочь.  Џоспешно
убегаЯ вперед по  вЯзкому снегу,  он оборачивалсЯ испуганно назад посмотреть
на  то,  как горит их изба...  и  старый ”огель ѓанс и  ”иуль...  Ћтец вел в
поводу лошадь,  мать -  ревевшую в тревоге пеструю комолую корову...  Ѓольше
ничего не позволили взЯть,  -  даже саней. ‘ам барон приказал сжечь мызу: он
не хотел их терпеть еще два года до срока аренды.
     € зимою, втроем, плохо одетые, пошли они в другой приход, и от холода и
усталости он плакал тогда:  он был еще ребенком и хотел,  чтобы ему сказали,
зачем русские сожгли избу и что им сделали ”иуль и ”огель ѓанс.
     € была одна такаЯ ночь...  это уж весною, когда отец устроилсЯ батраком
у ђысинЯ, своего шурина.
     Ћн спал на лавке, маленький, и проснулсЯ вдруг среди ночи, и не в силах
еще был открыть тЯжелых глаз,  но  слышал,  даже вслушивалсЯ в  полудремоте,
даже узнавал чей-то близкознакомый голос:
     - џ порЯдочно тащил творогу и хлеба,  -  все-таки он был хороший малый,
этот лесник, - говорил кто-то очень знакомый: - ‚от, думаю, обрадую Љарла...
и всех наших...
     Ћн поднЯл голову, маленький: Љарла... Љакого Љарла?
     - Ћставалось мне идти шагов сорок, ну, пЯтьдесЯт до шалаша... смотрю...
     ‡амолчал вдруг говоривший, потом продолжал тихо:
     - €х всех четверых,  должно быть,  сонных захватили...  “  всех уж были
свЯзаны руки... € у Љарла...
     ‘ердце начало как-то ходить кругами, и глаза маленького открылись вдруг
широко, смаху...
     ’олько луна светила в окно, - нельзЯ было различить, кто же это говорит
так тихо и так почему-то страшно: "€ у Љарла"...
     - ‚осемь человек драгун было...  џ остановилсЯ в кустах и... смотрел...
—то же Я  мог сделать один?  €х было восемь!..  џ  думал стрелЯть,  выставил
браунинг...  Ђ Љарл...  а Љарл сказал в это времЯ: "Љто попадет мне с одного
выстрела в сердце, получит золотые часы!" Ћн был совсем молодец, наш Љарл!..
•оть бы немного струсил... Ќи капли!
     Њаленький сел на лавке: "наш Љарл"!..
     - ‚идно  было,  что  застали  врасплох:  драгуны были  не  злые,  -  не
ругались, не кричали... Ђ один, унтер ихний: где, говорит, у тебЯ часы? - ‡а
голенищей,  -  Љарл говорит,  -  в правом сапоге. - “нтер полез за голенище,
вынул часы...  ќто  из  Ќейгофа были часы,  из  замка...  —асы были большие,
крышки толстые... Ћткрыл унтер крышку, посмотрел... Ђ Љарл:
     - ’ак ты попадешь в самое сердце?.. ’ы не промахнешьсЯ?
     - ќто уж,  -  унтер говорит,  - будь, парень, покоен... “ менЯ же ведь,
если ты  хочешь знать,  -  кроме того,  что  первый разрЯд,  -  за  стрельбу
призовую - приз.
     Ќи у кого из четверых наших такого лица не было,  как у Љарла...  ќто Я
не потому так говорю, что он - наш Љарл.
     - Ќу, вот и хорошо! - так сказал Љарл. џ Ясно слышал: - ‚от и хорошо!
     Ђ унтер:
     - ђебЯта!  (это он драгунам).  ‚ моего никто не стрелЯй! „ругих бери на
прицел!..
     ’ут Љарл крикнул:
     - ‚ самое сердце! ‘мотри!
     “нтер часы приложил к уху,  -  послушал,  какой у них ход, - потом их в
карман спрЯтал.
     - џ, - говорит, - порЯдочный человек... “ менЯ раз сказано, - свЯто.
     ‚интовку поднЯл.
     - Ћтделение!..
     ‚се прицелились в тех, а унтер в нашего Љарла... Ђ Љарл как крикнет:
     - „олой господ!
     ’ут же унтер сразу:
     - Џли!
     Ќа левый бок Љарл упал...  Џотом повернулсЯ ничком...  ’ут же...  Ћн не
мучилсЯ... Ќет... Ќисколько...
     - ЋказалсЯ унтер этот  порЯдочный человек!  -  отозвалсЯ голос отца,  -
глухой и мало похожий на его голос...
     Њать заплакала тихо...
     - џн?  -  догадалсЯ он,  маленький,  и слез с лавки.  - џн? - и крикнул
громко: - ќто ты, џн?
     - ш!.. шш!.. шш!..
     ‡ашикали на  него  кругом испуганно,  но  рука  џна  нашла его,  и  он,
маленький,  тут же  влез к  нему на колени и  прижалсЯ губами к  его губам и
зашептал ему на ухо, весь в слезах:
     - џ им покажу, постой!.. џ им покажу!
     Ћн  был  и  тогда крепко сбитый бутуз,  и  џн,  спускаЯ его с  колен на
землЯной пол, потрепал его по тугой щеке и проговорил тихо:
     - Џокажи, покажи!
     ‘коро он ушел, боЯсь рассвета, и ушел навсегда. Ќикто потом, сколько ни
ждали они  трое,  не  пришел сказать,  где  убили его драгуны или казаки,  и
нашелсЯ ли и длЯ него,  как длЯ Љарла, порЯдочный унтер, чтобы убить с одной
пули в сердце.
     Љак долго,  упорно, упорнее отца, даже матери, ждал он письма от џна из
Ђнглии, ”ранции, Ђмерики, - мало ли свободных стран, куда он мог уехать, - и
когда он начал учитьсЯ, он подолгу мечтал над картами обоих полушарий о том,
где и кем теперь может быть џн. € читал ли он об охоте на китов в океане, он
представлЯл себе ловким гарпунщиком, опытным морским волком џна; читал ли он
о бое быков в ‘евилье,  џн представлЯлсЯ ему пикадором или матадором... Ќо и
золотоискателем в  Љлондайке мог быть џн,  -  а  письма...  письма просто не
пропускают русские жандармы.
     “чилсЯ он в ’альсене, жил на квартире у фрау мидт, неизменно кормившей
его вкусной и сытной рыбой - штреммингами и супом из телЯчьих костей, за что
отец,  опЯть уже взЯвший в аренду мызу в приходе ђысинЯ,  привозил ей масла,
кур и ржаной муки.
     Ѓыла  какаЯ-то  торжественность во  всем  укладе жизни этого маленького
заштатного городка,  где  все  улицы  были  чистенько  мощены,  все  дома  с
мезонинами и  под черепицей,  в чинном немецком стиле;  где по одной стороне
улицы  гулЯли  девицы,   а  по  другой  молодые  люди,   и  если  поЯвлЯлась
какаЯ-нибудь парочка, то все знали, что это - жених и невеста... ѓде вывески
были или строго-немецкие,  или мило-латышские,  и только две были по-русски:
на  воротах постоЯлого двора охрой по белому было налЯпано на одной половине
"ночь",  на  другой -  "лех",  что  вместе означало "ночлег",  да  над одной
грЯзной  бакалейной лавчонкой на  окраине  было  начертано:  "Џродажа  овса,
дехтЯ, керосину и продчих лакомств".
     € в училище, где преподавали по-русски, псалом перед учением пели хором
под руководством пастора Љазина, так как все были протестанты.
     Ћн  поступил было  на  почту,  когда окончил школу,  но  скоро началась
война.  —то  война эта  кончитсЯ длЯ ђоссии революцией по  примеру Японской,
стало видно уже на  второй год,  но  многие говорили об  этом еще и  раньше,
когда немцы взЯли ‹ибаву.  Ћн терпеливо ждал и дождалсЯ.  Ћн сбросил тогда с
себЯ  форму почтарЯ,  расправил плечи и,  уезжаЯ в  Њоскву,  писал отцу:  "џ
сказал тогда џну, что покажу им, и Я покажу!.."
     Џосле октЯбрьских дней он стал чекистом и  при всей молодости своей был
исключительно  работоспособен,   хладнокровен,   методичен,   неподкупен   и
совершенно неумолим.
     Ќе  раз слышал он,  что учреждение,  в  котором он служил,  -  грозный,
стальной оплот революции,  и он точно рожден был именно длЯ этой роли - быть
грозным  и  стальным  оплотом.  Ћн  действовал спокойно,  как  автомат,  как
гильотина на  двух  сильных ногах.  €  теперь,  когда  началась эвакуациЯ из
Љрыма,   он  отстал  от  своего  отрЯда  только  потому,   что  был  слишком
уверенно-спокоен.
     —етвертое лицо было с небольшими, несколько запавшими, ласково веселыми
карими глазами,  при  довольно дюжем носе с  широким переносьем и  загорелых
щеках, собранных подвижными комочками близко к носу.
     ќтот,  прежде,  чем  что-нибудь сказать,  подмигивал лукаво и  проводил
Языком по  губам.  Ћчень живо впитывал впечатлениЯ и  отбрасывал их  другим,
непременно обернувши в  шутку.  Љазалось так,  что и не было ничего в жизни,
что бы мог он принЯть всерьез.
     Ћн  родилсЯ в  селе ‡асулье,  в  трех верстах от ђомен,  где с  хорошие
решета бывают шапки подсолнухов,  а  гарбузы пуда по два,  где серые волы не
меньше хваленых зубров,  а борова в сажа,  как бегемоты,  и где так звонко и
занозисто хохочут дивчата на вечорницах, что аж дух занимает у хлопцев.
     - ’ату,  -  говорил он  маленький,  когда отец собиралсЯ везти на волах
солому в ђомны. - Љупить мене бубон, - Я буду грать!
     Ђ грузный, с широчайшим очкуром, отец отвечал:
     - ’ы, хлопчик, и без бубона граешь, хочь з хаты тикай!.. Ѓу-бон!
     € когда тот приставал,  идЯ и канюча за возом,  то даже гналсЯ за ним с
батогом.
     Ћднако привозил ему глинЯную свистульку или пищалку и  ждал,  когда она
провалитсЯ в дыру его кармана и пропадет бесследно.
     Ѓыла скрюченнаЯ трЯсучаЯ бабка, как все бабки, возившаЯсЯ и воевавшаЯ с
поросЯтами,  и  часто  привередливый пацюк  опрокидывал ее  кислое  корыто с
помоЯми, а бабка ворчала сокрушенно:
     - “-у,  подлюга!..  …му Як бы кору, Як бы вуголЯ, то вiн бы iв, а Як шо
доброе, то ты не йiсы, полiщук триклЯтый!.. –е ж люди iлы!
     Ѓыл  дед,  который зимою больше лежал на  печи,  укутавшись кожухом,  а
летом выходил гретьсЯ на солнышко, и дома и на солнышке все сосал люльку.
     €  уже  плохо различал он  глазом и  ухом  и,  слыша чириканье кругом в
летний день, спрашивал его, внучка:
     - о ж це таке усе свиринчить, га?
     ‚нучек только махал досадливо и важно рукой:
     - Ћдчепись!
     Џеред сном он молилсЯ за них обоих, за бабку и деда. Ќо в хате жила еще
под печью рЯбаЯ жаба,  и иногда она выползала и шлепала животом по полу.  Ќе
то,  чтобы он ее боЯлсЯ,  но была она ему очень противна,  и,  молЯсь на сон
грЯдущий, в углу, перед иконой, на коленЯх, он бормотал:
     - Џомилуй, господи, дiдусю и бабусю... а жабу не треба!
     Ѓабка пугалась.
     - о це ты, неслух!.. •иба ж от так можно?
     Ђ он оправдывалсЯ глухим шепотом:
     - Ђ на шо вона кому здалась, та жаба?
     ќто  неторопливо,  в  полутемном углу,  когда  батько  за  столом возле
каганца чинил свои чоботы, а мать большой деревЯнной гребенкой чесала волосы
его старшей сестре, невесте ‘тешке.
     ЏЯтилетним мальчишкой он  "продавал" ‘тешку  ее  жениху.  Ћн  стоЯл  на
столе, а жених, парень чужой, из ‚ербок, покупал и давал деньги. Ћколо стола
столпились девки, - это были приставлены к нему такие будто бы нЯньки, чтобы
он не продешевил сестру: он пытливо глЯдел на них, когда принимал деньги.
     ‚  первый раз  дал  жених  деньги,  -  посмотрел он  на  них,  и  девки
потЯнулись смотреть, и ахнули, и головами закачали:
     - Ћ-от то ж жених! ‘купый Який!..
     - Њало! - сказал он, насупЯсь. - Ќе треба!..
     ‚ынул еще из кишени пачку бумажек жених и передал ему.
     ЏоглЯдел он на девок, - опЯть те головами закивали:
     - Ћт скупый Який!.. џк бондарь Ћпалько.
     Ѓыл такой в ‡асулье старик-бондарь Ћпалько.
     - Ќе треба! - рЯвкнул он обиженно. - Ќе дам ‘тешки!
     € только в третий раз,  когда еще добавил жених, девкам показалось, что
довольно, и он сказал важно:
     - ќто грошi!
     € принЯл деньги, а жених взЯл ‘тешку за руку и вывел из круга.
     Ќо зачем же девки запели около него укоризненно и заунывно:

                ...Ѓратец-татарин
                Џродав сестру задарма!..

     Ћн заплакал и даже ногами затопал на столе:
     - Ќа тобi грошi - вiддай ‘тешку назад!
     Ќо  его успокоили прЯником на  меду,  а  потом до церкви (близко от них
была церковь) он  шел с  иконой,  и  та икона была убрана новым рушником,  и
хорошо от нее пахло сухою рутой,  и нарЯженнаЯ в шелка шла ‘тешка с женихом,
и батько, и маты, и дружки, и весь народ.
     Ћн,  оборачиваЯсь назад,  смотрел на нарЯженную ‘тешку и думал,  что за
такую, как она теперь, можно бы было взЯть много денег.
     Џосле венчаньЯ -  поезд.  ‹ошади все в  бубенцах и лентах,  дружки -  в
лентах,  и  длиннейшаЯ краснаЯ кумачнаЯ лента через весь  поезд от  лошади к
лошади!..
     Ќесколько дней тЯнулась свадьба, но самое памЯтное в ней был поезд.
     ‚  ђомны ездили и  промчались по улицам с гиканьем,  песнЯми,  бубнами,
гармоникой.  ‚ ‚ербки ездили к жениху... „умал он, что и конца не будет этой
свадьбе, однако кончили на шестой день.
     €  тогда-то  запала  ему  в  памЯть вереница бойких колес,  грохочущих,
догонЯющих одно другое (свадьба была о Џокрове, когда дороги особенно крепки
и  звонки)...  €  в  шесть лет смастерил он из дощечек свою первую игрушку -
гарбу: колеса он сделал из катушек.
     Ќо  потом колеса становились в  его  гарбах все больше...  ќти колеса и
гарбы не давали ему покоЯ.  ѓлавное было - вырезать из доски колеса столовым
ножом,  каким резали хлеб,  так,  чтобы они катились...  Љогда на  одну свою
гарбу выменЯл он старую садовую пилку у ребЯт на селе,  - дело пошло гораздо
лучше.  Џотом как-то дома в  сарае нашел он ржавую стамеску с отбитым углом.
’огда поЯвились у него почти что настоЯщие колеса со спицами и ступицей... €
однажды, в восемь лет, незабываемую испытал он радость.
     Ѓыл у  него крестным оборотистый мужик ’рохим ‡начко,  -  торговал он в
‡асулье, потом открыл лавочку при въезде в ђомны.
     Џод ђождество,  как полагалось,  понес он своему крестному "вечерю",  -
узвар и кутью,  а крестный,  чтобы отдарить его,  сунул ему в руку новенький
складной ножик с двумЯ блестЯщими острыми лезвиЯми!
     Ќе шел,  а прЯмо летел он к себе в ‡асулье эти три версты, крепко зажав
ножик в кармане,  и такую справную гарбу, с дробинами, как настоЯщую, сделал
и тайком понес крестному.
     - ќге-ге-ге!  -  сказал ’рохим.  -  €з тебЯ,  хлопче, Як Я бачу, гарный
каретник выйдет!
     €  ’рохим оказалсЯ вещим:  из его крестника действительно вышел хороший
каретник,  так как, поговоривши с кумом, батько отдал его в ђомны в каретную
мастерскую Ѓезверхого.
     - Ќа  шо  тобi,  хлопцу,  таки рiсныцы?..  ‚иддай их  мiнi!..  „аси?  -
завидовали городские дивчата  его  длинным  ресницам  и  прижимались к  нему
теплыми плечами.
     €  он хорошо пел "Џропала надiЯ",  "‚iют вiтры" и другие песни,  и -  в
семнадцать лет Ясно стало ему, что должна быть самостийна “краина и будет...
как же иначе?
     ’ихий старик был каретник Ѓезверхий, с веками вспухшими и красными, как
у пожилого сенбернара.  Џил, но средственно. ‚сю долгую жизнь делал кареты и
откидные ландо помещикам, фаэтоны извозчикам, шарабаны, плетенки, дрожки, но
сам  никогда в  них  не  ездил,  однако за  большую длЯ  себЯ обиду этого не
считал.  „аже  тачанки,  даже  простые дроги он  делал с  огромной любовью к
каждому куску  дерева в  них,  к  каждому винту и  шкворню,  и  такие ставил
подушки,  ручицы и  биндюги,  и  в  такие прочные тона их красил,  и  такими
украшал  цветами,  что  сразу  понЯли  и  признали они  друг  друга:  старик
Ѓезверхий из ђомен и маленький хохленок из ‡асульЯ,  как понимают и признают
друг друга два артиста, но...
     ‚ыкатывались со  двора  мастерской  Ѓезверхого  и  катились,  катились,
катились в разные стороны разные экипажи,  а он оставалсЯ на месте, и только
когда видел сквозь ограду, как едет по улице знакомый ему заказчик, - а все,
кто держал лошадей в  ђомнах и  во  всей округе,  были его заказчики,  -  он
следил,  как работает ход,  не облупилась ли краска,  -  и вспоминал,  когда
именно делал и кому.
     Њолодой же его подмастерье любил кататьсЯ сам,  - чтобы не около только
кто-то ездил, а чтобы под ним самим катились, катились, катились колеса!.. €
когда загремела гроза революции,  открыт был фронт,  и все газеты были полны
статьЯми о  самостийной “краине,  и  начали выкуривать панов из экономии,  -
когда все  завертелось и  замелькало и  засверкало кругом,  как  карусель на
Ярмарке,  -  он выкатилсЯ со двора Ѓезверхого и из ђомен, и из ‡асульЯ, и из
Џолтавщины,  сначала в Љиев, где, при немцах уже, днЯ два-три даже нравилось
ему,  что вот наконец-то,  как встарь, опЯть "гетьман" у них на "‚краинi", и
"знова ‘коропадский",  и не какой-то там "Џавел",  как у москалей, а "Џавло,
Як и треба казаты".
     Џотом он помогал свали