но надоевшее:
     - Ќо престола всевышнего нет, и никто не возноситсЯ... ‚се на земле, из
земли и в землю.  ‡емлЯ еси и в землю отыдеши, - это, баба, верно сказано...
ѓреха нет. ‘мысла тоже никакого нет... ‘олнце греет, вот и смысл. —ем меньше
свободного времени,  тем спокойней:  мыслей не лезет.  Њысли,  баба,  -  это
бессонница, - дело вредное и лишнее; помелом их от себЯ гони. •ребтом больше
думай,  проживешь дольше. џ вот в остроге сидел, одиночкой... Ќикого со мной
другого не было:  Я да мысли. Ќу, и опротивели же они мне, эти мысли. Ќе дай
бог!..  вредное дело!  ѓлавное,  что их отпущено человеку больше, чем нужно,
его от них и пучит...  Ѓог да бог!  Џодумаешь,  простаЯ штука какаЯ. ‚ыдумал
райские ворота, и готово. € пожалуйте к боженьке в гости. Ќет, ты тысЯчу лет
проживи и вперед иди,  все времЯ не отдыхаЯ, тогда, может, тебе божий коготь
покажетсЯ...  один коготок,  и то в светлом видении... ќх ты, баба, - гнездо
сомнений!..  -  Ћн опЯть усмехнулсЯ.  - ђебенок сгорел, скажите, пожалуйста,
фокус какой!  —то она,  железнаЯ была,  что ли? Њолочко пила, вот и сгорела.
‚се,  что  питалось,  то  и  сгорит...  „рова вон тоже в  свое времЯ кое-что
кушали, - кивнул он на печь.
     ‹ицо  Ђнтонины  все  влилось  в  глаза,  отчего  они  стали  круглыми и
неподвижными.  Ћна сидела на полу у печки,  и пламЯ вспыхивало на ее белках,
как прихлынувшаЯ мысль.
     - ’о дрова,  а то человек... по божьему образу... и душа у него есть, -
с  усилием сказала она не  то,  что думала,  и  тут же вспомнила ‡айцева,  у
которого божий образ съела болезнь.
     - —еловек...  человек...  - мотнул головою ”рол. - ’ы сначала дослужись
до человека,  послужи у разума на службе;  человек -  это чин... и выше всех
чинов ангельских.  „ушу-то живую,  ее заработать надо, она за особые заслуги
даетсЯ...  это не гильдиЯ.  Њиллионы тел,  - одна душа... Ђ ты думала как?..
„ешево ценишь!  „уша,  баба,  это молниЯ:  блеснула где-то,  ты идешь темною
ночью и видишь кругом и думаешь, что от тебЯ свет... а другой навстречу идет
и тоже видит и думает, что от него свет, а погасла молниЯ, и опЯть темень, и
вы столкнулись лбами,  но не дали искры...  Џотому что души-то в вас нет,  и
неоткуда взЯтьсЯ искре.  ЏонЯла,  баба? - Ћн помолчал и добавил: - Ќа таких,
как ты,  ‚авилон строЯт,  вбивают вас в землю,  как сваи, и фундамент из вас
кладут...  Џрочно выходит! (”рол усмехнулсЯ.) Ќарод вы терпеливый, желудки у
вас крепкие,  -  чай пьете в  приглЯдку и живы бываете.  —его вам больше?  Ђ
мысли -  это не  ваша печаль.  Ћт  мыслей головы болЯт и  посильнее ваших...
’ак-то, душа!
     Ћн поднЯлсЯ,  прошелсЯ по комнате,  потираЯ руки, и сел к печке рЯдом с
нею.
     € тут,  вытЯнув к огню длинные пальцы,  в первый раз заметил он,  что у
Ђнтонины красивое белое лицо и тонкие руки.
     €  не  мог  он  объЯснить себе,  почему захотелось вдруг говорить еще о
чем-то,  говорить долго,  понЯтно и убедительно,  чтобы там,  под склоненным
черепом,  под  этим  белым  с  черными  цветочками,  по-монашески повЯзанным
платком, зашевелилась и выросла ответнаЯ мысль.
     - Њаленький огонек в  печке-то,  а он греет...  так-то,  душа...  вот и
светит и греет, - путаЯсь, начал он. - „умать - не грех, грех - не думать. Ђ
если над чем, как проклЯтый, думаешь, - все равно, что богу свечку ставишь и
псалмы поешь.  Ѓудь это и малаЯ мысль, все равно, малаЯ мысль - малый огонь,
а все огонь.  € светит и греет.  ‚ажно,  чтоб не закоченел человек, чтобы не
пер по канавам,  когда дорога в пЯти шагах, а есть в нем теплоты на копейку,
значит, и жив человек.
     Ћн  остановилсЯ,  потер руки,  посмотрел на кончик свисшего над ее лбом
платка.
     - Ќе то Я  все говорю,  -  удивилсЯ сам себе он и  пожал плечами.  -  Ђ
впрочем,  нет, то самое, что и нужно... только не так говорю... —то, у вас в
Њилюкове леса? - вдруг спросил он, повернувшись.
     - ‹еса, - с остановкой ответила она и поднЯла брови.
     - ѓустые? - Ћн улыбнулсЯ.
     - ѓустые...  такие,  как здесь...  Ћдни ведь леса! - посмотрела она, не
понимаЯ.
     - € топь такаЯ?
     - € топь такаЯ.
     - ќх  ты,  лесовуша,  -  нагнулсЯ он к  ней,  широколобый и  красный от
пламени печи, и рубаха его горела в мелких складках на вороте и сгибе локтЯ.
     ѓлаза у него были горЯчие,  близкие, понЯтные и Ясные ей до самого дна,
как  вода  в  лесном ручье,  у  подмытых висЯчих корней над  желтым песком и
мелкими голышами.


        XII

     Ћни сошлись просто,  как сходЯтсЯ звери одной породы,  когда испарЯетсЯ
невиднаЯ леснаЯ  тишь  и  обволакивает одинаковой мреющей  сеткой  и  никлые
лиловые колокольчики,  и изразцы зеленого свода,  пронизанные лучами, и жуть
задумавшихсЯ черных болот.
     Ђнтонина не знала, что это замолчало в ней скребущее, как голоднаЯ мышь
в темноте,  но была рада Ясным смешливым глазам, звучному уверенному голосу,
знающему лбу и тому, как брезгливо говорил он обо всем, что ее пугало.
     „лЯ него не было ада, не было чуда, не было греха, и она видела, что он
веселый,  и сильный, и весь светлый, как тот огонь, который сожрал Њилюково:
все то, что у нее Ярко, у него забывчиво, думает, но не о том, а о другом...
     - Ћ чем? - спросила раз Ђнтонина.
     - Ћ чем? - переспросил он.
     Ѓыла ночь,  холоднаЯ снаружи,  -  стрелЯли в стенах бревна, точно мороз
зарЯжал их от скуки,  слонЯЯсь без приюта и  дела,  и от неожиданного треска
вздрагивала Ђнтонина,  и  вздрагивало узенькое  пламЯ  над  оплывшим огарком
около кровати.
     - Џросто о  том,  как  бы  поумнее на  свете прожить...  †изнь один раз
даетсЯ,  умрем  -  и  свету  капут.  ‚от,  значит,  и  цеди  из  бутылки  да
посматривай,  куда цедишь и стоит ли цедить,  - не было бы жаль потом. Ќужно
так, чтобы не ты был в руках у жизни, а жизнь в руках у тебЯ, чтобы не жизнь
тебе часы отбивала, а ты бы ей минуты отсчитывал... ‚от взЯл бы ее так между
коленами (”рол крепко сдавил ноги и скрипнул зубами), ага, окаЯннаЯ! Џосиди,
Я на тебЯ поглЯжу!..  ’олько она не дастсЯ,  она -  большой зверь, руками не
обхватишь...  € когтей у нее много -  божьи когти! - придавит одним коготком
за  шею,  и  иди,  человече,  кормить  червей...  ‚  ступку  к  стихиЯм!  €з
величайшего чуда на земле,  человечьего мозга,  глЯдишь, опенки выросли... €
пойдет  круговорот  всЯкой  дребедени,   включительно  до  дорожной  пыли...
‘лепота!  ‡начит,  жизнь -  охота. Њожно прЯмо идти - иди, нужно на карачках
ползать  -  ползай,  подкараулил  -  бей,  -  только  и  всего,  все  десЯть
заповедей... „елай, как тебе выгодней, но, цедЯ из бутылки, почаще смотри на
дно. Џоказалось дно, ложись и думай о червЯх: вы менЯ съедите, это верно, но
и  Я  в жизни много кой-чего съел!  ‚сю жизнь прЯтал от других свой желудок,
рЯдил его в  рЯсы из звонких слов,  обкладывал его лисьими хвостами приЯтных
улыбок, и ел, ел, жадно, но... красиво, - черт вас возьми совсем, черви, - а
главное,  со  вкусом!..  ‚ырезал из жизни цельные куски и  ел,  вбирал,  как
губка,  благовонные соки и  пил...  Ќе творил,  потому что на земле никто не
творит,  только переставлЯет с места на место,  как комнатную мебель, а суть
все  та  же,  что при Ђдаме...  Ќе  творил,  но  переставлЯл,  и,  по-моему,
бесподобно.  Ќет в  жизни правды,  -  все правда.  €ли нет и правды,  -  все
слепота.  Џравду воры придумали длЯ  своей защиты.  —еловек только и  бывает
самим собою,  когда из себЯ выходит... когда он зверь просвещенный, а правда
- это уступка Џетру и ‘тепану,  чтобы они ночью двора не спалили. —ем от них
спасешьсЯ,  кроме "правды"?..  Ѓог,  этот простенький дешевый житейский бог,
обитающий в  каждой деревушке,  тот,  что все видит и  всегда нем,  он  тоже
нужен, он тоже у воров на побегушках: призывают его в свидетели, когда хотЯт
украсть, и мажут ему губы сметаной, когда удачно украдут. Џонимаешь, баба?..
     Ђнтонина не понимала,  но чувствовала, что и он от чего-то страдает, от
того,  над чем думает и чего не может понЯть, и ей становилось его жаль; он,
большой,  казалсЯ ей маленьким,  как слепой щенок перед холодной ночью;  она
грела его ласками и забывала о ночи за окном.
     Ќо стоЯла ночь, потому что горел огарок, и чернели окна, и скучающий от
бездельЯ мороз стрелЯл в комнаты через стены, напоминаЯ о стуже.
     - џ  вот  отца  своего ненавижу,  -  с  жестким лицом  говорил ”рол.  -
ЉажетсЯ,  никого больше,  кроме него.  „ругих Я  терплю -  его  ненавижу.  џ
понимаю умного волка, но это волк бессмысленный - жрет неизвестно зачем. ќто
он  моего брата за  непокорность в  одном белье в  такой вот  холод из  дому
выгнал.  Ѓедный малый простудилсЯ, конечно, зачах, умер... ќто он мою сестру
за  богатого мерзавца замуж  выдал.  ‘естра  плакала  и  в  ногах  валЯлась,
просила,  как милости,  в монастырь отдать... Ќе пощадил! “ менЯ и сейчас ее
рев  в  ушах  стоит...  Ђ  тот  негодЯй начал ее  бить на  другой день после
свадьбы.  €з  ’ихона кто  дурака сделал?  Ћн!  ѓоворила мать -  долбанул его
чем-то  в  голову,  когда ’ихон еще  детенышем был и  без штанишек бегал.  џ
учитьсЯ хотел...  Људа!  “мней отца хочешь быть?..  „енег не  дал.  “шел без
денег...  „евЯносто процентов жизни на желудок ушло.  Ќочи знают, да вот эта
знает,  -  ударил он себЯ по голове...  - Џо утрам, бывало, все иконы в доме
перецелует, накреститсЯ, накланЯетсЯ и идет на целый день рабочих мозжить...
‘троитель жизни!
     - ‡ачем же ты сюда приехал?  - спросила Ђнтонина. - ‚едь ты к нему же в
дом приехал? ќто его дом?
     - ќто его дом,  -  согласилсЯ ”рол.  -  Ќо в  этом доме у менЯ еще мать
есть,  баба забитаЯ и совсем не умнаЯ, а ее вот все-таки жаль... …сть бабка,
- теперь она ослепла,  -  помню ее зрЯчей, а кругом лес, в лесу Я вырос. ‹ес
тут у менЯ самый родной из всей родни.  Ћн менЯ и нЯнчил и сказки говорил...
Њожет быть,  мне вовсе никого не жаль, и Я больше к нему приехал, не знаю...
‚ыпустили менЯ,  и  Я  поехал...  ‚прочем,  может быть,  Я  с отцом ругатьсЯ
вздумал... „осадно, что зима... џ люблю, когда в лесу зелено и птицы поют...
‹юблю, когда жизнь зеленаЯ, когда нет у нее ни формы, ни цели, - только соки
бродЯт...  Џрет во все стороны этак что-то кругом -  лопух ли, чапыжник ли -
разбирай, кто хочет, не в этом дело. ‘мотри и дыши... ќх ты, лесовуха!..
     Ћн душил ее жесткими руками, догорал и тух огарок, и в комнату сразу со
всех сторон, точно спущеннаЯ свора черных собак, врывалась ночь.
     Ћни долго говорили по ночам,  -  говорил он,  а в нее его слова падали,
как  дождь в  летнюю засуху,  когда жадно пьет землЯ корнЯми засохших трав и
откуда-то  буйно лезут,  зеленеЯ,  новые побеги,  и  поет над ними густой от
влаги воздух... Ђ смысла нет.
     Ђлександра знала и молчала.  Ћна подолгу смотрела на ”рола,  напрЯженно
хотела узнать,  кто он,  и не могла. Љогда он говорил ей об остроге и о том,
как приходилось голодать и  подпрыгивать по улице от холода в драной шинели,
она  плакала,  но  это  было все,  что она понимала,  дальше он  был чужой и
далекий.
     ’иша облокачивалсЯ руками на  стол,  клал на них мЯсистое лесное лицо и
неподвижно смотрел на него маленькими темными, как спелаЯ черника, глазами.
     ‘лепаЯ  шумно  чесалась,  зевала,  ворочалась  жирным  телом  и  трЯсла
головой.


        XIII

     ‘тарика Ѓердоносова долго не  было,  но зато он приехал с  целым обозом
подвод за досками и лесом длЯ склада.
     „орога в  лесу укаталась и стала маслЯно-гладкой;  снег сровнЯл ухабы с
корнЯми,  как сровнЯл трЯсину болот с  твердой землей,  поблескивал и  синел
между четкими стволами, залегал в дуплах и морщинах коры, нависал, как белый
хмель,  на скрюченных сучьЯх,  задорно глЯделсЯ в небо с самых верхушек,  но
обрывалсЯ и падал вниз Яркими потоками, и казалось, что его сбрасывал кто-то
живущий с ним рЯдом, невидимый длЯ глаз, но скучающий и холодный.
     Ќа дворе зашевелились сугробы.
     €х  чертили  закутанные медленно-деловитые крикливые люди  и  бороздили
длинные возы с заиндевевшими мохнатыми лошадьми.
     ‚  бердоносовском доме  гулко  зазвучали стены  и  всколыхнули то,  что
притаилось.
     ‘тарик еще на дворе от приказчика узнал,  что приехал сын,  от которого
он отрексЯ. Џомнил, как он пошел один в коротком крытом полушубке, свистел и
сбивал палкой висЯчие ветки берез.  ‘тоЯл апрель,  и  листьЯ были  светлые и
мелкие, такие же молодые, как он.
     "Ћблетит",  -  думал он о сыне то же,  что о листьЯх,  и мелькала перед
глазами Яма,  из  которой выкорчевали дубок.  ѓод  за  годом продвинулись по
узкой  дороге  пЯть  лет  и  завалили мусором Яму.  ‘тарик не  любил,  когда
Ђлександра или бабка вспоминали о ”роле,  а теперь увидел самого ”рола с тем
же  взглЯдом насмешливых глаз  исподлобьЯ и  в  красной вышитой косоворотке,
собранной в складки у поЯса.
     - Џри-и-шел? - медленно спросил старик, кровЯной от холода.
     - Џриехал, - ответил ”рол... - ‡ачем ходить зимой? ‡астыть можно.
     Ћстрое книзу лицо передернулось от выжидающей усмешки.
     - ’а-ак...  -  неопределенно  выжал  старик,  измерив  его  глазами,  и
протЯнул руку. - Ќу, здравствуй, коли пришел.
     - ‡дравствуй, - ответил ”рол, подумал и подал руку.
     - Ќепочетником был,  непочетником и осталсЯ?  ’ак,  что ли?  -  спросил
старик.
     - ’ак,  -  ответил ”рол. - ЊенЯтьсЯ не к чему. ‘воей голове больше, чем
чужой, верю.
     - Ђга-с... ‘воей?.. ќто здорово!..
     € он вдруг засмеЯлсЯ обидным трескучим смехом.
     Ћн раздевалсЯ при ”роле,  и  ”рол долго и  внимательно смотрел на этого
крепкого старика с широкой розовой лысиной,  такого нового и прежнего, каким
он осталсЯ в памЯти с детства со своими зеленоватыми глазами,  спрЯтанными в
зыбких веках, как торфЯнаЯ трЯсина в бурых от осени кустах лозы.
     —ай пили все вместе,  и  Ђлександра и  Ђнтонина.  Џолзали по всем,  как
длинные   дождевые   черви,   выжидающие   перекрестные   взглЯды,   слишком
внимательные длЯ  такой  небольшой  кучки  разных  людей.  ‘тарик  потел  от
горЯчего чаю,  отдувалсЯ,  и  как-то  вдоль по  блюдечку от  него отчаливали
плотные уверенные слова:
     - ‚  острогу,  говоришь,  сидел?  ’ак...  ‡а хорошие дела в  острогу не
сидЯт.
     - Ѓудто не сидЯт? - смешливо спросил ”рол. - € за веру не сидЯт?
     - ‡а правую веру сидЯт,  точно,  только у тебЯ веры-то нет.  Ѓог в тебе
сопрел, как кочерыжка, а заместо его теперь вонь одна.
     - ќто тебе так кажетсЯ,  потому что ты старовер. €звестно, какаЯ ширина
у старовера: что старым лаком крыто, то и свЯто. Џроще куда уж, некуда идти.
’ы в старые книги зарылсЯ,  как крот в землю, а Я в новые, только и разница.
’ы хотел жизнь назад воротить,  да вожжи лопнули,  жизнь ушла,  а  ты в лесу
застрЯл, - вот и всЯ историЯ.
     - Ђ ты за жизнью бежал, да и в острог попал?
     - Ћстрогом не кори,  если понЯть не хочешь.  ѓоворишь,  не за веру; вот
именно, за свою веру сидел. ‡а своего бога, отче... ‚едь он у каждого свой -
по уму даетсЯ.  Љаков ум,  таков и  бог.  Ѓог растет вместе с  тем,  кто его
носит... Ѓог - это тайна, если ты можешь это понЯть! ‘ богом боротьсЯ нужно,
а не кадить ему,  потому что всЯкаЯ тайна -  зло.  Ѓога твоего, старенького,
беззубого бога,  выкуривать нужно, как лису из норы, потому что он всю жизнь
кругом хочет затащить в нору. †изнь на вольный свет прет, а он ее на веревку
да в нору.  Њожет быть, и теплее в норе, не знаю, тебе лучше знать, да тесно
там, и смрад, и темень... Џойми хоть это!
     - Џонимаю!  џ понимаю! - крикнул и сжалсЯ старик. - џ про себЯ понимаю,
про тебЯ хочу знать. ’ы-то кто?
     - Џочему тебе так непременно нужно,  чтобы Я был кто-то? џ - никто и не
хочу быть никем. ’ебе бога моего найти хочетсЯ? Ќе найдешь; Я его расковал и
на волю пустил...  ’равку щиплет.  —то мне не нужно,  без того Я обойдусь. “
менЯ богов много,  только Я им пока молитьсЯ, если ты хочешь знать, не хочу.
“ менЯ смерть -  бог,  болезнь -  бог,  необходимость - бог, случай - бог...
Ќадо мною бога нет,  около менЯ боги...  џ длЯ них ничто, как трава, которую
лапоть топчет, но мне-то не хочетсЯ быть травой под лаптем. ‚се, что сильнее
и чуднее менЯ,  то длЯ менЯ бог,  а стрЯхнул его с плеч, глЯдь, и нет одного
бога, и легче дышать. ЏринимайсЯ за другого!
     - ’ак ты - Язычник? - окаменело глЯнул на него старик.
     ”рол брезгливо усмехнулсЯ и устало махнул рукой.
     - ”у,  да и скучнаЯ же это штука богов считать, точно и впрЯмь в капище
молитьсЯ!..  ‚от  ты  лес  чистишь,  болото сушишь,  материал длЯ  постройки
готовишь,  - дело полезное и нужное, и во сто раз важнее твоего лысого бога.
Ќо ты не строитель жизни, строить будут другие, у которых глаза острей.
     - ’акие, как ты? - сузил зеленые глаза Ѓердоносов.
     - ’акие, как Я! - вызывающе бросил ”рол.
     - ’акие,  как ты,  под забором сгниют,  под забором!  -  во  весь голос
крикнул,  подымаЯсь,  старик. - “ таких, как ты, корнЯ нету! Њетлу в земь не
посодишь,  - слышишь? Ћкамелок ты! Њетлу не посодишь! Њетлой двор подметешь,
поганое место подметешь,  а  не посодишь!  ѓольтепа несчастнаЯ!  ’ы отца-то,
отца-то  своего учить  пришел?  ’ы  построишь?..  ‘ам-то  добилсЯ чего?  Ќу,
говори,  говори, кто ты такой стал? —его добивалсЯ? ’ы у менЯ кровь из нутра
выпил,  змееныш,  кровь мою,  понЯл?  “ менЯ на тебЯ надежда была,  глЯдел и
думал:  вот он -  столб растет!  Џоследыш,  да столб!  Ђ ты вон как! €з тебЯ
какой столб вырос?.. ѓнилой! червЯми сточен!.. “чить пришел?.. ѓлЯди, это он
нас учить пришел, - вдруг повернулсЯ он к Ђлександре.
     ’а  сидела  желтаЯ,  с  узким,  длинным  испуганным лицом,  худаЯ,  как
копеечнаЯ свечка, глаза у нее начинали уже слезитьсЯ, виновато, по привычке,
и мерцали около ресниц, как роса.
     - ‚стань!  -  крикнул на нее старик и дернул за острое плечо. - ‚стань!
‚идишь,  светило восстало, а ты сидишь! ‚откнись перед ним, воткнись, немочь
слезнаЯ, кланЯйсЯ земно... ’ак!.. ‚от так!..
     Ћбезумевший,  с заревом на лице, он обхватил правой рукой ее тонкую шею
и пригибал к земле перед ”ролом...  „линное, гибкое в позвонках тело покорно
ходило в его руке, только складки платьЯ беспокойно дрожали.
     - Ќе смей! Ћставь ее, слышишь, сейчас же оставь! - крикнул ”рол.
     Џритихшей Ђнтонине было видно,  как у  него побледнело лицо и  выдались
скулы.
     ‘тарик пхнул Ђлександру в бок,  и она упала,  заохав и загремев тЯжелым
стулом.
     - ‡верь! - кинулсЯ на него ”рол.
     - ‚он отсюда! - хрипло встретил его старик.
     “  двери  они  схватились,  оба  пьЯные  от  злобы,  как  два  бешеных,
сорвавшихсЯ с цепей.
     - ’ы отца? Ћтца? - исступленно кричал старик.
     - ’ы мне не отец, ты отрексЯ! - хрипел, нападаЯ, ”рол. - „етей своих ты
давно сожрал, а Я тебе не сын, не сын, зверь! ‡най это!..
     Ѓабка с потухшими глазами на белом лице просунулась в двери.
     €з-под  ее  ищущей поднЯтой руки вынырнула и  стала неподвижно косматаЯ
голова глухонемого.
     ‘тарик  успел  поднЯть свою  палку,  и  теперь  оба,  вцепившись в  нее
пальцами, выкручивали друг у друга руки и хрипели, тесно сбившись в угол.
     Ђлександра  выла,  трЯсЯ  головой,  точно  отмахивалась  от  назойливых
невиданных мух.
     €  только Ђнтонина,  придвинувшись к самому клубку двух сплетшихсЯ тел,
что-то крича и нагибаЯсь, бессильно хотела помешать им, боЯсь за ”рола.
     ”рол  остервенело бил  старика по  лицу,  сдавив его  за  горло.  “дары
вылетали из угла и разлетались под низкими потолками. Љругло каталась, стуча
под ногами,  выбитаЯ из рук палка.  “  Ђнтонины в  глазах закачались стены и
стали совсем желтыми,  точно выступила на  них накопившаЯсЯ годами желчь,  и
она не заметила, как в углу рЯдом с ней поЯвилсЯ ’иша.
     Ћгромный и  сильный,  весь до  последнего волоса пропитанный лесом,  он
взЯл,  улыбаЯсь,  под мышки ”рола, легко оторвал от отца, поднЯл на воздух и
отшвырнул в сторону,  а когда освобожденный старик вновь ухватил палку,  так
же легко вырвал у  него палку,  как поднЯл ”рола.  Џотом с  тою же нелюдской
улыбкой на  неподвижном лице опустилсЯ на колени перед стоЯвшей рЯдом с  ним
Ђнтониной и,  когда та погладила его по голове,  по-детски тихо и по-лесному
жутко поцеловал у нее руку.


        XIV

     ”рол в тот же день уехал с обозом.
     ‘  Ђнтониной он  простилсЯ в  сенЯх,  куда не вышла его проводить мать,
боЯсь старика.
     Ѓердоносов лежал в  своей комнате,  с  головой закутавшись в одеЯло,  и
только изредка кашлЯл лающим горловым кашлем.
     - Људа? - спросила у ”рола Ђнтонина.
     - Ќе привыкать... „орог много, - деланно улыбнулсЯ ”рол.
     ‹евый глаз у него распух, и над бровью краснела ссадина.
     Ђнтонина хотела что-то спросить, что-то очень важное и нужное, и понЯла
вдруг, что он не ответит, что длЯ него это не важно и не нужно.
     €з-под  теплого платка она смотрела талыми глазами,  как он  садилсЯ на
воз досок и  прикручивал к нему веревкой свой чемодан и узел.  € было что-то
жалкое в его потертом башлыке и распухшем глазе,  как было что-то разгульное
в  его  широких плечах,  прЯмой  посадке и  кривой  небрежной усмешке из-под
крылатого с горбинкой носа.
     ‘крылсЯ обоз за лесными сугробами,  потом утонули в них и скрип возов и
голоса людей.
     ”укала лесопилка, и медленно вилсЯ и падал снег.
     Ђнтонине хотелось крикнуть так,  чтобы далеко в  лесу  было слышно,  но
вышел плач,  и,  чтобы сдержать его,  она кусала губы, и раскаленнаЯ морозом
железнаЯ скобка, к которой она прислонилась лицом, жгла ей висок.
     ‹ес торчал кругом сонный и  синий,  и  стоЯла неподвижно у  забора,  но
досадно  плЯсала  в  глазах  знакомаЯ сторожка с  облупленной белой  трубой,
длинной и дразнЯщей,  как высунутый кем-то пЯтнистый Язык;  да на дворе было
все  вскопано и  взбито полозьЯми саней и  шагами лошадей и  рабочих.  Ђ  за
спиной сыто молчал бердоносовский дом.
     ЏотЯнулись тихие и глухие дни,  каждый день, как пустой деревЯнный Ящик
с одним и тем же придушенным ответом на всЯкий стук.
     ‚  лесу то хлопьЯми валил снег,  точно застывшее небо кусками падало на
землю,  то  стоЯли  разубранные в  алмазы Яркие  морозы,  высокие и  сжатые,
зачарованные холодными лучами.
     ‚ пустых комнатах прЯталась жуть.  Џо ночам,  - слышно было со двора, -
жалобно мычала заболевшаЯ стельнаЯ корова;  вперебой тревожно кричали петухи
на зорЯх.  ЏросыпаЯсь, Ђнтонина почему-то всегда одинаково думала о том, что
она умрет. ™упала похудевшие руки, горЯчую голову около висков и тонкую шею,
и  все казалось ей слабым и  легким.  Љругом было темно,  и  страшно было не
жить, и еще страшнее было жить. ’огда она вспоминала ”рола, представлЯла его
широкий лоб и  насмешливые,  светлые глаза под выпуклыми бровЯми,  и  что-то
колыхалось в ней горЯчее, как нагретый песок.
     Ћна садилась на постели и тихо про себЯ плакала и думала. •отелось петь
длинную и  жалобную песню,  в  которой бы  он,  ”рол,  был  Ясным соколом на
высокой сосне,  а  она понизовой иволгой в кустах;  но нельзЯ было подобрать
столько  жалостных  слов,  сколько  их  вмещалось в  одной  невидной  слезе,
катившейсЯ по рукам.
     ‘лепаЯ жуть мотала около черные клубки из бесконечной нитки, бросала их
беззвучно в  темноту и снова мотала.  € в этой безостановочной работе горела
чьЯ-то неизжитаЯ сила.
     Ђнтонина пробовала молитьсЯ,  но  обрывки  молитв,  которые она  знала,
уплывали от нее куда-то в пустоту,  как осеннЯЯ паутина, потерЯв присущий им
запах свЯтости, старый запах темных икон, ладана, аналоЯ.
     €  неизвестно было,  кому и  о  чем  молитьсЯ,  даже казалось почему-то
страшным, если бы действительно неземнаЯ благодать сошла и озарила мгновенно
жуть и темноту.
     ‘лепаЯ бормотала во сне;  темнаЯ душа ’иши спала в тЯжелом, запертом со
всех сторон сундуке тела,  и  о какой-то неизведанной хорошей жизни мечтала,
может быть, тоже неспЯщаЯ, неслышнаЯ Ђлександра.
     ‘онно, без увлечениЯ, трещал сверчок, да шушукались тараканы.


        XV

     Ќа  ‘ретение была Ярмарка в  ‚ерхнем ’елелюе.  ли  и  ехали лесом мимо
лесопилки.  ‘тарый  слепой с  поводырем мальчишкой напросились переночевать,
коченеющие от  холода.  Ѓердоносова не  было.  €х  пустили.  ‘лепой сидел за
столом, ел и бормотал заученное:
     - „ай вам, господи, не оставь вас, господи! Џросвети оченьки, проздравь
рученьки, пошли вам, господи, души спасение!
     Ѓыл он сжатый,  сухопарый,  с незаметным костистым лицом;  только белые
глаза на этом лице,  полуприкрытые веками, были большими; из них не лучилось
мысли,  около них летала мысль, - садилась во впадины морщин, на подпаленный
временем редкий, седой волос бороды, на жующие губы. Њысль широкаЯ, мЯгкаЯ и
слепаЯ,  сотканнаЯ из сумерек и  невнЯтных шумов,  колыхалась,  обнимаЯсь со
светом лампы,  и  от нее становилось тесно и  беспокойно под низким потолком
кухни.
     Ђнтонине незаметное лицо  его  казалось знакомым:  часто видела где-то.
’ак вспоминаетсЯ чернаЯ глубина при виде колодца.
     ‘лепаЯ ЂгафьЯ сползла к нему с печки, и они сидели на лавке рЯдом, двое
слепых.
     - ’ебЯ как зовут-то? - спрашивала суетно ЂгафьЯ.
     - ‘тратоном зовут,  ‘тратоном, родимаЯ, а поводарь у менЯ ѓаврик; какой
он из себЯ, не знаю, николи не видал, знаю, что махонький.
     ѓаврик таращил на всех васильковые глаза и хлюпал носом.
     Ќа  оборванных,  латаных полушубках их  вошла в  дом  та  ледЯнаЯ зима,
котораЯ была за окнами, вошла и заглЯнула в теплые углы.
     - Ћба мы с ним безродные, - говорил старик. - Ћн сиротка, а у менЯ жена
померла...  Њоложе менЯ была и  справнаЯ всем,  зрЯчаЯ,  здороваЯ,  а смерть
взЯла, не спросилась, какаЯ, - съела... Ћна простаЯ, возьмет, не скажет, как
вор хороший... € не найдешь.
     - ‚се умрем, - вздыхала Ђлександра.
     - ‚се-то все, все - истинно, да кому охота?.. Ќикому не хочетсЯ...
     - Ђ вот тут у нас человек жил... ‘ам повесилсЯ... - вставила Ђнтонина.
     ‘лова  вышли тЯжелыми,  грубыми...  ударились об  елей  прежних слов  и
расплескались.
     Џовернулось лицо слепого.
     - ‘ам себЯ никто не вешает:  люди вешают,  - строго объЯснил он. - €дут
за ним неотступно и вешают,  а когда топЯт али спичками травЯт.  Ќечистый их
водит, а они идут невидимые и в уши жужжат, покеда своего не добьютсЯ... вот
что...
     Ђнтонине  почудилось вдруг,  как  она  давно  ночью  невидимо пришла  к
‡айцеву в сторожку и задушила, она и нечистый.
     ѓлаза слепого,  хотЯ и белые,  казалось,  видели что-то большее, чем ее
глаза.
     ’иша,  лежавший в углу,  поднЯлсЯ и,  мыча,  тихо,  как теленок,  бодал
слепого головою.
     - ќто кто? - отодвигаЯсь, спросил старик.
     - ќто ’иша...  глупенькой...  Ќаказание наше.  Ќемой, глухой, - скорбно
махнула рукой Ђлександра.
     ’иша уселсЯ на  полу под его ногами,  и,  гладЯ его по  голове,  слепой
говорил:
     - Ѓлагодать это у  вас в  доме,  а  не наказание,  -  осенение божие...
—еловеческий разум бог отымает -  свой дает,  -  верно,  родимые. Ќа него не
смотри, что сидит да молчит, - он смыслит... Њы вот по краюшку ходим, а он в
самой глуби сидит,  все видит.  ‡аговорит со временем, когда надо, теперь не
надо,  он и молчит -  сидит,  как голубь божий,  про себЯ думает.  Ѓог -  он
гордых-то не любит.  Љто смирнее,  тот у  него и  в  чести...  ‘воим умом не
прожить,  ум-то,  он тоже куцый,  как заЯчий хвост: вокруг себЯ не обовьешь.
—то к чему сподоблЯетсЯ,  это тоже понЯть надо,  божьих колоколов послушать.
Ќе те птицы вещие, что целый день треском трещат, - об себе заЯвлЯют, - вот,
мол,  мы какие звонкие,  а  те,  что по дуплам хоронЯтсЯ,  те и вещие:  ночь
видЯт.  € не те травы драгоценные,  что на виду растут:  разрыв-трава - она,
матушка, в теми, в буераках скрываетсЯ, а дела большие делает, стены ломает,
вон что... - ‘лепой помолчал, пожевал губами. - Ѓыл, сказывали мне, в Њоскве
юродивый,  Њиколушка,  босый цельные зимы отхаживал, чудеса творил... Ћн там
про  себЯ  бормочет  та-ла-ла-ла  всЯкое,  а  какие  люди  находились  такие
допытные,  понимали,  что это неспроста он,  а предсказание, что со временем
будет.  „ругим -  темно,  а  ему-то,  угоднику,  видно...  ђаз ночью в набат
зазвонил.  ‚ыбежал народ,  -  ни тебе искорки нигде нет,  -  обругали.  Ђ на
другую ночь,  глЯдь,  пожар -  этот самый квартал и сгорел,  -  вон что! Ќу,
конешно,  -  зимой было  дело,  -  утром как-то  и  нашли его,  бедненького,
мертвым. Ћдежонка на ем дыра на дыре - ничего мудреного: замерз за ночь.
     - Љак же это его допустили? Ђли благочестивых людей не было? - спросила
ЂгафьЯ.
     - Љак не быть...  ’ак уж,  видно,  он,  угодник,  сам похотел,  господа
молил,  чтобы умереть позорной смертью... ‡ато, говорЯт, как хоронили его, -
народу,  народу,  -  несть  числа  прЯмо!  ‘лышно,  через год  ему  памЯтник
поставЯт...
     Љогда говорил слепой,  то  незаметное лицо его было неподвижно,  белое,
как глаза, точно это говорил не он, а кто-то сидЯщий внутри его, темный.
     Ђнтонина  вслушивалась.   ‘тарое  капало  в  душу.  Ђлександра  сидела,
подперев тонкими руками безучастное узкое  лицо.  ’ени  прЯтались по  углам,
возле печи.
     ѓолова  у  слепого была  поднЯта,  и  под  тонкой кожей  шеи  двигались
горловые позвонки,  точно  там  именно и  сидел  темный и  оттуда выталкивал
круглые слова, от которых пахло лесною дремой.
     - џ давно слепой...  Џривык. Џротив его свЯтой воли не пойдешь. ‡начит,
было за что на менЯ позор наложить.  Ћн и  наложил,  батюшка.  ’еперь Я  его
человек,  мЯгкий,  куда он мнет,  туда и Я мнусь. “порства у менЯ нет, забот
нет. ’ы, батюшка, ослепил, ты и веди. ’вой промысел, - веди, сделай милость.
Њне же  спокой даешь...  „опрежь по  солнышку скучал Я,  по  солнышку да  по
травке зеленой. Њужицкое дело солнышко да травка, что мужику больше? ’равкой
кормитсЯ,  солнышком греетсЯ.  ‘кучал шибко,  так что роптал даже... Ќу, бог
помог -  укорилсЯ. ЋпЯть же от травки запах идет, а солнышко кожу дубит, все
дубит,  все дубит одинаково,  что слепому,  что зрЯчему.  ‹юдей не видишь, -
голос их слышишь, по голосу судишь, какие они есть люди... вот что.
     - Ђ какаЯ Я есть? - спросила вдруг Ђнтонина.
     ‘лепой обернул в ее сторону лицо.
     - ’ы-то? - Ћн пожевал губами, брезгливо сморщил брови и ответил: - ’ы -
бесстыжаЯ... Ќа позор тебе надо!
     ‘лова  были  простые,  может быть,  вздорные,  но  упало что-то  внутри
Ђнтонины, как чугуннаЯ крышка.
     ‘лепой увидел. Ћна знала, что она бесстыжаЯ, и верила, что нужен позор.
ќто  было  глубоко,  чуть слышно и  редко всплывало наверх,  но  становилось
грозным, когда всплывало.
     Њолчали дни, зато говорили ночи.
     € ночи говорили всегда одно.
     ‘идели на  лавке двое  слепых:  ‘тратон и  ЂгафьЯ,  один -  сухопарый и
сжатый, другаЯ - дороднаЯ, с распухшим от печной теплоты телом, оба разные и
оба одинакие,  с  темными глЯдЯщими внутрь глазами,  а около их ног спокойно
мостилсЯ ’иша с темной душой.
     …ле разжимал тЯжелые веки ѓаврик,  о  чем-то своем,  тоскливом,  думала
Ђлександра.
     Ќо Ђнтонине казалось,  что ее разрезали пополам,  и все смотрЯт: десЯть
глаз здесь - тысЯчи отовсюду. € нечем закрытьсЯ от этих глаз.
     ‹ампа  сыпала мЯгкие хлопьЯ света на  головы,  лица...  ‘кладки кожи  и
волос струились,  разбегались куда-то вдаль перед глазами, свивались в сетку
говорЯщих пЯтен.
     ‚ теплых углах около печи залегли тени.
     †утко было.
     •отелось стать на  четвереньки и  скулить,  как скулит бездомный щенок,
мЯгкий, дрожащий, голодный, испуганный безлюдностью и темнотой.
     Ђ слепой говорил убежденно:
     - Џозор -  свЯтое дело...  Џомню - зрЯчий еще Я тогда был - мужик у нас
один,  кузнец,  ’ерентий-†ила по прозванию,  был бедный -  стал богатый, дом
себе под жесть поставил,  лошади это...  откуда такое, никто не знает. †ивет
себе  ничего,  смеетсЯ,  бородку расчесывает.  "’ы,  говорЯт ему,  ’ерентий,
должно,  купца ограбил?" -  "Ђ ты,  спросит,  видал?" - и смеетсЯ. Њожет, он
кровь пролил,  никто не знает.  ’олько раз,  под Љрещенье,  идет ’ерентии по
улице голый...  „ень,  мороз... идет, на себЯ не похожий, страшный, весь как
есть голый...  ‘рам!.. Џодошли мы, думали пьЯный. Ќет, трезвый. "Ќикто менЯ,
говорит,  судить не может, сам Я себЯ сужу... ѓрех на мне лежит, душу давит.
‚от и сужу.  Ђ вы не вступайтесь!.." Ќароду выбежало смотреть -  все село...
€дет,  дрожит...  Џодошел к  реке,  к прорубю,  окунулсЯ три раза да под лед
юрк...  ’олько его и видели.  € какой грех такой,  так никто и по сю пору не
знает.
     ѓаврик спал,  свернувшись, на лавке, ’иша спал под столом на полу. ‹ицо
Ђлександры, скучное и желтое, заострилось, как лезвие ножа.
     „вое слепых говорили о чем-то длинном,  как жизнь, и таком же страшном,
как жизнь.


     ђано  утром,  когда  уходил  ‘тратон и,  поднЯвшись,  бродили по  двору
рабочие,  горЯчаЯ от ночного кошмара,  на холод,  босаЯ и  в  одной рубашке,
выбежала Ђнтонина.
     ЊорознаЯ мгла затолпилась около нее,  мутнаЯ, и выбрасывала прЯмо к ней
темные пЯтна  рабочих.  ЊаЯчили слизанные углы  дома  и  сараев.  ѓолые ноги
прилипали ко льду и  снегу.  •олод сжимал и  рвал жесткими пальцами тело под
рубашкой.
     - ’ошно  мне!  Ќа  позор  хочу!  -  надорванным,  чужим голосом кричала
Ђнтонина.
     ‚се в ней было чужое, и под этим чужим, как под пеплом, все было свое и
вспыхнуло.
     ‚ узкую щель немногих слов вылилась доннаЯ муть.
     - ’ошно мне! Ќа позор хочу!
     ‚  виски изнутри хлестало что-то горЯчее и потом ухало вниз,  в упругие
ноги.
     ’емные пЯтна шли к  ней отовсюду мигаЯ.  ќто им она кричала:  "Ќа позор
хочу!"
     “пала с размаха в сугроб и,  забыв все, коченеЯ, билась в нем, воЯ, как
тогда на ’роицу в зеленом лесу.
     Ћсторожно поднЯли ее испуганные руки и отнесли в дом,  а она извивалась
и корчилась, как раздавленнаЯ, синЯЯ, страшнаЯ, чужаЯ.


     „олго лежала больнаЯ Ђнтонина.  Ѓредила слепым,  безротым,  маленьким с
родимым пЯтном, Њаксимом, ”ролом...
     €  кто-то все пугал ее,  приближаЯсь,  обходил кругом с  тихим треском,
ломал над нею тонкие прутьЯ,  дышал на нее чем-то плотным,  как дерюга... Ќо
лица его не было видно.
     - Џокажись!  - кричала ему Ђнтонина. ‚ставала на постели и долго искала
его выпуклыми распЯтыми глазами по всем углам.  -  Ќу,  покажись!  џ тебЯ не
боюсь!  „умаешь, боюсь? Ќе боюсь, не боюсь!.. –ветики мои алые, - вспоминала
вдруг и начинала петь какие-то хорошие, унылые песни.
     ‘тарик Ѓердоносов привез к  ней  ѓеорга,  и  маленький скорнЯк-провидец
долго  осматривал ее,  ходил мелкими быстрыми шажками по  кухне,  читал свои
гимны.  Ќаконец,  написал приказание злому духу на тонкой бумажке, свернул и
дал проглотить.  Ђнтонина пожевала бумажку и бросила.  ѓеорг решил,  что она
умрет, и уехал. Ќо к весне она встала, тонкаЯ и сквознаЯ, как весенний луч.


        XVI

     ‚есна наступила рано.  Љто-то  целыми днЯми хлопотливо шнырЯл в  лесу и
пыхтел,  подымаЯ топь. Ќа сугробы опрокидывал ковши горЯчих лучей, и сугробы
ежились и фыркали,  как разбуженные в берлогах звери; от почерневших почек и
пней  отдирал льды;  звенел  вверху,  как  колокольчиками,  тонкими ветками,
осыпаЯ с  них  искристые сосульки;  месил  жидкое тесто  на  дорогах;  дышал
голубым  небом,  запахом раннего детства,  соками  размЯкшей древесной коры,
клеем еле заметных почек.
     Ќикто не заметил,  когда поднЯлась топь.  ‘лучилось ли это ночью, более
глубокой и мудрой,  чем день,  или днем,  но далеко от человека, под защитой
густого ольшаника и верб,  или утренние зори разгадали тайну,  - только топь
поднЯлась высоко и властно и залила лес.
     Ћна плотно охватила снизу дубы и  березы,  точно они и так не были в ее
власти,  и  деревьЯ стали еще  более неподвижными и  тихими,  чем были;  она
победно шумела,  мчась по оврагам,  гнула ивы и  ломала хрупкий сушнЯк;  она
всползала на  высокие дороги и  лениво и  довольно,  как собака после охоты,
отдыхала там на солнцепеке,  влажно вглЯдываЯсь в  небо мутными от опьЯнениЯ
собственным разгулом глазами.
     ѓорЯчо,  сине и Ярко распласталось небо и, сходЯсь в узкие воронки, все
целиком падало на полЯны, ставшие озерами.
     Ћзера плавились и  лучились.  —то-то  лежало в  них на  самом дне,  что
пробуждалось и  звало солнце.  € солнце спускалось к нему вглубь по воронкам
неба.
     –елые дни сплетались из улыбок;  ими перекликались, дрожа, узкие овраги
с  огромным небом,  и  мелкие ветки с  глубиной корней,  и журавлиные стаи с
разгульными болотами, издали сверкающими, как лежачие солнца.
     ‘кользили тайны,  невидные и  неслышные,  но  полные  говора и  блеска.
Џлавные,  неизвестно откуда идущие,  они  безостановочно наполнЯли лес,  все
новые,  все прежние,  струились в водЯных струЯх, кружились мЯгкими изломами
уходЯщих линий,  точно  открылсЯ вдруг  крепко забитый Ящик,  доверху полный
кем-то  виденных прекрасных снов,  и  эти сны разлетались теперь на свободе,
небесные, но бессильные оторватьсЯ от земной тесноты и скуки.
     ‘квозило неЯсное, широкоглазое, беспокойное и немое и заслонЯло то, что
было вблизи, облаками дали.
     Љто-то колдовал кругом, и зиЯла топь.
     Џотом стали подыматьсЯ туманы,  плотные и серые,  как войлок, и ревниво
окутали лес,  чтобы никто не видал,  как жадно, в тысЯчу открытых ртов пили,
спеша и давЯсь, земные недра.
     ‚ тумане не видно было, как боролась топь, но стоЯл сжатый раздавленный
шум  от  ее  усилий и  стонов,  ночью слышнее,  чем днем,  и  всего понЯтнее
вечерами.
     ‘овершалось что-то  страшное,  всегда  одинаково бывшее  испокон  века:
подымалось одно и поглощало другое, за стеною жизни стоЯла смерть, за стеной
обрыва - бездна, и стены были тоньше и прозрачнее, чем осенний воздух.
     Џили и  лучи,  незаметными тонкими каплЯми воруЯ влагу у  тумана;  пили
корни,  цепко хватаЯ мочками то,  что ронЯли земные недра; пил сухой гниющий
бурелом,  бессмысленно и  лениво,  раздуваЯсь от  ненужной  воды,  как  куча
огромных черных пиЯвок.
     € когда смирилась, наконец, топь и вошла в прежние жидкие логова, тощаЯ
и мстительно темнаЯ,  над ней уже распускались молодые листьЯ, и птицы пели,
и млела кругом нестройнаЯ,  шумнаЯ,  мелкаЯ, как разлетевшийсЯ пух, жизнь, и
около,  по грЯзным дорогам,  тЯнулись,  скрипели и  вЯзли,  снова тЯнулись и
скрипели возы.


        XVII

     „орога на  Њилюково от  бердоносовской лесопилки шла  все  времЯ лесом.
ЏЯть верст до села „уплЯтый Љурган,  восемь до деревни „уплЯтый Љуст.  Џотом
шли  деревни и  села  -  Ђтаманов “гол,  —уевскаЯ Ђладушка,  ЉнЯжий  Ѓайгор,
Џодысаково,  ‘олдатскаЯ ‚ихлЯйка,  —екмари - то ж, - все в лесу с небольшими
разгонами длЯ хлеба, все похожие одна на другую, серые, затхлые, и так сорок
пЯть верст вплоть до Њилюкова.
     Џо   зеленой,   только  недавно  распустившейсЯ  Яркой  листве  ползало
желторукое солнце,  качалось на ветках, незаметно прыгало с дерева на дерево
и  опЯть  ползало и  купалось в  мЯгком  аромате.  ‡вонили в  тонкие  лесные
колокольчики зЯблики и славки.  ЏрЯтались шорохи и шумы по оврагам, там, где
было  густо,  таинственно,  и  безостановочно  и  торопливо  бежала  куда-то
холоднаЯ вода.
     Џо  молочно-белым  стенам березнЯка проводили беспокойные темные полосы
редкие ольхи, такие же ровные и тонкие, как березы, или вдруг резко бросалсЯ
в глаза упрЯмый дубок. ќтот был изгибистый и корЯвый, точно кланЯлсЯ направо
и налево прЯмым и белым, чтобы не задушили и пропустили на синюю свободу.
     ‚близи от  дороги в  пушистых белобрысых кустах верб  все  времЯ  стоЯл
кто-то молодой, кудрЯвый, призрачный, - и провожал Ђнтонину, когда она шла в
Њилюково.
     ‘тало стыдно жить и страшно жить,  и когда она пошла,  то думала только
об одном этом: стыдно и страшно.
     € старик Ѓердоносов,  мигаЯ зелеными глазами,  звал ее с собою в город.
Љогда говорил ей, то где-то вверху, над правым крылом его носа, билась синЯЯ
жилка.  Ќикого не было в комнате,  - он и она, - стало противно, точно в рот
попала муха,  и  она плюнула ему в  старое лицо,  как когда-то  ей на пожаре
невестка ЊарьЯ.
     € пошла.
     Ђлександра плакала, прощаЯсь. ’иша за неделю перед этим ушел бродить, и
кто-то принес о нем слух, что его ночью, в промежутке между двумЯ ближайшими
станциЯми, раздавил поезд.
     ЂгафьЯ лежала на печи, не слезаЯ, и говорила сама с собой.
     Љогда  перестала дышать  лесопилка и  слилсЯ  с  шелестом стук  топора,
Ђнтонина обрадовалась чему-то  родному.  Ћна шла навстречу лесу,  а  лес шел
навстречу ей.  Ћна глотала, спеша, лесную силу, а лес спокойно глотал ее всю
целиком своим мЯгким зеленым ртом, смеющимсЯ от солнца.
     Ќа  дороге еще торчали не обмолоченные колесами засохшие корЯвые кочки,
и  больно было ногам,  обутым в  веревочные лапти.  Ќо кадили около какие-то
большие розовые цветы на высоких стеблЯх,  и  гудели над ними пчелы,  отчего
было домовито и ласково.
     „о „уплЯтого Љургана дошла незаметно,  и когда показались желтые гумна,
то почему-то стало совсем покойно,  как в люльке, как будто эти желтые гумна
и были именно то, за что нужно было крепко взЯтьсЯ руками, чтобы не утонуть.
     ’Явкнула собачонка.
     ирокий рыжий мужик в поскони,  складывавший на воз жерди,  обернулсЯ и
посмотрел на нее углом бороды, позолоченной солнцем.
     - Ѓог помочь! - весело бросила ему Ђнтонина.
     Њужик  приподнЯл  картуз  с  блестевшим  новым  козырьком,  прищурилсЯ,
подумал о чем-то,  может быть,  хотел что-то сказать,  да раздумал,  и опЯть
отвернулсЯ к куче жердей.
     ‡атолпились приземистые избы,  узкоглазые,  такие  несмелые  в  высоком
лесу,   как  грибные  гнезда.  ђасступились  перед  церковью