,
сжечь, съесть скотину? Ћткуда это взЯлось? Ќеужели действительно думали, что
можно, что позволено?
     - Љак  вы  решились усадьбу  громить?  -  медленно обвел  всех  глазами
Ѓабаев.
     ‚здохнули,   откашлЯлись...   Џридвинулись  еще  ближе.   ’олкали  один
другого... ‡аговорил ближний, дышавший едким:
     - ђешимость тут  какаЯ  же?  ђешимости никакой не  было...  -  и  опЯть
откашлЯлсЯ.  -  ‘казывали,  генерал проезжал какой-то,  не у нас он,  а так,
стороною ехал,  -  верные люди сказывали, и с бумагой, значит, насчет земли:
чтобы всю землю, какаЯ есть, мужики себе брали, как они на ней пот льют...
     - Ђ землЯ эта спокон веку наша! - вставил кто-то.
     - Ђ землЯ эта наша!  ѓоворить нечего,  наша!.. ’ут такое дело, ми-и-лый
мо-ой!  (Џоложил на шинель огромную жилистую руку.) Џригнали,  значит, дедов
наших сюды  в  степ  из-под  ђЯзани...  „авно -  дедов наших...  Џригнали на
поселение. "‚от вам степ, режь себе куски, живи, работай..." •орошо. ђежь-то
режь,  а тут с ними человечек увЯзалсЯ нужный:  писарь не писарь,  а нужный,
грамотный,  это... Љто его знает, примерно, из каких он, из какого сословиЯ,
а нужный...  Љузьмичов по фамилии...  ’оже и ему землицы надоть... ‚озвел он
дедов-то на этот самый, на ЏьЯный Љурган-то, поклонилсЯ миру в ноги и кажет:
"‘тарички,  мол,  мирЯне! ‡емли вам дадено неисчерпаемо... Њне, сироте, тоже
кусок найдетсЯ.  ’ак вы мне,  мол,  вот этот самый Љурган и  дайте...  Ђ как
прирежете мне,  что  с  Љургана видать,  -  бочку вина поставлю!.."  ‚он как
ульстил!  Ќе  ведро,  мол,  а  бочку,  сорок  ведер!  ќто  ведь  что?  ѓлаза
разбегаютсЯ!..  ѓалдели,  галдели -  отрезали ему все вокруг,  что с кургана
видать: земли, мол, у нас много, хватит. Ќе подумали то, что народ-то, он...
множает,  -  вам-то хватило, а мы в нищих пошли... ‚осемь ден, брат, пили на
Љургане-то на этом,  не бочку,  а, может, пЯть их, бочек-то, выпили... Љакие
живьем здесь сгорели от винища-то,  право... Џотому и зоветсЯ Љурган ЏьЯный:
пропили нас!  € внучат и правнучат на веки вечные за восемь ден пропили, вот
как,  милой!.. ђазве не прискорбно? Љорим мы их, дедов-то, да что ж, кори не
кори...  € Љурган теперь: не ЏьЯный, мол, Љурган - „урной Љурган. ‹егче, что
ли? ‚се одно - не легче. Џропили!
     - Џропили! - отозвалсЯ Ѓабаев и засмеЯлсЯ.
     ‘меЯлсЯ тихо, любовно. ‘мотрел на лохматые головы, дышал вонью вагона и
смеЯлсЯ.  •отел что-то сказать им еще и  не мог.  ‚  голове вертелось Яркое:
"Џропили,  грабили, высекли..." - и потом еще, плавное: "€ везут в тюрьму, и
везут в тюрьму" -  как пение.  ‘мотрел и смеЯлсЯ;  хотел перестать и не мог.
‚звизгивал, и катились слезы... Џрыгал вагон, скакали лохматые головы, точно
мчались на лошадЯх...  ‘вечка кружилась,  трещала,  как фейерверк,  и падали
искры...
     Ћгромный  мужик  обхватил  его  бережно  руками,   смотрел  на  него  с
участливым испугом и дышал ему в мокрое лицо едким:
     - Ѓарин! ѓолубь наш сизый! “биваетсЯ как. Ќичего! ‘лышь ты - ничего! Њы
стерпим...


        ‘“Њ…ђЉ€


        I

     Џриехал на  смотр старенький,  очень важный генерал,  на всех накричал,
всех  похвалил,   все   перепутал,   перезабыв  уставы,   револьвер  называл
пистолетом,   вместо  "снабжать"  говорил  "снабдать",   шепелЯвил  и  часто
сморкалсЯ.
     …му приготовили обед в  собрании,  но  он  выпил только стакан красного
вина и уехал.
     Ћфицеры сели обедать сами -  все равно вычтут из жалованьЯ,  -  и  обед
затЯнулсЯ на целые сутки.
     ‡а   длинными   столами,   празднично  покрытыми   белыми   скатертЯми,
уставленными вазами с фруктами, виноградом, было красно и мутно.
     Љ  смотру готовились долго,  и  теперь всем хотелось шума,  безудержа и
весельЯ, такого, чтобы его чувствовали волосы и ногти. Ќо веселились так же,
как всегда:  много пили, скверно подшучивали друг над другом, пробовали петь
- не  выходило,  ругались добродушно и  просто,  как  ругаютсЯ только легкие
душой.  ЌельзЯ было отличить молодых от старых,  как будто не прожили старые
лишних  двадцати лет:  такие  же  были  ребЯчливые,  назойливые,  вздорные и
звонкие,  как колокола:  все равно, сколько лет висит колокол на перекладине
колокольни.
     Ѓабаев пил вместе со  всеми,  но  не пьЯнел;  только то,  что он всегда
ощущал  в  толпе,  -  неприЯзненное тупое  чувство -  теперь стало  гибким и
ищущим.
     ‘ лиц так давно известных людей сползло знакомое,  и лица стали новыми,
смутными, даже не лицами уже - кусками живого.
     Џространство между ними было четким и упругим,  и из него выталкивались
они, ощутительно тЯжелые на вид.
     ‡а окнами смеркалось.  ‚  бездумный день бабьего лета с  этими летучими
паутинками,  в  безлистые деревьЯ,  в  мЯгкую  серизну неба  сумерки входили
просто и уверенно,  как в открытую настежь дверь.  —уЯлось, что скоро станет
свежо,   задумчиво,   длинно,   -   потом   ночь.   ‡везды  будут   казатьсЯ
высокими-высокими,  будет тихо,  подавленно торжественно,  как около постели
умирающего в большой семье.
     €  длЯ того чтобы уйти от  обиды,  за  которую некому и  неизвестно чем
мстить, Ѓабаев пил жадно, смеЯлсЯ каждой невеселой шутке, ловил перекрестные
взглЯды узких от смеха глаз,  плел из них сложную новую сетку, но она тут же
разрывалась,  как паутина за окнами, - лица каменели, слова казались ветхими
и убогими,  как нищие на паперти,  пЯтна гасли.  ЏредставлЯлось,  что это не
люди даже,  - так что-то сырое, скомканное в кучу, а пространство между ними
Явственно казалось синеватым,  мутным и  плотным.  Њожно было бы ощупать его
рукой, если бы пальцы тоньше.
     Љомандир полка сидел долго,  до  вечера,  а  когда выходил из собраниЯ,
лицо у него было опухшее,  глаза влажные; он пробовал шутить с молодежью, но
путалсЯ в  словах и  преувеличенно тЯжело ступал по полу,  точно подымалсЯ в
гору.
     …му пели "чарочку":

                —арочка моЯ,
                ‘еребрЯнаЯ,
                Ќа золотом блюде поставленнаЯ!
                Љому чару пить,
                ’ому здраву быть...

     ‡апевал  капитан “бийбатько,  мрачный,  приземистый человек с  огромным
голосом, и когда доходил до слов:

                Џить чару,
                Ѓыть здраву... -

то  в  горле  у  него  что-то  перекатывалось твердое,  точно круглые камни,
глаза  выпучивались,  и  за  лицо  становилось страшно:  вот-вот  дойдет  до
последнего предела багровости и разорветсЯ пополам.
     €  страшно было видеть,  как около него сгрудились взрослые,  бородатые
люди и,  точно не  было никакой другой жизни,  ни пространства,  ни времени,
нестройно выкрикивали вслед за “бийбатьком:

                Љомандиру нашему
                Џавлу Џавловичу
                ‘ироти-и-некому!

     Љто-то  вставил  "полковнику"  и   вышло  еще  одутловатее  и  смешнее,
запутались и кричали вразбивку,  и такие были у всех широкие влажные рты,  и
толстые складки около незаметных глаз, и протЯнутые вперед, плещущие рюмки в
руках,  так  много было  уверенности и  деловитости в  этих новых эполетах и
орденах,  надетых по случаю парада, что Ѓабаев напрЯженно подхватил вслед за
другими: "‘иротинскому!.." € вместе со всеми потЯнулсЯ к полковнику чокатьсЯ
и целоватьсЯ.
     Ѓлизко  увидел его  крупную лобатую голову и  жесткие волосы в  длинной
серой бороде,  ткнулсЯ куда-то губами в завороченный угол его губ, облил ему
рукав водкой из рюмки -  кто-то толкнул сзади под локоть, - потом нестерпимо
противно стало вдруг от жесткой потной тесноты кругом и  досадно на себЯ,  и
на  длинную  бороду  полковника,  и  на  муху,  кружившуюсЯ  перед  глазами.
ЏротискалсЯ к двери, чтобы уйти, но болезненно почувствовал всегда одни и те
же   четыре  стены  в   своей  комнате,   почему-то  холодные  и   липкие  в
представлении,  почти живые какою-то сосущей жизнью,  и осталсЯ и,  отойдЯ к
окну, долго смотрел на улицу, где сумерки уже крали углы у домов, их тЯжесть
и  краски,  уже  тЯнули трубы ниже к  земле и  вот-вот готовы были вспыхнуть
огоньками в окнах.
     ‚  свете  ламп,  в  желтоватой пыли,  лица  казались Ѓабаеву твердыми и
резкими, голоса отчетливыми и сжатыми, комнаты стали меньше, люди больше.
     “бийбатько совсем сырым, размокшим басом, которым уже не мог управлЯть,
жалобно мычал:

                ‚о ”ранцию два гренадера
                €з русского плена брели,
                € оба душой приуныли,
                „ойдЯ до немецкой земли.

     „ержал в обеих руках салфетку и делал вид, будто играет на гармонике:

                Џечальные слушаЯ вести,
                Ћдин из них вымолвил: "Ѓрат!
                Ѓолит мое скорбное сердце
                € старые раны болЯт!"

     Ћколо него качались, смеЯсь, три желтых пЯтна с открытыми ртами.
     €грали в карты на двух столах: на одном в преферанс, на другом в макао.
Ќа первом кто-то молодой кричал:
     - Џикашки обыкновенные!
     €  кто-то  старый,   должно  быть  подполковник  Њатебоженко,   отливал
раздельно и Ясно:
     - ”ати его тузою морскою,  шоб вин не  пикав!  Ѓо  дай ему такий довгий
вик, Як у зайцЯ хвист... “се грае, та грае, та грае, Як та сопилка!
     Џеред глазами прыгало круглое колесо: грае, та грае, та грае...
     ‚от оно оказалось костистым деревенским лицом подполковника,  широким в
скулах, изжелта-седым в бороде, остановилось на момент и опЯть покатилось:
     - ’а хиба ж от так грають?.. "ѓрають, грають, грають".
     ќто были не слова,  не мысль -  и  человека здесь не было,  было что-то
круглое, нудное, бурое, и катилось:
     "ѓрають, та грають, та грають".
     Љапитан Љачуровский глЯдел на всех в полевой бинокль, и по нижней части
лица его,  там,  где плотные усы свисли на нижнюю губу,  как башлык,  бродил
хмельный испуг перед чем-то увиденным впервые.
     - Ќу-ну,  ты,  морда,  куда лезешь?  -  бормотал он вполголоса. - —ерт!
‡адавить хочет!.. ЏрЯмо кит какой-то!
     Њожет быть,  лица казались ему плоскими стенами,  может быть,  все лица
слились в  одно огромное,  отовсюду сдавившее его лицо,  и он отталкивал его
рукою,  хотЯ сидел за столом один и  никого не было вблизи.  € было странно,
что он сидит один и говорит сам с собою.
     ’ам,  где играли в макао, было напрЯженно, сухо, и те, что стоЯли возле
стола и курили,  старались дым выпускать вверх, чтобы он не мешал следить за
игрою.
     Ќа  смотру,  когда командир полка представлЯл своих офицеров генералу и
дошел до Ѓабаева,  генерал вдруг сделал строгое лицо,  подтЯнулсЯ,  и  когда
подавал ему  свою  синюю  холодную руку,  то  как-то  медленно просовывал ее
вперед, точно думал - подавать или нет.
     - Џоручик Ѓабаев?  -  повторил он  за командиром.  -  ќто тот самый,  с
"кукушкой"...  ќ-э... любитель игры в "кукушку", - прищурилсЯ он, - капитана
ранил...
     - Љак фамилиЯ капитана? - повернулсЯ он к полковнику.
     - ‘еленгинский,   -   ответил  тот  и  добавил:  -  ЏоправлЯетсЯ,  ваше
превосходительство...
     - Ќа  несколько месЯцев вывели из  строЯ командира роты?..  ќ-э...  вас
будут  строго  судить...  поручик,  и  всех  участников...  и  вас,  главным
образом...  ‡а это -  крепость...  э-э... крепость, да... ђаспустили полк! -
вдруг скороговоркой закричал он на командира. - ‚оенное времЯ - и распустили
полк!..  "Љукушки"!..  •рабрость показывают в собрании!  Ќа войне пусть,  во
времЯ бо-оЯ, э-э, вот когда, а не здесь... Ќе здесь, полковник!
     Њаленький и седенький,  он визгливо кричал на командира, задрав голову,
и Ѓабаеву казалось тогда,  что кричит он не потому, что возмущен "кукушкой",
а потому только,  что полковник был громоздкий,  высокий и висел над ним все
времЯ,  как  глыба  камнЯ,  и  ему  противно  было  быть  таким  маленьким и
стареньким рЯдом с таким большим.
     € теперь,  вспоминаЯ это,  Ѓабаев вспоминал также Ясный осенний воздух,
желтизну земли,  синеву неба,  не далекого,  а близкого неба, вот сейчас же,
рЯдом  с  землей,  вспоминал,  как  вглЯдывалсЯ он  тогда  в  умирающее лицо
генерала,  в настороженное лицо адъютанта Ѓырдина, в укоризненное и жесткое,
точно затЯнутое в корсет, лицо командира.
     ‡емлЯ, из которой выросли все эти лица, была простаЯ, цельнаЯ, а лица -
такие сложные,  разрозненные, так несхожие одно с другим. ќто было любопытно
тогда,  и любопытно было, какие круглые и пустые выходили слова из генерала,
точно пузыри на  дождевой луже:  вскакивали и  тут  же  лопались без  следа.
Ѓабаев давно знал,  как  и  все в  полку,  что было следствие,  что капитана
‹ободу не послали на „альний ‚осток, а перевели в другой полк только потому,
что  ожидалсЯ суд,  и  знал,  что  это случилось не  четыре месЯца назад,  а
когда-то  страшно давно,  но  только теперь в  этой желтоватой пыли вечерних
ламп,  в этом влажном пьЯном облаке,  висевшем в собрании,  вспомнил, что за
все  это  времЯ ни  разу не  видал ‘еленгинского,  хотЯ он  лежал в  местном
лазарете.
     "‘ нами сила кре-естнаЯ!..  ‘  нами си-ла небе-еснаЯ",  -  на церковный
мотив огромным рычанием выдавливал из себЯ совершенно уже пьЯный “бийбатько.
Ћн сидел за столом, подпершись руками, и плакал.
     ‡аплетающейсЯ,   семенЯщей  походкой  вышел   из   буфета  краснолицый,
обвисший,  с узенькими-узенькими глазами доктор ‚асилий Џетрович.  ‘юртук на
нем слежалсЯ поперечными морщинами,  как гармоника,  и  весь он был похож на
старую "гармонь-тальЯнку",  которую неизменно держит при себе, хоть и играть
не умеет, каждый мастеровой. ‚от он подошел к Ѓабаеву боком, обнЯл его левой
рукой, снизу вверх заглЯнул в глаза.
     - ‘ейчас на улице менЯ за пристава принЯли...  а?  - сказал он плачущим
бабьим голосом.  -  ѓосподин,  кричат,  частный пристав - ка-караул!.. Ђ Я -
доктор медицины и кандидат прав...  ‘ережа,  выпьем на ты!..  Ђ? ‘ережа, дай
мне целковый, пойду поставлю... „ашь? ‘ережа!
     Ћт его вкрадчивых глаз с опухшими от запоЯ веками было более тесно, чем
от  руки,  жестко охватившей талию,  чем от его дыханиЯ,  жаркого,  густого,
душного.
     - ‘ережа!..  џ доктор медицины и кандидат прав...  а они мне:  господин
частный пристав,  а?  € почему Я Ѓланше де лЯ ђош?..  ‚асилий Џетрович...  и
Ѓланше де лЯ ђош?..  Ћтец у менЯ был француз, а мать - курскаЯ помещица... Ђ
Я  ‚асилий Џетрович...  Ѓланше де лЯ ђош...  ‘ережа,  а?..  Љ  какой Я нации
принадлежу, а?.. „ашь целковый?
     Ѓеспомощно-пьЯный и  детски-требовательный,  он  качалсЯ перед Ѓабаевым
заплывшим красным лицом.  ‚  желтоватой пыли ламп он  был тЯжел.  Људа-то  в
сторону от  него шло  полосою то,  чем  он  был  вчера,  сегоднЯ днем и  еще
когда-то  давно в  ресторане,  а  потом на ночной весенней улице,  Явственно
зеленой от луны.  —еткий он был и  в  то же времЯ расплывчатый и неЯсный,  и
Ѓабаев не  знал,  зачем он захватил столько времени и  столько пространства,
чтобы вот стоЯть теперь перед ним вплотную и говорить шепотом, хитро щурЯсь:
     - ‘ережа!  џ сейчас поставлю и возьму... оббЯзательно, ну, оббЯзательно
возьму... Џримета есть... „ай целковый... только серебрЯный... а, дашь?
     Ѓабаев  дал  ему  серебрЯный рубль,  и  ‚асилий Џетрович радостно полез
целоватьсЯ,  вправо и влево отодвинув Языком усы, и звучно и сыро чмокал его
в  губы и подбородок.  Џотом оторвалсЯ,  как-то отпал сразу,  как напившийсЯ
клоп,  и тут же поспешно,  точно боЯсь, чтобы не отнЯли этого рублЯ, старо и
пьЯно согнувши торс, засеменил к тому столу, где играли в макао.
     ѓлЯдЯ ему вслед,  Ѓабаев опЯть вспомнил ‘еленгинского:  такой же он был
старый и  пьЯный и  сырой...  "Ђ теперь какой?" -  вдруг спросил самого себЯ
Ѓабаев и не ответил.
     Љачуровский подсел к “бийбатьке почти рЯдом и,  серьезный,  длинный,  с
нахлобученными усами, направлЯл на него бинокль, точно хотел выпалить в него
стеклами.
     Ђ “бийбатько, лежа на столе головою, бубнил деревенскую бабью частушку:

                Љак пошла бы Я плЯсать -
                ђезиночки рвутсЯ-Я-Я-Я.
                Џередок короток,
                ђебЯта смеютсЯ... -

и подергивал в такт плечами.
     - Ђ  шо!  ‡ъив?..  Ќе  дав  бог  жабе хвоста,  а  то  б  вона усю траву
потолкла!.. - торжествующе гоготал, кого-то ремизЯ, Њатебоженко.
     ’абачный дым плавал так сплошно и спокойно, как будто он был то же, что
стены,  что воздух,  что-то необходимое,  как хозЯин в доме.  € в дыму лица,
спины,  обрывки слов -  все  это  так  уже часто видел Ѓабаев,  точно просто
где-то в нем часть его души была эта комната,  лица,  спины и дым,  -  нажал
какой-то клапан - открылось. Џочему-то вдруг показалось, что все это до боли
жестко, как густой молоднЯк в лесу, когда идешь по узкой тропинке, а он бьет
со всех сторон упругими ветками.  ѓде-то есть мЯгкое, как паутина, и теплое,
но здесь его нет.  ѓде-то сидит тихий и озаренный,  родной и близкий, такой,
которому все можно сказать и  который все поймет и на все ответит,  но здесь
его нет.
     Ѓабаев посмотрел на часы,  увидел на них половину десЯтого и  почему-то
подумал, что уже поздно, что была поверка, что в лазарете легли спать. Ќо не
хотелось,  чтобы было поздно,  -  и  он тут же решил,  что еще можно,  нужно
только сейчас же одеватьсЯ и ехать, и пошел в переднюю.
     инель он  надевал спеша,  но  перед  зеркалом долго  оправлЯл новую  и
потому странную,  как незнакомый человек, фуражку и, оправлЯЯ, незаметно длЯ
себЯ думал,  что в  лазарете уже спЯт и  ехать туда не  стоит,  лучше завтра
днем, после обеда... или совсем не ездить.
     - ‘ережа!..  ‘ережа,  ты здесь?  Ђ Я думал - ушел... - вломилсЯ вдруг в
переднюю ‚асилий Џетрович,  потный, взлохмаченный, с разжатыми косыми веками
глаз. - ‘виньЯ еще этот, понимаешь... Ѓырдин поручик... џ ему в морду дам!..
Њармелад,  говорит под руку...  џ ставлю,  а он: "Њармеладу нешто съесть?.."
Џод руку! ‘ережа, разве можно мармелад под руку?.. џ ему в морду дам!
     - Џроиграли, что ль? - спросил Ѓабаев.
     - ‘ережа,  дай  мне еще целковый,  а?  „ашь?  -  взЯл его за  оба локтЯ
‚асилий Џетрович и кротко, умолЯюще заглЯнул в глаза.


        II

     Љогда Ѓабаев вышел из собраниЯ и крикнул: "€звозчик!" - он еще не знал,
что  он  будет делать дальше.  ‡нал только,  что  поедет куда-то,  что будут
стучать и  подпрыгивать колеса и что свежий воздух будет заметно плыть около
щек.
     Ќо поедет он в лазарет или домой или выедет на людную улицу и будет еще
долго бродить там по панели, глотаЯ глазами встречные лица, он не знал. Ќочь
была  задумчиваЯ,  сыраЯ  тЯжелой  осенней сыростью,  отовсюду прилегающей к
телу.  ‚  ней было мЯгко и  грустно,  было чего-то жаль и  о чем-то хотелось
забыть и  что-то  хотелось начать новое,  совсем новое,  длЯ чего нет еще ни
слов, ни формы.
     - ‚ лазарет!  -  несмело сказал Ѓабаев, когда извозчик подъехал. - Ќе в
самый лазарет, а к лазарету, - тут же поправилсЯ он.
     - ‘лушаю, - сказал извозчик.
     ‹ошадь у  него была белаЯ,  мЯгкоголоваЯ,  и  сам он  казалсЯ мЯгким от
теплой  шапки,  толстой поддевки и  темной  бороды во  все  лицо.  Џочему-то
приЯтным показалось Ѓабаеву,  что попалсЯ именно вот такой извозчик и  такаЯ
лошадь,  и фаэтон внутри был обит светлым,  а подушка сиденьЯ была широкаЯ и
покойнаЯ, как диван.
     —мокнуло,  ударило кнутом и вожжами.  ‘орвались и затрещали по мостовой
колеса,  и  Ѓабаев уже забыл,  что едет,  а  во  всю ширину вспомнил старого
капитана ‘еленгинского,  как он сидел на полу,  раненый,  и  смотрел на всех
детскими открытыми глазами.  Љазалось,  что уже не было ни ночи, ни фаэтона,
ни стука колес,  просто были двое рЯдом:  ‘еленгинский и он, сидели на полу,
смотрели друг другу в  глаза и молчали.  "‚едь не гонит никто,  Я сам еду...
зачем?" -  думал Ѓабаев,  и почему-то было робко и жутко думать,  что вот он
едет, - там где-то в глубине, внутри, не хочет ехать, но едет, - и казалось,
что ничего уже нельзЯ сделать,  нельзЯ остановитьсЯ:  приедет,  сЯдет с  ним
рЯдом,  будет смотреть в  глаза.  ‚спомнилось,  как он бубнил губами,  когда
доктор щупал рану:  "Ђ-бба-ба-ба...  ппостой ты...  зачем!"  -  и  все хотел
остановить руку ‚асилиЯ Џетровича и  куда-то уйти от нее вглубь,  а  на лице
крупно отлагалась и  вздрагивала боль,  и косо взлетели брови на лоб,  и еще
какие-то слова хотели вырватьсЯ и не могли: просто застрЯли в горле, слишком
шершавые и  большие.  ‚спомнилсЯ капитан ‹обода с  широкими прЯмыми плечами,
точно он подставил их подо что-то тЯжелое и  держал все времЯ,  не сгибаЯсь.
џсно представилось,  как  он  был освещен снизу смелыми полосами и  пЯтнами,
когда вспыхнула спичка в  темноте.  Ќо  хотелось найти свое место,  где-то в
запутанном и  туманном свое определенное место,  которого не  мог бы  занЯть
никто другой,  и он отделил от себЯ:  офицер, поручик Ѓабаев поздней осенью,
ночью едет  на  извозчике по  городской улице.  ‚ышло безразлично и  просто:
где-то  кругом  течет  всЯ  из  мелких ручьев другаЯ жизнь,  огромнаЯ жизнь,
которой нет конца,  а  у  него своЯ.  Ћн  сидит на  подушке фаэтона и  едет,
отрезанный от  всех  и  один.  ‚переди его  человек на  козлах,  по  бокам -
какие-то еще невидные люди на улице и  в  домах,  но от них к  нему оборваны
нити.  Ќочь  была  сыраЯ,  душнаЯ от  сырости.  ‚верху скучно проскальзывали
где-то  кусочки неба,  холодные,  как белки глаз,  и  тут же  заволакивались
чем-то ползучим.  Њолчаливую панихиду правил кто-то кругом,  и определенно и
просто подумал вдруг Ѓабаев: "Ђ ведь умирать совсем не страшно, должно быть:
страшнее жить".


        III

     ‹азарет был  на  площади,  и  в  конце улицы Ѓабаев отпустил извозчика.
‘инЯЯ вывеска видна была на одном из крайних домов.  Ѓабаев прочитал: "Џрием
заказов и Љоностасов".  Ќа окне же белела бумажка,  и,  так как фонарь стоЯл
близко,   можно  было   разобрать  на   ней:   "Ћтдаетца  комната  зъмебелью
избизмебелью".
     Ѓабаев еще раз и два перечитал бойкие каракули, улыбнулсЯ и пошел через
площадь к  лазарету;  шел и  думал,  что,  если бы не попались эти вывеска и
бумажка,  -  может быть,  не пошел бы:  оттого, что были смешны они, казалсЯ
почему-то смешным и ‘еленгинский, и представлЯлось, что можно войти к нему в
палату весело и  шумно и  заговорить о  чем-то  ненужном и  неважном,  вроде
сегоднЯшнего смотра, парада, бабьего лета.
     Ђ бабье лето, прокравшеесЯ откуда-то сквозь холода, вот теперь, в ночи,
разлеглось под ногами и вокруг Ѓабаева сплошное,  густое, так что нужно было
расстегнуть крючки мундира и снЯть шинель.
     ’есно было, пахло вЯлой полынью и землею, проступившей сквозь съеженную
низенькую траву. Ћгоньки разошлись вправо и влево грустЯщим полукругом.
     Џо  громоздким,  лапчатым белесым пЯтнам впереди Ѓабаев узнавал лазарет
и,  подвигаЯсь к нему ближе,  видел,  какое это было унылое, скучное здание;
если бы его все осветили огнЯми,  обвеЯли звуками музыки и песен,  все равно
оно не стало бы веселее.
     ‘олдат-сторож сидел у  ворот лазарета на коротенькой лавке и дремал,  и
Ѓабаев долго всматривалсЯ в  жидкие сизые купы каких-то деревьев за оградой,
в тишину белых стен,  облЯпанных неЯсными пЯтнами окон, то чуть красноватых,
то темных, в глубь прЯмой аллейки, идущей ко входу в палаты.
     ‡ашевелилсЯ солдат...
     - ‘пишь? - резко крикнул вдруг на него неожиданно длЯ себЯ Ѓабаев.
     ‘олдат  вскочил,  мелькнул взЯтой  под  козырек рукой.  инель  на  нем
вздулась,  как  юбка,  и  фуражка торчала смешным угловатым комом,  сбившись
набок.
     - ’оже преступник!  -  вслух сказал то,  что думал Ѓабаев. Џосмотрел на
него ближе и добавил: - Љак в офицерскую палату пройти, ты?
     - ’ак,  ваше благородие, скрозь в самые дверЯ... - махнул левой рукой в
сторону аллеи солдат.  ѓолос у  него оказалсЯ рассыпчатый,  звонкий,  как  у
бродЯчих точильщиков-тулЯков.  -  Ќа  втором  этажу  счас  как  по  лестнице
взойдешь, счас дверЯ...
     - Џроводи, - перебил Ѓабаев.
     - ‘лушаю, - отрубил солдат и пошел вперед, бойко стуча сапогами.
     "Њожно дойти до дверей, посмотреть и пойти назад", - подумал Ѓабаев. Ќо
коротенький солдат впереди был деловит и серьезен;  каждый шаг его был такой
какой-то необходимый шаг,  что Ѓабаев незаметно стал сам в  ногу ему ставить
ногу, точно он действительно вел его на невидной веревке.
     ЂллеЯ была недлиннаЯ,  но  показалось Ѓабаеву,  что  много было сделано
этих  спешащих шагов  по  неровно вымощенной битым кирпичом земле.  €  когда
вошли в двери и поднЯлись по затхлой, пропитанной старинным запахом каких-то
острых лекарств каменной лестнице, когда солдат, оказавшийсЯ при свете лампы
молодым,  белобрысым и  бойким,  ловко отворил перед ним одну дверь,  обитую
черной клеенкой,  пропустил его, забежал вперед по тихому коридору и отворил
другую дверь, белую, Ѓабаев понЯл, что уйти никуда уже нельзЯ.


        IV

     ‚  офицерской палате лазарета только одна койка была занЯта -  это было
первое,  что  увидел Ѓабаев,  когда вошел.  ‘вечка горела на  табурете около
изголовьЯ, от этого по углам палаты было темно и казалось, что ничего больше
не  было,  только  это:  лежит  притЯнувший его  издалека ночью  человек под
одеЯлом, читает что-то. ‚от повернул голову - голова незнакомаЯ, сухаЯ.
     Ќа  момент  у  Ѓабаева потемнело в  глазах  -  какие-то  сетчатые круги
замелькали,  потЯнули назад  к  двери.  Ќо  когда прошел момент,  с  кованой
четкостью видно стало:  поднЯлсЯ на левом локте,  вздернул брови и  вплотную
подошел к нему испуганными глазами капитан ‘еленгинский.
     - Њожно к вам, капитан? - спросил Ѓабаев.
     Љазалось,  что не спросил,  -  сказал что-то про себЯ,  но ‘еленгинский
слышал.
     - Ђ-а! - радостно протЯнул он и широко улыбнулсЯ.
     ‘квозь кожу лица, почерневшую и туго обтЯнувшую скулы, проступило вдруг
красное,   сытое,   а   почему-то   дорогое  теперь  Ѓабаеву  лицо  прежнего
‘еленгинского.
     Њожет  быть,  это  откачнулось  пламЯ  свечи  и  округлило  и  окрасило
землистую худобу,  но  так радостно было,  точно ничего не случилось,  точно
пришел тогда  после  "кукушки" к  себе  в  читальню и  улегсЯ спать старый и
пьЯный капитан ‘еленгинский,  и  уснет,  когда все уснут кругом,  не раньше,
потому что стыдно было бы раньше уснуть.
     Ѓабаев сделал несколько шагов, мЯгких и несмелых, и подошел к койке.
     - ‡дравствуйте!  - наклонил он голову и протЯнул руку. "…ще не возьмет,
пожалуй", - обожгла мысль.
     Ќо  ‘еленгинский,  все так же  широко улыбаЯсь,  жадно схватил его руку
своею  костлЯвой и  потной рукой  и  попробовал сжать  ее  так,  что  что-то
хрустнуло в ладони Ѓабаева.
     - …сть еще силишка-то, а? - хвастливо спросил он Ѓабаева.
     Ѓабаев смотрел на него,  не отвечаЯ,  тупо,  растерЯнно.  ѓде-то в этом
новом ‘еленгинском жил прежний,  но вот уже уходит,  уже нет его, и остаетсЯ
новый, совсем незнакомый, сухой.
     - ‘есть можно?  - спросил Ѓабаев, опускаЯсь на койку рЯдом. - €звините,
что Я так поздно...
     - —то  поздно?  „есЯть  часов,  что  за  поздно!  -  покосилсЯ на  него
‘еленгинский и кашлЯнул, стрЯхиваЯ неловкость.
     - € сегоднЯ поздно и вообще поздно...  Њожно было бы раньше прийти... -
тверже сказал Ѓабаев.
     - ‚едь смотр был сегоднЯ?  -  спросил ‘еленгинский, глЯдЯ упорно на его
правый погон. - Ќу как? ђасскажите. ђугалсЯ?
     - Љто?..   Ђ,   смотр!..   -   Ѓабаев   заглЯделсЯ  на   желтую  лысину
‘еленгинского,  вспомнил, что прежде, недавно, она была розовой, мЯсистой, а
теперь чего-то  жаль  в  ней,  каких-то  четких костЯшек,  едва  прикрытых и
пугливых, старых и тонких. - ‘мотр? - повторил он. - ‘мотр был, генерал, как
всегда,  ругали и хвалили...  хвалили и ругали, не знаю, чего больше было...
Ќо командир доволен -  значит,  ничего... - ЋстановилсЯ на секунду и добавил
вдруг: - ‘казал, что судить менЯ будут строго.
     - ‡а что судить? - спросил ‘еленгинский.
     - ‡а "кукушку", конечно, - улыбнулсЯ Ѓабаев. Ћн видел, что ‘еленгинский
знал,  за что судить, и если спросил, то только затем, чтобы оттЯнуть времЯ,
и  от  этой маленькой лжи  ‘еленгинский показалсЯ ему  меньше,  ребЯчливей и
моложе.
     - ‡а "кукушку" некого судить, - вдруг слабо покраснел ‘еленгинский. - ‚
"кукушке" Я сам виноват... и наказан за это... значит, нечего.
     - ’ак что суд уже был? - спокойно спросил Ѓабаев.
     ‘еленгинский посмотрел на него пугливо и ответил тихо:
     - Ђ конечно, был... что же больше?.. Ѓольше нечего... ‘удить тут совсем
некого, это они напрасно...
     - Ђ  ведь здесь жутко одному,  -  с усилием перебил Ѓабаев и оглЯнулсЯ.
ЏоглЯдел зачем-то  во  все четыре угла по очереди,  медленно и  внимательно,
осмотрел потолок,  остановилсЯ глазами на  белой двери,  точно подождал,  не
войдет ли кто,  и сказал: - џ вам хотел цветов привезти, да забыл... ’о есть
не про цветы забыл,  а  приехать забыл...  €  теперь Я  из собраниЯ приехал,
случайно...  Ќе садовых цветов,  а таких, простых... •отел на лугу набрать и
привезти.
     - ќто на гроб мне, что ли? - сузив глаза, глухо спросил ‘еленгинский.
     - Џочему на гроб?
     - Ђ  ’роицы  тут  никакой нет,  -  обидчиво ответил ‘еленгинский.  -  ‚
лазарете какаЯ ’роица?
     - ќто правда,  -  сказал Ѓабаев и  замолчал,  но в  глаза ‘еленгинского
смотрел ожидающе и благодарно. ’о, что обиделсЯ ‘еленгинский, почему-то было
приЯтно ему:  хотелось,  чтобы  был  прежний ‘еленгинский,  глупый,  шумный,
вздорный,  а  не этот новый,  со свЯтою старческой складкой над переносьем и
желтизною висков. Џочему-то противен был ему и пугал его чем-то новый.
     - ‚ыпили  звонко!  -  сказал  он  преувеличенно развЯзно,  как  говорЯт
юнкера.  -  € теперь еще пьют...  ‘идЯт и наливаютсЯ...  ‚ макао играют... -
‹евую  руку  он  упер  в  колено,  чтобы посадка была  независимой и  лихой.
‡ачем-то  нужно было  это,  чтобы была немного запрокинута голова,  небрежно
напрЯжена грудь,  чтобы было так,  как будто сидит на  лошади и  едет,  не в
поле,  где никого нет,  а улицей,  где,  может быть, смотрЯт из окон каждого
дома из-за кисейных занавесок и зелени герани, фуксии и лилии.
     Џахло  в   палате  перевЯзками  -   пахло  потому,   что   здесь  лежал
‘еленгинский.  ќто был новый его запах,  и отделить его от этого запаха было
нельзЯ.  € он уже был не капитан - просто старик, раненный когда-то, где-то,
кем-то, и теперь становЯщийсЯ понемногу прежним стариком.
     - ‚ макашку играют? - улыбнулсЯ он. - ќто... занЯтно!
     Ћн потЯнулсЯ и нахмурилсЯ вдруг.  ќтого не было раньше, чтобы так сразу
менЯлось у  него лицо:  поднималось и  тут  же  падало -  из  веселого сразу
делалось настороженным и пугливым.
     - ‘удить будут не потому, конечно, что нужно кого-то наказать за вас, -
медленно сказал Ѓабаев,  глЯдЯ прЯмо в глаза ‘еленгинскому,  - а потому, что
вы сами не смели рисковать собой,  а мы все не смели допускать вас до риска.
‚от за что,  а не за то,  что вы ранены... ‚ы - чужаЯ собственность, чьЯ-то,
их.  - Ѓабаев махнул рукой в сторону. - ‚от поэтому суд... - Ћн присмотрелсЯ
к ‘еленгинскому и добавил тихо:  - Љаждый - чужаЯ собственность... вы - моЯ,
Я - ваша... ђазве не дико это?.. „ико, а сделать ничего нельзЯ...
     € так как ‘еленгинский все времЯ смотрел на него искоса, не сводЯ глаз,
Ѓабаев улыбнулсЯ вдруг и закончил:
     - Ђ  вы...  постарели как...  борода у  вас отросла...  поэтому и  лицо
изменилось... Џришли бы вот так в собрание - вас бы не сразу узнали, право!
     - Ѓудто?  -  безразлично спросил ‘еленгинский и  прищурил глаза  (этого
тоже прежде не было -  не помнил Ѓабаев). - Џоэтому и менЯ должны судить, не
иначе... - не в тон добавил он.
     Ћн вдруг зевнул безразлично и взатЯжку до слез.
     ќто почему-то показалось обидно Ѓабаеву.
     - ‚ы хотите спать?  ‘пите,  Я пойду,  - сказал он, делаЯ вид, что хочет
поднЯтьсЯ.
     - Ќет,  нет,  что вы!  - заспешил ‘еленгинский. - Џосидите, пожалуйста,
ведь скучно... Љогда-то зайдет мой капитанюга в шашки поиграть.
     - Љто это? - спросил Ѓабаев.
     - Ђ  начальник лазарета...  џ  его  капитанюгой зову...  Ќичего себе...
поговорим иногда... о пЯтом, о десЯтом, газеты мне приносит...
     ‘еленгинский все времЯ полусидел-полулежал на высокой подушке, и сквозь
белую рубаху видна была его грудь и золотой крестик на ней.
     - •одите? - спросил Ѓабаев.
     - џ-то, хожу ли?
     - „а... встаете?
     - ЉовылЯю на костылЯх... ‚от он, костыль, видали?
     ‘еленгинский указал его  пальцем,  и  только теперь Ѓабаев увидел около
койки  грубо сработанный белый костыль и  представил,  как  ползет с  ним  и
стучит им по полу ‘еленгинский.  ‘транно стало! Ѓегал когда-то ‘еленгинский,
как коза,  теперь ползает на деревЯшке.  "ќто Я  сделал!"  -  вдруг вспомнил
Ѓабаев, и почему-то захотелось надеть фуражку, встать и незаметно уйти, и не
оборачиватьсЯ,  если будет звать ‘еленгинский,  -  открыть двери, сбежать по
лестнице и выйти на площадь. ’от солдат у ворот должен так же дремать, как и
прежде, и не слышать.
     - Ќда...   костыль...   Џрочный  костыль!   -  сказал  он,  внимательно
вглЯдываЯсь вниз,  в  белую жердь.  ‡ачем-то потрогал костыль носком сапога,
прислушалсЯ,  как  он  стукнул,  и  почувствовал вдруг,  что  начинает слабо
краснеть вдоль щек.
     - Џрочный,  собака, - шутливо отозвалсЯ ‘еленгинский. - Џробовал Я было
без него пройтись,  да нет,  все как-то не того... с ногами не слажу! Ћдна и
хочет ходить,  да не может,  а другаЯ и может,  бестиЯ,  да не хочет...  так
ничего и не выходит.  Ќа костыле-то марширую... только что к церемониалу еще
не гожусь...
     ЋпЯть  улыбнулсЯ  и  опЯть  потух,   точно  открыл  какую-то  крышку  и
захлопнул.
     - ‚ы женаты? - почему-то спросил Ѓабаев.
     ‘еленгинский повернулсЯ к  нему,  улыбнулсЯ  длинно-длинно  и  криво  и
ответил, искрЯсь и остываЯ:
     - ‚она!  ’оже еще...  Љогда мне было женитьсЯ?..  Ќекогда все было! - и
подмигнул левым глазом.
     ’олько четыре койки было в палате, и палата была небольшаЯ, квадратнаЯ,
с  каким-то  строгим,  желтым полом и  белым брезентом вдоль него от двери к
двери.  ’ихо было везде -  и вдоль стен,  и за стенами,  и за дверЯми, точно
где-то нарочно ловили и поймали тишину, привезли вот сюда и здесь заперли, и
другую тишину,  тоже пойманную вслед за первой,  приставили снаружи к окнам,
чтобы ее стеречь.
     “голок газеты заметил Ѓабаев на койке ‘еленгинского: должно быть, упала
на пол, когда он поднЯлсЯ на локте, и теперь белела одним углом.
     - ѓазету читали? - спросил Ѓабаев.
     - „а... капитанюга же мой... доставлЯет... - точно конфузЯсь этого, как
какой-то  слабости,  ответил ‘еленгинский и  передернул губами.  Џотом вдруг
опЯть стал серьезным и добавил:
     - Ћтчеты о войне вот печатают... список убитых... интересно... Ћдин мой
товарищ убит...  капитан ‚ернигора...  знаете ли,  товарищ-то какой! “чились
вместе...  Џодполковника получил - поехал туда, - а Я и не знал, что поехал,
- там где-то и убили...
     - Ќикого не убивают,  -  вдруг сказал, нахмурЯсь, Ѓабаев. - € молниЯ, и
пулЯ...  вздор все  это!  Ќикого не  убивают...  Џросто,  умирают люди...  Ђ
женщины беременеют и рожают, беременеют и рожают...
     € показалось Ѓабаеву вдруг так Ясно это, что нет насильственной смерти,
что всЯкаЯ смерть -  насилие,  значит,  нет насилиЯ в смерти.  Џоэтому стало
как-то легко,  точно что-то трудное, что нужно было поднЯть, поднЯл, взвалил
на плечи и понес.
     ‚идел,  как приглЯделсЯ к нему ‘еленгинский,  и повел губами вбок.  ѓуб
этих незаметно было под  усами,  но  они  чувствовались,  чуть насмешливые и
знающие что-то.
     - Њолодой  вы,   а  какой-то  такой...  -  начал  было  ‘еленгинский  и
остановилсЯ. - ‚ы менЯ простите, старика; Я когда молодой был, так совсем не
такой...
     - Љакой же? - спросил Ѓабаев.
     - Ћ,  Я-то!  †ивой был,  как прЯмо...  как арбуз спелый:  не дави, а то
тресну! - ‘еленгинский поднЯл брови и показал вдруг молодые, свежие глаза, и
нос  у  него  вдруг  оказалсЯ  молодой,   чуть  вздернутый,  правильный,  не
перегруженный годами. - Љогда танцевал, бывало, так всех барышень, всех дам,
какие бывали на  вечере,  всех переверчу...  Људа!  Џрыти у  менЯ на  десЯть
лошадей хватило бы...  „уром прошло все, это правда, дуром - ну, да Я ведь и
не жалуюсь,  это Я  так только к  слову сказал...  -  Ћн помолчал и  добавил
вдруг:  -  ‚ернигора,  Ђким  ‚ернигора...  ‚асильевич,  кажетсЯ...  •ороший,
знаете, был малый... ‚ проруби, бывало, зимой купалсЯ, чудак был...
     "Ђ что,  если Я скажу ему,  что нарочно в него целил тогда,  знал,  что
попаду,  и попал?  -  беспокойно думал Ѓабаев.  -  ‚друг скажу, а он скажет:
забудем об этом, Я сам виноват, или что-нибудь такое скажет, - что тогда?" -
с испугом подумал,  точно этот другой,  лежащий теперь на койке, оскорбил бы
его тем,  что простил. "Ђ на суде? - вспомнил он, что будет суд. - Ќа суде Я
скажу все, как было, и все равно уже будет, как найдут, виноват Я в этом или
прав, на суде скажу, а ему нет..."
     Џотом  ощутил  строгую тишину  за  окнами  и  запертую тишину здесь,  в
палате, все безразличное и мертвое, что было кругом, и добавил твердо: "„а и
на суде ничего не скажу!"
     Џодошло  что-то  тугое  к  рукам  Ѓабаева,  так  что  захотелось что-то
сдавить, сломать... поборотьсЯ с кем-нибудь на поЯсах и кинуть этого кого-то
наземь.
     Ђ ‘еленгинский говорил о ‚ернигоре.
     - Ѓутылку сильнейшего коньЯку выпивал за присест и ни черта!..  •оть бы
кто-нибудь заметил, что выпил: никто не замечал. ’акой был чудак.
     - € в "кукушку" играл? - улыбнувшись, спросил Ѓабаев.
     - Ћ да!  ‡апевало был...  ‘амый заглавный Ђнтошка он и был,  - оживилсЯ
‘еленгинский.
     - € убит все-таки? - жестко спросил Ѓабаев.
     - —то же...  их много ведь убито... не он один... ‘танешь читать список
- от одного списка рЯбь в глазах.
     - €  вам их всех жалко или только одного этого,  ‚ернигору?  -  спросил
Ѓабаев.
     Ћн  исподлобьЯ,   чуть  насмешливо  глЯдел  на  ‘еленгинского,  на  его
обтЯнутые скулы и  морщинистый лоб.  Ќе  знал,  что он  ответит,  и  не ждал
ответа,  просто любовалсЯ тем,  что  такой  вопрос задал и  что  вот  теперь
движутсЯ его скулы и  ершитсЯ лоб.  €  ‘еленгинский не  ответил.  Ћн  сделал
какое-то заметное усилие всем лицом и сказал:
     - Ћт ‹ободы недавно письмо получил.  Џишет, что полк хороший, товарищи,
весело...  ђоту ему там дали...  Џарень такой, что ему везде хорошо, куда ни
кинь... хоть в колодезь.
     - Ђ из нашего полка у вас кто-нибудь бывает? - перебил его Ѓабаев.
     - Ѓы-ва-ет ли?..  -  зачем-то досадливо растЯнул ‘еленгинский и  быстро
отрубил:  - Ќикто не бывает. ‚ первое времЯ бывали, теперь нет... - Џомолчал
и добавил: - Љому охота в лазарет ходить?.. € полк чужой... Љабы полк свой.
     Ћгонек свечи колыхалсЯ:  все убегал куда-то  кверху.  ‘вет от  него был
какой-то просеЯнный,  жидкий, и в этом свете купалась голова ‘еленгинского и
тоже колыхалась как-то снизу вверх.  Ќо глаза были по-охотничьи внимательны,
и  Ѓабаев видел это.  Ћн  пробовал отводить от  него  свои глаза,  оглЯдывал
стены,  окна,  печь в углу -  круглую,  с медной дверкой,  - но все-таки все
времЯ чувствовал его,  как что-то острое,  как гвоздь в  сапоге.  —увствовал
каждую линию его  низко остриженной,  лысой спереди головы,  изворот ленивых
плеч,  пальцы руки и  тень под  этими пальцами -  узенькую,  кривую;  ощущал
гладкое  полотно  его  рубахи,  холодок железа  в  его  койке.  Џотом  опЯть
встречалсЯ с  ним  глазами,  и  чем  больше смотрел,  тем Яснее казалась его
ненужность,  тЯжесть,  точно глотал его,  и  он застрЯл где-то в глотке,  ни
взад, ни вперед, и избавитьсЯ от него трудно: вот он лежит, смотрит и ждет.
     "‚низу,  в  солдатских палатах,  теперь спЯт  уже,  -  думал Ѓабаев,  -
дальше,  за площадью,  в городе, тоже спЯт... может быть, и не спЯт - живут,
но это не то,  это чужое,  не важное:  только вот это, что здесь, - важно...
ќта  круглаЯ голова,  жилы  на  шее,  костЯшки пальцев...  койка эта,  белые
стены...  и зачем здесь горит свечка -  тоже важно...  …сли бы не было здесь
‘еленгинского, с площади не видно было бы даже, есть ли здесь окна..."
     - ’ак что вам...  вы не обижены,  что Я пришел?  -  запнувшись, спросил
Ѓабаев.  Ќе  знал,  зачем спросил,  только чувствовал,  что  куда-то  пойдет
сейчас, закрывши глаза, и что ему все равно, куда он пойдет.
     - ‚ам-то можно бы было и раньше прийти, - не поворачиваЯ к нему головы,
медленно сказал ‘еленгинский.  Њожет быть,  так  просто сказал,  -  конечно,
нужно было раньше прийти -  ведь он его ранил, - может быть, ни о чем больше
и  не  думал ‘еленгинский,  но Ѓабаева точно ударило хлыстом между глаз.  Ћн
заметил вдруг,  чего  не  видал прежде:  плоское ухо  ‘еленгинского и  пучок
белесых волос в нем,  косые пЯтна света на его рубахе, рыжее одеЯло, как оно
завернулось углом и обвисло,  как слоновье ухо... € еще что-то такое - мысли
под черепом ‘еленгинского, темные мысли, которые проЯснЯтсЯ сейчас, вспыхнут
сейчас все,  если он скажет... ’олько теперь и нужны ему, а больше никогда и
ни на что не нужны,  только теперь,  -  скажет,  и больше уже не будет в нем
‘еленгинского.
     - Ђ вы помните,  - начал он, почему-то хрипло, - как... - Ћн кашлЯнул и
добавил:  -  Љак вы в менЯ стрелЯли... один, когда Я крикнул вам, что жив?..
’ак около виска и вмЯкла пулЯ...
     Ѓабаев слышал ровный шум  в  голове,  как прибой:  подплывало откуда-то
снизу и  било вверх толчками.  Ћт этого темнело в  глазах,  и на собственных
руках не слышно и не видно было пальцев.
     Ќо  глаза  ‘еленгинского видны  были:  встревоженные,  раздвинувшиесЯ в
стороны,  с  серыми  ободками около  зрачков и  с  редкими,  чуть  за