игались справа налево, но луна медленнее, чем комната.
Ќо  допустимо ли  говорить  о левом и  правом  в моем положении?  Ќеобычайно
сложные перемещениЯ, казалось, происходили несомненно, и все  же как  просто
все  это выглЯдело - безграничный желтый свет, мЯгко плывущий за решеткой, и
непроницаемаЯ  стена,  медленно  его  пожирающаЯ,  его затмившаЯ. Ќо он  уже
спокойно выписывает свой путь по другим стенам, сиЯние струитсЯ сверху вниз,
и на мгновение  вздрагивают листьЯ,  если это  листьЯ, и тут же  исчезают во
тьме, и во тьме остаюсь Я.  Љак трудно говорить о луне  и не терЯть  голову,
глупаЯ луна. „олжно  быть, всегда обращеннаЯ к нам сторона  - не лицо  ее, а
задница.  „а,  когда-то  Я  интересовалсЯ  астрономией,  не  отрицаю.  Џотом
несколько моих лет убила геологиЯ. Џотом мои шарики страдали от антропологии
и   других  научных   дисциплин,  вроде  психиатрии,   которые   свЯзаны   с
антропологией,  оторваны  от  нее  и  снова  свЯзаны,   согласно   последним
открытиЯм.  —то  мне  нравилось  в антропологии, так это  ее неистощимый дар
отрицаниЯ, ее неугомонные апофатические  определениЯ  человека, как будто он
не лучше  Ѓога,  в терминах,  к  человеку  совершенно  не  относЯщихсЯ.  Њои
представлениЯ на этот счет всегда были ужасно беспорЯдочны, ибо мои познаниЯ
о людЯх поверхностны  и смысл живого  существа выше моего пониманиЯ. Ћ да, Я
отведал всего. „аже магии,  в  самом конце, и она почтила своим присутствием
мои руины, так что сегоднЯ, когда Я обхожу их, Я нахожу ее остатки. Ќо руины
мои - это пространство, создававшеесЯ без всЯкого плана и границ, и Я ничего
в нем  не понимаю,  даже  из  чего оно, а  уж  тем более длЯ чего. Џредмет в
руинах. Ќе знаю,  что это такое, чем он был,  и не уверен даже, ждать ли мне
ответа  от  руин  или  от  нерушимого  хаоса  вневременных предметов, если Я
правильно выразилсЯ. ‚о  всЯком  случае, хаос этот -  пространство, лишенное
тайны, покинутое магией, потому что оно лишилось тайны. € хотЯ Я посещаю мои
руины неохотно, но все  же более охотно, чем любые другие места, Я блуждаю в
них, изумленный и умиротворенный, чуть было не сказал,  как во сне,  но нет,
нет.  ђуины -  не из  числа  тех  мест,  куда приходишь, в  них оказываешьсЯ
иногда,  не  понимаЯ  как,  и  не  покинуть  их  по  своей  воле,  в  руинах
оказываешьсЯ без удовольствиЯ,  но и  без неприЯзни, как  в тех  местах,  из
которых, сделав усилие, можешь бежать, те места обставлены таинствами, давно
знакомыми  таинствами.  џ прислушиваюсь и слышу голос  застывшего  в падении
мира, под  неподвижным  бледным небом, излучающим  достаточно  света,  чтобы
видеть, чтобы увидеть, - оно застыло тоже. € Я слышу, как голос  шепчет, что
все гибнет, что  все  рушитсЯ,  придавленное  огромной  тЯжестью, но  откуда
тЯжесть в моих руинах,  и гибнет  землЯ - не выдержать ей бремени,  и гибнет
придавленный свет,  гибнет до самого конца, а  конец все  не наступает. „а и
как может наступить  конец моим пустынЯм, которые не озарЯл истинный свет, в
которых предметы не стоЯт вертикально, где  нет прочного фундамента, где все
безжизненно  наклонено  и  вечно  рушитсЯ,  вечно  крошитсЯ,  под небом,  не
помнЯщим утра, не надеющимсЯ на  ночь.  € эти предметы, что это за предметы,
откуда они  взЯлись,  из чего  сделаны? € голос говорит, что здесь ничто  не
движетсЯ, никогда не двигалось,  никогда не сдвинетсЯ, кроме менЯ, а  Я тоже
недвижим,  когда оказываюсь в руинах, но вижу  и видим. „а,  мир  кончаетсЯ,
несмотрЯ на  видимость, это  его  конец вдохнул в него  жизнь, он  началсЯ с
конца, неужели не Ясно?  џ тоже  кончаюсь, когда Я  там, в руинах, глаза мои
закрываютсЯ, страданиЯ прекращаютсЯ,  и Я отхожу, Я загибаюсь - живой так не
может. €  если слушать  этот  далекий шепот,  давно  умолкший,  но  все  еще
слышимый,  обо всем можно  узнать  больше.  Ќо  Я не буду слушать  пока этот
шепот, ибо Я не люблю его, боюсь. Ќо только звучит он не  как  другие звуки,
которые проникают в тебЯ, когда этого хочешь, и ты их можешь заглушить, уйдЯ
от них или заткнув уши, нет,  звук тот начинает шуршать в самой голове, а ты
не знаешь, как и почему. ’ы слышишь его  головой, не ушами, и не  остановить
его, он замирает сам, когда того пожелает. € потому неважно, прислушиваюсь Я
к  нему или нет, - Я буду слышать  этот шепот до тех пор, и раскаты грома до
менЯ не донесутсЯ, пока он сам не  прекратитсЯ. Ќо ничто не  вынуждает  менЯ
говорить о нем тогда, когда этого не  хочетсЯ. Ђ в настоЯщую минуту говорить
о нем  не хочетсЯ. „а,  в настоЯщую минуту мне хочетсЯ говорить  о луне, то,
что  осталось недоговорено.  € если Я  сделаю это  не  с таким  блеском, как
сделал бы, будь Я в своем уме, Я все-таки доскажу до  конца,  как смогу, так
мне  кажетсЯ.  €так,  эта  луна  наполнила  менЯ,  по  здравом  размышлении,
неожиданным  изумлением,  лучше  сказать, удивлением. „а,  Я размышлЯл о ней
по-своему,  с  безразличием,  снова  обнаружив ее, до  некоторой степени,  в
собственной голове, как вдруг менЯ обуЯл страх. Њысль, в которую Я заглЯнул,
заслуживает того, чтобы  о ней  сообщить; Я сделал  открытие,  Я  сделал  их
несколько, но ограничусь одним - эта величаваЯ и полнаЯ луна, котораЯ только
что проплыла мимо моего окна, ЯвлЯлась ко мне прошлой ночью или позапрошлой,
да, вероЯтно, позапрошлой, она была когда-то молодой и тоненькой,  лежала на
спине и  напоминала  стружку.  € тогда Я сказал: ’еперь  Я понимаю, он  ждал
новолуниЯ, прежде  чем отправитьсЯ по  неизвестным дорогам, ведущим на юг. €
чуть позже: ‚ероЯтно, завтра мне следовало бы пойти к матери. €бо все в мире
свЯзано  ‘вЯтым, как говоритсЯ, „ухом. € если Я опустил эту подробность там,
где ее следовало бы упомЯнуть, то  потому, что невозможно упомЯнуть все там,
где это следует, и приходитсЯ выбирать между тем, что не стоит упоминаниЯ, и
тем, что упоминать не следует вообще.  €бо, начав упоминать все, никогда  не
договоришь, а важно именно это -  рассказать, досказать. Ћ, в этом вопросе Я
разбираюсь - даже  если упоминать  самую  малость того,  что происходит, все
равно никогда не доскажешь,  Я знаю, это Я знаю.  Ќо  все-таки хоть какаЯ-то
перемена дерьма. € даже если одно дерьмо ничем не отличаетсЯ от другого, это
неважно, приЯтно переходить от  одной кучи, что  ближе, к  другой,  что чуть
дальше, перепархивать,  так сказать, как бабочка,  как бабочка-однодневка. €
если ты поступаешь неверно в том смысле, что сообщаешь о событиЯх, о которых
лучше  было  бы  не  говорить, а  другие событиЯ  замалчиваешь,  что  вполне
справедливо,  если  ты хочешь услышать именно это, но, как  бы это выразить,
без должного основаниЯ,  да,  справедливо, но без должного  основаниЯ,  как,
например,  в  случае с  луной, зато нередко  честно,  исключительно  честно.
Ќеужели из этого следует, что между той ночью на  горе, когда Я увидел Ђ и Ѓ
и принЯл решение навестить свою мать, и этой, другой ночью, пролетело больше
времени, чем  Я  считал,  а именно четырнадцать полных дней  или около того?
Људа они,  в таком случае, пролетели? € был ли хоть малейший шанс  найти длЯ
них место,  их  тЯжесть  не помеха, в  столь точно собранной  цепи  событий,
которую Я только что испытал? Ќе разумнее ли было бы предположить, что луна,
виденнаЯ мною две ночи тому назад, находилась  на пороге своей полноты, хотЯ
мне показалось, что она еще юнаЯ,  а та луна, что Явилась  мне в доме ‹усс и
показалась далеко  не полной, входила всего-навсего в первую  четверть, или,
наконец, что передо мной две луны, одинаково далекие как от новолуниЯ, так и
от полнолуниЯ, и настолько похожие по очертанию, что невооруженному глазу их
не  различить, и что  расхождение  в  гипотезах вызвано  поднимающимисЯ  над
землей  испарениЯми  и обманом зрениЯ. ‚о  всЯком случае, такие  размышлениЯ
помогли  мне  вновь  обрести  спокойствие  и перед  лицом  проделок  природы
вернутьсЯ  в прежнее состоЯние  бесстрастиЯ, чем бы оно  ни было. ‚ сознании
моем  шевельнулась мысль, по  нему  уже  снова кралсЯ сон,  что  ночи мои  -
безлунные и луны не знают, и, значит, мне не приходилось видеть другие луны,
проплывающие за окном, возвращающие  менЯ  к другим ночам, и, значит, только
что виденную луну Я не видел никогда. џ забыл, кто Я такой (простительно), и
говорил о себе,  как говорил бы о другом, если бы менЯ заставили  говорить о
другом.  €ногда  так случаетсЯ, и  будет иногда случатьсЯ - Я забываю, кто Я
такой,  и  важно  вышагиваю перед  самим  собой,  как  какой-то  посторонний
человек. ’огда  Я вижу  небо  таким,  каким оно не есть,  и землю, принЯвшую
поддельные  цвета,  и кажетсЯ,  что  наступает  отдых,  но  только  кажетсЯ,
счастливый, Я исчезаю в том чуждом свете, некогда, должно быть, моем, хочу в
это верить;  потом менЯ охватывает  мучительное желание вернутьсЯ, не  скажу
куда, не знаю, в отсутствие, возможно, надо вернутьсЯ, это  все, что Я знаю,
нехорошо  здесь  оставатьсЯ,  нехорошо  и  уходить.  Ќа  следующий   день  Я
потребовал  свою одежду. ‘луга пошел за ней. Ћн  вернулсЯ и сообщил, что  ее
сожгли.  џ продолжил  осмотр  комнаты.  Ќа первый  взглЯд она  ЯвлЯла  собой
идеальный  куб.  —ерез  высокие  окна  Я  видел  ветки деревьев.  Ћни плавно
покачивались,  но  не  всегда,  времЯ  от  времени  их  сотрЯсали  внезапные
судороги. џ обратил внимание,  что люстра горит.  Ћдежду,  -  сказал  Я, - и
костыли. џ забыл, что  мои костыли уже здесь, стоЯт  прислоненные к  креслу.
‘луга  снова ушел,  оставив дверь  открытой. —ерез открытую дверь  Я  увидел
большое  окно, больше,  чем дверь, которую  оно полностью перекрывало, света
окно  не  пропускало. ‘луга вернулсЯ и сообщил, что  мою одежду отправили  к
красильщикам,  чтобы  убрать с нее лоск. Ћн принес мои  костыли, что  должно
было бы показатьсЯ  мне  странным, но, напротив, показалось  естественным. џ
взЯл один из костылей и принЯлсЯ бить им мебель, не очень  сильно, но все же
достаточно, чтобы перевернуть ее,  ничего при этом, однако, не ломаЯ. Њебели
оказалось меньше,  чем  ночью.  Џо  правде говорЯ,  Я  толкал  ее, а не бил,
энергично толкал, делал  выпады, а это уже вовсе не толчки, но все же скорее
толчки,  чем удары. ‚скоре Я вспомнил, кто Я такой, отбросил костыль и замер
посреди комнаты, твердо решив ничего больше не просить и перестать  казатьсЯ
сердитым. €бо желание получить одежду, а  Я считал,  что желание это у  менЯ
было, еще далеко не повод  казатьсЯ сердитым, когда в одежде отказывают.  €,
снова один,  Я возобновил  осмотр  комнаты и был уже готов одарить  ее новой
мебелью, когда пришел слуга и сообщил, что за одеждой моей послали и скоро Я
ее  получу.  Џосле  чего  он  взЯлсЯ  поднимать столы  и  стульЯ,  которые Я
перевернул, и ставить их на место, одновременно сметаЯ с них пыль метелочкой
из перьев, неожиданно поЯвившейсЯ у него  в руке. џ начал помогать ему,  как
только мог, всем своим видом  даваЯ понЯть, что Я на него не сержусь. € хотЯ
много помочь Я не мог из-за  своей негнущейсЯ ноги, Я делал все, что  мог, а
именно - принимал от него, один  за  другим, каждый поднЯтый им  предмет и с
мучительной  дотошностью  ставил  на прежнее место,  то  и  дело  отступаЯ с
поднЯтыми руками,  чтобы  лучше оценить результат,  и  прыгаЯ  затем вперед,
чтобы  произвести ничтожные улучшениЯ. „ействуЯ полой своей  ночной  рубашки
как  трЯпкой,  Я  раздраженно стрЯхивал  с  мебели пылинки.  Ќо  и  от  этой
маленькой игры  Я вскоре  устал  и  как вкопанный остановилсЯ вдруг  посреди
комнаты. Ќо видЯ, что слуга  собираетсЯ уйти,  Я сделал шаг вперед и сказал:
Њои велосипед.  € повторЯл  эти  слова снова и  снова, пока  он, кажетсЯ, не
понЯл.  Ќе  знаю,  к  какой  он  принадлежал  расе,  -  крошечный  человечек
неопределенного возраста, - безусловно, не к белой. Џожалуй, он был уроженец
‚остока, загадочный уроженец ‚остока, дитЯ ‹еванта. Ќа нем были белые штаны,
белаЯ рубашка  и  желтый жилет  из так называемой замши,  медные пуговицы  и
сандалии. Ќе часто случаетсЯ,  что Я обнаруживаю такое Ясное понимание того,
что надето  на людЯх,  тем  более счастлив извлечь из этого длЯ  вас пользу.
Џричиной моего пониманиЯ на этот раз ЯвилсЯ, возможно, не прекращавшийсЯ все
утро разговор об одежде, о моей одежде. €  Я,  наверное, повторЯл себе такие
слова: ‚зглЯни на него, как спокоен  он  в своей одежде, и взглЯни  на себЯ,
беспокойно  снующего по комнате  в  ночной  рубашке  чужого мужчины,  а то и
женщины,  ибо рубашка,  розоваЯ  и  прозрачнаЯ,  была  отделана  ленточками,
оборками и  кружевами. Ђ комната, комнату Я видел, но смутно, после  каждого
нового осмотра она казалась другой, так бывает всегда, когда  видишь смутно,
при  том  уровне  знаний,  которого  к  настоЯщему  моменту  достигли  люди.
Љазалось, ветки  на  деревьЯх двигаютсЯ сами, как  бы наделенные собственной
орбитальной  скоростью,  и дверь комнаты уже  не  вписывалась  в  запотевшее
большое окно, а сдвинулась  чуть вправо или чуть влево, не знаю, и теперь  в
ее  обрамлении оказалась часть белой стены, на которую мне удавалось бросать
слабую тень,  когда  Я передвигалсЯ.  ‚се эти  ЯвлениЯ,  однако, могут  быть
объЯснены  естественными   причинами,  с   чем  Я   охотно  соглашаюсь,  ибо
возможности  природы  поистине  безграничны.  ‡начит,  все  дело  во  мне  -
недостаточно естественном, чтобы органично  вписатьсЯ в существующий порЯдок
вещей и оценить его прелести; но Я  привык встречать  восход  солнца на юге,
привык не  знать,  куда Я направлЯюсь,  что покидаю, что со мной происходит,
когда вокруг начинаетсЯ беспорЯдочное кружение и верчение. ’рудно, не правда
ли,  идти  в  гости  к матери в таком состоЯнии, труднее, чем  когда идешь к
пЯтой или десЯтой ‹усс, населЯющим этот мир, или  в его полицейские участки,
или в любое другое место, которое ждет менЯ, Я это знаю. Ќо вот слуга принес
мою одежду, завернутую в бумагу, развернул ее прЯмо передо мной, и Я увидел,
что моей шлЯпы нет, и сказал: ЊоЯ шлЯпа. € когда, наконец, он понЯл, что мне
нужно,  он вышел и  вскоре вернулсЯ  с моей  шлЯпой. ‚се  было на  месте, за
исключением шнурка, которым Я крепил шлЯпу к петлице, но Я не мог надеЯтьсЯ,
что  сумею  объЯснить ему предназначение этого предмета, и потому  вообще не
упомЯнул про него. ‘тарый  шнурок, всегда  можно найти старый шнурок; шнурки
не вечны, как  вечна одежда, настоЯщаЯ одежда. —то касаетсЯ велосипеда, то у
менЯ  была  надежда,  что он  поджидает где-нибудь под лестницей  или даже у
парадного входа, готовый унести  менЯ  подальше от  этих ужасных  мест. џ не
видел смысла спрашивать у слуги  про велосипед, подвергаЯ его и себЯ  новому
испытанию, которого можно избежать. ќто решение пришло мне в голову довольно
быстро. Љарманы, их было четыре, моей одежды Я проверил, не отходЯ от слуги,
и  обнаружил,  что их  содержимое  наличествует  не  полностью.  Ќе было,  в
частности, камнЯ  длЯ сосаниЯ.  Ќо  берега наших морей буквально  кишат ими,
если знаешь, где их искать, и потому  Я предпочел не поднимать эту тему, тем
более  что лучшее,  на что был способен  после часовой дискуссии  слуга, это
принести  из сада  первый попавшийсЯ  камень,  абсолютно  не  пригодный  длЯ
сосаниЯ. ќто решение Я тоже принЯл почти  мгновенно.  €  о других  пропавших
предметах Я решил не говорить,  ибо не знал точно, что это были за предметы.
‚озможно,  их  отобрали у менЯ в полицейском  участке, не уведомив  об этом,
или,  может  быть,  Я  их  рассыпал и потерЯл во времЯ падениЯ или  в другой
момент, или, наконец, просто выбросил - иногда  Я выбрасываю все, что у менЯ
есть, в приступе гнева. ’ак какой смысл о них говорить? ’ем не менее Я решил
во всеуслышание заЯвить, что ножа нет, нет превосходного ножа, и  сделал это
настолько  успешно, что  вскоре  получил изумительный  овощной  нож, из  так
называемой нержавеющей стали, который  у менЯ очень  быстро заржавел, к тому
же он открывалсЯ и закрывалсЯ, - совсем не похожий на те овощные ножи, что Я
знал;  он  имел  ко  всему  прочему  фиксатор  лезвиЯ,  который,  как вскоре
выЯснилось,  фиксировал  его  довольно  плохо,  что   и  послужило  причиной
бесчисленных порезов на моих пальцах, непрерывно хватавшихсЯ то за рожок, то
за лезвие ножа, побуревшего от  ржавчины и такого  тупого,  что  правильнее,
пожалуй, говорить не о порезах, а об ушибах. џ так долго занимаюсь описанием
этого  ножа  потому, что  где-то, кажетсЯ,  он  у менЯ  еще  хранитсЯ, среди
прочего моего имущества, и, кроме  того, описав его  сейчас, мне не придетсЯ
описывать снова, когда наступит минута, если  она наступит, составлЯть опись
моего  имущества,  и  какое  облегчение  Я  тогда  испытаю,  какое  желанное
облегчение, когда наступит  та  минута, предчувствую. €бо, естественно,  мне
придетсЯ  меньше распространЯтьсЯ  о  том,  что  Я  потерЯл, чем о том,  что
потерЯть не удалось, это очевидно. € если Я не всегда соблюдаю этот принцип,
то только  потому,  что  он  то и дело ускользает  от менЯ и скрываетсЯ, как
будто Я  никогда его и не открывал. Ѓезумные слова, неважно.  €бо Я не  знаю
уже, ни что Я  делаю, ни почему, эти вопросы Я понимаю все  хуже  и хуже, не
скрываю, да и зачем скрывать, а главное, от кого, от вас, от которого ничего
скрыть невозможно? €  потом, деЯтельность наполнЯет менЯ таким,  не знаю как
сказать,  невозможно  выразить,  мне  невозможно,  в  данный  момент,  после
стольких лет, что  Я не  задерживаюсь,  чтобы выЯснить, на  основании какого
принципа. ’ем более, что бы Я ни делал, в том смысле, что бы ни говорил, это
всегда  как бы одно и  то  же, да,  как бы. € если Я говорю  о принципах,  а
принципов нет,  Я ничего  не могу с этим поделать, где-нибудь же они есть. €
если делать одно и то же еще не значит соблюдать один и тот же принцип, то и
с этим Я  ничего не могу поделать. € потом, как можно  знать, соблюдаешь его
или  нет?  €  как  можно  хотеть  это  знать?  Ќет-нет,  не  стоит  на  этом
останавливатьсЯ,  и  все  равно  останавливаешьсЯ,  сколь  бы  это  ни  было
ничтожно. ‡ато там, где стоит остановитьсЯ, ты  этого не делаешь, оставлЯешь
без  вниманиЯ, по  той же причине, или просто мудрость подсказывает, что все
эти  проблемы значениЯ и ценности длЯ тебЯ не  имеют, ведь ты  не  знаешь ни
того, что делаешь, ни почему делаешь, и вынужден продолжать все в неведении,
под страхом,  хотел бы Я знать чего, да, хотел бы. Њне  никогда не удавалось
представить  себе  что-либо  худшее, чем то, что  делаю  Я, не  ведаЯ, что и
почему, и менЯ это не  удивлЯет - Я никогда и не пыталсЯ. €бо если бы Я смог
представить себе что-либо худшее, то не  обрел бы покоЯ до  той минуты, пока
не присвоил бы  себе это худшее, себЯ Я знаю. Ђ то, что у менЯ есть, то, что
Я имею, этого мне достаточно, и всегда было достаточно, во всЯком случае,  у
менЯ нет  сомнений  на  счет своего  розового  будущего -  Я сохранЯю к нему
индифферентность. џ оделсЯ,  предварительно  убедившись, что мою  одежду  не
подменили, а это значит: Я надел свои штаны, свое пальто и свои ботинки. Њои
ботинки. Ћни достигали бы до самых икр, только вот икр  у менЯ не было, и до
половины  застегивались  бы,   если  бы   сохранились  застежки,   а  дальше
шнуровались, шнурки у менЯ, кажетсЯ, где-то есть.  Џосле чего Я ухватил свои
костыли и выбралсЯ из комнаты.  –елый час прошел в такой вот ерунде, и снова
наступили сумерки. ‘пускаЯсь по лестнице, Я осмотрел окно, которое разглЯдел
через дверь.  Ћно освещало лестницу буйно-коричневым светом. ‹усс находилась
в  саду, суетЯсь у  собачьей могилы. Ћна засевала ее травой, как будто трава
там не выросла бы и сама. Ћна наслаждалась вечерней  прохладой. “видев менЯ,
она подошла и сердечно предложила еду и  питье. џ поужинал стоЯ, озираЯсь по
сторонам в поисках велосипеда. Ћна говорила и говорила.  Ѓыстро насытившись,
Я  приступил  к  поискам.  Ћна  следовала  за  мной.  Ќаконец Я нашел  его в
кустарнике,  полузакрытым нежной  листвой.  џ  отбросил  костыли  и  схватил
велосипед, поднЯв его  высоко вверх  за руль  и седло  и собираЯсь крутануть
колеса,  вперед-назад,  прежде  чем  сесть на него  и навсегда покинуть  это
проклЯтое место. Ќо  тщетно  нажимал  Я на педали, колеса не поворачивались.
Џохоже было,  что велосипед на тормозе,  только у  моего  велосипеда тормоза
нет. Џобежденный внезапным  приступом  усталости, хотЯ вечер -  времЯ  моего
наибольшего  оживлениЯ, Я отбросил велосипед в кустарник и лег на землю,  на
траву, не боЯсь росы, росы Я никогда не боЯлсЯ. € тогда ‹усс, пользуЯсь моей
слабостью, присела возле менЯ на  корточки и начала делать  мне предложениЯ,
которые,  в этом надо признатьсЯ, Я слушал рассеЯнно, мне нечего было больше
делать, ничего больше Я и не мог делать, и, без сомнениЯ, она  подсыпала мне
что-то в пиво, чтобы легче было умолить ЊоллоЯ, и в результате Я лежал,  так
сказать,  как  груда  тающего  воска.  €з  этих  предложений,   которые  она
произносила медленно и четко, повторЯЯ  каждое по несколько  раз,  Я извлек,
наконец,   следующее,   надеюсь,  самое   существенное.   џ   не   в   силах
воспрепЯтствовать ей испытывать ко мне слабость, она тоже. џ буду  жить в ее
доме, как  жил бы в  своем собственном.  џ буду есть, пить и  курить, если Я
курю, за ни за что, и мои оставшиесЯ дни пролетЯт  без забот. џ как бы займу
место  собаки, которую  Я  убил, так  же  как  собака занЯла  некогда  место
ребенка. џ буду помогать в  саду и по дому, когда захочу, если захочу.  џ не
буду выходить на улицу, ибо если выйду, то уже не отыщу пути назад. џ выберу
наиболее удобный  мне распорЯдок  днЯ и  буду вставать, ложитьсЯ и принимать
пищу в  самые приЯтные длЯ менЯ часы.  …сли Я  не захочу соблюдать  чистоту,
носить  опрЯтную одежду,  мытьсЯ и  так  далее, и не надо. Љонечно,  это  ее
опечалит, но что значит ее печаль  по сравнению  с моей? ‚се, что она просит
взамен, - это чтобы Я находилсЯ рЯдом с ней, вместе с ней, и чтобы она имела
возможность видеть, хотЯ бы изредка, столь необычное тело как в покое, так и
в движении. Џорой Я  перебивал ее вопросом, в каком городе Я нахожусь, но то
ли  она менЯ  не понимала,  то ли предпочитала оставлЯть в  неведении, но на
вопрос мой не отвечала, а продолжала свой монолог,  повторЯЯ без устали и по
многу раз каждое  предложение и разъЯснЯЯ, неторопливо, негромко, те выгоды,
которые получим мы оба,  если Я останусь  жить в ее доме.  € так до тех пор,
пока не осталось ничего,  кроме  звучаниЯ этого  монотонного  голоса, в  уже
глубокой ночи и в запахе  сырой земли, к  которой примешивалсЯ резкий аромат
какого-то  цветка, неузнанного  мною тогда, но опознанного впоследствии, это
была лаванда. Џовсюду  в  этом  саду были разбиты клумбы  лаванды, ибо  ‹усс
любила цветы лаванды,  должно быть, она мне это сказала, иначе  откуда бы  Я
это узнал, любила больше всех трав и цветов, любила ее аромат и цвет. € пока
Я не потерЯл чувство обонЯниЯ, запах лаванды напоминал мне о ‹усс, по хорошо
известной  механике  ассоциаций.   Џо-видимому,  когда  лаванда  цвела,  она
собирала  цветы,  сушила  их  и зашивала в мешочки, которые  прЯтала затем в
шкафы  и  комоды,  чтобы надушить  носовые  платки,  нижнее белье,  домашние
халаты. ‚ремЯ от времени до  менЯ доносилсЯ бой часов, настенных и башенных,
и  звучал он все  дольше  и дольше,  потом  неожиданно коротко,  потом снова
дольше и дольше. ќто даст вам некоторое представление о том, сколько времени
понадобилось ей, чтобы  менЯ заморочить,  о ее терпении и выносливости,  ибо
все это времЯ она сидела на корточках или стоЯла на коленЯх возле менЯ, а Я,
раскинувшись на траве, поворачивалсЯ  то на спину,  то на живот, то  на один
бок,  то на другой. ‚се это времЯ  она не прекращала  говорить, а Я открывал
рот  лишь длЯ  того, чтобы спрашивать, через  долгие интервалы,  и  с каждым
разом все тише и тише, в  каком  городе  мы находимсЯ. Ќаконец, уверившись в
победе или просто почувствовав, что она сделала все, что могла, и дальнейшаЯ
настойчивость ни к чему, ‹усс  поднЯлась и ушла, не  знаю куда,  тогда как Я
осталсЯ  на том самом  месте, где лежал, опечаленный, но не  слишком. €бо во
мне живут два дурака, не считаЯ  прочих;  один  жаждет остатьсЯ  там, где он
оказалсЯ, в то  времЯ как  другой воображает, что чуть дальше его ждет жизнь
менее ужаснаЯ. ’аким образом, Я никогда не был разочарован, так сказать, как
бы Я ни поступил. ‚ этой области.  Ђ двух неразлучных  дураков Я по  очереди
выдвигал на первый план, чтобы каждый из них мог убедитьсЯ в своей глупости.
€  этой ночью дело было  не  в  луне или каком-либо другом светиле, это была
ночь  слуха,  ночь, отданнаЯ слабым  шорохам  и  вздохам,  тревожащим  ее  в
крохотных садиках, робкому шелесту листьев  и лепестков,  дуновениЯм  ветра,
который кружитсЯ  так только здесь, больше  нигде,  ибо  нигде  нет  столько
свободы,  но он не  кружитсЯ так днем, когда можно надзирать и наказывать, и
еще чему-то неЯсному, нет, не ветру и не  тому, что  он  несет, а, возможно,
отдаленному  однообразному шуму, который издает землЯ  и который перекрывает
все остальные шумы, но  ненадолго. €бо  не из них возникает тот шум, который
доноситсЯ,  если  прислушатьсЯ  по-настоЯщему,  когда  все   вокруг  кажетсЯ
безмолвным. € был еще  один  шум, шум моей жизни, который становилсЯ  жизнью
сада, когда жизнь моЯ проносилась по  пустынЯм и  пучинам. „а,  были минуты,
когда Я забывал  не только о том, кто Я такой, но и о  том, что Я существую,
забывал существовать. ‚ такие минуты Я переставал быть запечатанным сосудом,
которому, и  лишь ему одному,  обЯзан Я  тем, что так хорошо  сохранилсЯ, но
стена рушилась, и менЯ  наполнЯли, например,  корни и смиренные  стебли, или
стволы,   давно   высохшие,  готовые  воспламенитьсЯ,  бездействие   ночи  и
неизбежность солнца, и даже скрежет нашей планеты, стремительно  катЯщейсЯ в
зиму, зима избавит ее от этой  презренной чесотки. € в непрочное спокойствие
зимы Я  тоже превращалсЯ, в таЯние ее снегов, которое  ничего  не  менЯет, в
ужасы ее  повторениЯ. ‚прочем,  такое  со мной случалось нечасто,  обычно  Я
сидел  взаперти в своем сосуде, не  знающем ни садов, ни времен года. Ђ ведь
это  совсем  неплохо.  Ќо  и  пребываЯ  в  сосуде,  нельзЯ  быть  беспечным,
необходимо постоЯнно задавать себе вопросы, такие,  например,  как существую
ли Я еще, и если нет, то когда это  прекратилось, а если да, то сколько  это
еще будет продолжатьсЯ,  какие  угодно  вопросы, лишь  бы не  потерЯть  нить
сновидений.  —то касалось менЯ, то  Я  охотно  задавал себе вопросы, один за
другим, просто чтобы их выслушать. Ќет, не охотно,  а под давлением здравого
смысла; чтобы  убедитьсЯ, что Я по-прежнему  нахожусь в сосуде. Џри этом мне
было все равно, что Я еще там. џ называл это  раздумьЯми. џ раздумывал почти
безостановочно, остановитьсЯ Я не осмеливалсЯ. Ќе здесь ли  берет начало моЯ
невинность?  Ћна казалась немного изношенной, потертой, и все-таки  мне было
приЯтно, что она у  менЯ есть, да, очень  приЯтно. Џремного  вам благодарен,
как сказал  мне  когда-то один мальчишка,  которому Я поднЯл  его  мраморный
шарик,  не знаю  почему,  не должен был поднимать,  думаю,  он  предпочел бы
поднЯть его сам.  Ђ  может  быть,  шарик лежал вовсе не длЯ того,  чтобы его
поднимали?  ќто  усилие  стоило  мне трудов,  нога моЯ  уже  не сгибалась. €
сказанные  слова благодарности навсегда запали в мою голову, наверное, еще и
потому, что  Я  понЯл их сразу, Явление длЯ менЯ нечастое. Ќе  потому, что Я
плохо  слышу, слух у  менЯ  весьма  чуткий, звуки,  не  обремененные  точным
смыслом, Я улавливаю, возможно, даже лучше, чем другие люди. ‚ чем же  тогда
причина? ‚ероЯтно,  повреждена  система пониманиЯ,  включаетсЯ  не с первого
раза или, если угодно,  включаетсЯ сразу, но работает не  в том диапазоне, в
котором  ведутсЯ логические рассуждениЯ, если мое сравнение понЯтно, но  оно
понЯтно,  ибо Я его понимаю. „а, слова, которые Я слышал и слышал отчетливо,
с моим-то чутким слухом, доносились до менЯ в первый раз, во второй, а часто
и в третий,  как чистые  звуки,  лишенные смысла;  в этом, вероЯтно, одна из
причин,  почему  мне  невыразимо  мучительно  поддерживать разговор.  ‘лова,
которые  Я произносил  сам  и которые почти  всегда поЯвлЯлись  в результате
умственного  напрЯжениЯ,  часто казались  мне жужжанием насекомого. ‚  этом,
пожалуй, одна  из  причин моей неразговорчивости,  поскольку  длЯ менЯ  было
мукой понимать не только то, что говорЯт мне люди, но и то, что говорю им Я.
Џравда,  в  конце  концов, набравшись терпениЯ, мы  понимали друг  друга, но
хотел бы  Я знать,  что мы понимали и длЯ чего? Ќа звуки природы и  на шумы,
производимые людьми,  Я реагировал, как мне кажетсЯ,  по-своему,  не пытаЯсь
извлечь из них каких-либо уроков.  €  глаз мой тоже, тот, что видит, врЯд ли
можно уподобить пауку,  ибо  мне трудно бывает назвать то, что попало на его
сетчатку и  отразилось на ней, зачастую вполне отчетливо.  Ќе  скажу,  что Я
видел мир  вверх ногами  (это  было  бы слишком просто), но, определенно,  Я
воспринимал его  чисто живописно,  хотЯ не  был  ни эстетом,  ни художником.
€з-за того, что только один мои глаз из двух функционировал более или  менее
исправно,  Я  постоЯнно  ошибалсЯ в оценке  расстоЯниЯ,  отделЯющего менЯ от
внешнего  мира, часто протЯгивал руку к  тому, что находилось  за  пределами
досЯгаемости,  и натыкалсЯ на преграды, едва видимые на  горизонте. ‚прочем,
такое случалось со мной, если не ошибаюсь, и в бытность мою с двумЯ глазами,
но,  возможно, Я  ошибаюсь,  ибо та  эпоха  моей  жизни давно минула, и  мои
воспоминаниЯ о ней более чем  искажены. Џоразмыслив как следует, Я прихожу к
выводу, что и мои усилиЯ в области вкуса и обонЯниЯ врЯд  ли были удачнее; Я
вдыхал и пробовал на вкус, не знаЯ точно что, не знаЯ, хорошо это или плохо,
и редко  дважды одно  и то  же.  џ был бы, мне  кажетсЯ, идеальным мужем, не
способным пресытитьсЯ своей женой и изменЯющим ей разве что по рассеЯнности.
’еперь о том, почему Я долго оставалсЯ у ‹усс.  Ћ нет, не могу. ’о есть смог
бы,  полагаю,  если бы постаралсЯ.  Ќо зачем старатьсЯ?  —тобы неопровержимо
доказать, что сделать  иначе Я  не мог?  €менно  к этому выводу Я  неизбежно
приходил.  ЌесмотрЯ на мою приЯзнь  к старине ѓелинксу, погибшему в  юности,
чей образ освободил менЯ,  и Я, на черном корабле  “лисса, пополз на восток,
по палубе. „лЯ того, кто  лишен духа первопроходца - это  великаЯ свобода. €
вот,  устроившись  на   корме,   склонившись   над   волнами,   Я,  печально
наслаждающийсЯ  раб,  провожаю взглЯдом  гордый и  ничтожный  след  кораблЯ,
который  не   уносит  менЯ   прочь  от   родины,  не  устремлЯет   навстречу
кораблекрушению.  €так,  долгое времЯ с ‹усс.  ќто слишком  неопределенно  -
долгое времЯ, возможно, лишь несколько месЯцев, может быть, год. ‚ тот день,
когда Я ее покинул, было, Я уверен, снова тепло,  но в моей части  света это
ничего не значило  -  погода там могла быть жаркой, холодной или умеренной в
любое времЯ года, и дни  там не  бежали мерно  друг за  другом, нет-нет,  не
бежали.  ‘ тех пор, возможно, все переменилось. Њне известно  лишь  то, что,
когда Я ее покидал, погода стоЯла точно такаЯ же,  как в тот день, когда Я у
нее  поЯвилсЯ, если, конечно, Я был тогда еще способен определЯть погоду, но
Я  провел столько  времени вне дома,  при любой погоде,  что вполне прилично
отличал  одну погоду  от другой, мое тело отлично их различало  и,  кажетсЯ,
даже имело свои привЯзанности и неприЯзни. Џо-моему, Я  побывал в нескольких
комнатах, переходЯ из одной в  другую или чередуЯ  их, точно не знаю; в моей
памЯти хранитсЯ несколько окон, это так, но не исключено, что это  одно и то
же окно, по-разному  открывавшеесЯ на вращающуюсЯ перед  ним вселенную.  „ом
был  неподвижен;  возможно,  это Я имею в  виду, когда  говорю о  нескольких
комнатах.   „ом  и   сад  были  неподвижны,  благодарЯ  действию   какого-то
неизвестного мне компенсаторного механизма, и Я, когда  не  двигалсЯ с места
на место, а не двигалсЯ Я  большую часть времени, тоже оставалсЯ неподвижен,
а когда двигалсЯ с места на место, то происходило это крайне медленно, как в
капсуле вне времени, выражаЯсь по-научному, и, само собой, вне пространства.
€бо  быть вне  одного и  не быть  вне другого - это длЯ кого-нибудь  поумнее
менЯ, а умным Я не был, скорее глупым. Ќо Я могу и  ошибатьсЯ.  € эти разные
окна,  открывающиесЯ в  моей памЯти в  те моменты, когда Я снова ощупываю те
дни, возможно,  и впрЯмь существовали и продолжают  существовать до сих пор,
несмотрЯ на то  что менЯ там больше  нет, в том смысле, что  Я  не смотрю на
них, не открываю и не закрываю  их,  не сижу притаившись в углу комнаты и не
восхищаюсь  предметами, которые  возникают  в их обрамлении.  Ќо  Я  не буду
задерживатьсЯ на этом эпизоде, столь смехотворно кратком,  если  подумать, и
столь малоинтересном по сути. Ќи  в саду, ни по дому Я  не  помогал и ровным
счетом ничего не  знаю  о  той  работе, что велась там, непрерывно,  днем  и
ночью,  Я  слышал  только   звуки,  которые  долетали  до  менЯ,  глухие   и
пронзительные, а нередко и гул содрогающегосЯ воздуха, так мне казалось, что
могло  быть  обычным шумом костра.  „ому  Я  предпочитал сад, судЯ по долгим
часам, проведенным  в саду, а проводил Я там большую часть днЯ и ночи, как в
дождливую,  так и  в Ясную  погоду. ‹юди  в  саду вечно были занЯты,  что-то
делаЯ, Я не  знаю что. €бо перемен в  саду, день за  днем, не замечалось, не
считаЯ крохотных  изменений, свЯзанных с обычным  циклом  рождениЯ, жизни  и
смерти.  € менЯ носило среди  этих людей,  как сухой листок на пружинках, но
иногда  Я ложилсЯ на  землю, и тогда люди осторожно  переступали через менЯ,
как если бы Я был клумбой с редкими цветами. „а, несомненно, люди  трудились
в саду над  тем, чтобы уберечь его от  перемен.  ‚елосипед  мой опЯть исчез.
€ногда у  менЯ возникало желание снова его поискать, найти и выЯснить, что в
нем  сломалось,  или  даже  немного   поездить  по   тропинкам  и  дорожкам,
свЯзывающим   разные   части  сада.   Ќо   вместо  того,   чтобы  попытатьсЯ
удовлетворить  это желание,  Я, если можно  так выразитьсЯ,  созерцал его  и
видел, как оно  постепенно уменьшаетсЯ и наконец исчезает, подобно известной
коже,  только намного быстрее. ‚ самом деле, в отношении желаний можно вести
себЯ  двоЯко - активно и созерцательно,  и, хотЯ оба пути приводЯт  к одному
результату,   Я  предпочитаю   путь   созерцаниЯ;   все  дело,   полагаю,  в
темпераменте.  ‘ад  был окружен высокой стеной,  котораЯ  топорщилась сверху
кусками битого стекла, напоминавшего плавники. Ќо чего уж совсем нельзЯ было
предположить,  так  это  того,  что  в  стене  была  калитка,  она открывала
свободный доступ на улицу, ибо никогда не запиралась на  ключ, в чем Я почти
убедилсЯ,  неоднократно  открываЯ ее и закрываЯ, без малейших усилий, днем и
ночью, и видел, как ею пользовались другие люди,  как  длЯ входа,  так и длЯ
выхода. џ выглЯдывал за калитку и поспешно убиралсЯ обратно. € еще несколько
замечаний.  Ќи  разу  не  замечал   Я  в   этих  окрестностЯх  женщин,   под
окрестностЯми Я понимаю не только сад, как, вероЯтно, следовало бы понимать,
но  также  и  дом,  исключительно  мужчины,  не  считаЯ,  разумеетсЯ,  ‹усс.
„опускаю,  что  совсем неважно то, что Я видел  и  чего не видел, но  тем не
менее упоминаю. ‹усс Я почти не  видел, она редко показывалась мне на глаза,
вероЯтно, по  тактичности, из  боЯзни  менЯ  потревожить. Ќо шпионила она за
мной, насколько Я понимаю, почти все времЯ, прЯчась в кустах, или за шторой,
или  в комнате второго этажа, конечно  же, с биноклем. ђазве не она сказала,
что более всего жаждет видеть менЯ, видеть входЯщим, выходЯщим и приросшим к
месту.  Ђ чтобы  получше  рассмотреть, нужна замочнаЯ скважина, или  просвет
между  листьЯми, или  что-нибудь в этом роде, что помешает вас обнаружить, а
вам  позволит  увидеть  сразу не слишком много.  ђазве не так? ЌавернЯка она
следила за мной повсюду, даже когда Я ложилсЯ спать, даже когда спал и когда
просыпалсЯ;  ранним утром,  когда  Я ложилсЯ  спать.  —то касаетсЯ сна, то Я
сохранил свою привычку - ложитьсЯ утром, если Я вообще ложилсЯ. Ќо случалось
и так, что Я вовсе не  спал несколько дней подрЯд, не чувствуЯ себЯ от этого
сколько-нибудь   хуже.  ‘обственно  говорЯ,  мое  бодрствование   мало   чем
отличалось от сна.  ‘пал Я в разных местах, то это был огромный сад, то дом,
тоже  огромный,  необычайно просторный.  „олжно  быть, эта  неопределенность
места  и времени моего сна доводила  ‹усс до восторженного  исступлениЯ, так
мне кажетсЯ, и времЯ пролетало незаметно. Ќо не стоит  задерживатьсЯ на этом
периоде моей жизни. ЏродолжаЯ называть  все это жизнью, Я кончу тем, что сам
в  нее поверю. Џринцип  рекламы. ќтот период моей жизни.  Ћн напоминает мне,
когда Я  думаю о нем,  воздушную  пробку  в  водопроводной системе.  „обавлю
только то,  что эта женщина давала мне медленно действующий Яд,  подсыпаЯ не
знаю  какое зелье в питье,  которым  она менЯ  поила,  или  в пищу,  которой
кормила, или в то и другое сразу,  или  один день  в  одно, другой в другое.
Ћбвинение серьезное, и  Я  выдвигаю его не с  легкой душой. Ќо, выдвигаЯ, не
испытываю к  ней ни  малейшей неприЯзни. „а-да,  Я обвинЯю  ее,  без  всЯкой
вражды,  в том,  что она подмешивала в  мою пищу и питье  вредные  порошки и
зельЯ, лишенные запаха и вкуса. Ќо даже если бы они пахли и имели  вкус, это
ничего  бы  не изменило - Я глотал  бы их так же  беспечно.  € прославленный
аромат миндалЯ, например, не перебил бы мой аппетит. Њой аппетит! ЏрекраснаЯ
тема длЯ разговора. ‚рЯд ли он у менЯ был. џ ел  как птичка. Ќо то немногое,
что ел, Я пожирал с жадностью, приписываемой нередко  гурманам, что неверно,
ибо гурманы, как правило,  едЯт  не  спеша и смакуЯ, что следует  из  самого
понЯтиЯ -  гурман.  џ же  буквально набрасывалсЯ на  тарелку,  давЯсь, в два
глотка отправлЯл  в рот половину или  четверть того,  что  в ней  лежало, не
пережевываЯ (да  и  чем бы Я мог жевать?), и с отвращением  отталкивал ее от
себЯ. ‘о стороны можно было подумать, что  Я наелсЯ  на всю жизнь. Џил Я так
же. Њог влить в себЯ  пЯть-шесть  кружек пива сразу  и не  пить  потом целую
неделю.  „ругого  нельзЯ  и  ожидать,  человек  остаетсЯ тем,  что он  есть,
частично,  по  крайней  мере.  Ќичего не поделаешь,  или  почти  ничего. —то
касаетсЯ  тех веществ, которые  она  понемногу вводила в  разные части моего
организма, то Я не могу  сказать,  какое  действие  они на менЯ оказывали  -
стимулирующее или успокаивающее. „ело в том, что с точки  зрениЯ синестетики
Я  чувствовал себЯ более или менее как обычно, то есть,  если  мне позволено
будет в этом признатьсЯ, был обуреваем таким ужасом, что Я поистине был  без
чувств,  не  говорЯ уже  о  сознании,  и погружен  в глубокое и спасительное
оцепенение, прерываемое изредка отвратительными проблесками, даю вам честное
слово. Џротив такой гармонии  было бессильно жалкое зелье  ‹усс,  даваемое в
самых ничтожных дозах, вероЯтно, чтобы продлить ей удовольствие. Ќе то чтобы
оно совсем не действовало, сказать  так было бы преувеличением. €бо времЯ от
времени Я  ловил себЯ на том, что делаю прыжок вверх, отрываЯсь  от земли на
два-три фута,  не меньше, да, не меньше, а Я никогда до этого не прыгал. ќто
напоминало  левитацию. Ђ  иногда  случалось, но это менее  удивительно, что,
когда Я шел или даже стоЯл, прислонившись к чему-нибудь, Я внезапно падал на
землю, как марионетка, у которой ослабли  нити, и долго  лежал на том месте,
где упал, буквально бескостный. „а, падениЯ не казались мне чем-то странным,
рушитьсЯ на землю Я привык, с той лишь разницей, что  приближение крушений Я
чувствовал  и к ним готовилсЯ, как эпилептик готовитсЯ к припадку. —увствуЯ,
что падение приближаетсЯ, Я добровольно  ложилсЯ  на землю или с такой силой
упиралсЯ в  то  место,  где  стоЯл,  что сдвинуть менЯ  смогло бы разве  что
землетрЯсение,  и  ждал.  Ќо  эти  предосторожности  Я  принимал не  всегда,
предпочитаЯ  падение  труду  по  укладыванию или  упиранию.  —то же касаетсЯ
падений,  которым Я подвергалсЯ у  ‹усс, то перехитрить их мне не удалось ни
разу.   €  тем  не  менее  они  не  так  менЯ  удивлЯли  и  больше  со  мной
гармонировали,  чем прыжки. €бо Я  не помню, чтобы прыгал даже в детстве, ни
гнев, ни боль не могли заставить менЯ  прыгнуть  в  детстве,  при всей  моей
неправомочности говорить о том времени. —то касаетсЯ пищи, то Я принимал ее,
мне  кажетсЯ,  в то  времЯ  и в том  месте,  которое  мне  больше подходило.
’ребовать  ее не приходилось. Њне приносили  ее, где бы  Я ни  оказалсЯ,  на
подносе. Џоднос Я могу вызвать в памЯти и сейчас, почти когда угодно, он был
круглый, окаймлен низким бортиком, чтобы не падали стоЯщие на  нем предметы,
и  покрыт  красным  лаком,  кое-где  потрескавшимсЯ.  Љроме   того,  он  был
маленьким,  как и  подобает  подносу,  на котором  стоит всего-навсего  одна
тарелка  и лежит один  кусок хлеба, ибо то немногое, что Я ел, Я запихивал в
рот руками,  а бутылки, которые Я опорожнЯл прЯмо из горлышка, приносили мне
отдельно,  в  корзине. ќта  корзина,  впрочем, не произвела на менЯ никакого
впечатлениЯ,  ни  плохого,  ни хорошего,  и  описать ее Я не могу.  Ќе  раз,
удалившись по той  или иной причине от места, куда мне приносили пищу, Я  не
мог, почувствовав желание есть, найти его снова. ’огда Я пускалсЯ на поиски,
порой успешные, ибо Я неплохо  знал те места, в которых оказалсЯ, но нередко
и тщетные. €ли  Я вовсе не искал, предпочитаЯ голод и жажду трудным поискам,
не будучи уверен з