ри.  ‚се
говорили ему одно и то  же:  что  видели,  как  ѓанька  гулЯла  с  какими-то
ребЯтами, и не гаваньскими, а пришлыми,  с  Џетербургской  ‘тороны.  ЏелагеЯ
вспомнила: ѓанька сказала однажды, что ей тут надоело, что она уйдет.  Њалый
в кепке записывал. ‘офьЯ смотрела на конопатое лицо, на пенсне,  на  сухари,
ей стало жалко его.
     Љогда шли оттуда домой, ‘офьЯ попросила ’рофима  €ваныча  купить  новый
топор: старый, должно быть, украли, а может, и завалилсЯ  куда-нибудь  -  не
найти. Ѓольше о ѓаньке ‘офьЯ не думала. ’рофим €ваныч тоже больше не говорил
о ней ни слова. ’олько иногда он сидел, без конца глЯдЯ  на  одну  и  ту  же
строчку в газете, и ‘офьЯ знала, о чем он молчит. ’ак же молча  он  поднимал
на нее угольные, черные цыганские глаза, тЯжело, молча. глазами плыл за ней,
ей становилось жутко, а вдруг он что-нибудь такое скажет, но  он  ничего  не
говорил.
     „ни были все такие же Ясные, хрусткие и только становились все  короче,
будто вот-вот, не сегоднЯ завтра, вспыхнут последний раз,  как  огарок  -  и
темно, конец всему. Ќо приходило завтра, все еще не было конца. € все-таки с
‘офьей началось что-то неладное. Ћна не спала одну ночь,  другую  и  третью,
под глазами у нее  было  темно,  они  куда-то  осели.  ’ак  весною  темнеет,
оседает, проваливаетсЯ снег и под ним вдруг землЯ,  но  до  весны  было  еще
далеко.
     ‚ечером через жестЯную лейку ‘офьЯ наливала  в  лампу  керосин.  ’рофим
€ваныч крикнул ей: "ѓлЯди, глЯди - что делаешь-то: через край!"  ’олько  тут
‘офьЯ увилела, что лампа уже полна, и керосин, должно быть давно уж,  льетсЯ
на стол. "—ерез край..." - растерЯнно повторила ‘офьЯ, всегда сжатые губы  у
нее  были  раскрыты,  как  ночью;  она  смотрела  на  ’рофима  €ваныча,  ему
показалось - она хочет сказать еще что-то. "Ќу, что?" -  спросил  он.  ‘офьЯ
отвернулась. "Џро... нее что-нибудь... про ѓаньку?" -  услышала  она  голос,
протиснутый сквозь белые цыганские зубы. Ћна не ответила.
     Љогда она подавала ужин, она уронила на пол  тарелку  с  кашей.  ’рофим
€ваныч поднЯл голову, увидел ее какие-то новые, осевшие,  как  снег,  глаза,
ему стало нехорошо смотреть на нее: это  была  не  она.  "„а  что  с  тобой,
‘офьЯ?" € опЯть она ничего не сказала.
     Ќочью он пришел к ней, он не был с ней ни разу посла  тех  двух  ночей.
Љогда она услышала тот самый его, ночной, голос: "‘офьЯ, скажи, Я знаю  тебе
надо сказать", - она не выдержала, это было через край, хлынули  слезы.  Ћни
были теплые - ’рофим €ваныч почувствовал их щекой, испугалсЯ. "„а что,  что?
‚се равно - говори уж!" - ’огда ‘офьЯ сказала: "“ менЯ... ребенок  будет..."
ќто было в темноте, это было не видно. ‘ухой, горЯчей  рукой  ’рофим  €ваныч
провел по ее лицу - чтобы и видеть, у него дрожали пальцы,  он  почувствовал
ими, что ‘офьины губы широко раскрыты и  улыбаютсЯ.  Ћн  только  сказал  ей:
"‘о-оф-ка!" ’ак он не называл ее уж давно, лет десЯть. Ћна  блаженно,  полно
засмеЯлась. ""„а когда ж это?" - спросил ’рофим €ваныч. ќто случилось в одну
из тех двух ночей, сейчас же как пропала  ѓанька.  "…ще  помнишь  -  наверху
ЏелагеЯ... и Я еще тогда подумала, что и у менЯ,  как  у  Џелагеи,  будет...
Ќет, вру: Я ничего тогда не думала, это Я сейчас... „а Я и сейчас не верю...
нет, верю!" - она путалась, слезы текли легко,  как  талые  тучи  по  земле.
’рофим €ваныч положил руку ей на живот, осторожно, робко провел рукой  снизу
вверх. †ивот был круглый, это  была  землЯ.  ‚  земле,  глубоко,  никому  не
виднаЯ, лежала ѓанька, и в земле, никому не видные, рылись белыми  корешками
зерна. ќто было ночью, потом опЯть настал день и вечер.
     ‚ечером к обеду ’рофим €ваныч принес бутылку  мадеры.  ’очно  такую  же
бутылку ‘офьЯ уже видела один раз: лучше  бы  он  теперь  принес  что-нибудь
другое. ќто ‘офьЯ даже не подумала, а так - будто прочитала одними  глазами,
внутрь это не вошло: все тело у нее улыбалось,  оно  было  полно  до  краев,
больше туда уж ничего не могло  войти.  …й  только  было  страшно,  что  дни
становились все короче, вот-вот догорЯт совсем, и тогда  -  конец,  и  нужно
торопитьсЯ, нужно до конца еще успеть сказать или сделать что-то.
     Ћднажды ’рофим €ваныч вернулсЯ домой позже, чем всегда. Ћн  остановилсЯ
на пороге, широкий, крепко вросший ногами в  землю,  на  лице  у  него  была
угольнаЯ пыль. Ћн сказал ‘офье: "Ќу, опЯть вызывали!" ‘офьЯ сразу же понЯла,
куда и зачем, внутри в ней маЯтник остановилсЯ и пропустил - раз,  два,  три
удара. Ћна села. "Ќу?" - спросила она ’рофима €ваныча. - "„а что ж:  сказали
- дело кончено, не нашли. Људа-нибудь с хахалем уехала - ну и  черт  с  ней!
’олько бы опЯть не заЯвилась..." ‘ердце у ‘офьи ожило: еще не конец.
     € тотчас встрепенулось, ожило в  ней,  чуть  пониже,  будто  еще  одно,
второе сердце. Ћна ахнула вслух,  схватилась  руками  за  живот.  "—то  ты?"
подбежал ’рофим €ваныч. "Ћн... шевелитсЯ..." - чуть  сказала  ‘офьЯ.  ’рофим
€ваныч мотнул головой, схватил, поднЯл ‘офью вверх,  она  была  легкаЯ,  как
птица. "Џусти", - сказала она. Ћн поставил ее на пол, зубы  у  него  белели,
как клавиши на гармони, он засмеЯлсЯ во все клавиши сразу. Џосле ѓаньки  это
было впервые, должно быть, он и сам это понЯл. Ћн  сказал  ‘офье:  "Ќу,  вот
что, ‘офка, запомни - если она теперь заЯвитсЯ, Я ее..."
     ‚ дверь постучали, оба повернулись быстро. ‘офьЯ услышала,  как  ’рофим
€ваныч почти вслух подумал: "ѓанька", и то же  самое  мелькнуло  ‘офье.  Ћна
знала, что это не может быть - и все-таки это было. "Ћткрывать?"  -  спросил
’рофим €ваныч. "Ћткрывай", - ответила ‘офьЯ совсем белым голосом.
     ’рофим €ваныч открыл, вошла ЏелагеЯ - громкаЯ, разлагаЯ,  всЯ  настежь.
"’ы что ж это - белаЯ такаЯ? - сказала она ‘офье. -  ’ебе  теперь,  бабочка,
есть надо побольше". ЏелагеЯ рожала уже два раза, она заговорила об  этом  с
‘офьей, снова у ‘офьи заулыбалось все тело, она забыла о ѓаньке.
     Ќочью, когда она уже совсем опускалась на дно,  засыпаЯ,  -  ей  вдруг,
неизвестно почему, опЯть мелькнула ѓанька, как будто она  лежала  где-нибудь
на этом ночном дне. ‘офьЯ вздрогнула, открыла глаза, на  потолке  плескались
светлые пЯтна. Ћна услышала: за окном бил ветер, позванивало стекло - так же
было и в тот день. Ћна стала вспоминать, как все это  вышло,  но  ничего  не
могла вспомнить, долго лежала так.  Џотом,  как  будто  совсем  ни  к  чему,
отдельно, увидела: кусок мраморной клеенки на полу, и муха ползет по розовой
спине. “ мухи Ясно видны были ноги - тоненькие, из черных катушечных  ниток.
"Љто же, кто это сделал? Ћна - вот эта самаЯ она - Я...  ‚от  ’рофим  €ваныч
рЯдом со мной, и у менЯ будет ребенок - и это Я?" ‚се волосы па голове стали
у нее живыми, она схватила за плечо ’рофима  €ваныча  и  стала  трЯсти  его:
нужно было, чтобы он сейчас же сказал, что этого не было, что это сделала не
она. "Љто... кто? ќто ты, ‘офка?" - еле расклеил глаза ’рофим  €ваныч.  "ќто
не Я, не Я, не Я!" - крикнула ‘офьЯ и остановилась: она понЯла,  что  больше
сказать ничего, ничего не может, нельзЯ, и она никогда не скажет,  -  потому
что... "ѓосподи... ђодить скорей бы!" - сказала она громко.
     ’рофим €ваныч засмеЯлсЯ: "‚от дура! “спеешь!." - € скоро опЯть зачмокал
во сне.
     ‘офьЯ не спала. Ћна перестала спать по ночам. „а и ночей почти не было,
за окном все времЯ колыхалась тЯжелаЯ, светлаЯ вода, не  переставаЯ  жужжали
летние мухи.
     “тром, уходЯ на  завод,  ’рофим  €ваныч  рассказал,  что  вчера  у  них
маховиком зацепило смазчика и долго вертело, а когда его снЯли,  он  пощупал
голову, спросил: "ѓде шапка?" - и кончилсЯ.
     Ћкно было уже выставлено, ‘офьЯ протирала трЯпкой стекла и  думала  про
смазчика, про смерть, и показалось, что это будет совсем просто  -  вот  как
заходит солнце, и темно, а потом опЯть день.  Ћна  встала  на  лавку,  чтобы
протереть  верх,  -  и  тут  ее  подхватил  маховик,  она  выронила  трЯпку,
закричала. Ќа крик прибежала ЏелагеЯ, это ‘офьЯ еще  помнила,  а  больше  не
было ничего, все вертелось, все неслось мимо,  она  кричала.  Ћдин  раз  она
почему-то очень Ясно услышала далекий звонок трамваЯ, голоса ребЯт на дворе.
Џотом все с размаху остановилось, тишина стоЯла, как пруд, ‘офьЯ чувствовала
- из нее льетсЯ, льетсЯ кровь. „олжно быть, так же было со смазчиком,  когда
его снЯли с маховика.
     "Ќу, вот и конец", - сказала ЏелагеЯ. ќто был не конец, но ‘офьЯ знала,
что до конца теперь только минуты, надо было все скорее, скорее... "‘корее!"
- сказала она. "—то скорее?" - спросил Џелагеин  голос.  "„евочку...  покажи
мне". - "Ђ ты почем знаешь, что девочка?" -  удивилась  ЏелагеЯ  и  показала
вырванный из ‘офьи живой красный кусок: крошечные пальцы  на  подобранных  к
животу ногах шевелились, ‘офьЯ смотрела, смотрела. "„а уж на,  на,  возьми",
сказала ЏелагеЯ, положила ребенка на кровать к ‘офье, а сама ушла на кухню.
     ‘офьЯ расстегнулась, приложила ребенка к  груди.  Ћна  знала,  что  это
полагаетсЯ только на другой день,  но  ждать  было  нельзЯ,  надо  было  все
скорее, скорее. ђебенок, захлебываЯсь, неумело, слепо  начал  сосать.  ‘офьЯ
чувствовала, как из нее текут теплые слезы, теплое молоко, теплаЯ кровь, она
всЯ раскрылась и истекала соками, она  лежала  теплаЯ,  блаженнаЯ,  влажнаЯ,
отдыхающаЯ, как землЯ - ради этой одной минуты  она  жила  всю  жизнь,  ради
этого было все. "џ к себе наверх сбегаю  тебе  больше  ничего  не  надо?"  -
спросила ЏелагеЯ. ‘офьЯ только пошевелила губами, но ЏелагеЯ понЯла, что  ей
теперь больше не надо ничего.
     Џотом ‘офьЯ как будто  дремала,  под  одеЯлом  было  очень  жарко.  Ћна
слышала звонки трамваев, ребЯта на дворе кричали: "‹ови ее!" - все это  было
очень далеко, сквозь толстое одеЯло. "Љого  же  -  ее?"  -  подумала  ‘офьЯ,
открыла глаза. „алеко, будто на другом берегу, ’рофим €ваныч  зажигал  лампу
шел густой дождь, от дождЯ было темно, лампа была  крошечнаЯ,  как  булавка.
‘офьЯ увидела белые,  как  клавиши,  зубы  -  ’рофим  €ваныч,  должно  быть,
улыбалсЯ и что-то говорил ей, но она не не успела понЯть - что, ее тЯнуло ко
дну.
     ‘квозь сон ‘офьЯ все времЯ чувствовала лампу:  крошечнаЯ,  как  булавка
она была теперь уже где-то внутри, в животе. ’рофим  €ваныч  ночным  голосом
сказал:
     "Ђх, ты... ‘офка моЯ!" ‹ампа стала так жечь, что ‘офьЯ позвала Џелагею.
ЏелагеЯ дремала около  кровати  сидЯ,  она  вздернула  голову,  как  лошадь.
"‹ам... па..." - трудно выговорила ‘офьЯ, Язык был, как варежка. "Џотушить?"
- метнулась ЏелагеЯ  к  лампе.  ’огда  ‘офьЯ  совсем  проснулась  и  сказала
Џелагее, что жжет в животе, в самом низу.
     Ќа рассвете ’рофим €ваныч сбегал за докторшей. ‘офьЯ узнала ее:  та  же
самаЯ, грудастаЯ, в пенсне, она тогда была у столЯра перед концом.  „окторша
осмотрела  ‘офью.  "’ак...  хорошо...  очень  хорошо...  Ђ   здесь   больно?
’ак-так-так..." Џотом весело, курносо повернулась к  ’рофиму  €ванычу:  "Ќу,
надо скорее в больницу". “ ’рофима €ваныча зубы потухли, рукой  с  угольными
прожилками он ухватилсЯ за спинку ‘офьиной кровати. "—то с ней?"  -  спросил
он. "Ђ еще не знаю. Џохоже - родильнаЯ горЯчка", - весело сказала  докторша,
пошла на кухню мыть руки.
     ‘офью поднЯли на носилки и стали поворачивать к двери. Њимо нее  прошло
все, с чем она жила: окно, стенные часы, печь - как будто отчаливал пароход,
и все знакомое на берегу уплывало. ЊаЯтник на стене метнулсЯ в одну сторону,
в другую - и больше его не было видно. ‘офье показалось: надо здесь, в  этой
комнате, что-то еще сделать последний раз.  Љогда  уже  открылась  дверца  в
карете, ‘офьЯ вспомнила - что,  быстро  расстегнулась,  вытащила  грудь,  но
никто не понЯл, чего она хочет, санитары засмеЯлись.
     Ќекоторое времЯ ничего не было. Џотом опЯть поЯвилась лампа,  она  была
теперь вверху, под белым потолком. ‘офьЯ увидела белые стены, белых женщин в
кроватЯх. Ћчень близко по белому ползла муха, у нее были тоненькие  ноги  из
черных катушечных ниток. ‘офьЯ закричала и, отмахиваЯсь,  стала  сползать  с
кровати на пол. "Људа? Људа? ‹ежите!" - сказала сиделка,  подхватила  ‘офью.
Њухи больше не было, ‘офьЯ спокойно закрыла глаза.
     ‚ошла ѓанька - с полным мешком  дров.  Ћна  села  на  корточки,  широко
раздвинув колени, оглЯнулась на ‘офью, ухмылЯЯсь, встрЯхнула белой челкой на
лбу. ‘ердце у ‘офьи забилось, она ударила ее топором и открыла глаза. Љ  ней
нагнулось  курносое  лицо  в   пенсне,   толстые   губы   быстро   говорили:
"’ак-так-так...", пенсне блестело, ‘офьЯ зажмурилась. ’отчас же вошла ѓанька
с дровами, села на  корточки.  ‘офьЯ  опЯть  ударила  ее  топором,  и  опЯть
докторша,  покачиваЯ  головой,  сказала:  "’ак-так-так..."  ѓанька  ткнулась
головой в колени, ‘офьЯ ударила ее еще раз.
     "’ак-так-так... •орошо, - сказала докторша. -  Њуж  ее  тут?-  Џозовите
скорей". - "‘корей! ‘корей!" - крикнула ‘офьЯ; она понЯла, что - конец,  что
она умирает и надо торопитьсЯ  изо  всех  сил.  ‘иделка  побежала,  хлопнула
дверью.  ѓде-то  очень  близко  ухнула  пушка,  ветер  бешено  бил  в  окно.
"Ќаводнение?" - спросила ‘офьЯ, широко раскрываЯ глаза.  "‘ейчас,  сейчас...
‹ежите", - сказала докторша.
     Џушка ухала, ветер гудел в ушах, вода  подымалась  все  выше  -  сейчас
хлынет, унесет все  -  нужно  скорее,  скорее...  ‚черашнЯЯ,  знакомаЯ  боль
рванула пополам, ‘офьЯ раздвинула ноги. "ђодить...  родить  скорее!"  -  она
схватила докторшу за рукав. "‘покойно, спокойно. ‚ы уже родили - кого ж  вам
еще?" ‘офьЯ знала - кого, но ее имЯ она не могла произнесть, вода подымалась
все выше, надо было скорее...
     ѓанька, уткнувшись головой, на корточках  сидела  возле  печки,  к  пей
подошел и заслонил ее ’рофим €ваныч:
     "Ќе Я - не Я - не Я!" - хотела сказать ‘офьЯ - так  уже  было  однажды.
Ћна вспомнила эту ночь и сейчас же понЯла, что ей нужно  сделать,  в  голове
стало совсем бело, Ясно. Ћна вскочила, стала в кровати на колени и закричала
’рофиму €ванычу: "ќто Я, Я! Ћна топила печку -  Я  ударила  ее  топором...".
"Ћна без памЯти... она сама не знает..." -  начал  ’рофим  €ваныч.  "Њолчи!"
крикнула ‘офьЯ, он замолчал, из нее хлестали огромные волны и затоплЯли его,
всех, все мгновенно затихло, были одни глаза. "џ - убила, -  тЯжело,  прочно
сказала ‘офьЯ. - џ ударила ее топором. Ћна жила у нас, она  жила  с  ним,  Я
убила ее, и хотела, чтобы у менЯ..." - "Ћна без ф-ф-фа-мЯ... без ф-фа-мЯти",
- губы у ’рофима €ваныча трЯслись, он не мог выговорить.
     ‘офье стало страшно, что ей не поверЯт, она собрала все, что в ней  еще
оставалось, изо всех сил вспомнила и сказала: "Ќет, Я знаю. џ потом  бросила
топор под печку, он сейчас лежит там..."
     ‚се кругом было белое,  было  очень  тихо,  как  зимой.  ’рофим  €ваныч
молчал. ‘офьЯ понЯла, что ей поверили. Ћна медленно, как  птица,  опустилась
на кровать. ’еперь было  все  хорошо,  блаженно,  она  была  закончена,  она
вылилась всЯ.
     Џервым опомнилсЯ ’рофим €ваныч. Ћн кинулсЯ к ‘офье, вцепилсЯ  в  спинку
кровати, чтобы удержать, не отпустить. "Џомерла!"  -  закричал  он.  †енщины
соскакивали с постелей, подбегали,  вытЯгивали  головы.  "“ходите,  уходите!
‹ожитесь!" - махала на них сиделка, но  они  не  уходили.  „окторша  поднЯла
‘офьину руку, подержала ее, потом сказала весело: "‘пит".
     ‚ечером белое стало чуть зеленоватым, как спокойнаЯ вода, и такое же за
окнами было небо. ‚озле ‘офьиной постели опЯть  стоЯла  грудастаЯ  докторша,
рЯдом с ней ’рофим €ваныч и еще какой-то молодой, бритый, со шрамом на  щеке
- от шрама казалось, что ему все времЯ больно, а он все-таки улыбаетсЯ.
     „окторша вынула  трубочку,  послушала  сердце.  ‘офьино  сердце  билось
ровно, спокойно, и так же она дышала. "’ак-так-так... - „окторша на  секунду
задумалась. - Ђ ведь выживет, ей-Ѓогу, выживет!" Ћна снЯла пенсне,  глаза  у
нее стали как у детей, когда они смотрЯт на огонь.
     "Ќу, что же - начнем!" - сказал бритый молодой человек и вынул  бумагу,
ему было больно, но он улыбалсЯ шрамом. "Ќет, уж пусть спит, нельзЯ, сказала
докторша. - ЏридетсЯ вам, товарищ дорогой, завтра  приехать".  "•орошо.  Њне
все равно". - "Ђ ей уж  и  подавно  все  равно,  теперь  что  хотите  с  ней
делайте!" Џенсне у докторши блестело; -  молодой  человек,  улыбаЯсь  сквозь
боль, вышел.
     „окторша все еще стоЯла и смотрела на женщину. Ћна спала, дышала ровно,
тихо, блаженно, губы у нее были широко раскрыты.

          1929 