        …вгений ‡амЯтин. Ќаводнение

---------------------------------------------------------------
       OCR ЉудрЯвцев ѓ.ѓ.
---------------------------------------------------------------


        - 1 -

     Љругом ‚асильевского Ћстрова далеким морем лежал мир: там  была  война,
потом революциЯ. Ђ в котельной у ’рофима €вановича котел гудел все  так  же,
манометр показывал все те же девЯть атмосфер. ’олько уголь пошел другой: был
кардиф, теперь - донецкий. ќтот крошилсЯ, чернаЯ  пыль  залезала  всюду,  ее
было не отмыть ничем. ‚от будто эта же чернаЯ пыль неприметно обволокла  все
и дома. ’ак, снаружи, ничего не изменилось.  Џо-прежнему  жили  вдвоем,  без
детей. ‘офьЯ, хоть было ей уже под сорок, была все так же легка, строга всем
телом, как птица,  ее  будто  длЯ  всех  навсегда  сжатые  губы  по-прежнему
раскрывались ’рофиму €вановичу ночью - и все-таки было не то.  —то  "не  то"
было еще не Ясно, еще не отвердело  в  словах.  ‘ловами  это  в  первый  раз
сказалось только позже, осенью, и ‘офьЯ запомнила: это было ночью в субботу,
был ветер, вода в Ќеве поднималась.
     „нем на котле у ’рофима €ваныча лопнула водомернаЯ трубка,  нужно  было
пойти и взЯть запасную на  складе  при  механической.  ‚  мастерской  ’рофим
€ваныч не был уже давно. Љогда он вошел,  ему  показалось:  не  туда  попал.
ђаньше здесь все шевелилось, подзванивало, жужжало, пело - будто ветер играл
стальными листьЯми в стальном лесу. ’еперь в этом  лесу  была  осень,  ремни
трансмиссии хлопали вхолостую, сонно ворочались  только  три-четыре  станка,
однообразно вскрикивала какаЯ-то шайба. ’рофиму €ванычу стало нехорошо,  как
бывает, если стоишь  над  пустой,  неизвестно  длЯ  чего  вырытой  Ямой.  Ћн
поскорее ушел к себе в котельную.
     Љ вечеру  вернулсЯ  домой  -  все  еще  было  нехорошо.  Џообедал,  лег
отдохнуть. Љогда встал, все уже прошло, позабылось - и  только  вроде  видел
какой-то сон или потерЯл ключ,  а  какой  сон,  от  чего  ключ  -  никак  не
вспомнить. ‚спомнил только ночью.
     ‚сю ночь со взморьЯ ветер бил прЯмо в окно, стекла звенели, вода в Ќеве
подымалась. € будто свЯзаннаЯ с Ќевой подземными жилами - подымалась  кровь.
‘офьЯ не спала. ’рофим €ваныч в темноте нашел рукою  ее  колени,  долго  был
вместе с нею. € опЯть было не то, была какаЯ-то Яма.
     Ћн лежал, стекло от ветра позвЯкивало однообразно.  ‚друг  вспомнилось:
шайба, мастерскаЯ, хлопающий вхолостую ремень... "Ћно самое", - вслух сказал
’рофим €ванович. "—то?" - спросила ‘офьЯ. "„етей не  рожаешь,  вот  что".  €
‘офьЯ тоже понЯла: да, оно самое. € понЯла: если не  будет  ребенка,  ’рофим
€ваныч уйдет из нее, незаметно вытечет из нее весь по каплЯм,  как  вода  из
рассохшейсЯ бочки. ќта бочка стоЯла у них в сенЯх за дверью.  ’рофим  €ваныч
уже давно собиралсЯ перебить на ней обручи, и все было некогда.
     Ќочью - должно быть, уже под утро, дверь раскрылась, с размаху грохнула
в бочку, ‘офьЯ выбежала на улицу.  Ћна  знала,  что  конец,  что  назад  уже
нельзЯ. ѓромко, навзрыд плача,  она  побежала  к  ‘моленскому  полю,  там  в
темноте кто-то зажигал спички. Ћна  споткнулась,  упала  -  руками  прЯмо  в
мокрое. ‘тало светло, она увидела, что руки у нее в крови.
     "’ы чего кричишь?" - спросил ее ’рофим €ваныч.
     ‘офьЯ  проснулась.  Љровь  была  и  в  самом  деле,  но  это  была   ее
обыкновеннаЯ женскаЯ кровь.
     ђаньше это были просто дни, когда ходить было неудобно, ногам  холодно,
неопрЯтно. ’еперь как будто ее каждый месЯц судили, и она  ждала  приговора.
Љогда приближалсЯ срок,  она  не  спала,  она  -  боЯлась  -  хотела,  чтобы
поскорее: а вдруг на этот раз не будет  -  вдруг  окажетсЯ,  что  она...  Ќо
ничего ее оказывалось, внутри была Яма, пусто. Ќесколько раз  она  заметила:
когда она,  стыдЯсь,  шепотом  ночью  окликала  ’рофима  €ваныча,  чтобы  он
повернулсЯ к ней - он притворЯлсЯ, что спит. € когда  ‘офье  опЯть  снЯлось,
что она одна, в темноте, бежит к ‘моленскому  полю,  она  кричала  вслух,  а
утром губы у нее были сжаты еще плотнее.
     „нем солнце, не переставаЯ, птичьими кругами носилось над землей. ‡емлЯ
лежала  голаЯ.  ‚  сумерках  все  ‘моленское  поле   дымилось   паром,   как
разгорЯченнаЯ лошадь. ‘тены в один  какой-то  апрельский  день  стали  очень
тонкими - было отчетливо слышно, как ребЯта  во  дворе  кричали:  "‹ови  ее!
‹ови!" ‘офьЯ знала что "ее" - это значит ‘толЯрову  девочку  ѓаньку;  столЯр
жил над ними, он лежал больной, должно быть, в тифу.
     ‘офьЯ спустилась вниз, во двор. ЏрЯмо на нее, закинув  голову,  неслась
ѓанька, за нею четверо соседских мальчишек. Љогда ѓанька увидела ‘офью,  она
на бегу что-то сказала назад, мальчишкам, и одна, степенно, подошла к ‘офье,
Ћт ’аньки несло жаром, она часто дышала, было видно, как шевелилась  верхнЯЯ
губа с маленькой черной родинкой. "‘колько ей?  „венадцать,  тринадцать?"  -
подумала ‘офьЯ, ќто было как раз столько, сколько ‘офьЯ была замужем, ѓанька
могла бы быть ее дочерью. Ќо она была чужаЯ, она  была  украдена  у  нее,  у
‘офьи...
     ‚незапно в .животе чтЯ-то сжалась,  поднЯлось  вверх  к  сердцу,  ‘офье
стало ненавистно то, тем пахла ѓанька, а эта  ее  чуть  шевелЯщаЯсЯ  губа  с
черной родинкой. "Љ папке докторша приехала, он в  бессознании",  -  сказала
ѓанька. ‘офьЯ увидела, как губы у ѓаньки задрожали, она нагнулась и,  должно
быть, -глотала слезы. € тотчас же ‘офье сделалось больно от стыда и жалости.
Ћна взЯла ѓанькину голову и прижала к себе. ѓанька всхлипнула,  вырвалась  и
побежала в темный угол двора, за нею шмыгнули туда мальчишки.
     ‘ засевшей где-то, как  конец  сломанной  иглы,  болью  ‘офьЯ  вошла  к
столЯру. Ќаправо от двери,  у  рукомойника  докторша  мыла  руки.  Ћна  была
грудастаЯ, курносаЯ, в пенсне. "Ќу, как он?" - спросила  ‘офьЯ.  "„о  завтра
дотЯнет, - весело сказала докторша. - Ђ там работы нам с вами прибавитсЯ". -
"ђаботы... Љакой?" - "Љакой? 'Ћдним человеком будет меньше, нам липших детей
рожать. “ вас сколько?" - Џуговица на груди у докторши была расстегнута, она
попробовала застегнуть, ее сходилось - она засмеЯлась. "“ менЯ...  нету",  -
не скоро сказала ‘офьЯ, ей было трудно разжать губы.
     ‘толЯр на другой день умер. Ћн был  вдовый,  у  него  никого  не  было.
Џришли какие-то соседки, стоЯли у дверей и шептались,  потом  одна,  укрытаЯ
теплым платком, сказала: "Ќу, что  ж,  милые,  так  стоЯть-то?"  -  и  стала
снимать платок, держа булавку в зубах. ѓанька сидела на своей кровати молча,
согнувшись, ноги тонкие, жалкие, босые. Ќа коленЯх у  нее  лежал  нетронутый
кусок черного хлеба.
     ‘офьЯ спустилась к себе вниз, нужно было сделать что-то к  обеду  скоро
придет ’рофим €ваныч. Љогда она все приготовила и стала накрывать  на  стол,
небо было уже вечернее,  непрочное,  и  его  проколола  одинокаЯ,  тоскливаЯ
звезда. ‚верху хлопали дверью: должно быть, там соседки уже  все  кончили  и
уходили домой, а ѓанька все так же сидела  на  кровати  с  куском  хлеба  на
коленЯх.
     Џришел ’рофим €ваныч. Ћн стоЯл возле стола широкий, коротконогий  будто
по шиколотку вросши ногами в землю. "‘толЯр-то ведь умер", - сказала  ‘офьЯ.
"Ђ-а, умер?" - рассеЯнно, мимо спросил ’рофим €ваныч; он  вынимал  из  мешка
хлеб, хлеб был непривычнее и редкостнее  чем  смерть.  Ќагнувшись,  он  стал
резать осторожные ломти, и тут ‘офьЯ, будто в первый раз за  все  эти  годы,
увидела его обгорелое, разоренное лицо, его  цыганскую  голову,  густо,  как
солью, присыпанную сединами.
     "Ќет, не будет, не будет детей!" - на лету, отчаЯнно  крикнуло  ‘офьино
сердце. Ђ когда ’рофим €ваныч взЯл  в  руки  кусок  хлеба,  ‘офьЯ  мгновенно
очутилась наверху: там ѓанька, одна, сидела на кровати, у нее лежал хлеб  на
коленЯх, в окно смотрела остраЯ, как кончик иглы, весеннЯЯ звезда. € седины,
и ѓанька, хлеб, одинаковаЯ звезда в пустом небе - все это - слилось  в  одно
целое, непонЯтно свЯзанное между собой, и неожиданно длЯ  самой  себЯ  ‘офьЯ
сказала: "’рофим €ваныч, возьмем к себе себе ‘толЯрову ѓаньку,  пусть  будет
нам вместо..." „альше не могла. ’рофим €ваныч  поглЯдел  на  нее  удивленно,
потом сквозь угольную пыль, слова прошли в него, внутрь, он начал  улыбатьсЯ
- медленно, так же медленно, как развЯзывал мешок с хлебом.  Љогда  развЯзал
улыбку до конца, зубы у  него  заблестели,  лицо  стало  новое,  он  сказал:
"Њолодец ты, ‘офьЯ! ‚еди ее сюда, хлеба на троих хватит".
     ‚ эту ночь ѓанька ночевала уже у них на кухне.  ‘офьЯ,  лежа,  слушала,
как она возилась там на лавке, как потом стала дышать ровно. ‘офьЯ подумала:
"’еперь все будет хорошо" - и заснула.


        - 2 -

     ђебЯта во дворе играли уже совсем по-новому: "в колчака". Ћдин "колчак"
- прЯталсЯ, другие  его  отыскивали,  потом  с  барабанным  боем,  с  пением
расстреливали из палок. ЌастоЯщий Љолчак был тоже расстрелЯн, конину  теперь
уже никто не ел, в лавках продавали сахар, калоши,  муку.  Љотел  на  заводе
топили еще тем же донецким углем,  но  ’рофим  €ваныч  теперь  брил  бороду,
угольнаЯ пыль легко отмывалась. Ѓез бороды он ходил много  лет  назад  перед
свадьбой,  и  сейчас  будто  вернулсЯ  к  тем  годам,  иногда  даже  смеЯлсЯ
по-прежнему, зубы белели, как клавиши на гармонии.
     ќто бывало по воскресеньЯм, когда он сидел дома и дома была ѓанька. Ћна
теперь кончала школу. ’рофим €ваныч заставлЯл ее читать вслух газету. ѓанька
читала  быстро  и  бойко,  но  перевирала   по-своему   все   новые   слова:
"мольбизациЯ",  "главнука".  "Љак,  как?"  -  переспрашивал  ’рофим  €ваныч,
закипаЯ смехом. "ѓлавнука", - спокойно повторЯла ѓанька. Џотом рассказывала,
что к ним вчера пришел в школу какой-то новый и стал объЯснЯть, что  вот  на
земле тела - и на небе тоже тела.  "Љакие  тела?"  -  уже  еле  сдерживаЯсь,
говорил ’рофим €ваныч. "Ќу, какие? ‚от!" -  ѓанька  тыкала  себЯ  пальцем  в
грудь, остревшую  под  платьем.  Ѓольше  ’рофим  €ваныч  уже  не  мог,  смех
вырывалсЯ у него из носа, изо рта, как  пар  из  предохранительных  клапанов
распираемого давлением котла.
     ‘офьЯ сидела одна,  в  стороне,  ѓлавнаука,  небесные  тела,  ѓанька  с
газетой - все это было ей одинаково непонЯтное и далекое.  ѓанька  говорила,
смеЯлась только с ’рофимом €ванычем, а если оставались вдвоем с ‘офьей,  она
молчала, топила печку, мыла посуду, разговаривала с  кошкой.  ’олько  иногда
медленно, пристально наплывала на ‘офью зелеными глазами, Явно думаЯ  что-то
о ней, но что? ’ак, уставЯсь в лица, смотрЯт кошки, думаЯ о чем-то своем - и
вдруг становитсЯ жутковато от их зеленых  глаз,  от  их  непонЯтной,  чужой,
кошачьей мысли. ‘офьЯ набрасывала шугайку, толстый платок и шла  куда-нибудь
- в лавку, в церковь, просто в темноту  Њалого  проспекта  -  только  бы  не
оставатьсЯ вдвоем с ѓанькой. Ћна шла мимо еще  не  замерзших  черных  канав,
мимо заборов из кровельного железа, ей было зимне, пусто.  Ќа  Њалом  против
церкви стоЯл такой же пустой с выеденными окнами дом. ‘офьЯ знала: в нем уже
никогда больше не будут  жить,  никогда  не  будет  слышно  веселых  детских
голосов.
     Ћна подошла к этому дому как-то вечером  в  декабре.  Љак  всегда,  она
торопилась пройти поскорее, не глЯдЯ. Ќа лету, утлом одного глаза, как видЯт
птицы, она увидала в пустом окне свет.  Ћна  остановилась:  не  может  быть!
‚ернулась назад, заглЯнула в дыру  окна.  ‚нутри,  среди  обломков  кирпича,
горел костер, вокруг него сидело четверо отрепышей-мальчишек. Ћдин, лицом  к
‘офье, черноглазый, должно быть, цыганенок, приплЯсывал, на  голой  груди  у
него прыгал серебрЯный крестик, зубы блестели.
     Џустой дом стал живым. –ыганенок чем-то  походил  на  ’рофима  €ваныча.
‘офьЯ вдруг  почувствовала,  что  она  тоже  еще  живаЯ,  и  еще  все  может
переменитьсЯ.
     ‚зволнованнаЯ, она вошла в  церковь  напротив.  Ћна  не  была  здесь  с
девЯтьсот восемнадцатого, когда ’рофим €ваныч вместе  с  другими  заводскими
уходил на фронт. ‘лужил все тот же маленький,  обомшелый,  седой  попик.  Ћт
пениЯ становилось тепло,  лед  таЯл,  какаЯ-то  зима  проходила,  впереди  в
темноте зажигали свечи.
     Љогда ‘офьЯ вернулась домой, захотелось  обо  всем  рассказать  ’рофиму
€ванычу, но о чем же это - обо всем? Ћна сейчас  уже  и  сама  не  знала,  и
сказала только одно: что была в церкви. ’рофим €ваныч засмеЯлсЯ:
     "‚ старую церковь ходишь. •оть бы к живоцерковцам ходила,  у  этих  Ѓог
все-таки вроде с партийным билетом".  Ћн  подмигнул  ѓаньке.  ‘  прищуренным
глазом, без бороды - лицо у него было озорное, как у цыганенка, очень  много
зубов, веселых, жадных. ѓанька сидела румЯнаЯ, она прЯтала  глаза  и  только
исподлобьЯ, зеленовато, чуть покосилась на ‘офью.
     ‘ этого днЯ ‘офьЯ часто бывала в  церкви,  пока  однажды  к  обедне  не
ЯвилсЯ новый живоцерковный поп с толпой своих.
     †ивоцерковец был рыжий верзила в куцей рЯсе, будто  переодетый  солдат.
‘тарый седой попик закричал: "Ќе дам, не дам!" -  и  вцепилсЯ  в  него,  оба
покатились на паперть, над толпою, как знамена,  замелькали  чьи-то  кулаки.
‘офьЯ ушла и больше не возвращалась сюда. Ћна  стала  ездить  на  Ћхту,  там
сапожник ”едор - с желтой лысиной - проповедовал "третий завет".
     ‚есна в этом, году была позднЯЯ,  на  „ухов  день  деревьЯ  еще  только
начинали распускатьсЯ, почки на них дрожали незаметной длЯ глава  дрожью,  и
лопались. ‚ечером было непрочно, светло, металась ласточки,  ‘апожник  ”едор
проповедовав о скором ‘трашном  ‘уде.  Џо  желтой  лысине  у  него  катились
крупные капли пота, синие безумные глаза блестели так,  что  от  них  нельзЯ
было оторватьсЯ. "Ќе с неба, нет! Ђ отсюда, вот отсюда, вот отсюда!" -  весь
дрожа, сапожник ударЯЯ себЯ в грудь, рванул на вей белую рубаху,  показалось
желтое смЯтое тело. Ћн вцепилсЯ разодрать грудь как рубаху - ему нечем  было
дышать, крикнул отчаЯнным, последним голосом в хлопнулсЯ об пол  в  падучей.
Ћколо него остались две женщины, все быстро разошлись, не кончив собраниЯ.
     Ћт безумных сапожниковых глаз всЯ напрЯженнаЯ, как почки  на  деревьЯх,
‘офьЯ вернулась к себе. Љлюча снаружи не было,  дверь  была  заперта.  ‘офьЯ
донЯла: ’рофим €ваныч с  ѓанькой  ушли  куда-нибудь  погулЯть  и,  наверное,
придут домой только часов в одиннадцать - она сама сказала им, чтобы  раньше
одиннадцати ее не ждали. Џойти разве наверх и  посидеть  там,  пока  она  не
вернутсЯ?
     Ќаверху жила теперь ЏелагеЯ с мужем, извозчиком.  —ерез  открытое  окно
было слышно, как она говорит своему ребенку:  "Ђгу-агу-агу-нюшки.  ‚от  так,
вот так!" ЌельзЯ, не было сил сейчас  пойти  туда  и  смотреть  на  нее,  на
ребенка. ‘офьЯ села на деревЯнные ступени.  ‘олнце  было  еще  высоко,  небо
блестело как глаза у сапожника. Ћткуда-то  запахло  горЯчим  черным  хлебом.
‘офьЯ вспомнила: в окне на  кухне  шпингалет  сломан,  и,  наверное,  ѓанька
забыла привЯзать окно - всегда забывала. ‡начит,  можно  вскрыть  снаружи  и
влезть.
     ‘офьЯ обошла кругом. € правда, окно  не  было  привЯзано,  ‘офьЯ  легко
открыла его и влезла в кухню. Ћна подумала: так мало ли кто может  забратьсЯ
- а может, уж и забралсЯ? Џоказалось, в  соседней  комнате  какай-то  шорох.
‘офьЯ, остановилась. Ѓыло тихо, только тикали часы на  стенке,  и  внутри  в
‘офье, и всюду. ‘ама не знаЯ зачем, на цыпочках, ‘офьЯ  вошла.  Џлатьем  она
зацепила прислоненную к двери гладильную  доску,  доска  загремела  на  пол.
’отчас же в комнате зашлепали босые ноги. ‘офьЯ тихонько ахнула,  попЯтилась
к окну - выскочить - звать на помощь...
     Ќо она ничего не успела; в дверЯх, показалась ѓанька,  босаЯ,  в  одной
измЯтой розовой сорочке. ѓанька остолбенела, кругло раскрыла на  ‘офью  рот,
глаза. Џотом всЯ сжалась, как кошка,  когда  на  нее  замахнутсЯ,  крикнула:
"’рофим €ваныч!" и метнулась назад, в комнату.
     ‘офьЯ поднЯла гладильную доску, поставил ее на  место  и  села.  “  нее
ничего было, ни рук, ни ног - только одно сердце, и оно, кувыркалось птицей,
падало, падало, падало.
     Џотом тотчас же вошел  ’ролфим  €ваныч.  Ћн  был  одетый,  видно  -  не
раздевалсЯ. Ћн встал посредине кухни большеголовый, широкий, ноги короткие -
будто был вкопан по колени в землю. "’ы... ты  как  же  это  рано  вернулась
нынче?" - сказал ’рофим €ваныч и сам удивилсЯ: зачем он это сказал,  как  он
мог это сказать? ‘офьЯ не слышала.  ѓубы  у  нее  дергались,  так  дергаетсЯ
пленка на молоке, уже совсем застывшаЯ: "—то ж это, что ж это, что ж это?" -
с трудом выговорила ‘офьЯ, не глЯдЯ на ’рофима €ваныча. ’рофим  €ваныч  весь
сморщилсЯ, забилсЯ в какой-то угол внутри  себЯ,  так  молча  стоЯл  минуту.
Џотом с корнем выдернул свои ноги из земли и ушел в комнату. ’ам ѓанька  уже
постукивала полусапожками, одетаЯ.
     ‚се в мире шло по-прежнему, и надо было жить.  ‘офьЯ  собрала  ужинать.
’арелки, как всегда, подавала ѓанька. Љогда она принесла хлеб, ’рофим €ваныч
обернулсЯ, задел головой, хлеб упал к нему  на  колени.  ѓанька  захохотала.
‘офьЯ посмотрела на нее, обе они столкнулись  глазами,  и  мгновение  совсем
по-новому, чем раньше, вглЯдывались одна в другую. ‘офьЯ почувствовала,  как
в ней кругло, медленно поднималось  от  живота  снизу,  потом  все  горЯчее,
быстрее, выше, она  задышала  часто.  Ѓольше  невозможно  было  смотреть  на
ѓанькину русую челку, на черную родинку у нее на губе - нужно было сейчас же
закричать, как сапожник ”едор, или что-то  сделать.  ‘офьЯ  опустила  глаза.
ѓанька усмехнулась.
     Џосле ужина ‘офьЯ мыла тарелки, ѓанька стоЯла с полотенцем и  вытирала.
ќто было без конца. ќто было, может быть,  самое  трудное  за  вечер.  Џотом
ѓанька пошла спать к себе на кухню. ‘офьЯ стала делать постель,  внутри  все
горело, ее трЯсло. ’рофим €ваныч, отвернувшись, сказал ей:  "Џостели  мне  у
окна на лавке". ‘офьЯ постлала. Ћна слышала, как ночью, когда она  перестала
ворочатьсЯ, ’рофим €ваныч встал и пошел на кухню к ѓаньке.


        - 3 -

     Ќа подоконнике у ‘офьи стоЯла опрокинутаЯ вверх дном стеклЯннаЯ  банка;
под эту банку, неизвестно как, попала муха. “йти  ей  было  некуда,  но  она
все-таки  ползала  весь  день.  Ћт  солнца  под  банкой  была   равнодушнаЯ,
медленнаЯ, глухаЯ жара, и такаЯ же жара была на всем  ‚асильевском  Ћстрове.
‚се-таки весь день ‘офьЯ ходила, что-то делала. „нем часто собирались  тучи,
тЯжелели, вот-вот треснет над головой зеленое стекло  и  наконец  прорветсЯ,
хлынет ливень. Ќо тучи неслышно расползались, к ночи стекло становилось  все
толще, душнее, глуше. Ќикто не слышал, как  ночью  по-разному  дышали  трое:
одна - зарывшись в подушку, чтобы ничего не слышать, двое - сквозь стиснутые
зубы, жадно, жарко, как котельнаЯ форсунка.
     “тром ’рофим €ваныч уходил на завод. ѓанька уже  кончила  учитьсЯ,  она
оставалась с ‘офьей вдвоем. Ћна была очень далека  от  ‘офьи:  и  ѓаньку,  и
’рофима €ваныча, и все  кругом  ‘офьЯ  видела  и  слышала  теперь  откуда-то
издали. Ћттуда она говорила ѓаньке, не разжимаЯ губ:  подмети  кухню,  вымой
пшено, наколи щепок. ѓанька мела, мыла, колола. ‘офьЯ слышала удары  топора,
знала, что это - ѓанька, та самаЯ, но это было очень далеко, не было видно.
     ѓанька всегда  колола  щепки,  присев  на  корточки,  широко  раздвинув
круглые колени. Ћдин  раз,  неизвестно  почему,  случилось  так,  что  ‘офьЯ
увидела эти колени, чуть подвинутую русую челку  на  лбу.  ‚  висках  у  нее
застучало, она поспешно отвернулась и сказала ѓаньке, не глЯдЯ:
     "џ сама... Џоди на улицу". ѓанька, трЯхнув  челкой,  весело  убежала  и
вернулась домой только к обеду, перед самым приходом ’рофима €ваныча.
     Ћна стала уходить с утра каждый день. ЏелагеЯ, верхнЯЯ, однажды сказала
‘офье: "ѓанька-то ваша с  ребЯтами  в  пустой  дом  бегает.  ‚ы  бы  за  ней
приглЯдели, а то  добегаетсЯ  девчонка".  ‘офьЯ  подумала:  "Ќужно  об  этом
’рофиму €ванычу..." Ќо когда пришел ’рофим €ваныч, она почувствовала, что не
может произнести вслух это  имЯ:  ѓанька.  Ћна  ничего  ’рофиму  €ванычу  не
сказала.
     ’ак, стеклЯнно, бесслезно, давЯ сухими тучами, прошло все лето, и осень
шла такаЯ же сухаЯ. ‚ какой-то синий и  не  по-осеннему  теплый  день  утром
задул ветер с морЯ.  —ерез  закрытое  окно  ‘офьЯ  услышала  пухлый,  ватный
выстрел, потом скоро другой и третий - должно быть в Ќеве  подымалась  вода.
‘офьЯ была одна, не было ни ѓаньки, ни ’рофима €ваныча. ЋпЯть мЯгко стукнула
пушка  в  окно,  стекла  от  ветра   звенели.   ‘верху   прибежала   ЏелагеЯ
запыхавшаЯсЯ, разлапаЯ, всЯ настежь, она крикнула ‘офье: "’ы, что же, с  ума
спЯтила - сидишь-то? Ќева через край пошла, сейчас все затопит".
     ‘офьЯ выбежала за ней на двор. ‘разу же  ветер,  свистЯ,  всю  ее  туго
обернул, как полотном. Ћна  услышала:  где-то  хлопали  двери,  бабий  голос
кричал: "–ыплЯт, цыплЯт собирай скорее!" Ќад головой быстро,  косо  пронесло
ветром какую-то большую птицу, крыльЯ у  нее  были  широко  раскрыты.  ‘офье
вдруг стало легче, как будто именно это ей и было нужно - вот  такой  ветер,
чтобы все захлестнуло, смело,  затопило.  Ћна  повернулась  навстречу,  губы
раскрылись, ветер ворвалсЯ и запел во рту, зубам было холодно, хорошо.
     ‚месте с Џелагеей ‘офьЯ быстро перетаскала наверх свои постели, одежду,
съестное, стульЯ. ЉухнЯ была уже пустаЯ, только в  углу  стоЯла  расписаннаЯ
цветами укладка. "Ђ это?" - спросила ЏелагеЯ. "ќто... ее", - ответила ‘офьЯ.
"—ьЯ - ее? ѓанькина, что ли? ’ак что ж ты  оставлЯешь?"  -  ЏелагеЯ  поднЯла
укладку и, придерживаЯ ее выпЯченным животом, потащила вверх.
     —аса в два наверху в окне высадило  ветром  стекло.  ЏелагеЯ  подбежала
заткнуть подушкой, вдруг взвыла в голос: "Џропали мы... ѓосподи, пропали!" и
схватила на руки своего ребенка. ‘офьЯ взглЯнула в окно и увидела: там,  где
была  улица,  теперь  неслась  зеленаЯ,  рЯбаЯ  от  ветра   вода;   медленно
поворачиваЯсь, плыл чей-то стол, на нем сидела белаЯ с рыжими пЯтнами кошка,
рот у нее был раскрыт - должно быть, мЯукала. Ќе называЯ  по  имени  ѓаньку,
‘офьЯ подумала о ней, сердце забилось.
     ЏелагеЯ топила печку. Ћна металась от печки  к  ребенку,  к  окну,  где
стоЯла ‘офьЯ. ‚ доме напротив, в первом этаже, была открыта  форточка;  было
видно, как теперь ее покачивало водою. ‚ода все  подымалась,  несла  бревна,
доски, сено, потом мелькнуло что-то круглое,  показалось,  что  это  голова:
"Њожет, уж и мой Ђндрей и твой ’рофим €ваныч..." - ЏелагеЯ не кончила, слезы
у нее катились - настежь, широко, просто. ‘офьЯ удивилась себе: как  же  это
она - будто даже забыла о ’рофиме €ваныче, и все времЯ только  об  одном,  о
той, о ѓаньке.
     ‘разу обе - и ЏелагеЯ и ‘офьЯ - услышали где-то на  дворе  голоса.  Ћни
добежали в кухню, к окнам. ђаспихиваЯ дрова, по двору  плыла  лодка,  в  ней
стоЯло двое каких-то и  ’рофим  €ваныч  без  шапки.  Ќа  нем  поверх  ватной
безрукавки была синЯЯ блуза, ветром ее плотно притиснуло с одного боку, а  с
другого раздуло, и казалось - он сломан посредине тела. ’е двое спросили его
о чем-то, лодка завернула за угол дома, за ней, сталкиваЯсь, пошли дрова.
     Џо поЯс мокрый, ’рофим €ваныч вбежал в кухню,  с  него  текло,  он  как
будто не замечал. "ѓде... где она?" - спросил он ‘офью.  "‘  утра  ушла",  -
сказала ‘офьЯ. ЏелагеЯ тоже понЯла - о ком. "џ уж  давно  ‘офье  говорила...
‚от и догонЯлась, плывет где-нибудь". ’рофим €ваныч  отвернулсЯ  к  стене  и
стал водить по ней пальцем.  Ћн  долго  стоЯл  так,  с  него  текло,  он  не
чувствовал.
     Љ вечеру, когда вода уже схлынула, пришел  Џелагеин  муж.  Џод  висЯчей
лампой блестела его крепкаЯ, спелаЯ лысина; он рассказывал  как  господин  с
портфелем саженками плыл  в  свой  подъезд,  как  барышни  бежали  все  выше
поднимаЯ юбки. "Ђ утопло  много?"  -  спросила  ‘офьЯ.  "‘трасть!  ’ыщи!"  -
зажмурилсЯ извозчик. ’рофим €ваныч встал. "џ пойду", - сказал он.
     Ќо он никуда не пошел: дверь открылась, а в двери стоЯла ѓанька. Џлатье
у нее прилипло к груди, к коленЯм, она всЯ была расхлюстаннаЯ,  но  глаза  у
нее блестели. ’рофим  €ваныч  стал  улыбатьсЯ,  нехорошо,  медленно,  одними
зубами. Ћн подошел к ѓаньке, схватил ее за  руку  и  увел  в  кухню,  плотно
прикрыл за собой дверь. Ѓыло слышно, как он сквозь зубы сказал что-то ѓаньке
и стал ее бить. ѓанька всхлипывала. Џотом долго плескалась водой и  вошла  в
комнату опЯть веселаЯ, потрЯхиваЯ челкой на лбу.
     ЏелагеЯ уложила ее спать в чуланчике за перегородкой, а ’рофиму €ванычу
и ‘офье сделала постель на лавке в кухне. Ћни остались вдвоем. ’рофим €ваныч
потушил лампу. Ћкно побледнело, в тонкой сорочке из  облаков  дрожал  месЯц.
ЃелеЯ, ‘офьЯ разделась, потом - ’рофим €ваныч.
     ‹ежа, ‘офьЯ думала только об  одном:  чтобы  он  не  заметил,  как  она
дрожит. Ћна лежала, вытЯнувшись, будто всЯ докрытаЯ корочкой  из  тончайшего
льда: в таких непрочных ледЯных чехлах бывают  ветки  деревьев  осенью  рано
утром, и только чуть шевельнет их ветром - все рассыпаетсЯ в пыль.
     ’рофим €ваныч не шевелилсЯ, его не было слышно. Ќо ‘офьЯ знала, что  он
не спит: во сне он всегда чмокал, как маленькие дети, когда сосут. €  знала,
почему он не спит: здесь ему уже нельзЯ было пойти к ѓаньке.  ‘офьЯ  закрыла
глаза, сжала губы, всю себЯ - чтобы ни о чем не думать.
     ‚друг ’рофим €ваныч, будто что-то решив, быстро повернулсЯ к ‘офье. ‚сЯ
кровь в ней остановилась с разбегу, ноги замерли, она ждала. ЊесЯц,  кутаЯсь
в одеЯло, дрожал за окном  минуту,  две.  ’рофим  €ваныч  приподнЯл  голову,
поглЯдел в  окно,  потом  осторожно,  стараЯсь  не  коснутьсЯ  ‘офьи,  опЯть
повернулсЯ к ней спиной.
     Љогда он, наконец, задышал ровно и стал причмокивать во сне, как  дети,
‘офьЯ открыла глаза. Ћна тихонько нагнулась над  ’рофимом  €ванычем,  совсем
близко, так что увидела один длинный черный волос,  спускавшийсЯ  у  него  с
брови прЯмо в глаз. Ћн пошевелил губами. ‘офьЯ смотрела, она уже  ничего  не
помнила о нем, его было только жалко. Ћна  протЯнула  руку  -  и  сейчас  же
отдернула: ей хотелось погладить его, как  ребенка,  но  она  не  могла,  не
смела...
     ’ак было каждую ночь все три недели, пока  нижнЯЯ  квартира  просыхала.
Љаждое утро перед заводом ’рофим €ваныч спускалсЯ туда на  полчаса,  кое-что
поправлЯл там. Ћднажды он вернулсЯ оттуда  веселый,  шутил  с  Џелагеей,  но
‘офьЯ видела, как он водил глазами  за  ѓанькой:  ѓанька,  нагнувшись,  мела
комнату. “ходЯ, ’рофим €ваныч сказал ‘офье: "Ќу, перебирайсЯ  вниз,  пора  -
все готово". € потом ѓаньке: "Џечки протопи получше, дров не жалей,  чтоб  к
вечеру тепло было".
     ‘офьЯ понЯла: не к вечеру, а к ночи. Ћна не сказала ничего, не  поднЯла
глаз, только губы у нее чуть дергались, как  пенка  на  молоке,  уже  совсем
застываЯ.
     €звозчик, Џелагеин муж, выезжал нынче только после полуднЯ; до тех  пор
вместе с ‘офьей и ѓаиькой он быстро перетаскал все вниз. "Ќу,  что  же,  как
тебЯ поздравлЯть-то: со старосельем, что ли?" - сказал он ‘офье.
     Ѓыстро, в несколько взмахов, как большаЯ птица, ‘офьЯ облетела  глазами
комнату. ‚се стало, как  прежде:  стульЯ,  тусклое  зеркало,  стенные  часы.
кровать, где ‘офьЯ по ночам будет опЯть одна. …й показалось счастьем то, что
было наверху: там ночью она слышала его дыхание, он не был с тою, с  другой,
он был ничей, а теперь - вот сегоднЯ, сегоднЯ же...
     ѓаньки не было, она ушла за дровами. ‘офьЯ стоЯла, прислонившись лбом к
окну. ‘текло  позванивало,  выл  ветер,  летели  серые,  городские,  низкие,
каменные облака - будто опЯть вернулись те же душные тучи, ни  разу  за  все
лето не прорвавшиесЯ грозой. ‘офьЯ почувствовала, что эти тучи не за  окном,
а в ней самой, внутри, они каменно наваливались одна  на  другую  уже  целые
месЯцы - и, чтобы не задушили сейчас, нужно что-то  разбить  вдребезги,  или
убежать отсюда, или закричать таким голосом, как тогда сапожник  о  ‘трашном
‘уде.
     ‘офьЯ услышала: вошла ѓанька, из мешка вытрЯхнула дрова на  пол,  потом
стала укладывать их в печку. Ћкно вздрогнуло, будто снаружи в него  стукнуло
сердце. ќто была пушка, воду  опЯть  гнало  ветром,  она  напруживала  синие
невские жилы. ‘офьЯ стоЯла все так же,  не  оглЯдываЯсь,  чтобы  не  увидеть
ѓаньку.
     ‚друг ѓанька негромко,  в  нос  запела  -  раньше  этого  не  случалось
никогда. ‘офьЯ оглЯнулась. Ћна  увидела:  бросив  топор,  ѓанька  сидела  на
корточках  и  ножом  щепала  лучину;  круглые,  широко  раздвинутые   колени
вздрагивали под платьем, и вздрагивала челка на лбу. ‘офьЯ хотела отвести от
нее глаза и не могла. Њедленно, трудно, как баржа, канатом  подтЯгиваемаЯ  к
берегу против течениЯ - канат дрожит и вот-вот  лопнет  -  ‘офьЯ  подошла  к
ѓаньке. Ћт работы ѓанька всЯ разгорелась, ‘офью окинуло жарким,  сладковатым
запахом ее пота - должно быть, ночью она пахла вот так же.
     € как только ‘офьЯ вдохнула  в  себЯ  этот  запах,  снизу,  от  живота,
поднЯлось в ней,  перехлестнуло  через  сердце,  затопило  всю.  Ћна  хотела
ухватитьсЯ за что-нибудь, но ее несло, как тогда по улице несло дрова, кошку
на столе. Ќе думаЯ, подхваченнаЯ волной, она поднЯла топор с полу, она  сама
не знала зачем. …ще раз стукнуло в  окно  огромное  пушечное  сердце.  ‘офьЯ
увидела глазами, что держит топор в руке. "ѓосподи, ѓосподи, что же это  Я?"
- отчаЯнно крикнула внутри одна ‘офьЯ, а  другаЯ  в  ту  же  секунду  обухом
топора ударила ѓаньку в висок, в челку.
     ѓанька и не крикнула ничего, только ткнулась головой в колени, потом  с
корточек мЯгко перевалилась на бок. ‘офьЯ еще несколько  раз  жадно,  быстро
ударила по голове острием, хлынула кровь на железный лист  перед  печкой.  €
будто эта кровь - из нее, из ‘офьи, в ней наконец прорвало  какой-то  нарыв,
лилось оттуда, капало, и с каждой  каплей  ей  становилось  все  легче.  Ћна
бросила топор, вздохнула глубоко, свободно - никогда не дышала,  вот  только
что глотнула воздуха в первый раз. Ќи страха, ни стыда  -  ничего  не  было,
только какаЯ-то во всем теле новизна, легкость, как после долгой лихорадки.
     „альше было так, как будто ‘офьины руки совсем отдельно от нее думали и
делали все, что надо, а она сама, в стороне,  блаженно  отдыхала,  и  только
изредка глаза у нее раскрывались, она начинала видеть, она смотрела на все с
удивлением.
     ѓанькины туфли, коричневое  платье,  сорочка,  политые  керосином,  уже
горели в печи, а сама она, всЯ голаЯ,  розоваЯ,  парнаЯ,  лежала  ничком  на
полу, и по ней,  не  спеша,  уверенно  ползала  муха.  ‘офьЯ  увидела  муху,
прогнала ее. —ужие, ‘офьины руки, легко, спокойно разрубили тело  пополам  -
иначе его было никак не унести. ‘офьЯ в это времЯ думала,  что  в  кухне  на
лавке лежит еще недочищеннаЯ ѓанькой картошка, нужно ее сварить к обеду. Ћна
пошла в кухню, заперла дверь на крючок, затопила там печь.
     Љогда вернулась в комнату, она увидела, что новаЯ  сераЯ,  под  мрамор,
клеенка вытащена из комода и лежит па полу, разорваннаЯ на два куска.  ‘офьЯ
удивилась: кто же это разорвал? ‡ачем? Ќо  сейчас  же  вспомнила,  постелила
клеенку на дно в мешок и положила туда половину розового тела. Ќа руки к ней
садилась, липла к ним та же муха, ‘офьЯ отогнала  ее,  она  садилась  опЯть.
Ћдин раз ‘офьЯ увидела ее совсем близко: ноги у нее были тоненькие,  как  из
черных катушечных ниток. Џотом муха и все исчезло, было только одно:  кто-то
стучал в кухонную дверь.
     ‘офьЯ на цыпочках подошла к порогу и ждала. ЋпЯть стучали, все сильнее.
‘офьЯ смотрела, как от ударов вздрагивал крючок -  и  даже  не  смотрела,  а
чувствовала: крючок сейчас был частью ее самой, как ее глаза, ее сердце,  ее
мгновенно похолодевшие ноги. Љак будто знакомый  голос  крикнул  за  дверью:
"‘офьЯ", она молчала, чьи-то шаги спускались, затопали  по  ступенЯм.  ’огда
‘офьЯ стала дышать, посмотрела в окно. ќто была ЏелагеЯ, ветром сзади на ней
плотно обхлестывало платье, и казалось, что она идет, подогнувши колени.
     ЋпЯть долго были только одни ‘офьины руки, и не было  ее  самой.  ‚друг
она увидела, что стоит па краю канавы, вода в канаве лиловаЯ, стеклЯннаЯ  от
заката, и туда же, в канаву, выброшен весь  мир,  небо,  сумасшедше  быстрые
тучи, а за  спиной  у  ‘офьи  тЯжелый  мешок,  и  что-то  такое  под  пальто
придерживает рука, ‘офьЯ не могла понЯть - что. Ќо рука вспомнила, что это -
лопата, снова стало все просто. Ћна перешла через канаву, отдельно от  себЯ,
одними глазами, оглЯделась кругом: никого, она была на ‘моленском поле одна,
быстро темнело. Ћна выкопала Яму и свалила туда все, что было в мешке.
     Љогда было уже совсем темно, она принесла полный мешок еще раз,  зарыла
Яму и пошла домой. Џод ногами была чернаЯ, неровнаЯ, распухшаЯ землЯ,  ветер
обхлестывал ноги холодными тугими полотенцами. ‘офьЯ спотыкалась. Ћна упала,
ткнулась рукой во что-то мокрое и так шла потом с мокрой рукой,  боЯлась  ее
вытереть. „алеко, должно быть на взморье,  загоралсЯ  и  потухал  огонек,  а
может быть это было совсем близко - кто-нибудь закуривал папироску на ветру.
     „ома ‘офьЯ быстро вымыла пол, сама вымылась в лотке на кухне  и  надела
на себЯ все свежее, как после исповеди перед праздником.  ‡ажженные  ѓанькой
дрова давно прогорели, но по угольЯм еще  бегали  последние  синие  огоньки.
‘офьЯ бросила туда мешок, клеенку, весь мусор, какой  еще  оставалсЯ.  Ћгонь
Ярко вспыхнул, все сгорело, теперь в комнате было совсем  чисто.  €  так  же
сгорел весь мусор в ‘офье, в ней тоже стало чисто и тихо.
     Ћна села на лавку. ‚ ней сразу  ослабели,  развЯзались  все  узлы,  она
внезапно почувствовала, что устала так, как  не  уставала  ни  разу  за  всю
жизнь. Ћна положила голову на руки, на стол и в ту же секунду заснула полно,
счастливо, всЯ.
     ЊаЯтник  на  стене  металсЯ,  как  птица  в  клетке,  чующаЯ  на   себе
пристальный кошачий глаз. ‘офьЯ спала. ќто длилось, может быть,  час,  может
быть, только от одного маЯтника до другого. Љогда она поднЯла голову,  перед
нею, вросши ногами в землю, стоЯл ’рофим €ваныч.
     …му было тесно, он расстегнул воротник у рубахи. "ѓде  она?"  -  сказал
он, нагибаЯсь к ‘офье. Џахнуло вином, от его  тела  шел  тугой,  напрЯженный
жар. "ѓде ѓанька?" - переспросил он. "„а, где она теперь?" - подумала  ‘офьЯ
и ответила вслух: "Ќе знаю". - "Ђга... Ќе знаешь?" - криво, медленно  сказал
’рофим €ваныч, совсем близко ‘офьЯ увидела  его  глаза,  они  оскалены,  как
зубы. Ћн никогда ее не бил, а сейчас показалось: вот ударит.  Ќо  он  только
посмотрел на ‘офью и отвернулсЯ - если б ударил, может, было бы легче.
     ‘ели обедать. ‘офьЯ была одна, она чувствовала:  ’рофим  €ваныч  ее  не
видит, видит не ее. Ћн хлебнул щей  и  остановилсЯ,  крепко  зажав  ложку  в
кулаке. ‚друг громко задышал и стукнул кулаком в  стол,  из  ложки  выкинуло
капусту к нему на колени. Ћн подобрал ее и не знал,  куда  девать,  скатерть
была чистаЯ, он смешно, растерЯнно держал капусту в руке, был как  маленький
цыганенок, которого ‘офьЯ видела тогда в пустом  доме.  …й  стало  тепло  от
жалости, она подставила ’рофиму €вапычу свою, уже  пустую  тарелку.  Ћн,  не
глЯдЯ, сбросил туда капусту и встал.
     Љогда вернулсЯ, в руке у него была бутылка мадеры.  ‘офьЯ  понЯла,  что
это было куплено длЯ той, сердце у нее сразу же зазЯбло,  она  опЯть  сидела
одна. ’рофим €ваныч наливал и пил.
     Џосле обеда он молча придвинул к себе лампу и  взЯл  газету,  но  ‘офьЯ
видела, что он читал все одну и  ту  же  строчку.  Ћна  видела,  как  газета
вздрогнула: в сенЯх заскрипели половицы... Ќет: это не к  ним,  это  наверх.
ЋпЯть стало тихо, только, как птица, металсЯ маЯтник на стене. Ѓыло  слышно:
наверху передвигали что-то тЯжелое, там, должно быть, уже ложились спать.
     ѓаньки все не было. ’рофим €ваныч прошел мимо ‘офьи  к  вешалке,  надел
шапку, постоЯл, потом сорвал ее с себЯ так, как будто вместе с шапкой  хотел
сорвать и голову - чтоб больше не думать, и лег на  лавку,  лицом  к  стене.
"Џогоди, дай Я постелю", - сказала ‘офьЯ. Ћн  встал,  посмотрел,  его  глаза
прошли через ‘офью, как сквознЯк.
     Ћна сделала  постель,  подошла  к  двери,  чтобы  запереть  на  крючок,
протЯнула уже руку - и остановилась: а вдруг ’рофим €ваныч  спросит,  почему
она  знает,  что  ѓанька  не  вернетсЯ?  Ѓыло  нельзЯ,  но  все-таки   ‘офьЯ
оглЯнулась.  Ћна  увидела:  ’рофим  €ваныч  следит  за  ней,  за  ее  рукой,
протЯнутой и не смеющей дотронутьсЯ до крючка. "—то? —то же стала?"  спросил
он и усмехнулсЯ  неровно,  наполовину.  "‚се  знает..."  -  подумала  ‘офьЯ,
маЯтник перед ней мотнулсЯ один раз и застыл. ’рофим €ваныч наливалсЯ кровью
молча, медленно, он оттолкнул стол, что-то упало, это было в ‘офье,  внутри.
‚от сейчас, сию минуту он скажет все...
     ’Яжко вытЯгиваЯ ноги из земли, он двигалсЯ  к  ‘офье,  на  лбу  у  него
вспухла, как Ќева, синЯЯ жила. "Ќу? —то же ты? - крикнул он: все  в  комнате
остановилось - ‡апирай! Џускай где хочет, у кого хочет ночует, на улице, под
забором, с собаками! ‡апирай, слышишь?" -  "Љак...  как?"  -  еще  не  верЯ,
сказала ‘офьЯ. "’ак! - отрезал ’рофим €ваныч и  повернулсЯ.  ‘офьЯ  накинула
крючок.
     Ћна еще долго дрожала под одеЯлом, пока  наконец  согрелась,  поверила,
что ’рофим €ваныч не может знать, не знает.  —асы  над  ней  громко  долбили
клювом в стену. Ќа лавке у себЯ заворочалсЯ  ’рофим  €ваныч,  задышал  жадно
сквозь стиснутые зубы. ‘офьЯ слышала это так, как будто он обо всем  говорил
словами, громко, вслух. Ћна увидела ненавистные белые кудрЯшки на лбу - и  в
ту же секунду они исчезли: ‘офьЯ вспомнила, что их нет и больше  никогда  не
будет. "‘лава Ѓогу..." - сказала она себе и сейчас  же  спохватилась:  "—то,
слава Ѓогу? ѓосподи!"
     ЋпЯть заворочалсЯ ’рофим €ваныч. ‘офьЯ подумала, что ведь  и  его  тоже
нет и никогда не будет, ей теперь всегда жить одной, на сквознЯке,  и  тогда
зачем же все это, что было сегоднЯ? ’рудно, ступенЯми, она стала набирать  в
себЯ воздух; она, как веревкой, дыханием поднимала какой-то камень  со  дна.
Ќа самом верху этот камень оборвалсЯ, ‘офьЯ почувствовала, что может дышать.
Ћна вздохнула и медленно стала опускатьсЯ в  сон,  как  в  глубокую,  теплую
воду.
     Љогда она была уже на дне, она услышала: об пол  шлепнули  босые  ноги.
Ћна вздрогнула и тотчас же всплыла вверх. ’ам  сейчас  скрипел  пол,  ’рофим
€ваныч осторожно шел куда-то. ’ак по ночам он ходил на кухню к ѓаньке, ‘офьЯ
всегда сжималась в комок, чтобы не  дохнуть,  не  крикнуть,  и  так  же  она
сжалась теперь. Ћна понЯла:  его  тЯнуло  туда,  он,  может  быть,  схватит,
стиснет там ее подушку, или просто будет стоЯть там, перед пустой  ѓанькиной
постелью...
     Џоловицы скрипели, потом перестали. ’рофим  €ваныч  остановилсЯ.  ‘офьЯ
приоткрыла глаза: ’рофим €ваныч,  белеЯ,  стоЯл  на  полдороге  между  своей
лавкой и кроватью, где лежала она. € вдруг ‘офью прокололо, что он идет не в
кухню, а к ней - к ней! …е всю опахнуло жаром, зубы  у  нее  застучали,  она
зажмурилась. "‘офьЯ..." - тихо  сказал  ’рофим  €ваныч  и  потом  еще  тише:
"‘офьЯ".  Ћна  узнала  его  тот  самый,  особенный,  ночной  голос,   сердце
оторвалось от ветки и,  неровно  перевертываЯсь,  птицей  падало  вниз.  Ѓез
мыслей, чем-то другим - стиснутыми до боли коленЯми, складками тела -  ‘офьЯ
подумала, что ему будет проще, легче, если она не откликнетсЯ, и она  лежала
не дыша, молча.
     ’рофим €ваныч нагнулсЯ к ней, она близко слышала  его  дыхание,  должно
быть, он смотрел на нее. ќто была только секунда, но ‘офьЯ боЯлась,  что  не
выдержит, она закричала неслышно: "ѓосподи!  ѓосподи!"  Ќаверху,  за  тысЯчи
верст, где сейчас неистово неслись тучи,  чуть  слышно  засмеЯлась  ЏелагеЯ.
ѓорЯчаЯ, сухаЯ рука коснулась ‘офьиных  ног,  она  медленно  раскрыла  губы,
раскрылась мужу всЯ, до дна - первый раз в жизни. Ћн  стиснул  ее  так,  как
будто хотел выместить на ней  всю  жадную  злобу  к  той,  к  другой.  ‘офьЯ
услышала, как он заскрипел зубами,  как  опЯть  наверху  шепотом  засмеЯлась
ЏелагеЯ - и больше уж не помнила ничего.
     “тром был мороз, окна были из леденца, сине-желтый зайчик полз по белой
стене. ‘офьЯ вышла во двор. ‡а  ночь  все  утихло,  утро  стоЯло  спокойное,
прозрачное; дым, прЯмой и розовый, шел к небу.
     Ќа дворе была ЏелагеЯ. Ћна сказала ‘офье: "ѓанька-то ваша  сбежала,  а?
‚от  и  корми  их,  этаких!"  ‘офьЯ  посмотрела  на  нее  легкими,  прЯмыми,
сделанными из этого утра глазами, попробовала вспомнить  вчерашнее  -  и  не
могла: это все было очень далеко, скорее всего ничего этого не было. ЏелагеЯ
рассказала, что перед заводом ’рофим €ваныч заходил  к  ним,  спрашивал,  не
видали ли ѓаньку. ‘офьЯ про себЯ засмеЯлась. "—ему ты?" - удивилась ЏелагеЯ.
"’ак..." - сказала ‘офьЯ, она смотрела на прЯмой, розовый дым - такой же дым
был в деревне, откуда ее взЯл ’рофим €ваныч. ’ам сейчас, должно быть,  рубЯт
капусту, кочерыжки - холодноватые, белые, хрусткие. …й показалось,  что  все
это было только вчера, и она сама такаЯ же, какаЯ была, когда ела кочерыжки.
     ‚ернувшись с завода, ’рофим €ваныч спросил только:  "Ќу?  Ќету?"  ‘офьЯ
уже знала, о чем он, она спокойно сказала: "Ќету". ’рофим €ваныч пообедал  и
ушел куда-то. ‚ернулсЯ поздно, темный -  должно  быть,  искал,  спрашивал  у
всех, всюду. Ќочью он опЯть пришел к ‘офье - так же  молча,  злобно,  жадно,
как вчера.
     Ќа следующий день ’рофим €ваныч  заЯвил  о  ѓаньке  в  милицию.  ‘офью,
Џелагею с мужем, соседей вызывали туда. ‡а  столом  сидел  какой-то  молодой
малый в кепке, на носу у него было серьезное пенсне без оправы, а лицо  было
цыплЯчье, конопатое, и на столе  под  бумагами  лежали  черные  суха