тать на спине, вроде бы как на волшебных санЯх или
хотЯ бы как на щите трелевочного трактора.  € ЌадЯ катала их так,  что спине
стало больно,  и  прыгала рЯдом с  ними и  пела с  удовольствием про елочку,
родившуюсЯ в  лесу.  „верь в  красный уголок,  в местный Љолонный зал,  была
открыта,  и  любопытные взрослые глазели из-за порога,  а  то и  переступали
через него,  и Ќаде они не мешали,  но вдруг,  когда она сказала пацанью: "Ђ
теперь мы с  вами полетим в  Ђнтарктиду,  где королевские пингвины дежурЯт в
моем  „оме отдыха",  она  выпрЯмилась и  увидела на  пороге.  ’ерехова.  Ћна
растерЯлась,  сказать ничего не могла, не видела лица ’ерехова, потому что у
порога было сумрачно, но ей казалось, что это он приехал, наверное, из своей
распрекрасной ‘ейбы  и  нашел ее.  ’ерехов,  видно,  понЯл,  что  смутил ее,
повернулсЯ и вышел из елочной комнаты,  не хотел мешать детЯм веселитьсЯ.  €
тогда она побежала за  ним,  не  сразу,  но побежала,  слышала,  как детишки
кричали ей  вслед:  "Људа же  вы,  тетЯ ЌадЯ!",  пообещала им вернутьсЯ,  но
когда?  ’опала  тЯжеленными будковскими валенками,  подшитыми раза  три,  по
звонкому снегу,  а  ’ерехов шел впереди нее и  не оборачивалсЯ.  Ђ  когда он
обернулсЯ и  посмотрел с  удивлением на нее,  не на нее,  а  на басовитого и
хриплоголосого „еда Њороза,  неизвестно зачем гнавшегосЯ за ним,  может, длЯ
того,  чтобы попросить прикурить,  ЌадЯ  увидела,  что  это  не  ’ерехов,  а
незнакомый ей человек, мираж, придуманный ее мечтой.
     Ћна пришла к ребЯтам,  и они обрадовались,  запрыгали,  и она не смогла
ничего лучше придумать,  как рассказать им о дЯде, который привез телеграмму
от пингвинов,  они скучают,  бедные, и топЯт ледЯные печки. € снова зажглось
веселье,   и   „еду  Њорозу  нашлись  хлопоты  потруднее  прежних,   и  елка
завертелась,  заплЯсала у  нее перед глазами,  посмеивалась своими крашеными
огнЯми.
     Ќочью  встречали Ќовый  год,  и  Ќаде  везло,  ей  объЯснЯлись в  любви
четверо,  кто в  шутку,  а  кто всерьез,  и  она хохотала,  и  танцевала,  и
целовалась с этими четверыми и еще с кем-то, а потом увидела грустного Ћлега
и спросила,  почему он сидит такой грустный.  "‘ама знаешь почему,  - сказал
Ћлег,  -  потому что ты  рЯдом".  -  "Ќу не надо,  Ћлежка,  ну зачем ты",  -
заговорила она ласково.  "џ не могу без тебЯ", - сказал Ћлег. "Ќу не надо об
этом,  сегоднЯ не надо,  -  расстроилась ЌадЯ, - а то Я уйду". - "Ќе могу, и
все..."  -  "џ уйду..."  €  она на самом деле повернулась и пошла к выходу и
боЯлась,  как бы не заплакать на глазах у всех, вышла без пальто на улицу, и
Ћлег шагал за ней, просил вернутьсЯ, а она молчала.
     Ћна сидела в  своей комнатушке долго,  забравшись с  ногами на постель,
пересыпала с  ладони на ладонь беличьи кедровые орешки и  думала о ’ерехове.
Ћна  не  видала его  уже  полгода и  была  рада этому,  так  ей  казалось до
нынешнего днЯ.  Ћн уехал,  сбежал или, наоборот, поступил благородно, черт с
ним,  все равно тогда она решила,  что ничего не  простит ему,  ни  в  какие
счастливые дни  ничего не  простЯт ему,  и  унижатьсЯ перед  ним  никогда не
станет,  ни перед кем не станет унижатьсЯ,  и  это ее решение было похоже на
клЯтву.  Ћна выстрадала эту клЯтву,  когда тЯнула, торопила машину, угнанную
ею из сонного гаража, торопила ее домой из теплой таежной деревни, где так и
не  увиденнаЯ Ќадей  женщина  пригрела ’ерехова,  торопила и  молила  машину
ослушатьсЯ ее рук и врезатьсЯ в кедр потолще да так, чтобы металл искорежить
напрочь.  Ћна  все еще помнила тогда,  как стоЯла на  подножке машины и  как
удивленный ею ’ерехов,  выскочивший в дремоте на крыльцо, злилсЯ и советовал
ей забыть детство.
     Љогда он  уехал на  ‘ейбу,  она только тем и  занималась,  что забывала
детство,  а вместе с ним и юность и отрочество.  ‚се ее прежние годы, все ее
злоключениЯ и радости невесты,  казались ей теперь наивными выдумками темной
провинциальной девочки,  в  которых ей стыдно будет кому-либо признатьсЯ.  €
она понимала,  что пришла пора наверстывать упущенное,  отставать от  правил
века,  а  может быть,  от вечных правил,  было бы скучно и неразумно,  и она
поблагодарила ’ерехова за  науку.  ‘еребристое платье свое,  над которым она
корпела ночь,  перешиваЯ материнское ко дню объЯснениЯ в  любви,  она хотела
выбросить,  но  все  же  пожалела его,  сунула на  самое дно  чемодана,  как
антикварную вещь из  лавки древностей.  Џри  этом вспомнила с  удовольствием
слова своей подруги:  "Ќадо выкинуть весь  этот  хлам,  весь  этот  комплекс
тургеневских женщин!"
     Џодруга эта - ‘ветликова, дочь известной на фабрике ткачихи, - осталась
во ‚лахерме,  а может быть,  она теперь уже жила в Њоскве,  может быть,  уже
училась на  переводчицу или  стала ею,  о  чем  и  мечтала.  „евица она была
неглупаЯ и начитаннаЯ,  вот только некрасиваЯ.  ‚прочем, нынешнЯЯ косметика,
нынешние способы укладки волос  и  усилиЯ лондатона,  цвета  какого желаете,
нынешние юбки и кофты помогли ей стать женщиной ничего себе, и парни, а то и
мужчины  постарше  относились  к  ней  со  вниманием,   тем  более  что  она
проповедовала свободу нравов.  Ћна любила о  ней говорить,  об этой свободе,
даже  цифры  где-то   вычитала,   цифрами  подкреплЯла  свои  рассуждениЯ  о
требованиЯх физиологии,  рассказывала,  что специальные исследованиЯ - "не у
нас,  конечно,  у нас разве станут это исследовать -  выЯвили -  в выпускных
классах девственниц раз-два  и  обчелсЯ,  понЯла?".  Ќаде эти разговоры были
интересны, в них она узнавала такое о мужчинах и женщинах, что ни от кого не
могла узнать,  а  узнать хотела,  и  было ей тоскливо и  радостно иногда,  а
иногда приходило смЯтение,  и  сны  были тЯжкие.  ‘ветликова еще  в  девЯтом
классе под  самым страшным секретом рассказала ей,  как  она стала женщиной.
ЌадЯ ей  поддакивала вроде бы со знанием дела.  €ногда они вместе с  другими
девчонками собирались на  тайные  девичники,  пили  вино,  вермут подешевле,
наскрести могли гроши,  но пили с таким чувством,  будто это был французский
коньЯк с  медалЯми,  курили изЯщно сигареты,  слушали Џресли (кого-то теперь
слушают?) и разговаривали по-светски, несли такую серьезную чушь, что смешно
сейчас вспомнить, но были и слова справедливые, с которыми ЌадЯ соглашалась,
и среди них те самые о комплексе тургеневских женщин.  Ќа самом деле,  зачем
нужен ей этот комплекс устарелых недотрог, а может, и ханжей.
     €  ЌадЯ еще в  ту  пору во  ‚лахерме рада была ступать по  тропке своей
подруги,  но и тогда ей казалось, что тут мешает доставшийсЯ ей атавизм - ее
собственное глупое понЯтие о порЯдочности, и надо было, чтобы ’ерехов скорее
вернулсЯ из  армии и  освободил ее от невестиной обЯзанности ждать,  которую
она  сама на  себЯ взвалила.  ‚прочем,  сколько бы  ни  крутилось вокруг нее
парней,  а  ее  вдруг назвали звездой ‚лахермы;  со сколькими бы она сама ни
гулЯла,  она все времЯ думала о ’ерехове, и ей казалось, что она любит его и
вправду, хотЯ она и забывала его лицо и даже его голос и все ждала, чтобы он
вернулсЯ, чтобы придуманный ею образ рассеЯлсЯ, отпустил бы ее и ей от этого
стало бы легче.  Ђ насмотрелась она всЯкого,  и во ‚лахерме,  и на сборах, в
пору  своего  увлечениЯ гимнастикой,  и  в  поездках на  соревнованиЯ всЯкое
видела,  и на нее смотрели жадные глаза,  это нравилось ей, Яркие спортивные
парни  были  рЯдом,  нравственные старушки  и  передовые  люди  во  ‚лахерме
укоризненно покачивали головами,  говорили шепотом или  вслух:  "Ќу конечно,
чего от этих сумасбродных Ѓелашовых можно ожидать" - и делали сокрушительные
выводы  насчет  современной  молодежи.  “ж  одни  эти  слова  Ќаде  хотелось
подтвердить из принципа: "Ќате вам!", но чертов ’ерехов словно бы запер ее в
комнате,  ключ забрал и  уехал,  вылезти же через окно она не могла,  хотЯ и
хотела.
     Ђ  когда он вернулсЯ из армии,  он ее и  не заметил,  прошел мимо и  не
заметил и  в  дверь не  постучал,  а  она высматривала его из  окна,  видела
повзрослевшего,  хмельного и трезвого,  и было ей горько и обидно.  "Ќу что,
дочка,  забыл он тебЯ?" -  посмеивалсЯ отец.  ЌадЯ кривила губы: "Џодумаешь!
ќто Я  его забыла!"  Ђ  сама все те дни надевала лучшее,  что висело у нее в
шкафу,  и перед зеркалом вертелась подолгу, потому что надеЯлась: а вдруг он
подойдет сегоднЯ?  Ћн  увидел ее  на девЯтый день,  на пыльной площади перед
фабрикой, и, как ей показалось, обрадовалсЯ и даже удивилсЯ ее преображению.
Ђ у нее чуть было ноги не подкосились от волнениЯ,  но все же выдержала она,
говорила небрежно и  даже иронично,  как  ни  в  чем  не  бывало.  ЏостоЯли,
поболтали и  разошлись,  мало ли таких знакомых и  у  нее и  у  него во всей
‚лахерме! € потом они часто встречались, болтали и расходились, чтобы завтра
снова столкнутьсЯ лбами в  своем шестнадцатитысЯчном городке,  общительном и
тесном,  как фабричный клуб.  "Ђ,  ЌадЯ,  здравствуй,  как Я  рад..." -  "Ђ,
’ерехов, здравствуй, как Я рада..."
     Љогда он говорил "до свиданьЯ" и  уходил,  с ней ничего не происходило,
не  случалось разрыва сердца,  и  ЌадЯ  твердила себе:  "Ќу  вот  видишь,  Я
спокойна,  мне все равно, а сегоднЯ вечером мне будет хорошо с ‹евкой. €ли с
‘ергеем..." Ќо потом приходило старое, и во всем и везде она видела ’ерехова
и  снова только тем и  жила,  что ждала встречи с  ним на улице,  у входа на
стадион,  на пЯтаке толкотливых танцев,  в  очереди за колбасой или сахаром,
ждала и  думала:  хоть уехал бы  он куда-нибудь,  исчез бы с  глаз навсегда,
легче было бы...
     Ђ он и уехал. ‚зЯл и уехал в голубые ‘аЯны. "‚от и хорошо, наконец-то",
- обрадовалась ЌадЯ,  но  через день,  через каких-нибудь двадцать веселых и
несчастных часов  начала разыскивать она  карту ‘ибири и  вроде бы  в  шутку
стала подбивать ‘евку и Ћлега поехать в тайгу.  Џодбивать пришлось долго, но
идеЯ все же овладела массами,  тем более что и Ћлегу и ‘евке тЯгостно было с
их  настоЯщими мужскими профессиЯми жить  в  текстильном городке.  ‚  ‘аЯнах
поначалу  ей  было  легче,  Ћлеговы  признаниЯ  она  старалась не  принимать
всерьез, отшучивалась или успокаивала его, но потом и ей стало худо, ’ерехов
был  рЯдом и  все так же  далеко,  а  она уже повзрослела и  любила вовсе не
изображение на экране.  Ќо когда ’ерехов отправилсЯ на ‘ейбу и не попрощалсЯ
с  ней,  не  мог  попрощатьсЯ,  когда она  упрЯтала свое  серебристое платье
невесты или,  быть  может,  даже  вдовы  (теперь-то  веселой вдовы)  на  дно
чемодана,  она  почувствовала облегчение  и  вспомнила  слова  ‘ветликовой о
комплексе тургеневских женщин. ‚се же довлел над ней этот проклЯтый и жалкий
комплекс,  давил ее молодость ловкой и  умелой лапой,  и  избавитьсЯ от него
ЌадЯ посчитала первейшей необходимостью. ђассеЯлсЯ тереховский дурман, и раз
уж,  к счастью, не послушалась в то памЯтное утро ее шальных молитв машина и
не  врезалась в  придорожные кедры,  раз уж отвезла,  возвратила ее в  суету
курагинской  жизни,  надо  было  пользоватьсЯ этой  жизнью,  жадничаЯ  и  не
заботЯсь о соблюдении не тобой сочиненных условностей.
     €  она  принЯлась жить,  как сама говорила,  жадничаЯ,  так,  чтобы все
смотрели на нее с завистью и пересчитывали ее парней,  так, чтобы все знали,
какаЯ озорнаЯ, беззаботнаЯ, а потому и счастливаЯ у нее жизнь, чтобы ’ерехов
это знал. Ќо хотЯ нередко ей бывало весело в калейдоскопе из камушков смеха,
танцев, вечеринок, очнувшись, она понимала, что желание ее переступить черту
вызвано отчаЯнием,  а  проклЯтый комплекс,  над  которым они посмеивались со
‘ветликовой,  вбит в нее полуметровыми гвоздЯми, и его не отдерешь, и в этом
ее несчастье.  ‘лучай же на елке с мнимым ’ереховым вовсе выбил ее из колеи.
‚се  возвращалось на  круги  своЯ,  как  кедровые орешки с  правой ладони на
левую.  ‘бежав  со  встречи  Ќового  года,  она  сидела  в  своей  комнате и
пересыпала орешки с ладони на ладонь,  а рЯдом молчал Ћлег, он умел молчать,
мастерил из газетного обрывка пароходик,  и  ЌадЯ,  обернувшись вдруг в  его
сторону,  подумала,  что она,  глупаЯ,  делает ошибку за ошибкой. ’абунились
вокруг нее парни,  которых она все времЯ пусть подсознательно, но сравнивала
с  ’ереховым,  и они вытеснить из ее души ’ерехова не могли,  излечить ее от
’ерехова не могли.  Ђ Ћлег мог. Ћн любил ее всерьез, и все с ним должно было
быть только всерьез. € он был сильным и добрым, а она к нему привыкла, как к
брату,  привыкла утешать его,  как брата,  после его слов о любви или просто
его  тоскливых взглЯдов.  €  в  тот первый день нового года,  когда мысль об
Ћлеге  вдруг  озарила ее,  она  положила орехи на  стол,  подошла к  Ћлегу и
сказала:
     - Ђ ты можешь быть смелым?
     …й стало казатьсЯ,  что Ћлег ей нравитсЯ,  противен ей он никогда и  не
был,  теперь  же  думы  ее  потЯнулись по  новому руслу,  сделали свое,  она
размышлЯла:  "Ђ почему бы и нет?" - и внушила себе в конце концов, что любит
Ћлега. € когда их бригады приказом переводили в ‘ейбу, она не огорчилась, не
испугалась,  что будет рЯдом с ’ереховым,  она была спокойна, потому что она
любила Ћлега. Ќо стоило ей увидеть ’ерехова, как волнение снова поселилось в
ней,  и она ничего не могла понЯть и торопила Ћлега со свадьбой,  чтобы быть
привЯзанной к нему долгом,  цепочкой,  кованной из того самого комплекса,  к
которому, по несчастью, она родилась предрасположенной. Ћлег чувствовал, что
она нервничает, и ему надо было бы взорватьсЯ, устроить ей сцену, отхлестать
ее по щекам или хотЯ бы в разговоре добратьсЯ до всех точек,  но он молчал и
грустил снова,  то ли был неуверен в себе,  то ли слов,  каких надо,  не мог
найти.  Ђ  она  вбивала себе  в  голову,  что  все  ее  беспокойства идут от
неопределенности,  и торопила,  торопила свадьбу, вчерашний шумный пир, если
не  во  времЯ  чумы,  так  во  времЯ  наводнениЯ,  чтобы сегоднЯ валЯтьсЯ на
кровати,  пырнув с головой под подушку. Ќо вчера ей было хорошо, и казалось,
что все идет как надо,  и они с Ћлегом вместе надолго, и она любит его, было
здорово,  когда танцевали при свечах и когда Ћлег читал стихи, она гордилась
им  в  те минуты и  смотрела на него с  восхищением и  любовью.  Њожет быть,
вчерашний день и был правдой,  а сегоднЯшнее ее брожение минутно, вызвано ее
дурацким сумасбродным характером,  и оно пройдет, как эта мокраЯ неделЯ, как
наводнение,  как  крики  парней  под  окнами  о  том,  что  бревна торпедами
врезаютсЯ в мост, все пройдет, все успокоитсЯ...
     ‚  коридоре послышались шаги.  „верь  хлопнула.  ЌадЯ  поднЯла голову и
увидела Ћлега.
     - —то с тобой? - спросил Ћлег.
     - ѓолова  болит,  -  соврала ЌадЯ,  -  ужасно болит.  Џогода такаЯ.  џ,
пожалуй, не пойду к мосту. Ќе смогу.
     - ‹ежи,  лежи, - сказал Ћлег. - џ пойду. ’олько сейчас носки переодену,
старые промокли,  и воды напьюсь,  весь день со вчерашнего жажда мучит. ’ебЯ
нет?
     - Ќет.
     Ћн подошел к ней,  улыбалсЯ смущенно и виновато,  протЯнул руку,  чтобы
погладить ее волосы,  она понЯла это, поморщилась, отпрЯнула, словно прыгала
на нее жаба.
     - Ќе надо,  не надо!  - сказала ЌадЯ. - Љогда болит голова, лучше ее не
трогать.
     Ћн  остановилсЯ,  огорченный,  ничего не  сказал,  повернулсЯ,  пошел к
столу.  Ћна закрыла глаза,  лежала так,  слышала,  как он гремел табуреткой,
присаживаЯсь,  чтобы переодеть носки,  слышала,  как  шлепались на  пол  его
сапоги,  как  потом  он  лил  из  чайника воду  и  размешивал сахарный песок
ложечкой и  она звЯкала о стеклЯнные бока стакана.  ‚се эти звуки раздражали
Ќадю,  они были бесконечными,  она лежала,  стиснув зубы,  и  думала:  "џ не
выдержу это,  у менЯ и вправду расколетсЯ голова, когда же прекратит он пить
и чмокать и ложечкой крутить сахар,  Я не выдержу, мне противно слышать это,
и сам он противен мне, господи, до чего Я дошла!"
     Ћна открыла глаза.  Ћлег стоЯл у  порога в нерешительности,  может быть
ждал от нее слов.
     - Ќу иди, иди, - сказала ЌадЯ, - Я попробую уснуть, хоть бы все прошло!
     - •орошо, - кивнул Ћлег и открыл дверь.
     - „а,  -  сказала вдруг ЌадЯ,  - Я вспомнила тут... ‡наешь, а твоЯ мать
любила моего отца. Њожет быть, и сейчас она его любит... ’ы не знал этого?..
     - Ќет, - замер на пороге Ћлег.
     - „важды Я слышала,  как приходила к отцу твоЯ мать, как говорила ему о
своей любви. Ђ он отвечал ей, что он однолюб...
     - Џочему ты рассказываешь это сейчас? - глухо проговорил Ћлег.
     - Ќе знаю... ‚спомнила, и все... Ќу иди, Я попробую заснуть...
     Ћн ушел молча,  а она так и не закрыла глаз, лежала и думала о том, что
она  подлаЯ женщина,  что  вместо неизвестно зачем ЯвившихсЯ слов об  отце и
матери Ћлега ей  надо было сказать Ћлегу правду и  уйти от  него,  все равно
ничего не  изменитсЯ,  над сумасбродным родом Ѓелашовых висит проклЯтье,  ее
отец  никак не  мог  поверить,  что  Ќадина мать погибла,  он  все  ждал ее,
наверное.  Ћн выгонЯл из дома Ћлегову мать,  красивую и властную женщину,  и
все твердил ей,  что он однолюб,  однолюб, однолюб и в их роду все однолюбы.
Ќеужели и  вправду досталсЯ ей в наследство драгоценный подарочек и потерЯть
она его не сможет,  как черепаха свою костЯную коробку?  "Ќет,  все пройдет,
все пройдет, - повторЯла она про себЯ, как будто уговаривала, - все пройдет,
все пройдет..."  €  вдруг,  словно в подтверждение этих маЯтником качающихсЯ
слов, ей стало спокойнее, и она почувствовала, что и вправду может заснуть.


        22

     ‚ коридоре Ћлег остановилсЯ.
     ЏортЯнка,  намотаннаЯ поверх носка, в левом сапоге сбилась и мЯла Ћлегу
пальцы.
     Ћлег подумал, что он чересчур волновалсЯ в присутствии жены и спешил, а
теперь придетсЯ стЯгивать сапог.
     ‚ коридоре было темно, и он вышел на крыльцо. ‚етер как будто бы дышал,
и  дождевые капли летели на крыльцо,  обдавали Ћлега.  Ћлег всегда мучилсЯ с
портЯнками, не раз дело кончалось волдырЯми, и теперь он старалсЯ, обтЯгиваЯ
фланелью ногу,  и мечтал о сухом дне, когда можно будет надеть мЯгкие модные
туфли.  ‘апог был тЯжелый,  намокший,  и  руки от прикосновений к нему стали
грЯзными.
     Џо улице Ћлег зашагал осторожно и был доволен,  что ему приходитсЯ идти
по лужам, потому что торопитьсЯ к мосту он не намеревалсЯ.
     "Ќадо же,  - думал Ћлег, - мать-то моЯ... Џриходили об этом мысли, но Я
над ними смеЯлсЯ...  ЌадЯ не могла сказать неправду, она-то знала, видела...
Ђ мать? ‚от так да... Ђ отца моего она любила? Ќаверное, да. Ќо он уже лежал
в украинских степЯх девЯтый год...  Ђ что ею двигало тогда?  ‘трах?.. ’еперь
понЯтно, почему мать так нервничала, с такой Яростью пророчила мне несчастиЯ
с загадочной длЯ нее девчонкой из белашовского рода".
     "Ђ может быть, мать была права?" - обожгло его.
     € тут он стал думать о том, что его больше взволновала не суть рассказа
о матери, не открытие ее любви, а сам факт Ќадиного рассказа. "Џочему именно
сейчас  открыла она  мне  давний секрет,  -  подумал Ћлег,  -  почему именно
сейчас?  ’о ли расстроить менЯ хотела, то ли намекнуть, что и у нас, как и у
наших родителей,  ничего не  получитсЯ?  €  глаза у  нее  были  испуганные и
брезгливые,  когда  Я  хотел  погладить ее  волосы...  Џлохо у  нас  с  ней.
Џлохо..."
     €  он  снова уверил себЯ в  том,  что она его не любит.  ќто длЯ него и
раньше  было  Ясным,  как  дважды  два.  Џравда,  иногда  он  разрешал  себе
заблуждатьсЯ,  потому что  в  заблуждении ему  было легче жить.  „о  поры до
времени,  до  сегоднЯшнего днЯ,  до  нынешней минуты,  до Ќадиных брезгливых
глаз. "Ќу и что мы будем делать дальше? ђазойдемсЯ... Ђ что подумают вокруг,
будет ужасно стыдно..."
     €  он  понЯл -  в  приключившейсЯ с  ним  истории его будет тЯготить не
только то,  что у них с Ќадей жизнь не получитсЯ и им придетсЯ разойтись, но
главным образом то,  что их развод будет выглЯдеть смешным и некрасивым, так
быстро,  после вчерашней свадьбы,  и  его,  Ћлега,  никто не поймет,  но все
осудЯт и с удовольствием изберут мишенью длЯ острот.  ‚се же,  если ЌадЯ его
не  любит,  а  так  оно навернЯка и  есть,  надо будет упросить ее  соблюсти
приличиЯ,  и ей ведь ни к чему вызывать скандал,  впрочем,  со своим шальным
характером она и сегоднЯ может уйти к ’ерехову.
     ‚сегда,  когда складывалась вдруг в его жизни тЯжелаЯ ситуациЯ,  Ћлег в
мельчайших подробностЯх представлЯл себе худший исход, потому что никогда не
верил  в  то,  что  сможет  выйти  со  щитом,  и  теперь  его  тренированное
воображение показало ему картины унизительные и жестокие.
     Ћн все удивлЯлсЯ своей собственной наивности,  котораЯ и затЯнула его в
глупый лабиринт,  все  качал головой и  только однажды спросил себЯ:  "Ђ  не
трусишь ли ты?  Ќе придумываешь ли себе в  оправдание удобную версию,  чтобы
легче  было  отступить,  чтобы  прикрыть свою  неспособность жить  и  делать
что-либо?"
     Ћлег  остановилсЯ.  Ћн  чувствовал,  что  приходит  столь  знакомый ему
приступ копаниЯ в душе или,  скорее,  приступ самобичеваниЯ,  и он знал, что
приступ этот ничем не предотвратишь,  да и не надо этого делать,  потому что
после него станет легче.
     “  моста могли потерпеть сейчас и  без него,  все равно он будет только
мешать занЯтый,  умеющим все людЯм,  и  никто не заметит его отсутствиЯ.  Ћн
обернулсЯ, увидел слева пень, по коричневому срезу которого прыгали капли, и
сел на этот пень.
     ’ут он  снова ощутил всю тЯжесть усталости последних дней или последних
лет и удивилсЯ тому,  как он это выдерживает.  ‡апретнаЯ,  потаеннаЯ мысль о
том,  что  ему  нужно уехать отсюда,  потому что кесарю -  кесарево,  а  он,
видимо, рожден длЯ иной жизни и в той жизни он может принести людЯм пользу и
быть честным,  мысль об этом шевельнулась в нем, но он не стал ее развивать,
она могла увести его в сторону.
     ‚прочем,  подумал он,  может быть, в том, что он не на месте и живет не
своей жизнью,  и  таитсЯ причина его неустроенности,  неудовлетворениЯ самим
собой и  прочего и  прочего.  ‚от когда кончитсЯ эта неудачнаЯ его жизнь,  в
которую вошел он все же из-за Ќади,  вот когда он вступит в свое, настоЯщее,
вот  тогда пойдет все  по-иному,  и  все  увидЯт,  чего стоит подлинный Ћлег
Џлахтин.
     Ћн  улыбнулсЯ,  размечтавшись,  представив себЯ в  той  будущей жизни и
людей,  шепчущих за его спиной:  "ќто -  Ћлег Џлахтин, да, да, тот самый..."
"ќ, нет! - оборвал он себЯ. - •ватит маниловских миражей!"
     Ћн подумал, что, как это ни странно, как он ни любит Ќадю, будет лучше,
если она  уйдет от  него.  Ћн  отдавал себе отчет в  том,  что жизнь с  ней,
ответственность за эту жизнь будет тЯготить его и будет ему не по силам. …му
уже и  сейчас не нравились его обЯзанности и  его постоЯнное беспокойство за
Ќадю и  за ее отношение к  нему,  а предстоЯщие заботы и подавно пугали его.
Љроме  всего прочего,  он  снова почувствовал сладость грусти,  благополучие
разочаровывало из его,  оно требовало не слов и не грез,  а действий,  он же
был неумехой по-влахермски,  и  ему доставлЯло удовольствие чувствовать себЯ
обиженным,  даже несчастным,  страдающим ради других, в дурманЯщих приступах
тоски   он   часами  рисовал  себе   картины  будущих  реваншей  и   будущих
самопожертвований,  и  в  картинах этих  он  был  великодушен,  справедлив и
прекрасен.  "‚от тогда все узнают...  ‚от тогда все пожалеют..." Ћн и сейчас
чуть было не принЯлсЯ раздумывать о  том,  кем он станет и что он совершит и
как пожалеет ЌадЯ,  о чем -  не важно,  встретив где-нибудь его,  Ћлега, лет
через пЯть, и как локти будет она кусать в раскаЯнии.
     "ЋпЯть ты  за  свое!  -  раздраженно сказал он самому себе.  -  ќто все
детство,  детство!  Ќе  пора ли мужчиною стать!  ‹учше разберись,  почему ты
всего  боишьсЯ,   почему  ты  находишь  удовлетворение  в  сочиненных  твоим
воображением картинах очищенной жизни,  а реальнаЯ жизнь тебЯ пугает. Џочему
ты,  как  жалкий гоголевский понька,  боишьсЯ женщины и  уже  заранее готов
потерЯть ее, чтобы о ней же и тосковать потом. Џочему ты такой неспособный к
делу человек!"
     ‚ыпалив это,  он и  не думал спорить с самим собой,  наоборот,  он стал
вспоминать многие эпизоды из корЯвой своей жизни,  в которых, как он считал,
двигала им осторожность,  а  то и  на самом деле трусость или просто желание
отделатьсЯ от тЯготившего его занЯтиЯ.
     Ћн вспомнил "снежный поход",  куда сам напросилсЯ,  потому что надеЯлсЯ
переломить себЯ и быть как все,  но на второй же день замерз и,  продрогнув,
потерЯв веру в то,  что выберутсЯ,  выползут из проклЯтой белой ловушки,  он
растерЯлсЯ,  скис,  ходил среди горЯчившихсЯ десантников унылой сгорбившейсЯ
тенью.
     Ѓез  всЯкой  свЯзи  со  "снежным походом" вспомнил он  и  позавчерашний
случай с  анекдотом,  который рассказал ему  его сосед по  бригаде Љоротков.
Ђнекдот был смешной, и, выслушав его, Ћлег рассмеЯлсЯ искренне. Ќо тут же он
стал оборачиватьсЯ по сторонам и успокоилсЯ, заметив, что вокруг никого нет.
…му  хотелось,  чтобы анекдот этот  услышали и  другие люди,  но  люди  были
разные, и кто знает, что там у них на душе, а потому Ћлег всюду говорил, что
Љоротков рассказал ему смешной анекдот,  но у него такаЯ особенность,  он не
запоминает анекдотов,  вот  если  Љоротков  напомнит...  €  Љоротков начинал
рассказывать, а Ћлег как бы оставалсЯ в стороне, и в случае чего пожурили бы
за болтовню Љороткова,  а  Ћлега бы и не вспомнили.  ‚прочем,  два днЯ назад
Ћлег не думал об этом,  он просто подбивал Љороткова на рассказ, и все. "’ак
всегда", - вздохнул Ћлег.
     €  тут  он  подумал,   что  его  вечнаЯ  бескрылаЯ  жизнь  с  оглЯдкой,
неутихающаЯ в  нем боЯзнь отличника из  седьмого класса "как бы  не принести
домой тройку" -  все это неистребимо,  и  не он виноват в  этом.  "Ђ кто?  -
подумал он со злостью.  -  Љто? Њать, дрожавшаЯ за каждый мой шаг и водившаЯ
менЯ за ручку в школу и на фабрику? ‘трах из моего детства? €ли парта героЯ,
к которой Я был прикован и котораЯ давила менЯ правилами хорошего тона?"
     Ћн  вспомнил свою парту,  вспомнил даже ее  запах.  ‚се  парты стоЯли в
классе ободранные и в клЯксах,  а Ћлегову парту красили каждой осенью,  а то
еще весной,  да с такой любовью,  зачищаЯ капельные царапинки, как будто все
средства,  отпускавшиесЯ на ремонт школы, директор рад был отдать деревЯнной
драгоценности.  Џравым своим локтем Ћлег боЯлсЯ задеть табличку с  надписью:
"‡десь сидел  наш  доблестный землЯк ѓерой  ‘оветского ‘оюза  Ќиколай –арев.
Ѓудьте на него похожи!"
     Ќо сидение на парте было не легким, хотЯ он к нему и привык. Ќаходилось
много людей,  которые напоминали ему о том,  что он удостоен высокой чести и
не имеет права бросать тень на имЯ героЯ. ‘тоило ему с шумной толпой ребЯтни
пробежатьсЯ  на  переменке  по  коридору,  как  учительница  пениЯ  взглЯдом
сокрушающимсЯ выхватывала его  из  толпы и  говорила строго:  "Ћлег,  как вы
можете,  ведь вы  же  сидите на  парте..."  "Љак ты  можешь,  Ћлег,  как  ты
можешь..." -  только и слышал он на людЯх и в накуренной учительской, слышал
поначалу,  а  потом в  его кровь,  даже в его движениЯ и его слова так вошли
правила парты,  что он  перестал огорчать и  учителей,  и  совет дружины,  и
гороно,  и мать и только радовал их своим соответствием памЯти героЯ. € даже
ребЯта,  сбегаЯ  с  уроков или  затеваЯ розыгрыш учителЯ или  просто выЯснЯЯ
кулаками отношениЯ между классами,  Ћлега не звали, не потому, что презирали
его или считали выскочкой и зубрилой,  а потому,  что, по их понЯтиЯм, он не
имел права сбегать с  уроков или списывать контрольную по геометрии;  они бы
очень огорчились,  узнав,  что он такой же,  как и  они,  они позволЯли себе
озорничать в уверенности,  что есть все-таки свЯтые, замечательные люди. Ћни
гордились им и любили его, в походах ли, в тЯжелых ли делах они принимали на
себЯ заботу о нем и не отЯгчали его ничем, а если случалась вдруг драка, его
потихоньку,  вежливо отталкивали назад,  чтобы не расквасили невзначай нашей
гордости нос.
     Ђ Ћлег завидовал,  помалкиваЯ, им. ‡авидовал их беспечности и тому, как
они  сдирают сочинениЯ,  как  они  зарабатывают синЯки,  как  они  нырЯют  с
бетонных лотков в  черную воду канала,  как  они дуютсЯ в  футбол,  как они,
спрЯтавшись от  взрослых,  пробуют водку,  как гулЯют они с  девчонками.  Ћн
завидовал им,  чувствовал себЯ порой ничего не умеющим,  скованным жестокими
правилами,  но потом приходили оправданиЯ, ловкие и умелые, и Ћлег доказывал
себе,  что  он  несет в  себе черты будущего,  что  он  должен быть во  всем
показательным,  как говорит директор, и в этом прекрасный смысл его бытиЯ на
земле,   а   вольнаЯ  жизнь  его  сверстников  казалась  ему  эгоистичной  и
неправильной.  ‚  душе он  понимал и  то,  что,  как это ни  странно,  парта
облегчает ему жизнь,  освобождаЯ от рискованных и трудных затей приЯтелей, и
если бы его ссадили с парты, это было бы длЯ него ужасным позором.
     Ќо потом пришла весна жестокаЯ и  счастливаЯ длЯ Ћлега.  € надо же было
ему  той весной в  деревне,  в  семи километрах от  ‚лахермы,  наткнутьсЯ на
нестарую еще говорливую женщину с детишками вокруг,  мать ЌиколаЯ –арева. Ћн
и раньше ее встречал, но в торжественной обстановке, а тут угощала она Ћлега
мочеными антоновскими Яблоками и рассказывала о сыне,  хулиганистом, шальном
парне,  чьи фокусы были известны всей округе.  ѓлаза ее  повлажнели,  но  об
изобретательном озорстве сына она  рассказывала с  удовольствием.  "’роечки,
троечки он носил, а иногда и двойки, а уж по поведению... ‡наете, он однажды
придумал..."
     €  хмельным было длЯ Ћлега то времЯ,  времЯ митингов и  сердитых речей,
времЯ все подчинившего порыва.
     Ќо потом,  когда Ћлегу заЯвили,  что он революционер чувства,  а  нужны
неспешные, но и нелегкие дела, он, обидевшись поначалу и хлопнув дверью, все
же  согласилсЯ с  этими словами,  почувствовал себЯ прежним,  неспособным на
многое человеком,  тогда  он  и  дал  клЯтву,  вспомнив чеховское признание,
выдавливать из себЯ раба.  € случались моменты, когда он был доволен собой и
никому не завидовал,  но чаще приходилось заниматьсЯ самобичеванием,  а  это
был  длЯ  него верный путь обрести душевное равновесие.  Ќо  особенно пугала
Ћлега и  свербила ему душу постоЯннаЯ боЯзнь,  что в  один прекрасный момент
люди вокруг,  относЯщиесЯ к  нему с уважением и с приЯзнью,  разглЯдЯт в нем
голого королЯ и выгонЯт его к чертовой матери, посмеЯвшись. € он всегда ждал
этого днЯ, ожидание было вечным, оно обострилось теперь, и надо было уезжать
из ‘аЯн,  из этого мокрого, недоступного длЯ него мира, не дожидаЯсь позора,
и так уже ЌадЯ и ’ерехов,  самые близкие ему люди, начинают смотреть на него
с недоумением. Ќадо бежать, бежать.
     …му стало жалко себЯ,  и он представил,  как он,  обиженный и разбитый,
уедет с трассы,  как будут потом жалеть о нем все на ‘ейбе, а ЌадЯ особенно,
как  узнают сейбинцы из  газет,  из  кинохроники или просто из  писем о  его
героической и доброй жизни где-то вдали от них,  а где - не важно, и как они
будут раскаиватьсЯ в  своей жестокости и  слепоте.  Ћт  дум этих стало Ћлегу
хорошо,  и ему хотелось сидеть так долго,  пусть под дождем,  и размышлЯть о
сладких мелочах своего будущего.
     "ЋпЯть, да?! ЋпЯть! - взвилсЯ Ћлег. - ЋпЯть тебЯ заносит на старое!"
     €  все же он немного успокоилсЯ,  напомнив себе о  том,  что не один он
виноват в  бескрылой своей жизни,  и ноющаЯ неприЯзнь к матери,  к парте,  к
солнечным, но пугливым годам детства, проснувшись, всколыхнулась в нем. € от
этого  ему  вдруг  стало  легче,  он  словно бы  снова  встал в  кучу  своих
сверстников и был так же упрЯм и всемогущ, как они.
     Ћн встал и прохаживалсЯ возле пнЯ,  взволнованный, синЯЯ тайга замерла,
прислушиваЯсь к его думам,  и только ‘ейба шумела внизу, дразнила его ровным
своим нескончаемым гудом,  но он уже не боЯлсЯ ее.  Ћн знал, что сейчас, или
через минуту, или через две он пойдет к мосту, в самое пекло ночной осады, к
ребЯтам,  которых он любит Я  длЯ которых он готов отдать все,  он встанет с
ними и отстоит мост,  все выдержит, пересилит себЯ, и это будет первым шагом
к новой жизни. Ћн уже не раз давал себе слово начать новую жизнь или хотЯ бы
подготовить себЯ к  ней,  но все это,  как он считал теперь,  было попытками
несерьезными, а нынче, казалось ему, он на самом деле сможет шагнуть в новую
жизнь,  и все будет хорошо,  все встанет на свои места,  и с Ќадей у них все
наладитсЯ.
     Ћн  даже  заулыбалсЯ  и,  пробираЯсь  в  грЯзи  к  сейбинскому  спуску,
представлЯл, как все произойдет, и видел любЯщие Ќадины глаза.


        23

     - ‘апоги у тебЯ не дырЯвые? - спросил у Ћлега ђудик Ћстровский.
     - Ќет.
     - Ђ  у  менЯ дырЯвый левый сапог.  €  дырочка-то  всего ничего,  как от
гвоздЯ, через нее вода заходит, а из нее - шиш. € хлюпает, и хлюпает. „ай-ка
Я о тебЯ обопрусь.
     Ћлег,  обхватив маленького ђудика за плечо,  поддерживал его,  а ђудик,
покачиваЯсь и поругиваЯсь, стЯнул с себЯ сапог и потом с удовольствием вылил
из него воду.
     - ‚озьми у менЯ левый сапог, - сказал Ћлег и наклонилсЯ с готовностью.
     - ‡ачем, зачем! Ђ ты?
     - џ только пришел,  -  великодушно сказал Ћлег,  -  а вы тут крутитесь.
Љак-нибудь выдержу.
     - Ќет,  нет, у тебЯ и сапог-то больше размера на четыре. Ќет, нет, и не
думай. ‘лушай, прекрати. џ сейчас побегу в сушилку, там мы свалили сапоги со
склада.
     ђудик уходил,  ковылЯл и прихрамывал,  спешил, как будто без него могли
произойти  здесь  событиЯ  чудовищные,  оборачивалсЯ часто  и  махал  рукой,
подбадриваЯ Ћлега.  Ћлег смотрел ђудику в спину, и ему было жалко, что ђудик
отказалсЯ от его помощи,  и все же Ћлег радовалсЯ собственному великодушию и
готовности к жертвам ради других.  "‚от видишь,  -  сказал он самому себе, -
видишь, как все хорошо, а теперь надо встать в цепочку со всеми..."
     Ќаверху,  в  поселке,  было много суеты и  беготни,  и думалось,  что у
моста,  внизу,  варитсЯ большаЯ каша,  от  которой горЯчие брызги  летЯт  по
‘аЯнам.  Ћлег  удивилсЯ,  оглЯдевшись,  спокойствию оберегающих мост людей и
тишине водЯной осады,  тишине, потому что к шуму ‘ейбы привыкли, а люди были
молчаливы и их нынешние враги -  прижавшиесЯ к воде упрЯмые, темные стволы -
были  тоже  молчаливы.  •удые  багры  или  просто  ободранные наспех  стволы
молоденьких деревьев без  всЯкого почтениЯ прыгали на  спины  сытых намокших
великанов и толкали их,  погонЯли их,  учили их уму-разуму,  как нашкодивших
недоростков,  за  шиворот тащили их  к  пенистым промывам между бревенчатыми
срубами.  Ѓагров-погонЯл было много,  и они то и дело, покачиваЯсь, нырЯли в
‘ейбу.
     - Ќу вот видишь, Ћлег, сапожок-то ничего! ЏонЯл?
     Ћлег  обернулсЯ.  ђудик  уже  стоЯл  рЯдом,  руки  воткнув  в  боки,  с
удовольствием пританцовывал, показываЯ, какой он раздобыл хороший сапог.
     - Ќичего, - сказал Ћлег, - только у тебЯ оба правых.
     - Ќаше дело правое,  -  сказал ђудик, - мы победим. Ђ чего ты стоишь? -
спросил он тут же. - Џошли.
     - Људа-нибудь, где погорЯчей, - обрадовалсЯ Ћлег.
     - Џошли, пошли.
     ђудик тЯнул Ћлега за  рукав к  мосту,  как  будто бы  минуту назад Ћлег
сопротивлЯлсЯ и  только силой можно было  заставить его  идти к  воде.  Ћлег
шагал,   посмеиваЯсь,   поглЯдываЯ  на  суетливого  в  движениЯх  ђудика  со
снисходительной добротой взрослого человека,  но был благодарен ему,  потому
что,  не  Явись ђудик,  проболталсЯ бы  он  без  дела  долго,  неприкаЯнный,
брезентовой тенью на синем фоне,  растерЯнным инспектором-надзирателем,  так
бы и не знал,  где ему назло стихии приложить физические усилиЯ.  Ѓригад тут
не  было,  все  смешалось,  никто никем не  руководил,  да  и  не  надо было
руководить,  подгонЯть кого-то,  все знали, зачем они здесь, как знали и то,
зачем они отправились в  ‘аЯны из теплых сухих мест с  асфальтом или хотЯ бы
утоптанной,  желтой  в  зелени тропкой под  ногами.  Љаждый сейчас словно бы
импровизировал,  как в изобретательном диксилендовом оркестре, делал то, что
умел,  не суетЯсь,  но со злостью,  уж если ввЯзались в передрЯгу с ‘ибирью,
недреманным  оком  помаргивающей тайгой,  коренастыми и  крепкоскулыми,  как
Ѓатыевы  всадники,  колючими  горами,  прЯчущими в  холодных долинах  мокрые
ветры, раз уж пробились в медвежьи хмурые владениЯ, отступать было нельзЯ ни
на шаг, ни на пЯдь, ни на пролет моста.
     Ћлег  шагал,  узнавал своих молчаливых товарищей,  кивал им,  улыбаЯсь,
словно не  видел  их  долго,  и  они  улыбались ему,  вспоминали,  наверное,
вчерашнюю свадьбу.
     - ‘юда,  сюда,  -  сказал ђудик. - ’ут Я стоЯл. € ты тут пристраивайсЯ.
‚от палки валЯютсЯ, хватай...
     ‡доровые,  неошкуренные жердины  с  отбитыми сучками лежали  на  траве,
порЯдочных,  всамделишных багров было в  поселке мало,  пришлось в последние
часы  в  суматохе  губить  молоденькие деревьЯ,  времени  не  оставалось  на
сожалениЯ.  Ћлег выбирал себе шест неторопливо, но все же долго, а ђудик уже
орудовал,  тыкал  в  летЯщие  стволы,  уворованные ‘ейбой  из  лесозаводской
запани,  ржавым  костылем,  вбитым в  жердину,  вмЯтым в  сочную еще  мЯкоть
осинового туловища.
     ест,  выбранный Ћлегом,  был тЯжеловат и не слушалсЯ его рук, короткаЯ
рогатина шеста  соскальзывала с  мокрых  спин  бревен  или  только чуть-чуть
утапливала темные громадины, но они тут же выныривали и летели дальше, так и
не свернув со своей дороги,  и ребЯтам,  стоЯвшим ближе к мосту, приходилось
толкать их усердно к пенистым промывам. Ћлег огорчалсЯ поначалу, но потом он
решил,  что сразу ремеслу плотогона не научишьсЯ,  а кто-нибудь исправит его
неловкость, людей стоит за ним много. ‘ейба била в его сапоги, холодила ноги
и пахла травой и листьЯми смородины,  за спиной Ћлега темнел откос уцелевшей
насыпи,  парни,  что теснились ближе к мосту,  вынуждены были шагнуть в воду
глубже,  и  Ћлег завидовал им.  Ћн  старалсЯ перехитрить ворочавшийсЯ в  его
руках  шест,   подчинить  его  себе,   чтобы  как  пальцами,  деревЯнными  и
гигантскими,  прихватывать бревна и  тЯнуть их к  стрежню промоины.  € когда
вдруг он рогатиной шеста ловко ухватилсЯ за обрубок сука, когда он словно бы
вцепилсЯ в  загривок невиданного сейбинского зверЯ  и  отволок его  прЯмо  к
багру своего соседа справа, он обрадовалсЯ и закричал ђудику:
     - ‚идел, как мы их! Њы еще им покажем!
     ђудик закивал и ткнул ржавым костылем в бок соснового кита.
     Ђ  Ћлег  все  еще  радовалсЯ своей удаче,  он  знал,  что  теперь будет
орудовать  ловко  и  умело  и,  пусть  натрет  на  ладонЯх  волдыри,  спуску
тЯжеленным стволам не даст,  повернет их на путь истинный.  €  на самом деле
все у  него пошло хорошо,  редкие бревна ускальзывали теперь от  рогатин его
шеста, Ћлег тЯнул их, напрЯгаЯсь, вперед и вправо и приговаривал миролюбиво:
"„авайте, голубчики, не подводите, шишек мосту не набейте".
     ’еперь,  когда дело у  него пошло и поЯвилось сознание,  что он не хуже
других и пользы приносит не меньше других, Ћлег успокоилсЯ и, орудуЯ шестом,
стал посматривать по  сторонам,  разглЯдывать,  что  тут  у  моста творитсЯ.
Ѓревен было все же  не так много,  и  шли они не густо,  деревЯнное их стадо
разбрелось по водЯной дороге.  Ђ  потому люди успевали оберегать рЯжи да еще
покуривали по  очереди.  ‘ейбинские жители  стоЯли  на  берегу,  на  откосах
насыпи,  на  горбине  моста,  стыли  в  воде  перед  крайними рЯжами,  живые
волноломы,  покрепче бетонных,  и Ћлег подумал,  что возле рЯжа расположилсЯ
’ерехов,  и ему самому захотелось перебратьсЯ на то боевое место. Ќо пока он
все отправлЯл бревна к багру соседа, и занЯтие это Ћлегу стало надоедать.
     - —то-то мало их, - сказал он ђудику, - так уснешь.
     ђудик покачал головой, протараторил, что это все цветочки, а надо ждать
худшего,  пока прутсЯ,  наверное, самые нетерпеливые бревна, что будет, если
ЯвЯтсЯ  целые  косЯки  этих  мокрых чудищ.  Џока  он  говорил,  словно бы  в
подтверждение его  опасений одно  из  бревен,  неловко направленное шестами,
шмЯкнулось в  третий рЯж,  и  звук столкновениЯ был  неприЯтен.  …ще  ђудика
беспокоил березовый залив слева от  моста,  куда  затЯгивало бревна,  и  они
прибивались к  берегу,  приживались там на времЯ.  ‘ейба собирала в заливе у
лукоморьЯ резервный отрЯд,  чтобы в случае чего бросить его в бой на подмогу
осаде. Ќесколько бревен кое-как вытащили на берег, выкатили их, остались они
негаданным трофеем,  чтобы потом пригодитьсЯ в хозЯйстве, но их было мало, а
все остальные крутились потихоньку в заливе и огорчали ђудика.
     Ћлега они не пугали, осада казалась ему уже спокойной и нудной.
     €   хотЯ   по-прежнему   его   радовала  ловкость  собственных  рук   и
подчинившегосЯ ему шеста, хотЯ прикрикивал он иногда на укрощенные бревна со
смаком,  занЯтие и  вправду надоедало Ћлегу.  Џрошел  час,  второй,  третий,
темнота потихоньку подбиралась в  неугомонную долину,  а  он  все  стоЯл под
дождем и толкал вперед и вправо сосны и ели. Ђ бревна все летели и летели, и
не было им конца.
     "•оть бы происшествие какое случилось, - мечтал Ћлег, - заварушка какаЯ
бы началась".
     Ћн  уже чувствовал,  как портЯнка снова натирает ему пальцы,  как горЯт
ладони и ноет спина,  и ему было не по себе,  и он боЯлсЯ, как бы не забрало
его снова ненавистное состоЯние апатии и безволиЯ.
     "Ђ какие молодцы вокруг,  - думал Ћлег, - тЯнут свою лЯмку, не ропщут и
не  устают,  и  уж который час подрЯд,  вот люди!"  Ћн вдруг понЯл,  что его
молчаливый брезентовый сосед справа не кто иной,  как €спольнов,  а  за ним,
наверное,  стоЯл ‘оломин.