  ’ерехов,  - закричал —еглинцев, радуЯсь, - бумага и свечка -
это ерунда.  Њы  сейчас кусок трЯпки найдем,  бензином ее намочим,  он и  ее
проглотит. Џойдем, ‘оломин!
     € он потЯнул ‘оломина за руку, и тот, вставаЯ, сказал:
     - ќто менЯ один азербайджанец научил. Њы с ним в лазарете лежали.
     - ЏонЯл?   -   сказал  ’ерехову  €спольнов.  -  Ђ  тебЯ  какаЯ-то  муть
интересует. ’ы вот горЯщую паклю попробуй проглоти!
     - ‡ачем мне глотать-то? - спросил ’ерехов с вызовом.
     - Ќу просто так...
     - Ќет, зачем мне глотать-то? - спросил ’ерехов.
     - Ђ  Я знаю?  -  засмеЯлсЯ €спольнов,  и глаза у него стали снова вдруг
злыми, как несколько дней назад, когда ели медвежатину.
     - ‘ами и глотайте, - сказал ’ерехов.
     - ‚от Я и говорю...
     - Ђ ‘оломин-то с —еглинцевым зачем отправились... ‚ернуть их надо... Ќа
кой черт нужна мне эта паклЯ...
     - ’ерехов,  -  подошла €лга,  -  так ты выполнЯешь свои обещаниЯ.  ‘вои
клЯтвы.
     - Џравильно,  ’ерехов,  -  подмигнул €спольнов,  -  ты уж свои обещаниЯ
выполнЯй...
     - ‹адно, помолчи, - сказал ’ерехов. - Џошли, €лга. ‚от видишь - танго.
     - ’ы про менЯ забыл,  ’ерехов, - шепнула €лга и улыбнулась, но в шепоте
ее был укор и  обида и надежда на то,  что сейчас ’ерехов не согласитсЯ с ее
словами.
     - Љак же это забыл!  -  возмутилсЯ ’ерехов,  хотЯ и  вправду он забыл о
ней,  он не думал о ней все эти минуты,  когда плЯсал с Ђрсеньевой и смотрел
на тишайшего ‘оломина, глотавшею огонь, он не думал о ней, а думал о Ќаде.
     Ќо  теперь €лга  снова  была  рЯдом и  снова нравилась ’ерехову,  и  он
любовалсЯ ее добрым лицом и  слушал с удовольствием певучие смЯгченные чужим
выговором слова,  гладил  русые  волосы,  вчерашнЯЯ комиссарша скинула  свою
жесткую кожаную куртку и револьверы вороненой стали оставила дома,  в черном
чемодане вместе с  никелированными щипцами,  сокрушающими зубы,  и угловатые
резкие движениЯ свои забыла,  словно бы  все  прежние дни на  ‘ейбе была вот
такой,  теплой, женственной и нежной. "Љак это у них все получаетсЯ? - думал
’ерехов. - Љак это они умеют так превращатьсЯ?"
     - Ћткуда ты такаЯ взЯлась? - спросил ’ерехов.
     - Ћткуда,  откуда!  - засмеЯлась €лга. - €з ‹атгалии, есть такаЯ землЯ,
из Љраславы, город такой...
     - џ и не слыхал о нем...
     - ‚от и зрЯ.
     - Њы с тобой выпали из ритма. Ќовый танец началсЯ. ’ак нас затолкают...
     - ‡атолкают...  ‡наешь,  какаЯ прекраснаЯ землЯ ‹атгалиЯ,  знаешь,  она
зелено-голубаЯ...
     - ‹учше ‘аЯн?..
     - ‹учше...  џ по ней тоскую...  “ нас там тоже горы, ну не горы, холмы,
но  длЯ нас они горы...  Ћдна из них ‘ауленскалн,  ‘олнечнаЯ,  на ее вершине
можно сидеть часами,  а  вокруг на  десЯтки километров все видно,  зеленые и
лиловые полЯ,  холмы, села, рощи и озера, озера, озера... ‚осемнадцать озер,
понимаешь,  видно с ‘ауленскална...  Ђ если дальше ехать туда, за „агду, там
есть озеро …ша,  и на нем шестьдесЯт семь островов. € все заросшие... Ђ рыбы
в этих озерах видимо-невидимо... € зеленые лЯгушки... Ћни съедобные... ’ы не
знаешь?
     - ’ы их ела?
     - Ќет,  что ты...  “  нас в  доме стоЯл немец в войну,  он любил колоть
дрова, хилый такой и вот хотел развивать мускулы; впрочем, все другие работы
заставлЯл делать мать,  отца и  братьев...  џ  его плохо помню...  ЉрохотнаЯ
была...  ‚от  только помню  консервные банки  этого  немца  и  на  жестЯнках
нарисованы зеленые лЯгушки... џ их с тех пор ненавижу...
     - џ войну чуть получше помню... •отЯ тоже был молокосос...
     - Ђ еще, знаешь, у нас в Љраславе живут устрицы... Ќу не устрицы, мы их
только так  называем,  они  всего  лишь  виноградные улитки...  Љ  лету  они
становЯтсЯ жирные, ползают лениво. ’огда весь город выходит на охоту. Ќочью,
знаешь,  все в парке.  џ тоже брала фонарик и ведерко. € шла. €, знаешь, они
шлепались со звуком на дно. Ђ потом мы тащили их в контору "‡аготсырье", нам
платили. Ђ улиток отправлЯли в ђигу, в Ящиках, они скрипели и терлись своими
домиками, и, знаешь, на нашей главной площади такой шум стоЯл...
     - Ђ потом...
     - Ђ  потом их самолетом отправлЯли во ”ранцию и  Ѓельгию...  Љому-то на
стол... …сть же любители... Љаждое лето тонн по шесть этих самых улиток... Ђ
у нас заготовительнаЯ кампаниЯ...
     - Ќадо же, - удивилсЯ ’ерехов.
     - „а,  -  обрадовалась €лга,  -  ты видишь,  какой у  нас город!  ‚ нем
когда-то жила ђогнеда!  ѓордаЯ ђогнеда.  Џомнишь ђогнеду,  не помнишь?.. „а,
знаешь, сколько у Љраславы родинок...
     Ћна  замолчала,   хотЯ  и  собиралась  рассказать  еще  о  чем-то,  это
чувствовал  ’ерехов,  замолчала  и  погрустнела и  потускнела,  может  быть,
тосковала по своей зеленой и голубой земле,  от которой ее никто не отрывал,
или  не  в  устричных  ночных  походах  и  не  в  шестидесЯти семи  лохматых
необитаемых островах,  а  в ђогнединой боли была суть Љраславы и ее дочерей,
или боЯлась она,  что вовсе не рЯдом ’ерехов,  а еще дальше от нее,  чем был
вчера.  ’ерехов же  переступал с  ноги на  ногу и  все на одном клочке пола,
подчинЯЯсь правилам самоуверенного провинциального стилЯ, и молчал, не мешаЯ
€лге,  но и не подталкиваЯ ее к рискованным словам и действиЯм, порешив, что
пусть все  будет,  как  будет,  чтобы потом облегчить себЯ  логикой русского
человека:  "‡начит, так судьба распорЯдилась". ‚прочем, о "потом" ’ерехов не
думал,  он думал о том,  что €лга его волнует,  и ему было радостно и сладко
чувствовать ее тело,  ее волосы,  ее руки и грудь и понимать, что он волнует
ее тоже,  и какие бы она долгие слова ни говорила,  слова эти были хмельные,
они как бы дрожали и плыли оттого, что €лга с ’ереховым были рЯдом.
     - € еще, - сказала вдруг €лга и замолчала.
     - —то? - не понЯл ’ерехов.
     - €  еще у  нас город знаменит памЯтником...  Џонимаешь,  люди привыкли
ставить монументы героЯм,  подвигам или мечте...  Ђ у нас особый...  Я нигде
такого не встречала... у нас поставили памЯтник любви...
     Ћна произнесла это слово не сразу,  помолчав, не решаЯсь сделать это, а
произнесЯ, испугалась, взглЯнула на ’ерехова быстро и тут же опустила глаза,
как будто только что не просто слово сказала,  а призналась ’ерехову в любви
и теперь смутилась и не знала,  что делать ей дальше. € ’ерехов не знал, что
ему делать.
     - Ќадо же, - сказал ’ерехов.
     - Џонимаешь,  стоит он на холме над городом,  внизу домики одноэтажные,
огороды,  очереди болтливые к  колодцу,  радиолы где-то  шумЯт,  а  чугунный
обелиск стоит под березами,  а возле него тихо, и на нем слова из псалмов...
‹ет двести уж он стоит...  ‹есничий из-за „вины,  из-за „аугавы то есть,  на
балу влюбилсЯ в дочь барона... € она в него... ЋбычнаЯ историЯ, лесничий был
беден  и  незнатен,  барон  возмутилсЯ,  тут  же  подыскал  дочери  богатого
жениха... Ќа последнем свидании влюбленные договорились...
     - „авай присЯдем,  -  сказал ’ерехов,  -  а  то тут какаЯ-то непонЯтнаЯ
мелодиЯ началась, твист не твист, а что, не знаю...
     ’еперь,  когда они сидели,  ей, наверное, было легче, хотЯ все равно он
чувствовал ее  тело и  ее  тепло,  и  она  чувствовала его,  и  оба они были
наэлектризованы, и ’ерехов понимал, что слова помогают ей.
     - џ все равно до конца расскажу, - улыбнулась €лга, - ты не отвиливай.
     - џ не отвиливаю...
     - ’е двое договорились покончить с собой...  ‚ одно и то же времЯ... Ћн
должен был зажечь на холме костер, в километре от дворца или подальше, а она
собиралась выйти на  балкон и  лампой просигналить:  "Џрощай".  “  него было
ружье,  а у нее кинжал... “жасно сентиментально, да? ‘ейчас нам смешно... Ќо
все так и было...  Ћн увидел свет лампы и застрелилсЯ...  Ђ она... Џрибежали
слуги,  отнЯли кинжал.  Џотом она  вышла замуж,  нарожала детей,  но  тогда,
говорЯт, она искренне желала смерти... ‘мешные люди, да?
     - Љто их разберет...
     - Ђ может быть, и не смешные...
     - ‘ейчас все иначе было бы...
     - Ђ  может  быть,  и  не  иначе...  Ќа  месте  его  гибели и  поставили
памЯтник...
     Ћна  замолчала,  выговорилась и  посмотрела  в  глаза  ему,  хмельно  и
простодушно,  и он не отвел взглЯда,  вокруг шумели, смеЯлись, танцевали, но
все это было где-то далеко,  а длЯ нее вообще,  кроме него,  ничего нигде не
было.
     - Џойдем потанцуем, - сказал ’ерехов.
     - Џойдем, - кивнула она.
     Ћни  сделали несколько шагов,  и  тут  из  той  далекой жизни  выскочил
—еглинцев и схватил ’ерехова за руку.
     - ‘корей пошли! - закричал —еглинцев. - Њы все принесли!
     ’ерехов взглЯнул на него растерЯнно,  и  до него не сразу дошло,  о чем
—еглинцев говорил,  но  —еглинцев потЯнул его за собой,  потЯнул буслаевской
своей хваткой,  саженные плечи его  летели впереди,  топчущиесЯ усталые пары
проскакивали мимо,  из банок и  стаканов худенькие свечи подразнивали черную
тайгу, в углу —еглинцев остановилсЯ и показал пальцем:
     - ‚от.
     ‘оломин сидел  сгорбившись и  пепельные волосы поправлЯл,  волнуЯсь,  а
перед ним на пластиковой плоскости стола лежали трЯпичные жгуты, закрученные
накрепко.  †гуты  вонЯли бензином,  только этого запаха не  хватало в  столь
торжественный час.
     - ‘мотри,  смотри!  -  бормотал —еглинцев и  лапищей своей  тыкал то  в
жгуты, то в ‘оломина и радовалсЯ шумно.
     ‹ицо у ‘оломина было смущенное и вместе с тем отрешенное от всего,  что
шумело или стыло вокруг,  словно он готовилсЯ к  самопожертвованию и думал о
своем подвиге.
     - Ќе тЯни,  не тЯни! - вынырнул откуда-то €спольнов и похлопал по плечу
‘оломина,   не  столько  подстегиваЯ  его,  сколько  показываЯ  сгрудившимсЯ
зрителЯм, что он, €спольнов, в этом гибельном аттракционе главный.
     ‘оломин проснулсЯ, зрителей глазами обежал, улыбнулсЯ по-детски.
     - Њаэстро,  музыку!  - крикнул —еглинцев, и тумаркинскаЯ труба взвыла у
’ерехова над ухом.
     ‘оломин встал  и  неожиданно изЯщно  прихватил тонкими своими  пальцами
жесткий, словно бы вырезанный из дерева жгут.
     - ‘пички,  спички,  - обрадовалсЯ —еглинцев и показал коробку спичек, и
коробка эта померещилась всем диковинной.
     ђаскланЯвшись,  —еглинцев скребнул спичкой и,  дав ей  разгоретьсЯ,  не
спеша поднес ее  к  трЯпичному жгуту.  †гут вспыхнул как  факел,  и  ‘оломин
поднЯл его  над  головой.  Ќе  испытанное еще чувство обожгло ’ерехова,  все
вокруг  стоЯли  взволнованные или  даже  испуганные,  как  темные египетские
жители перед загадочными жрецами, творившими чудо, и они желали этого чуда и
боЯлись его.  "Ќа кой черт все это надо",  -  хотел сказать ’ерехов,  но  не
смог.  ‘нова взревела труба,  как  сигнал,  как  властный дикарский клич,  и
‘оломин открыл рот,  и,  повертев чуть-чуть факел,  опустил его и  словно бы
кинул в глотку.  ‡аахали вокруг,  а ‘оломин стоЯл,  застыв, расставив широко
ноги,  и  казалсЯ сказочным существом,  родственником трехглавого змеЯ,  и у
него как будто из ноздрей,  из ушей,  из глаз рвалсЯ огонь. ђезко вытЯнул он
пробензиненный жгут изо  рта,  пламЯ показал и  снова отправил факел в  свою
драконовскую пасть. € так он делал раз пЯть, пока ему не надоело, пока он не
почувствовал, что все удивлены им, все поверили в то, что пламЯ его раб, оно
способно только пощекотать ему небо,  но и это ему приЯтно,  и, почувствовав
свое торжество,  ‘оломин успокоилсЯ,  бросил факел на  дощатый пол  и  ногой
растоптал, растер пламЯ.
     € сначала он стоЯл один,  опустив голову, отдыхаЯ после тЯжелой работы,
и никто не решалсЯ подойти к нему, все были подавлены его умением и отдалены
этим  умением,  вытолкнуты  за  невидимую  грань,  перешагнуть которую  было
кощунством. € все же €спольнов безбоЯзненно и даже, как показалось ’ерехову,
нагло  сунулсЯ  к  ‘оломину  и  похлопал  его  по  плечу.  €  тут  произошло
превращение, чудодей преобразилсЯ в застенчивого человека, знакомого всем, и
он улыбалсЯ всем,  словно бы извинЯЯсь за доставленную неприЯтность.  €  все
толклись вокруг  него  и  хлопали  покровительственно его  по  плечу,  и  им
казалось,  что ‘оломин сделал пустЯк и они тоже, наверное, могут такое, хотЯ
повторить его фокус никто не собиралсЯ.
     €  снова  закрутилось,  завертелось,  загудело  свадебное гулЯнье,  как
движение на  улице  после  взмаха милицейской палочки,  и  ’ерехова потЯнули
куда-то  в  угол,  и  он  шевелил ногами и  думал,  что  ему  надо о  чем-то
вспомнить,  и ни о чем не вспоминал,  а очутившись в тесном клубке ребЯт,  и
вообще перестал о чем-либо думать.
     - Ќа, выпей! - кричал —еглинцев. - Џьем за искусство!
     ‚ руки ’ерехова сунули стакан, и все вокруг стоЯли со стаканами, ЌадЯ и
Ћлег,  смеющиесЯ,  возбужденные,  были рЯдом,  только ‘оломин сидел, все еще
переживаЯ свой  успех,  и  пальцами теребил пепельные волосы.  Џили  за  его
искусство или вообще за  искусство,  а  он был рад и  все приговаривал:  "Ќу
ничего,  а?  Ќу ничего?" -  и, как в воскресный день, когда подал он на стол
приготовленную им  медвежатину,  как тогда,  доставлЯли ему удовольствие все
ответы.  "•отите еще раз, а? - спрашивал ‘оломин с великодушием и любовью ко
всем в  глазах.  -  •отите еще раз,  а?"  €  он хваталсЯ за новые,  пахнущие
бензином жгуты  и  поджигал их  и  глотал  огонь,  но  теперь получалось все
по-домашнему,  без жреческих таинств,  и  щемЯщий страх не  залезал никому в
душу,  но все равно ‘оломина хвалили и хлопали его по плечу,  советовали ему
заменить Љио,  и ’ерехов сидел уже за с голом, положив ‘оломину и €спольнову
руки на плечи,  и что-то говорил им,  а они смеЯлись и шумели. Џотом ’ерехов
оказалсЯ в  другом углу столовой,  и  там пристал к нему плотник Џолбинцев с
проблемой летающих тарелок и  все укорЯл ’ерехова за то,  что он верит в эти
тарелки,  а  на  самом  деле  тут  оптический обман  и  фотограф  ѓричер  из
"Љомсомольской правды"...  ’ерехов с  усилием отодвинул от  себЯ Џолбинцева,
сбежал от него в  круговерть танцев и  там подхватил Ђрсеньеву,  но поЯвилсЯ
хмурый —еглинцев и  увел ’ерехова в  свой пробензиненный угол,  где  ‘оломин
снова глотал огонь.  Џальцы его  чуть  дрожали,  и  огонь плЯсал,  словно бы
волнуЯсь, или это все был оптический обман, хитрое преломление света, забава
оплывающих свечей,  и от него надо было отделатьсЯ,  протЯнуть руку и ткнуть
пальцем в плЯшущий огонь жгута,  в плЯшущий мираж, чтобы рассыпалсЯ. ’ерехов
придвинулсЯ к ‘оломину,  но,  когда поднЯл руку, он почувствовал, что кто-то
смотрит на него сзади, и он обернулсЯ.
     Ќа стуле у стены напротив сидела €лга.
     - €лга!  - воскликнул ’ерехов и, вскочив, поспешил к ней. - €лга, где ж
ты была?
     € пока шел к ней,  думал,  что это о ней он старалсЯ вспомнить минутами
раньше, но так и не вспомнил, и ему стало стыдно.
     - џ сидела тут, - сказала €лга. - Ђ ты про менЯ забыл.
     Ћна улыбнулась,  но  улыбка ее  оказалась робкой,  словно бы  с  трудом
пробилась сквозь грусть и обиду,  и ’ерехов чувствовал себЯ виноватым, и ему
было жалко €лгу.
     - џ теперь от тебЯ не отстану,  -  заЯвил ’ерехов,  - Я теперь до конца
вечера буду с тобой...
     - Ћй, ’ерехов, - покачала головой €лга.
     - ’ы мне не веришь?
     €  через секунды,  когда они танцевали и снова были рЯдом ее глаза,  ее
волосы и  ее  тело,  ’ерехов ругал себЯ за  то,  что  гонЯлсЯ за  призрачным
клоунским огнем,  оставив €лгу,  это  глупо,  только в  ней и  была радость,
только в  ней и  была истина,  в  любЯщих ее  глазах,  в  мЯгких словах ее и
обжигающих прикосновениЯх ее тела,  только в  ней,  и ’ерехов верил сейчас в
то, что так будет всегда и ничто не изменитсЯ, да и не надо ничему менЯтьсЯ,
он видел,  что €лга забыла о всех снова,  и снова безудержный хмель был в ее
глазах.
     - Ђ тебе Ђрсеньева нравитсЯ? - спросила вдруг €лга.
     - Њне сегоднЯ все нравЯтсЯ. Ђ ты - больше всех.
     - Ќо ты с ней чаще танцевал...
     - ќто ничего не значит...
     - Ќичего...
     - Ќу ни крошки...
     - Ђ  может быть,  она просто лучше танцует...  ‚идишь,  как она красиво
танцует...
     - „а, она красиво танцует...
     - ‚от видишь, ’ерехов, - то ли обрадовалась, то ли расстроилась €лга.
     - Ќичего Я не вижу... - сказал ’ерехов.
     - ’ы хитрый...
     - †изнь заставлЯет...
     - ‡наешь что,  ’ерехов, - остановилась вдруг €лга, - Я устала. Џойду-ка
Я подышу свежим воздухом, а потом домой.
     - ‚от ведь страннаЯ вещь, - сказал ’ерехов, - и Я тоже устал.
     - ’ы менЯ проводишь?  - спросила €лга, и по прыгающим словам ее ’ерехов
почувствовал, как она волнуетсЯ.
     - Џровожу...
     - Ќас, наверное, не хватЯтсЯ... ‡десь ведь еще не думают утихать...
     ќтого €лга могла и  не  говорить,  и  он и  она знали прекрасно,  что в
сумраке общежитиЯ они будут одни,  и  только €лгина неуверенность подсказала
ей эти слова.
     - ’ы чего ворчишь, ’ерехов?
     - џ не ворчу. Џошли.
     - Џошли.
     "Џошли,  -  думал ’ерехов, - пошли. € сейчас мы пройдем мимо всех, мимо
радостной толкотни,  мимо Ћлега с  Ќадей,  и  все увидЯт нас вдвоем,  и ЌадЯ
увидит..."  €  вдруг,  прерываЯ ленивую и нескорую эту мысль его,  ворвалась
другаЯ,  злаЯ, будоражащаЯ, и теперь ’ерехов думал о том, что все его забавы
с  €лгой  неестественны,  они  вызваны  не  его  отношением к  €лге,  а  его
отношением к Ќаде,  они -  длЯ Ќади или из-за Ќади, и это нехорошо, и нечего
приставать к  €лге длЯ того,  чтобы успокоить самого себЯ.  €,  подумав так,
’ерехов расстроилсЯ и  замолчал,  и  €лга молчала,  только в сенЯх столовой,
накинув на плечи куртку, она сказала:
     - ’ы помрачнел, ’ерехов?
     - џ?..
     - ’ы отводишь глаза...
     ’ерехов молчал и  было полез за сигаретой,  но раздумал,  он был сейчас
зол на себЯ,  ненавидел себЯ и  боЯлсЯ,  как бы эта злость не вырвалась и не
обожгла €лгу.
     - Ќе молчи, ’ерехов... Њы пойдем?
     - Ќет, - сказал ’ерехов, - Я останусь...
     - ’ы не проводишь менЯ?
     Ћн не видел ее глаз,  и  это немного помогало ему,  да к тому же он был
уверен сейчас, что поступает правильно.
     - Ќичего, - сказал ’ерехов грубовато, - не заблудишьсЯ...
     Ћна обиделась,  ’ерехов чувствовал это,  и могла бы повернутьсЯ и уйти,
хлопнув дверью,  прежней комиссаршей,  гордой и рассерженной,  но она стоЯла
рЯдом, не уходила, и были ли у нее слезы, он не видел. € вдруг она шагнула к
нему, теплыми руками своими обнЯла его, сказала тихо:
     - ’ерехов, ну пошли...
     €  было столько тоски и  надежды в  ее словах и ласки,  материнской или
девичьей,  не все ли равно, по которой ’ерехов соскучилсЯ, что он испугалсЯ,
он  боЯлсЯ  растаЯть сейчас и  боЯлсЯ слов  €лги,  и  из-за  боЯзни этой  он
пробурчал:  "€ди,  иди" -  и оттолкнул от себЯ €лгу, оттолкнул, не рассчитав
сил, оттолкнул, понимаЯ, что никогда не простит себе этого, и она отлетела к
двери.
     - ’ы пьЯн, ’ерехов... ’ы пьЯн, ’ерехов!..
     - „а, пьЯн, и ты могла бы это понЯть...
     ‘тукнула дверь за €лгой,  стукнула,  как охнула,  а ’ерехов,  обмЯкнув,
прислонилсЯ к  черной стене и был себе противен и ругал себЯ и говорил себе:
"‚едь было бы хорошо с ней,  а остальное не все ли равно!",  он понимал, что
ему сейчас надо выскочить в дождь и догнать убегающую €лгу,  но сдвинутьсЯ с
места он не мог.
     - ’ерехов!  Џавел! ‚есь вечер Я тебЯ ищу, - вынырнул из ниоткуда ‘евка,
глаза у  него были добрые и  довольные,  очень он радовалсЯ тому,  что нашел
’ерехова.
     - Џошли, - сказал ‘евка.
     - Људа? - спросил ’ерехов.
     - ’уда. Љ нам.
     Џока шагал ’ерехов за ‘евкой в темноте коридора, был он углублен в свои
думы и  ничего не видел и не слышал,  а все продолжал спорить с самим собой,
то он был прав,  а  то неправ,  и  когда в столовой он поднЯл голову,  сразу
зажмурилсЯ от хилого островного света,  и свадебный шум оглушил его. ’ерехов
постоЯл в нерешительности у дверей и,  покачнувшись,  сообразил,  что он и в
самом деле нетрезв и,  наверное,  пить ему хватит. Ћн поискал глазами ‘евку,
который только что был рЯдом,  но не нашел,  растворилсЯ в  веселой сутолоке
его приЯтель,  зато,  оживленный,  спешил к нему ђудик Ћстровский, торопилсЯ
спросить:
     - Ќу как, ’ерехов, ну как?
     - Ќичего,  -  сказал ’ерехов солидно и строго,  -  ничего, вот только с
вином вы переборщили...
     - „а,  да, да, - закивал ђудик, - тут мы на самом деле не рассчитали...
€  не  так  много мы  его  купили-то...  Џросто надо  было  делать сноску на
усталость...
     - Џойду, - сказал ’ерехов, - прогулЯюсь к ‘ейбе, поглЯжу, как там она и
как мост.
     - Њы, думаешь, темные, - подмигнул ’ерехову ђудик и рассмеЯлсЯ. - “ нас
там все времЯ посты менЯютсЯ. Џо полчаса. ‘лужба ‘ейбы.
     - „а? - удивилсЯ ’ерехов. - Ќу хорошо...
     "Ќу хорошо,  - думал ’ерехов, - ну хорошо..." Ђ что было хорошо, он уже
не помнил,  успокоившись, бродил по залу, как разбуженный шатун, не знающий,
зачем он тут и куда ему приткнутьсЯ, но щемила его мысль о чем-то потерЯнном
и  ускользала,  а  навстречу  плыли  выученные наизусть  лица  и  улыбки,  и
непонЯтные  плакаты  коробились  на  стенах,  подмигиваЯ  ему,  прибитьсЯ  к
штилевой гавани он не мог,  алюминиевые стульЯ гнали его от себЯ, оставалось
тыкатьсЯ в  петлЯющие пары и  извинЯтьсЯ с  доброй миной на лице,  с  добрым
сердцем и добрыми словами: "—то поделаешь, раз уж Я такой неуклюжий..."
     ’ут он  вспомнил,  что из темени коридора в  суетЯщийсЯ этот зал привел
его ‘евка,  а, стало быть, у приЯтелЯ была нужда увидетьсЯ с ним, ’ереховым,
да  и  сам он мог сказать ‘евке кое-что,  и  ’ерехов,  вытЯгиваЯ шею,  начал
отыскивать друга,  но,  то  ли  он  забыл его  лицо,  то  ли  на  самом деле
растворилсЯ ‘евка в беззаботной сутолоке, усилиЯ ’ерехова пропали даром и ни
к чему не привели.
     Ћн стоЯл в центре зала,  в самой его бурлЯщей сердцевине, и мешал людЯм
двигать ногами,  как дом,  которому предстоЯло переехать,  и надо же,  какаЯ
сообразительнаЯ девчонка из  Ќадиной бригады,  он старалсЯ не называть ее по
имени,  потому что не уверен был, помнит ли его нынче правильно, девчонка из
Ќадиной бригады подхватила его и  потЯнула за  собой в  вальсовый водоворот,
только вальса и этой девчонки с ее энергичными вращениЯми сейчас не хватало,
жаль,  что пропеллера не  укрепили на  тереховской голове,  не привЯзали его
веревочкой,  а  то бы взмыл исполнЯющий обЯзанности прораба в подпотолочье и
парил бы там некоторое времЯ.
     - ’вист, твист! - закричал кто-то. - ЏрорезалсЯ твист.
     €  этот кто-то  трЯс транзистором,  трЯс над  головой,  словно бы  звук
погромче  хотел  вытрЯсти,   или  хвасталсЯ,  что  в  его  руках  словленной
жар-птицей бьетсЯ невиданный танец нынешнего шестьдесЯт первого года,  лихие
запреты которого успели  пробудить к  нему  интерес.  €  сразу  все  в  зале
остановились и  стали глЯдеть на  соседей с  надеждой,  что те и  покажут им
твист,  и  никто не двигалсЯ,  только двое плотников из бригады ‚оротникова,
совсем еще мальчишки,  короткие волосы зачесавшие на лоб, дурачились стилем,
но  ими не  интересовались,  а  все чего-то ждали и  слушали жесткую упругую
музыку,  и  тут  ЌадЯ вылетела на  середину зала и,  оглЯдев всех,  покачала
головой и заЯвила с удалью, с какой решаютсЯ на рисковое дело:
     - Ђ ну была не была! Љто тут смелый?
     ‘мелых стала выталкивать толпа,  тех,  кто,  с всеобщей точки зрениЯ, и
должен был  поддержать Ќадин выход,  но  кандидаты мЯлись,  и  только ‚иктор
‚асильев,  сейбинский законодатель мод,  как  бы  неохотно двинул  плечом  и
шагнул к Ќаде.
     ‚ыражение лица  у  него было небрежное и  суровое,  и  он  вроде бы  не
собиралсЯ заниматьсЯ столь пустЯковым занЯтием,  но его вынудили,  и  он шел
из-под палки.  Ђ  ЌадЯ уже была в движении,  и движение это все убыстрЯлось,
колющие носки туфель ее  растирали уже  пол,  как будто испытывали его,  как
будто ввинчивались в  него все быстрее и быстрее,  Ќадины руки ходили взад и
вперед все быстрее и быстрее, длинные, крепкие ее ноги почувствовали дерзкую
сладость ритма,  и они не то чтобы подстроились, приловчились к этому ритму,
нет,  они  подчинили его  себе,  и  транзисторные музыканты в  своем далеком
далеке дули в трубы и струны гитары рвали,  поглЯдываЯ на сейбинскую невесту
и подлаживаЯсь к танцу ее тела и ног.
     ‚асильев,  таежный щеголь московских кровей, отстал и померк, не мог не
померкнуть в соседстве с Ќадей,  сначала он все еще сохранЯл вид, что ему до
этого  твиста и  дела  нет,  встав перед Ќадей,  он  с  небрежным изЯществом
переступал с ноги на ногу, чуть сгибаЯ их в коленЯх, и слегка, даже ласково,
поглаживал черными носками туфель  шершавый и  пыльный пол,  плыл  на  одном
месте,  как заурЯдный мим,  и  только,  и все же он разошелсЯ,  захватил его
Ќадин вихрь,  разошелсЯ, будто разозлилсЯ, не сбросил своей скучающей маски,
но  вошел в  твист,  и  тут все понЯли,  что он  танцует быстро и,  наверно,
правильно,   но  старательно,   словно  работает,   это  лезло  в  глаза,  а
старательность в искусстве не прощаетсЯ.  € все хлопали теперь только Ќаде и
подзадоривали только Ќадю,  а  ЌадЯ жила в танце и озоровала в нем,  где она
научилась ему,  исхлестанному в  газетах,  если только на экране разглЯдела,
или  кто  из  знающих ей  его  показал,  или,  может быть,  сама  сейчас его
изобрела,  не  могла не изобрести,  не все ли равно,  она танцевала так,  и,
значит, твист был такой.
     ѓлаза Ќадины смотрели лукаво и  вместе с  тем ликовали,  она радовалась
тому,  что у нее так здорово получаетсЯ; как радуетсЯ джигит, обуздав дикого
скакуна и ощутив рабскую покорность животного, так и ЌадЯ ликовала, чувствуЯ
себЯ хозЯйкой танца,  чувствуЯ,  что она может и так,  и так,  и эдак, и она
показывала всем, как она может, импровизировала, у нее все выходило здорово,
и даже если она сбивалась с непривычки,  поправлЯлась, не робеЯ, придумывала
на ходу новые па с вдохновением и той счастливой природной грацией,  которую
не  привьют тебе  никакие балетные училища,  никакие годы жестокого тренажа.
‚се выходило здорово назло расползающейсЯ черной ночи,  назло бешеной ‘ейбе,
все выходило здорово,  и Ќадины глаза смеЯлись: "‚от видите, как все хорошо.
‚от видите, как Я умею, как красивы и ловки мое тело и мои ноги. Ђ что же вы
стоите?  €ли  вы  мне не  завидуете?  Ќу  давайте,  давайте,  решайтесь,  не
пожалеете, ну что же вы?"
     ’ерехов и  вправду смотрел на Ќадин ликующий танец с завистью,  и в нем
просыпалсЯ азарт,  ему казалось, что он понЯл незамысловатую грамоту твиста,
и,  не выдержав,  он оглЯнулсЯ, увидел рЯдом Ђрсеньеву, потЯнул ее за собой,
она  шла  с  покорным равнодушием,  но  когда  они,  словно  в  быструю реку
прыгнули,  вошли  в  твист,  снова мина  страдающей монахини исчезла с  лица
Ђрсеньевой,  и  глаза ее  стали веселыми и  добрыми,  а  движениЯ упругими и
спортивными,  и было видно, что танец она знает и он ей нравитсЯ. € ’ерехову
танец нравилсЯ,  и  всего-то  они  твистовали с  минуту,  но  ’ерехову танец
нравилсЯ,  и он боЯлсЯ,  как бы не оборвалась мелодиЯ, как бы оркестранты не
бросили свои инструменты,  как бы не сорвали голоса и так уж охрипшие парни.
"Ќадо  же,  -  думал  ’ерехов,  -  нам  бы  в  былые годы  эту  работенку на
разминках...  Њышцы  наращивать  без  скуки..."  …му  нравилось  глЯдеть  на
Ђрсеньеву,  и  он  улыбалсЯ ей  и  все же скашивал глаза в  Ќадину сторону и
любовалсЯ Ќадей,  в  горЯчем спринтерском ритме твиста почувствовала она его
взглЯд и  подмигнула ему и поманила пальцем:  "Џереходи на мою дорожку" -  и
вдруг  сама,  как  бы  между прочим,  будто так  и  полагалось,  без  лишних
движений,   оказалась  напротив  ’ерехова,  а  ее  партнер  уже  танцевал  с
Ђрсеньевой.
     ’еперь ЌадЯ была рЯдом,  и она была красива,  какие еще танцы придумают
длЯ нее,  взамен "стукалочек" и  "терриконов",  кастрированных "каблучков" и
содранных "инфизов",  чтобы понЯли все,  на что способна девчонка двадцатого
века,  века,  нажавшего на переключатель скорости, какие танцы придумают ей,
какие танцы порекомендуют в  длинном уважаемом списке;  впрочем,  что ей  до
рекомендаций и запретов!  Ћна была перед ним, озорнаЯ, длинноногаЯ девчонка,
она смеЯлась и забавлЯла всех,  она была его невестой,  а стала чужой женой,
она двигалась в метре от него,  и он мог протЯнуть руку и поймать ее пальцы,
но  он  не мог протЯнуть руку и  поймать ее пальцы,  и  они с  Ќадей были не
рЯдом,  а в отдаленных парсеками точках ѓалактики,  и лучше бы они не видели
друг друга,  танцуЯ этот проклЯтый твист,  ужасный и  вечный танец любви,  в
котором ничто и никогда не сможет стереть расстоЯние, расстоЯние, отмеренное
навсегда.  € все же надо было что-то сделать, чтобы шагнуть к ней, надо было
что-то предпринЯть, и ’ерехов мучилсЯ, думаЯ об этом, он хотел...
     - ‚се.
     - —то?
     - ЏеснЯ всЯ.
     - Ќадо же,  как быстро,  -  сказала ЌадЯ и взЯла ’ерехова под руку, она
дышала часто и устало,  -  нет, ну как мы с тобой! Ђ? Ќет, какие мы молодцы!
Ђ, Џавел?
     - „а,  ничего,  - сказал ’ерехов. - Ќичего себе нагрузка. џ даже взмок.
Љак будто стометровку бежал.
     - Ќет,  на самом деле,  какие мы молодцы!  - не унималась ЌадЯ, все еще
переживала радость движениЯ, все еще смотрела на ’ерехова, как ему казалось,
восторженно и с благодарностью.
     - ‡ачем вы!  ќто  же  плохо,  это  же  безобразно!  -  вырос перед ними
длинношеий моторист Љозев,  пальцем тыкал в  грудь ’ерехова,  он стоЯл перед
ними уверенным в  себе обличителем и  в  то  же  времЯ готовым пострадать за
правду,  он  стоЯл и  повторЯл:  -  ќто  безобразие!  ќто разнузданный танец
толстых. ‚едь у нас есть же столько замечательных танцев: подгорка, полЯнка,
падекатр, кадриль... €ли вы не понимаете момент... или вы не русские люди!..
     - Њы - турки! - сказал ’ерехов сердито.
     Љозева отводили от  них  с  шумом,  на  лице  его  было снисходительное
выражение  правдолюбца,   а   ЌадЯ  вдруг  вскрикнула,   словно  ее  озарила
ослепительнаЯ идеЯ, с которой надо было тут же познакомить всех:
     - Ђ что?  „авайте кадриль!  ’ерехов,  давай!  џ соскучилась!  ѓде у нас
гитара?
     Ќашлась гитара,  нашлась и  гармошка,  они  прилаживались друг к  другу
недолго и неуклюже,  и зажила страннаЯ мелодиЯ, и в ней слышались и всплески
барыни,  и  цыганочки,  и  коробейников,  и  черных очей,  и все это не было
окрошкой,  а  казалось одним новым напевом,  в  кагором было что-то  родное,
щемЯщее и  вместе с  тем  удалое,  бражное,  и  это удалое подымало парней и
девчат с  фанерных сидений и  толкало их  в  раздавшийсЯ уже круг.  Ђ  ЌадЯ,
хохоча,  тащила ’ерехова в этот круг, беспечнаЯ, взбалмошнаЯ девчонка, могла
и остепенитьсЯ,  начав супружескую жизнь,  печатЯми сторожимую,  семьЯ - это
Ячейка государства, и просим вас оберегать, надо было бы мужа втЯгивать ей в
свои танцевальные развлечениЯ,  а  не его,  ’ерехова,  постороннего мужчину,
нетрезвого к тому же.  € все же ’ерехов был рад тому, что ЌадЯ вела его, что
он видел ее и любовалсЯ ею;  может быть,  это был их последний танец, хорошо
бы,  последний,  не  помнил он  фигур кадрили или  вообще не  знал их,  умел
только, как и все парни из влахермских династий, делать цыганочку, но он был
раззадорен твистом,  и ему казалось,  что он сможет все.  Љадриль не вышла и
рассыпалась,  а  плЯсали русского,  у кого как получалось,  ’ерехов шел пока
медленно, подчинЯЯсь Ќадиной плавности, а она плыла, откинув голову, и глаза
ее  лукавили,  и  было ей  хорошо,  ’ерехов чувствовал,  что не играет она в
русского,  не пародирует его,  как бывает иногда в  хмельных компаниЯх наших
сверстников,  а снова живет в танце,  он нравитсЯ ей,  и ’ерехов шел за ней,
готовый пуститьсЯ вприсЯдку и  выкинуть черт знает какие коленца,  стоило бы
только ей подмигнуть ему, и азарт снова разгоралсЯ в нем. Ђ она плыла, плыла
через века,  ‚асилисой Џрекрасной и ‘негурочкой, ‘олохой, утихомирившейсЯ на
мгновение,  Љупавой,  завораживающей ‹елЯ,  ничему ее не учили, а в генах, в
сложениЯх нуклеиновых кислот  тысЯчи русских баб,  тысЯчи невест,  озорных и
нежных,  передали ей свою красоту и свое умение,  и оттого мучилсЯ и страдал
’ерехов. € снова расстоЯние, отмеренное навсегда, отделило его, отрезало его
от Ќади,  и ни она,  и ни он не могли пройти это расстоЯние, уничтожить его,
они  двигались все  быстрее и  быстрее за  начавшей вдруг  спешить мелодией,
словно гнались за  чем-то  недостижимым,  впрочем,  глаза их  вовсе не  были
озабоченными или  мрачными,  наоборот,  они смеЯлись и  радовались движению.
ЊалЯвинским вихрем  летело  и  плавилось  все  вокруг,  красного  только  не
хватало,  без удержу звенела и искрилась удаль парней и девчат,  темперамент
их здоровых мускулистых тел,  сдерживаемый раньше правилами салонных танцев.
’ерехову было хорошо,  как и в твисте,  и он радовалсЯ Ќаде, и ему казалось,
что  это  из-за  него затеЯла она танцы и  весь нынешний вечер она придумала
из-за него. ’ишина. ‚се. € опЯть все.
     ‚зЯла его ЌадЯ под руку и вела,  а куда?  Ќе все ли равно, она была его
невестой или женой, только сегоднЯ в ‘основском сельсовете их поздравлЯли, и
теперь она вела его за собой и была счастлива,  но тут ’ерехов увидел Ћлега,
Ћлег улыбалсЯ,  а веко у него дергалось и щека тоже,  ’ерехов вспомнил все и
отвел Ќадину руку.
     - ’ы куда, Џавел? ’ы бы с нами посидел... Љакие мы молодцы!..
     - Џойдем в наш угол, Џавел, - предложил Ћлег.
     - ‘ейчас,  сейчас,  -  заторопилсЯ ’ерехов,  -  мне  только нужно ‘евку
найти. Ћн менЯ искал, Я ему зачем-то нужен.
     Ћн уходил от них быстро,  и  они,  наверное,  смотрели в его спину,  он
уходил от них, как убегал, отыскивал ‘евку за столами и не мог найти, думал,
шагаЯ: "Љого она обманывает? ЊенЯ, его, себЯ... € зачем это?.."
     ‘евка  спал,   уткнувшись  носом  в  руки,  уложенные  на  столе  среди
консервных банок,  стаканов и  тарелок с  печеньЯми.  ѓорЯчий воск  капал на
‘евкин рукав  и  застывал лаком.  ’ерехов отодвинул свечу  и  неожиданно длЯ
самого  себЯ  по-отечески  погладил  приЯтелЯ  по  голове.   "Ќу  спи,  спи,
притомилсЯ ты  за  эти дни,  ну  и  отдыхай..."  ‚рЯд ли мог заснуть ‘евка в
минуты шумных балаганных танцев,  наверное,  сон словил его исподтишка в тот
самый момент,  когда ‘евка привел ’ерехова из сеней в веселый свадебный зал,
а потом,  потерЯвшись,  прибилсЯ к этому дальнему столу.  Ќо он что-то хотел
сказать,  вела его в коридор не разгаданнаЯ ’ереховым цель, она стала теперь
тайной,  а потому и интересовала его.  ’ерехов и сам не прочь был рассказать
‘евке, как им с Ќадей хорошо было в танце и как она глЯдела на него, чуть ли
не влюбленно, и, может быть, ‘евка прав, может быть, на самом деле ЌадЯ весь
сегоднЯшний праздник затеЯла из-за него. Џотом ’ерехов подумал, что приЯтелЯ
надо будет отвести домой и уложить в постель, зачем ему тут сидеть, разморит
его еще,  и  ’ерехов встал и попыталсЯ приподнЯть ‘евку,  но тут он услышал,
что Ћлег начал читать стихи.
     ’огда он  оставил ‘евку и  опустилсЯ на стул,  потому что неудобно было
сейчас вести ‘евку через весь зал  и  мешать Ћлегу читать стихи.  Љ  тому же
’ерехов любил  слушать чтение  Ћлега,  на  памЯть тут  же  приходили видениЯ
солнечной влахермской поры,  счастливой хотЯ бы потому, что, отодвинувшись в
прошлое,  она обзавелась радужным ореолом,  да и читал Ћлег хорошо, и, может
быть,  стоило в  свое времЯ податьсЯ ему  в  мастера художественного чтениЯ.
’ерехов притих,  как притихли все,  и  смотрел на Ћлега,  худого,  бледного,
застывшего на фоне идиотского плаката,  дружеского шаржа или чего-то в  этом
роде,  и снова был перед глазами ’ерехова парнишка, сидевший на парте героЯ,
брат погибшего друга,  сам из племени героев.  Ћлег словно бы забыл о всех и
читал стихи только длЯ  себЯ,  почти без  жестов,  пробуЯ на  слух  слова из
ювелирной мастерской поэзии,  вновь переживаЯ их  откровениЯ,  и  получалось
так,  что он читал длЯ всех,  и все принимали его волнениЯ и раздумьЯ,  хотЯ
многие и не знали, чьи стихи он читает, да и вообще стихи не уважали. "‹етун
отпущен на  свободу.  Љачнув две  лопасти свои,  как чудище морское в  воду,
скользнул  в  воздушные  струи.   …го  винты  поют,  как  струны...  ‘мотри:
недрогнувший пилот  к  слепому  солнцу  над  трибуной стремит свой  винтовой
полет..."  "Њожет,  может быть,  когда-нибудь дорожкой зоологических аллей и
она -  она зверей любила -  тоже ступит в сад,  улыбаЯсь,  вот такаЯ, как на
карточке в столе.  Ћна красиваЯ -  ее, наверно, воскресЯт. ‚аш тридцатый век
обгонит  стаи  сердце  раздиравших мелочей.  Ќынче  недолюбленное наверстаем
звездностью бесчисленных ночей..."  Ћлег  читал  тихо  или  это  только  так
казалось,  и  была какаЯ-то печальнаЯ строгость в его лице,  отрешенность от
всего,  что  было  перед  его  глазами,  но  иногда,  когда  стих  взрывалсЯ
горЯчностью мысли или буйным словом и  голос Ћлега гремел,  поЯвлЯлась в нем
Ярость и  неистовость пророка,  и  сам  Ћлег как  бы  вырастал и  становилсЯ
могучим. "Њильоны - вас. Ќас - тьмы, и тьмы, и тьмы. Џопробуйте, сразитесь с
нами!  „а,  скифы -  мы!  „а,  азиаты -  мы,  с раскосыми и жадными очами!..
Џривыкли мы,  хватаЯ под уздцы играющих коней ретивых,  ломать конЯм тЯжелые
крестцы,  и  усмирЯть рабынь строптивых..." € от мощи и Ярости Ћлеговых слов
сам он становилсЯ вдруг особенным человеком, на самом деле пророком, а порой
голос Ћлега словно бы будил у парней и девчат скрытые доселе, неизвестные им
самим силы.  Ћлегу не хлопали,  поэтов он не называл, и ’ерехов многие стихи
слышал  впервые,  только  светловскую "ѓренаду"  он  узнал.  Ћлег  замолчал,
опустил  голову  и  стоЯл  так,   кончил,  наверное,  и  все  молчали,  были
взволнованы стихами,  и Ћлег казалсЯ им прекрасным, и они благодарили его, и
любили его,  и  были в  состоЯнии порыва,  и если бы Ћлег повел их сейчас за
собой,  они пошли бы за ним,  как за пламенным „анко. ’ерехов сидел и стучал
пальцами по столу,  ему хотелось подойти к Ћлегу и сказать ему добрые слова,
беспокойство вчерашних дней уплыло, мало ли что могло померещитьсЯ, ’ерехову
было стыдно,  сильный и страстный человек стоЯл у стены,  и понЯтно,  почему
ЌадЯ  полюбила такого.  ’ишину  разбили аплодисменты и  крики,  сейбинские с
шумом  стали  подходить к  Ћлегу,  жали  ему  руки,  а  он  стоЯл,  усталый,
выложившийсЯ.  ЌадЯ подскочила к  нему,  и ’ерехов увидел,  какие у нее были
глаза.
     Џотом свадебный вечер успокоилсЯ и вошел в свое испробованное русло,  а
’ерехов все сидел возле спЯщего ‘евки и  смотрел на Ћлега и  Ќадю.  Ћлег был
молчалив, углублен в свои мысли и рассеЯн, а ЌадЯ все болтала, и глаза у нее
были влюбленные и восторженные.  € теперь, когда перестал действовать гипноз
Ћлеговых пламенных слов,  ’ерехов  расстроилсЯ,  теперь  ему  казалось,  что
полчаса назад ЌадЯ обманывала его и даже издевалась над ним, ведь она знает,
не может не знать,  не может не чувствовать, что он любит ее, и не надо было
тЯнуть его в  эти сумасшедшие танцы.  Ћбида забрала ’ерехова,  и  он сердито
налил себе в  стакан водки.  ‘учок был противен и неожиданно тепел,  бутылка
зеленым своим боком пригрелась к  банке со свечой.  ’ерехов долго морщилсЯ и
ворчал, вилкой пытаЯсь выловить томатного бычка. Ћн ворчал и на себЯ, потому
что пить ему было не  надо,  он  это еще сознавал и  собиралсЯ уйти быстро и
незаметно,  чтобы не вытворить сгорЯча и спьЯну какой-нибудь глупости. Ќо он
не ушел,  не поднЯлсЯ с  места,  а  так и  сидел и смотрел на Ћлега и Ќадю и
теперь уже был уверен твердо в том,  что она над ним издевалась,  обманывала
его,  посмеиваЯсь в душе,  и все же глаза ее выдали.  "Ќу ладно!  - сердилсЯ
’ерехов. - Ќу хорошо!"
     ’о  ли он грозил этими словами кому-то,  то ли себЯ старалсЯ успокоить,
держал пальцами пустой стакан, порожнюю посуду, и покачивал его, глЯдел, как
вспыхивают стеклЯнные грани.  Ќа секунду ему показалось, что холодное стекло
загорелось, но мало ли что может показатьсЯ на секунду, мало ли какие чудеса
могут  померещитьсЯ  простодушному  уму,  его-то,  ’ерехова,  жизнь  жестоко
отучивала от  этого простодушиЯ,  наивные люди из  восемнадцатого века могли
кинжалом и ружьем зарабатывать себе памЯтник любви,  впрочем, только ружьем,
а кинжал отобрали,  дочка барона из белого дворца,  у которой отнЯли кинжал,
преспокойно рожала детей, а бедный лесничий истлевал под чугунным памЯтником
любви, раздавившим его, и вокруг прыгали зеленые лЯгушки с большими глазами,
зеленые лЯгушки из консервных банок,  украшенных свастикой,  а  под замком в
парке живут улитки, готовЯтсЯ лететь во ”ранцию, набивать желудки, скрипЯт в
тесных Ящиках и стонут... €ли это стонет ђогнедина боль и боль ее дочерей...
”у-ты,  какаЯ чертовщина!  ‚се  крутитсЯ,  пусть все остановитсЯ,  пусть все
утихомиритсЯ,   где  тут  большаЯ  карта?   …сть  же  успокоительный  эффект
…рмакова!..  €ли так крутит всех танец,  и  он  не кончитсЯ,  и  не исчезнет
расстоЯние между ним и  ею,  отмеренное навсегда,  ни  он,  ни она не смогут
шагнуть друг другу навстречу.
     ’ерехов встал.
     Ћн шел покачиваЯсь,  тЯжело,  туда,  где у стены напротив плыли в танце
Ћлег и ЌадЯ.  Ћн сознавал,  что выкинет сейчас такое, о чем запомнЯт все, он
еще не  знал,  что он  им преподнесет,  и  тут он увидел валЯвшийсЯ на стуле
пробензиненный витой жгут, забытый ‘оломиным. ’ерехов обрадовалсЯ, прихватил
жгут,  чуть было не усевшись на пол, и теперь он двигалсЯ, помахиваЯ жгутом,
и  улыбалсЯ,  как  ему казалось,  снисходительно.  ЋстановилсЯ возле Ћлега и
Ќади, расставив ноги, и застыл так.
     - —ем же вас, - сказал ’ерехов, - развеселить?
     Ћлег и ЌадЯ смотрели на него с удивлением, и улыбки гасли на их лица