‘ергей Љорнев. Ѓлюстители дихотомий. <BR>Љто и почему не любит у нас Џелевина

‘ергей Љорнев. Ѓлюстители дихотомий. 
Љто и почему не любит у нас Џелевина

"...Ђ про Љатона люди пусть лучше спрашивают, почему этому человеку нет памЯтника..." Љатон ‘тарший (€з Џлутарха)

‚ декабре 1997 года в культурной жизни нашей страны случилось примечательное событие, вызвавшее много толков, пересудов и недоуменных вопросов.¹ †юри Ѓукера-97, вопреки общим ожиданиЯм, не включило в число финалистов роман ‚иктора Џелевина "—апаев и Џустота", превратившийсЯ тогда в "хит сезона". Ћбщее удивление по этому поводу, то, что этот факт получил гораздо большее внимание, чем фигура тогдашнего букеровского победителЯ, - пожалуй, такого триумфа русский писатель не испытывал уже давно. ќтот, казалось бы, чисто формальный акт превратилсЯ в настоЯщее культурное событие, анализ причин и истоков которого многое проЯснЯет в нынешней ситуации. ’ворчество Џелевина это хорошаЯ система тестов на отношение современной культурной среды к пристойной новой литературе.²

‚ чем же он все-таки провинилсЯ?
"’ридцать сребреников за рецепт бестселлера" (Џелевин и постсоветскаЯ "творческаЯ интеллигенциЯ")
Џелевинское творчество с точки зрениЯ русской классики (Џелевин и "пушкинисты")
„ве литературы, или тень "верховного учителЯ"
Џелевин и православие
Ќа чьей он, собственно, стороне?
"ђодительский комплекс"

‚ чем же он все-таки провинилсЯ?

ђешение букеровского жюри было преподнесено как некий нравственный жест, как "гражданский подвиг", как ритуальное осуждение "всей вообще подобной литературы". Ќа первый взглЯд все выглЯдело вполне благопристойно: общество, уставшее от культурного упадка и нравственного помешательства, наконец потЯнулось к высокой духовности, к национальному культурному наследию, а Џелевин просто подвернулсЯ под горЯчую руку. ‚ его лице наказали "всех вообще постмодернистов", "тех, кто во всем виноват", "кто разрушает нашу культуру". Ќо тем, кто знаком с творчеством Џелевина, все это не могло не показатьсЯ абсурдным недоразумением. ‘ложилось впечатление, что члены жюри вообще не читали последних произведений Џелевина и основывались в своих выводах на его раннем творчестве, на юношеском романе "Ћмон ђа".

„овольно странно было слышать, как Џелевина ставили на одну доску с ‚ладимиром ‘орокиным и другими экспериментаторами новой волны, которые строЯт свою эстетику на разрушении самого понЯтиЯ литературы. ‚едь как раз Џелевин, из всех новых писателей, ЯвлЯетсЯ наиболее принципиальным антагонистом этой линии. ‘ точки зрениЯ формы он вполне академичен, с точки зрениЯ содержаниЯ в большинстве своих произведений, особенно последних, выступает как жесткий моралист, проповедник духовности и противник потребительской жизненной установки. Ќаконец, трудно не заметить общую воспитательную направленность его творчества, когда высокохудожественнаЯ интеллектуальнаЯ проза адресуетсЯ к молодой аудитории, культурным развитием которой сегоднЯ столь многие озабочены. Ѓазовое мироощущение молодежной субкультуры он сумел перенести в полноценный культурный контекст и выразить нормальным русским Языком. Љомизм ситуации заключаетсЯ в том, что именно исходЯ из тех мотивов, которыми члены букеровского жюри оправдывали свою нелюбовь к Џелевину, они должны были, наоборот, выставить его в качестве образца длЯ подражаниЯ.

Џеречень претензий к Џелевину и его роману, заЯвленный в рЯде критических отзывов и публикаций, мог только усилить недоумение. Ћдни вменЯли ему в вину то, что он "хотел написать бестселлер", как будто в этом есть преступление - написать книгу, которую читают читатели, а не только литературные критики. „ругие ругали его за несерьезность и легковесность, несовместимую, по их мнению, с высокой миссией писателЯ в столь переломную эпоху, - хотЯ этот роман посвЯщен как раз самой серьезной и самой актуальной теме, какаЯ только есть в русской культуре, - теме существованиЯ личности в эпоху исторических катаклизмов. ’ретьи увидели в этом романе чрезмерное увлечение интеллектуальной игрой, - хотЯ в эпоху господства массовых стандартов, апеллирующих к набору примитивных эмоций и инстинктов, писатель, которому удалось заинтересовать широкого читателЯ интеллектуальным произведением, достоин памЯтника при жизни. —етвертые набросились на пелевинский "постмодернизм", хотЯ о текстах Џелевина этот Ярлык говорит не больше, чем общий Ярлык "соцреализм" о "’ихом „оне", "‚асилии ’еркине" или "‘частливой Њоскве". ЏЯтые, войдЯ во вкус настоЯщих мастеров пера, журили его за плохо состыкованный сюжет, за логические неувЯзки и стилистические погрешности, а то и просто за плохое владение русским Языком. Ќашлись и те, кто обнаружил, что "—апаев и Џустота" "не соответствует форме романа", а стало быть и вообще не подходит под стандарты большого Ѓукера.

‘обытиЯ развивались по стандартному сценарию "знаковых осуждений" советской эпохи, когда чиновники от искусства, прикрываЯсь идеологическими лозунгами, вываливали на человека весь набор обвинений, какие только можно придумать. Џричина такой реакции вполне объЯснима: Џелевин этим своим романом, да и самим своим существованием, нарушил целый рЯд стереотипов, укоренившихсЯ в сознании отечественной околокультурной тусовки.

Ћн не угодил никому. ‡ападников не устраивает его скептическое отношение к ценностЯм ‡апада, к идеалу сытого буржуа. Џатриоты-почвенники не приемлют его "мистический индивидуализм" и иронично отстраненное отношение к социальной реальности. "’ворческаЯ интеллигенциЯ" не может простить ему внезапный успех и популЯрность. "Џостмодернистам" и циникам не нравитсЯ его вполне серьезное, искреннее отношение к трансцендентным ценностЯм и экзистенциальным вопросам. Џриверженцев православиЯ возмущают его эксперименты с экзотическими религиозными доктринами. ‡ащитники отечественного культурного наследиЯ не могут смиритьсЯ с тем, что он относитсЯ к нему свободно и творчески, пытаетсЯ его оживить и встроить в контекст эпохи. Ќо самое главное пожалуй то, что нарушение ценностных установок отдельных интеллигентских сообществ происходит, с их точки зрениЯ, несовместимым, взаимоисключающим образом. ‚ мире пелевинских текстов подвергаютсЯ сомнению не просто отдельные штампы и стереотипы нынешнего интеллигентского сознаниЯ, но сами базовые бинарные оппозиции, на которых оно держитсЯ, которые составлЯют его фундамент, - именно поэтому Џелевин не устраивает никого, именно поэтому остракизм был таким полным и жестким.

Џожалуй, только одно культурное сообщество могло бы назвать Џелевина своим писателем. ђечь идет о молодом поколении постиндустриальной эпохи, о тех, кого обобщенно можно назвать "виртуальным классом", - если использовать этот Ярлык не только в социально-профессиональном, но и в возрастном и мировоззренческом ключе. ‡аметим, что речь идет не о "компьютерных подростках", как это обычно хотЯт представить, а о поколении 20-30-летних, о студенчестве, о людЯх интеллектуальных профессий. ‚ культурном официозе эта среда практически не представлена, ее вкусы и потребности игнорируютсЯ, а мир, в котором она живет, представителЯми других культурных сообществ воспринимаетсЯ как нечто далекое и малопонЯтное.

"’ридцать сребреников за рецепт бестселлера"

Џелевин и постсоветскаЯ "творческаЯ интеллигенциЯ"

Ќаиболее жестокий удар существование Џелевина нанесло по "творческой интеллигенции" постсоветской эпохи, особенно по той ее части, котораЯ оккупировала поприще литературы. ђечь идет об определенном кpуге деЯтелей культуры, которые в прошлом штамповали халтуру за государственный счет, а сегоднЯ всеми силами пытаютсЯ удержать свои позиции в культурном пространстве, приспосабливаЯсь к малейшим изменениЯм общественных симпатий и политической ситуации. ‚ 80-90-е эту среду пополнила когорта более молодых халтурщиков, которые занимаютсЯ симулЯцией "под авангард". Џелевин, желаЯ или не желаЯ того, попал в самый центр, в самое сердце того конфликта ценностей, который бушует сегоднЯ в душах этого сословиЯ.

ѓлавнаЯ проблема этих людей в том, что ничего кроме халтуры они творить не умеют и сами это прекрасно понимают. Ќо раньше, в советское времЯ, у одних был госзаказ на халтуру гуманистического и нравственно-воспитательного характера, другие оккупировали поле диссидентской и андеграундной халтуры, - а общество, изолированное от всего остального, было вынуждено это халтуру потреблЯть. ’огда, занимаЯсь симулЯцией высокой культуры, они могли по крайней мере ощущать себЯ порЯдочными людьми. Ќо в 90-е ситуациЯ резко изменилась: искусственные барьеры исчезли, информационный голод потерЯл остроту, и творчество, претендующее на высокую культуру, должно теперь по-настоЯщему удовлетворЯть определенным высоким стандартам. ‘егоднЯ прибыльно халтурить можно только на почве "порнухи и чернухи", - а это больно бьет по чувству собственного достоинства старых халтурщиков и рождает комплексы у молодых.

‚едь что происходит сегоднЯ с этим сословием? ‘ одной стороны, хочетсЯ сохранить сословную честь, старую позу - позу русского интеллигента XIX века, длЯ которого существует только культура, мир идей, а приманки, которые предлагает косный мир капитала, - нечто презренное и не заслуживающее вниманиЯ. ‘ другой стороны, эта ценностнаЯ установка начинаЯ с 60-70-х годов постепенно выветрилась, а в 90-е уж и совсем обветшала, - и не где-нибудь, а в собственном сознании интеллигентов. ‘егоднЯ им стало неуютно в этом новом мире, к созданию которого многие из них в какой-то мере приложили руку. Ќе кто-то другой, а именно они сами считают себЯ аутсайдерами, неудачниками, лишними людьми. Ћни ищут эту причину снаружи, и забывают, что тут действует закон: по-настоЯщему "лишним" человек становитсЯ именно тогда, когда сам начинает считать себЯ лишним.

€ все же, внутренний выход из этого конфликта был найден. Ѓыл найден своеобразный компромисс, который позволЯет существовать с таким раздвоением в душе. Љомпромисс этот формулируетсЯ так: "успех и популЯрность достигаютсЯ только путем отказа от интеллигентской сущности." ’о есть, добитьсЯ успеха на почве культуры можно только с помощью "чернухи и порнухи" или, на худой конец, политического агитпропа. ‚сЯ ответственность за личную экзистенциальную несостоЯтельность перекладываетсЯ таким образом на потребителЯ культурной продукции: "Њы-то хорошие, но то быдло, которое читает наши книги, смотрит наши фильмы, слушает нашу музыку, - оно жрет только всЯкую гадость, а от настоЯщего искусства, от высокого, доброго и вечного отказываетсЯ. Џоэтому мы или ничего не делаем, и бережем свою кристально чистую интеллигентскую душу, или занимаемсЯ халтурой, чтобы заработать на хлеб насущный." ‡аметим, что эта идеЯ была придумана не в Ђмерике или Ђфрике, а в стране литературы, где, несмотрЯ на все безобразиЯ, осталсЯ многомиллионный слой образованных интеллектуальных людей, которые ждут не дождутсЯ талантливого современного искусства.

ЏоложеннаЯ в основание этого компромисса дихотомиЯ - "полноценное, но именно поэтому никому не нужное творчество" / халтура, коммерческаЯ "чернуха" или беспринципный агитпроп - оказалась настоЯщей находкой. Ћна была принЯта "на ура" не только в кинематографе, где упадок имеет объективные причины, где не обойтись без вливаниЯ финансовых средств, но и в литературе, на которую экономический коллапс повлиЯть никак не может и котораЯ жила и развивалась в нашей стране даже во времЯ гражданской войны и полной разрухи. ќтот компромисс устраивает всех. ‚о-первых, он оправдывает тех, кто добилсЯ успеха с помощью блевотины, рассчитанной на самый низменный вкус. Џри этом нет особой разницы, что это за блевотина - западническаЯ или стилизованнаЯ под патриотизм (как в нынешнем кинематографе, когда эстетику "водка, банЯ, гармонь" пытаютсЯ выдать за "возрождение национальной культуры"). Ћн оправдывает и тех, кто не сумел добитьсЯ даже этого и по-прежнему пытаетсЯ штамповать имитацию высокой культуры. Ќеспособность к подлинному творчеству, нужному и интересному длЯ других, ему хочетсЯ списать на плохие времена, на "нежелание поступатьсЯ принципами".

€ вот пришел Џелевин и безжалостно разрушил этот стереотип: он позволил себе снискать широкий успех через настоЯщую, высокую литературу. Ѓольше того, он вернул интерес к литературе у тех, кто в ней разочаровалсЯ и давно променЯл на музыку и видео. ‘ловом, "за тридцать сребреников" он продал всю постсоветскую околокультурную тусовку. € теперь им всем, чтобы сохранить лицо, остаетсЯ только один выход: сделать вид, что никакого Џелевина нет и никогда не было.^{(прим.редактора)} Ћтсюда и родилась идеЯ назвать пелевинский роман "умышленно сконструированным бестселлером" и на этом основании приписать его к разрЯду конъюнктурной "чернухи", - хотЯ все прекрасно понимают, что бестселлер бестселлеру рознь. …сть бестселлер народный, массовый (скажем, боевики „оценко и детективы Њарининой), который доступен всем и каждому, а есть бестселлер авангардный (например, романы ќко, „жойса, Љортасара), который предъЯвлЯет серьезные требованиЯ к интеллекту и образованности читателЯ. Љультурный контекст "—апаева и Џустоты" таков, что далеко не каждый даже образованный человек способен расшифровать все интертекстуальные отсылки этого текста.

‚озможно, самым большим психологическим ударом длЯ подобных деЯтелей культуры оказалось то, что философиЯ пелевинских книг, и без того длЯ них непереносимаЯ, слилась в гармоничное единство с его собственной судьбой. ‚спомним, что пелевинский герой остаетсЯ "интеллектуальным кладоискателем" даже в ситуации конца света, когда все вокруг рушитсЯ и падает и когда, казалось бы, самое времЯ забыть о духовных странствиЯх и занЯтьсЯ элементарным выживанием, а еще лучше - "бизнесом". Џелевинскому герою плевать на мир, на его приманки, а мир почему-то не только не мстит герою за это, но наоборот, начинает играть по его собственным правилам. ќта фабула неожиданным образом подтверждаетсЯ личным успехом самого Џелевина, который добилсЯ признаниЯ посредством настоЯщей литературы в эпоху, когда, казалось бы, людей интересует только "порнуха и чернуха", когда интеллигенции остаетсЯ либо наложить на себЯ руки, либо окунутьсЯ с головой в болото развивающегосЯ капитализма. ‚зираЯ на Џелевина, отечественнаЯ "творческаЯ интеллигенциЯ" ощущает себЯ Ђдамом, изгнанным из раЯ после добровольного грехопадениЯ.

ѓде-то в 60-70-е годы определеннаЯ часть отечественной интеллигенции потерЯла старую систему ценностей, естественную длЯ этого сословиЯ, а взамен получила странную комбинацию из нигилизма и комплекса неполноценности. ‚ глубине души они сами уже не могут оценивать себЯ иначе, чем по американским канонам, т.е. с точки зрениЯ банковского счета, - а с другой стороны, не хотЯт отказатьсЯ от старой позы "цвета нации", потому что кроме этой позы у большинства из них ничего уже не осталось. €х отношение к искусству хорошо выразил один из пелевинских антигероев. "—то значит "не всерьез, неискренне"? - сказал Ђнтон. - „етские какие-то у тебЯ понЯтиЯ. …сть жизнь и есть там искусство, творчество. ‘оц-арт там, концептуализм там. Њодерн там, постмодерн там. џ их уже давно с жизнью не путаю. “ менЯ жена, ребенок скоро будет - вот это, Ђндрюша, всерьез. Ђ рисовать там можно все что угодно - есть всЯкие там культурные игры и так далее." ("†елтаЯ стрела").

Ќе стоит удивлЯтьсЯ, что именно те люди, которые сетуют на упадок интеллектуального уровнЯ нашей культуры, вменЯют Џелевину в вину его принципиальный интеллектуализм. ‚ пелевинском романе есть примечательный эпизод: выпускник философского факультета, ныне в силу обстоЯтельств работающий в милиции, оскорблен до глубины души, когда встречает в подвале бомжа, который на досуге занЯт философскими размышлениЯми. Џримерно такие же чувства обуревают наше околокультурное сообщество при виде Џелевина: "Њы тут, выбиваЯсь из сил, штампуем чернуху, а когда хотим сделать что-то от души, то все почему-то считают это скучным и второсортным интеллигентским нытьем, а тут кто-то без соответствующей санкции вдруг позволил себе прославитьсЯ высокоинтеллектуальным произведением мирового уровнЯ, сделанным качественно и всерьез." - Ђ казалось бы, радоватьсЯ нужно, что Џелевиным интересуютсЯ даже те, кто, по всем расчетам, должен жевать убогую масскультурную жвачку, - вот оно, наконец, пришло "возвращение высокой культуры в массы."

‚ этом есть какой-то парадокс: Џелевин воспринимаетсЯ как инородное тело, и именно потому, что воплотил потаенную мечту каждого из представителей этой тусовки. ќту мечту выразил еще Ќекрасов - помните? - "...Ѓелинского и ѓоголЯ с базара понесут..." ’ворить качественную, интеллектуальную, высокохудожественную продукцию, котораЯ бы пользовалась более-менее широком спросом, - вот формула этой "интеллигентской мечты". Џелевин - один из тех немногих, кому это удалось. ‚ лице Џелевина литературный авангард вылилсЯ за пределы окололитературной тусовки и завоевал даже "эту современную молодежь", - "развращенную ‡ападом", "посткультурную" молодежь, на которую все давно махнули рукой. € за это его невзлюбили еще больше - потому что угадали в нем "классика будущего", того, кому оно принадлежит.

Џелевинское творчество с точки зрениЯ русской классики

Џелевин и "пушкинисты"

Ѓудучи вынужден по роду своих занЯтий встречатьсЯ со множеством тЯжелых идиотов из литературных кругов, Я развил в себе способность участвовать в их беседах, не особо вдумываЯсь в то, о чем идет речь... ("—апаев и Џустота")

Ќепосредственным инициатором пелевинского осуждениЯ стал другой круг интеллигентов, - те их них, кто занимает нишу защитников высокой духовности и национального культурного наследиЯ. Љультурных работников этого типа можно разделить на два лагерЯ: почвенное крыло и более либеральное крыло (наиболее характерным тут ЯвлЯетсЯ типаж "пушкиниста"). ‘ радикальных почвенников, особенно старшего поколениЯ, и спрос невелик: им свойственно отвращение ко всем без исключениЯ новым веЯниЯм в культуре. Ќо вот со стороны более либеральной части этого сообщества, следЯщей за новинками в искусстве, осуждение пелевинского романа вызывает недоумение и подозрение. ‚озможно, столкнувшись с феноменом Џелевина, они увидели свое собственное несоответствие той задаче, задаче возрождениЯ русской культуры, которую сами на себЯ возложили. Џелевин разрушил дихотомию, котораЯ возводила в ранг гражданского подвига их позицию популЯризаторов и комментаторов классики: дихотомию одухотворенное культурное наследие / бездуховнаЯ современнаЯ культура.

—то мы увидим, если попытаемсЯ приложить к "—апаеву и Џустоте" шаблон классического русского литературоведениЯ, где писатель рассматриваетсЯ прежде всего как воспитатель и духовный наставник? Џисатель, который был известен своей популЯрностью среди молодежи, среди духовно развитой и интеллектуальной части поколениЯ 20-30 летних, взЯл и написал классическое по духу произведение. Џроизведение, в котором затронуты те же самые болевые точки, что и в классической русской литературе, и решаютсЯ те же самые задачи. ‚ качестве своего культурного контекста это произведение использует важнейшие пласты русского литературного наследиЯ XX века, - литературу "серебрЯного века", литературу соцреализма, полуподпольную интеллигентскую прозу 70-х годов (‚енедикт …рофеев, Њамлеев, Ѓитов и т.д.), - и в каждом случае наводитсЯ мостик с современностью, с сегоднЯшним днем, с молодежной субкультурой. ЋткрываетсЯ то общее, что есть в этих по видимости оторванных друг от друга эпохах и культурных слоЯх, и это общее естественно встраиваетсЯ в горизонт нашей эпохи. Џелевин, таким образом, не просто комментирует, но интегрирует это культурное наследие и надстраивает над ним новый этаж. Ђ если вспомнить, что его роман сочетает такие по видимости противоположные качества, как интеллектуализм, гуманистическое содержание, авангарднаЯ (в меру) форма, доступность широкому читателю и, наконец, хороший, простой и светлый русский Язык, которой редко встретишь у современных авторов, - его и назвать нельзЯ иначе, как классическим.

‹итературный путь Џелевина (отвлекаЯсь от желаниЯ сравнивать "величину и значение"), чем-то похож на путь ѓоголЯ и —ехова. Ћни, как и Џелевин, тоже начинали с произведений легких, юмористических, односторонне сатирических, - а в какой-то момент из этого вдруг родилось нечто крупное и серьезное. “ ѓоголЯ - его "Њертвые души", у —ехова - великие пьесы. ‚ последних произведениЯх Џелевина произошла примерно такаЯ же метаморфоза: "†изнь насекомых", "—апаев и Џустота", "†елтаЯ стрела" - это его "Њертвые души", его "‚ишневый сад", его "—айка".³

Џочему именно зрелые произведениЯ Џелевина были воспринЯты с враждебностью, тогда как раннее творчество, наоборот, было удостоено малого Ѓукера? Џричина этому - музейное отношение к культуре у нынешних ее защитников. ‹юдЯм нравитсЯ мертваЯ классика, котораЯ относитсЯ как бы к прошлому, к другой реальности, - а классика современнаЯ, котораЯ атакует совесть современной эпохи, кажетсЯ опасной и непристойной. "џ не могу понЯть, какие у него болевые точки в душе", - сказал о Џелевине и его творчестве один из членов букеровского комитета. —то ж, внимательнее надо было читать —ехова, ’олстого и „остоевского, потому что болевые точки у Џелевина - те же самые, что и у русских классиков, разве что упакованы они несколько по-иному, применительно к другой культурной среде. ѓлавнаЯ тема пелевинского творчества - самопознание героЯ в ситуации "плохой реальности", когда вокруг - социальные бури и катаклизмы или засилье сонных, мертвых душ. € решаетсЯ эта задача полностью в классическом ключе: через примат духа над материей, трансцендентных ценностей над приманками материального существованиЯ. —то же не нравитсЯ ревнителЯм классики и высокой духовности? ’олько то, что Џелевин актуален, что проповедь, котораЯ есть в его книгах, обращена именно к совести наших современников, а не к совести современников Џушкина.

‚прочем, если отвлечьсЯ от буддийской и виртуальной экзотики, основнаЯ этическаЯ идеЯ пелевинских текстов - та же самаЯ, которую безуспешно стремились донести до своих современников еще ’олстой с „остоевским, а после них - многие мыслители начала века. ќто мысль о том, что источник всех бед - не социальнаЯ неустроенность, а нравственнаЯ неполноценность, неразвитость личностного начала, неспособность жить полноценной внутренней жизнью, - неизбежным следствием чего, в свою очередь, ЯвлЯетсЯ общаЯ социальнаЯ неустроенность. Ѓез вниманиЯ к смыслу собственной жизни и свободы от коммунальной зомбированности ничего хорошего не получитсЯ. ‹ев ’олстой с замечательной лаконичностью выразил эту мысль в своем комментарии к "„ао дэ цзин". "—тобы жизнь человека была не горем, а благом, человеку надо научитьсЯ жить не длЯ тела, а длЯ духа." - пишет ’олстой. - "†иви человек длЯ тела, - и жизнь горе, потому что тело страдает, болеет и умирает. †иви длЯ духа, - и жизнь благо, потому что длЯ духа нет ни страданий, ни болезней, ни смерти."

Џелевин выразил эту мысль красочнее и убедительнее, чем ’олстой. "Џредставьте себе непроветренную комнату, в которую набилось ужасно много народу. € все они сидЯт на разных уродливых табуретах, на расшатанных стульЯх, на каких-то узлах и вообще на чем попало. Ђ те, кто попроворней, норовЯт сесть на два стула сразу или согнать кого-нибудь с места, чтобы занЯть его самому. ’аков мир, в котором вы живете. € одновременно у каждого из этих людей есть свой собственный трон, огромный, сверкающий, возвышающийсЯ над всем этим миром и над всеми другими мирами тоже. ’рон поистине царский - нет ничего, что было бы не во власти того, кто на него взойдет. € самое главное, трон абсолютно легитимный - он принадлежит любому человеку по праву." ‘тремление отыскать этот "внутренний трон", очистить сознание от коммунальных привычек, воссоздать потерЯнное достоинство человеческой личности, и есть основнаЯ тема большинства пелевинских текстов.

…сли выразить пелевинскую проповедь в классических категориЯх, то все проблемы современного человека он видит в недостаточном развитии суверенного духовного начала, в неумении жить собственной жизнью, а не жизнью одержимой потреблением коммунальной зверушки. Ќеизбежный итог - аморфность и конформизм, потому что личность, не имеЯ внутренней опоры в себе самой, выбирает в качестве цели жизненных устремлений первый попавшийсЯ "идеал благополучиЯ": потребление, накопление, карьеру, или просто купание в грЯзной луже. ‘ этим и свЯзан современный социальный распад: человек может подчинЯтьсЯ нравственному императиву, только если он ЯвлЯетсЯ полноценной личностью, если его жизнь обладает внутренним смыслом, а не свЯзана внешней целью, подсказанной другими. …сли же этот "внутренний трон" ему не доступен, всЯ его жизнь будет жестко подчинена удовлетворению аппетитов, которые возбуждаютсЯ его жадно устремленными в окружающий мир глазами. ЏонЯтно, что никакой моральности и гуманности ожидать от него не приходитсЯ.

€менно актуальность, жизненность пелевинской классики не устраивает ревнителей классического наследиЯ. Ћживив русскую культурную традицию в гуманистическом интеллектуальном произведении, Џелевин нарушил столь удобную длЯ многих дихотомию "культурное наследие / современное безобразие". Ћна удобна, потому превращает культуру в коллекцию музейных экспонатов, в театр восковых фигур. ‹юбаЯ культурнаЯ инновациЯ с этой точки зрениЯ имеет деструктивный характер, а истинные поклонники высокой культуры должны воздерживатьсЯ от актуального творчества и вместо этого хором распевать мантpу "Џушкин пушкински велик", или что-нибудь в этом роде.⁴

Ќазначение классики - быть инструментом самопознаниЯ. Љлассика нужна не длЯ того, чтобы знать, о чем думали Џушкин, експир или „остоевский по тому или иному вопросу, а длЯ того, чтобы поставить собственные вопросы и решить собственные экзистенциальные проблемы. ЋсновнаЯ трудность здесь в том, что классические произведениЯ пришиты к иному культурному контексту, воспринимаютсЯ как экзотика, как антиквариат, и когда человек с ними соприкасаетсЯ, акцент неизбежно переноситсЯ с их экзистенциального содержаниЯ на внешнюю форму, на средства выражениЯ. ‚озникает парадокс: обычнаЯ популЯризациЯ классического наследиЯ, желание познакомить людей с его культурным контекстом, не приводит нас к пониманию классики, а еще больше удалЯет: интерес экзистенциальный подменЯетсЯ интересом познавательно-историческим. ќто значит, что по-настоЯщему приблизить человека к затронутому классикой пласту экзистенциальных проблем могут только вполне современные произведениЯ, которые ставЯт и решают нравственные проблемы в их современном выражении, в той форме, в какой они возникают перед представителЯми современных культурных сообществ, - а при этом еще и наводЯт мостик к классике.

‘егоднЯ господствует прЯмо противоположнаЯ тенденциЯ. ‘егоднЯ процесс изучениЯ классики, особенно в школе, выглЯдит как система процедур, специально придуманнаЯ длЯ того, чтобы как можно дальше отодвинуть процесс духовного взрослениЯ. ‚ этой системе координат "Џушкин" и "„остоевский" - всего лишь балласт, то, чем нужно загрузить голову, чтобы удержать дитЯ от секса и наркотиков. Ђ в результате добиваютсЯ прЯмо противоположного: имена Џушкина и „остоевского вызывают у молодежи приступ рвоты, а единственным просветом в жизни становЯтсЯ секс и наркотики. “ многих все еще есть иллюзиЯ, что длЯ культурного и нравственного возрождениЯ страны нужно просто перекрыть каналы, по которым к нам течет западный масскульт, и тогда все исправитсЯ само собой. Ћни не понимают, что "свЯзь времен распалась", и чтобы оживить и свЯзать воедино фрагменты национальной традиции нужен поток полноценного современного творчества.

Ќе случайно, что в качестве противоЯдиЯ современности Џелевин использует как фон эпоху "серебрЯного века", последнее Яркое и самобытное Явление русской культуры, которое культурологи и литературоведы еще не успели превратить в мардонг. —ерез весь его роман проходит стилизациЯ, заигрывание, стеб, ирониЯ над "серебрЯным веком": и над отдельными персонажами этой эпохи, и над всем ее культурным ландшафтом, и даже над ее религиозно-философскими доктринами. ЏелевинскаЯ ирониЯ над "серебрЯным веком" - это ирониЯ ностальгическаЯ, - это не сарказм, и не сатира, - скорее, это попытка интерпретации. ќпоха "серебрЯного века" удобна тем, что еще не вполне переварена культурным официозом. „еЯтелей этой эпохи еще не успели канонизировать, выговорить без остатка, превратить в "классиков", в маленьких Џушкиных, ’олстых и „остоевских. Џелевин пользуетсЯ тем, что сегоднЯ на них еще можно смотреть собственными глазами, - скажем, можно видеть их в такой перспективе, где петербургскаЯ декадентскаЯ тусовка начала века приравниваетсЯ к чему-то вроде тусовки московских концептуалистов.

"‘еребрЯный век" - это единственнаЯ эпоха русской культуры, когда условиЯ культурной среды способствовали развитию самобытной личности, а не подавлЯли и расчленЯли ее. ђусскаЯ культура тогда превратилась в восхитительный бред, в сумбурную коллективную галлюцинацию полусумасшедших творческих одиночек. ‹итературной нормой тогда были интеллектуальные эксперименты, неангажированный духовный поиск, свободнаЯ творческаЯ игра, а не ворох сентиментальных эмоций, окрашенных в патриотические или либеральные тона. € уж во всЯком случае, тон в литературе тогда не задавали благополучно достигшие климакса люди с куриными мозгами, идейный багаж которых не выходит за пределы фильмов ќльдара ђЯзанова.

€менно на такой сорт людей нацелено острие пелевинского сарказма - не удивительно, что у них не поЯвилось желание его за это наградить. Џарадокс заключаетсЯ в том, что литературу, котораЯ ставит своей целью освежить нравственный и культурный ландшафт эпохи, судЯт и оценивают именно те люди, которых она хочет отодвинуть в сторону - которых она демонстративно игнорирует. Љак, извините, члены букеровского жюри могли бы оценить Џелевина, если у них попросту отсутствуют те душевные струны, те измерениЯ сознаниЯ, на которые рассчитаны его тексты? ‚прочем, врЯд ли у них получитсЯ и дальше игнорировать многообразие современной культуры, - рано или поздно им придетсЯ покинуть "зал суда" и ограничитьсЯ выполнением более скромной, но зато полезной и оправданной миссии архивариусов и музейных работников. ‘ейчас происходит очереднаЯ смена литературных эпох, и, как обычно это бывает, из множества имен литературных экспериментаторов на первый план должно выйти три-четыре имени, которые правильно угадали набор душевных струн нового читателЯ и которые будут задавать лицо литературы на последующие несколько десЯтилетий. Ћчень похоже, что Џелевин - не просто один из многих, а именно такой классик следующей литературной эпохи.

„ве литературы, или тень "верховного учителЯ"

‚се остальные деЯниЯ людей служат сохранению или облегчению нашего существованиЯ, только не творениЯ гениЯ: они существуют ради самих себЯ, и в этом смысле в них надо видеть цветок, или чистый доход бытиЯ. Џоэтому, когда мы наслаждаемсЯ ими, сердце наше наполнЯетсЯ радостью, мы поднимаемсЯ из тЯжкой атмосферы земных потребностей. (опенгауэр)

…сть еще одна причина, объЯснЯющаЯ неприЯтие Џелевина теми, кто ориентирован на классическое наследие. „ело в том, что в отечественном сознании существует резкое противопоставление "развлекательной" и "серьезной" литературы. ‚о многом это следствие типичного длЯ русской культуры размежеваниЯ между сакральным и смешным. •отЯ ирониЯ, сатира, гротеск, сарказм, игра воображениЯ допускаютсЯ, конечно, и в серьезной литературе, но в ней они обЯзательно играют либо второстепенную, либо социально-обличительную функцию (как у ѓоголЯ и ™едрина). Љогда же ирониЯ и интеллектуальнаЯ игра составлЯют костЯк произведениЯ и используютсЯ в том числе и применительно к позитивному содержанию, к ценностЯм сакрального характера, - такаЯ литература обычно переводитсЯ в разрЯд "несерьезной", фантастической, а то и нравственно-сомнительной. ђусским писателЯм приходилось обходить эту ситуацию при помощи разных суррогатных приемов. ’ак, „остоевский, который часто пускалсЯ в рискованные эксперименты, в одних случаЯх помещал их в контекст "обличительного критицизма" (пример - "разъЯснЯющее" предисловие к "‡апискам из подпольЯ"), в других случаЯх (скажем, "ЃратьЯ Љарамазовы") перекрывал потоком "нравственного пафоса", чуть ли не прЯмой моральной проповедью от первого лица.

ђоман Џелевина, отказавшегосЯ от подобной оправдательной тактики, просто не воспринимаетсЯ почитателем классики как "серьезный", - он относит его по ведомству "юмора" или "фантастики". ‡а "постмодернистской формой" он не готов увидеть содержание, - а между тем, содержание романа разыгрываетсЯ на вполне серьезном мировоззренческом уровне. ЏронизывающаЯ текст ирониЯ этому ничуть не противоречит - напротив, она-то и играет главную роль, как часть атаки на дихотомию серьезное/смешное в читательском сознании. Џроблема в том, что наш читатель не привык к интеллектуальной литературе. € реализм русской классики, и соцреализм XX века - это не тип интеллектуального текста. €нтеллектуальность текста не следует путать с "богатством мысли", - книга может быть сколь угодно богата мыслью и содержательна, но не быть интеллектуально насыщенной на уровне текста, на микроуровне. €нтеллектуальный текст - это текст, Язык которого требует дешифровки, который насыщен намеками, аллюзиЯми, символическими отсылками, двусмысленностЯми и парадоксами. ’екст "—апаева и Џустоты" - как раз пример такого "плотного письма", здесь очень велика плотность интертекстуальных отсылок, его нельзЯ просто так пробежать глазами, без остановки и дешифровки, без обращениЯ к культурному контексту начала века, - здесь нужно ожидать подвоха, двойного смысла в каждой фразе. ‡десь шутка и дурачество вдруг приобретает вполне серьезный смысл - и наоборот, серьезное обрушиваетсЯ в шутку, пробегаЯ при этом множество разных промежуточных модусов и аспектов. ’от род иронии, которым в совершенстве владеет Џелевин, здесь доведен до крайнего предела утонченности.

—тобы воспринимать творчество Џелевина адекватно, нужно понЯть очевидную вещь: форма произведениЯ (набор используемых автором средств) и его экзистенциальный статус ("серьезное" оно или "несерьезное"), - вещи слабо свЯзанные. …сть одна литература, котораЯ ставит в центр выражение, - выражение чувств, эмоций, чаЯний, страхов, переживаний, мнений, мировоззрениЯ, идеологии в конце концов. € есть другаЯ литература, в которой на первом плане стоит игра интеллекта и воображениЯ, игра идеЯми, образами, словами, метафорами, - словом, "взлет свободной мысли". ‚есь остальной мир проникает в сознание читателЯ именно через эту игру, преображенный и освобожденный от наслоений духовной плесени. Ќаиболее чистые примеры здесь - ђабле, Љэрролл, „жойс, Ђндрей Ѓелый, •лебников и еще рЯд авторов русского "серебрЯного века". Ѓольшинство русских писателей - в том числе Џушкин, ѓоголь, „остоевский, Ќабоков - находЯтсЯ где-то посередине между этими двумЯ крайностЯми.

‡аметим, разница состоит вовсе не в наличии или отсутствии идеологии - любой, даже самый легкомысленный текст содержит в себе идеологию и что-то собой "выражает". Љак раз Џелевин, несмотрЯ на весь свой интеллектуализм и склонность к игре, ЯвлЯетсЯ самым идеологичным из современных писателей. ‚опрос состоит в том, есть ли в литературе что-то еще, кроме выражениЯ внутреннего мира и отображениЯ внешнего. Џосле Џушкина в традициЯх "серьезной" российской литературы - и русской дореволюционной (кроме короткого эпизода в начале XX века), и советской, и диссидентской литературы - было начисто отрицать игровой, интеллектуально-гедонистический аспект литературного произведениЯ (если только речь не идет о сатире), как будто он противоречит стоЯщей перед литературой серьезной задаче. Џублицист победил в писателе человека. ’еперь мы видим, что и современную русскую литературу кто-то тоже хочет склонить к этому пуританству.⁵

‚озможно, недоверчивое отношение к "несерьезной" литературной форме имеет и более тривиальную причину. ЏросветлЯюще-гедонистическаЯ форма идет в разрез с тем образом литературы, к которому приучает людей школьный учебник. €менно там, в школе, слова "серьезный" и "скучный" становЯтсЯ синонимами. ‚идимо, речь идет не столько о "двух литературах", сколько о двух лицах литературы, каждое из которых в той или иной мере присутствует в каждом произведении и у каждого автора. ‘ этими двумЯ ликами, двумЯ литературами человек сталкиваетсЯ с самого детства. Ћдну он читает длЯ удовольствиЯ, по собственной инициативе, с другой встречаетсЯ в школе, - когда над ним нависает грознаЯ фигура учителЯ литературы. ’ам, в школе, его приучают относитьсЯ к литературе как к некоему серьезному и скучному "делу", которое "нужно знать", "нужно изучать" и за которое можно получить оценку - хорошую или плохую. Ћдни люди с возрастом избавлЯютсЯ от этой мрачной тени и даже начинают находить удовольствие в русской классике, иммунитет к которой им так настойчиво пытались привить учителЯ. „ругие по инерции так и продолжают воспринимать литературу через призму школьных оценок, - и очень часто кто-то из них избирает литературу своей профессией. ‘итуациЯ в прошлом складывалась так, что в окололитературных кругах накопилось чрезвычайно много таких людей. ‹юдей, которые на самом деле не понимают, зачем нужна литература и не получают от нее никакой радости, - но считают своим долгом "заниматьсЯ ею", "охранЯть ее устои". ќто настоЯщие служители культа, жрецы от литературы, литературные чиновники, "конвоиры от литературы", - или, скорее, "литературные зеки".

€х до сих пор преследует кошмар о некоем "верховном учителе литературы", который может поставить "пЯть" и дать ‘талинскую (или Ѓукеровскую) премию, - а может, наоборот, поставить "два" и посадить в концлагерь. € хоть такого "верховного учителЯ" давно уже нет, а идеологию многие из них сменили на прЯмо противоположную, само это отношение к литературе въелось в плоть и кровь большинства писателей и читателей старшего поколениЯ. Џривычки, некогда внушенные усилиЯми властей, опустились на уровень подсознаниЯ и оттуда воспринимаютсЯ как собственное, выстраданное мнение. Ћни до сих пор ощущают себЯ несчастными "узниками литературной зоны". € несмотрЯ на то, что некоторые из этих людей продвинулись в иерархии узников на должность "паханов" или конвоиров, все-таки им не позавидуешь.

Џелевин и православие

‚ообще, Ђндрей сомневалсЯ, что люди, которых он встречает на крыше, лезут на нее с какой-нибудь определенной целью. ... Џозже •ан сказал, что подниматьсЯ на крышу не только бесполезно, но скорее даже вредно, потому что там человек оказываетсЯ только дальше от возможности по-настоЯщему покинуть поезд, - но все равно они продолжали сюда лазить, просто длЯ того, чтобы хоть на времЯ покинуть осточертевшее пространство всеобщей жизни и смерти. ("†елтаЯ стрела")

’ворчество Џелевина не может понравитьсЯ еще одному кругу людей: той части интеллигентов-почвенников, котораЯ видит залог национального возрождениЯ в консервации и омертвении религиозной жизни в нашей стране. ђечь идет о людЯх, которых православие интересует не столько как религиЯ (т.е. определенный путь к Ѓогу, определеннаЯ практика духовного воспитаниЯ), сколько как составнаЯ часть политической программы, как элемент национальной идентичности. Џри этом факт верности православию и официально представлЯющим его структурам волнует их гораздо больше, чем качество и характер самой веры. €х не волнует, что православие сегоднЯ не монолитно, что в его рамках уже не один век противоборствуют разные силы и тенденции, что институты православной церкви вот уже несколько столетий находЯтсЯ под гнетом государственного аппарата и потому не могут не нуждатьсЯ в серьезном лечении и преображении. Ќа любые мировоззренческие и околорелигиозные споры они смотрЯт через призму дихотомии: верность православному официозу / бездуховность и антипатриотизм. Џри таком подходе автохтонные длЯ ђоссии высокодуховные религиозные движениЯ (толстовцы, старообрЯдцы, ислам, буддизм и т.д.) валЯтсЯ в одну кучу с какими-нибудь шарлатанскими иноземными сектами.

ЏонЯтно, что люди, которых собственно религиЯ интересует очень мало и которые в православии видЯт лишь возможный эквивалент советского агитпропа, не смогут простить Џелевину ироничное отношение к подобной форме "богоискательства". Џри такой постановке вопроса некоторые фрагменты "—апаева и Џустоты" действительно можно истолковать как жестокое издевательство над православием и русской религиозной идеей. …сли вспомнить, что не так давно анафемы был удостоен фильм Њартина ‘корсезе, то книгу Џелевина православнаЯ церковь должна публично сжечь вместе с автором. ђассуждений о "Ѓоге с мигалкой" Џелевину не простит никто и никогда, и от судьбы ‘алмона ђушди его спасает только христианское миролюбие. …сли его размышлениЯ перелить в форму диссертации, или научной статьи, она имела бы название: "’оталитарно-гулаговские черты русского религиозного идеала" или "‘талинизм как наиболее полное выражение русской религиозной идеи".

Њежду тем, этот "наезд" на православную церковь - вещь не столь однозначнаЯ. Ћбъектом пелевинской иронии ЯвлЯетсЯ не православие, с его рафинированной двухтысЯчелетней духовной традицией, а уровень развитиЯ религиозного сознаниЯ у многих наших соотечественников, который соответствует скорее пещерному тотемизму и фетишизму, чем настоЯщему православию. ’отемизм и фетишизм, кстати, это еще не самый худший вариант: длЯ многих приверженность церкви - это просто дань моде или желание "отметитьсЯ", доказать свою приверженность патриотическому лагерю (если речь идет о политиках и общественных деЯтелЯх). Џелевинский шарж соответствует не православию, а именно этой его чисто формальной, знаковой, Языческой версии, где главное место занимает не духовнаЯ жизнь личности, а анафемы растленному ‡ападу и выстаивание со свечкой.

…ще одна бестактность Џелевина - его собственные религиозно-метафизические предпочтениЯ (дзен-буддизм или даосизм), которые он настойчиво демонстрирует во всех своих произведениЯх. ‡десь, однако, нужно иметь в виду, что тексты Џелевина рассчитаны на восприЯтие "виртуального класса", который их "буддийскую философию" воспринимает несколько иначе, чем обычный читатель. —итатель старшего поколениЯ, сталкиваЯсь с "буддийской загрузкой" пелевинских текстов, может воспринимать это как идеологическое давление, но человеком, который воспитан на компьютерных играх, "буддийскаЯ философиЯ" воспринимаетсЯ просто как еще один ракурс "виртуальности", как экзотическое оформление того, что он и так давно усвоил. Џелевиным движет не желание "пропагандировать дзэн-буддизм", а как раз наоборот, желание гармонично вписатьсЯ в уже готовый культурный контекст. „лЯ "виртуального читателЯ" по-настоЯщему новым в пелевинских текстах будет не буддийскаЯ экзотика, которую он и так встречает на каждом шагу, не то, что разделЯет православие и буддизм, а как раз то общее, что у них есть: презрение к коммунальным, мирским аспектам бытиЯ и перенос вниманиЯ на духовное развитие личности.

‚прочем, церковно ангажированных людей больше всего раздражает не конкретное содержание пелевинского "богоискательства", а сам факт позитивной альтернативы нравственному упадку, котораЯ исходит не из лона церкви. Ћни бы, может, еще простили ему, если бы он выглЯдел как обычный "постмодернист", шутник и циник. ‚едь эта дихотомиЯ - православие / нигилизм и разврат, - очень удобнаЯ длЯ православной церкви штука, поскольку любой отход от православиЯ (в его нынешней форме) позволЯет расценивать как покушение на гуманистические идеалы, как сделку с дьЯволом. ’ут подсовываетсЯ та же самаЯ апоплексично-апокалиптическаЯ модель, какую нам навЯзывали ‘Њ€ на президентских выборах 96 года: как будто в обществе есть только две силы, одна из которых - воплощение ада, и поэтому мы должны стать на защиту второй, какой бы несовершенной она ни была.

Џелевин показывает, что при желании современному православию можно найти альтернативу, - и не просто альтернативу, а позитивную, высокогуманную альтернативу. € прежде, чем возмущатьсЯ этим, следовало бы задать себе несколько простых вопросов. Ќе свЯзан ли современный интерес к религиозной экзотике, к буддизму, к движениЯм "New Age", с тем, что православие, в его нынешней форме, объективно не способно заполнить существующий идейный и духовный вакуум? Џо какой такой причине молодежь, и особенно люди, чей интеллектуальный и культурный уровень хоть немного превосходит среднестатистический, терЯют интерес к православию и направлЯют свои религиозные поиски, например, в сторону буддизма? Џочему какой-то там буддизм полнее соответствует духу постиндустриальной эпохи и мироощущению русского человека, чем национальное православие? - которое, к тому же, еще и на пЯтьсот лет моложе, то есть должно быть современнее буддизма.⁶

‚ этом смысле, "богоискательские эксперименты" Џелевина и других деЯтелей современной культуры должны восприниматьсЯ близкими к церкви кругами не как "продукциЯ конкурирующей фирмы", с которой нужно боротьсЯ, а как замечательнаЯ система тестов, котораЯ позволЯет судить о состоЯнии умов, о тех духовных запросах, которые существуют у определенной части потенциальной православной паствы. - Ћ запросах, с которыми нужно считатьсЯ, если мы не хотим превратить православие в мертвый музей обрЯдности и символики, в вымирающую религию стариков и умственно неполноценных.

…сть еще одна группа критиков, которые равнодушны к православию, но которым пелевинское заигрывание с буддизмом не нравитсЯ потому, что они видЯт в нем лишь кощунственное издевательство вообще над всЯкой религиозностью, в том числе и над буддийской. €м кажетсЯ профанацией, когда анекдотам про —апаева придаетсЯ статус дзэнских коанов. ’ут проЯвлЯет себЯ все тот же излюбленный стереотип отечественной культуры, жесткое противопоставление сакрального и смешного, когда ирониЯ, смех свЯзываютсЯ с греховностью и кощунством, - во всЯком случае с тем, что удалЯет от Ѓога и ни в коем случае не может к нему приблизить. Љстати, именно этим стереотипом пользуютсЯ толпы зарубежных проповедников, которые примитивное морализаторство и пуританство выдают за полноценную христианскую веру. Ђтаку на эти стереотипы тоже нужно поставить Џелевину в заслугу. Љогда у Џелевина идеи буддизма подаютсЯ в ироническом ключе, тут предметом насмешки выступают не сами эти идеи, а стереотипы читателЯ, который привык жестко противопоставлЯть сакральное и смешное. Џелевину, быть может впервые в русской культуре, удалось передать истинный дух дзэн-буддизма (возможно, не столь уж далекий от духа подлинного православиЯ), которому совершенно не свойственно свЯщенническое чванство, ханжество и неестественный пафос, по привычке добавлЯемый интерпретаторами к любой "восточной доктрине". ‘истема дзэнского воспитаниЯ, отраженнаЯ в коанах, имеет как раз "анекдотический", бурлескно-карнавальный характер, она наполнена освобождающей и просветлЯющей иронией и гротеском.

Ќа чьей он, собственно, стороне?

- ‚ообще-то, - сказала Ђнна, - город занЯт красными, но в нем есть и белые. €ли можно сказать, что он занЯт белыми, но в нем есть и красные. ’ак что одеватьсЯ лучше нейтрально. Џримерно как мы сейчас. ("—апаев и Џустота")

‚ нормальном обществе рассуждать про "общественно-политическую позицию" писателЯ, который намеренно дистанцируетсЯ от этой сферы жизни, можно только с известной долей юмора. Ќо в сегоднЯшней ђоссии без такого анализа не обойтись. ‡десь, как и всегда, Џелевин нарушает несколько устоЯвшихсЯ стереотипов и бинарных оппозиций. ‘ точки зрениЯ перспективы, отраженной в пелевинских книгах, все цвета современного политического спектра сливаютсЯ в однородную серую массу, а большинство политических персонажей современности - просто "несколько десЯтков гигабайт виртуального видеорЯда на винчестере "‘иликона" или "Ћникса" в какой-нибудь подземной анимационной студии."⁷

Џожалуй, наименее двусмысленны отношениЯ Џелевина с "партией власти" времен 90-х, в отношении которой он никогда не испытывал иллюзий и всегда воспринимал ее как шайку бандитов и проходимцев, - еще задолго до того, как либеральнаЯ интеллигенциЯ стала открещиватьсЯ от событий 91-98 годов. "•озЯева жизни" этой эпохи длЯ него - просто "темные уголовные пупки, которых можно принЯть за средний класс только после пЯтого стакана водки."⁸ …го мнение о верхушке этого класса и поддерживающих ее ‘Њ€ достаточно Ясно выражено в замечательной сатире "€мена олигархов на карте родины" ("ЌоваЯ газета", 19.X.98, No 41). ‚ообще, что касаетсЯ многих событий последнего десЯтилетиЯ, трудно найти более емкую и лаконичную характеристику, чем пелевинскаЯ: "тоска по новому - это одна из самых обычных форм, которые приобретает в нашей стране суицидальный комплекс" ("Ќика").

Ќесколько сложнее выглЯдЯт отношениЯ Џелевина с левым полюсом политического спектра. ‚се еще продолжает жизнь распространенный миф, когда, опираЯсь на "Ћмон ђа" и другие ранние пелевинские произведениЯ, попавшие в контекст перестроечного энтузиазма, его выставлЯют как "западника-антисоветчика", как обычного сатирика, вроде ‚ойновича, который издевалсЯ над советской действительностью. Ћсобенно трогательно выглЯдит эта трактовка Џелевина за рубежом, где она наиболее укоренилась. €м не приходит в голову, что социальнаЯ сатира длЯ Џелевина - только вспомогательное средство, поскольку он против "реальности" вообще, а не только против советской/постсоветской реальности. ЏоследнЯЯ ему нужна лишь как источник показательных примеров, случаев, когда общаЯ иллюзорно-абсурднаЯ природа этого мира открываетсЯ без всЯких прикрас. €менно поэтому Џелевин хватаетсЯ за любые проблески абсурда и бессмыслицы в окружающем мире, находит их даже там, где другие их не замечают, и доводит в своих текстах до полного гротеска. „лЯ Џелевина, как длЯ мистика и буддиста, элементы абсурда и маразма в западной, позднесоветской и в нынешней российской действительности - это не извращение "нормальной реальности", в которую все еще верЯт на ‡ападе, а наоборот, наиболее подлинный, ничем не приукрашенный срез "реальности", когда она обнажаетсЯ во всей ее иллюзорности и пустоте.

‘ам по себе социально-критический, фельетонный аспект литературы волнует Џелевина меньше всего, - именно с этим свЯзан, например, выбор (в "Ћмоне ђа") такого неблагодарного с точки зрениЯ сатиры объекта, как космическаЯ программа ‘‘‘ђ, котораЯ была как раз наиболее реальным, образцово-показательным участком советской действительности. ЏонЯтно, что никакой "актуальной сатиры" ("обличениЯ", "разоблачениЯ") в данном случае нет, - врЯд ли кому-то может прийти в голову, что наша космическаЯ программа была сфабрикована, как были сфабрикованы в ѓолливуде американские "полеты на ‹уну" в 70-е годы. ЏелевинскаЯ сатира разворачиваетсЯ на другом, более фундаментальном уровне. € в этом, и в других пелевинских текстах ее объектом ЯвлЯетсЯ "жизнь на показ", господствующаЯ в современном мире практика социального самогипноза, когда всЯ без остатка жизнь людей подчинена добыванию атрибутов престижа и благополучиЯ, вызывающих зависть и уважение у других, но никакого подлинного смысла не имеющих.

‘ловом, несмотрЯ на то, что стеб над "совком" - наиболее привычнаЯ деталь пелевинских текстов, Џелевин смотрит на советскую реальность с совсем иной точки зрениЯ, чем либералы-западники, которые "никак не в силах понЯть, что мелкобуржуазность - особенно восторженнаЯ - не стала менее пошлой из-за краха марксизма."⁹ „лЯ Џелевина свобода - это прежде всего свобода сознаниЯ от потребительской, коммунальной установки, а длЯ наших западников именно эти коммунальные блага, их доступность и разнообразие, составлЯют самую суть "свободы". Ќе удивительно, что, читаЯ постперестроечные пелевинские эссе, мы вдруг замечаем у него ностальгию по тихому, некоммерческому и трансцендентно-самоуглубленному бытию советских интеллигентов в 70-80-е годы, по эпохе "дворников и сторожей", занЯтых "игрой в бисер" и метафизическими странствиЯми. "‘овок - вовсе не советский или постсоветский феномен, - пишет Џелевин. - ќто попросту человек, который не принимает борьбу за деньги или социальный статус как цель жизни."¹⁰

Љ Џелевину невозможно отнести ни один из тех штампов, которыми манипулируют ‘Њ€ на протЯжении 90-х: "демократы", "красно-коричневые", "партиЯ власти", "лево-патриотическаЯ оппозициЯ" и т.д. ‚ текст "—апаева и Џустоты" заложена продуманнаЯ система параллелей, котораЯ взламывает эти противопоставлениЯ, котораЯ событиЯ вокруг 17 года уподоблЯет событиЯм вокруг 91, - хотЯ по общепринЯтой версии речь идет о прЯмо противоположных процессах, которые взаимоотрицают друг друга. Џелевинский герой, наблюдаЯ "хозЯев жизни" той и другой эпохи, смог уловить то общее, что свЯзывает оба катаклизма. "Џочему, думал Я, почему любой социальный катаклизм в этом мире ведет к тому, что наверх всплывает это темное быдло и заставлЯет всех остальных жить по своим подлым и законспирированным законам?" Џелевин осознал и удивительно схожую роль интеллигенции в этих двух революциЯх, котораЯ стала одновременно и главным зачинщиком, и главной жертвой. Ќекоторые из его пассажей, формально отнесенных к реальности начала века, кое-кому могут показатьсЯ неожиданно злободневными.

‚озьмем, к примеру, вложенную Џелевиным в уста одного из героев "—апаева и Џустоты" филиппику, направленную против определенной части интеллигентов, против "мерзкого класса", который "никогда не боитсЯ нападать на то, что подсознательно кажетсЯ ему праведным и законным", который "не боитсЯ топтать свЯтыни", а "боитсЯ лишь одного - касатьсЯ темы зла и его корней, потому что справедливо полагает, что здесь его могут сразу вые...ть телеграфным столбом." ќта филиппика, формально адресованнаЯ к интеллигенции начала века и вполне достойнаЯ оказатьсЯ на страницах дореволюционных "‚ех", в 90-е естественно смотрелась бы на страницах газеты "‡автра", - применительно к другой интеллигенции и другому переломному этапу. Ђ его ностальгию по старой ђоссийской €мперии, в которой, несмотрЯ на все неприглЯдные моменты, "все-таки жив был нравственный закон", кое-кто навернЯка истолкует как ностальгию по другой €мперии.

‡десь возникает соблазн подыскать Џелевину еще какое-нибудь определение, - например, записать его в патриоты-государственники, которые сегоднЯ видЯт идеал в синтезе умеренного социализма или госкапитализма с евразийством, православием и русской культурной традицией. Ќа первый взглЯд, в эту картину естественно вписались бы и его симпатии к дореволюционной ђоссии, и его прохладное отношение к буржуазному ‡ападу, и его двойственнаЯ позициЯ в отношении советского периода, и его традиционалистские и консервативные симпатии, и даже его склонность к мифу и мистике. Ќе забудем, что в качестве положительного героЯ в последнем романе у него фигурирует радикальный традиционалист и антизападник барон “нгерн.^{(прим.ред.2)} Ќаконец, сюда хорошо укладываютсЯ его нападки на беспринципную аморальную часть интеллигенции. (‚ частности, его процитированную выше филиппику кто-то может истолковать в самокритическом ключе, как раскаЯние за незрелый юношеский роман "Ћмон ђа", в котором, потешаЯсь над брежневской эпохой, он кое-где перегнул палку.) € однако, по здравом размышлении, от этой версии тоже придетсЯ отказатьсЯ. ‚ерсиЯ консервативно-революционного мифа, которую исповедует Џелевин, с такими ее чертами, как мистический индивидуализм и буддийское презрение к реальности, принципиально не укладываетсЯ в какую-либо прикладную политическую программу.

‚се дело в том, что Џелевина интересует не тот или иной вариант социального благоустройства, - левый, правый или центристский, - а совершенствование самого человека. ‚ данном аспекте он выступает как жесткий последователь ’олстого, „остоевского и всех лучших традиций русской и русской православной культуры: духовное совершенствование длЯ него - самоцель, а не средство решать коммунальные проблемы. ‚ этом и состоит принципиальное отличие Џелевина от наших государственников, евразийцев, традиционалистов, почвенников, от всех, кто говорит сегоднЯ о возрождении духовности и нравственности. Ќаши политики, общественные деЯтели и даже церковные иерархи "духовность" и "нравственность" часто понимают в манипулЯтивно-магическом ключе, длЯ них это средство увеличить рождаемость и производительность труда, повысить надои на фермах, усилить эффективность Њ‚„ и боеспособность армии, и т.п. ‘ловом, длЯ них речь идет о том, чтобы заменить одну систему социальных мифов на другую, более эффективную, - а Џелевин желает вернуть человека к самому себе. …го не интересует геополитика, борьба за власть, распределение социальных благ, - его интересует только внутренний мир самого человека. ЏонЯтно, что ни в один политический лагерь такой "идеолог" не впишетсЯ.

"ђодительский комплекс"

ЋбщаЯ атака на Џелевина, совместно предпринЯтаЯ разными интеллигентскими сообществами, довольно неприЯтный симптом. ‘егоднЯ мы видим, как формируетсЯ новый общероссийский консенсус, неотъемлемой частью которого будет ориентациЯ на национальное культурное наследие, на патриотизм, на традиционные моральные ценности, - но судЯ по тем его контурам, которые случайно проступили в момент единодушного отторжениЯ пелевинского творчества, из этого консенсуса напрочь исключаетсЯ современнаЯ молодежь. ЏонЯтно ведь, что форма, которую примет у молодого поколениЯ приверженность трансцендентным ценностЯм, будет резко отличатьсЯ от тех ожиданий, что имеет старшее поколение. Њолодежь потЯнетсЯ к этим ценностЯм только тогда, когда они придут изнутри, когда они будут воспринЯты как органичнаЯ часть собственной судьбы, личного жизненного проекта. Ђ длЯ этого нужны новые писатели, художники, режиссеры, музыканты, которые способны привести ее к такому осознанию. Џелевин - как раз один из тех немногих, кто строит мостик между культурным наследием и молодежной субкультурой.

‚ поведении букеровского жюри проЯвил себЯ обычный "родительский комплекс", когда представлениЯ о культуре, которые имеет поколение родителей, возводитсЯ им в ранг "культурности" как таковой, и от этого неизбежнаЯ субкультурнаЯ специфичность более младших поколений воспринимаетсЯ как неполноценность и необразованность. Ђ между тем, как раз среди поколениЯ 20-30 летних можно встретить гораздо больше людей, в круг интересов которых входит мироваЯ и отечественнаЯ высокаЯ культура разных эпох, чем среди поколениЯ 40-60 летних интеллигентов, большинство из которых замкнулось в ограниченной местечковой субкультуре, сложившейсЯ примерно в 60-70 годы, со своим набором локальных символов и кумиров.

ќтот "родительский комплекс" привел к тому, что сегоднЯ самосознание новых культурных групп находитсЯ в резком диссонансе с почвеннической идеологией. ‚ эту идеологию сегоднЯ плохо укладываетсЯ существование самостоЯтельной, интеллектуальной молодежи, котораЯ мыслит свободно и открыто и не терпит каких-либо искусственных ограничений в плане культуры и идеологии. Ђ если учесть, что человек "виртуального класса" как рыба в воде чувствует себЯ в охватившей всю планету "космополитической" компьютерной паутине, то с точки зрениЯ нынешней патриотической идеологии этот класс определенно нужно признать "идеологически неблагонадежным". Џока эта ситуациЯ не изменитсЯ, разговоры о "будущем ђоссии" довольно проблематичны: как можно строить будущее, если самаЯ прогрессивнаЯ и самаЯ важнаЯ длЯ этого будущего социокультурнаЯ группа считаетсЯ "идеологически неблагонадежной"?

Њожет повторитьсЯ обычнаЯ российскаЯ историЯ, когда событиЯ развиваютсЯ по логике маЯтника: стремление к свободе вырождаетсЯ в полный хаос и развал, а забота о нравственности и поpЯдке приводит к заколачиванию всех окон и полнейшему мракобесию. ђевнители национальной тpадиции рискуют сегоднЯ совершить ту же ошибку, какую в 60-70-е годы совершили советские идеологи: они пытались заморозить развитие полноценной культуры, особенно молодежной, и от этого она впала в ханжество и маразм, а молодежь в ‘оветском ‘оюзе в массовом порЯдке потЯнулась к западной культуре. Ќаши почвенники не могут понЯть, что далеко не все веЯниЯ последнего времени деструктивны. Ћбщество развиваетсЯ, менЯетсЯ его структура, ведущую роль начинают играть новые профессии, новые слои, с большим уровнем интеллекта и критических способностей, с принципиально новым самосознанием и духовными потребностЯми, удовлетворЯть которые должна новаЯ культура.

„уховное единство нации нельзЯ воссоздать, просто сшиваЯ вместе разнородные обрывки прошлого, - это прошлое обретет смысл, только если будет встроено как органичнаЯ часть в здание вполне современной культуры, отвечающей самосознанию и потребностЯм самых pазных культурных слоев. Џелевин ценен именно тем, что одним из первых сделал шаг в этом направлении, к новой культуре постиндустриальной, "виртуальной" ђоссии, - и этот его шаг очень гармонично вписалсЯ в русское литеpатуpное наследие. ќто был не какой-то эпатажный "авангардный жест", а вполне органичное русской литеpатуpе Явление, которое опираетсЯ на предшествующие культурные пласты, встраивает их в себЯ, а не отметает в сторону. Љ сожалению, этот шаг не был замечен и оценен, потому что люди, которые считают себЯ защитниками нашей культуры, на деле защищают лишь собственные устаревшие стереотипы.

декабpь 1997 / февраль 1999

Џђ€Њ…—ЂЌ€џ

¹ ќта статьЯ - слегка доработаннаЯ версиЯ текста, который был написан в декабре 1997 и тогда же вышел в электронной версии журнала "€NЂ—…".

²—то касаетсЯ самого Џелевина, то понЯтно, что он при этом ничего не потерЯл (тем более, что один Ѓукер у него уже есть), а выиграл чрезвычайно много. ќтот эпизод был просто необходим длЯ грЯдущего "культа Џелевина." “ нас в ђоссии длЯ того, чтобы получить всенародное признание, человек обЯзательно должен побывать в положении непонЯтого, гонимого, преследуемого. (ђоссиЯ здесь, кстати, не исключение - именно так происходит ритуал королевской инаугурации в некоторых первобытных обществах центральной Ђфрики.) ѓосударство эту хлопотную миссию с некоторых пор с себЯ сложило, и теперь на помощь кандидатам в герои приходЯт свои же братьЯ-интеллигенты.

³‘обственно, "—апаева и Џустоту" и нельзЯ рассматривать иначе, как сознательную аллюзию на "‚ишневый сад", как дальнейшее развитие темы гибели высокой культуры в мире торгового капитала и восставших обывателей, всЯ жизнь которых строитсЯ вокруг похабного и утилитарного. ќти два произведениЯ находЯтсЯ друг к другу в том же соотношении, что поздние симфонии —айковского и концерты нитке. € в том и другом случае темой ЯвлЯетсЯ, в сущности, XX век, - только у —ехова и —айковского речь идет о предчувствии (которое поэтому отчасти окрашено в оптимистические тона), а у Џелевина и нитке - описание уже свершившегосЯ. "Ђнтихудожественные" моменты у Џелевина играют точно такую же роль как и у нитке, чтобы еще больше подчеркнуть контраст между двумЯ столкнувшимисЯ мирами. Џо той же причине необходимо включение элементов низкого стилЯ и жаргона: нужно обнажить истинное лицо этой новой реальности, котораЯ желает приукрасить себЯ, употреблЯЯ лексикон высокой культуры, на который она не имеет никакого права. (Ћ пелевинском творчестве в контексте русской классики см. также ‘. Љорнев. "‘толкновение пустот: может ли постмодернизм быть русским и классическим?" // Ќовое литературное обозрение, N. 28, 1997)

⁴Ќад подобным отношением к культуре, когда ее превращают в коллекцию "духовных трупов", Џелевин жестоко посмеЯлсЯ в своем эссе "Њардонги".

⁵‡аметим также, что эту дихотомию не нужно путать со старым противопоставлением "искусство длЯ искусства" / "искусство длЯ жизни". Љак раз с литературой выражениЯ, с прЯмолинейно-"реалистичной" литературой жить невозможно. ‚ рамках этой литературы (если вспомнить ЂристотелЯ) труднее достигнуть катарсиса, возвышающего нас над реальностью, она не создает автономного мира, позволЯющего найти внутреннюю опору перед лицом окружающих ужасов и неприглЯдностей.

⁶ђелигиЯ, котораЯ претендует на статус общенациональной, обЯзана развиватьсЯ вместе с этой нацией, постоЯнно отслеживать изменениЯ духовного ландшафта и мгновенно на них реагировать. Ћна должна использовать все средства, которыми располагает современнаЯ массоваЯ культура. „лЯ этого, конечно, нужно серьезно потрудитьсЯ. Џравославию нужно сделать upgrade. ’радиционнаЯ догматика и обрЯдность при этом останутсЯ без изменений - просто над ними поЯвитсЯ новый уровень. €нтеллектуальный универсум за последние несколько десЯтилетий приобрел новые измерениЯ, которые сегоднЯшнЯЯ православнаЯ доктрина совершенно игнорирует. Ќе нужно забывать: нынешние обрЯды, догматы и символика - всего лишь средство, дорога к постижению высокогуманной духовной сущности православиЯ. ‘тарые пути к ней уже порЯдком заросли дебрЯми, - поэтому, дополнительно к уже существующим, нужно провести еще один путь, чтобы эта сущность вписалась в менталитет молодого поколениЯ постиндустриальной эпохи. Ђ затем, в соответствии с этой программой, нужно направить в поле массовой культуры те немалые средства, которыми располагает церковь: вложить их в кинематограф, в молодежную музыку, в индустрию компьютерных игр, сделать собственное телевидение. ђазумеетсЯ, речь тут идет не о грубых конъюнктурно-идеологических поделках, а о полноценном просветлении молодежной культуры.

⁷"Ultima ’улеев, или „ао выборов" // ЌезависимаЯ газета. 29 июнЯ 1996.

⁸‘м. пелевинское эссе "„жон ”аулз и трагедиЯ русского либерализма", где речь идет о метаморфозах интеллигентского сознаниЯ.

⁹"„жон ”аулз и трагедиЯ русского либерализма."

¹⁰’ам же.

Џрим.ред. ‘отрудничаЯ в начале 1997 года с "‹итературной газетой", где мне предложили организовать нечто вроде молодежного творческого клуба, Я столкнулсЯ в точности с такой реакцией толстого дЯди-шестидесЯтника, занимавшего пост зам. главного редактора. ‚ыслушав проект беседы молодых литераторов на темы, навеЯнные культовым романом, он с искренним недоумением вопросил: "„а кто он такой, этот Џелевин?" Ќапоминаю, что речь идет о "‹итературной (!) газете". - ‚.тепа.

Џрим.ред.2 ‚ тексте - ћнгерн. ‡наЯ склонность писателЯ к вербальным парадоксам, отчего бы не допустить в прототипе этого героЯ помимо "безумного барона" еще и неких элементов учениЯ и персоны доктора ћнга, а также - утопического философа эпохи раннего национал-социализма ќрнста ћнгера, автора "ѓелиополиса". Љстати этот последний, по нашим сведениЯм, жив и поныне, ему 102 года - чем не "пелевинскаЯ тема"? - ‚..

(ЏоследнЯЯ редакциЯ 10.03.1999)

Copyright (‘) "€NЂ—…" - †урнал Ђльтернативного ЌастоЯщего 1998, 1999
Џерепечатка материалов требует согласованиЯ с редакцией
http://sampo.karelia.ru/~madr/
mailto: madr@sampo.karelia.ru


Last-modified: Sat, 27 Mar 1999 05:20:57 GMT
Ћцените этот текст:

‘ергей Љорнев. Ѓлюстители дихотомий. Љто и почему не любит у нас Џелевина

‘ергей Љорнев. Ѓлюстители дихотомий.
Љто и почему не любит у нас Џелевина