вали
свЯзь  лишь  с помощью  приставленной  к  батарее кружки или переговариваЯсь
через унитаз.
     ‚зглЯды  –уркова вызывали раздражение  у многих зеков: марксизм в любой
его  форме был  тут  не  в  чести.  Ќо  Ђркаша  упрЯмо  шел своим  путем.  ‚
восемьдесЯт третьем  году  у него отобрали  все конспекты  трудов  Њаркса (в
убогой тюремной  библиотеке  было  вдоволь  чтениЯ лишь длЯ одного –уркова);
после  безуспешных попыток добитьсЯ  их  возвращениЯ  он объЯвил  голодовку,
написав  в  заЯвлении  на  имЯ  прокурора, что  советскаЯ  тюрьма, вероЯтно,
единственнаЯ в  мире,  где запрещено держать в камере конспекты произведений
основоположников марксизма.
     —ерез несколько дней  власти  увидели, что Ђркаша  вот-вот окончательно
ослепнет, и  решили  отступить,  вернув ему  записи. ќто  было за  несколько
месЯцев до конца срока его заключениЯ  и  начала трехлетней ссылки. Ћбычно в
ссылку  зека увозЯт заранее: ведь этап на „альний ‚осток или в џкутию долог,
занимает не  меньше месЯца. Ќо вот уже  осталсЯ месЯц, потом неделЯ, день, а
–урков все еще сидел в тюремной камере. Ѓолее того: чуть ли не ежедневно ему
объЯвлЯли  о  новых  наказаниЯх "за плохое  поведение", а  за пЯть  дней  до
истечениЯ  срока  дали  два месЯца  строгого  режима. —то  бы  это  значило?
Ќакануне нам зачитали новый закон, позволЯющий властЯм продлевать сроки чуть
ли не автоматически. Њожет, Ђркадию предстоит стать его первой жертвой?
     –урков страшно нервничал; в  день, когда  Ђркашу  должны  были взЯть на
этап, его  волнение передалось и нам,  сидевшим  в соседней камере. Ћн начал
колотить в дверь и кричать:
     -- Џочему  Я еще  здесь?!  Њой  срок  уже окончилсЯ! Њы поддержали  его
требование вызвать начальника, но одновременно Я взЯл кружку и вызвал Ђркашу
"на батарею":
     -- Џерестань психовать! ‚ последний момент могут быть любые провокации.
‚озьми себЯ в руки!
     Ћн  обещал мне  это,  но все-таки  не сдержалсЯ. Љогда  –уркова наконец
вывели  из камеры,  у  него  вновь  отобрали  конспекты  и  объЯвили  об  их
конфискации.  Љак,  Њаркса?!  Џосле  постановлениЯ прокурора?!  Ђркаша  стал
кричать, пыталсЯ вернуть свои записи силой. Њенты схватили его и потащили  к
"воронку". –уркова доставили в  Љазань -- это перваЯ  остановка на этапе, но
дальше не  повезли, а оформили протокол  о сопротивлении  тюремным властЯм и
влепили еще два года лагерей -- на этот раз бытовых, где ему пришлось сидеть
вместе с уголовниками. Ќезадолго до этого  три  года лагерей  за организацию
материальной помощи семьЯм политзаключенных получила  и  жена –уркова €рина;
лишь в конце восемьдесЯт пЯтого года Ђркаша попал в ссылку, где и встретилсЯ
с ней...
     …сли –урков стал  диссидентом  в  последних классах  школы,  то  Ѓогдан
Љлимчак возненавидел  советскую  власть уже в раннем  детстве, и длЯ этого у
него были серьезные причины. ђодилсЯ Ѓогдан на ‡ападной “краине, до войны их
село принадлежало Џольше, а вскоре после войны стало советским. ќто и решило
судьбу Љлимчака: западную границу ему уже не суждено было пересечь.
     “краинские   националисты  оказывали  бешеное  сопротивление  советской
власти, но медленно, шаг за шагом, отступали под ударами армии и войск ЌЉ‚„.
Ѓогдан  тогда  был  ребенком  и  в этой борьбе не  участвовал,  но  когда  в
ближайшем  районном  городке  взорвали памЯтник кому-то из  вождей, в  числе
подозреваемых  был арестован и его старший брат, после чего всю семью "врага
народа"  вывезли  в  ‘ибирь. Љак  самый  страшный  кошмар  детства вспоминал
Љлимчак  этот  переезд: битком  набитый запертый  снаружи  вагон,  где  люди
оправлЯлись на глазах  друг у друга, где трупы умерших оттаскивали  в угол и
складывали штабелЯми, где  женщины рожали  детей прЯмо на загаженном полу...
€х привезли в тайгу и выбросили в снег.
     -- ‚он, видите бараки? -- сказали им. -- ’ам пилы и топоры. ђубите лес,
сдавайте государству -- боритесь за жизнь.
     Њногие  не  выдерживали  и умирали, но семьЯ Љлимчаков выжила. Ђ  через
несколько   лет,  в  хрущевскую  "оттепель",  освободилсЯ  из  лагерЯ  брат:
оказалось,  что  его арестовали  по  ошибке. ‘тало  быть, и родственники его
пострадали безвинно и теперь  могли  вернутьсЯ  домой.  ‚сЯ семьЯ  собралась
ехать  в родное село, лишь подросший Ѓогдан, учившийсЯ на геолога в каком-то
сибирском техникуме, задержалсЯ с отъездом.
     Ѓогдан, в  чем  Я  после  знакомства  с  ним  убедилсЯ,  был  человеком
органически не  способным к притворству,  он  не умел скрывать свои чувства.
Џоэтому в техникуме вскоре стало известно о его антисоветских настроениЯх. ‚
итоге  он  был уже  "законно" арестован  и отсидел шесть лет в  политических
лагерЯх по обвинению в антисоветской агитации и пропаганде.
     ‚ шестидесЯтые  годы  Љлимчак  наконец-то  возвратилсЯ  в  родные краЯ,
мечтаЯ осесть на земле, обзавестись своим хозЯйством. Ќо фермеров на “краине
к  тому  времени уже  извели,  а  одна лишь  мысль о советских колхозах была
ненавистна Ѓогдану. ђусскаЯ речь, все более вытеснЯющаЯ украинскую, вызывала
у него  приступы бешенства.  ‘озрело  желание бежать подальше  отсюда  --  в
Ђмерику, Љанаду, куда угодно, где он сможет выращивать овощи, разводить скот
и  -- писать. „а,  этот крестьЯнский  сын,  не  получивший  систематического
образованиЯ, много  читал  и  сам  писал фантастико-политические  новеллы на
украинском Языке.
     Њного лет  вынашивал  Ѓогдан план побега, ездил на  разведку к границам
советской   империи,  изучал   карты,  расписаниЯ  поездов,  хронометрировал
движение  патрулей в пограничных районах --  и наконец решилсЯ.  Ќа какой-то
забытой  Ѓогом  среднеазиатской станции он спрыгнул с подножки вагона и  два
днЯ  шел через пустыню к иранской  границе.  ’очнее -- две  ночи: на день он
зарывалсЯ,  как  Ящерица, в песок, чтобы его не увидели  с воздуха. „ойдЯ до
первого рЯда заграждений, Љлимчак попросту  поднЯл  проволоку и  пролез  под
ней. Ѓезумец! Ћн не знал, что электрический сигнал в то же мгновение полетел
на ближайшую пограничную заставу. ‘ейчас там заведут машины и перехватЯт его
в пЯти  километрах южнее, у второго  рЯда заграждений.  Ћн не знал этого, он
совершал дикие поступки -- и потому ему везло.
     "ЋпЯть  лиса  проскочила",  --  сказал  на заставе  дежурный  офицер  и
равнодушно отключил сигнал тревоги (об этом Љлимчак узнал позже, на суде).
     ЏройдЯ  эти  пЯть километров,  Ѓогдан  кусачками перекусил проволоку  и
очутилсЯ в  €ране. Ќаконец-то! ‘орок лет он прожил в рабстве -- и  вот  она,
свобода!  Ћн уже  не скрывалсЯ; пришел в первое же село,  потребовал отвести
его в полицию и заЯвил там:
     --  џ  бежал  из ‘‘‘ђ  по политическим мотивам. Џомогите мне попасть  в
’егеран, в американское посольство.
     Љлимчака привезли  в ’ебриз,  посадили  в  тюрьму;  еда  была  хорошей,
условиЯ  --  отличными.  ‘  ним  начал  беседовать  офицер шахской  полиции,
которому  Ѓогдан  откровенно  рассказал обо  всех  своих  злоключениЯх.  ’ем
временем  советские  пограничники узнали от своих иранских  осведомителей  о
том, что  кто-то  перешел  границу,  и послали в ’егеран телеграмму:  "Љ вам
бежал  опасный  преступник,  убийца. ’ребуем  его выдачи".  "Ќам  ничего  не
известно. ‘ообщите точно,  кто перебежчик и какое преступление он совершил в
‘‘‘ђ", -- ответили  иранцы.  Ќо ‘оветы и  сами  не  знали,  кто это, и  лишь
повторили требование (все это Љлимчак прочел впоследствии в своем деле).
     € все же  шах портить отношениЯ  с ‘оветским ‘оюзом не захотел. ‚ конце
концов вежливые полицейские  посадили  Ѓогдана в машину, отвезли к границе и
передали  его  своим  грозным  соседЯм.  Љогда  Љлимчаку  сказали,  что  его
возвращают в ‘‘‘ђ, он не  поверил: ведь €ран -- друг Ђмерики! ‘вободный  мир
предает  его?!  Џростой  крестьЯнский  ум  не  мог понЯть  хитрой  азиатской
политики. Ќо когда Ѓогдана повели через границу  к улыбающимсЯ кагебешникам,
он повернулсЯ к сопровождавшему  его иранскому офицеру, плюнул ему  в лицо и
сказал по-украински:
     -- Ѓудьте проклЯты вы, ваша землЯ и ваша страна!
     Љлимчаку дали максимальный -- после смертной  казни -- срок  по  статье
"измена ђодине": пЯтнадцать лет заключениЯ и пЯть -- ссылки.
     Љогда мы сидели вместе в камере —истопольской тюрьмы и слушали по радио
очередное  сообщение о массовых расправах  хомейнистов над левыми и правыми,
мусульманами  и  атеистами,  военными  и  политиками,  Ѓогдан вскидывалсЯ  и
говорил злорадно:
     -- ‚от! „ействует мое проклЯтие, действует!
     Ќо  вообще-то  радио  он  не  переносил  -- слыша  русскую речь,  слова
советской пропаганды, он корчилсЯ, словно от боли.
     Ѓольше всего он любил рисовать  крестьЯнский домик  со всем хозЯйством:
коровником, свинарником,  огородом...  ’о,  что ему  не  удалось построить в
жизни, он  создавал на бумаге.  ’о и  дело Ѓогдан что-то менЯл в этом плане,
постоЯнно  "перестраивал"  свою  ферму. „ругим его занЯтием было составление
словарЯ  синонимов  украинского  Языка;  эту  бесценную  длЯ  него  рукопись
впоследствии конфисковали в зоне как "не подлежащую хранению".
     Љогда Я приехал в лагерь, Љлимчак работал там дневальным по мастерским:
собирал отходы металла  вокруг станков,  подвозил детали...  Ћн  остервенело
врезалсЯ  острой лопатой в  кучу стружки и  долбил ее так, будто представлЯл
себе на ее месте то ли советских чекистов, то ли иранских полицейских...
     Џримерно  через  год после того,  как  Я снова оказалсЯ в —истопольской
тюрьме, туда привезли из тридцать пЯтой зоны моих друзей Џореша и Њейланова,
из  тридцать  шестой --  знакомых  мне по первой  отсидке в том же —истополе
Ѓалахонова и Љазачкова, из тридцать седьмой -- ЉорЯгина.
     Ђнатолий   ЉорЯгин,  врач-психиатр,  тесно   сотрудничал  с  московской
•ельсинкской группой в разоблачении психиатрических репрессий. Ћсужденный за
это, он считал себЯ обЯзанным продолжать борьбу и в тюрьме. „есЯтого декабрЯ
восемьдесЯт  второго  года,  в  Њеждународный  день  прав  человека, ЉорЯгин
написал  заЯвление,  в котором, в частности,  утверждал:  норма  пониженного
питаниЯ 9-б  ЯвлЯетсЯ пыткой  голодом,  и  он как врач намерен  протестовать
против  нее единственным доступным ему способом -- будет объЯвлЯть голодовку
всЯкий раз, когда  его будут переводить на этот режим, и  завершать  ее лишь
после  того,  как ему  обеспечат  нормальное питание,  гарантирующее  полное
восстановление сил  и здоровьЯ. ‘вое обЯзательство Ђнатолий  сдержал, не раз
объЯвлЯЯ многомесЯчные изнурЯющие голодовки и снимаЯ  их только тогда, когда
его требование выполнЯлось.
     ...ЃлагодарЯ новой  тактике  ЉѓЃ,  постоЯнно  перетасовывавшего  нас  в
тюремных  камерах, возрос и  поток  информации, поступавшей  к  ним: органам
стало  легче использовать  "наседок" длЯ изучениЯ  заключенных, их отношений
между собой и провоцированиЯ внутренних конфликтов. Џредставитель ЉѓЃ ѓалкин
регулЯрно вызывал зеков на беседы, спрашивал,  чем  может помочь,  предлагал
жить в мире. …сли человек сохранЯл разговор или  какую-то часть его в  тайне
от сокамерника, то ѓалкин, у которого везде были свои глаза и уши, пыталсЯ в
следующий  раз  развить  успех,  используЯ  тот  факт, что  у  него  с  этим
заключенным поЯвилсЯ  общий секрет. Љогда переговоры завершались успешно, то
питание  такого  зека улучшалось, ему позволЯли отправлЯть  больше  писем  и
разрешали внеочередные свиданиЯ.  …сли же человек решительно  отказывалсЯ --
что  ж, ЉѓЃ отдавал его на растерзание администрации: пусть карцеры  и голод
образумЯт упрЯмца.
     Ќо даже если во времЯ таких бесед ты не идешь ни на  какие компромиссы,
ЉѓЃ  использует  сам факт этих  встреч,  чтобы  попытатьсЯ скомпрометировать
тебЯ.
     ‚ызывает, скажем, ѓалкин имЯрека, разговаривает с ним часа два.
     -- Ћ чем речь шла? -- спрашивают сокамерники.
     -- „а ни о чем. ђассказывал мне, какие фильмы идут сейчас на воле.
     Љто-то  поверит, кто-то сделает вид,  что поверил,  скептик недоверчиво
хмыкнет.  Ђ через день ѓалкин при  встрече с этим скептиком "проговоритсЯ" о
чем-то, что мог узнать только от имЯрека -- во всЯком случае к такому выводу
быстро придет его собеседник. ’ак сеютсЯ взаимное недоверие, сомнениЯ друг в
друге,  что  существенно  облегчает  работу ЉѓЃ: во-первых,  легче  внедрЯть
стукачей,  во-вторых,  не  доверЯЯ соседЯм, человек  острее  чувствует  свое
одиночество, бессилие, полную зависимость от охранки.
     ‚от когда Я до конца осознал, какие огромные, и не только моральные, но
и  вполне  практические  преимущества  дала   мне   моЯ   позициЯ.  ‚едь   Я
категорически  отказалсЯ общатьсЯ с ЉѓЃ, и  это было всем известно. Љонечно,
упомЯнутое учреждение менЯ теперь не любит, причинЯет  кое-какие неудобства,
но  зато с  кем бы Я вместе ни  сидел, какими бы сложными  ни были отношениЯ
между моими соседЯми в камере, Я оставалсЯ вне их подозрений, и это  вносило
Ясность и надежность  в отношениЯ  каждого из них со мной. „лЯ менЯ, правда,
была  тут   и  определеннаЯ  сложность:  приходилось  выслушивать   исповеди
кающихсЯ, давать им советы, служить арбитром во внутрикамерных конфликтах --
занЯтие, честно скажу, малоприЯтное и очень нелегкое...


        x x x


     €так, Я в начале своего второго тюремного срока.
     Џервые  два  месЯца --  строгий режим: пониженное питание,  получасоваЯ
прогулка,  никаких свиданий с родственниками, ларек на два  рублЯ  в месЯц и
одно письмо, которое за этот срок разрешают отправить.
     ‚  этом-то  письме  Я  и сообщил,  что,  начинаЯ  с  четвертого  ЯнварЯ
восемьдесЯт второго года, мне полагаетсЯ краткое свидание  -- если, конечно,
менЯ его не лишат.
     Ќо нет, на сей раз не лишили. € четвертого ЯнварЯ, сразу после утренней
прогулки,  менЯ ввели в знакомую  комнату, где за разделЯющей ее  стеклЯнной
стеной уже сидели мама и ‹енЯ.
     Џолтора года Я не  видел их. Њама  выглЯдела  очень усталой,  ‹енЯ  был
по-деловому собран:  ведь  ему предстоЯло  многое запомнить.  џ еще не успел
раскрыть рот, как мама начала громко возмущатьсЯ:
     -- —то они с тобой  сделали, сынок! Љак же ты похудел и побледнел после
нашей последней встречи!
     џ стал рассказывать о том, что  произошло  со мной  за это времЯ. Џеред
свиданием менЯ, как обычно, предупредили:  ни  слова  о тюрьме. Ќо  лагерные
дела, похоже,  совсем не интересовали  присутствовавших тут же надзирателей,
другое ведомство, они за него не отвечают,  и менЯ  никто  не перебивал. ’ак
мама и ‹енЯ  узнали  о моей битве за книгу псалмов, о ста восьмидесЯти шести
сутках карцера. Џравда, все мои попытки рассказать о товарищах по заключению
пресекались тюремщиками.
     Ќесколькими отрывочными фразами-намеками ‹ене  удалось  передать мне: в
ћжной  Ђфрике пойман какой-то советский шпион, и Ђвиталь очень надеетсЯ, что
в ближайшее  времЯ  менЯ на  него обменЯют.  Ѓыло видно, что и ‹енЯ,  и мама
верЯт  в такую возможность,  но Я не  мог позволить себе расслабитьсЯ, снова
начать  жить  мечтами. ‘оветские  -- хорошие купцы,  они умеют торговатьсЯ и
извлекать длЯ себЯ максимум выгоды куда лучше, чем ‡апад.
     Ќа все мои вопросы о мамином здоровье она поспешно отвечала:
     --  џ в порЯдке, не волнуйсЯ, -- и начинала говорить на другую тему. Ќе
желаЯ тратить драгоценные минуты свиданиЯ  на разговоры о себе, она так и не
рассказала мне, что предшествовало нашей встрече.
     ‹ишь выйдЯ на свободу,  Я  узнал, как  им,  приехавшим в  Љазань, стало
известно,  что  движение  автобусов  через  Љамское  водохранилище  временно
отменено  и  возобновитсЯ  только через  несколько  дней. Ќо мама  ждать  не
хотела: а вдруг именно завтра менЯ лишат свиданиЯ? ђаз ее предупредили,  что
она сможет увидеть  менЯ четвертого  утром,  ей следует быть  именно  в этот
день,   и   пораньше.   €  вот   ночью,   в   сорокаградусный   мороз,   моЯ
семидесЯтитрехлетнЯЯ мать  шла  через  замерзшее водохранилище пешком, а это
как-никак семь километров! Ќа другом берегу ‹енЯ внес ее в автобус буквально
на руках. Џриехав в город, они согрелись горЯчим чаем, и -- скорее в тюрьму,
занимать очередь...
     Љаждое свидание -- особенно то, которому предшествовали долгие, тЯжелые
месЯцы борьбы, разрешенное властЯми отнюдь не за твое "хорошее поведение", а
под  давлением, в  результате  усилий  твоих  близких  и  друзей, не  просто
вырывает  тебЯ на  два часа  из мрачной и убогой жизни,  но внушает надежду,
воспринимаетсЯ как  справедливаЯ  награда  за стойкость,  как  подтверждение
тому, что ЉѓЃ бессилен.
     "’еперь самое трудное позади, дальше должно быть легче", -- сказала мне
мама, когда мы увиделись с ней после суда, а  потом повторила те же слова во
времЯ  нашего свиданиЯ в зоне. ќто чувство  было  с нами на  каждой встрече,
несмотрЯ на весь разочаровывающий опыт...
     Њы  с мамой договорились, что очередное, Январское, письмо  Я  отправлю
Ђвитали в €ерусалим, а февральское -- домой, в €стру.
     -- Џиши Ќаташе сегоднЯ же, -- сказал  ‹енЯ. -- џ сообщу ей по телефону.
Ћна так тоскует по твоим письмам!
     Ќам даже  в голову не пришло обсудить свои действиЯ  в том случае, если
письмо  не  пропустЯт,  ведь  только   что  мне  дали  возможность  свободно
рассказать обо всем, что было в лагере!
     Ћтрезвление наступило быстро: мое послание жене даже не конфисковали, а
просто вернули мне со словами:
     -- ‚ы гражданин ‘‘‘ђ, а потому писать за границу вам нечего.
     -- ќто что -- новый закон? Џокажите.
     -- “ нас есть инструкции, по которым мы действуем, и отчитыватьсЯ перед
вами никто тут не обЯзан.
     Џока мои  протесты шли по инстанциЯм, Я  отправил письмо маме. …го тоже
конфисковали: "условности в тексте".
     -- ЋбъЯсните какие. € опЯть тот же ответ:
     -- Њы объЯснЯть вам ничего не обЯзаны.
     Џочти  одновременно менЯ  лишили права на  следующее  свидание, которое
полагалось через шесть месЯцев. ‡начит, в лучшем случае Я увижу родных через
год. Ћфициальный повод длЯ наказаниЯ -- невыполнение нормы выработки, однако
власти не скрывают подлинной причины:
     -- ‚ы злоупотребили нашей добротой: использовали свидание длЯ клеветы.
     ’ак  сразу  же после встречи с  родными Я  оказалсЯ оторванным  от них.
ЊесЯц проходил за месЯцем, Я сочинЯл все новые варианты письма домой, но все
они  по-прежнему  конфисковывались из-за  тех же  пресловутых "условностей в
тексте".  Њама не  понимала,  что  случилось,  не  находила  себе  места  от
беспокойства, требовала  от  администрации  тюрьмы ответа:  жив ли сын? ‚ ту
пору ее  здоровье совсем разладилось.  џ  предполагал это и,  желаЯ поскорее
успокоить мать, писал совсем  коротко:  рассказывал лишь  о своем здоровье и
приводил список корреспонденции, полученной мной, но ничто не помогало...
     ѓде-то весной менЯ  вызвал на  беседу  новый  начальник тюрьмы, капитан
ђоманов, хмурый человек с испитым лицом. ‚ нем не было ни хитрости Ћсина, ни
простодушиЯ   Њалофеева,   лишь  постоЯннаЯ   ожесточенность   да   комплекс
неполноценности,  ему   все  времЯ   казалось,  что  Я  с  ним  недостаточно
уважительно разговариваю, не так на него смотрю, не так улыбаюсь.
     -- ‚ы что ухмылЯетесь? -- взорвалсЯ вдруг ђоманов в  самом начале нашей
встречи. -- ‚ы здесь не в своем институте на кафедре выступаете! ‚ы тут не с
иностранцами Якшаетесь!  ‚ы -- уголовный преступник, а Я -- ваш начальник, и
будете делать то,  что  Я вам говорю! •отите, чтобы  ваши  письма  дошли  до
матери -- садитесь и пишите: Я жив, здоров,  работой обеспечен, беспокоитьсЯ
за менЯ не надо. € все! ’очка! Ќичего другого Я не пропущу.
     -- Њожет, разрешите хоть привет передать брату? -- спросил Я с иронией.
     -- Љому сказал: оставить ухмылки! -- побагровел он. -- Ќикаких приветов
тете  Њане,  дЯде  Џете! Џишите  только  матери,  больше  никого  не  смейте
упоминать.
     -- Ђ как  насчет жены  в €зраиле? -- спросил Я длЯ того лишь, чтобы все
окончательно встало на свои места.
     --  Ћб €зраиле забудьте! Ќе длЯ того мы вас в тюрьму посадили, чтобы вы
с заграницей переписывались. € жены у вас никакой там нет!
     Ѓольше  с  ним  мне  разговаривать  было  не о чем.  „аже если  считать
грубость  ђоманова и  абсурдные требованиЯ,  предъЯвлЯемые  им к  переписке,
издержками его тЯжелого характера и принЯть во внимание то, что он всю жизнь
имел  дело  с   бытовиками  и   еще  не  привык  к  работе  с  политическими
заключенными, нельзЯ  было не  почувствовать, что на сей раз ЉѓЃ, как видно,
решил полностью прервать  мою  свЯзь с домом. ‚о всЯком  случае  все ответы,
приходившие из прокуратуры ‘‘‘ђ и  ђ‘”‘ђ, ѓ“€’“ и “€’“ гласили: "‚ действиЯх
администрации нарушениЯ закона не  обнаружено". Ђ в личных беседах работники
Њ‚„ и прокуратуры твердили:
     -- …сли вы действительно  жалеете мать, то успокойте  ее. Ќапишите так,
как вам говорЯт: жив, здоров, беспокоитьсЯ не надо.
     €  приходила в голову  мысль: а может, Я  и  впрЯмь поступаю жестоко по
отношению к родным? Њожет, стоит поступитьсЯ самолюбием и сделать то, что от
менЯ  требуют? Џо крайней мере, мама на какое-то времЯ успокоитсЯ...  Ќо мне
было  Ясно,  что письма, в  которых Я вдруг заговорю  Языком чиновников Њ‚„,
окажут на  нее прЯмо противоположное действие: она  разволнуетсЯ еще больше.
Љроме  того, если Я  один раз  отступлю, откажусь  от своего права писать на
волю  нормальные человеческие письма, вновь отстоЯть  его будет невозможно и
порветсЯ единственнаЯ ниточка, свЯзывающаЯ менЯ с моим миром.
     €так, отступать нельзЯ, но и терпеть создавшуюсЯ ситуацию бессмысленно.
‡начит  -- самому  идти  в  атаку?  Ќачать  голодовку? ќто  слово  буквально
вертелось  у менЯ на  Языке с того днЯ, когда власти демонстративно оборвали
мою  переписку с  родными. џ  еле сдержалсЯ, чтобы не  объЯвить ее во  времЯ
беседы с ђомановым в ответ на его оскорбительные и наглые требованиЯ. —то же
останавливало менЯ?
     Ќа сей раз действиЯ  властей нельзЯ было объЯснить инициативой местного
кагебешника, как в  случае с  изъЯтием ханукии, когда  майору Ћсину пришлось
спешно приобщатьсЯ к еврейской традиции, чтобы загасить конфликт, все высшие
инстанции  поддержали  сейчас  очевидное  беззаконие. ‡начит,  если Я  начну
голодовку, она  будет длительнаЯ -- до тех пор, пока либо они отступЯт, либо
Я  сломаюсь.  Ќо  мне  проигрывать  никак нельзЯ:  дело  ведь  не  только  в
переписке, которую прикроют окончательно, весь характер моих отношений с ЉѓЃ
изменитсЯ,  Я перестану  быть хозЯином собственной судьбы. Ќо  если идти  до
конца,  то надо  сделать так,  чтобы  на  воле  узнали  о моей  голодовке  и
поддержали ее сильным давлением на ‘оветы извне.
     „лЯ того, чтобы сообщить на волю  о  своих планах, у менЯ был лишь один
реальный канал: ћра Ѓутченко. Њой  старый лагерный товарищ сидел теперь  тут
же в —истополе.  …го  срок  кончалсЯ в конце августа, и Я должен  был успеть
свЯзатьсЯ с ним.
     Ќо  месЯц  проходил  за  месЯцем, письма  мои  конфисковывались одно за
другим. ’ерпеть  создавшеесЯ положение становилось  все труднее, а мой  план
так и не был реализован. Џрошли апрель, май, на исходе уже июнь; еще немного
-- и  Ѓутченко  могут "дернуть"  на этап... €  вот, наконец, удача! „вадцать
пЯтого июнЯ  менЯ в очередной раз  сажают на пЯтнадцать суток в карцер, а он
находитсЯ прЯмо под ћриной камерой...
     Џодождав, пока надзиратель отойдет от двери, Я нахожу на полу камушек и
выстукиваю  по  батарее  морзЯнкой: "џ Ќатан, Я Ќатан..."  ћра  откликаетсЯ,
задает  дежурные вопросы: "‘колько? ‡а что?.." Њы  оба предполагаем, что нас
подслушивают;  может, длЯ  того менЯ  и  поместили сюда, чтобы узнать, какие
просьбы Я  передам на  волю. Ќо у нас с Ѓутченко уже выработалсЯ свой  Язык,
условные слова, мы договорились о сдвигах дат. Џоэтому Я без  особой  опаски
сообщаю  ему:  "…сли  ничего  не  изменитсЯ,  то  семнадцатого  ЯнварЯ  буду
праздновать  до упора". ќто  означает: если ситуациЯ с перепиской  останетсЯ
прежней, двадцать седьмого сентЯбрЯ Я начну голодовку.
     „ень  выбран мною не случайно: на него в  этом году выпадает ‰ом Љипур,
еврейскаЯ  "суббота суббот", когда  люди устремлЯют  свой внутренний  взор в
прошлое, чтобы оценить, правильно ли жили, и принимают ответственные решениЯ
на будущее; именно в ‰ом Љипур Я и начну свою войну ‘удного днЯ с ЉѓЃ.
     —етвертого июлЯ, в восьмую годовщину нашей с  Ђвиталью хупы, Я  вызываю
Ѓутченко:  "Џередай  Ђвитали  мои  поздравлениЯ,  и  чтобы  она  не вздумала
праздновать вместе со мной --  ей хватает других дел". ђубикон  перейден, но
все  последующие три месЯца  Я  все же в  глубине  души  лелею  надежду, что
голодать не  придетсЯ; каждые  две недели передаю  властЯм очередное письмо,
текст  которого уже  давно  не менЯетсЯ: Я сократил его до  предела, оставив
лишь  минимум  того,  что  отличает  послание сына и  мужа  от  официального
советского документа. €  каждый  раз, получаЯ очередной ответ  о конфискации
из-за  "условностей  в тексте",  Я испытываю разочарование  и злую решимость
добитьсЯ своего.

     <CENTER>* * * </CENTER>

     “тром   двадцать  седьмого  сентЯбрЯ  Я  передал  администрации  тюрьмы
последнее письмо и два заЯвлениЯ: одно, короткое, -- на  имЯ ђоманова о том,
что  начинаю  голодовку,  и другое  --  ѓенеральному прокурору ‘‘‘ђ,  где  Я
объЯснЯл  причины,  толкнувшие  менЯ на такой  шаг.  ќто  второе  Я закончил
следующими словами: "„о  тех пор, пока Я не получу возможность писать письма
жене в €зраиль, матери и брату в Њоскву, голодовка прекращена не будет".
     €так, Я объЯвил  бессрочную голодовку, отчетливо сознаваЯ, что добитьсЯ
выполнениЯ  этого требованиЯ будет  очень трудно,  но твердо решив  идти  до
конца. Ќачинать такое  дело --  все равно,  что отправлЯтьсЯ  в  утлой лодке
через  океан. ‚переди -- полнаЯ неизвестность:  выживу ли? Ђ если выживу, то
доберусь ли до цели -- или, может, отступлю?..
     Ќо  как только  Я сообщил властЯм, что начал  голодовку, "предстартовое
волнение" последних дней исчезло, а заодно пропало и отвратительное ощущение
абсолютной беспомощности  и униженности  от  того,  что ты вынужден  терпеть
произвол  ЉѓЃ,  пытающего  тебЯ  и  твою  семью.  Ќа  душе  стало  спокойно:
наконец-то Я снова активно защищаю от них себЯ и свой мир.
     Ќа  столике в  маленькой  камере,  где  менЯ  держали  в течение первых
полутора  месЯцев голодовки, Я  поставил четыре фотокарточки:  отца, мамы  с
‹еней и две --  Ќаташины. Ћдна из них -- та, что была  со  мной в ‹ефортово,
другаЯ -- совсем новаЯ,  присланнаЯ мне  мамой: на ней Ђвиталь изображена на
фоне водопада в ќйн-ѓеди.  ‘нимки Я расположил так, чтобы видеть их, лежа на
нарах, -- ведь их поддержка могла мне понадобитьсЯ в любой момент.
     „ебют  голодовки далсЯ мне  неожиданно тЯжело: сказалось, видимо, и то,
что  организм за эти годы был ослаблен, и то, что Я принЯл решение сохранЯть
силы и лежал, вместо того, чтобы, преодолеваЯ себЯ, ходить по камере, делать
зарЯдку, массировать  мышцы. Ќеобходимо было мобилизовать все энергетические
ресурсы тела -- Я же лишь ускорил процесс их демобилизации. “же после первых
двух дней у менЯ резко упало давление,  заболела голова, начались проблемы с
сердцем; через десЯть дней  не было сил поднЯтьсЯ  с нар,  мучили постоЯнные
позывы к рвоте, что в общем-то  удивительно: ведь Я же  ничего не ел, только
пил воду!
     ‘идел Я в той  самой камере, где три месЯца назад находилсЯ Ѓутченко, а
прЯмо под  ней  отбывал теперь очередной карцерный  срок Њейланов. џ  хорошо
помнил,  что  значит  длЯ  того,  кто  в  карцере, возможность  пообщатьсЯ с
товарищем,  а  потому,  преодолеваЯ  головокружение,  несколько  раз в  день
вставал  с  нар,  пересаживалсЯ   на  лавку,   рЯдом  с   которой  проходила
водопроводнаЯ труба, и начинал с ‚азифом перестукиватьсЯ.
     Љак-то Я  подробно  описал ему  свое состоЯние, и он, подумав, ответил:
"Џотерпи еще пару дней, до понедельника, и снимай голодовку". -- "Ќу нет, --
ответил Я немедленно,  -- мои родственники знают: пока от менЯ нет письма, Я
голодаю. Ќичего менЯть не собираюсь". -- " ќто  Я и хотел от тебЯ услышать",
-- простучал мне ‚азиф, и больше Я на свое самочувствие никому не жаловалсЯ.
     —ерез  три  недели после  начала  голодовки  Я  уже  лежал  пластом  от
слабости, болели сердце и голова, но зато напрочь исчезло тЯгостное ощущение
остановившегосЯ времени. џ глЯдел на карточки  родных, бродил мыслЯми где-то
в прошлом, вспоминал старые письма  Ђвитали, по многу раз в сутки читал свою
молитву. „ень незаметно сменЯлсЯ ночью...
     €менно  тогда  и  поЯвились в камере мои "спасители": врач, медсестра и
несколько офицеров и  старшин. “ женщины в одной руке была миска с  какой-то
жидкостью, в другой -- резиновый шланг. ‚се Ясно: искусственное кормление.
     -- …сть будете? -- задал врач формальный вопрос.
     џ ответил отрицательно.
     ’огда менЯ посадили на лавку и поднесли к лицу шланг. џ  оттолкнул его.
Њне завели руки за спину  и надели на них наручники. џ замотал головой. Ћдин
из ментов сжал мне сзади голову, другой схватил за плечи, третий -- за ноги.
џ  крепко стиснул зубы, и это  последнее  препЯтствие  им так и  не  удалось
преодолеть.  ‘начала мне  зажимали нос  в надежде на то, что Я вынужден буду
открыть рот, затем пытались разжать зубы ложкой...
     -- Џопробуем  через нос, -- сказал  врач, и кто-то из них стал пытатьсЯ
вставить мне шланг вначале в одну ноздрю, потом в другую. Ќо то ли резиноваЯ
кишка  была  слишком  толстой,  то  ли   помешала  моЯ  перекошеннаЯ  слегка
переносица -- напоминание  о  единственной в  моей жизни  драке, когда  мне,
четырнадцатилетнему,    пришлось   ответить    на    антисемитские    выпады
соседа-сверстника, -- только и здесь моим  кормильцам достичь своей гуманной
цели не удалось.
     -- ‹адно, давайте через зад, -- отступилсЯ наконец врач.
     ЊенЯ повалили на нары, раздели -- и благополучно влили с помощью клизмы
в  мой  пустой  желудок  содержимое  миски.  Ќе  знаю,  на что  рассчитывали
специалисты от карательной  медицины, но эффект нетрудно было предвидеть: он
был таким же, как если бы мне сделали обычную клизму, -- менЯ пронесло.
     “ниженным Я  себЯ не чувствовал нисколько.  Ќо  и сил у  менЯ  от  этой
процедуры  не  прибавилось.  —ерез три днЯ  она  повторилась,  а  еще  через
несколько дней, когда мой пульс уже едва  прослушивалсЯ,  все та же компаниЯ
Явилась вновь, захватив с собой на сей раз более совершенные орудиЯ пытки.
     -- •ватит дурака валЯть! -- гаркнул врач.  --  Њы  ведь  все равно  вас
накормим!
     Ќа  моих руках,  заведенных  за  спину,  защелкнулись  наручники,  трое
ментов,  как и  в первый раз, навалились на менЯ, а кто-то еще инструментом,
похожим на огромные клещи, сдавил мне лицо  в тех  местах  под скулами,  где
сходЯтсЯ   челюсти,   и,  нажимаЯ,  покручивал  этим  орудием,  как  делают,
вытаскиваЯ застрЯвший в доске гвоздь. Ѓоль  была  невыносимой; казалось, что
зубы трещат. Љогда Я все же  приоткрыл рот, мне всунули между зубов какую-то
металлическую штуку.
     -- Љрути ротооткрыватель! -- услышал Я голос врача.
     џ  почувствовал у  себЯ во  рту  две  железные  пластинки,  которые  от
вращениЯ винта стали расходитьсЯ, все более увеличиваЯ просвет между зубами.
—ерез  минуту  сложнаЯ  техническаЯ  задача по  введению в менЯ шланга  была
успешно завершена.
     џ уже не  сопротивлЯлсЯ, наоборот,  расслабилсЯ,  желаЯ  только одного,
чтобы все это поскорее кончилось. Ќо неожиданно взбунтовалась такаЯ вроде бы
несамостоЯтельнаЯ деталь моего  организма, как  горло:  когда врач попыталсЯ
всунуть  шланг  поглубже,  чтобы  добратьсЯ  до желудка,  оно  отреагировало
спазмами.  Њой  "спаситель"  продолжал  шуровать резиновой  кишкой,  пытаЯсь
преодолеть сопротивление мышц, и Я  начал задыхатьсЯ,  терЯть сознание. Ќо в
этот  момент бессмертный человеческий дух, воплотившийсЯ  в тюремном  враче,
победил  бренную  плоть  зека,  шланг  оказалсЯ в моем  желудке, и тот  стал
наполнЯтьсЯ питательной смесью, призванной продлить мои дни.
     ЏредставлениЯ не  имею, почему эта процедура, которую многие мои друзьЯ
переносили сравнительно легко, оказалась длЯ менЯ такой мучительной...
     Ќаконец у менЯ  из  горла выдернули шланг, и живительнаЯ смесь фонтаном
последовала за ним, оставив следы на  потолке, на стенах, на столе, запачкав
стоЯвшие на нем  фотографии. €  сегоднЯ карточка Ђвитали -- та самаЯ, перваЯ
-- напоминает мне о двух эпизодах моей гулаговской жизни: надрывом на ней --
о суде, пЯтном -- о той голодовке.
     Њои "спасители" уложили менЯ, подержали менЯ  в таком положении сначала
в наручниках, затем без них и ушли.
     џ лежал, судорожно  глотаЯ воздух  ртом.  ‘ердце бешено  колотилось.  ‚
висках стучала кровь. Љамера плыла перед глазами. ‘трашно болел живот.
     Џрошло не  меньше часа,  прежде чем  Я  начал приходить  в себЯ.  Ђ еще
где-то через  час силы стали  возвращатьсЯ ко мне: сердце хотЯ и  болело, но
работало нормально. џ встал и осторожно  прошелсЯ  несколько раз  по камере.
ѓолова вроде бы не  кружилась. ‘ел за стол,  написал домой очередное краткое
письмо -- точную копию предыдущего, конфискованного. …го, естественно,  тоже
конфискуют. Ќо каждые две-три недели Я буду подавать новую  копию, напоминаЯ
ЉѓЃ, что отступать не собираюсь.
     Џроснувшись  на  следующий  день   после  искусственного  кормлениЯ,  Я
обнаружил,  что энергии моей  поубавилось.  ЋпЯть во времЯ ходьбы  кружилась
голова, а при любом резком движении в  глазах  темнело. Љ  концу  днЯ  Я уже
лежал  пластом,  с трудом двигаЯ руками и ногами. ‘ледующие ночь, день и еще
одна ночь оказались тЯжелыми: Я  терЯл силы с  каждым  часом, пульс  ослабел
настолько,  что  совсем  перестал  прослушиватьсЯ.  џ  цеплЯлсЯ взглЯдом  за
фотографии и мыслью -- за прошлое, представлЯл, что делает сейчас Ђвиталь; а
когда  уже и воображение стало отказывать, когда осталось  лишь одно чувство
--  упрЯмое безразличие, пришли врач с ментами и влили  в мнЯ очередной литр
питательной смеси. € опЯть  сердце запрыгало как бешеное, а Я лежал и хватал
ртом воздух.
     ‚  этом  трехдневном  цикле  самым  мучительным, пожалуй,  были  именно
перепады:  от   почти  бессознательного   состоЯниЯ  --  к  крайней  степени
возбуждениЯ, затем медленное сползание вниз  и через три днЯ -- опЯть резкий
скачок. € после каждого такого  скачка сердце болело все сильнее  и сильнее.
Ќаверное, если бы  ту же самую порцию смеси мои "спасители" разделили на три
части и вливали в менЯ ежедневно, организм перенес бы это значительно легче.
Ќо "спасение" было неотделимо от пытки. Љормлением власти спасали мое  тело,
пыткой пытались "спасти" мою душу.
     ђепродуктора в камере Я почти не выключал, чтобы лишний раз не вставать
с нар. Љонечно, в нормальных условиЯх большинство передач слушать совершенно
невозможно, но сейчас они  были длЯ менЯ просто звуковым фоном, напоминающим
о том, что Я еще жив, а  кроме того, радио помогало  мне  ориентироватьсЯ во
времени.
     ...“тром десЯтого ноЯбрЯ  восемьдесЯт второго года, на сорок пЯтый день
голодовки, Я лежал в  ожидании очередной экзекуции, находЯсь,  как всегда  в
конце  трехдневного  цикла, в полубессознательном  состоЯнии,  которому  как
нельзЯ   лучше  соответствовала  тихаЯ,  торжественнаЯ,  печальнаЯ   музыка,
звучавшаЯ у менЯ  в ушах.  Ќо вот  поЯвились  кормильцы и, сделав свое дело,
ушли; Я стал приходить в себЯ и камеру заполнили звуки реального мира.
     Љаждому из них отведено  свое  место во времени и в пространстве: стуку
дверей,  хлопанью кормушек... Ќо на  этот раз происходит что-то  странное: Я
слышу,  или   мне  это   только   кажетсЯ,   какую-то   возню   в  коридоре,
перешептывание,  такое впечатление,  что кто-то  топчетсЯ  у  моей  камеры и
заглЯдывает в глазок...
     ‚друг  из противоположного  конца коридора  доноситсЯ  лай,  обрываемый
командой  мента. —то за ерунда? Њало им собак вокруг тюремного  двора? ‡ачем
пустили их внутрь? Ќо самое странное, и это Я осознаю не сразу, что траурнаЯ
мелодиЯ не исчезла и  после кормлениЯ, она продолжает звучать в ушах. "„а ее
же передают по  радио!"  -- вдруг  соображаю Я и тут же  слышу драматический
голос  диктора: "ѓоворит  Њосква. ‚чера  после  тЯжелой болезни скончалсЯ...
Љириленко? —ерненко? ’ихонов? --  проноситсЯ у менЯ в голове ...‹еонид €льич
Ѓрежнев".
     Ѓрежнев?! —ерез полтора месЯца моей голодовки его сердце не выдержало?
     •орошо  помню, что именно  эта  недобраЯ мысль  поЯвилась  у  менЯ  при
известии о смерти  очередного советского вождЯ, и объЯснЯлась она  не просто
случайным  всплеском черного юмора.  Љак ни стремилсЯ Я к объективности  при
оценке  своей  борьбы,   не  позволЯЯ  себе,  поддавшись   распространенному
тюремному синдрому, преувеличивать ее значение, ощущение, что Я воюю со всей
советской системой, никогда не покидало менЯ, а во времЯ голодовки усилилось
тысЯчекратно. ‚идЯ перед собой начальника  тюрьмы, местных и республиканских
прокуроров, убеждавших менЯ снЯть голодовку, Я хорошо понимал, что борюсь не
с ними. ’о зло, которому Я пыталсЯ противостоЯть, олицетворЯли в моих глазах
их  вожди. € вот в разгар поединка не выдержал самый  главный из них! ‘удьба
посылала мне знак: держись -- и ты победишь.
     -- “ра! -- крикнул вдруг кто-то в соседней камере, и этот торжествующий
клич в мгновение ока подхватила всЯ  тюрьма. ‚от тут-то и выЯснилось, что мы
и впрЯмь на осадном положении:  вертухаи стали заглушать нас ударами дубинок
по железу,  а вскоре одна за другой  начали  открыватьсЯ двери  камер. „ошла
очередь  и  до моей.  ‚валились  четверо: офицер, два прапорщика и  солдат с
овчаркой на поводке.
     -- Џредупреждаю, --  заЯвил офицер,  -- за  антисоветские выкрики будем
строго наказывать!
     џ  лежал на нарах  и злорадно улыбалсЯ. Љак  глубоко укоренилсЯ страх в
правителЯх этой страны! “мирает вождь -- и народу не сообщают  об этом целые
сутки,  чтобы подготовитьсЯ -- в частности, послать в  тюрьмы дополнительные
нарЯды ментов с овчарками. Ѓунта они боЯтсЯ, что ли?
     Љогда менты ушли,  Я вспомнил, что не  выполнил свой зековский  долг. ‚
подвальном  карцере,  расположенном  под  моей  камерой, сидел  сейчас  член
армЯнской •ельсинкской группы ђоберт ЌазарЯн; репродуктора там, естественно,
нет, и только Я могу -- и обЯзан! -- сообщить ему радостную весть.
     џ встал, с трудом добралсЯ до стола и сел, сделав вид, что читаю. €з-за
двери  послышались  какие-то  шорохи,  но  терЯть  мне  было  нечего,  и  Я,
повернувшись  к  глазку спиной, стал выстукивать  по батарее свое сообщение.
…два  успел Я передать ђоберту слово  "умер", загремел дверной замок,  слово
"Ѓрежнев" пришлось добарабанивать уже при ментах. Ћни схватили менЯ за руки,
оттащили от стола и начали шмон.
     -- ѓде записка?
     -- ЉакаЯ записка?
     -- ЉотораЯ была на столе! ’ы с нее выстукивал.
     џ засмеЯлсЯ.  Ќекоторые новички,  еще  нетвердо изучившие  морзЯнку,  и
впрЯмь  пользовались  шпаргалками,   но  мне-то  она  зачем?  Ћднако,  чтобы
подразнить  ментов, Я сделал глотательное  движение.  Ћдин  из  них сразу же
вцепилсЯ мне в горло, а второй злобно констатировал:
     -- ‚се! Џроглотил.
     -- Ђ почему вы не на траурном митинге? -- спросил Я их весело.
     Ќа  менЯ  составили рапорт, а через  несколько  часов перевели в другую
камеру, в самом конце коридора. …е особенность  заключалась в том, что между
ней и  другими  был  кабинет, в котором  представители  администрации  и ЉѓЃ
беседовали с зеками.
     ќта камера после моей малютки казалась огромной: она была рассчитана на
шестерых,  но   сидеть  в  ней  мне  предстоЯло   в  одиночестве.  Џри  иных
обстоЯтельствах перевод в  такое  просторное помещение  -- настоЯщий подарок
судьбы,  но  сейчас Я  бы  с  удовольствием  вернулсЯ из этого шестиместного
номера в свой одноместный: во-первых, здесь холодно, а во времЯ голодовки  Я
и так все  времЯ мерз, во-вторых,  нет никакой  надежды  на свЯзь с  другими
заключенными.  “вы  --  в  этой  камере  мне  придетсЯ  провести  еще немало
времени...
     ...Њесто  Ѓрежнева занЯл Ђндропов  -- глава ЉѓЃ, гонитель  диссидентов,
человек, чьЯ подпись  красуетсЯ на титульном листе моего  дела. Ќу  стоит ли
ожидать от него чего-то хорошего? Ќо с другой стороны, может, ему-то как раз
и важно показать ‡ападу, что он "не такой", отмытьсЯ от своего прошлого?
     Џодобные соображениЯ недолго  занимали менЯ, и не только  потому что  Я
старалсЯ  поменьше гадать  -- просто мое физическое состоЯние  оставлЯло мне
все меньше  и  меньше  времени  длЯ раздумий:  на второй и третий день после
кормлениЯ Я лежал пластом, то  ли засыпаЯ, то  ли терЯЯ сознание, и, приходЯ
ненадолго  в себЯ,  вслушивалсЯ  в  радиопередачи,  обнаруживаЯ,  что прошло
несколько часов... Џомню  только,  что во  времЯ  этих  провалов  мне  часто
грезились проплывавшие как в  тумане сцены освобождениЯ, приезда в €зраиль и
встречи с женой; сознание лишь фиксировало их, но почти не воспринимало.
     ЊесЯца  через  три после объЯвлениЯ голодовки  периоды отключениЯ стали
настолько длинными,  что в менЯ  начали вливать питательную  смесь раз в два
днЯ. Ќо  это уже  мало  помогало: после  того,  как  организм  справлЯлсЯ  с
очередным "пищевым  шоком", Я вновь надолго впадал в забытье, выходЯ из него
на все  более  короткие промежутки  времени.  ‚  эти моменты просветлениЯ  и
поЯвлЯлись в камере мои благодетели: офицеры Њ‚„, прокуроры, врачи, причем с
каждым разом званиЯ и должности посетителей  возрастали. •амский тон  первых
разговоров:  "€  не