аки
считаю человеком порЯдочным. Џрошу вас, слышите ли, Я прошу вас: ни  слова
о жене и об анонимных письмах. ‚ы менЯ понЯли?
   ђомашов, закрываЯсь газетой от  товарищей,  медленно  наклонил  голову.
Џесок захрустел на дворе под ногами.  ’олько  спустЯ  пЯть  минут  ђомашов
обернулсЯ и поглЯдел на двор. Ќиколаева уже не было.
   -  ‚аше  благородие,  -  вырос  вдруг  перед   ним   вестовой,   -   их
высокоблагородие просЯт вас пожаловать.
   ‚ зале, вдоль дальней узкой стены, были составлены несколько  ломберных
столов и покрыты зеленым сукном.  ‡а  ними  помещались  судьи,  спинами  к
окнам;  от  этого  их  лица  были  темными.  Џосредине  в   кресле   сидел
председатель - подполковник Њигунов, толстый, надменный человек, без  шеи,
с поднЯтыми вверх круглыми плечами; по  бокам  от  него  -  подполковники:
ђафальский и ‹ех, дальше с правой стороны - капитаны Ћсадчий и Џетерсон, а
с левой - капитан „ювернуа и штабс-капитан „орошенко,  полковой  казначей.
‘тол был совершенно  пуст,  только  перед  „орошенкой,  делопроизводителем
суда, лежала стопочка бумаги. ‚  большой  пустой  зале  было  прохладно  и
темновато, несмотрЯ на то, что на дворе стоЯл жаркий, сиЯющий день.  Џахло
старым деревом, плесенью и ветхой мебельной обивкой.
   Џредседатель положил обе большие белые, полные руки ладонЯми  вверх  на
сукно стола и, разглЯдываЯ их поочередно, начал деревЯнным тоном:
   -  Џодпоручик  ђомашов,   суд   общества   офицеров,   собравшийсЯ   по
распорЯжению  командира  полка,  должен   выЯснить   обстоЯтельства   того
печального и недопустимого в  офицерском  обществе  столкновениЯ,  которое
имело место вчера между вами и поручиком Ќиколаевым. Џрошу вас  рассказать
об этом со всевозможными подробностЯми.
   ђомашов стоЯл перед нами, опустив руки вниз и теребЯ околыш  шапки.  Ћн
чувствовал себЯ таким затравленным, неловким и растерЯнным, как  бывало  с
ним только  в  ученические  годы  на  экзаменах,  когда  он  проваливалсЯ.
ЋбрывающимсЯ голосом, запутанными и несвЯзными фразами, постоЯнно  мыча  и
прибавлЯЯ нелепые междометиЯ, он стал давать показание.  ‚  то  же  времЯ,
переводЯ глаза с одного из судей  на  другого,  он  мысленно  оценивал  их
отношениЯ к нему: "Њигунов - равнодушен, он точно каменный, но ему  льстит
непривычнаЯ роль главного судьи и та страшнаЯ  власть  и  ответственность,
которые сопрЯжены с нею. Џодполковник ‚рем глЯдит жалостными  и  какими-то
женскими глазами, - ах, мой милый Ѓрем, помнишь ли ты, как Я брал  у  тебЯ
десЯть рублей взаймы? ‘тарый ‹ех серьезничает. Ћн сегоднЯ трезв, и у  него
под глазами мешки, точно глубокие шрамы. Ћн не враг мне,  но  он  сам  так
много набезобразничал в собрании в разные времена, что  теперь  ему  будет
выгодна роль  сурового  и  непреклонного  ревнителЯ  офицерской  чести.  Ђ
Ћсадчий и Џетерсон - это уже настоЯщие враги. Џо закону Я, конечно, мог бы
отвести Ћсадчего - всЯ ссора началась из-за его панихиды, - а впрочем,  не
все ли равно? Џетерсон  чуть-чуть  улыбаетсЯ  одним  углом  рта  -  что-то
скверное, низменное, змеиное  в  улыбке.  Ќеужели  он  знал  об  анонимных
письмах? “ „ювернуа - сонное лицо, а глаза  -  как  большие  мутные  шары.
„ювернуа менЯ не любит. „а и „орошенко тоже.  Џодпоручик,  который  только
расписываетсЯ в получении жалованьЯ и никогда не получает его. Џлохи  ваши
дела, дорогой мой ћрий Ђлексеевич".
   - ‚иноват,  на  минутку,  -  вдруг  прервал  его  Ћсадчий.  -  ѓосподин
подполковник, вы позволите мне предложить вопрос?
   - Џожалуйста, - важно кивнул головой Њигунов.
   - ‘кажите нам, подпоручик ђомашов, - начал Ћсадчий веско, с  растЯжкой,
- где  вы  изволили  быть  до  того,  как  приехали  в  собрание  в  таком
невозможном виде?
   ђомашов покраснел и почувствовал, как его лоб  сразу  покрылсЯ  частыми
каплЯми пота.
   - џ был... Я был... ну, в одном месте, - и он добавил почти шепотом,  -
был в публичном доме.
   - Ђга, вы были в публичном доме? - нарочно громко, с жестокой четкостью
подхватил Ћсадчий. - €, вероЯтно, вы что-нибудь пили в этом учреждении?
   - „-да, пил, - отрывисто ответил ђомашов.
   - ’ак-с. Ѓольше вопросов не имею, - повернулсЯ Ћсадчий к председателю.
   - Џрошу продолжать показание, - сказал Њигунов. - €так, вы остановились
на том, что плеснули пивом в лицо поручику Ќиколаеву... „альше?
   ђомашов несвЯзно, но искренно и подробно рассказал о вчерашней истории.
Ћн уже начал было угловато и стыдливо говорить о том раскаЯнии, которое он
испытывает за свое вчерашнее поведение, но его прервал  капитан  Џетерсон.
ЏотираЯ, точно  при  умывании,  свои  желтые  костлЯвые  руки  с  длинными
мертвыми пальцами и синими  ногтЯми,  он  сказал  усиленно-вежливо,  почти
ласково, тонким и вкрадчивым голосом:
   - Ќу да,  все  это,  конечно,  так  и  делает  честь  вашим  прекрасным
чувствам. Ќо скажите нам, подпоручик ђомашов... вы до этой  злополучной  и
прискорбной истории не бывали в доме поручика Ќиколаева?
   ђомашов насторожилсЯ и, глЯдЯ  не  на  Џетерсона,  а  на  председателЯ,
ответил грубовато:
   - „а, бывал, но Я не понимаю, какое это отношение имеет к делу.
   -  Џодождите.  Џрошу  отвечать  только  на  вопросы,  -  остановил  его
Џетерсон. - џ хочу сказать, не  было  ли  у  вас  с  поручиком  Ќиколаевым
каких-нибудь особенных поводов ко взаимной вражде, - поводов характера  не
служебного, а домашнего, так сказать, семейного?
   ђомашов выпрЯмилсЯ и прЯмо, с открытой ненавистью  посмотрел  в  темные
чахоточные глаза Џетерсона.
   - џ бывал у Ќиколаевых не чаще, чем у других моих знакомых, - сказал он
громко и резко. - € с ним прежде  у  менЯ  никакой  вражды  не  было.  ‚се
произошло случайно и неожиданно, потому что мы оба были нетрезвы.
   - •е-хе-хе, это уже мы слыхали, о вашей нетрезвости,  -  опЯть  прервал
его Џетерсон, - по Я хочу только спросить, не было ли у вас с  ним  раньше
этакого какого-нибудь столкновениЯ? Ќет, не  ссоры,  поймите  вы  менЯ,  а
просто этакого недоразумениЯ, натЯнутости, что ли, на какой-нибудь частной
почве. Ќу, скажем, несогласие в убеждениЯх или там какаЯ-нибудь  интрижка.
Ђ?
   -  ѓосподин  председатель,  могу  Я  не  отвечать   на   некоторые   из
предлагаемых мне вопросов? - спросил вдруг ђомашов.
   - „а, это вы можете, - ответил  холодно  Њигунов.  -  ‚ы  можете,  если
хотите, вовсе не давать показаний или давать их письменно. ќто ваше право.
   - ‚ таком случае заЯвлЯю, что ни на один из вопросов капитана Џетерсона
Я отвечать не буду, - сказал ђомашов. - ќто будет лучше  длЯ  него  и  длЯ
менЯ.
   …го спросили еще о  нескольких  незначительных  подробностЯх,  и  затем
председатель объЯвил ему,  что  он  свободен.  Ћднако  его  еще  два  раза
вызывали длЯ дачи  дополнительных  показаний,  один  раз  в  тот  же  день
вечером, другой раз в четверг утром. „аже такой неопытный  в  практическом
отношении человек, как ђомашов,  понимал,  что  суд  ведет  дело  халатно,
неумело и донельзЯ небрежно, допускаЯ множество ошибок и бестактностей.  €
самым большим промахом было то,  что,  вопреки  точному  и  Ясному  смыслу
статьи  149  дисциплинарного  устава,  строго   воспрещающей   разглашение
происходЯщего на суде,  члены  суда  чести  не  воздержались  от  праздной
болтовни. Ћни рассказали о  результатах  заседаний  своим  женам,  жены  -
знакомым городским дамам, а те - портнихам, акушеркам и даже прислуге.  ‡а
одни сутки ђомашов сделалсЯ сказкой города и героем днЯ. Љогда он проходил
по улице, на него глЯдели из окон, из калиток, из палисадников, из щелей в
заборах. †енщины издали показывали на него пальцами, и он постоЯнно слышал
у себЯ за спиной свою  фамилию,  произносимую  быстрым  шепотом.  Ќикто  в
городе не сомневалсЯ, что между ним и Ќиколаевым произойдет дуэль. „ержали
даже пари об ее исходе.
   “тром в четверг, идЯ в собрание мимо дома ‹ыкачевых, он вдруг  услышал,
что кто-то зовет его по имени.
   - ћрий Ђлексеевич, ћрий Ђлексеевич, подите сюда!
   Ћн остановилсЯ и поднЯл голову  кверху.  ЉатЯ  ‹ыкачева  стоЯла  по  ту
сторону забора на садовой скамеечке. Ћна была в утреннем  легком  Японском
халатике,  треугольный  вырез  которого  оставлЯл   голою   ее   тоненькую
прелестную девичью шею. € всЯ она была такаЯ розоваЯ, свежаЯ, вкуснаЯ, что
ђомашову на минуту стало весело.
   Ћна перегнулась через забор, чтобы подать  ему  руку,  еще  холодную  и
влажную от умываньЯ. € в то же времЯ она тараторила картаво:
   - Ћтчего у нас не бываете? ‘тыдно дьюзей забывать. ‡ьой, зьой,  зьой...
’-ссс, Я все, Я все, все знаю! -  Ћна  вдруг  сделала  большие  испуганные
глаза. - ‚озьмите себе вот это и наденьте на шею,  непьеменно,  непьеменно
наденьте.
   Ћна вынула из-за своего керимона, прЯмо с груди,  какую-то  ладанку  из
синего шелка на шнуре и торопливо сунула ему  в  руку.  ‹аданка  была  еще
теплаЯ от ее тела.
   - Џомогает? - спросил ђомашов шутливо. - —то это такое?
   - ќто тайна, не смейте смеЯтьсЯ. Ѓезбожник! ‡ьой.
   "Ћднако  Я  нынче  в  моде.  ‘лавнаЯ  девочка",  -   подумал   ђомашов,
простившись с Љатей. Ќо он не мог удержатьсЯ, чтобы и  здесь  в  последний
раз не подумать о себе в третьем лице красивой фразой:
   "„обродушнаЯ улыбка скользнула по суровому лицу старого бретера".
   ‚ечером в  этот  день  его  опЯть  вызвали  в  суд,  но  уже  вместе  с
Ќиколаевым. Ћба врага стоЯли перед столом почти  рЯдом.  Ћни  ни  разу  не
взглЯнули друг на  друга,  но  каждый  из  них  чувствовал  на  расстоЯнии
настроение  другого  и  напрЯженно  волновалсЯ  этим.  Ћба  они  упорно  и
неподвижно смотрели на председателЯ, когда он читал им решение суда:
   - "‘уд общества офицеров N-ского пехотного полка, в составе - следовали
чины и фамилии  судей  -  под  председательством  подполковника  Њигунова,
рассмотрев дело о столкновении в помещении офицерского  собраниЯ  поручика
Ќиколаева и  подпоручика  ђомашова,  нашел,  что  ввиду  тЯжести  взаимных
оскорблений ссора этих обер-офицеров не может быть окончена примирением  и
что поединок между ними  ЯвлЯетсЯ  единственным  средством  удовлетворениЯ
оскорбленной чести  и  офицерского  достоинства.  Њнение  суда  утверждено
командиром полка".
   Ћкончив чтение, подполковник Њигунов снЯл очки и спрЯтал их в футлЯр.
   - ‚ам остаетсЯ, господа, - сказал он  с  каменной  торжественностью,  -
выбрать себе секундантов, по два с каждой стороны, и прислать их к  девЯти
часам вечера сюда, в собрание, где они совместно с нами выработают условиЯ
поединка. ‚прочем, - прибавил он, вставаЯ и прЯча очечник в задний карман,
-  впрочем,  прочитанное  сейчас  постановление  суда  не  имеет  длЯ  вас
обЯзательной силы. ‡а каждым из вас сохранЯетсЯ полнаЯ свобода дратьсЯ  на
дуэли, или... - он развел руками и сделал паузу, -  или  оставить  службу.
‡атем... вы свободны, господа... …ще два слова.  “ж  не  как  председатель
суда,  а  как  старший  товарищ,  советовал  бы  вам,   господа   офицеры,
воздержатьсЯ до поединка от  посещениЯ  собраниЯ."  ќто  может  повести  к
осложнениЯм. „о свиданьЯ.
   Ќиколаев круто повернулсЯ и быстрыми шагами  вышел  из  залы.  Њедленно
двинулсЯ за ним и ђомашов. …му не было страшно, но он  вдруг  почувствовал
себЯ исключительно одиноким, странно  обособленным,  точно  отрезанным  от
всего мира. ‚ыйдЯ на крыльцо собраниЯ, он с долгим,  спокойным  удивлением
глЯдел на небо, на деревьЯ, на корову  у  забора  напротив,  на  воробьев,
купавшихсЯ в пыли среди дороги, и  думал:  "‚от  -  все  живет,  хлопочет,
суетитсЯ, растет и сиЯет, а мне уже больше ничто не нужно и не  интересно.
џ приговорен. џ один".
   ‚Яло, почти со скукой пошел он  разыскивать  Ѓек-Ђгамалова  и  ‚еткина,
которых  он  решил  просить  в  секунданты.  Ћба  охотно   согласились   -
Ѓек-Ђгамалов   с   мрачной   сдержанностью,   ‚еткин   с    ласковыми    и
многозначительными рукопожатиЯми.
   €дти домой ђомашову не хотелось -  там  было  жутко  и  скучно.  ‚  эти
тЯжелые минуты душевного бессилиЯ, одиночества и вЯлого непониманиЯ  жизни
ему нужно было видеть близкого, участливого друга и в то же времЯ тонкого,
понимающего, нежного сердцем человека.
   € вдруг он вспомнил о Ќазанском.


        21

   Ќазанский был,  по  обыкновению,  дома.  Ћн  только  что  проснулсЯ  от
тЯжелого хмельного сна и теперь лежал на кровати  в  одном  нижнем  белье,
заложив рука под голову. ‚ его глазах была равнодушнаЯ, усталаЯ муть.  …го
лицо  совсем  не  изменило  своего  сонного  выражениЯ,   когда   ђомашов,
наклонЯЯсь над ним, говорил неуверенно и тревожно:
   - ‡дравствуйте, ‚асилий Ќилыч, не помешал Я вам?
   - ‡дравствуйте, -  ответил  Ќазанский  сиплым  слабым  голосом.  -  —то
хорошенького? ‘адитесь.
   Ћн протЯнул ђомашову горЯчую влажную руку, но глЯдел на него так, точно
перед ним был не его любимый интересный товарищ, а  привычное  видение  из
давнишнего скучного сна.
   - ‚ам нездоровитсЯ? - спросил робко ђомашов,  садЯсь  в  его  ногах  на
кровать. - ’ак Я не буду вам мешать. џ уйду.
   Ќазанский немного приподнЯл голову с подушки  и,  весь  сморщившись,  с
усилием посмотрел на ђомашова.
   -  Ќет...  Џодождите.  Ђх,  как  голова  болит!   Џослушайте,   ѓеоргий
Ђлексеевич...  у  вас  что-то  есть...  есть...   что-то   необыкновенное.
Џостойте, Я не могу собрать мыслей. —то такое с вами?
   ђомашов глЯдел на него с молчаливым состраданием. ‚се  лицо  Ќазанского
странно изменилось за то времЯ, как оба офицера не виделись. ѓлаза глубоко
ввалились и почернели вокруг, виски пожелтели, а щеки с  неровной  грЯзной
кожей опустились и оплыли книзу  и  некрасиво  обросли  жидкими  курчавыми
волосами.
   - Ќичего особенного, просто мне захотелось видетьсЯ с  вами,  -  сказал
небрежно ђомашов. - ‡автра Я дерусь на дуэли с  Ќиколаевым.  Њне  противно
идти домой. „а это, впрочем, все  равно.  „о  свиданьЯ.  Њне,  видите  ли,
просто не с кем было поговорить... ’Яжело на душе.
   Ќазанский закрыл глаза, и лицо его мучительно исказилось.  ‚идно  было,
что он неестественным напрЯжением воли возвращает к себе  сознание.  Љогда
же он открыл глаза, то в них уже светились внимательные теплые искры.
   -  Ќет,  подождите...  мы  сделаем  вот  что.  -  Ќазанский  с   трудом
переворотилсЯ на бок и поднЯлсЯ на локте. - „останьте там, из  шкафчика...
вы знаете... Ќет, не надо Яблока...  ’ам  есть  мЯтные  лепешки.  ‘пасибо,
родной.  Њы  вот  что  сделаем...  ”у,  какаЯ  гадость!..  Џовезите   менЯ
куда-нибудь на воздух - здесь омерзительно, и Я здесь  боюсь...  ЏостоЯнно
такие страшные галлюцинации. Џоедем,  покатаемсЯ  на  лодке  и  поговорим.
•отите?
   Ћн, морщась, с видом крайнего отвращениЯ пил рюмку за рюмкой, и ђомашов
видел, как понемногу загорались  жизнью  и  блеском  и  вновь  становились
прекрасными его голубые глаза.
   ‚ыйдЯ из дому, они взЯли извозчика и поехали на конец города,  к  реке.
’ам, на одной стороне плотины, стоЯла  еврейскаЯ  турбиннаЯ  мукомольнЯ  -
огромное красное здание, а на другой - были расположены купальни, и там же
отдавались напрокат лодки. ђомашов сел на весла, а  Ќазанский  полулег  на
корме, прикрывшись шинелью.
   ђека, задержаннаЯ плотиной, была широка и неподвижна, как большой пруд.
Џо обеим ее сторонам берега уходили плоско и ровно  вверх.  Ќа  них  трава
была так ровна, Ярка и сочна, что издали хотелось ее потрогать рукой.  Џод
берегами в воде зеленел камыш  и  среди  густой,  темной,  круглой  листвы
белели большие головки кувшинок.
   ђомашов рассказал подробно историю своего  столкновениЯ  с  Ќиколаевым.
Ќазанский задумчиво слушал его, наклонив голову  и  глЯдЯ  вниз  на  воду,
котораЯ ленивыми густыми струйками, переливавшимисЯ,  как  жидкое  стекло,
раздавалась вдаль и вширь от носа лодки.
   - ‘кажите правду, вы не боитесь, ђомашов? - спросил Ќазанский тихо.
   - „уэли? Ќет, не боюсь, - быстро  ответил  ђомашов.  Ќо  тотчас  же  он
примолк и в одну секунду живо представил себе, как он будет стоЯть  совсем
близко против Ќиколаева и видеть в его протЯнутой руке опускающеесЯ черное
дуло револьвера. - Ќет, нет, - прибавил ђомашов  поспешно,  -  Я  не  буду
лгать, что не боюсь. Љонечно, страшно. Ќо Я знаю,  что  Я  не  струшу,  не
убегу, не попрошу прощеньЯ.
   Ќазанский опустил концы пальцев в теплую, вечернюю, чуть-чуть  ропщущую
воду и заговорил медленно, слабым голосом, поминутно откашливаЯсь:
   - Ђх, милый мой, милый ђомашов, зачем вы хотите это делать?  Џодумайте:
если вы знаете твердо, что не струсите, - если совсем твердо знаете, -  то
ведь во сколько раз тогда будет смелее взЯть и отказатьсЯ.
   - Ћн менЯ ударил... в лицо! - сказал упрЯмо  ђомашов,  и  вновь  жгучаЯ
злоба тЯжело колыхнулась в нем.
   - Ќу, так, ну,  ударил,  -  возразил  ласково  Ќазанский  и  грустными,
нежными глазами поглЯдел на ђомашова. - „а разве в этом дело? ‚се на свете
проходит, пройдет и ваша боль и ваша ненависть.  €  вы  сами  забудете  об
этом. Ќо о человеке, которого вы убили, вы никогда не забудете. Ћн будет с
вами  в  постели,  за  столом,  в  одиночестве  и  в  толпе.   Џустозвоны,
фильтрованные  дураки,  медные  лбы,  разноцветные  попугаи  уверЯют,  что
убийство на дуэли - не убийство. ЉакаЯ чепуха! Ќо  они  же  сентиментально
верЯт, что разбойникам снЯтсЯ мозги и кровь  их  жертв.  Ќет,  убийство  -
всегда убийство. €  важна  здесь  не  боль,  не  смерть,  не  насилие,  не
брезгливое отвращение к крови и трупу, - нет, ужаснее  всего  то,  что  вы
отнимаете у человека его радость жизни. ‚еликую радость жизни! -  повторил
вдруг Ќазанский громко, со слезами в голосе. - ‚едь никто - ни вы,  ни  Я,
ах, да просто-напросто никто в мире не верит ни в какую  загробную  жизнь.
Ћттого  все  страшатсЯ  смерти,  но  малодушные  дураки  обманывают   себЯ
перспективами лучезарных садов и сладкого пениЯ  кастратов,  а  сильные  -
молча перешагивают грань необходимости. Њы - не сильные. Љогда мы  думаем,
что будет после нашей смерти,  то  представлЯем  себе  пустой  холодный  и
темный погреб. Ќет, голубчик, все это  враки:  погреб  был  бы  счастливым
обманом, радостным утешением. Ќо представьте себе  весь  ужас  мысли,  что
совсем, совсем ничего не будет, ни темноты, ни пустоты, ни холоду...  даже
мысли об  этом  не  будет,  даже  страха  не  останетсЯ!  •отЯ  бы  страх!
Џодумайте!
   ђомашов бросил весла вдоль бортов. ‹одка едва подвигалась  по  воде,  и
это было заметно лишь по тому, как тихо плыли в обратную  сторону  зеленые
берега.
   - „а, ничего не будет, - повторил ђомашов задумчиво.
   -  Ђ  посмотрите,  нет,   посмотрите   только,   как   прекрасна,   как
обольстительна жизнь! - воскликнул Ќазанский, широко простираЯ вокруг себЯ
руки. - Ћ, радость, о, божественнаЯ красота жизни! ‘мотрите: голубое небо,
вечернее солнце, тихаЯ вода - ведь  дрожишь  от  восторга,  когда  на  них
смотришь, - вон там, далеко, ветрЯные  мельницы  машут  крыльЯми,  зеленаЯ
кроткаЯ травка, вода у берега - розоваЯ, розоваЯ от заката.  Ђх,  как  все
чудесно, как все нежно и счастливо!
   Ќазанский вдруг закрыл глаза руками и  расплакалсЯ,  но  тотчас  же  он
овладел собой и заговорил,  не  стыдЯсь  своих  слез,  глЯдЯ  на  ђомашова
мокрыми сиЯющими глазами:
   - Ќет,  если  Я  попаду  под  поезд,  и  мне  перережут  живот,  и  мои
внутренности смешаютсЯ с песком и намотаютсЯ на  колеса,  и  если  в  этот
последний миг менЯ спросЯт: "Ќу что, и теперь жизнь прекрасна?" - Я  скажу
с благодарным восторгом: "Ђх, как она прекрасна!" ‘колько радости дает нам
одно только зрение! Ђ есть  еще  музыка,  запах  цветов,  сладкаЯ  женскаЯ
любовь!  €  есть  безмернейшее  наслаждение  -   золотое   солнце   жизни,
человеческаЯ мысль! ђодной мой ћрочка!.. Џростите, что Я вас так назвал. -
Ќазанский, точно извинЯЯсь,  протЯнул  к  нему  издали  дрожащую  руку.  -
Џоложим, вас посадили в тюрьму на веки  вечные,  и  всю  жизнь  вы  будете
видеть из  щелки  только  два  старых  изъеденных  кирпича...  нет,  даже,
положим, что в вашей тюрьме нет ни одной искорки света, ни единого звука -
ничего! € все-таки разве это можно сравнить с чудовищным ужасом смерти?  “
вас остаетсЯ мысль, воображение, памЯть, творчество - ведь и с этим  можно
жить. € у вас даже могут быть минуты восторга от радости жизни.
   - „а, жизнь прекрасна, - сказал ђомашов.
   - Џрекрасна! - пылко повторил Ќазанский. - €  вот  два  человека  из-за
того, что один ударил другого, или поцеловал его жену, или просто, проходЯ
мимо него и крутЯ усы, невежливо посмотрел на него,  -  эти  два  человека
стрелЯют друг в друга, убивают друг друга. Ђх, нет, их раны, их страданиЯ,
их смерть - все это к черту! „а разве он себЯ убивает - жалкий  движущийсЯ
комочек, который называетсЯ человеком? Ћн убивает  солнце,  жаркое,  милое
солнце, светлое небо, природу, - всю многообразную красоту жизни,  убивает
величайшее наслаждение и гордость - человеческую мысль! Ћн убивает то, что
уж никогда, никогда, никогда не возвратитсЯ. Ђх, дураки, дураки!
   Ќазанский печально, с долгим вздохом покачал головой и опустил ее вниз.
‹одка вошла в камыши. ђомашов  опЯть  взЯлсЯ  за  весла.  ‚ысокие  зеленые
жесткие стебли, шурша о борта, важно и медленно кланЯлись. ’ут было темнее
и прохладнее, чем на открытой воде.
   - —то же мне делать? - спросил ђомашов мрачно и грубовато. - “ходить  в
запас? Људа Я денусь?
   Ќазанский улыбнулсЯ кротко и нежно.
   - Џодождите, ђомашов. ЏоглЯдите мне  в  глаза.  ‚от  так.  Ќет,  вы  не
отворачивайтесь, смотрите прЯмо и отвечайте по чистой  совести.  ђазве  вы
верите в то, что вы служите интересному, хорошему, полезному делу?  џ  вас
знаю хорошо, лучше, чем всех других, и  Я  чувствую  вашу  душу.  ‚едь  вы
совсем не верите в это.
   - Ќет, - ответил ђомашов твердо. - Ќо куда Я пойду?
   - Џостойте, не торопитесь. ЏоглЯдите-ка вы на наших офицеров. Ћ,  Я  не
говорю про гвардейцев, которые танцуют на балах, говорЯт  по-французски  и
живут на содержании у своих родителей и законных жен. Ќет, подумайте вы  о
нас, несчастных армеутах,  об  армейской  пехоте,  об  этом  главном  Ядре
славного и храброго русского войска. ‚едь все это заваль, рвань,  отбросы.
‚ лучшем случае - сыновьЯ  искалеченных  капитанов.  ‚  большинстве  же  -
убоЯвшиесЯ   премудрости   гимназисты,   реалисты,    даже    неокончившие
семинаристы. џ вам приведу в пример наш полк. Љто у нас  служит  хорошо  и
долго? ЃеднЯки, обремененные семьЯми, нищие, готовые на всЯкую уступку, на
всЯкую жестокость, даже на убийство, на воровство солдатских копеек, и все
это из-за своего горшка щей. …му приказывают: стрелЯй, и  он  стрелЯет,  -
кого? за что? Њожет быть, понапрасну? …му все равно, он не рассуждает.  Ћн
знает,  что  дома  пищат  его  замурзанные,  рахитические   дети,   и   он
бессмысленно, как дЯтел, выпуча глаза, долбит одно слово: "ЏрисЯга!"  ‚се,
что есть талантливого, способного,  -  спиваетсЯ.  “  нас  семьдесЯт  пЯть
процентов офицерского состава больны сифилисом. Ћдин счастливец  -  и  это
раз в пЯть лет - поступает в академию, его провожают с  ненавистью.  Ѓолее
прилизанные и с протекцией неизменно уходЯт в жандармы или мечтают о месте
полицейского пристава в большом городе. „ворЯне и те, кто хотЯ с маленьким
состоЯнием, идут в земские начальники. Џоложим, остаютсЯ  люди  чуткие,  с
сердцем, но что они делают? „лЯ них  служба  -  это  сплошное  отвращение,
обуза, ненавидимое  Ярмо.  ‚сЯкий  стараетсЯ  выдумать  себе  какой-нибудь
побочный интерес, который  его  поглощает  без  остатка.  Ћдин  занимаетсЯ
коллекционерством, многие ждут не дождутсЯ вечера, когда можно сесть дома,
у  лампы,  взЯть  иголку  и  вышивать  по  канве  крестиками  какой-нибудь
паршивенький ненужный коверчик или выпиливать лобзиком ажурную  рамку  длЯ
собственного портрета. Ќа  службе  они  мечтают  об  этом,  как  о  тайной
сладостной радости. Љарты, хвастливый спорт в  обладании  женщинами  -  об
этом Я уж не говорю. ‚сего гнуснее служебное честолюбие, мелкое,  жестокое
честолюбие. ќто - Ћсадчий  и  компаниЯ,  выбивающие  зубы  и  глаза  своим
солдатам. ‡наете ли, при мне Ђрчаковский так бил  своего  денщика,  что  Я
насилу отнЯл его. Џотом кровь оказалась не  только  на  стенах,  но  и  на
потолке. Ђ чем это кончилось, хотите ли знать?  ’ем,  что  денщик  побежал
жаловатьсЯ ротному командиру, а ротный командир послал его  с  запиской  к
фельдфебелю, а фельдфебель  еще  полчаса  бил  его  по  синему,  опухшему,
кровавому лицу. ќтот солдат дважды заЯвлЯл жалобу на инспекторском смотру,
но без всЯкого результата.
   Ќазанский замолчал и стал нервно тереть себе виски ладонЯми.
   - Џостойте... Ђх, как мысли бегают... - сказал он  с  беспокойством.  -
Љак это скверно, когда не  ты  ведешь  мысль,  а  она  тебЯ  ведет...  „а,
вспомнил! ’еперь дальше. ЏоглЯдите вы на остальных офицеров. Ќу, вот  вам,
длЯ примера, штабс-капитан Џлавский. ЏитаетсЯ черт знает чем  -  сам  себе
готовит какую-то дрЯнь на керосинке, носит почти лохмотьЯ,  но  из  своего
сорокавосьмирублевого жалованьЯ каждый месЯц  откладывает  двадцать  пЯть.
Ћго-го! “ него уже лежит в банке около двух тысЯч, и он тайно отдает их  в
рост  товарищам  под  зверские  проценты.  ‚ы  думаете,  здесь  врожденнаЯ
скупость? Ќет, нет, это только средство уйти  куда-нибудь,  спрЯтатьсЯ  от
тЯжелой и непонЯтной бессмыслицы военной службы... Љапитан ‘тельковский  -
умница, сильный, смелый человек. Ђ  что  составлЯет  суть  его  жизни?  Ћн
совращает  неопытных   крестьЯнских   девчонок.   Ќаконец,   возьмите   вы
подполковника Ѓрема. Њилый, славный чудак, добрейшаЯ душа - одна прелесть,
- и вот он весь ушел в заботы о своем зверинце. —то  ему  служба,  парады,
знамЯ, выговоры, честь? Њелкие, ненужные подробности в жизни.
   - Ѓрем - чудный, Я его люблю, - вставил ђомашов.
   - ’ак-то так, конечно, милый, - вЯло согласилсЯ Ќазанский. -  Ђ  знаете
ли, - заговорил он вдруг, нахмурившись, - знаете, какую  штуку  однажды  Я
видел на маневрах? Џосле ночного перехода шли мы в атаку. ‘бились  мы  все
тогда с ног, устали, разнервничались все: и офицеры и солдаты. Ѓрем  велит
горнисту играть повестку к атаке, а тот,  бог  его  знает  почему,  трубит
вызов резерва. € один раз, и другой, и третий. € вдруг этот самый - милый,
добрый, чудный Ѓрем подскакивает на коне к горнисту, который держит  рожок
у рта, и изо всех сил трах кулаком по  рожку!  „а.  €  Я  сам  видел,  как
горнист вместе с кровью выплюнул на землю раскрошенные зубы.
   - Ђх, боже мой! - с отвращением простонал ђомашов.
   - ‚от так и все они, даже самые лучшие, самые нежные из них, прекрасные
отцы и внимательные мужьЯ,  -  все  они  на  службе  делаютсЯ  низменными,
трусливыми, злыми, глупыми зверюшками.  ‚ы  спросите:  почему?  „а  именно
потому, что никто из них в службу не верит и разумной цели этой службы  не
видит. ‚ы знаете ведь, как дети любЯт играть в войну? Ѓыло времЯ  кипучего
детства и в истории, времЯ буйных и веселых молодых поколений. ’огда  люди
ходили вольными шайками, и война была общей хмельной радостью, кровавой  и
доблестной утехой. ‚ начальники выбиралсЯ самый храбрый, самый  сильный  и
хитрый, и его  власть,  до  тех  пор  пока  его  не  убивали  подчиненные,
принималась всеми истинно как божескаЯ. Ќо вот человечество  выросло  и  с
каждым годом становитсЯ все более мудрым, и вместо детских шумных игр  его
мысли с каждым днем становЯтсЯ серьезнее и глубже. Ѓесстрашные авантюристы
сделались шулерами. ‘олдат не идет уже на военную службу, как на веселое и
хищное ремесло. Ќет,  его  влекут  на  аркане  за  шею,  а  он  упираетсЯ,
проклинает и плачет. € начальники из грозных, обаЯтельных,  беспощадных  и
обожаемых атаманов обратились  в  чиновников,  трусливо  живущих  на  свое
нищенское жалованье.  €х  доблесть  -  подмоченнаЯ  доблесть.  €  воинскаЯ
дисциплина - дисциплина за страх - соприкасаетсЯ  с  обоюдною  ненавистью.
Љрасивые фазаны облинЯли. ’олько один подобный пример  Я  знаю  в  истории
человечества.  ќто  монашество.  Ќачало  его  было  смиренно,  красиво   и
трогательно.  Њожет  быть  -  почем  знать  -  оно  было  вызвано  мировой
необходимостью? Ќо прошли  столетиЯ,  и  что  же  мы  видим?  ‘отни  тысЯч
бездельников, развращенных, здоровенных лоботрЯсов, ненавидимых даже теми,
кто в них имеет времЯ от времени духовную потребность. € все  это  покрыто
внешней  формой,  шарлатанскими  знаками  касты,  смешными  выветрившимисЯ
обрЯдами. Ќет, Я не напрасно  заговорил  о  монахах,  и  Я  рад,  что  мое
сравнение логично. Џодумайте только,  как  много  общего.  ’ам  -  рЯса  и
кадило, здесь - мундир и  гремЯщее  оружие;  там  -  смирение,  лицемерные
вздохи, слащаваЯ речь, здесь - наигранное мужество, гордаЯ честь,  котораЯ
все времЯ вращает глазами: "Ђ вдруг менЯ кто-нибудь обидит?" -  выпЯченные
груди, вывороченные  локти,  поднЯтые  плечи.  Ќо  и  те  и  другие  живут
паразитами и знают, ведь знают это глубоко в душе, но боЯтсЯ  познать  это
разумом и, главное, животом.  €  они  подобны  жирным  вшам,  которые  тем
сильнее отъедаютсЯ на чужом теле, чем оно больше разлагаетсЯ.
   Ќазанский злобно фыркнул носом и замолчал.
   - ѓоворите, говорите, - попросил умолЯюще ђомашов.
   - „а, настанет времЯ, и оно уже у ворот. ‚ремЯ великих разочарований  и
страшной переоценки. Џомните, Я говорил вам как-то, что существует от века
незримый и беспощадный гений человечества. ‡аконы его точны и неумолимы. €
чем мудрее становитсЯ человечество, тем более и  глубже  оно  проникает  в
них. € вот Я уверен, что по этим непреложным законам все в мире  рано  или
поздно приходит в равновесие. …сли рабство длилось века, то распадение его
будет ужасно. —ем громадное было насилие, тем кровавее будет расправа. € Я
глубоко, Я твердо уверен, что настанет  времЯ,  когда  нас,  патентованных
красавцев,  неотразимых  соблазнителей,   великолепных   щеголей,   станут
стыдитьсЯ женщины и, наконец, перестанут слушатьсЯ солдаты. € это будет не
за то, что мы били в кровь людей, лишенных возможности защищатьсЯ, и не за
то, что нам, во имЯ чести  мундира,  проходило  безнаказанным  оскорбление
женщин, и не за то, что мы, опьЯнев, рубили в кабаках  в  окрошку  всЯкого
встречного и поперечного. Љонечно, и за то и за это, но есть у  нас  более
страшнаЯ и уже теперь непоправимаЯ вина. ќто то, что мы - слепы и глухи ко
всему.  „авно  уже,  где-то  вдали  от  наших  грЯзных,  вонючих  стоЯнок,
совершаетсЯ огромнаЯ, новаЯ, светозарнаЯ жизнь. ЏоЯвились  новые,  смелые,
гордые люди, загораютсЯ в умах пламенные свободные мысли. Љак в  последнем
действии мелодрамы, рушатсЯ старые башни и подземельЯ,  и  из-за  них  уже
видитсЯ ослепительное сиЯние.  Ђ  мы,  надувшись,  как  индейские  петухи,
только хлопаем глазами и надменно  болбочем:  "—то?  ѓде?  Њолчать!  Ѓунт!
‡астрелю!" € вот этого-то индюшачьего презрениЯ  к  свободе  человеческого
духа нам не простЯт - во веки веков.
   ‹одка выехала в тихую, тайную водЯную прогалинку. Љругом тесно обступил
ее круглой зеленой стеной высокий и неподвижный камыш.  ‹одка  была  точно
отрезана, укрыта от всего мира. Ќад ней с криком  носились  чайки,  иногда
так близко, почти касаЯсь крыльЯми ђомашова, что он  чувствовал  дуновение
от их сильного полета. „олжно быть, здесь, где-нибудь в чаще тростника,  у
них были гнезда. Љазанский лег на корму навзничь и долго глЯдел  вверх  на
небо, где золотые неподвижные облака уже окрашивались в розовый цвет.
   ђомашов сказал робко:
   - ‚ы не устали? ѓоворите еще.
   € Ќазанский, точно продолжаЯ вслух свои мысли, тотчас же заговорил:
   - „а, наступает новое, чудное, великолепное времЯ. џ ведь много  прожил
на свободе и много кой-чего читал, много испытал и  видел.  „о  этой  поры
старые вороны и галки  вбивали  в  нас  с  самой  школьной  скамьи:  "‹юби
ближнего, как самого себЯ, и знай, что кротость, послушание и трепет  суть
первые достоинства человека". Ѓолее честные, более сильные,  более  хищные
говорили нам: "‚озьмемсЯ об руку, пойдем и погибнем, но будущим поколениЯм
приготовим светлую и легкую жизнь". Ќо Я никогда не понимал этого. Љто мне
докажет с Ясной убедительностью, - чем свЯзан Я  с  этим  -  черт  бы  его
побрал! - моим ближним, с подлым рабом, с зараженным,  с  идиотом?  Ћ,  из
всех легенд Я более всего ненавижу - всем  сердцем,  всей  способностью  к
презрению - легенду об ћлиане Њилостивом. Џрокаженный говорил:  "џ  дрожу,
лЯг со мной в постель рЯдом. џ озЯб, приблизь свои губы к моему  смрадному
рту и дыши на  менЯ".  “х,  ненавижу!  Ќенавижу  прокаженных  и  не  люблю
ближних. Ђ затем, какой интерес заставит менЯ разбивать свою  голову  ради
счастьЯ людей тридцать второго столетиЯ? Ћ, Я знаю  этот  куриный  бред  о
какой-то мировой душе, о свЯщенном долге. Ќо даже тогда, когда Я ему верил
умом, Я ни разу не чувствовал его сердцем. ‚ы следите за мной, ђомашов?
   ђомашов со стыдливой благодарностью поглЯдел на Ќазанского.
   - џ вас вполне, вполне понимаю, - сказал он. - Љогда менЯ не станет, то
и весь мир погибнет? ‚едь вы это говорите?
   - ќто самое.  €  вот,  говорю  Я,  любовь  к  человечеству  выгорела  и
вычадилась из человеческих сердец. Ќа смену ей  идет  новаЯ,  божественнаЯ
вера, котораЯ пребудет бессмертной до конца мира. ќто  любовь  к  себе,  к
своему  прекрасному  телу,  к  своему  всесильному  уму,  к   бесконечному
богатству своих чувств. Ќет, подумайте, подумайте, ђомашов: кто вам дороже
и ближе себЯ? Ќикто. ‚ы - царь мира, его гордость и украшение.  ‚ы  -  бог
всего живущего. ‚се,  что  вы  видите,  слышите,  чувствуете,  принадлежит
только вам.  „елайте,  что  хотите.  Ѓерите  все,  что  вам  нравитсЯ.  Ќе
страшитесь никого во всей вселенной, потому что  над  вами  никого  нет  и
никто не равен вам. Ќастанет времЯ, и великаЯ вера в свое  џ  осенит,  как
огненные Языки свЯтого духа, головы всех людей, и тогда уже  не  будет  ни
рабов, ни господ, ни калек, ни жалости, ни пороков, ни злобы, ни  зависти.
’огда люди станут богами. € подумайте, как  осмелюсь  Я  тогда  оскорбить,
толкнуть, обмануть человека, в котором Я чувствую равного  себе,  светлого
бога? ’огда жизнь будет прекрасна.  Џо  всей  земле  воздвигнутсЯ  легкие,
светлые зданиЯ, ничто вульгарное, пошлое не  оскорбит  наших  глаз,  жизнь
станет сладким трудом, свободной наукой, дивной музыкой, веселым, вечным и
легким праздником. ‹юбовь,  освобожденнаЯ  от  темных  пут  собственности,
станет светлой религией мира, а не тайным позорным грехом в темном углу, с
оглЯдкой, с отвращением. € самые тела наши сделаютсЯ светлыми, сильными  и
красивыми, одетыми в Яркие великолепные одежды. ’ак  же  как  верю  в  это
вечернее небо надо мной, - воскликнул Ќазанский, торжественно поднЯв  руку
вверх, - так же твердо верю Я в эту грЯдущую богоподобную жизнь!
   ђомашов, взволнованный, потрЯсенный, пролепетал побледневшими губами:
   - Ќазанский, это мечты, это фантазии!
   Ќазанский тихо и снисходительно засмеЯлсЯ.
   - „а, - промолвил он с  улыбкой  в  голосе,  -  какой-нибудь  профессор
догматического богословиЯ или классической филологии расставит врозь ноги,
разведет руками и скажет, склонив набок голову: "Ќо  ведь  это  проЯвление
крайнего индивидуализма!" „ело не в страшных словах, мой дорогой  мальчик,
дело в том, что нет на свете ничего практичнее, чем те фантазии, о которых
теперь мечтают лишь немногие. Ћни, эти фантазии, - вернейшаЯ и надежнейшаЯ
спайка длЯ людей. ‡абудем, что мы - военные. Њы  -  шпаки.  ‚от  на  улице
стоит чудовище, веселое, двухголовое чудовище. Љто ни пройдет  мимо  него,
оно его сейчас в морду, сейчас в морду. Ћно менЯ еще не ударило,  но  одна
мысль о том, что оно менЯ может ударить, оскорбить  мою  любимую  женщину,
лишить менЯ по произволу свободы, - эта мысль вздергивает на дыбы всю  мою
гордость. Ћдин Я его осилить не могу. Ќо рЯдом  со  мною  стоит  такой  же
смелый и такой же гордый человек, как Я, и Я говорю ему: "Џойдем и сделаем
вдвоем так, чтобы оно ни тебЯ, ни менЯ не ударило". € мы идем. Ћ, конечно,
это грубый-пример, это схема, но в лице этого двухголового чудовища Я вижу
все, что свЯзывает мой дух, насилует мою  волю,  унижает  мое  уважение  к
своей личности. € тогда-то не телЯчьЯ жалость к ближнему,  а  божественнаЯ
любовь к самому себе соединЯет мои усилиЯ с усилиЯми других, равных мне по
духу людей.
   Ќазанский умолк. ‚идимо, его утомил непривычный нервный  подъем.  —ерез
несколько минут он продолжал вЯло, упавшим голосом:
   - ‚от так-то, дорогой мой ѓеоргий Ђлексеевич. Њимо нас плывет огромнаЯ,
сложнаЯ,  всЯ  кипЯщаЯ  жизнь,  родЯтсЯ  божественные,  пламенные   мысли,
разрушаютсЯ старые позолоченные идолища.  Ђ  мы  стоим  в  наших  стойлах,
упершись кулаками в бока, и ржем: "Ђх вы, идиоты! паки!  „ррать  вас!"  €
этого жизнь нам никогда не простит...
   Ћн привстал, поежилсЯ под своим пальто и сказал устало:
   - •олодно... Џоедемте домой...
   ђомашов выгреб из камышей. ‘олнце село за дальними городскими  крышами,
и они черно и четко выделЯлись  в  красной  полосе  зари.  Љое-где  Яркими
отраженными огнЯми  играли  оконные  стекла.  ‚ода  в  сторону  зари  была
розоваЯ, гладкаЯ и веселаЯ, но позади лодки она уже сгустилась, посинела и
наморщилась.
   ђомашов сказал внезапно, отвечаЯ на свои мысли:
   - ‚ы правы. џ уйду в запас. Ќе знаю сам, как это сделаю, но об этом Я и
раньше думал.
   Ќазанский куталсЯ в пальто и вздрагивал от холода.
   - €дите, идите, - сказал он с ласковой грустью. - ‚  вас  что-то  есть,
какой-то внутренний свет... Я не знаю, как это назвать. Ќо в нашей берлоге
его погасЯт. Џросто плюнут на него и потушат. ѓлавное - не бойтесь вы,  не
бойтесь жизни: она веселаЯ, занЯтнаЯ, чуднаЯ штука - эта жизнь. Ќу, ладно,
не повезет вам - падете вы, опуститесь до босЯчества,  до  пропойства.  Ќо
ведь, ей-богу, родной мой, любой бродЯжка живет в десЯть тысЯч раз  полнее
и интереснее, чем Ђдам €ванович ‡егржт или капитан ‘лива. •одишь по  земле
туда-сюда, видишь города, деревни,  знакомишьсЯ  со  множеством  странных,
беспечных,  насмешливых  людей,  смотришь,  нюхаешь,  слышишь,  спишь   на
росистой траве, мерзнешь на морозе, ни  к  чему  не  привЯзан,  никого  не
боишьсЯ, обожаешь свободную жизнь всеми частицами  души...  ќх,  как  люди
вообще мало понимают! Ќе все ли равно: есть воблу или седло дикой  козы  с
трюфелЯми, напиватьсЯ водкой или шампанским, умереть под балдахином или  в
полицейском участке. ‚се это детали, маленькие удобства, быстро проходЯщие
привычки. Ћни только затенЯют,  обесценивают  самый  главный  и  громадный
смысл жизни. ‚от часто глЯжу Я на  пышные  похороны.  ‹ежит  в  серебрЯном
Ящике под  дурацкими  султанами  одна  дохлаЯ  обезьЯна,  а  другие  живые
обезьЯны идут за ней следом, с вытЯнутыми мордами,  понавесив  на  себЯ  и
спереди и сзади смешные звезды и побрЯкушки... Ђ все эти визиты,  доклады,
заседаниЯ... Ќет, мой родной, есть только одно непреложное,  прекрасное  и
незаменимое - свободнаЯ душа, а с нею творческаЯ  мысль  и  веселаЯ  жажда
жизни. ’рюфели могут быть и не быть - это капризнаЯ и весьма пестраЯ  игра
случаЯ. Љондуктор, если он только  не  совсем  глуп,  через  год  выучитсЯ
прилично и не без достоинства царствовать. Ќо никогда откормленнаЯ, важнаЯ
и тупаЯ обезьЯна, сидЯщаЯ в карете, со  стеклЯшками  на  жирном  пузе,  не
поймет гордой  прелести  свободы,  не  испытает  радости  вдохновениЯ,  не
заплачет  сладкими  слезами  восторга,  глЯдЯ,  как  на   вербовой   ветке
серебрЯтсЯ пушистые барашки!
   Ќазанский  закашлЯлсЯ  и  кашлЯл  долго.  Џотом,  плюнув  за  борт,  он
продолжал:
   - “ходите, ђомашов. ѓоворю вам так, потому что Я сам попробовал воли, и
если вернулсЯ назад, в загаженную клетку, то виною тому... ну, да ладно...
все равно, вы понимаете. ‘мело нырЯйте в жизнь, она вас  не  обманет.  Ћна
похожа на огромное здание с тысЯчами комнат, в которых свет, пение, чудные
картины, умные, изЯщные люди, смех, танцы, любовь - все, что есть великого
и грозного в искусстве. Ђ вы в этом дворце до сих пор видели  один  только
темный, тесный чуланчик, весь в сору и в паутине, - и вы боитесь выйти  из
него.
   ђомашов причалил к пристани и помог  Ќазанскому  выйти  из  лодки.  “же
стемнело, когда  они  приехали  на  квартиру  Ќазанского.  ђомашов  уложил
товарища в постель и сам накрыл его сверху одеЯлом и шинелью.
   Ќазанский так сильно дрожал, что у него стучали зубы. …жась в  комок  и
зарываЯсь головой в  подушку,  он  говорил  жалким,  беспомощным,  детским
голосом:
   - Ћ, как Я боюсь своей комнаты... Љакие сны, какие сны!
   - •отите, Я останусь ночевать? - продолжал ђомашов.
   - Ќет, нет, не надо. Џошлите, пожалуйста,  за  бромом...  и...  немного
водки. џ без денег...
   ђомашов просидел у него  до  одиннадцати  часов.  Џонемногу  Ќазанского
перестало трЯсти. Ћн вдруг открыл большие, блестЯщие, лихорадочные глаза и
сказал решительно, отрывисто:
   - ’еперь уходите. Џрощайте.
   - Џрощайте, - сказал печально ђомашов.
   …му хотелось сказать: "Џрощайте, учитель", но  он  застыдилсЯ  фразы  и
только прибавил с натЯнутой шуткой:
   - Џочему - прощайте? Џочему не до свиданиЯ?
   Ќазанский засмеЯлсЯ жутким, бессмысленным, неожиданным смехом.
   - Ђ почему не до свиданиЯ? - крикнул он диким голосом сумасшедшего.
   € ђомашов почувствовал на всем своем теле дрожащие волны ужаса.


        22

   ЏодходЯ к своему дому, ђомашов с удивлением  увидел,  что  в  маленьком
окне его комнаты, среди теплого мрака летней ночи, брезжит  чуть  заметный
свет. "—то это значит? - подумал он тревожно и невольно  ускорил  шаги.  -
Њожет быть, это вернулись мои секунданты с условиЯми дуэли?"  ‚  сенЯх