ил рассеЯнно  ђомашов.  -
Ђ, скажите, каков он? Њожно его видеть?
   -  „умаю,  можно...  •одит  все  по  комнате.  -  ‡егржт   на   секунду
прислушалсЯ. - ‚от и теперь ходит. ‚ы понимаете, Я ему  Ясно  говорил:  во
избежание недоразумений условимсЯ, чтобы плата...
   - €звините, Ђдам €ванович, Я сейчас, -  прервал  его  ђомашов.  -  …сли
позволите, Я зайду в другой раз. Ћчень спешное дело...
   Ћн  прошел  дальше  и  завернул  за  угол.  ‚  глубине  палисадника,  у
Ќазанского горел огонь. Ћдно из окон было раскрыто настежь. ‘ам Ќазанский,
без сюртука, в нижней рубашке, расстегнутой у ворота, ходи-л взад и вперед
быстрыми шагами по комнате; его белаЯ фигура  и  золотоволосаЯ  голова  то
мелькали в просветах окон, то скрывались за простенками.  ђомашов  перелез
через забор палисадника и окликнул его.
   - Љто это? - спокойно,  точно  он  ожидал  оклика,  спросил  Ќазанский,
высунувшись наружу через  подоконник.  -  Ђ,  это  вы,  ѓеоргий  Ђлексеич?
Џодождите: через двери вам будет далеко и темно. ‹езьте  в  окно.  „авайте
вашу руку.
   Љомната у Ќазанского была еще беднее, чем у  ђомашова.  ‚доль  стены  у
окна стоЯла узенькаЯ, низкаЯ, всЯ вогнувшаЯсЯ дугой кровать, такаЯ  тощаЯ,
точно на ее железках лежало всего одно только розовое пикейное  одеЯло;  у
другой стены - простой некрашеный стол и две грубых табуретки. ‚ одном  из
углов комнаты был плотно пригнан, на  манер  кивота,  узенький  деревЯнный
поставец.  ‚  ногах  кровати  помещалсЯ  кожаный   рыжий   чемодан,   весь
облепленный железнодорожными бумажками. Љроме этих  предметов,  не  считаЯ
лампы на столе, в комнате не было больше ни одной вещи.
   - ‡дравствуйте, мой дорогой,  -  сказал  Ќазанский,  крепко  пожимаЯ  и
встрЯхиваЯ  руку  ђомашова  и  глЯдЯ  ему  прЯмо  в   глаза   задумчивыми,
прекрасными голубыми глазами. - ‘адитесь-ка  вот  здесь,  на  кровать.  ‚ы
слышали, что Я подал рапорт о болезни?
   - „а. Њне сейчас об этом говорил Ќиколаев.
   ЋпЯть ђомашову вспомнились ужасные слова денщика ‘тепана,  и  лицо  его
страдальчески сморщилось.
   - Ђ! ‚ы были у Ќиколаевых? - вдруг с живостью  и  с  видимым  интересом
спросил Ќазанский. - ‚ы часто бываете у них?
   Љакой-то смутный инстинкт осторожности, вызванный необычным тоном этого
вопроса, заставил ђомашова солгать, и он ответил небрежно:
   - Ќет, совсем не часто. ’ак, случайно зашел.
   Ќазанский,  ходивший  взад  и  вперед  по  комнате,  остановилсЯ  около
поставца и отворил его. ’ам на  полке  стоЯл  графин  с  водкой  и  лежало
Яблоко, разрезанное аккуратными, тонкими ломтЯми. ‘тоЯ спиной к гостю,  он
торопливо налил себе  рюмку  и  выпил.  ђомашов  видел,  как  конвульсивно
содрогнулась его спина под тонкой полотнЯной рубашкой.
   - Ќе хотите ли? - предложил Ќазанский, указываЯ на поставец. -  ‡акуска
небогатаЯ, но, если голодны, можно соорудить Яичницу. Њожно воздействовать
на Ђдама, ветхого человека.
   - ‘пасибо. џ потом.
   Ќазанский прошелсЯ по комнате,  засунув  руки  в  карманы.  ‘делав  два
конца, он заговорил, точно продолжаЯ только что прерванную беседу:
   - „а. ’ак вот Я все хожу и все думаю. €, знаете, ђомашов, Я счастлив. ‚
полку завтра все скажут, что у менЯ запой. Ђ что ж, это, пожалуй, и верно,
только это не совсем так. џ  теперь  счастлив,  а  вовсе  не  болен  и  не
страдаю. ‚ обыкновенное времЯ мой ум и  моЯ  волЯ  подавлены.  џ  сливаюсь
тогда с голодной, трусливой серединой и бываю пошл,  скучен  самому  себе,
благоразумен и рассудителен. џ  ненавижу,  например,  военную  службу,  но
служу. Џочему Я служу? „а черт его знает почему! Џотому что мне с  детства
твердили и теперь все кругом говорЯт, что самое  главное  в  жизни  -  это
служить и быть сытым и  хорошо  одетым.  Ђ  философиЯ,  говорЯт  они,  это
чепуха, это хорошо  тому,  кому  нечего  делать,  кому  маменька  оставила
наследство. € вот Я делаю вещи, к которым у менЯ совершенно не лежит душа,
исполнЯю ради животного страха жизни приказаниЯ, которые мне кажутсЯ порой
жестокими, а порой  бессмысленными.  Њое  существование  однообразно,  как
забор, и серо, как солдатское сукно. џ не смею задуматьсЯ, - не  говорю  о
том, чтобы рассуждать вслух, - о любви, о красоте,  о  моих  отношениЯх  к
человечеству, о природе, о равенстве и счастии людей, о  поэзии,  о  боге.
Ћни  смеютсЯ:  ха-ха-ха,  это  все  философиЯ!..   ‘мешно,   и   дико,   и
непозволительно думать офицеру армейской пехоты  о  возвышенных  материЯх.
ќто философиЯ, черт возьми, следовательно -  чепуха,  празднаЯ  и  нелепаЯ
болтовнЯ.
   - Ќо это - главное в жизни, - задумчиво произнес ђомашов.
   - € вот наступает длЯ менЯ это времЯ, которое они зовут таким  жестоким
именем, - продолжал, не слушаЯ его, Ќазанский. Ћн все ходил взад и  вперед
и по временам делал убедительные жесты, обращаЯсь, впрочем, не к ђомашову,
а к двум противоположным углам, до которых по очереди доходил. - ќто времЯ
моей свободы, ђомашов, свободы духа, воли и ума! џ живу тогда, может быть,
странной, но глубокой, чудесной внутренней жизнью.  ’акой  полной  жизнью!
‚се, что Я видел, о чем читал или слышал, - все  оживлЯетсЯ  во  мне,  все
приобретает необычайно Яркий  свет  и  глубокий,  бездонный  смысл.  ’огда
памЯть моЯ - точно музей редких откровений. Џонимаете - Я  ђотшильд!  Ѓеру
первое, что мне попадаетсЯ, и размышлЯю о  нем,  долго,  проникновенно,  с
наслаждением. Ћ лицах, о встречах, о характерах, о книгах,  о  женщинах  -
ах, особенно о женщинах и о женской любви!.. €ногда  Я  думаю  об  ушедших
великих людЯх, о мучениках науки, о мудрецах и героЯх и об их удивительных
словах. џ не верю в бога, ђомашов, но иногда Я думаю о  свЯтых  угодниках,
подвижниках и страстотерпцах и возобновлЯю в памЯти каноны и  умилительные
акафисты. џ ведь, дорогой мой, в бурсе училсЯ, и памЯть у менЯ чудовищнаЯ.
„умаю Я обо всем об этом, и случаетсЯ, так вдруг иногда горЯчо прочувствую
чужую радость, или чужую скорбь,  или  бессмертную  красоту  какого-нибудь
поступка, что хожу вот так, один... и плачу, - страстно, жарко плачу...
   ђомашов потихоньку встал с кровати и сел с ногами на открытое окно, так
что его спина и его  подошвы  упирались  в  противоположные  косЯки  рамы.
Ћтсюда, из освещенной комнаты, ночь казалась еще темнее, еще  глубже,  еще
таинственнее. ’еплый, порывистый, но беззвучный ветер шевелил  внизу,  под
окном черные листьЯ каких-то низеньких кустов. € в  этом  мЯгком  воздухе,
полном  странных  весенних  ароматов,  в  этой  тишине,  темноте,  в  этих
преувеличенно Ярких и  точно  теплых  звездах  -  чувствовалось  тайное  и
страстное  брожение,  угадывалась  жажда  материнства   и   расточительное
сладострастие земли, растений, деревьев - целого мира.
   Ђ Ќазанский все ходил по комнате и говорил, не глЯдЯ на ђомашова, точно
обращаЯсь к стенам и к углам комнаты:
   - Њысль в эти часы бежит так прихотливо, так пестро и  так  неожиданно.
“м становитсЯ острым и Ярким, воображение - точно поток! ‚се вещи и  лица,
которые Я вызываю, стоЯт передо мною  так  рельефно  и  так  восхитительно
Ясно, точно Я вижу их в камер-обскуре. џ знаю, Я знаю, мой милый, что  это
обострение чувств, все это духовное озарение - увы! -  не  что  иное,  как
физиологическое действие алкоголЯ на нервную  систему.  ‘начала,  когда  Я
впервые испытал этот чудный подъем внутренней жизни, Я думал,  что  это  -
само вдохновение. Ќо нет: в нем нет ничего творческого,  нет  даже  ничего
прочного. ќто просто болезненный процесс. ќто  просто  внезапные  приливы,
которые с каждым разом все больше и больше разъедают дно. „а. Ќо  все-таки
это безумие сладко мне, и... к черту спасительнаЯ бережливость и вместе  с
ней к черту дурацкаЯ надежда  прожить  до  ста  десЯти  лет  и  попасть  в
газетную смесь, как редкий пример долговечиЯ... џ счастлив - и все тут!
   Ќазанский опЯть  подошел  к  поставцу  и,  выпив,  аккуратно  притворил
дверцы. ђомашов лениво, почти бессознательно, встал и сделал то же самое.
   - Ћ чем же вы думали перед моим приходом, ‚асилий Ќилыч? - спросил  он,
садЯсь по-прежнему на подоконник.
   Ќо Ќазанский почти не слыхал его вопроса.
   - Љакое, например, наслаждение мечтать о  женщинах!  -  воскликнул  он,
дойдЯ до дальнего угла и обращаЯсь к этому углу  с  широким,  убедительным
жестом. - Ќет, не грЯзно думать. ‡ачем? Ќикогда не надо  делать  человека,
даже в мыслЯх, участником зла, а тем более грЯзи. џ думаю часто о  нежных,
чистых, изЯщных женщинах, об их светлых  и  прелестных  улыбках,  думаю  о
молодых, целомудренных матерЯх, о любовницах, идущих ради любви на смерть,
о прекрасных, невинных и гордых девушках с белоснежной душой, знающих  все
и ничего не боЯщихсЯ. ’аких женщин  нет.  ‚прочем,  Я  не  прав.  Ќаверно,
ђомашов, такие женщины есть, но мы с вами их никогда не  увидим.  ‚ы  еще,
может быть, увидите, но Я - нет.
   Ћн стоЯл теперь перед ђомашовым и  глЯдел  ему  прЯмо  в  лицо,  но  по
мечтательному выражению его глаз и по  неопределенной  улыбке,  блуждавшей
вокруг его губ, было заметно, что он не видит своего собеседника.  Ќикогда
еще лицо Ќазанского, даже  в  его  ‹учшие,  трезвые  минуты,  не  казалось
ђомашову таким красивым ‘и  интересным.  ‡олотые  волосы  падали  крупными
цельными   локонами   вокруг   его   высокого,   чистого   лба,    густаЯ,
четырехугольной формы, рыжаЯ, небольшаЯ борода лежала правильными волнами,
точно нагофрированнаЯ, и всЯ его массивнаЯ и изЯщнаЯ голова, с  обнаженной
шеей благородного рисунка, была похожа на голову одного из  тех  греческих
героев или мудрецов, великолепные бюсты которых ђомашов  видел  где-то  на
гравюрах. џсные, чуть-чуть влажные голубые глаза смотрели оживленно,  умно
и кротко. „аже  цвет  этого  красивого,  правильного  лица  поражал  своим
ровным, нежным, розовым тоном, и только очень опытный взглЯд различил бы в
этой кажущейсЯ свежести, вместе с  некоторой  опухлостью  черт,  результат
алкогольного воспалениЯ крови.
   - ‹юбовь! Љ женщине! ЉакаЯ бездна  тайны!  Љакое  наслаждение  и  какое
острое, сладкое страдание! - вдруг воскликнул восторженно Ќазанский.
   Ћн в волнении схватил себЯ руками за волосы и опЯть  метнулсЯ  в  угол,
но, дойдЯ до него, остановилсЯ,  повернулсЯ  лицом  к  ђомашову  и  весело
захохотал. Џодпоручик с тревогой следил за ним.
   - ‚спомнилась мне одна смешнаЯ историЯ, - добродушно и просто заговорил
Ќазанский. - ќх, мысли-то у менЯ как прыгают!.. ‘идел Я однажды  в  ђЯзани
на станции "Ћка" и ждал парохода. †дать приходилось, пожалуй, около суток,
- это было во времЯ весеннего разлива, - и Я - вы,  конечно,  понимаете  -
свил  себе  гнездо  в  буфете.  Ђ  за  буфетом  стоЯла  девушка,  так  лет
восемнадцати, - такаЯ, знаете ли, некрасиваЯ, в оспинках, по бойкаЯ такаЯ,
черноглазаЯ, с чудесной улыбкой и в конце  концов  премилаЯ.  €  было  нас
только трое  на  станции:  она,  Я  и  маленький  белобрысый  телеграфист.
‚прочем,  был  и  ее  отец,  знаете  -  такаЯ  краснаЯ,   толстаЯ,   сиваЯ
подрЯдческаЯ морда, вроде старого и свирепого меделЯнского  пса.  Ќо  отец
был как бы за кулисами. ‚ыйдет на две минуты за прилавок и все  зевает,  и
все чешет под жилетом брюхо, не может никак глаз  разлепить.  Џотом  уйдет
опЯть спать. Ќо телеграфистик приходил постоЯнно. Џомню, облокотилсЯ он на
стойку локтЯми и молчит. € она молчит, смотрит в окно, на  разлив.  Ђ  там
вдруг юноша запоет говорком:

   ‹ю-юбовь - что такое?
   —то тако-ое любовь?
   ќто чувство неземное,
   —то волнует нашу кровь.

   € опЯть замолчит. Ђ через пЯть минут  она  замурлычет:  "‹юбовь  -  что
такое? —то такое любовь?.." ‡наете, такой пошленький-пошленький  мотивчик.
„олжно быть, оба слышали его где-нибудь в оперетке или с эстрады... небось
нарочно в город пешком ходили. „а. Џопоют и опЯть помолчат. Ђ  потом  она,
как будто незаметно, все поглЯдываЯ в окошечко, глЯдь - и забудет руку  на
стойке, а он возьмет ее в свои руки  и  перебирает  палец  за  пальцем.  €
опЯть: "‹ю-юбовь - что такое?.." Ќа дворе - весна, разлив, томность. € так
они круглые сутки. ’огда эта "любовь"  мне  порЯдком  надоела,  а  теперь,
знаете, трогательно  вспомнить.  ‚едь  таким  манером  они,  должно  быть,
любезничали до менЯ недели две, а может быть, и после менЯ с  месЯц.  €  Я
только потом почувствовал, какое это счастие, какой луч света в их бедной,
узенькой-узенькой жизни, ограниченной еще больше, чем наша нелепаЯ жизнь -
о, куда! - в сто раз больше!.. ‚прочем... Џостойте-ка,  ђомашов.  Њысли  у
менЯ путаютсЯ. Љ чему это Я о телеграфисте?
   Ќазанский опЯть подошел к поставцу.  Ќо  он  не  вил,  а,  повернувшись
спиной к ђомашову, мучительно тер  лоб  и  крепко  сжимал  виски  пальцами
правой руки. € в этом нервном движении  было  что-то  жалкое,  бессильное,
приниженное.
   - ‚ы говорили о женской любви  -  о  бездне,  о  тайне,  о  радости,  -
напомнил ђомашов.
   - „а, любовь! - воскликнул Ќазанский ликующим голосом. Ћн быстро  выпил
рюмку, отвернулсЯ с загоревшимисЯ глазами от  поставца  и  торопливо  утер
губы рукавом рубашки. - ‹юбовь! Љто понимает ее? €з нее сделали  тему  длЯ
грЯзных, помойных опереток, длЯ похабных карточек, длЯ мерзких  анекдотов,
длЯ мерзких-мерзких стишков. ќто мы, офицеры, сделали. ‚чера  у  менЯ  был
„иц. Ћн сидел на том же самом месте, где теперь сидите вы. Ћн играл  своим
золотым пенсне и  говорил  о  женщинах.  ђомашов,  дорогой  мой,  если  бы
животные, например собаки, обладали даром пониманиЯ  человеческой  речи  и
если бы одна из них услышала вчера „ица, ей-богу, она ушла бы  из  комнаты
от стыда. ‚ы знаете - „иц хороший человек,  да  и  все  хорошие,  ђомашов:
дурных людей нет. Ќо он стыдитсЯ иначе говорить о  женщинах,  стыдитсЯ  из
боЯзни потерЯть свое реноме циника, развратника и победителЯ. ’ут какой-то
общий обман, какое-то напускное мужское молодечество, какое-то  хвастливое
презрение к женщине. € все это оттого, что  длЯ  большинства  в  любви,  в
обладании женщиной, понимаете, в окончательном обладании, - таитсЯ  что-то
грубо-животное,   что-то   эгоистичное,   только    длЯ    себЯ,    что-то
сокровенно-низменное, блудливое и постыдное - черт!  -  Я  не  умею  этого
выразить. € оттого-то у большинства вслед за обладанием  идет  холодность,
отвращение, вражда. Ћттого-то люди и отвели длЯ любви ночь, так же как длЯ
воровства и длЯ убийства... ’ут, дорогой мой, природа устроила  длЯ  людей
какую-то засаду с приманкой и с петлей.
   - ќто правда, - тихо и печально согласилсЯ ђомашов.
   - Ќет, неправда! - громко  крикнул  Ќазанский.  -  Ђ  Я  вам  говорю  -
неправда. Џрирода, как и во всем, распорЯдилась гениально. ’о-то  и  дело,
что длЯ поручика „ица вслед за любовью идет брезгливость и  пресыщение,  а
длЯ „анте всЯ любовь - прелесть, очарование, весна! Ќет, нет, не  думайте:
Я говорю  о  любви  в  самом  прЯмом,  телесном  смысле.  Ќо  она  -  удел
избранников. ‚от вам пример: все люди обладают музыкальным  слухом,  но  у
миллионов он, как у рыбы трески или как у  штабс-капитана  ‚асильченки,  а
один из этого миллиона - Ѓетховен. ’ак во всем: в поэзии, в художестве,  в
мудрости... € любовь, говорю Я вам, имеет  свои  вершины,  доступные  лишь
единицам из миллионов.
   Ћн подошел к окну, прислонилсЯ лбом к углу стены рЯдом с  ђомашовым  и,
задумчиво глЯдЯ в теплый  мрак  весенней  ночи,  заговорил  вздрагивающим,
глубоким, проникновенным голосом:
   - Ћ, как мы не умеем ценить  ее  тонких,  неуловимых  прелестей,  мы  -
грубые, ленивые, недальновидные. Џонимаете ли вы,  сколько  разнообразного
счастиЯ и очаровательных мучений заключаетсЯ в  нераздельной,  безнадежной
любви? Љогда  Я  был  помоложе,  во  мне  жила  одна  греза:  влюбитьсЯ  в
недосЯгаемую, необыкновенную женщину, такую, знаете ли, с которой  у  менЯ
никогда и ничего не может быть общего. ‚любитьсЯ и всю  жизнь,  все  мысли
посвЯтить ей. ‚се равно: нанЯтьсЯ поденщиком, поступить в лакеи, в  кучера
- переодеватьсЯ, хитрить, чтобы только хоть раз в год случайно увидеть ее,
поцеловать следы ее ног на лестнице, чтобы - о, какое безумное блаженство!
- раз в жизни прикоснутьсЯ к ее платью.
   - € кончить сумасшествием, - мрачно сказал ђомашов.
   - Ђх, милый мой, не все ли равно! - возразил с  пылкостью  Ќазанский  и
опЯть нервно забегал по комнате.  -  Њожет  быть,  -  почем  знать?  -  вы
тогда-то и вступите в блаженную сказочную жизнь. Ќу, хорошо: вы сойдете  с
ума от этой удивительной, невероЯтной любви, а поручик „иц сойдет с ума от
прогрессивного паралича и от гадких болезней. —то же лучше?  Ќо  подумайте
только, какое счастье - стоЯть целую ночь на другой стороне улицы, в тени,
и глЯдеть в  окно  обожаемой  женщины.  ‚от  осветилось  оно  изнутри,  на
занавеске движетсЯ тень. Ќе она ли это? —то она делает? —то думает?  Џогас
свет. ‘пи мирно, моЯ радость, спи, возлюбленнаЯ моЯ!.. € день уже полон  -
это победа! „ни, месЯцы, годы употреблЯть  все  силы  изобретательности  и
настойчивости, и вот - великий, умопомрачительный восторг: у тебЯ в  руках
ее платок, бумажка от конфеты, оброненнаЯ афиша. Ћна  ничего  не  знает  о
тебе, никогда не услышит о тебе, глаза ее скользЯт по тебе, не видЯ, но ты
тут, подле, всегда обожающий, всегда готовый отдать за нее - нет, зачем за
нее - за ее каприз, за ее мужа, за любовника, за ее  любимую  собачонку  -
отдать и жизнь, и честь, и все, что только возможно отдать! ђомашов, таких
радостей не знают красавцы и победители.
   - Ћ, как это верно! Љак хорошо  все,  что  вы  говорите!  -  воскликнул
взволнованный ђомашов. Ћн уже давно встал с подоконника и так  же,  как  и
Ќазанский, ходил по узкой, длинной комнате, ежеминутно сталкиваЯсь с ним и
останавливаЯсь. - Љакие мысли приходЯт вам в голову! џ  вам  расскажу  про
себЯ. џ был влюблен в одну... женщину. ќто было не здесь, не здесь...  еще
в Њоскве... Я был... юнкером. Ќо она не знала об этом.  €  мне  доставлЯло
чудесное удовольствие сидеть около нее и, когда она  что-нибудь  работала,
взЯть нитку и тихонько тЯнуть к себе. ’олько  и  всего.  Ћна  не  замечала
этого, совсем не замечала, а у менЯ от счастьЯ дружилась голова.
   - „а, да, Я понимаю,  -  кивал  головой  Ќазанский,  весело  и  ласково
улыбаЯсь. - џ понимаю вас. ќто - точно проволока, точно электрический ток?
„а? Љакое-то тонкое, нежное общение? Ђх, милый мой, жизнь так прекрасна!..
   Ќазанский замолчал, растроганный своими мыслЯми, и его  голубые  глаза,
наполнившись  слезами,  заблестели.  ђомашова  также   охватила   какаЯ-то
неопределеннаЯ, мЯгкаЯ жалость и немного истеричное умиление. ќти  чувства
относились одинаково и к Ќазанскому и к нему самому.
   - ‚асилий Ќилыч, Я удивлЯюсь вам, - сказал он, взЯв Ќазанского  за  обе
руки и крепко сжимаЯ  их.  -  ‚ы  -  такой  талантливый,  чуткий,  широкий
человек, и вот... точно нарочно губите себЯ. Ћ нет, нет, Я не смею  читать
вам пошлой морали... џ сам... Ќо что, если бы вы встретили в  своей  жизни
женщину, котораЯ сумела бы вас оценить и была бы вас достойна. џ часто  об
этом думаю...
   Ќазанский остановилсЯ и долго смотрел в раскрытое окно.
   - †енщина...  -  протЯнул  он  задумчиво.  -  „а!  џ  вам  расскажу!  -
воскликнул он вдруг решительно. - џ  встретилсЯ  один-единственный  раз  в
жизни с чудной, необыкновенной женщиной. ‘ девушкой... Ќо знаете, как  это
у ѓейне: "Ћна была достойна любви, и он любил  ее,  но  он  был  недостоин
любви, и она не любила его". Ћна  разлюбила  менЯ  за  то,  что  Я  пью...
впрочем, Я не знаю, может быть, Я пью  оттого,  что  она  менЯ  разлюбила.
Ћна... ее здесь тоже нет... это было давно. ‚едь вы  знаете,  Я  прослужил
сначала три года, потом был четыре года в запасе, а потом  три  года  тому
назад опЯть поступил в полк. Њежду нами не было  романа.  ‚сего  десЯть  -
пЯтнадцать встреч, пЯть-шесть интимных  разговоров.  Ќо  -  думали  ли  вы
когда-нибудь о неотразимой, обаЯтельной власти прошедшего? ’ак вот, в этих
невинных мелочах - все мое богатство. џ люблю ее до  сих  пор.  Џодождите,
ђомашов... ‚ы стоите этого. џ вам прочту ее единственное письмо - первое и
последнее, которое она мне написала.
   Ћн сел на корточки перед чемоданом и стал неторопливо переворачивать  в
нем какие-то бумаги. ‚ то же времЯ он продолжал говорить:
   - Џожалуй, она никогда и никого не любила, кроме себЯ. ‚  ней  пропасть
властолюбиЯ, какаЯ-то злаЯ и гордаЯ сила. € в то  же  времЯ  она  -  такаЯ
добраЯ, женственнаЯ, бесконечно милаЯ. ’очно в ней два человека: один -  с
сухим, эгоистичным умом, другой - с нежным и страстным сердцем.  ‚от  оно,
читайте, ђомашов. —то сверху - это лишнее. - Ќазанский  отогнул  несколько
строк сверху. - ‚от отсюда. —итайте.
   —то-то, казалось, постороннее ударило ђомашову в голову, и всЯ  комната
пошатнулась перед его глазами.  Џисьмо  было  написано  крупным,  нервным,
тонким почерком, который мог принадлежать только одной Ђлександре Џетровне
- так он был своеобразен, неправилен и изЯщен. ђомашов,  часто  получавший
от нее записки с приглашениЯми на обед и на партию винта,  мог  бы  узнать
этот почерк из тысЯчи различных писем.

   "...и  горько  и  тЯжело  произнести  его,  -  читал  он  из-под   руки
Ќазанского. - Ќо вы сами сделали все, чтобы  привести  наше  знакомство  к
такому печальному концу. Ѓольше всего в жизни Я стыжусь лжи, всегда идущей
от трусости и от слабости, и потому не стану вам лгать. џ любила вас и  до
сих пор еще люблю, и знаю, что мне не скоро и нелегко будет уйти от  этого
чувства. Ќо в конце концов Я все-таки одержу над ним победу. —то было  бы,
если  бы  Я  поступила  иначе?  ‚о  мне,  правда,   хватило   бы   сил   и
самоотверженности  быть   вожатым,   нЯнькой,   сестрой   милосердиЯ   при
безвольном,  опустившемсЯ,  нравственно  разлагающемсЯ  человеке,   но   Я
ненавижу чувства жалости и  постоЯнного  унизительного  всепрощениЯ  и  не
хочу, чтобы _вы_ их во мне возбуждали. џ  не  хочу,  чтобы  _вы_  питались
милостыней состраданиЯ и собачьей преданности. Ђ другим вы быть не можете,
несмотрЯ на ваш ум и прекрасную душу. ‘кажите честно,  искренно,  ведь  не
можете? Ђх, дорогой ‚асилий Ќилыч, если  бы  вы  могли!  …сли  бы!  Љ  вам
стремитсЯ все мое сердце, все мои желаниЯ, Я люблю  вас.  Ќо  вы  сами  не
захотели менЯ. ‚едь длЯ любимого человека можно перевернуть весь мир, а  Я
вас просила так о немногом. ‚ы не можете?
   Џрощайте. Њысленно целую вас в лоб...  как  покойника,  потому  что  вы
умерли длЯ менЯ.  ‘оветую  это  письмо  уничтожить.  Ќе  потому,  чтобы  Я
чего-нибудь боЯлась,  но  потому,  что  со  временем  оно  будет  длЯ  вас
источником тоски и мучительных воспоминаний. …ще раз повторЯю..."

   - „альше вам не интересно, - сказал Ќазанский, вынимаЯ из рук  ђомашова
письмо. - ќто было ее единственное письмо ко мне.
   - —то же было потом? - с трудом спросил ђомашов.
   - Џотом? Џотом мы не видались больше.  Ћна...  она  уехала  куда-то  и,
кажетсЯ, вышла замуж за... одного инженера. ќто второстепенное.
   - € вы никогда не бываете у Ђлександры Џетровны?
   ќти слова ђомашов сказал совсем шепотом, но оба офицера  вздрогнули  от
них и долго не могли отвести глаз друг от друга. ‚  эти  несколько  секунд
между  ними  точно  раздвинулись  все  преграды   человеческой   хитрости,
притворства и непроницаемости, и они свободно читали в душах друг у друга.
Ћни сразу понЯли сотню вещей, которые до сих пор таили про себЯ, и весь их
сегоднЯшний  разговор  принЯл  вдруг  какой-то  особый,  глубокий,   точно
трагический смысл.
   - Љак? € вы - тоже? - тихо, с выражением  безумного  страха  в  глазах,
произнес наконец Ќазанский.
   Ќо он тотчас же опомнилсЯ и с натЯнутым смехом воскликнул:
   - ”у, какое недоразумение! Њы с вами совсем удалились от темы.  Џисьмо,
которое Я вам показал, писано сто лет тому  назад,  и  эта  женщина  живет
теперь где-то  далеко,  кажетсЯ,  в  ‡акавказье...  €так,  на  чем  же  мы
остановились?
   - Њне пора домой, ‚асилий Ќилыч. Џоздно, - сказал ђомашов, вставаЯ.
   Ќазанский не стал его удерживать. Џростились они не холодно и не  сухо,
но точно стыдЯсь друг друга. ђомашов теперь  еще  более  был  уверен,  что
письмо писано урочкой. €дЯ домой, он все времЯ думал об этом письме и сам
не мог понЯть, какие чувства оно в нем возбуждало.  ’ут  была  и  ревниваЯ
зависть к Ќазанскому - ревность к прошлому, и какое-то торжествующее  злое
сожаление к Ќиколаеву, но в то же времЯ была и какаЯ-то  новаЯ  надежда  -
неопределеннаЯ, туманнаЯ, но сладкаЯ и манЯщаЯ. ’очно  это  письмо  и  ему
давало в руки какую-то таинственную, незримую нить, идущую в будущее.
   ‚етер утих.
   Ќочь была полна глубокой тишиной, и темнота  ее  казалась  бархатной  и
теплой.  Ќо  тайнаЯ  творческаЯ  жизнь  чуЯлась  в  бессонном  воздухе,  в
спокойствии невидимых деревьев, в  запахе  земли.  ђомашов  шел,  не  видЯ
дороги, и ему все представлЯлось, что вот-вот кто-то могучий,  властный  и
ласковый дохнет ему в лицо жарким дыханием. € была у него в душе  ревниваЯ
грусть по его прежним, детским, таким Ярким и невозвратимым  веснам,  была
тихаЯ, беззлобнаЯ зависть к своему чистому, нежному прошлому...
   ЏридЯ к себе, он застал вторую записку от ђаисы Ђлександровны Џетерсон.
Ћна нелепым и выспренним слогом писала о коварном-обмане, о том,  что  она
все понимает, и о всех ужасах мести, на которые способно разбитое  женское
сердце.

   "џ знаю, что мне теперь делать! - говорилось в письме. - …сли только  Я
не умру на чахотку от вашего подлого поведениЯ, то,  поверьте,  Я  жестоко
отплачу вам. Њожет быть, вы думаете, что никто не знает,  где  вы  бываете
каждый вечер? ‘лепец! € у стен есть уши. Њне известен каждый ваш шаг.  Ќо,
все  равно,  с  вашей  наружностью  и  красноречием  вы  _там_  ничего  не
добьетесь, кроме того, что N вас вышвырнет за дверь, как щенка. Ђ со  мною
советую  вам  быть  осторожнее.  џ  не  из  тех  женщин,  которые  прощают
нанесенные обиды.
   ‚ладеть кинжалом Я умею,
   џ близ Љавказа рождена!!!
   Џрежде ваша, теперь ничьЯ ђаиса.
   P.S. Ќепременно будьте в ту субботу в собрании. Ќам надо объЯснитьсЯ. џ
длЯ вас оставлю 3-ю кадриль, но уж теперь _не по значению_.
   ђ.Џ."

   ѓлупостью, пошлостью, провинциальным болотом и злой сплетней повеЯло на
ђомашова от этого безграмотного и  бестолкового  письма.  €  сам  себе  он
показалсЯ с ног до головы запачканным тЯжелой, несмываемой грЯзью, которую
на него наложила эта свЯзь с нелюбимой женщиной - свЯзь, тЯнувшаЯсЯ  почти
полгода. Ћн лег в постель, удрученный, точно  раздавленный  всем  нынешним
днем, и, уже засыпаЯ, подумал про себЯ словами, которые он слышал  вечером
от Ќазанского:
   "…го мысли были серы, как солдатское сукно".
   Ћн заснул скоро, тЯжелым сном.  €,  как  это  всегда  с  ним  бывало  в
последнее времЯ после крупных огорчений, он увидел себЯ во сне  мальчиком.
Ќе было грЯзи, тоски, однообразиЯ жизни, в  теле  чувствовалась  бодрость,
душа была светла и чиста и играла бессознательной радостью. € весь мир был
светел и чист, а посреди его - милые, знакомые улицы Њосквы  блистали  тем
прекрасным сиЯнием, какое можно видеть только во сне. Ќо  где-то  на  краю
этого ликующего мира, далеко на  горизонте,  оставалось  темное,  зловещее
пЯтно: там притаилсЯ серенький,  унылый  городишко  с  тЯжелой  и  скучной
службой, с ротными школами, с пьЯнством в собрании, с тЯжестью и противной
любовной свЯзью, с тоской  и  одиночеством.  ‚сЯ  жизнь  звенела  и  сиЯла
радостью,  но  темное  враждебное  пЯтно  тайно,   как   черный   призрак,
подстерегало ђомашова и ждало своей очереди. € один  маленький  ђомашов  -
чистый, беззаботный, невинный - страстно плакал о своем старшем  двойнике,
уходЯщем, точно расплывающемсЯ в этой злобной тьме.
   ‘реди ночи он проснулсЯ и заметил, что его подушка влажна от  слез.  Ћн
не мог сразу удержать их, и они еще долго сбегали по  его  щекам  теплыми,
мокрыми, быстрыми струйками.


        6

   ‡а исключением немногих честолюбцев и карьеристов,  все  офицеры  несли
службу как принудительную, неприЯтную, опротивевшую барщину, томЯсь  ею  и
не любЯ ее. Њладшие офицеры, совсем по-школьнически, опаздывали на занЯтиЯ
и потихоньку убегали с них, если знали,  что  им  за  это  не  достанетсЯ.
ђотные  командиры,  большею  частью  люди  многосемейные,  погруженные   в
домашние дрЯзги и в романы своих жен, придавленные  жестокой  бедностью  и
жизнью  сверх  средств,  крЯхтели  под  бременем  непомерных  расходов   и
векселей. Ћни строили заплату на заплате, хватаЯ  деньги  в  одном  месте,
чтобы заткнуть долг в другом; многие из них решались -  и  чаще  всего  по
настоЯнию своих жен - заимствовать деньги из ротных  сумм  или  из  платы,
приходившейсЯ солдатам за вольные работы; иные по  месЯцам  и  даже  годам
задерживали денежные солдатские письма, которые они, по  правилам,  должны
были  распечатывать.  Ќекоторые  только  и  жили,  что  винтом,  штосом  и
ландскнехтом: кое-кто играл нечисто, - об этом знали, но  смотрели  сквозь
пальцы. Џри этом все сильно пьЯнствовали как в собрании, так  и  в  гостЯх
друг у друга, иные же, вроде ‘ливы, - в одиночку.
   ’аким образом, офицерам даже некогда было серьезно относитьсЯ  к  своим
обЯзанностЯм.  Ћбыкновенно  весь  внутренний  механизм  роты  приводил   в
движение и регулировал фельдфебель; он же вел всю канцелЯрскую  отчетность
и держал  ротного  командира  незаметно,  но  крепко,  в  своих  жилистых,
многоопытных руках. Ќа службу ротные ходили с таким же отвращением, как  и
субалтерн-офицеры,  и  "подтЯгивали  фендриков"  только   длЯ   соблюдениЯ
престижа, а еще реже из властолюбивого самодурства.
   Ѓатальонные командиры ровно ничего не делали, особенно  зимой.  …сть  в
армии  два  таких  промежуточных  званиЯ  -  батальонного   и   бригадного
командиров: начальники эти  всегда  находЯтсЯ  в  самом  неопределенном  и
бездеЯтельном положении. ‹етом им все-таки приходилось делать  батальонные
учениЯ, участвовать в полковых и дивизионных занЯтиЯх  и  нести  трудности
маневров. ‚ свободное же времЯ они сидели в собрании,  с  усердием  читали
"€нвалид" и спорили о чинопроизводстве, играли в карты,  позволЯли  охотно
младшим офицерам угощать себЯ, устраивали у  себЯ  на  домах  вечеринки  и
старались выдавать своих многочисленных дочерей замуж.
   Ћднако перед большими смотрами все, от мала до велика, подтЯгивались  и
тЯнули друг друга. ’огда уже не знали отдыха, наверстываЯ  лишними  часами
занЯтий и напрЯженной, хотЯ и бестолковой энергией то, что было пропущено.
‘ силами солдат не считались, доводЯ людей до  изнурениЯ.  ђотные  жестоко
резали  и  осаживали  младших  офицеров,  младшие  офицеры  сквернословили
неестественно, неумело и безобразно, унтер-офицеры,  охрипшие  от  ругани,
жестоко дрались. ‚прочем, дрались и не одни только унтер-офицеры.
   ’акие дни бывали настоЯщей страдой, и о  воскресном  отдыхе  с  лишними
часами сна  мечтал,  как  о  райском  блаженстве,  весь  полк,  начинаЯ  с
командира до последнего затрепанного и замурзанного денщика.
   ќтой весной в  полку  усиленно  готовились  к  майскому  параду.  ‘тало
наверно  известным,  что  смотр  будет   производить   командир   корпуса,
взыскательный боевой  генерал,  известный  в  мировой  военной  литературе
своими записками о войне карлистов и о франко-прусской кампании 1870 года,
в  которых  он  участвовал  в  качестве  волонтера.  …ще   более   широкою
известностью пользовались его приказы, написанные в лапидарном суворовском
духе.  ЏровинившихсЯ  подчиненных  он  разделывал  в  этих   приказах   со
свойственным ему хлестким и грубым  сарказмом,  которого  офицеры  боЯлись
больше всЯких дисциплинарных наказаний. Џоэтому в ротах шла, вот  уже  две
недели, поспешнаЯ, лихорадочнаЯ работа, и  воскресный  день  с  одинаковым
нетерпением  ожидалсЯ  как  усталыми  офицерами,   так   и   задерганными,
ошалевшими солдатами.
   Ќо длЯ ђомашова благодарЯ аресту пропала всЯ  прелесть  этого  сладкого
отдыха. ‚стал он очень рано и, как ни старалсЯ, не мог потом  заснуть.  Ћн
вЯло одевалсЯ, с отвращением пил чай и даже раз за что-то грубо прикрикнул
на ѓайнана, который, как и всегда, был  весел,  подвижен  и  неуклюж,  как
молодой щенок.
   ‚ серой  расстегнутой  тужурке  кружилсЯ  ђомашов  по  своей  крошечной
комнате, задеваЯ ногами за ножки кровати,  а  локтЯми  за  шаткую  пыльную
этажерку. ‚ первый раз за полтора года -  и  то  благодарЯ  несчастному  и
случайному обстоЯтельству - он осталсЯ наедине сам с собою.  Џрежде  этому
мешала служба, дежурства, вечера в собрании, карточнаЯ игра, ухаживание за
Џетерсон, вечера у Ќиколаевых. €ногда, если и случалсЯ свободный, ничем не
заполненный час, то ђомашов,  томимый  скукой  и  бездельем,  точно  боЯсь
самого себЯ, торопливо бежал в клуб, или к знакомым, или просто на  улицу,
до встречи с  кем-нибудь  из  холостых  товарищей,  что  всегда  кончалось
выпивкой.  ’еперь  же  он  с  тоской  думал,  что  впереди  -  целый  день
одиночества, и в голову ему лезли все такие странные, неудобные и ненужные
мысли.
   ‚ городе зазвонили к поздней обедне. ‘квозь вторую, еще не выставленную
раму до ђомашова доносились дрожащие, точно рождающиесЯ  один  из  другого
звуки благовеста, по-весеннему очаровательно грустные. ‘ейчас же за  окном
начиналсЯ сад, где во  множестве  росли  черешни,  все  белые  от  цветов,
круглые и кудрЯвые, точно стадо белоснежных овец, точно  толпа  девочек  в
белых платьЯх. Њежду ними там и сЯм возвышались стройные, прЯмые тополи  с
ветками, молитвенно устремленными вверх, в небо, и широко раскидывали свои
мощные купообразные вершины старые  каштаны;  деревьЯ  были  еще  пусты  и
чернели голыми сучьЯми, но уже начинали, едва заметно длЯ  глаза,  желтеть
первой, пушистой, радостной зеленью. “тро выдалось Ясное, Яркое,  влажное.
„еревьЯ тихо вздрагивали и медленно  качались.  —увствовалось,  что  между
ними бродит ласковый прохладный ветерок и заигрывает, и шалит, и, наклонЯЯ
цветы книзу, целует их.
   €з окна направо была видна через ворота часть грЯзной, черной улицы,  с
чьим-то забором по ту сторону. ‚доль этого забора, бережно ступаЯ ногами в
сухие места, медленно проходили люди. "“ них целый  день  еще  впереди,  -
думал  ђомашов,  завистливо  следЯ  за  ними  глазами,  -  оттого  они  не
торопЯтсЯ. –елый свободный день!"
   € ему вдруг нетерпеливо, страстно, до слез захотелось сейчас же одетьсЯ
и уйти из комнаты. …го потЯнуло не в собрание, как  всегда,  а  просто  на
улицу, на воздух. Ћн как будто не знал раньше цены свободе  и  теперь  сам
удивлЯлсЯ тому, как много счастьЯ может заключатьсЯ в простой  возможности
идти, куда хочешь, повернуть в любой переулок, выйти на площадь,  зайти  в
церковь и делать это не боЯсь, не думаЯ о  последствиЯх.  ќта  возможность
вдруг представилась ему каким-то огромным праздником души.
   € вместе с тем вспомнилось ему, как в раннем детстве, еще  до  корпуса,
мать наказывала его тем, что привЯзывала его тоненькой ниткой  за  ногу  к
кровати, а сама уходила. € маленький ђомашов сидел покорно целыми  часами.
‚ другое времЯ он ни на секунду не задумалсЯ бы над тем, чтобы убежать  из
дому на весь день, хотЯ бы длЯ этого пришлось спускатьсЯ  по  водосточному
желобу  из  окна  второго  этажа.  Ћн  часто,  ускользнув  таким  образом,
увЯзывалсЯ на другой конец Њосквы за военной музыкой или за похоронами, он
отважно воровал у матери сахар, варенье и папиросы длЯ старших  товарищей,
но нитка! - нитка оказывала на него странное, гипнотизирующее действие. Ћн
даже боЯлсЯ натЯгивать ее  немного  посильнее,  чтобы  она  как-нибудь  не
лопнула. ‡десь был не страх наказаниЯ, и, конечно, не  добросовестность  и
не раскаЯние,  а  именно  гипноз,  нечто  вроде  суеверного  страха  перед
могущественными  и  непостижимыми   действиЯми   взрослых,   нечто   вроде
почтительного ужаса дикарЯ перед магическим кругом шамана.
   "€ вот Я теперь сижу, как школьник, как мальчик, привЯзанный за ногу, -
думал ђомашов, слонЯЯсь по комнате. - „верь  открыта,  мне  хочетсЯ  идти,
куда хочу, делать, что хочу, говорить, смеЯтьсЯ, - а Я сижу на нитке.  ќто
_Я_ сижу. џ. ‚едь это - џ! Ќо ведь это  только  он  решил,  что  Я  должен
сидеть. џ не давал своего согласиЯ".
   - џ! - ђомашов остановилсЯ  среди  комнаты  и  с  расставленными  врозь
ногами, опустив голову  вниз,  крепко  задумалсЯ.  -  џ!  џ!  џ!  -  вдруг
воскликнул он громко, с удивлением, точно в первый раз понЯв это  короткое
слово. - Љто же это стоит здесь и смотрит вниз, на черную щель в полу? ќто
- џ. Ћ, как странно!.. џ-а, - протЯнул он медленно, вникаЯ всем  сознанием
в этот звук.
   Ћн рассеЯнно и неловко улыбнулсЯ, но тотчас же нахмурилсЯ  и  побледнел
от напрЯжениЯ  мысли.  Џодобное  с  ним  случалось  нередко  за  последние
пЯть-шесть лет, как оно бывает почти со всеми  молодыми  людьми  в  период
созреваниЯ души. ЏростаЯ истина, поговорка, общеизвестное изречение, смысл
которого  он  давно  уже  механически  знал,  вдруг  благодарЯ   какому-то
внезапному  внутреннему   освещению   приобретали   глубокое   философское
значение, и тогда ему казалось, что он впервые их слышит, почти сам открыл
их. Ћн даже помнил, как _это_ было с ним в первый раз. ‚ корпусе, на уроке
закона божиЯ, свЯщенник толковал притчу о работниках, переносивших  камни.
Ћдин носил сначала мелкие, а потом приступил к тЯжелым и последних  камней
уже не мог дотащить; другой же поступил  наоборот  и  кончил  свою  работу
благополучно.  „лЯ  ђомашова   вдруг   сразу   отверзлась   целаЯ   бездна
практической мудрости, скрытой в этой  бесхитростной  притче,  которую  он
знал и понимал с тех пор, как  выучилсЯ  читать.  ’о  же  самое  случилось
вскоре с знакомой поговоркой "‘емь раз отмерь - один раз отрежь".  ‚  один
какой-то счастливый, проникновенный миг он понЯл в ней все:  благоразумие,
дальновидность, осторожную бережливость, расчет. Ћгромный  житейский  опыт
уложилсЯ в этих пЯти-шести словах. ’ак и  теперь  его  вдруг  ошеломило  и
потрЯсло неожиданное Яркое сознание своей индивидуальности...
   "џ - это внутри, - думал ђомашов, - а все остальное - это  постороннее,
это - не џ. ‚от эта комната,  улица,  деревьЯ,  небо,  полковой  командир,
поручик Ђндрусевич, служба, знамЯ, солдаты - все это не џ. Ќет,  нет,  это
не џ. ‚от мои руки и ноги, - ђомашов с удивлением посмотрел на свои  руки,
поднесЯ их близко к лицу и точно впервые разглЯдываЯ их, - нет, это все  -
не џ. Ђ вот Я ущипну себЯ за руку... да, вот так... это џ.  џ  вижу  руку,
подымаю ее кверху - это џ. ’о, что Я теперь думаю, это тоже џ.  €  если  Я
захочу пойти, это џ. € вот Я остановилсЯ - это џ.
   Ћ, как это странно, как просто и как изумительно. Њожет  быть,  у  всех
есть это џ? Ђ может быть, не у всех? Њожет быть, ни у кого, кроме менЯ?  Ђ
что - если есть? ‚от - стоЯт передо мной сто солдат, Я  кричу  им:  "ѓлаза
направо!" - и сто человек, из которых у каждого есть свое џ и  которые  во
мне видЯт что-то чужое, постороннее, не џ, - они  все  сразу  поворачивают
головы направо. Ќо Я не различаю их друг от друга,  они  -  масса.  Ђ  длЯ
полковника ульговича, может быть, и Я, и ‚еткин, и ‹бов, и все  поручики,
и капитаны также сливаютсЯ в одно лицо, и мы ему  также  чужие,  и  он  не
отличает нас друг от друга?"
   ‡агремела дверь, и в комнату вскочил ѓайнан. ЏереминаЯсь с ноги на ногу
и вздергиваЯ плечами, точно приплЯсываЯ, он крикнул:
   - ‚аша  благородиЯ.  Ѓуфенчик  больше  на  даваит  папиросов.  ѓоворит,
поручик ‘крЯбин не велел тебе в долг давать.
   - Ђх, черт! - вырвалось у ђомашова. - Ќу, иди, иди  себе...  Љак  же  Я
буду без папирос?.. Ќу, все равно, можешь идти, ѓайнан.
   "Ћ чем Я сейчас думал? - спросил самого себЯ ђомашов,  оставшись  один.
Ћн утерЯл нить мыслей и, по  непривычке  думать  последовательно,  не  мог
сразу найти ее. - Ћ чем Я  сейчас  думал?  Ћ  чем-то  важном  и  нужном...
Џостой: надо вернутьсЯ назад... ‘ижу под арестом... по улице ходЯт люди...
в детстве мама привЯзывала... _ЊенЯ_ привЯзывала... „а,  да...  “  солдата
тоже  -  џ...  Џолковник  ульгович...  ‚спомнил...  Ќу,  теперь   дальше,
дальше...
   џ сижу в комнате. Ќе заперт. •очу и не смею выйти  из  нее.  Ћтчего  не
смею? ‘делал ли Я какое-нибудь  преступление?  ‚оровство?  “бийство?  Ќет;
говорЯ с другим, посторонним мне человеком,  Я  не  держал  ног  вместе  и
что-то сказал. Њожет быть, Я  был  должен  держать  ноги  вместе?  Џочему?
Ќеужели это - важно? Ќеужели это  -  главное  в  жизни?  ‚от  пройдет  еще
двадцать - тридцать лет - одна секунда в том времени, которое было до менЯ
и будет после менЯ. Ћдна секунда! Њое џ погаснет, точно лампа,  у  которой
прикрутили фитиль. Ќо лампу зажгут снова, и снова, и снова, а ЊенЯ уже  не
будет. € не будет ни этой комнаты, ни неба, ни полка, ни всего войска,  ни
звезд, ни земного шара, ни моих рук и ног... Џотому что не будет ЊенЯ...
   „а, да... это так... Ќу, хорошо... подожди...  надо  постепенно...  ну,
дальше... ЊенЯ не будет. Ѓыло темно, кто-то зажег мою жизнь  и  сейчас  же
потушил ее, и опЯть стало темно навсегда, на веки веков... —то же Я  делал
в этот коротенький миг? џ держал руки по  швам  и  каблуки  вместе,  тЯнул
носок вниз при маршировке, кричал во все горло: "Ќа плечо!", -  ругалсЯ  и
злилсЯ из-за приклада, "недовернутого на  себЯ",  трепетал  перед  сотнЯми
людей... ‡ачем? ќти призраки, которые умрут  с  моим  џ,  заставлЯли  менЯ
делать сотни ненужных мне и неприЯтных вещей и за это оскорблЯли и унижали
_ЊенЯ_. ЊенЯ!!! Џочему же мое џ подчинЯлось призракам?"
   ђомашов сел к столу, облокотилсЯ на него и сжал  голову  рука