еют,  про
запас не прЯчут, и красота их быстро уходит в того, кого любЯт.  ќти  впалые
щеки - это тоже в менЯ ушедшаЯ красота, в мою коротенькую  потеху.  ’ы  рад,
что Я любил твою маму, и даже не верил, может быть, что Я любил ее? „а, друг
мой, Я ее очень любил, но, кроме зла, ей ничего не  сделал...  ‚от  тут  еще
есть и другой портрет - посмотри и на него.
     Ћн взЯл со стола и мне подал. ќто  тоже  была  фотографиЯ,  несравненно
меньшего размера, в тоненьком, овальном, деревЯнном ободочке - лицо девушки,
худое и чахоточное и, при всем том, прекрасное; задумчивое и в то  же  времЯ
до странности лишенное  мысли.  —ерты  правильные,  выхоленного  поколениЯми
типа, но  оставлЯющие  болезненное  впечатление:  похоже  было  на  то,  что
существом этим вдруг овладела какаЯ-то неподвижнаЯ мысль, мучительнаЯ именно
тем, что была ему не под силу.
     - ќто... это - та девушка, на которой вы хотели там женитьсЯ и  котораЯ
умерла в чахотке... ее падчерица? - проговорил Я несколько робко.
     - „а, хотел женитьсЯ, умерла в чахотке, ее падчерица. џ  знал,  что  ты
знаешь... все эти сплетни. ‚прочем, кроме сплетен, ты тут ничего и не мог бы
узнать. Ћставь портрет, мой друг, это беднаЯ сумасшедшаЯ и ничего больше.
     - ‘овсем сумасшедшаЯ?
     - €ли идиотка; впрочем, Я думаю, что и сумасшедшаЯ. “ нее  был  ребенок
от кнЯзЯ ‘ергеЯ Џетровича (по сумасшествию, а не по любви;  это  -  один  из
подлейших поступков кнЯзЯ ‘ергеЯ Џетровича); ребенок  теперь  здесь,  в  той
комнате, и Я давно хотел тебе показать его. ЉнЯзь ‘ергей  Џетрович  не  смел
сюда приходить и смотреть на ребенка; это  был  мой  с  ним  уговор  еще  за
границей. џ взЯл его к себе, с позволениЯ твоей  мамы.  ‘  позволениЯ  твоей
мамы хотел тогда и женитьсЯ на этой... несчастной...
     - ђазве такое позволение возможно? - промолвил Я с горЯчностью.
     - Ћ да! она мне позволила: ревнуют к женщинам, а это была не женщина.
     - Ќе женщина длЯ всех, кроме мамы! ‚ жизнь  не  поверю,  чтоб  мама  не
ревновала! - вскричал Я.
     - € ты прав. џ догадалсЯ о том, когда уже было  все  кончено,  то  есть
когда она дала позволение. Ќо оставь об этом. „ело не сладилось  за  смертью
‹идии, да, может, если б и осталась в живых, то не сладилось бы, а маму Я  и
теперь не пускаю к ребенку. ќто - лишь эпизод. Њилый мой, Я давно тебЯ  ждал
сюда. џ давно мечтал, как мы здесь сойдемсЯ; знаешь ли, как давно? - уже два
года мечтал.
     Ћн искренно и правдиво посмотрел на  менЯ,  с  беззаветною  горЯчностью
сердца. џ схватил его за руку:
     - ‡ачем вы медлили, зачем давно не звали? …сли б вы знали, что  было...
и чего бы не было, если б давно менЯ кликнули!..
     ‚ это мгновение  внесли  самовар,  а  ЌастасьЯ  …горовна  вдруг  внесла
ребенка, спЯщего.
     - Џосмотри на него, - сказал ‚ерсилов, - Я его люблю и  велел  принести
теперь нарочно, чтоб ты тоже посмотрел на него. Ќу,  и  унесите  его  опЯть,
ЌастасьЯ …горовна. ‘адись к самовару. џ буду  воображать,  что  мы  вечно  с
тобой так жили и каждый вечер сходились, не разлучаЯсь. „ай  мне  посмотреть
на тебЯ: сЯдь вот так, чтоб Я твое лицо видел. Љак Я его люблю,  твое  лицо!
Љак Я  воображал  себе  твое  лицо,  еще  когда  ждал  тебЯ  из  Њосквы!  ’ы
спрашиваешь: зачем давно за тобой не послал? Џодожди, это ты, может быть,  и
поймешь теперь.
     - Ќо неужели только смерть этого старика вам теперь развЯзала Язык? это
странно...
     Ќо если Я и вымолвил это, то смотрел Я с любовью. ѓоворили мы  как  два
друга, в высшем и полном смысле слова. Ћн привел менЯ сюда, чтобы что-то мне
выЯснить, рассказать, оправдать; а между тем  уже  все  было,  раньше  слов,
разъЯснено и оправдано. —то бы Я ни услышал от него теперь -  результат  уже
был достигнут, и мы оба со счастием знали про это и так и смотрели  друг  на
друга.
     - Ќе то что смерть этого старика, - ответил он, - не одна смерть;  есть
и другое, что попало теперь в одну точку... „а благословит бог это мгновение
и нашу жизнь, впредь и надолго! Њилый  мой,  поговорим.  џ  все  разбиваюсь,
развлекаюсь,  хочу  говорить  об  одном,  а  ударЯюсь   в   тысЯчу   боковых
подробностей. ќто всегда бывает, когда сердце полно... Ќо  поговорим;  времЯ
пришло, а Я давно влюблен в тебЯ, мальчик...
     Ћн откинулсЯ в своих креслах и еще раз оглЯдел менЯ.
     - Љак это странно! Љак это странно слышать!  -  повторЯл  Я,  утопаЯ  в
восторге.
     € вот, помню, в лице его вдруг мелькнула его обычнаЯ складка -  как  бы
грусти и насмешки вместе, столь мне  знакомаЯ.  Ћн  скрепилсЯ  и  как  бы  с
некоторою натугою начал.

        II.
     - ‚от что, Ђркадий: если б Я и позвал тебЯ раньше,  то  что  бы  сказал
тебе? ‚ этом вопросе весь мой ответ.
     - ’о есть вы хотите сказать, что вы теперь - мамин муж и  мой  отец,  а
тогда... ‚ы насчет социального  положениЯ  не  знали  бы,  что  сказать  мне
прежде? ’ак ли?
     - Ќе об одном этом, милый, не знал бы, что тебе сказать: тут  о  многом
пришлось бы молчать. ’ут даже многое смешно и унизительно тем, что похоже на
фокус; право, на самый балаганный фокус. Ќу где же прежде нам было бы понЯть
друг друга, когда Я и сам-то понЯл себЯ самого - лишь сегоднЯ, в пЯть  часов
пополудни, ровно за два часа до смерти Њакара €вановича. ’ы глЯдишь на  менЯ
с неприЯтным недоумением? Ќе беспокойсЯ: Я разъЯсню  фокус;  но  то,  что  Я
сказал, вполне справедливо: всЯ жизнь в странствии и недоумениЯх, и вдруг  -
разрешение их такого-то числа, в  пЯть  часов  пополудни!  „аже  обидно,  не
правда ли? ‚ недавнюю еще старину Я и впрЯмь бы обиделсЯ.
     џ слушал действительно  с  болезненным  недоумением;  сильно  выступала
прежнЯЯ версиловскаЯ складка, которую Я не желал бы встретить в  тот  вечер,
после таких уже сказанных слов. ‚друг Я воскликнул:
     - Ѓоже мой! ‚ы получили что-нибудь от нее... в пЯть часов, сегоднЯ?
     Ћн  посмотрел  на  менЯ   пристально   и,   видимо,   пораженный   моим
восклицанием, а может, и выражением моим: "от нее".
     - ’ы все узнаешь, - сказал он, с задумчивою улыбкой, - и,  уж  конечно,
Я, что надо, не потаю от тебЯ, потому что затем тебЯ  и  привел;  но  теперь
пока это все отложим. ‚идишь, друг мой, Я давно уже знал,  что  у  нас  есть
дети,  уже  с  детства  задумывающиесЯ  над   своей   семьей,   оскорбленные
неблагообразием отцов своих и среды своей. џ наметил этих задумывающихсЯ еще
с моей школы и заключил тогда, что все это  потому,  что  они  слишком  рано
завидуют. ‡аметь, однако, что Я и сам был  из  задумывающихсЯ  детей,  но...
извини, мой милый, Я удивительно как рассеЯн. џ хотел только  выразить,  как
постоЯнно Я боЯлсЯ здесь за тебЯ почти все это  времЯ.  џ  всегда  воображал
тебЯ одним из тех маленьких, но сознающих свою  даровитость  и  уединЯющихсЯ
существ. џ тоже, как и ты, никогда не любил товарищей. Ѓеда этим  существам,
оставленным на одни свои силы и грезы и с страстной, слишком ранней и  почти
мстительной жаждой благообразиЯ, именно - <мстительной>. Ќо довольно, милый:
Я опЯть уклонилсЯ... џ еще прежде, чем начал любить тебЯ, уже воображал тебЯ
и твои уединенные, одичавшие мечты... Ќо довольно; Я, собственно,  забыл,  о
чем стал говорить. ‚прочем, все же надо было это высказать. Ђ прежде, прежде
что бы Я мог тебе сказать? ’еперь Я вижу твой взглЯд на мне и знаю,  что  на
менЯ смотрит мой сын; а Я ведь даже вчера еще  не  мог  поверить,  что  буду
когда-нибудь, как сегоднЯ, сидеть и говорить с моим мальчиком.
     Ћн действительно становилсЯ очень рассеЯн, а вместе с тем как бы чем-то
растроган.
     - Њне теперь не нужно мечтать и грезить, мне теперь довольно и  вас!  џ
пойду за вами! - проговорил Я, отдаваЯсь ему всей душой.
     - ‡а мной? Ђ мои странствиЯ как раз кончились и  как  раз  сегоднЯ:  ты
опоздал, мой милый. ‘егоднЯ - финал последнего акта, и  занавес  опускаетсЯ.
ќтот последний акт долго длилсЯ. ЌачалсЯ он очень давно  -  тогда,  когда  Я
побежал в последний раз за границу. џ тогда бросил все, и знай,  мой  милый,
что Я тогда разженилсЯ с твоей мамой и ей сам заЯвил про это. ќто ты  должен
знать. џ объЯснил ей тогда, что уезжаю навек, что она менЯ больше никогда не
увидит. ‚сего хуже, что Я забыл даже оставить ей тогда денег. Ћб  тебе  тоже
не подумал ни минуты. џ уехал с тем, чтоб остатьсЯ в …вропе, мой милый, и не
возвращатьсЯ домой никогда. џ эмигрировал.
     - Љ ѓерцену? “частвовать в заграничной  пропаганде?  ‚ы,  наверно,  всю
жизнь участвовали в каком-нибудь заговоре? - вскричал Я, не сдерживаЯсь.
     - Ќет, мой друг, Я ни в каком заговоре не участвовал. Ђ у тебЯ так даже
глаза засверкали; Я люблю твои восклицаниЯ, мой милый. Ќет, Я  просто  уехал
тогда от тоски, от внезапной тоски.
     ќто была тоска русского дворЯнина - право, не  умею  лучше  выразитьсЯ.
„ворЯнскаЯ тоска и ничего больше.
     - Љрепостное  право...  освобождение  народа?  -  пробормотал  было  Я,
задыхаЯсь.
     - Љрепостничество? ’ы думаешь, Я стосковалсЯ по крепостничеству? Ќе мог
вынести  освобождениЯ  народа?  Ћ  нет,  мой   друг,   да   мы-то   и   были
освободителЯми. џ эмигрировал без всЯкой злобы. џ  только  что  был  мировым
посредником и билсЯ из всех сил; билсЯ бескорыстно и уехал даже и не потому,
что мало получил за мой либерализм. Њы и все тогда ничего  не  получили,  то
есть опЯть-таки такие, как Я. џ уехал скорее в гордости, чем в раскаЯнии, и,
поверь тому, весьма далекий от мысли, что настало мне  времЯ  кончить  жизнь
скромным  сапожником.  Je  suis  gentilhomme  avant  tout  et   je   mourrai
gentilhomme! Ќо мне все-таки было грустно. Ќас таких в ђоссии,  может  быть,
около тысЯчи человек; действительно, может быть, не больше,  но  ведь  этого
очень довольно, чтобы не умирать идее. Њы - носители идеи, мой милый!.. „руг
мой, Я говорю в какой-то странной надежде, что ты поймешь всю эту белиберду.
џ призвал тебЯ по капризу сердца: мне уже давно мечталось, как Я  что-нибудь
скажу тебе... тебе, именно тебе! Ђ впрочем... впрочем...
     -  Ќет,  говорите,  -  вскричал  Я,  -  Я  вижу  на  вашем  лице  опЯть
искренность... —то же, …вропа воскресила ли вас тогда? „а и что  такое  ваша
"дворЯнскаЯ тоска"? Џростите, голубчик, Я еще не понимаю.
     - ‚оскресила ли менЯ …вропа? Ќо Я сам тогда ехал ее хоронить!
     - •оронить? - повторил Я в удивлении. Ћн улыбнулсЯ.
     - „руг Ђркадий, теперь душа моЯ умилилась,  и  Я  возмутилсЯ  духом.  џ
никогда не забуду моих тогдашних первых мгновений в …вропе. џ и прежде живал
в …вропе, но тогда было времЯ особенное, и никогда Я не въезжал туда с такою
безотрадною грустью и... с такою любовью, как в то времЯ.  џ  расскажу  тебе
одно  из  первых  тогдашних  впечатлений  моих,  один  мой  тогдашний   сон,
действительный сон. ќто случилось еще в ѓермании. џ  только  что  выехал  из
„рездена и в рассеЯнности проехал станцию, с которой должен  был  поворотить
на мою дорогу, и попал на другую ветвь. ЊенЯ тотчас высадили; был третий час
пополудни, день Ясный. ќто  был  маленький  немецкий  городок.  Њне  указали
гостиницу. Ќадо было выждать: следующий поезд проходил в  одиннадцать  часов
ночи. џ даже был доволен приключением, потому что никуда особенно не спешил.
џ скиталсЯ, друг мой, Я скиталсЯ. ѓостиница оказалась дрЯннаЯ  и  маленькаЯ,
но всЯ в зелени и обставлена клумбами цветов, как всегда  у  них.  Њне  дали
тесную комнатку, и так как Я всю ночь был в дороге, то и заснул после обеда,
в четыре часа пополудни.
     Њне приснилсЯ совершенно неожиданный длЯ менЯ сон, потому что Я никогда
не видал таких. ‚ „рездене,  в  галерее,  есть  картина  Љлода  ‹оррена,  по
каталогу - "Ђсис и ѓалатеЯ"; Я же называл ее всегда "‡олотым веком", сам  не
знаю почему. џ уж и прежде ее видел,  а  теперь,  днЯ  три  назад,  еще  раз
мимоездом заметил. ќта-то картина мне и приснилась, но не как картина, а как
будто какаЯ-то быль. џ, впрочем, не знаю, что мне именно снилось: точно так,
как и в картине, - уголок ѓреческого  архипелага,  причем  и  времЯ  как  бы
перешло за три тысЯчи лет назад; голубые, ласковые волны, острова  и  скалы,
цветущее прибрежье, волшебнаЯ панорама вдали,  заходЯщее  зовущее  солнце  -
словами не передашь. ’ут запомнило свою колыбель европейское человечество, и
мысль о том как бы наполнила и мою душу родною любовью. ‡десь был земной рай
человечества: боги сходили с небес и  роднились  с  людьми...  Ћ,  тут  жили
прекрасные люди! Ћни вставали и засыпали счастливые и невинные; луга и  рощи
наполнЯлись их песнЯми и веселыми криками;  великий  избыток  непочатых  сил
уходил в любовь и в  простодушную  радость.  ‘олнце  обливало  их  теплом  и
светом, радуЯсь на своих прекрасных детей... —удный сон, высокое заблуждение
человечества! ‡олотой век - мечта самаЯ невероЯтнаЯ из всех, какие были,  но
за которую люди отдавали всю жизнь свою и все свои силы, длЯ которой умирали
и убивались пророки, без которой народы не хотЯт жить  и  не  могут  даже  и
умереть! € все это ощущение Я как будто прожил в этом сне; скалы, и море,  и
косые лучи заходЯщего солнца  -  все  это  Я  как  будто  еще  видел,  когда
проснулсЯ и раскрыл глаза, буквально омоченные слезами.  Џомню,  что  Я  был
рад. Ћщущение счастьЯ, мне еще неизвестного, прошло сквозь сердце мое,  даже
до боли; это была всечеловеческаЯ любовь. Ѓыл уже полный вечер; в окно  моей
маленькой комнаты, сквозь зелень стоЯвших на  окне  цветов,  прорывалсЯ  пук
косых лучей и обливал менЯ светом. € вот, друг мой, и вот  -  это  заходЯщее
солнце первого днЯ европейского человечества, которое Я видел во  сне  моем,
обратилось длЯ менЯ тотчас, как  Я  проснулсЯ,  наЯву,  в  заходЯщее  солнце
последнего  днЯ  европейского  человечества!  ’огда  особенно  слышалсЯ  над
…вропой как бы звон похоронного колокола. џ не про войну лишь одну говорю  и
не про ’юильри; Я и без того знал, что все прейдет,  весь  лик  европейского
старого мира - рано ли, поздно ли;  но  Я,  как  русский  европеец,  не  мог
допустить того. „а, они только что сожгли тогда ’юильри... Ћ, не беспокойсЯ,
Я знаю, что это было "логично",  и  слишком  понимаю  неотразимость  текущей
идеи, но, как носитель высшей русской культурной мысли, Я не  мог  допустить
того, ибо высшаЯ русскаЯ мысль есть всепримирение идей. € кто бы мог  понЯть
тогда такую мысль во всем мире: Я скиталсЯ один. Ќе про себЯ лично Я, говорю
- Я про русскую мысль говорю. ’ам была брань и логика; там француз был всего
только  французом,  а  немец  всего  только  немцем,  и  это  с   наибольшим
напрЯжением, чем во всю их историю; стало быть, никогда француз не  повредил
столько ”ранции, а немец своей ѓермании, как в то  именно  времЯ!  ’огда  во
всей …вропе не  было  ни  одного  европейца!  ’олько  Я  один,  между  всеми
петролейщиками, мог сказать им в глаза, что их ’юильри - ошибка; и только  Я
один, между всеми консерваторами-отмстителЯми, мог сказать отмстителЯм,  что
’юильри - хоть и преступление, но все же логика. € это потому, мой  мальчик,
что один Я, как русский, был тогда в …вропе единственным  европейцем.  џ  не
про себЯ говорю - Я про всю русскую мысль говорю. џ скиталсЯ,  мой  друг,  Я
скиталсЯ и твердо знал, что мне надо молчать и скитатьсЯ. Ќо все же мне было
грустно. џ, мальчик мой, не могу не уважать моего дворЯнства.  ’ы,  кажетсЯ,
смеешьсЯ?
     - Ќет, не смеюсь, -  проговорил  Я  проникнутым  голосом,  -  вовсе  не
смеюсь: вы потрЯсли мое  сердце  вашим  видением  золотого  века,  и  будьте
уверены, что Я начинаю вас понимать. Ќо более всего Я рад тому, что  вы  так
себЯ уважаете. џ спешу вам заЯвить это. Ќикогда Я не ожидал от вас этого!
     - џ уже сказал тебе, что люблю твои восклицаниЯ, милый, - улыбнулсЯ  он
опЯть на мое наивное восклицание и, встав с кресла, начал, не примечаЯ того,
ходить взад и вперед по комнате. џ  тоже  привстал.  Ћн  продолжал  говорить
своим странным Языком, но с глубочайшим проникновением мыслью.

        III.
     - „а, мальчик, повторю тебе, что Я не могу не уважать моего дворЯнства.
“ нас создалсЯ веками какой-то еще нигде не виданный высший культурный  тип,
которого нет в целом мире, - тип всемирного  болениЯ  за  всех.  ќто  -  тип
русский, но так как он взЯт в высшем культурном слое  народа  русского,  то,
стало быть, Я имею честь принадлежать к  нему.  Ћн  хранит  в  себе  будущее
ђоссии. Ќас, может быть, всего только тысЯча человек - может, более,  может,
менее, - но всЯ ђоссиЯ жила лишь пока длЯ того, чтобы произвести эту тысЯчу.
‘кажут - мало, вознегодуют, что на тысЯчу человек истрачено столько веков  и
столько миллионов народу. Џо-моему, не мало.
     џ слушал с напрЯжением. ‚ыступало убеждение,  направление  всей  жизни.
ќти  "тысЯча  человек"  так  рельефно  выдавали  его!  џ   чувствовал,   что
экспансивность его со мной шла из какого-то внешнего потрЯсениЯ. Ћн  говорил
мне все эти горЯчие речи, любЯ  менЯ;  но  причина,  почему  он  стал  вдруг
говорить и  почему  так  пожелал  именно  со  мной  говорить,  мне  все  еще
оставалась неизвестною.
     - џ эмигрировал, - продолжал он, - и мне ничего было  не  жаль  назади.
‚се, что было в силах моих, Я отслужил тогда ђоссии, пока в ней был; выехав,
Я тоже продолжал ей служить, но лишь расширив идею. Ќо, служа так, Я  служил
ей гораздо больше, чем если б Я был всего только русским, подобно  тому  как
француз был тогда всего только французом, а немец - немцем. ‚  …вропе  этого
пока еще не поймут. …вропа создала благородные типы  француза,  англичанина,
немца, но о будущем своем  человеке  она  еще  почти  ничего  не  знает.  €,
кажетсЯ, еще пока знать не хочет. € понЯтно: они несвободны, а мы  свободны.
’олько Я один в …вропе, с моей русской тоской, тогда был свободен.
     ‡аметь себе, друг мой, странность:  всЯкий  француз  может  служить  не
только своей ”ранции, но даже  и  человечеству,  единственно  под  тем  лишь
условием, что останетсЯ наиболее французом; равно - англичанин и немец. Ћдин
лишь русский, даже в наше времЯ, то  есть  гораздо  еще  раньше,  чем  будет
подведен всеобщий итог, получил уже способность становитьсЯ наиболее русским
именно лишь тогда, когда он наиболее европеец. ќто и есть самое существенное
национальное различие наше от всех, и у нас на этот счет - как нигде.  џ  во
”ранции - француз, с немцем - немец, с древним греком -  грек  и  тем  самым
наиболее русский. ’ем самым Я -  настоЯщий  русский  и  наиболее  служу  длЯ
ђоссии, ибо выставлЯю ее главную мысль. џ  -  пионер  этой  мысли.  џ  тогда
эмигрировал, но разве Я покинул ђоссию? Ќет, Я продолжал ей  служить.  Џусть
бы Я и ничего не сделал в …вропе, пусть Я ехал  только  скитатьсЯ  (да  Я  и
знал, что еду только скитатьсЯ), но довольно и  того,  что  Я  ехал  с  моею
мыслью и с моим сознанием. џ повез туда мою русскую тоску. Ћ, не одна только
тогдашнЯЯ кровь менЯ так испугала, и даже не  ’юильри,  а  все,  что  должно
последовать. €м еще долго суждено дратьсЯ, потому  что  они  -  еще  слишком
немцы и слишком французы и не кончили свое дело еще в этих ролЯх. Ђ  до  тех
пор мне жаль разрушениЯ. ђусскому …вропа  так  же  драгоценна,  как  ђоссиЯ:
каждый камень в ней мил и дорог. …вропа так же была отечеством нашим, как  и
ђоссиЯ. Ћ, более! ЌельзЯ более любить ђоссию, чем люблю ее Я, но  Я  никогда
не упрекал себЯ за  то,  что  ‚енециЯ,  ђим,  Џариж,  сокровища  их  наук  и
искусств, всЯ историЯ их - мне милей, чем  ђоссиЯ.  Ћ,  русским  дороги  эти
старые чужие камни, эти чудеса старого  божьего  мира,  эти  осколки  свЯтых
чудес; и даже это нам дороже, чем им самим! “  них  теперь  другие  мысли  и
другие чувства, и они перестали дорожить старыми камнЯми... ’ам  консерватор
всего только боретсЯ за существование; да и  петролейщик  лезет  лишь  из-за
права на кусок. Ћдна ђоссиЯ живет не длЯ себЯ, а длЯ мысли, и согласись, мой
друг, знаменательный факт, что вот уже  почти  столетие,  как  ђоссиЯ  живет
решительно не длЯ себЯ, а длЯ  одной  лишь  …вропы!  Ђ  им?  Ћ,  им  суждены
страшные муки прежде, чем достигнуть царствиЯ божиЯ.
     Џризнаюсь, Я слушал в большом смущении; даже тон его речи  пугал  менЯ,
хотЯ Я не мог не поразитьсЯ  мыслЯми.  џ  болезненно  боЯлсЯ  лжи.  ‚друг  Я
заметил ему строгим голосом:
     - ‚ы сказали сейчас: "царствие божие". џ слышал, вы  проповедовали  там
бога, носили вериги?
     - Ћ веригах моих оставь, - улыбнулсЯ он, - это совсем другое.  џ  тогда
еще ничего не проповедовал, но  о  боге  их  тосковал,  это  -  правда.  Ћни
объЯвили тогда атеизм... одна кучка из них, но это ведь все равно; это  лишь
первые скакуны, но это был первый исполнительный шаг - вот  что  важно.  ’ут
опЯть их логика; но ведь в логике и всегда тоска. џ был другой  культуры,  и
сердце  мое  не  допускало  того.  ќта  неблагодарность,   с   которою   они
расставались с идеей,  эти  свистки  и  комки  грЯзи  мне  были  невыносимы.
‘апожность  процесса  пугала  менЯ.  ‚прочем,  действительность   и   всегда
отзываетсЯ сапогом, даже при самом Ярком стремлении к идеалу, и Я,  конечно,
это должен был знать; но все же Я был другого типа человек; Я был свободен в
выборе, а они нет - и Я плакал, за них плакал, плакал  по  старой  идее,  и,
может быть, плакал настоЯщими слезами, без красного слова.
     - ‚ы так сильно веровали в бога? - спросил Я недоверчиво.
     - „руг мой, это - вопрос, может быть, лишний. Џоложим,  Я  и  не  очень
веровал, но все же Я не мог не тосковать по идее. џ не мог  не  представлЯть
себе  временами,  как  будет  жить  человек  без  бога  и  возможно  ли  это
когда-нибудь. ‘ердце мое решало всегда, что невозможно; но некоторый период,
пожалуй, возможен... „лЯ менЯ даже сомнений нет, что он настанет; но  тут  Я
представлЯл себе всегда другую картину...
     - Љакую?
     Џравда, он уже прежде объЯвил, что он счастлив; конечно, в  словах  его
было много восторженности; так Я и принимаю многое из  того,  что  он  тогда
высказал. ‚сего, без сомнениЯ, не решусь, уважаЯ  этого  человека,  передать
теперь на бумаге из того, что мы тогда переговорили;  но  несколько  штрихов
странной картины, которую Я успел-таки от него выманить,  Я  здесь  приведу.
ѓлавное, менЯ всегда и все времЯ прежде мучили эти "вериги", и  Я  желал  их
разъЯснить - потому и  настаивал.  Ќесколько  фантастических  и  чрезвычайно
странных идей, им тогда высказанных, остались в моем сердце навеки.
     - џ представлЯю себе, мой милый, - начал он с задумчивою улыбкою, - что
бой уже кончилсЯ и борьба улеглась. Џосле проклЯтий, комьев грЯзи и свистков
настало затишье, и люди остались одни,  как  желали:  великаЯ  прежнЯЯ  идеЯ
оставила их; великий источник  сил,  до  сих  пор  питавший  и  гревший  их,
отходил, как то величавое зовущее солнце в картине Љлода ‹оррена, но это был
уже как бы последний  день  человечества.  €  люди  вдруг  понЯли,  что  они
остались совсем одни, и разом почувствовали  великое  сиротство.  Њилый  мой
мальчик,  Я  никогда  не  мог  вообразить  себе   людей   неблагодарными   и
оглупевшими. Ћсиротевшие люди тотчас же стали бы прижиматьсЯ  друг  к  другу
теснее и любовнее; они схватились бы за руки, понимаЯ, что теперь  лишь  они
одни составлЯют все друг длЯ друга. €счезла бы великаЯ  идеЯ  бессмертиЯ,  и
приходилось бы заменить ее; и весь великий избыток  прежней  любви  к  тому,
который и был бессмертие, обратилсЯ бы у всех на природу, на мир, на  людей,
на всЯкую былинку. Ћни возлюбили бы землю и жизнь неудержимо и в той мере, в
какой  постепенно  сознавали  бы  свою  проходимость  и  конечность,  и  уже
особенною, уже не прежнею любовью. Ћни стали бы  замечать  и  открыли  бы  в
природе такие ЯвлениЯ и тайны, каких и не предполагали прежде, ибо  смотрели
бы на природу  новыми  глазами,  взглЯдом  любовника  на  возлюбленную.  Ћни
просыпались бы и спешили бы целовать друг друга, торопЯсь любить,  сознаваЯ,
что дни коротки, что это - все, что у них остаетсЯ. Ћни работали бы друг  на
друга, и каждый отдавал бы всем все свое и тем одним был бы счастлив. Љаждый
ребенок знал бы и чувствовал, что всЯкий на земле - ему  как  отец  и  мать.
"Џусть завтра последний день мой, - думал бы  каждый,  смотрЯ  на  заходЯщее
солнце, - но все равно, Я умру, но останутсЯ все они, а после них дети их" -
и эта мысль, что они останутсЯ, все так же любЯ и  трепеща  друг  за  друга,
заменила бы мысль о загробной встрече. Ћ, они  торопились  бы  любить,  чтоб
затушить великую грусть в своих сердцах. Ћни были бы горды и смелы за  себЯ,
но сделались бы робкими друг за друга; каждый трепетал  бы  за  жизнь  и  за
счастие каждого. Ћни стали бы нежны друг к другу и не стыдились бы того, как
теперь, и ласкали бы друг друга, как дети. ‚стречаЯсь, смотрели бы  друг  на
друга глубоким и осмысленным взглЯдом, и во взглЯдах их  была  бы  любовь  и
грусть...
     Њилый мой, - прервал он вдруг с улыбкой, - все  это  -  фантазиЯ,  даже
самаЯ невероЯтнаЯ; но Я слишком уж часто представлЯл ее себе, потому что всю
жизнь мою не мог жить без этого и не думать об  этом.  џ  не  про  веру  мою
говорю: вера моЯ невелика, Я  -  деист,  философский  деист,  как  всЯ  наша
тысЯча, так Я полагаю, нo... но замечательно, что Я всегда  кончал  картинку
мою видением, как у ѓейне, "•риста на Ѓалтийском море". џ  не  мог  обойтись
без пего, не мог не вообразить его, наконец, посреди осиротевших  людей.  Ћн
приходил к ним, простирал к ним руки и говорил: "Љак могли вы забыть его?" €
тут как бы пелена упадала со всех глаз и раздавалсЯ бы великий  восторженный
гимн нового и последнего воскресениЯ...
     Ћставим это, друг мой; а "вериги" мои - вздор; не беспокойсЯ об них. „а
еще вот что: ты знаешь, что Я на Язык стыдлив  и  трезв;  если  разговорилсЯ
теперь, то это... от разных чувств и потому что - с тобой; другому Я  никому
и никогда не скажу. ќто прибавлЯю, чтобы тебЯ успокоить.
     Ќо Я был даже растроган; лжи, которой Я опасалсЯ, не было, и Я особенно
рад был тому, что уже мне  Ясно  стало,  что  он  действительно  тосковал  и
страдал и действительно, несомненно, много любил - а  это  было  мне  дороже
всего. џ с увлечением ему высказал это.
     - Ќо знаете, - прибавил вдруг Я, - мне кажетсЯ, что все-таки,  несмотрЯ
на всю вашу тоску, вы должны были быть чрезвычайно тогда счастливы?
     Ћн весело рассмеЯлсЯ.
     - ’ы сегоднЯ особенно меток на замечаниЯ, - сказал он. - Ќу да,  Я  был
счастлив, да и мог ли Я быть несчастлив с  такой  тоской?  Ќет  свободнее  и
счастливее русского европейского скитальца из нашей тысЯчи. ќто Я, право, не
смеЯсь говорю, и тут много серьезного. „а Я за тоску мою не взЯл бы никакого
другого счастьЯ. ‚ этом смысле Я всегда был счастлив, мой милый,  всю  жизнь
мою. € от счастьЯ полюбил тогда твою маму в первый раз в моей жизни.
     - Љак в первый раз в жизни?
     - €менно - так. ‘китаЯсь и тоскуЯ, Я  вдруг  полюбил  ее,  как  никогда
прежде, и тотчас послал за нею.
     - Ћ, расскажите мне и про это, расскажите мне про маму!
     - „а Я затем и призвал тебЯ, и знаешь, - улыбнулсЯ он весело,  -  Я  уж
боЯлсЯ, что  ты  простил  мне  маму  за  ѓерцена  или  за  какой-нибудь  там
заговоришко...


        ѓлава восьмаЯ

        I.
     ’ак как мы проговорили тогда весь вечер и просидели до ночи, то Я и  не
привожу всех речей, но передам лить  то,  что  объЯснило  мне  наконец  один
загадочный пункт в его жизни.
     Ќачну с того, что длЯ менЯ и сомнениЯ нет, что он любил  маму,  и  если
бросил ее и "разженилсЯ" с ней, уезжаЯ, то,  конечно,  потому,  что  слишком
заскучал или что-нибудь в этом роде, что, впрочем,  бывает  и  со  всеми  на
свете, но что объЯснить всегда трудно. ‡а границей, после долгого,  впрочем,
времени, он вдруг полюбил опЯть маму заочно, то есть в мыслЯх, и  послал  за
нею. ‘кажут, пожалуй, "заблажил", но Я скажу иное: по-моему, тут  было  все,
что только может быть серьезного в жизни человеческой, несмотрЯ  на  видимое
брандахлыстничанье, которое Я, пожалуй, отчасти допускаю.  Ќо  клЯнусь,  что
европейскую тоску его Я ставлю вне сомнениЯ  и  не  только  на  рЯду,  но  и
несравненно  выше  какой-нибудь  современной  практической  деЯтельности  по
постройке железных дорог. ‹юбовь его  к  человечеству  Я  признаю  за  самое
искреннее и глубокое чувство, без всЯких фокусов; а любовь  его  к  маме  за
нечто совершенно неоспоримое, хотЯ, может быть, немного и фантастическое. ‡а
границей, в "тоске и счастии",  и,  прибавлю,  в  самом  строгом  монашеском
одиночестве  (это  особое  сведение  Я  уже  получил  потом  через   ’атьЯну
Џавловну), он вдруг вспомнил о маме - и именно вспомнил ее "впалые щеки",  и
тотчас послал за нею.
     - „руг мой, - вырвалось у него, между прочим, - Я вдруг сознал, что мое
служение идее вовсе не освобождает менЯ, как нравственно-разумное  существо,
от обЯзанности  сделать  в  продолжение  моей  жизни  хоть  одного  человека
счастливым практически.
     - Ќеужели такаЯ книжнаЯ мысль  была  всему  причиной?  -  спросил  Я  с
недоумением.
     - ќто - не книжнаЯ мысль. Ђ впрочем, - пожалуй.  ’ут  все,  однако  же,
вместе: ведь Я же любил твою маму в самом  деле,  искренно,  не  книжно.  Ќе
любил бы так - не  послал  бы  за  нею,  а  "осчастливил"  бы  какого-нибудь
подвернувшегосЯ немца или немку, если уж выдумал эту  идею.  Ђ  осчастливить
непременно и  чем-нибудь  хоть  одно  существо  в  своей  жизни,  но  только
практически, то есть в самом деле,  Я  бы  поставил  заповедью  длЯ  всЯкого
развитого человека; подобно тому, как Я поставил бы в закон или в повинность
каждому мужику посадить хоть одно дерево в  своей  жизни  ввиду  обезлесениЯ
ђоссии; впрочем, одного-то дерева мало будет, можно бы  приказать  сажать  и
каждый год по дереву. ‚ысший и развитой  человек,  преследуЯ  высшую  мысль,
отвлекаетсЯ иногда  совсем  от  насущного,  становитсЯ  смешон,  капризен  и
холоден, даже просто скажу тебе - глуп, и не только в практической жизни, но
под конец даже глуп и в своих теориЯх. ’аким образом,  обЯзанность  занЯтьсЯ
практикой и осчастливить хоть одно насущное существо в  самом  деле  все  бы
поправила и освежила бы самого  благотворителЯ.  Љак  теориЯ,  это  -  очень
смешно; но, если б это вошло в практику и обратилось в обычай,  то  было  бы
вовсе не глупо. џ это испытал на себе: лишь только  Я  начал  развивать  эту
идею о новой заповеди - и сначала, разумеетсЯ, шутЯ, Я вдруг начал  понимать
всю степень моей, таившейсЯ во мне, любви к  твоей  матери.  „о  тех  пор  Я
совсем не понимал, что люблю ее. Џока жил с нею, Я только тешилсЯ  ею,  пока
она была хороша, а потом капризничал. џ в ѓермании только понЯл,  что  люблю
ее. Ќачалось с ее впалых щек, которых Я никогда не мог припоминать, а иногда
так  даже  и  видеть  без  боли  в  сердце  -  буквальной  боли,  настоЯщей,
физической. …сть больные воспоминаниЯ, мой милый, причинЯющие действительную
боль; они есть почти у каждого, но только люди их  забывают;  но  случаетсЯ,
что вдруг потом припоминают, даже только  какую-нибудь  черту,  и  уж  потом
отвЯзатьсЯ не могут. џ стал припоминать тысЯчи  подробностей  моей  жизни  с
‘оней; под конец они сами припоминались и лезли массами и чуть  не  замучили
менЯ, пока Я ее ждал. Џуще  всего  менЯ  мучило  воспоминание  о  ее  вечной
приниженности передо мной и о том, что она вечно считала себЯ безмерно  ниже
менЯ во всех отношениЯх - вообрази себе - даже в физическом. Ћна стыдилась и
вспыхивала, когда Я иногда смотрел на ее руки и пальцы, которые у ней совсем
не аристократические. „а и не пальцев одних, она  всего  стыдилась  в  себе,
несмотрЯ на то что Я любил ее красоту. Ћна и всегда была со мной стыдлива до
дикости, но то худо, что  в  стыдливости  этой  всегда  проскакивал  как  бы
какой-то испуг.  Ћдним  словом,  она  считала  себЯ  предо  мной  за  что-то
ничтожное или даже почти неприличное. Џраво, иной  раз,  вначале,  Я  иногда
подумывал, что она все еще считает менЯ за своего барина и  боитсЯ,  но  это
было совсем не то. Ђ между тем, клЯнусь, она более чем  кто-нибудь  способна
понимать мои недостатки, да и в жизни моей Я не встречал с  таким  тонким  и
догадливым сердцем женщины. Ћ, как она была несчастна, когда Я  требовал  от
нее вначале, когда она еще была так хороша, чтобы она рЯдилась. ’ут  было  и
самолюбие и еще какое-то другое оскорблЯвшеесЯ чувство:  она  понимала,  что
никогда ей не быть барыней и что в чужом костюме она  будет  только  смешна.
Ћна, как женщина, не хотела быть смешною в своем платье и понЯла, что каждаЯ
женщина должна иметь свой костюм, чего тысЯчи и сотни тысЯч  женщин  никогда
не поймут - только бы  одетьсЯ  по  моде.  Ќасмешливого  взглЯда  моего  она
боЯлась - вот что! Ќо особенно  грустно  мне  было  припоминать  ее  глубоко
удивленные взглЯды, которые Я часто заставал на себе во все  наше  времЯ:  в
них сказывалось совершенное понимание своей судьбы и ожидавшего ее будущего,
так что мне самому даже бывало тЯжело от этих взглЯдов, хотЯ, признаюсь, Я в
разговоры с ней тогда не пускалсЯ и третировал все это  как-то  свысока.  €,
знаешь, ведь она не всегда была такаЯ пугливаЯ и дикаЯ, как теперь; и теперь
случаетсЯ, что вдруг развеселитсЯ и похорошеет, как двадцатилетнЯЯ; а тогда,
смолоду, она очень иногда любила поболтать и посмеЯтьсЯ,  конечно,  в  своей
компании - с девушками, с приживалками;  и  как  вздрагивала  она,  когда  Я
внезапно заставал  ее  иногда  смеющеюсЯ,  как  быстро  краснела  и  пугливо
смотрела на менЯ! ђаз, уже незадолго до отъезда моего за  границу,  то  есть
почти накануне того, как Я с ней разженилсЯ, Я вошел в ее комнату  и  застал
ее одну, за столиком, без всЯкой работы, облокотившуюсЯ на столик рукой и  в
глубокой задумчивости. ‘ ней никогда почти не случалось, чтоб она так сидела
без работы. ‚ то времЯ Я уже давно перестал ласкать ее. Њне удалось  подойти
очень тихо, на цыпочках, и вдруг обнЯть и поцеловать ее... Ћна вскочила -  и
никогда не забуду этого восторга, этого счастьЯ в лице ее, и вдруг  это  все
сменилось быстрой краской, и глаза ее сверкнули. ‡наешь ли, что Я  прочел  в
этом  сверкнувшем  взглЯде?  "Њилостыню  ты  мне  подал  -  вот  что!"   Ћна
истерически зарыдала под предлогом, что  Я  ее  испугал,  но  Я  даже  тогда
задумалсЯ. € вообще все такие воспоминаниЯ - претЯжелаЯ вещь, мой друг.  ќто
подобно, как у великих художников в их поэмах бывают  иногда  такие  больные
сцены, которые всю жизнь потом с болью припоминаютсЯ, - например,  последний
монолог Ћтелло у експира,  …вгений  у  ног  ’атьЯны,  или  встреча  беглого
каторжника  с  ребенком,  с  девочкой,  в  холодную  ночь,  у   колодца,   в
"Misйrables" ‚иктора ѓюго; это раз пронзает сердце, и потом навеки  остаетсЯ
рана. Ћ, как Я ждал ‘оню  и  как  хотелось  мне  поскорей  обнЯть  ее!  џ  с
судорожным нетерпением мечтал  о  целой  новой  программе  жизни;  Я  мечтал
постепенно, методическим усилием, разрушить в душе  ее  этот  постоЯнный  ее
страх предо мной, растолковать ей ее собственную цену и все,  чем  она  даже
выше менЯ. Ћ, Я слишком знал и тогда, что Я всегда начинал любить твою маму,
чуть только мы с ней разлучались, и всегда вдруг холодел к ней, когда  опЯть
с ней сходились; но тут было не то, тогда было не то.
     џ был удивлен: "Ђ она?" - мелькнул во мне вопрос.
     - Ќу что ж, как вы встретились тогда с мамой? - спросил Я осторожно.
     - ’огда? „а  Я  тогда  с  ней  вовсе  и  не  встретилсЯ.  Ћна  едва  до
Љенигсберга тогда доехала, да там и осталась, а Я был на ђейне. џ не  поехал
к ней, а ей велел оставатьсЯ и ждать. Њы свиделись уже  гораздо  спустЯ,  о,
долго спустЯ, когда Я поехал к ней просить позволениЯ женитьсЯ...

        II.
     ‡десь передам уже сущность  дела,  то  есть  только  то,  что  сам  мог
усвоить; да и он мне начал передавать бессвЯзно.  ђечь  его  вдруг  стала  в
десЯть раз бессвЯзнее и беспорЯдочнее, только что он дошел до этого места.
     Ћн встретил Љатерину Ќиколаевну  внезапно,  именно  тогда,  когда  ждал
маму, в самую нетерпеливую минуту ожиданиЯ. ‚се они были тогда на ђейне,  на
водах, и все лечились. Њуж Љатерины Ќиколаевны уже почти умирал, по  крайней
мере уже обречен был на смерть докторами. ‘ первой встречи она поразила его,
как бы заколдовала чем-то. ќто был фатум.  ‡амечательно,  что,  записываЯ  и
припоминаЯ теперь, Я не вспомню, чтоб он хоть раз употребил тогда в рассказе
своем слово "любовь" и то, что он был "влюблен". ‘лово "фатум" Я помню.
     €, уж конечно, это был фатум. Ћн не захотел его, "не  захотел  любить".
Ќе знаю, смогу ли передать это Ясно; но только всЯ душа его  была  возмущена
именно от факта, что с ним это могло  случитьсЯ.  ‚се-де,  что  было  в  нем
свободного,  разом  уничтожалось  пред  этой  встречей,  и  человек   навеки
приковывалсЯ к женщине, которой совсем до него не было дела. Ћн  не  пожелал
этого рабства страсти. ‘кажу теперь прЯмо: Љатерина Ќиколаевна  есть  редкий
тип светской женщины, - тип, которого в этом кругу, может быть, и не бывает.
ќто - тип простой и прЯмодушной женщины в высшей степени. џ слышал, то  есть
Я знаю наверно, что тем-то она и  была  неотразима  в  свете,  когда  в  нем
поЯвлЯлась (она почасту удалЯлась из него совсем). ‚ерсилов, разумеетсЯ,  не
поверил тогда, при первой встрече с нею, что она - такаЯ, а  именно  поверил
обратному, то есть что она - притворщица и иезуитка. ‡десь приведу,  забегаЯ
вперед, ее собственное суждение о нем: она утверждала, что он и не мог о ней
подумать иначе, "потому что идеалист, стукнувшись лбом об  действительность,
всегда, прежде других, наклонен предположить всЯкую мерзость".  џ  не  знаю,
справедливо ли это вообще об идеалистах, но о нем, конечно, было справедливо
вполне. ‚пишу здесь, пожалуй, и собственное мое суждение, мелькнувшее у менЯ
в уме, пока Я тогда его слушал: Я подумал, что  любил  он  маму  более,  так
сказать, гуманною и общечеловеческою любовью, чем простою  любовью,  которою
вообще любЯт женщин, и чуть только встретил женщину,  которую  полюбил  этою
простою любовью, то тотчас же и не захотел этой любви -  вероЯтнее  всего  с
непривычки. ‚прочем, может быть, это - мысль невернаЯ; ему  Я,  конечно,  не
высказал. Ѓыло бы неделикатно; да и клЯнусь, он был в таком  состоЯнии,  что
его почти надо было щадить: он был взволнован; в иных местах рассказа иногда
просто обрывал и молчал по нескольку  минут,  расхаживаЯ  с  злым  лицом  по
комнате.
     Ћна скоро проникла тогда в его тайну; о, может быть,  и  кокетничала  с
ним нарочно: даже самые светлые женщины бывают подлы в этих случаЯх, и это -
их непреоборимый инстинкт. Љончилось у них ожесточительным разрывом,  и  он,
кажетсЯ, хотел убить ее; он испугал ее и убил бы, может быть;  "но  все  это
обратилось вдруг в ненависть". Џотом наступил один странный период: он вдруг
задалсЯ одною странною мыслью: мучить  себЯ  дисциплиной,  "вот  той  самой,
которую  употреблЯют  монахи.  ’ы  постепенно   и   методической   практикой
одолеваешь свою волю, начинаЯ с самых смешных и  мелких  вещей,  а  кончаешь
совершенным одолением воли своей и становишьсЯ свободным". Ћн прибавил,  что
у монахов это - дело серьезное, потому что тысЯчелетним опытом  возведено  в
науку. Ќо всего замечательнее, что этой  идеей  о  "дисциплине"  он  задалсЯ
тогда вовсе не длЯ того, чтоб избавитьсЯ от Љатерины Ќиколаевны, а  в  самой
полной уверенности, что он не только уже не  любит  ее,  но  даже  в  высшей
степени ненавидит. Ћн до того поверил своей к ней ненависти, что даже  вдруг
задумал влюбитьсЯ и женитьсЯ на ее падчерице, обманутой  кнЯзем,  совершенно
уверил себЯ в своей новой любви и неотразимо влюбил в себЯ  бедную  идиотку,
доставив ей этою любовью, в последние месЯцы ее жизни, совершенное  счастье.
Џочему он, вместо  нее,  не  вспомнил  тогда  о  маме,  все  ждавшей  его  в
Љенигсберге, - осталось длЯ менЯ невыЯсненным... Ќапротив, об маме он  вдруг
и совсем забыл, даже денег не выслал на прожиток, так что  спасла  ее  тогда
’атьЯна Џавловна; и вдруг, однако, поехал к маме  "спросить  ее  позволениЯ"
женитьсЯ на той девице, под тем предлогом, что "такаЯ невеста - не женщина".
Ћ, может быть, все это - лишь портрет "книжного  человека",  как  выразилась
про него потом Љатерина Ќиколаевна; но  почему  же,  однако,  эти  "бумажные
люди" (если уж правда, что они - бумажные) способны, однако, столь настоЯщим
образом мучитьсЯ и доходить до таких трагедий? ‚прочем, тогда, в тот  вечер,
Я думал несколько иначе, и менЯ потрЯсла одна мысль:
     - ‚ам все развитие ваше, всЯ душа ваша досталась страданием и боем всей
жизни вашей - а ей все ее совершенство досталось даром.  ’ут  неравенство...
†енщина  этим  возмутительна.  -  џ  проговорил  вовсе  не   с   тем,   чтоб
подольститьсЯ к нему, а с жаром и даже с негодованием.
     - ‘овершенство? …е совершенство? „а в ней нет  никаких  совершенств!  -
проговорил он вдруг, чуть не в  удивлении  на  мои  слова.  -  ќто  -  самаЯ
ординарнаЯ женщина, это - даже дрЯннаЯ женщина... Ќо она обЯзана  иметь  все
совершенства!
     - Џочему же обЯзана?
     - Џотому что, имеЯ такую власть, она обЯзана иметь все совершенства!  -
злобно вскрикнул он.
     - ѓрустнее всего то, что вы и теперь так измучены! - вырвалось  у  менЯ
вдруг невольно.
     - ’еперь? €змучен? - повторил он опЯть мои слова, останавливаЯсь передо
мной, как бы в каком-то недоумении. € вот вдруг  тихаЯ,  длиннаЯ,  вдумчиваЯ
улыбка озарила его лицо, и он поднЯл перед собой палец,  как  бы  соображаЯ.
‡атем, уже совсем опомнившись,  схватил  со  стола  распечатанное  письмо  и
бросил его передо мною:
     - Ќа, читай! ’ы непре