
     - ’ам какаЯ-то вас спрашивает, - сказал он, особенно строго  смотрЯ  на
менЯ, потом  посторонилсЯ  и  пропустил  -  ‹изу.  Ћн  не  хотел  уходить  и
насмешливо нас рассматривал.
     - ‘тупай! ступай! - командовал Я ему потерЯвшись. ‚ эту минуту мои часы
принатужились, прошипели и пробили семь.


        IX

                                € в дом мой смело и свободно
                                •озЯйкой полною войди!
                                     €з той же поэзии

     џ стоЯл перед ней убитый, ошельмованный, омерзительно  сконфуженный  и,
кажетсЯ, улыбалсЯ, всеми силами стараЯсь запахнутьсЯ полами моего лохматого,
ватного  халатишки,  ну  точь-в-точь,  как  еще  недавно,  в  упадке   духа,
представлЯл себе. Ђполлон, постоЯв над нами минуты две, ушел, но мне было не
легче. •уже всего, что и она тоже вдруг сконфузилась, до того, что Я даже  и
не ожидал. Hа менЯ глЯдЯ, разумеетсЯ.
     - ‘адись, - сказал Я машинально и придвинул ей стул возле стола, сам же
сел на диван. Ћна тотчас же и послушно уселась, смотрЯ на менЯ во все  глаза
и, очевидно, чего-то сейчас от менЯ  ожидаЯ.  ќта-то  наивность  ожиданиЯ  и
привела менЯ в бешенство, но Я сдержал себЯ.
     ’ут-то  бы  и   старатьсЯ   ничего   не   замечать,   как   будто   все
по-обыкновенному, а она... € Я смутно почувствовал, что она  дорого  мне  за
все это заплатит.
     - ’ы менЯ застала в странном положении, ‹иза, -  начал  Я,  заикаЯсь  и
знаЯ, что именно так-то и не надо начинать.
     - Hет, нет, не думай чего-нибудь! - вскричал Я, увидев, что  она  вдруг
покраснела, - Я не стыжусь моей бедности... Hапротив, Я гордо смотрю на  мою
бедность. џ беден, но благороден...  Њожно  быть  бедным  и  благородным,  -
бормотал Я. - ‚прочем... хочешь чаю?
     - Hет... - начала было она.
     - Џодожди!
     џ вскочил и побежал к Ђполлону. Hадо же было куда-нибудь провалитьсЯ.
     - Ђполлон, - зашептал Я лихорадочной скороговоркой,  бросаЯ  перед  ним
семь рублей, остававшиесЯ все времЯ в моем кулаке,  -  вот  твое  жалованье;
видишь, Я выдаю; но зато  ты  должен  спасти  менЯ:  немедленно  принеси  из
трактира чаю и десЯть сухарей. …сли ты не захочешь  пойти,  то  ты  сделаешь
несчастным человека! ’ы не знаешь, какаЯ это женщина... ќто - все! ’ы, может
быть, что-нибудь думаешь... Hо ты не знаешь, какаЯ это женщина!..
     Ђполлон, уже усевшийсЯ за работу и уже надевший опЯть очки, сначала, не
покидаЯ иглы, молча накосилсЯ на деньги; потом, не обращаЯ на менЯ  никакого
вниманиЯ и не отвечаЯ мне ничего, продолжал возитьсЯ с ниткой,  которую  все
еще вдевал. џ ждал минуты три, стоЯ перед ним, с сложенными  a  la  Napoleon
pуками. ‚иски мои были смочены потом; сам Я был бледен,  Я  чувствовал  это.
Hо, слава богу, верно ему стало  жалко,  смотрЯ  на  менЯ.  Љончив  с  своей
ниткой, он медленно привстал с места, медленно отодвинул стул, медленно снЯл
очки, медленно пересчитал деньги и наконец, спросив менЯ через плечо:  взЯть
ли полную порцию? медленно вышел из комнаты. Љогда Я возвращалсЯ к ‹изе, мне
пришло на ум дорогой: не убежать ли так, как есть, в халатишке,  куда  глаза
глЯдЯт, а там будь что будет.
     џ уселсЯ опЯть. Ћна смотрела на менЯ с беспокойством.
     Hесколько минут мы молчали.
     - џ убью его! - вскричал Я вдруг, крепко хлопнув по столу кулаком,  так
что чернила плеснули из чернильницы.
     - Ђх, что вы это! - вскричала она, вздрогнув.
     - џ убью его, убью его! -  визжал  Я,  стуча  по  столу,  совершенно  в
исступлении и совершенно понимаЯ в то же времЯ, как это глупо быть  в  таком
исступлении.
     - ’ы не знаешь, ‹иза, что такое этот палач длЯ менЯ. Ћн мой палач... Ћн
пошел теперь за сухарЯми; он...
     € вдруг Я разразилсЯ слезами. ќто был припадок. Љак мне стыдно-то  было
между всхлипываний; но Я уж их не мог удержать. Ћна испугалась.
     - —то с вами! что это с вами! - вскрикивала она, суетЯсь около менЯ.
     - ‚оды, подай мне воды, вон там! - бормотал Я слабым голосом, сознаваЯ,
впрочем, про себЯ, что Я очень бы мог  обойтись  без  воды  и  не  бормотать
слабым голосом. Hо Я, что называетсЯ, представлЯлсЯ, чтоб  спасти  приличиЯ,
хотЯ припадок был и действительный.
     Ћна подала мне воды, смотрЯ  на  менЯ  как  потерЯннаЯ.  ‚  эту  минуту
Ђполлон внес чай. Њне вдруг показалось, что этот обыкновенный и прозаический
чай ужасно неприличен и мизерен после всего, что было, и Я  покраснел.  ‹иза
смотрела на Ђполлона даже с испугом. Ћн вышел, не взглЯнув на нас.
     - ‹иза, ты презираешь менЯ? - сказал Я, смотрЯ на нее в упор, дрожа  от
нетерпениЯ узнать, что она думает.
     Ћна сконфузилась и не сумела ничего ответить.
     - Џей чай! - проговорил Я злобно. џ злилсЯ  на  себЯ,  но,  разумеетсЯ,
достатьсЯ должно было ей. ‘трашнаЯ злоба против нее закипела  вдруг  в  моем
сердце; так бы и убил ее, кажетсЯ. —тоб отмстить ей, Я поклЯлсЯ мысленно  не
говорить с ней во все времЯ ни одного слова.  "Ћна  же  всему  причиною",  -
думал Я.
     Њолчание наше продолжалось уже минут пЯть. —ай стоЯл на  столе;  мы  до
него не дотрогивались: Я до того дошел, что нарочно не хотел начинать  пить,
чтоб этим отЯготить ее еще  больше;  ей  же  самой  начинать  было  неловко.
Hесколько раз она с грустным недоумением взглЯнула на менЯ. џ упорно молчал.
ѓлавный мученик  был,  конечно,  Я  сам,  потому  что  вполне  сознавал  всю
омерзительную низость моей злобной глупости, и в то же времЯ  никак  не  мог
удержать себЯ.
     - џ оттуда... хочу... совсем выйти, - начала было она, чтобы как-нибудь
прервать молчанье, но, беднаЯ! именно об этом-то и  не  надо  было  начинать
говорить в такую и без того глупую минуту, такому, и без того  глупому,  как
Я, человеку. „аже мое сердце заныло от жалости на ее неумелость  и  ненужную
прЯмоту. Hо что-то безобразное подавило во мне тотчас же всю  жалость;  даже
еще подзадорило менЯ еще более: пропадай  все  на  свете!  Џрошло  еще  пЯть
минут.
     - Hе помешала ли Я вам? -  начала  она  робко,  чуть  слышно,  и  стала
вставать.
     Hо как только Я увидал эту первую вспышку оскорбленного достоинства,  Я
так и задрожал от злости и тотчас же прорвалсЯ.
     - „лЯ чего ты ко мне пришла, скажи  ты  мне,  пожалуйста?  -  начал  Я,
задыхаЯсь и даже не соображаЯсь с логическим порЯдком  в  моих  словах.  Њне
хотелось все разом высказать, залпом; Я даже не заботилсЯ, с чего начинать.
     - ‡ачем ты пришла? Ћтвечай! Ћтвечай! - вскрикивал Я, едва помнЯ себЯ. -
џ тебе скажу, матушка, зачем ты пришла. ’ы пришла потому, что Я  тебе  тогда
жалкие слова говорил. Hу вот ты и разнежилась и  опЯть  тебе  "жалких  слов"
захотелось. ’ак знай же, знай, что Я  тогда  смеЯлсЯ  над  тобой.  €  теперь
смеюсь. —его ты дрожишь? „а, смеЯлсЯ! ЊенЯ перед тем оскорбили за обедом вот
те, которые тогда передо  мной  приехали.  џ  приехал  к  вам  с  тем,  чтоб
исколотить одного из них, офицера; но не удалось, не застал;  надо  же  было
обиду на ком-нибудь выместить, свое взЯть, ты подвернулась, Я  над  тобой  и
вылил зло и насмеЯлсЯ. ЊенЯ унизили, так и Я хотел унизить;  менЯ  в  трЯпку
растерли, так и Я власть захотел показать... ‚от что было, а ты  уж  думала,
что Я тебЯ спасать нарочно тогда приезжал, да? ты это думала? ’ы это думала?
     џ знал, что она, может быть, запутаетсЯ и не поймет подробностей; но  Я
знал тоже, что она отлично хорошо поймет  сущность.  ’ак  и  случилось.  Ћна
побледнела, как  платок,  хотела  что-то  проговорить,  губы  ее  болезненно
искривились; но как будто ее топором подсекли, упала на стул.  €  все  времЯ
потом она слушала менЯ, раскрыв  рот,  открыв  глаза  и  дрожа  от  ужасного
страха. –инизм, цинизм моих слов придавил ее...
     - ‘пасать! - продолжал Я, вскочив со стула и бегаЯ  перед  ней  взад  и
вперед по комнате, - от чего спасать! „а Я, может, сам тебЯ хуже. —то ты мне
тогда же не кинула в рожу, когда Я тебе рацеи-то  читал:  "Ђ  ты,  мол,  сам
зачем к нам зашел? Њораль, что ли, читать?" ‚ласти,  власти  мне  надо  было
тогда, игры было надо, слез твоих надо  было  добитьсЯ,  унижениЯ,  истерики
твоей - вот чего надо мне было тогда! џ ведь и сам тогда  не  вынес,  потому
что Я дрЯнь, перепугалсЯ и черт знает длЯ чего дал тебе сдуру адрес.  ’ак  Я
потом, еще домой не дойдЯ, уж тебЯ ругал на чем свет стоит за этот адрес.  џ
уж ненавидел тебЯ, потому что Я тебе тогда лгал.  Џотому  что  Я  только  на
словах поиграть, в голове помечтать, а на деле мне надо, знаешь  чего:  чтоб
вы провалились, вот чего! Њне надо спокойствиЯ. „а Я за  то,  чтоб  менЯ  не
беспокоили, весь свет сейчас же за копейку продам. ‘вету ли провалитьсЯ, или
вот мне чаю не пить? џ скажу, что свету провалитьсЯ, а чтоб мне  чай  всегда
пить. ‡нала ль ты это, или нет? Hу, а Я вот знаю, что  Я  мерзавец,  подлец,
себЯлюбец, лентЯй. џ вот дрожал эти три днЯ от страха,  что  ты  придешь.  Ђ
знаешь, что все эти три днЯ менЯ особенно беспокоило? Ђ то, что вот Я  тогда
героем таким перед тобой представилсЯ, а тут вот ты  вдруг  увидишь  менЯ  в
этом рваном халатишке, нищего, гадкого. џ  тебе  сказал  давеча,  что  Я  не
стыжусь своей бедности; так знай же, что стыжусь, больше всего стыжусь, пуще
всего боюсь, пуще того, если б Я воровал, потому что Я  тщеславен  так,  как
будто с менЯ кожу содрали, и мне уж от одного воздуха больно. „а  неужели  ж
ты даже и теперь еще не догадалась, что Я тебе никогда не прощу того, что ты
застала менЯ в этом халатишке, когда Я  бросалсЯ,  как  злаЯ  собачонка,  на
Ђполлона.  ‚оскреситель-то,  бывший-то  герой,  бросаетсЯ,   как   паршиваЯ,
лохматаЯ шавка, на своего лакеЯ, а тот смеетсЯ над  ним!  €  слез  давешних,
которых перед тобой Я, как пристыженнаЯ баба, не мог удержать, никогда  тебе
не прощу! € того, в чем теперь тебе признаюсь, тоже никогда тебе  не  прощу!
„а,  -  ты,  одна  ты  за  все  это  ответить  должна,  потому  что  ты  так
подвернулась, потому что Я  мерзавец,  потому  что  Я  самый  гадкий,  самый
смешной, самый мелочной, самый глупый, самый завистливый из  всех  на  земле
червЯков, которые вовсе не  лучше  менЯ,  но  которые,  черт  знает  отчего,
никогда не конфузЯтсЯ; а вот Я так всю жизнь от  всЯкой  гниды  буду  щелчки
получать - и это моЯ черта! „а какое мне дело до того, что ты  этого  ничего
не поймешь! € какое, ну какое, какое дело мне до тебЯ и до  того,  погибаешь
ты там или нет? „а понимаешь ли ты, как Я теперь, высказав  тебе  это,  тебЯ
ненавидеть буду за то, что ты тут была и слушала? ‚едь человек раз  в  жизни
только так высказываетсЯ, да и то в истерике!.. —его ж тебе еще? —его  ж  ты
еще, после всего этого, торчишь передо мной, мучаешь менЯ, не уходишь?
     Hо тут случилось вдруг странное обстоЯтельство.
     џ до того привык думать и воображать все по книжке и представлЯть  себе
все на свете так, как сам еще прежде в мечтах сочинил, что даже сразу  и  не
понЯл тогда этого странного  обстоЯтельства.  Ђ  случилось  вот  что:  ‹иза,
оскорбленнаЯ и раздавленнаЯ мною, понЯла гораздо  больше,  чем  Я  воображал
себе. Ћна понЯла из всего этого то, что женщина всегда прежде всего  поймет,
если искренно любит, а именно: что Я сам несчастлив.
     €спуганное  и  оскорбленное  чувство  сменилось  на  лице  ее   сначала
горестным изумлением. Љогда же Я стал называть себЯ подлецом и  мерзавцем  и
полились мои слезы (Я проговорил всю эту тираду со  слезами),  все  лицо  ее
передернулось какой-то судорогой. Ћна хотела было встать,  остановить  менЯ;
когда же Я кончил, она не на крики мои обратила внимание: "‡ачем  ты  здесь"
зачем не уходишь!" - а на то, что мне, должно быть, очень тЯжело самому было
все это выговорить. „а и забитаЯ она была такаЯ, беднаЯ;  она  считала  себЯ
бесконечно ниже менЯ; где ж ей было озлитьсЯ, обидетьсЯ? Ћна вдруг  вскочила
со стула в каком-то неудержимом порыве и, всЯ стремЯсь ко мне,  но  все  еще
робеЯ и не смеЯ сойти с места, протЯнула ко мне руки... ’ут сердце и во  мне
перевернулось. ’огда она вдруг бросилась ко мне, обхватила мою шею руками  и
заплакала. џ тоже не выдержал и зарыдал так, как  никогда  еще  со  мной  не
бывало...
     - Њне не дают... џ не могу быть... добрым! - едва проговорил  Я,  затем
дошел до дивана, упал на него ничком  и  четверть  часа  рыдал  в  настоЯщей
истерике. Ћна припала ко мне, обнЯла менЯ и как бы замерла в этом объЯтии.
     Hо все-таки штука была в том, что истерика должна же была пройти. € вот
(Я ведь омерзительную правду пишу),  лежа  ничком  да  диване,  накрепко,  и
уткнув лицо в дрЯнную кожаную подушку мою,  Я  начал  помаленьку,  издалека,
невольно, но неудержимо ощущать, что ведь мне теперь неловко  будет  поднЯть
голову и посмотреть ‹изе прЯмо в глаза. —его мне было стыдно? - не знаю,  но
мне было стыдно. Џришло мне тоже в взбудораженную мою голову, что роли  ведь
теперь окончательно переменились, что героинЯ теперь она, а Я точно такое же
униженное и раздавленное создание, каким она была передо мной в ту  ночь,  -
четыре днЯ назад... € все это ко мне пришло еще в те минуты, когда  Я  лежал
ничком на диване!
     Ѓоже мой! да неужели ж Я тогда ей позавидовал?
     Hе знаю, до сих пор еще не могу решить, а тогда,  конечно,  еще  меньше
мог это понЯть, чем теперь. Ѓез власти и тиранства над кем-нибудь Я ведь  не
могу  прожить...  Hо...  но  ведь  рассуждениЯми  ничего  не  объЯснишь,   а
следственно, и рассуждать нечего.
     џ, однако  ж,  преодолел  себЯ  и  приподнЯл  голову;  надобно  ж  было
когда-нибудь поднЯть... € вот, Я до сих пор уверен, что именно  потому,  что
мне было стыдно смотреть на нее,  в  сердце  моем  вдруг  тогда  зажглось  и
вспыхнуло другое  чувство...  чувство  господства  и  обладаниЯ.  ѓлаза  мои
блеснули страстью, и Я крепко стиснул ее руки. Љак Я ненавидел ее и как менЯ
влекло к ней в эту минуту! Ћдно чувство усиливало другое. ќто походило  чуть
не на мщение!.. Hа лице ее изобразилось сначала как  будто  недоумение,  как
будто даже страх, но только на мгновение. Ћна восторженно  и  горЯчо  обнЯла
менЯ.


        X

     —ерез четверть часа Я бегал взад  и  вперед  в  бешеном  нетерпении  по
комнате, поминутно подходил к ширмам и в щелочку  поглЯдывал  на  ‹изу.  Ћна
сидела на полу, склонив на кровать голову и, должно быть, плакала. Hо она не
уходила, а это-то и раздражало менЯ.  ‚  этот  раз  она  уже  все  знала.  џ
оскорбил ее окончательно, но... нечего  рассказывать.  Ћна  догадалась,  что
порыв моей страсти был именно мщением, новым ей унижением, и что к  давешней
моей,  почти  беспредметной  ненависти  прибавилась   теперь   уже   личнаЯ,
завистливаЯ к ней ненависть... Ђ впрочем, не утверждаю,  чтоб  она  это  все
понЯла отчетливо; но зато она  вполне  понЯла,  что  Я  человек  мерзкий  и,
главное, не в состоЯнии любить ее.
     џ знаю, мне скажут, что это невероЯтно, - невероЯтно быть  таким  злым,
глупым, как Я; пожалуй, еще прибавЯт, невероЯтно было не полюбить ее или  по
крайней мере не оценить этой любви. Ћтчего же  невероЯтно?  ‚о-первых,  Я  и
полюбить  уж  не  мог,  потому  что,  повторЯю,  любить  у  менЯ  -  значило
тиранствовать и нравственно превосходствовать.  џ  всю  жизнь  не  мог  даже
представить себе иной любви и до того дошел, что иногда  теперь  думаю,  что
любовь-то и заключаетсЯ в добровольно дарованном от любимого предмета  праве
над ним тиранствовать. џ и в мечтах своих подпольных иначе и не  представлЯл
себе любви, как борьбою, начинал ее всегда с ненависти и кончал нравственным
покорением, а потом уж и представить себе не мог, что  делать  с  покоренным
предметом. „а и что тут невероЯтного, когда Я уж до того успел растлить себЯ
нравственно, до того от "живой жизни" отвык, что давеча вздумал попрекать  и
стыдить ее тем, что она пришла  ко  мне  "жалкие  слова"  слушать;  а  и  не
догадалсЯ сам, что она пришла вовсе не длЯ того, чтоб жалкие слова  слушать,
а чтоб любить менЯ, потому что длЯ женщины  в  любви-то  и  заключаетсЯ  все
воскресение, все спасение от какой бы то ни было гибели и  все  возрождение,
да иначе и проЯвитьсЯ не может, как в этом. ‚прочем, Я не очень  уж  так  ее
ненавидел, когда бегал по комнате и  в  щелочку  заглЯдывал  за  ширмы.  Њне
только невыносимо тЯжело было, что она здесь. џ  хотел,  чтоб  она  исчезла.
"‘покойствиЯ" Я желал, остатьсЯ один  в  подполье  желал.  "†иваЯ  жизнь"  с
непривычки придавила менЯ до того, что даже дышать стало трудно.
     Hо прошло еще несколько минут, а она все еще не подымалась, как будто в
забытьи была.  џ  имел  бессовестность  тихонько  постучать  в  ширмы,  чтоб
напомнить ей... Ћна вдруг встрепенулась,  схватилась  с  места  и  бросилась
искать свой платок, свою шлЯпку, шубу, точно  спасаЯсь  от  менЯ  куда-то...
—ерез две минуты она медленно вышла из-за ширм и тЯжело на менЯ поглЯдела. џ
злобно усмехнулсЯ, впрочем, насильно, длЯ  приличиЯ,  и  отворотилсЯ  от  ее
взглЯда.
     - Џрощайте, - проговорила она, направлЯЯсь к двери.
     џ вдруг подбежал к ней, схватил ее руку, разжал ее, вложил...  и  потом
опЯть зажал. ‡атем тотчас же отвернулсЯ и отскочил поскорей в  другой  угол,
чтоб не видеть по крайней мере...
     џ хотел было сию минуту солгать - написать, что Я сделал это  нечаЯнно,
не помнЯ себЯ, потерЯвшись, сдуру. Hо Я не хочу лгать и потому говорю прЯмо,
что Я разжал ей руку и положил в нее... со злости. Њне это пришло  в  голову
сделать, когда Я бегал взад и вперед по комнате, а она сидела за ширмами. Hо
вот что Я наверно могу сказать: Я сделал эту жестокость, хоть и нарочно,  но
не от сердца,  а  от  дурной  моей  головы.  ќта  жестокость  была  до  того
напускнаЯ, до того головнаЯ, нарочно подсочиненнаЯ, книжнаЯ, что  Я  сам  не
выдержал даже минуты, - сначала отскочил в угол, чтоб не видеть, а потом  со
стыдом и отчаЯнием бросилсЯ вслед за ‹изой. џ отворил дверь в  сени  и  стал
прислушиватьсЯ.
     - ‹иза! ‹иза! - крикнул Я на лестницу, но несмело, вполголоса ...
     Ћтвета не  было,  мне  показалось,  что  Я  слышу  ее  шаги  на  нижних
ступеньках.
     - ‹иза! - крикнул Я громче.
     Hет ответа. Hо в ту же минуту Я услышал снизу,  как  тЯжело,  с  визгом
отворилась тугаЯ наружнаЯ стеклЯннаЯ дверь на улицу и туго захлопнулась. ѓул
поднЯлсЯ по лестнице.
     Ћна ушла. џ воротилсЯ в комнату в раздумье. “жасно тЯжело мне было.
     џ  остановилсЯ  у  стола  возле  стула,  на  котором  она   сидела,   и
бессмысленно смотрел перед собой. Џрошло с минуту, вдруг Я  весь  вздрогнул:
прЯмо перед собой, на столе, Я увидал... одним словом, Я увидал смЯтую синюю
пЯтирублевую бумажку, ту самую, которую минуту назад зажал в  ее  руке.  ќто
была та бумажка; другой и быть не могло; другой и в доме не было. Ћна, стало
быть, успела выбросить ее из руки на стол в ту минуту, когда  Я  отскочил  в
другой угол.
     —то ж? Я мог ожидать, что она это сделает. Њог ожидать? Hет. џ до  того
был эгоист, до того не уважал людей на самом деле, что даже и вообразить  не
мог, что и она это сделает. ќтого  Я  не  вынес.  Њгновение  спустЯ  Я,  как
безумный, бросилсЯ  одеватьсЯ,  накинул  на  себЯ,  что  успел  впопыхах,  и
стремглав выбежал за ней. Ћна и двухсот шагов еще не успела  уйти,  когда  Я
выбежал на улицу.
     Ѓыло тихо, валил снег и падал почти перпендикулЯрно,  настилаЯ  подушку
на тротуар и на пустынную улицу. Hикого не было прохожих, никакого звука  не
слышалось. “ныло и бесполезно мерцали фонари.  џ  отбежал  шагов  двести  до
перекрестка и остановилсЯ.
     "Људа пошла она? и зачем Я  бегу  за  ней?  ‡ачем?  “пасть  перед  ней,
зарыдать от раскаЯниЯ, целовать ее ноги, молить о прощении! џ и хотел этого;
всЯ грудь моЯ разрывалась  на  части,  и  никогда,  никогда  не  вспомЯну  Я
равнодушно эту  минуту.  Hо  -  зачем?  -  подумалось  мне.  -  ђазве  Я  не
возненавижу ее, может быть, завтра же, именно за то, что сегоднЯ целовал  ее
ноги? ђазве дам Я ей счастье? ђазве Я не узнал сегоднЯ опЯть, в  сотый  раз,
цены себе? ђазве а не замучу ее!"
     џ стоЯл на снегу, всматриваЯсь в мутную мглу, и думал об этом.
     "€ не лучше ль, не лучше ль будет, - фантазировал Я  уже  дома,  после,
заглушаЯ фантазиЯми живую сердечную боль, не лучше ль будет, если она навеки
унесет теперь с собой оскорбление? Ћскорбление, - да ведь это очищение;  это
самое едкое и больное сознание! ‡автра же Я бы загрЯзнил  собой  ее  душу  и
утомил ее сердце. Ђ оскорбление не замрет в ней теперь никогда, и как бы  ни
была гадка грЯзь, котораЯ ее ожидает, - оскорбление возвысит и очистит ее...
ненавистью... гм... может, и прощением ... Ђ, впрочем, легче ль ей от  всего
этого будет?"
     Ђ в самом деле: вот Я теперь уж от себЯ задаю один праздный вопрос: что
лучше - дешевое ли счастие или возвышенные страданиЯ ? Hу-ка, что лучше?
     ’ак мне мерещилось, когда Я сидел в тот вечер у себЯ дома,  едва  живой
от душевной боли. Hикогда Я не выносил еще столько страданиЯ и раскаЯниЯ; но
разве могло быть хоть какое-либо сомнение, когда Я выбегал из квартиры,  что
Я не возвращусь с полдороги домой? Hикогда  больше  Я  не  встречал  ‹изу  и
ничего не слыхал о ней. Џрибавлю тоже, что Я надолго осталсЯ доволен  фразой
о пользе от оскорблениЯ и ненависти, несмотрЯ на то, что сам чуть не заболел
тогда от тоски.
     „аже и теперь, через столько лет, все это как-то слишком  нехорошо  мне
припоминаетсЯ. Њногое мне теперь нехорошо припоминаетсЯ, но... не кончить ли
уж тут "‡аписки"? Њне кажетсЯ, Я сделал ошибку, начав их писать. Џо  крайней
мере мне было стыдно, все времЯ как Я писал эту повесть: стало быть, это  уж
не литература, а  исправительное  наказание.  ‚едь  рассказывать,  например,
длинные повести о том, как Я манкировал свою жизнь нравственным растлением в
углу, недостатком среды, отвычкой от живого и тщеславной злобой в  подполье,
- ей-богу, не интересно; в романе надо героЯ,  а  тут  нарочно  собраны  все
черты  длЯ  антигероЯ,  а  главное,   все   это   произведет   пренеприЯтное
впечатление, потому что мы все отвыкли от жизни, все хромаем,  всЯкий  более
или менее. „аже до того отвыкли, что чувствуем  подчас  к  настоЯщей  "живой
жизни" какое-то омерзение, а потому и терпеть не можем, когда нам напоминают
про нее. ‚едь мы до того дошли, что настоЯщую "живую жизнь" чуть не  считаем
за труд, почти что за службу, и все мы про  себЯ  согласны,  что  по  книжке
лучше. € чего копошимсЯ мы иногда, чего блажим, чего просим? ‘ами  не  знаем
чего. Hам же будет хуже, если наши блажные просьбы исполнЯт. Hу, попробуйте,
ну, дайте нам, например, побольше самостоЯтельности, развЯжите любому из нас
руки, расширьте круг деЯтельности, ослабьте опеку, и мы... да уверЯю же вас:
мы тотчас же попросимсЯ опЯть обратно в опеку. ‡наю, что вы, может быть,  на
менЯ за это рассердитесь, закричите, ногами затопаете:  "ѓоворите,  дескать,
про себЯ одного и про ваши мизеры в подполье, а  не  смейте  говорить:  "все
мы"". Џозвольте, господа, ведь не оправдываюсь же Я этим всемством.  —то  же
собственно до менЯ касаетсЯ, то ведь  Я  только  доводил  в  моей  жизни  до
крайности то, что вы не осмеливались доводить и до половины, да еще трусость
свою принимали за благоразумие, и тем утешались, обманываЯ  сами  себЯ.  ’ак
что Я, пожалуй, еще "живее" вас выхожу. „а взглЯните  пристальнее!  ‚едь  мы
даже не знаем, где и живое-то живет теперь и что оно такое, как  называетсЯ?
Ћставьте нас одних, без книжки, и мы тотчас  запутаемсЯ,  потерЯемсЯ,  -  не
будем знать, куда примкнуть, чего придержатьсЯ; что любить и что ненавидеть,
что уважать и что презирать? Њы  даже  и  человеками-то  быть  тЯготимсЯ,  -
человеками с настоЯщим, собственным телом и кровью; стыдимсЯ этого, за позор
считаем   и   норовим   быть   какими-то   небывалыми   общечеловеками.   Њы
мертворожденные, да и рождаемсЯ-то давно уж не от живых отцов, и это нам все
более и более нравитсЯ. ‚о вкус входим. ‘коро выдумаем рождатьсЯ  как-нибудь
от идеи. Hо довольно; не хочу Я больше писать "из ЏодпольЯ"...

     ‚прочем, здесь еще не кончаютсЯ "записки" этого парадоксалиста.  Ћн  не
выдержал и  продолжал  далее.  Hо  нам  тоже  кажетсЯ,  что  здесь  можно  и
остановитьсЯ.


                           ЏримечаниЯ к повести

     из  ‘обраниЯ  сочинений  в  15-ти  томах.  ’.  4.  ‹.,  "Hаука",   1989
‘оставители примечаний к тому Ђ.‚.Ђрхипова, H.”.Ѓуданова, ….€.Љийко

     ‚первые опубликовано в журнале "ќпоха" (1864. N  1-2,  4)  с  подписью:
”едор „остоевский.

     "‡аписки  из  подпольЯ"  -  произведение,  открывшее,  новый   этап   в
творчестве „остоевского. ‚  центре  повести  характерный  образ  "идеолога",
мыслителЯ, носителЯ хотЯ и странной, "парадоксальной",  но  в  то  же  времЯ
теоретически замкнутой системы взглЯдов. Hе будучи  единомышленником  своего
"антигероЯ", „остоевский придал его рассуждениЯм такую силу доказательности,
какой впоследствии отличались монологи главных героев его больших романов  -
ђаскольникова, €пполита ’ерентьева, Љириллова, атова, ‘таврогина, „митриЯ и
€вана Љарамазовых.
     Џринцип  построениЯ  повести,  основанный  на  контрастах,  „остоевский
пыталсЯ объЯснить в письме к брату от 13 апрелЯ 1864 г.: "’ы понимаешь,  что
такое переход в музыке, - писал  он.  -  ’очно  так  и  тут.  ‚  1-й  главе,
по-видимому,  болтовнЯ,  но  вдруг  эта  болтовнЯ  в  последних  2-х  главах
разрешаетсЯ  неожиданной  катастрофой".   HоваЯ   художественнаЯ   структура
"‡аписок из подпольЯ" была столь необычна, что даже  искушенные  в  вопросах
литературы современники не сразу понЯли ее суть.  и  пытались  отождествлЯть
идеологию "подпольного" человека с мировосприЯтием автора. ‚ процессе работы
над повестью „остоевский осознал  трудность  стоЯщей  перед  ним  задачи.  ‚
письме к брату от 20 марта 1864 г. он писал:  "‘ел  за  работу,  за  повесть
<...> ѓораздо труднее ее писать, чем Я думал. Ђ между тем  непременно  надо,
чтоб она была хороша, самому мне это надобно. Џо  тону  своему  она  слишком
страннаЯ, и тон резок и дик: может не  понравитьсЯ;  следовательно,  надобно
чтоб поэзиЯ все смЯгчила и вынесла".
     ’ворческие трудности усугублЯлись еще и цензурными искажениЯми  текста,
разрушавшими внутреннюю логику повествованиЯ. ’ак,  получив  первый  двойной
номер "ќпохи", где было  напечатано  "Џодполье",  и  обнаружив  там,  помимо
"ужасных опечаток", вмешательство цензора, „остоевский писал 26  марта  1864
г. брату: "...уж лучше было совсем не печатать  предпоследней  главы  (самой
главной, где самаЯ-то мысль и высказываетсЯ),  чем  печатать  так,  как  оно
есть, т. е. надерганными фразами и противуреча самой себе. Hо что же делать?
‘виньи цензора, там, где Я глумилсЯ над всем и  иногда  богохульствовал  длЯ
виду, - то пропущено, а где из  всего  этого  Я  вывел  потребность  веры  и
•риста, - то запрещено...".
     ‚ подстрочном примечании к журнальной публикации первой части "‡аписок"
автор указал на свЯзь своего "антигероЯ" с типом "лишнего человека".
     Џроблема "лишних людей", на  смену  которым  шли  новые  герои-деЯтели,
активно обсуждалась в русской публицистике на рубеже 1860-х годов.  ЏроЯвлЯл
к ней интерес и „остоевский. ’ак, имеЯ в виду —ацкого и последовавших за ним
"лишних людей", „остоевский писал в "‡имних  заметках";  "Ћни  все  ведь  не
нашли дела, не находили два-три поколениЯ срЯду. ќто факт,  против  факта  и
говорить бы, кажетсЯ, нечего, но спросить из любопытства можно. ’ак  вот  не
понимаю Я, чтоб умный человек, когда бы то ни было, при каких бы то ни  было
обстоЯтельствах, не мог найти себе дела".
     ‚ то же времЯ „остоевский осознавал  и  трагичность  положениЯ  "лишних
людей". ѓерой "‡аписок" говорит о себе: "ђазвитой и  порЯдочный  человек  не
может быть тщеславен без неограниченной требовательности к себе самому и  не
презираЯ себЯ в иные минуты до ненависти. <...> џ был болезненно развит, как
и следует быть развитым человеку нашего времени" (^).  Џодобное  трагическое
мироощущение  „остоевский  считал  характерной  чертой  "избранных"  "лишних
людей". ќто видно из его отзыва о "Џризраках" ’ургенева, которые „остоевский
прочитал в период работы над "‡аписками из подпольЯ". ‚ "Џризраках" -  писал
„остоевский ’ургеневу 23 декабрЯ 1863 г. - "...много реального. ќто реальное
- есть тоска  развитого  и  сознающего  существа,  живущего  в  наше  времЯ,
уловленнаЯ тоска".
     ‡адумав   произведение,   в   центре   которого   должен   был   стоЯть
"исповедующийсЯ" "лишний человек", „остоевский не мог не учесть опыта  своих
предшественников,  создавших  классические  образцы  этого  типа,  а   также
суждениЯ  критиков,  объЯснивших   историческую   сущность"   закономерность
поЯвлениЯ "лишних людей".
     ѓерой "‡аписок из подпольЯ" по  своему  психологическому  облику  ближе
всего стоит к "русским ѓамлетам" ’ургенева, к  "ѓамлету  ™игровского  уезда"
(1849) и к —улкатурину из "„невника лишнего человека" (1850).  ќта  общность
была отмечена еще H. ‘траховым, которым в  1867  г.  в  статье,  посвЯщенной
выходу  в  свет  ‘обраниЯ  сочинений  „остоевского  1865-1866  гг.,   писал:
"Ћтчуждение от жизни, разрыв с действительностью <...> эта  Язва,  очевидно,
существует в русском обществе. ’ургенев дал нам  несколько  образцов  людей,
страдающих этой Язвою; таковы его "‹ишний  человек"  и  "ѓамлет  ™игровского
уезда" <...> ѓ-н ”. „остоевский, в параллель тургеневскому ѓамлету,  написал
с большою Яркостию своего "подпольного" героЯ..." (Ћтеч. зап. 1867. № 2.  ‘.
555. Hаша изЯщнаЯ словесность).
     ‘ледует  отметить,  что   "антигерой"   „остоевского   в   отличие   от
тургеневских "лишних людей" - не дворЯнин, не представитель "меньшинства", а
мелкий чиновник, страдающий от своей социальной приниженности  и  восстающий
против     обезличивающих     его      условий      общественной      жизни.
‘оциально-психологическую  суть   этого   бунта,   принимавшего   уродливые,
парадоксальные формы, „остоевский поЯснил в  начале  1870-х  годов.  ЋтвечаЯ
критикам, высказавшимсЯ по поводу напечатанных частей "Џодростка", он  писал
в черновом наброске "„лЯ предисловиЯ") (1875): "џ горжусь, что впервые вывел
настоЯщего человека русского большинства и впервые разоблачил его  уродливую
и трагическую сторону. ’рагизм состоит в сознании уродливости <...> ’олько Я
один вывел трагизм подпольЯ, состоЯщий в страдании, в самоказни, в  сознании
лучшего и в невозможности достичь его и, главное,  в  Ярком  убеждении  этих
несчастных, что и все таковы, а  стало  быть,  не  стоит  и  исправлЯтьсЯ!".
„остоевский  утверждал  в  заключение,  что  "причина  подпольЯ"  кроетсЯ  в
"уничтожении веры в общие правила. „Hет ничего свЯтого"".
     "Џодпольный парадоксалист" выступает против просветительской  концепции
человека, против позитивистской  абсолютизации  естественнонаучных  методов,
особенно математических, при  определении  законов  человеческого  бытиЯ.  ‚
начале 1860-х годов эти взглЯды получили  развитие  и  в  идеологии  русских
революционных демократов, в частности, в теории "разумного  эгоизма"  H.  ѓ.
—ернышевского.1
     Ћсновной полемический тезис, сформулированный „остоевским еще в "‡имних
заметках", сводилсЯ к следующему: социализм не  может  быть  осуществлен  на
принципе разумного договора личности и общества по формуле "каждый длЯ  всех
и все длЯ каждого" потому, что, как утверждал „остоевский,  "не  хочет  жить
человек и на этих расчетах <...> …му все кажетсЯ сдуру, что это острог и что
самому по себе лучше, потому - полнаЯ волЯ".
     ‚сЯ перваЯ часть повести - "Џодполье" - ЯвлЯетсЯ развитием этой мысли.
     ЋперируЯ  тезисами  и  понЯтиЯми,  близкими  в  отдельных   случаЯх   к
философским идеЯм Љанта, опенгауэра, тирнера, герой "‡аписок из  подпольЯ"
утверждает,   что    философский    материализм    просветителей,    взглЯды
представителей  утопического  социализма  и  позитивистов,   равно   как   и
абсолютный идеализм ѓегелЯ, неизбежно ведут к фатализму и отрицанию  свободы
воли,  которую  он  ставит  превыше  всего.  "‘вое  собственное,  вольное  и
свободное хотенье, - говорит он, - свой собственный,  хотЯ  бы  самый  дикий
каприз, своЯ фантазиЯ, раздраженнаЯ иногда хоть бы даже до  сумасшествиЯ,  -
вот это-то все и есть та самаЯ, пропущеннаЯ, самаЯ выгоднаЯ выгода,  котораЯ
ни под какую классификацию не подходит и от которой  все  системы  и  теории
постоЯнно разлетаютсЯ к черту" (^).
     ‘опоставление "‡аписок из подпольЯ" со статьЯми „остоевского  1861-1864
гг. и  "‡имними  заметками  о  летних  впечатлениЯх"  со  всей  очевидностью
убеждает в том, что "герой подпольЯ воплощает  в  себе  конечные  результаты
„оторванности от почвы", как она рисовалась  „остоевскому",  и  потому  этот
персонаж "не только обличитель, но и обличаемый", не герой, но  "антигерой",
по выражению  самого  автора.2  ЏроповедуЯ  свободу,  подпольный  человек  в
действительности ратует за "свободу от выбора, от обЯзывающих решений".  …го
эгоцентризм порожден "страхом перед жизнью".3
     ‡аставлЯЯ своего героЯ в качестве  "головного",  теоретического  тезиса
проповедовать  доведенную  до   логического   предела   программу   крайнего
индивидуализма, „остоевский наметил уже в первой части "‡аписок из подпольЯ"
и возможный, с его точки зрениЯ,  выход  из  этого  состоЯниЯ.  ‚оображаемый
оппонент "подпольного, человека" говорит ему: "‚ы хвалитесь сознанием, но вы
только колеблетесь, потому что хоть ум у вас  и  работает,  но  сердце  ваше
развратом помрачено, а без чистого сердца - полного, правильного сознаниЯ не
будет" (^). Ћчевидно, в доцензурном варианте  эта  мысль  была  развита  еще
более определенно. Џо утверждению автора, места, где он  "вывел  потребность
веры и  •риста"  (см.  выше),  были  запрещены.  Ћ  том,  что  имел  в  виду
„остоевский, говорЯ о "потребности веры и •риста", можно судить по  заметкам
в записной тетради (1864--1865 гг.), сделанным  вскоре  после  опубликованиЯ
"ЏодпольЯ". “прекаЯ "социалистов-западников" в том, что они, заботЯсь только
о материальном благополучии человека, "дальше брюха  не  идут",  „остоевский
писал в набросках к статье "‘оциализм и христианство": "…сть  нечто  гораздо
высшее бога-чрева. ќто - быть  властелином  и  хозЯином  даже  себЯ  самого,
своего Я, пожертвовать этим Я, отдать его - всем. ‚  этой  идее  есть  нечто
неотразимо-прекрасное, сладостное,  неизбежное  и  даже  необъЯснимое  <...>
социалист не может себе представить, как можно добровольно отдавать себЯ  за
всех, по его - это безнравственно. Ђ вот за известное вознаграждение  -  вот
это можно <...>  Ђ  всЯ-то  штука,  всЯ-то  бесконечность  христианства  над
социализмом в том и заключаетсЯ, что христианин (идеал), все отдаваЯ, ничего
себе сам не требует".
     ‚торой части "‡аписок из подпольЯ" - "Џо  поводу  мокрого  снега"  -  в
качестве   эпиграфа   предпосланы   стихи   Hекрасова   "Љогда   из    мрака
заблужденьЯ..." (1845). ’ема этого стихотворениЯ варьируетсЯ  и  в  повести,
где  она  подвергаетсЯ,  однако,  глубокому  переосмыслению,  как   и   темы
жоржсандовских повестей 1850-х годов, - переосмыслению, включающему  в  себЯ
сочувственное и одновременно полемическое отношение к  ним.  Љонфликт  между
‹изой  -  носительницей  "живой  жизни"   и   "мертворожденным"   "небывалым
общечеловеком", "парадоксалистом" из подпольЯ кончаетсЯ нравственной победой
героини. ‚ облике этой  героини  нашли  отражение  некоторые  черты  "сильно
развитой личности", о которой „остоевский писал еще в  "‡имних  заметках"  и
представление о которой в конце 1864 г., т. е. после опубликованиЯ  "‡аписок
из подпольЯ", дополнилось новыми штрихами.  ’ак,  в  подстрочном  примечании
„остоевского к статье H. ‘оловьева "’еориЯ пользы и  выгоды"  сказано:  "—ем
выше будет сознание и самоощущение своего  собственного  лица,  тем  выше  и
наслаждение жертвовать собой и всей своей личностью из любви к человечеству.
‡десь  человек,  пренебрегающий  своими  правами,  возносЯщийсЯ  над   ними,
принимает какой-то торжественный образ. несравнимо высший образ всесветного,
хотЯ  бы  и  гуманного  кредитора,  благоразумного,  хотЯ  бы   и   гуманно,
занимающегосЯ всю свою жизнь определением того, что мое и что твое"  (ќпоха.
1864. N 11. ‘. 13).

     Њногое из того, что в "‡аписках  из  подпольЯ"  только  намечено,  было
развито в последующих романах „остоевского, и в частности в первом из них, в
"Џреступлении и наказании".

     ‚ышедшаЯ в свет  в  конце  марта  1864  г.  перваЯ  часть  "‡аписок  из
подпольЯ" тотчас же обратила на себЯ внимание  революционно-демократического
лагерЯ. ™едрин включил в свое обозрение "‹итературные мелочи" "драматическую
быль" - памфлет "‘трижи" ‚ысмеиваЯ в сатирической форме  участников  журнала
"ќпоха", он под видом "стрижа четвертого, беллетриста унылого" изобразил  ”.
Њ. „остоевского.

     ЏародиЯ ™едрина - единственный непосредственный отклик на  "‡аписки  из
подпольЯ". €нтерес критики к этой повести пробудилсЯ уже после опубликованиЯ
романа „остоевского "Џреступление и наказание" (1866).

     H. H. ‘трахов в статье  "Hаша  изЯщнаЯ  словесность"  подчеркивал,  что
"подпольный человек" "со злобой  относитсЯ  к  действительности,  к  каждому
Явлению скудной жизни, его окружающей, потому что каждое такое  Явление  его
обижает как укор, как обличение его собственной  внутренней  безжизненности"
(Ћтеч. зап. 1867. N 2. ‘. 555). ‡аслугу „остоевского критик видел в том, что
он, сумев "заглЯнуть в душу подпольного героЯ, с такою же  проницательностью
умеет изображать и всевозможные варьЯции этих нравственных шатаний, все виды
страданий, порождаемых нравственною неустойчивостью" (там же)

     ‚ысокую оценку "‡апискам из подпольЯ" дал Ђп. ѓригорьев. ‚ письме к  H.
H. ‘трахову от 18 (30) марта 1869 г. „остоевский  вспоминал,  что  ѓригорьев
похвалил эту повесть и сказал ему: "’ы в этом роде и пиши".

     ‚последствии "‡аписки из подпольЯ"  привлекли  особое  внимание  H.  Љ.
Њихайловского, посвЯтившего их разбору специальный раздел в статье "†естокий
талант" (1882).

     ‘ конца XIX в. постепенно рос  интерес  к  этой  повести.  Њироощущение
"подпольного  человека",   генетически   свЯзанного   с   "лишними   людьми"
1840-1850-х  годов,  заключало  в  себе   ростки   позднейшего   буржуазного
индивидуализма и эгоцентризма. •удожественное открытие „остоевского, впервые
указавшего на социальную опасность  превращениЯ  "самостоЯтельного  хотениЯ"
личности в "сознательно выбираемый ею принцип поведениЯ", на рубеже XIX и XX
вв. получило подтверждение в ницшеанстве, а позднее в некоторых направлениЯх
экзистенциализма.

     Џокиватель.  -  ќто  слово,   очевидно,   образовано   „остоевским   от
просторечного "киватель"; так называлсЯ  человек,  который  кивает  головой,
перемигиваетсЯ или дает скрытно знаки кому-либо (см.: „аль  ‚.  €.  ’олковый
словарь... 2-е изд. ‘Џб.; Њ., 1882. ’. 2. ‘. 106).

     ..."всего прекрасного и высокого"... - ‘очетание понЯтий "прекрасное  и
высокое" восходит к эстетическим трактатам XVIII в. (см., например: Ѓгрк  ќ.
”илософское исследование о происхождении наших) представлений  о  высоком  и
прекрасном (1756); Љант €. Hаблюдение над чувством  высокого  и  прекрасного
(1764) и др.). Џосле переоценки эстетики "чистого" искусства  в  1840-1860-х
годах это выражение приобрело иронический оттенок.

     ...l'homme de la nature et de la verite - "человек природы и правды"  -
здесь „остоевский использовал сжатое определение  личности  †ан-†ака  ђуссо,
которое он дал в "‡имних заметках о летних впечатлениЯх", следуЯ,  вероЯтно,
примеру ѓейне, употребившему то же самое выражение в отношении ђуссо.

     “ж как докажут тебе, например, что от обезьЯны произошел... - €нтерес к
вопросу о происхождении человека в начале  1864  г.  обострилсЯ  в  свЯзи  с
выходом в Џетербурге в русском  переводе  книги  последователЯ  эволюционной
теории —. „арвина ’омаса ѓенри ѓексли (1825-1895) "Ћ  положении  человека  в
рЯду органических существ". Hе исключена возможность, что  эта  фраза  героЯ
ЯвлЯетсЯ откликом на вызывавшие полемику статьи ‚. Ђ. ‡айцева, в которых  он
вслед за Љ. ”охтом писал о происхождении разных рас людей от различных пород
обезьЯн (см.: ‡айцев ‚. €збр. соч. Њ., 1934. ’. 1. ‘. 497-498).

     ...со всевозможными ‚агенгеймами ~ перестанут  болеть  ваши  зубы...  -
ђечь идет о зубных врачах  ‚агенгеймах  (см.  с.  478).  ‘удЯ  по  "‚сеобщей
адресной книге ‘анкт-Џетербурга", в середине 1860-х годов в Џетербурге  было
восемь зубных врачей по фамилии ‚агенгейм; вывески, их  рекламирующие,  были
распространены по всему городу.

     ...как человек, "отрешившийсЯ от почвы и народных  начал",  как  теперь
выражаютсЯ. - ‚ыражение, взЯтое в кавычки, характерно  длЯ  статей  журналов
"‚ремЯ" и "ќпоха". ‘р., например, объЯвлениЯ об издании  журнала  "‚ремЯ"  в
1861, 1862, 1863 гг. или статью ”. Њ.  „остоевского  "Ћ  новых  литературных
органах и о новых теориЯх" (1863).

     енапан - негодЯй (франц. chenapan).

     •удожник, например, написал картину  ѓе.  ~  Ђвтор  написал  "как  кому
угодно"... -  ‡десь  полемический  выпад  против  Њ.  ….  ‘алтыкова-™едрина,
напечатавшего сочувственный отзыв о картине H.  H.  ѓе  (1831-1894)  "’айнаЯ
вечерЯ" (см.: ‘овременник. 1863.  №  11.  "наша  общественнаЯ  жизнь").  ќта
картина, показаннаЯ впервые на осенней выставке Ђкадемии  художеств  в  1863
г., вызвала разноречивые толки. ‚последствии „остоевский упрекал H. H. ѓе  в
преднамеренном смешении "исторической и текущей"  действительности,  отчего,
по его мнению, "вышла фальшь и предвзЯтаЯ идеЯ, а всЯкаЯ фальшь есть ложь