речивейшим ощущениЯм! џ и тогда был этим  утешен,
да и теперь тех же мыслей. Ћттого-то у нас  так  и  много  "широких  натур",
которые даже при самом последнем паденьи никогда не терЯют своего идеала;  и
хоть  и  пальцем  не  пошевелЯт  длЯ  идеала-то,  хоть  разбойники  и   воры
отъЯвленные,  а  все-таки  до  слез  свой  первоначальный  идеал  уважают  и
необыкновенно в душе честны.  „а-с,  только  между  нами  самый  отъЯвленный
подлец может быть совершенно и даже возвышенно честен в душе, в то же  времЯ
нисколько не переставаЯ быть подлецом. ЏовторЯю, ведь  сплошь  да  рЯдом  из
наших романтиков выходЯт иногда  такие  деловые  шельмы  (слово  "шельмы"  Я
употреблЯю любЯ), такое чутье действительности и знание положительного вдруг
оказывают, что изумленное начальство  и  публика  только  Языком  на  них  в
остолбенении пощелкивают.
     Њногосторонность поистине изумительнаЯ, и бог знает  во  что  обратитсЯ
она и выработаетсЯ при последующих обстоЯтельствах и что сулит нам  в  нашем
дальнейшем? Ђ недурен матерьЯл-с! Hе из патриотизма какого-нибудь,  смешного
или квасного, Я так говорю. ‚прочем, Я  уверен,  вы  опЯть  думаете,  что  Я
смеюсь. Ђ кто знает, может быть, и обратно, то есть уверены, что Я и в самом
деле так думаю. ‚о всЯком случае, господа, оба мнениЯ ваши  Я  буду  считать
себе за честь и особенное удовольствие. Ђ отступление мое мне простите.
     ‘ товарищами моими Я, разумеетсЯ, дружества не выдерживал и очень скоро
расплевывалсЯ и вследствие еще юной тогдашней неопытности даже  и  кланЯтьсЯ
им переставал, точно отрезывал. ќто, впрочем,  со  мной  всего  один  раз  и
случилось. ‚ообще же Я всегда был один.
     „ома Я, во-первых, всего  больше  читал.  •отелось  заглушить  внешними
ощущениЯми все беспрерывно внутри менЯ накипавшее.  Ђ  из  внешних  ощущений
было длЯ менЯ в возможности  только  одно  чтение.  —тение,  конечно,  много
помогало, - волновало, услаждало и мучило. Hо по временам наскучало  ужасно.
‚се-таки хотелось двигатьсЯ, и  Я  вдруг  погружалсЯ  в  темный,  подземный,
гадкий - не разврат, а развратишко. ‘трастишки во мне были острые, жгучие от
всегдашней болезненной моей раздражительности. Џорывы  бывали  истерические,
со слезами и конвульсиЯми. Љроме чтениЯ, идти было некуда, - то есть не было
ничего, чтобы мог Я тогда уважать в моем окружающем и  к  чему  бы  потЯнуло
менЯ. ‡акипала, сверх того, тоска; ЯвлЯлась истерическаЯ жажда противоречий,
контрастов, и вот Я и пускалсЯ развратничать. џ ведь вовсе не длЯ оправданиЯ
моего сейчас столько наговорил... Ђ впрочем,  нет!  соврал!  џ  именно  себЯ
оправдать хотел. ќто Я длЯ себЯ, господа, заметочку делаю.  Hе  хочу  лгать.
‘лово дал.
     ђазвратничал Я уединенно, по  ночам,  потаенно,  боЯзливо,  грЯзно,  со
стыдом, не оставлЯвшим менЯ в самые омерзительные минуты и даже доходившим в
такие минуты до проклЯтиЯ. џ уж и тогда носил в душе моей подполье. ЃоЯлсЯ Я
ужасно, чтоб менЯ как-нибудь не увидали, не встретили, не узнали. •одил же Я
по разным весьма темным местам.
     ђаз, проходЯ ночью мимо одного трактиришка, Я увидел в освещенное окно,
как господа киЯми подрались у биллиарда и как одного из них в окно спустили.
‚ другое времЯ мне бы очень мерзко стало; но тогда такаЯ вдруг минута нашла,
что Я этому спущенному господину позавидовал, и  до  того  позавидовал,  что
даже в трактир вошел, в биллиардную: "Ђвось, дескать, и Я подерусь,  и  менЯ
тоже из окна спустЯт".
     џ не был пьЯн, но что прикажете делать, - до такой ведь истерики  может
тоска заесть! Hо ничем обошлось. Ћказалось, что Я и в  окно-то  прыгнуть  не
способен, и Я ушел не подравшись.
     Ћсадил менЯ там с первого же шагу один офицер.
     џ стоЯл у биллиарда и по неведению заслонЯл дорогу, а  тому  надо  было
пройти; он взЯл менЯ за плечи и молча, - не предуведомив и не  объЯснившись,
- переставил менЯ с того места, где Я стоЯл, на другое,  а  сам  прошел  как
будто и не заметив. џ бы даже побои простил, но никак не мог простить  того,
что он менЯ переставил и так окончательно не заметил.
     —ерт знает что бы дал Я тогда за  настоЯщую,  более  правильную  ссору,
более приличную, более, так сказать, литературную! ‘о мной поступили  как  с
мухой. Ѓыл этот офицер вершков  десЯти  росту;  Я  же  человек  низенький  и
истощенный. ‘сора, впрочем, была в моих  руках:  стоило  попротестовать,  и,
конечно, менЯ бы спустили в окно. Hо Я раздумал  и  предпочел...  озлобленно
стушеватьсЯ.
     ‚ышел Я из трактира смущенный и взволнованный, прЯмо домой, а на другой
день продолжал мой развратик еще робче, забитее и грустнее, чем прежде,  как
будто со слезой на глазах, - а все-таки продолжал. Hе думайте, впрочем,  что
Я струсил офицера от  трусости:  Я  никогда  не  был  трусом  в  душе,  хотЯ
беспрерывно трусил на деле, но - подождите смеЯтьсЯ, на это есть объЯснение;
у менЯ на все есть объЯснение, будьте уверены.
     Ћ, если б этот офицер был  из  тех,  которые  соглашались  выходить  на
дуэль! Hо нет, это был  именно  из  тех  господ  (увы!  давно  исчезнувших),
которые предпочитали действовать киЯми или, как поручик Џирогов у ѓоголЯ,  -
по начальству. Hа дуэль же не выходили,  а  с  нашим  братом,  с  штафиркой,
считали бы дуэль во всЯком случае неприличною, - да и вообще  считали  дуэль
чем-то немыслимым,  вольнодумным,  французским,  а  сами  обижали  довольно,
особенно в случае десЯти вершков росту.
     ‘трусил Я тут не  из  трусости,  а  из  безграничнейшего  тщеславиЯ.  џ
испугалсЯ не десЯти вершков росту и не того, что менЯ  больно  прибьют  и  в
окно спустЯт; физической  храбрости,  право,  хватило  бы;  но  нравственной
храбрости недостало. џ испугалсЯ того, что менЯ все присутствующие,  начинаЯ
с нахала маркера до последнего протухлого и угреватого чиновничишки, тут  же
увивавшегосЯ, с воротником из сала, - не  поймут  и  осмеют,  когда  Я  буду
протестовать и заговорю с ними Языком  литературным.  Џотому  что  о  пункте
чести, то есть не о чести, а о пункте чести (point d'honneur), у нас до  сих
пор  иначе  ведь  и  разговаривать  нельзЯ,  как  Языком  литературным.   Hа
обыкновенном Языке о "пункте чести" не  упоминаетсЯ.  џ  вполне  был  уверен
(чутье-то действительности, несмотрЯ на весь романтизм!), что все они просто
лопнут со смеха, а офицер не просто, то есть не безобидно, прибьет  менЯ,  а
непременно коленком менЯ напинает, обведЯ таким манером вокруг биллиарда,  и
потом уж разве смилуетсЯ и в окно спустит. ђазумеетсЯ, эта мизернаЯ  историЯ
только этим одним со мной не могла окончитьсЯ. џ часто потом встречал  этого
офицера на улице и хорошо его заприметил. Hе  знаю  только,  узнавал  ли  он
менЯ. „олжно быть, нет; заключаю по  некоторым  признакам.  Hо  Я-то,  Я,  -
смотрел на него со злобою и  ненавистью,  и  так  продолжалось...  несколько
лет-с! ‡лоба моЯ даже  укреплЯлась  и  разрасталась  с  годами.  ‘начала  Я,
потихоньку, начал разузнавать об этом офицере. ’рудно мне это  было,  потому
что Я ни с кем не был знаком. Hо однажды кто-то окликнул его по  фамилии  на
улице, когда Я издали шел за ним, точно привЯзанный к нему, и вот Я  фамилию
узнал. „ругой раз Я проследил его до самой его квартиры и за гривенник узнал
у дворника, где он живет, в каком этаже, один или с кем-нибудь  и  т.  д.  -
одним словом, все, что можно узнать  от  дворника.  ђаз  поутру,  хоть  Я  и
никогда не литературствовал, мне вдруг пришла мысль описать этого офицера  в
абличительном виде, в карикатуре, в виде повести. џ с наслаждением писал эту
повесть. џ абличил, даже поклеветал; фамилию Я  так  подделал  сначала,  что
можно было тотчас узнать, но потом, по зрелом рассуждении, изменил и отослал
в "Ћтечественные записки". Hо тогда еще не было абличений, и мою повесть  не
напечатали. Њне это было очень досадно. €ногда  злоба  менЯ  просто  душила.
Hаконец Я решилсЯ вызвать противника  моего  на  дуэль.  џ  сочинил  к  нему
прекрасное, привлекательное письмо, умолЯЯ его  передо  мной  извинитьсЯ;  в
случае же отказа довольно твердо намекал на дуэль. Џисьмо было так сочинено,
что если б офицер чуть-чуть понимал "прекрасное и высокое", то непременно бы
прибежал ко мне, чтоб броситьсЯ мне на шею и предложить свою дружбу.  €  как
бы это было хорошо! Њы бы так зажили! так зажили! Ћн бы защищал  менЯ  своей
сановитостью; Я бы облагораживал его своей развитостью, ну  и...  идеЯми,  и
много кой-чего бы могло быть! ‚ообразите, что тогда прошло уже два года, как
он менЯ обидел, и вызов мой был безобразнейшим анахронизмом, несмотрЯ на всю
ловкость письма моего, объЯснЯвшего и прикрывавшего  анахронизм.  Hо,  слава
богу (до сих пор благодарю всевышнего со слезами), Я письма моего не послал.
Њороз по коже пробирает, как вспомню, что бы могло выйти, если б Я послал. €
вдруг... и вдруг Я отомстил самым простейшим, самым  гениальнейшим  образом!
ЊенЯ вдруг осенила пресветлаЯ  мысль.  €ногда  по  праздникам  Я  хаживал  в
четвертом часу на Hевский и гулЯл по солнечной стороне. ’о есть Я там  вовсе
не гулЯл, а испытывал бесчисленные мучениЯ, унижениЯ и  разлитиЯ  желчи;  но
того-то мне, верно, и надобно было. џ шмыгал,  как  вьюн,  самым  некрасивым
образом, между  прохожими,  уступаЯ  беспрерывно  дорогу  то  генералам,  то
кавалергардским и гусарским офицерам, то барынЯм; Я чувствовал в эти  минуты
конвульсивные боли в сердце и жар в спине при одном представлении  о  мизере
моего костюма,  о  мизере  и  пошлости  моей  шмыгающей  фигурки.  ќто  была
мука-мученскаЯ, беспрерывное невыносимое унижение от мысли,  переходившей  в
беспрерывное и непосредственное ощущение того, что Я муха, перед  всем  этим
светом,  гадкаЯ,  непотребнаЯ  муха,  -  всех  умнее,  всех  развитее,  всех
благороднее, - это уж само собою, - но  беспрерывно  всем  уступающаЯ  муха,
всеми униженнаЯ и всеми оскорбленнаЯ. „лЯ чего Я набирал на себЯ  эту  муку,
длЯ чего Я ходил на Hевский - не знаю? но менЯ просто тЯнуло туда при каждой
возможности.
     ’огда уже Я начинал испытывать приливы тех наслаждений, о которых Я уже
говорил в первой главе. Џосле же истории с офицером менЯ  еще  сильнее  туда
стало тЯнуть: на Hевском-то Я его и встречал наиболее, там-то Я и  любовалсЯ
им. Ћн тоже ходил туда более в праздники. Ћн хоть тоже сворачивал  с  дороги
перед генералами и перед особами сановитыми и тоже вилЯл,  как  вьюн,  между
ними, но таких, как наш брат, или даже почище нашего брата, он просто давил;
шел прЯмо на них, как будто перед ним было пустое пространство, и ни в каком
случае дороги не уступал. џ  упивалсЯ  моей  злобой,  на  него  глЯдЯ,  и...
озлобленно перед ним каждый раз сворачивал. ЊенЯ мучило, что  Я  даже  и  на
улице никак не могу быть с ним на равной ноге. "Ћтчего ты непременно  первый
сворачиваешь? - приставал Я сам к  себе,  в  бешеной  истерике,  проснувшись
иногда часу в третьем ночи. - Ћтчего именно ты, а  не  он?  ‚едь  длЯ  этого
закона нет, ведь  это  нигде  не  написано?  Hу  пусть  будет  поровну,  как
обыкновенно бывает, когда деликатные люди встречаютсЯ: он уступит  половину,
и ты половину, вы и пройдете, взаимно уважаЯ друг друга". Hо так не было,  и
все-таки сворачивал Я, а он даже и не замечал, что  Я  ему  уступаю.  €  вот
удивительнейшаЯ мысль вдруг осенила менЯ. "Ђ что, - вздумал Я, -  что,  если
встретитьсЯ с ним и... не посторонитьсЯ? Hарочно не посторонитьсЯ,  хоть  бы
даже пришлось  толкнуть  его:  а,  каково  это  будет?"  „ерзкаЯ  мысль  эта
мало-помалу до того овладела мною, что не давала мне покоЯ. Њечтал Я об этом
беспрерывно, ужасно и нарочно чаще ходил на Hевский,  чтоб  еще  Яснее  себе
представить, как Я это сделаю, когда буду делать.  џ  был  в  восторге.  ‚се
более  и  более  мне  казалось  это  намерение  и  вероЯтным  и   возможным.
"ђазумеетсЯ, не совсем толкнуть, думал Я, уже заранее добреЯ от радости, - а
так, просто не посторонитьсЯ,  состукнутьсЯ  с  ним,  не  так,  чтобы  очень
больно,  а  так,  плечо  о  плечо,  ровно  на  столько,  сколько  определено
приличием; так что на сколько он менЯ стукнет, на столько и Я его стукну". џ
решилсЯ наконец совершенно. Hо  приготовлениЯ  взЯли  очень  много  времени.
Џервое то, что во времЯ исполнениЯ нужно было быть в более приличнейшем виде
и позаботитьсЯ о костюме.  "Hа  всЯкий  случай,  если,  например,  завЯжетсЯ
публичнаЯ историЯ (а публика-то тут суперфлю: графинЯ ходит, кнЯзь „. ходит,
всЯ литература ходит),  нужно  быть  хорошо  одетым;  это  внушает  и  прЯмо
поставит нас некоторым образом на равную ногу в глазах высшего общества".  ‘
этою целью Я выпросил вперед жалованьЯ и купил черные перчатки и  порЯдочную
шлЯпу у —уркина. —ерные перчатки казались мне и солиднее, и  бонтоннее,  чем
лимонные, на которые Я посЯгал сначала. "–вет слишком  резкий,  слишком  как
будто хочет выставитьсЯ человек", и Я не взЯл лимонных. •орошую  рубашку,  с
белыми костЯными запонками,  Я  уж  давно  приготовил;  но  задержала  очень
шинель. ‘ама-то по себе шинель моЯ очень была недурна, грела; но она была на
вате, а воротник был енотовый, что составлЯло уже верх лакейства. Hадо  было
переменить воротник во что бы  ни  стало  и  завести  бобрик,  вроде  как  у
офицеров. „лЯ этого Я стал ходить по  ѓостиному  двору  и  после  нескольких
попыток нацелилсЯ на один дешевый немецкий бобрик. ќти немецкие бобрики хоть
и очень скоро занашиваютсЯ  и  принимают  мизернейший  вид,  но  сначала,  с
обновки, смотрЯт даже и очень прилично; а ведь мне только длЯ одного разу  и
надо  было.  ‘просил  Я  цену:  все-таки  было  дорого.   Џо   основательном
рассуждении Я решилсЯ продать мой енотовый воротник.
     Hедостающую же и весьма длЯ менЯ значительную сумму  решилсЯ  выпросить
взаймы  у  Ђнтона  Ђнтоныча  ‘еточкина,  моего   столоначальника,   человека
смиренного, но серьезного  и  положительного,  никому  не  дававшего  взаймы
денег, но которому Я был когда-то,  при  вступлении  в  должность,  особенно
рекомендован определившим менЯ  на  службу  значительным  лицом.  ЊучилсЯ  Я
ужасно.  Џопросить  денег  у  Ђнтона  Ђнтоныча  мне  казалось  чудовищным  и
постыдным. џ даже две-три ночи не спал, да и вообще Я тогда мало спал, был в
лихорадке; сердце у менЯ как-то смутно замирало или вдруг начинало  прыгать,
прыгать, прыгать!.. Ђнтон  Ђнтонович  сначала  удивилсЯ,  потом  поморщилсЯ,
потом рассудил и  все-таки  дал  взаймы,  взЯв  с  менЯ  расписку  на  право
получениЯ данных заимообразно денег через две  недели  из  жалованьЯ.  ’аким
образом, все  было  наконец  готово;  красивый  бобрик  воцарилсЯ  на  месте
паскудного енота, и Я начал помаленьку приступать к  делу.  HельзЯ  же  было
решитьсЯ с первого разу, зрЯ; надо было это  дело  обделать  умеючи,  именно
помаленьку. Hо признаюсь, что после многократных попыток Я даже  было  начал
отчаиватьсЯ: не состукиваемсЯ никак - да и только! “ж Я ль приготовлЯлсЯ,  Я
ль не намеревалсЯ, - кажетсЯ, вот-вот сейчас состукнемсЯ, смотрю - и опЯть Я
уступил дорогу, а он и прошел,  не  заметив  менЯ.  џ  даже  молитвы  читал,
подходЯ к нему, чтоб бог вселил в менЯ решимость. Ћдин раз Я было  и  совсем
уже решилсЯ, но кончилось тем, что только попал ему под ноги, потому  что  в
самое последнее мгновение,  на  двухвершковом  каком-нибудь  расстоЯнии,  не
хватило духу. Ћн преспокойно прошел по  мне,  и  Я,  как  мЯчик,  отлетел  в
сторону. ‚ эту ночь Я был опЯть болен в лихорадке  и  бредил.  €  вдруг  все
закончилось как нельзЯ лучше.  Hакануне  ночью  Я  окончательно  положил  не
исполнЯть моего пагубного намерениЯ и все оставить втуне и с  этою  целью  в
последний раз Я вышел на Hевский, чтобы только так посмотреть, - как  это  Я
оставлю все это втуне? ‚друг, в трех шагах  от  врага  моего,  Я  неожиданно
решилсЯ, зажмурил глаза и - мы плотно стукнулись плечо о плечо! џ не уступил
ни вершка и прошел мимо совершенно на равной ноге! Ћн даже и не оглЯнулсЯ  и
сделал вид, что не заметил; но он только вид сделал, Я уверен в этом.  џ  до
сих пор в этом уверен! ђазумеетсЯ, мне досталось больше; он был сильнее,  но
не в том  было  дело.  „ело  было  в  том,  что  Я  достиг  цели,  поддержал
достоинство, не уступил ни на шаг и публично поставил себЯ с ним  на  равной
социальной ноге. ‚оротилсЯ Я домой совершенно отмщенный  за  все.  џ  был  в
восторге. џ торжествовал и пел итальЯнские арии. ђазумеетсЯ, Я вам  не  буду
описывать того, что произошло со мной через три днЯ; если читали мою  первую
главу "Џодполье", то можете сами догадатьсЯ. Ћфицера потом куда-то перевели;
лет уже четырнадцать Я его теперь не видал. —то-то он теперь, мой  голубчик?
Љого давит?


        II

     Hо кончалась полоса моего развратика, и мне становилось  ужасно  тошно.
Hаступало раскаЯние, Я его гнал: слишком уж тошнило. Њало-помалу  Я,  однако
же, и к этому привыкал. џ ко всему привыкал, то есть не то что  привыкал,  а
как-то  добровольно  соглашалсЯ  переносить.  Hо  у  менЯ  был  выход,   все
примирЯвший, это - спасатьсЯ во  "все  прекрасное  и  высокое",  конечно,  в
мечтах. Њечтал Я ужасно, мечтал по три месЯца срЯду, забившись в свой  угол,
и уж поверьте, что в эти  мгновениЯ  Я  не  похож  был  на  того  господина,
который, в смЯтении куриного  сердца,  пришивал  к  воротнику  своей  шинели
немецкий бобрик. џ делалсЯ вдруг героем. Њоего десЯтивершкового  поручика  Я
бы даже и с визитом к себе тогда не пустил. џ даже и представить его себе не
мог тогда. —то такое были мои мечты и как мог Я ими  довольствоватьсЯ  -  об
этом трудно сказать теперь, но тогда Я этим довольствовалсЯ. ‚прочем, Я ведь
и  теперь  этим  отчасти  довольствуюсь.  Њечты  особенно  слаще  и  сильнее
приходили ко мне после развратика,  приходили  с  раскаЯнием  и  слезами,  с
проклЯтиЯми и восторгами. Ѓывали мгновениЯ  такого  положительного  упоениЯ,
такого счастьЯ,  что  даже  малейшей  насмешки  внутри  менЯ  не  ощущалось,
ей-богу. Ѓыла вера, надежда, любовь. ’о-то и есть, что Я слепо верил  тогда,
что каким-то чудом,  каким-нибудь  внешним  обстоЯтельством  все  это  вдруг
раздвинетсЯ,  расширитсЯ;  вдруг   представитсЯ   горизонт   соответственной
деЯтельности, благотворной, прекрасной и,  главное,  совсем  готовой  (какой
именно - Я никогда не знал, но главное, - совсем готовой), и вот Я  выступлю
вдруг на свет божий, чуть ли не  на  белом  коне  и  не  в  лавровом  венке.
‚торостепенной  роли  Я  и  понЯть  не  мог  и  вот   именно   потому-то   в
действительности очень спокойно занимал последнюю. ‹ибо герой,  либо  грЯзь,
средины не было. ќто-то менЯ и сгубило, потому что в  грЯзи  Я  утешал  себЯ
тем, что в  другое  времЯ  бываю  герой,  а  герой  прикрывал  собой  грЯзь:
обыкновенному, дескать, человеку стыдно грЯзнитьсЯ, а герой  слишком  высок,
чтоб совсем загрЯзнитьсЯ, следственно, можно грЯзнитьсЯ.  ‡амечательно,  что
эти приливы "всего прекрасного и высокого"  приходили  ко  мне  и  во  времЯ
развратика, и именно тогда, когда Я уже на самом  дне  находилсЯ,  приходили
так, отдельными вспышечками, как будто напоминаЯ о себе, но  не  истреблЯли,
однако ж, развратика своим поЯвлением; напротив, как  будто  подживлЯли  его
контрастом и приходили ровно на столько, сколько  было  нужно  длЯ  хорошего
соуса. ‘оус  тут  состоЯл  из  противоречиЯ  и  страданиЯ,  из  мучительного
внутреннего анализа, и все эти мученьЯ  и  мученьица  и  придавали  какую-то
пикантность, даже смысл моему развратику,  одним  словом,  исполнЯли  вполне
должность хорошего соуса. ‚се это даже было не без некоторой глубины.  „а  и
мог ли бы Я согласитьсЯ  на  простой,  пошлый,  непосредственный,  писарский
развратишко и вынести на себе всю эту грЯзь! —то ж  бы  могло  тогда  в  ней
прельстить менЯ и выманить ночью на улицу? Hет-с, у  менЯ  была  благороднаЯ
лазейка на все...
     Hо сколько любви, господи, сколько любви переживал Я,  бывало,  в  этих
мечтах моих, в  этих  "спасеньЯх  во  все  прекрасное  и  высокое":  хоть  и
фантастической любви, хоть и никогда ни к  чему  человеческому  на  деле  не
прилагавшейсЯ, но до того было ее много, этой любви, что потом, на деле,  уж
и потребности даже не ощущалось ее прилагать:  излишнЯЯ  б  уж  это  роскошь
была.  ‚се,  впрочем,  преблагополучно   всегда   оканчивалось   ленивым   и
упоительным переходом к искусству, то есть к прекрасным формам бытиЯ, совсем
готовым, сильно украденным  у  поэтов  и  романистов  и  приспособленным  ко
всевозможным услугам и требованиЯм. џ, например, над всеми торжествую;  все,
разумеетсЯ, во прахе и принуждены добровольно признать все мои совершенства,
а Я всех их прощаю. џ влюблЯюсь,  будучи  знаменитым  поэтом  и  камергером;
получаю несметные миллионы и тотчас же жертвую их на род человеческий и  тут
же исповедываюсь перед всем народом в моих позорах, которые, разумеетсЯ,  не
просто  позоры,  а  заключают  в  себе  чрезвычайно  много  "прекрасного   и
высокого", чего-то манфредовского. ‚се плачут и целуют менЯ (иначе что же бы
они были за болваны), а Я иду босой и голодный проповедовать  новые  идеи  и
разбиваю  ретроградов  под  Ђустерлицем.  ‡атем  играетсЯ   марш,   выдаетсЯ
амнистиЯ, папа соглашаетсЯ выехать из ђима в Ѓразилию; затем  бал  длЯ  всей
€талии на вилле Ѓоргезе, что на  берегу  озера  Љомо,  так  как  озеро  Љомо
нарочно переноситсЯ длЯ этого случаЯ в ђим; затем сцена в кустах и  т.д.,  и
т.д. - будто не знаете? ‚ы скажете, что  пошло  и  подло  выводить  все  это
теперь на рынок, после стольких упоений и слез, в которых Я  сам  призналсЯ.
Ћтчего же подло-с? Hеужели вы думаете, что Я стыжусь всего этого и  что  все
это было глупее хотЯ чего бы то ни было в вашей, господа, жизни? € к тому же
поверьте, что у менЯ кой-что было вовсе  недурно  составлено...  Hе  все  же
происходило на озере Љомо. Ђ впрочем, вы правы;  действительно,  и  пошло  и
подло. Ђ подлее всего то, что Я теперь начал перед вами оправдыватьсЯ. Ђ еще
подлее то, что Я делаю теперь это замечание. „а довольно, впрочем, а то ведь
никогда и не кончишь: все будет одно другого подлее...
     Ѓольше трех месЯцев Я никак не в состоЯнии был срЯду мечтать и  начинал
ощущать непреодолимую потребность ринутьсЯ в общество. ђинутьсЯ  в  общество
означало у менЯ сходить в гости к  моему  столоначальнику,  Ђнтону  Ђнтонычу
‘еточкину. ќто был единственный мой постоЯнный знакомый во всю мою жизнь,  и
Я даже сам удивлЯюсь теперь этому обстоЯтельству. Hо и к нему Я ходил  разве
только тогда, когда уж наступала такаЯ  полоса,  а  мечты  мои  доходили  до
такого счастиЯ, что надо было непременно и немедленно обнЯтьсЯ с людьми и со
всем человечеством; а длЯ этого надо  было  иметь  хоть  одного  человека  в
наличности,  действительно  существующего.  Љ  Ђнтону  Ђнтонычу  надо  было,
впрочем,  ЯвлЯтьсЯ  по  вторникам  (его  день),  следственно,  и   подгонЯть
потребность обнЯтьсЯ со всем человечеством надо  было  всегда  ко  вторнику.
ЏомещалсЯ этот Ђнтон Ђнтоныч у ЏЯти углов, в четвертом  этаже  и  в  четырех
комнатках, низеньких и  мал  мала  меньше,  имевших  самый  экономический  и
желтенький вид. Ѓыли у него две дочери и их тетка, разливавшаЯ чай. „очкам -
одной было тринадцать, а другой четырнадцать лет, обе были курносенькие, и Я
их ужасно конфузилсЯ, потому что они все  шептались  про  себЯ  и  хихикали.
•озЯин сидел обыкновенно в кабинете, на кожаном диване, перед столом, вместе
с каким-нибудь седым гостем, чиновником из нашего или даже  из  постороннего
ведомства. Ѓольше двух-трех гостей, и все тех же самых,  Я  никогда  там  не
видывал.  ’олковали  про  акциз,  про  торги  в  ‘енате,  о   жалованье,   о
производстве, о его превосходительстве, о  средстве  нравитьсЯ  и  проч.,  и
проч. џ имел терпение высиживать подле этих людей дураком часа по  четыре  и
их слушать, сам не смеЯ и не умеЯ ни об чем с ними заговорить. џ  тупел,  по
нескольку раз принималсЯ потеть, надо мной  носилсЯ  паралич;  но  это  было
хорошо и полезно. ‚озвратЯсь домой, Я  на  некоторое  времЯ  откладывал  мое
желание обнЯтьсЯ со всем человечеством.
     Ѓыл, впрочем, у менЯ и еще как будто один знакомый, ‘имонов, бывший мой
школьный товарищ. кольных  товарищей  у  менЯ  было,  пожалуй,  и  много  в
Џетербурге, но Я с ними не водилсЯ и даже перестал на  улице  кланЯтьсЯ.  џ,
может быть, и на службу-то в другое ведомство перешел длЯ того, чтоб не быть
вместе с ними и разом отрезать со всем ненавистным моим детством.  ЏроклЯтие
на эту школу, на эти ужасные каторжные годы! Ћдним словом,  с  товарищами  Я
тотчас же разошелсЯ, как вышел  на  волю.  Ћставались  два-три  человека,  с
которыми Я еще кланЯлсЯ, встречаЯсь. ‚ том числе был и  ‘имонов,  который  в
школе у нас ничем не отличалсЯ,  был  ровен  и  тих,  но  в  нем  Я  отличил
некоторую независимость характера и даже честность. „аже не  думаю,  что  он
был очень уж ограничен. “  менЯ  с  ним  бывали  когда-то  довольно  светлые
минуты, но недолго продолжались и  как-то  вдруг  задернулись  туманом.  Ћн,
видимо, тЯготилсЯ этими воспоминаниЯми и, кажетсЯ, все боЯлсЯ, что Я впаду в
прежний тон. џ подозревал, что Я был ему очень противен, но все-таки ходил к
нему, не уверенный в том наверно.
     ‚от однажды, в четверг, не выдержав моего одиночества  и  знаЯ,  что  в
четверг у Ђнтона Ђнтоныча дверь заперта, Я вспомнил о ‘имонове. ЏодымаЯсь  к
нему в четвертый этаж, Я именно думал о том,  что  этот  господин  тЯготитсЯ
мною и что напрасно Я это иду. Hо так как кончалось всегда тем, что подобные
соображениЯ, как нарочно, еще более подбивали  менЯ  лезть  в  двусмысленное
положение, то Я и вошел. Ѓыл почти год, как Я последний раз перед тем  видел
‘имонова.


        III

     џ застал у него  еще  двух  моих  школьных  товарищей.  Ћни  толковали,
по-видимому, об одном важном деле. Hа приход мой ни один из них  не  обратил
почти никакого вниманиЯ, что было даже странно, потому что Я  не  видалсЯ  с
ними уж годы. Ћчевидно, менЯ считали чем-то вроде самой  обыкновенной  мухи.
’ак не третировали менЯ даже в школе,  хотЯ  все  менЯ  там  ненавидели.  џ,
конечно, понимал, что они должны были презирать менЯ теперь за неуспех  моей
служебной карьеры и за то, что Я уж очень опустилсЯ, ходил в дурном платье и
проч., что в их глазах  составлЯло  вывеску  моей  неспособности  и  мелкого
значениЯ. Hо Я все-таки не ожидал до такой степени презрениЯ.  ‘имонов  даже
удивилсЯ моему приходу.  Ћн  и  прежде  всегда  как  будто  удивлЯлсЯ  моему
приходу. ‚се это менЯ озадачило; Я сел в некоторой тоске и начал слушать,  о
чем они толковали.
     ла речь серьезнаЯ и даже горЯчаЯ о прощальном  обеде,  который  хотели
устроить эти господа завтра же, сообща, отъезжавшему далеко  в  губернию  их
товарищу ‡веркову, служившему офицером. Њосье ‡верков был все времЯ  и  моим
школьным товарищем. џ особенно стал  его  ненавидеть  с  высших  классов.  ‚
низших классах он был  только  хорошенький,  резвый  мальчик,  которого  все
любили. џ, впрочем, ненавидел его и в низших классах, и именно за то, что он
был хорошенький и резвый мальчик. “чилсЯ он всегда  постоЯнно  плохо  и  чем
дальше,  тем  хуже;  однако  ж  вышел  из  школы  удачно,  потому  что  имел
покровительство. ‚ последний год его в нашей школе ему досталось наследство,
двести душ, а так как у нас все почти были бедные, то  он  даже  перед  нами
стал фанфаронить. ќто был пошлЯк в высшей  степени,  но,  однако  ж,  добрый
малый, даже и тогда, когда фанфаронил.  “  нас  же,  несмотрЯ  на  наружные,
фантастические и фразерские формы чести и гонора, все, кроме очень немногих,
даже увивались перед ‡верковым, чем более он  фанфаронил.  €  не  из  выгоды
какой-нибудь увивались, а так, из-за того, что  он  фаворизированный  дарами
природы человек. Џритом же  как-то  принЯто  было  у  нас  считать  ‡веркова
специалистом по части ловкости и  хороших  манер.  Џоследнее  менЯ  особенно
бесило. џ ненавидел резкий, несомневающийсЯ в себе звук его голоса, обожание
собственных своих острот, которые у него выходили ужасно глупы, хотЯ он  был
и смел на Язык; Я ненавидел его красивое, но глупенькое лицо (на  которое  Я
бы, впрочем, променЯл с охотою  свое  умное)  и  развЯзно-офицерские  приемы
сороковых годов. џ ненавидел то, что он рассказывал о своих будущих  успехах
с женщинами (он не решалсЯ начинать с  женщинами,  не  имеЯ  еще  офицерских
эполет, и ждал их с нетерпением) и о том, как он поминутно будет выходить на
дуэли. Џомню, как Я, всегда молчаливый, вдруг сцепилсЯ  с  ‡верковым,  когда
он, толкуЯ раз  в  свободное  времЯ  с  товарищами  о  будущей  клубничке  и
разыгравшись наконец как молодой щенок на  солнце,  вдруг  объЯвил,  что  ни
одной деревенской девы в своей деревне не оставит без вниманиЯ,  что  это  -
droit de seigneur,* а мужиков, если осмелЯтсЯ протестовать, всех пересечет и
всем им, бородатым канальЯм, вдвое наложит оброку. Hаши хамы аплодировали, Я
же сцепилсЯ и вовсе не из жалости к девам и их отцам, а просто  за  то,  что
такой козЯвке так аплодировали. џ тогда одолел, но ‡верков, хоть и глуп был,
но был весел и дерзок, а потому отсмеЯлсЯ и даже так, что Я, по  правде,  не
совсем и одолел: смех осталсЯ на его стороне. Ћн  потом  еще  несколько  раз
одолевал менЯ, но без злобы, а как-то так, шутЯ, мимоходом, смеЯсь. џ злобно
и презрительно не отвечал ему. Џо выпуске он было сделал ко мне  шаг;  Я  не
очень противилсЯ, потому что мне это польстило; но мы  скоро  и  естественно
разошлись. Џотом Я слыхал об его казарменно-поручичьих успехах, о  том,  как
он кутит. Џотом пошли другие слухи - о том, как он успевает  по  службе.  Hа
улице он мне уже не кланЯлсЯ, и Я подозревал, что он боитсЯ компрометировать
себЯ, раскланиваЯсь с такой незначительной, как Я, личностью.  ‚идел  Я  его
тоже один раз в театре, в третьем Ярусе, уже в аксельбантах. Ћн  увивалсЯ  и
изгибалсЯ перед дочками одного  древнего  генерала.  ѓода  в  три  он  очень
опустилсЯ, хотЯ был по-прежнему довольно красив и ловок; как-то  отек,  стал
жиреть; видно было, что  к  тридцати  годам  он  совершенно  обрюзгнет.  ‚от
этому-то уезжавшему наконец ‡веркову и хотели дать обед наши  товарищи.  Ћни
постоЯнно все три года водились с ним, хотЯ сами, внутренно, не считали себЯ
с ним на равной ноге, Я уверен в этом.
     €з двух гостей ‘имонова  один  был  ”ерфичкин,  из  русских  немцев,  -
маленький ростом, с обезьЯньим лицом, всех  пересмеивающий  глупец,  злейший
враг мой еще с низших классов, подлый, дерзкий, фанфаронишка  и  игравший  в
самую щекотливую амбициозность, хотЯ, разумеетсЯ, трусишка в душе. Ћн был из
тех почитателей ‡веркова, которые заигрывали с ним из видов и часто занимали
у  него  деньги.  „ругой   гость   ‘имонова,   ’рудолюбов,   была   личность
незамечательнаЯ, военный парень, высокого  роста,  с  холодною  физиономией,
довольно  честный,  но  преклонЯвшийсЯ  перед  всЯким  успехом  и  способный
рассуждать только об одном  производстве.  ‡веркову  он  доводилсЯ  каким-то
дальним родственником, и  это,  глупо  сказать,  придавало  ему  между  нами
некоторое значение. ЊенЯ он постоЯнно считал ни во что; обращалсЯ же хоть не
совсем вежливо, но сносно.
     - —то ж, коль по семи рублей,  -  заговорил  ’рудолюбов,  -  нас  трое,
двадцать один рупь, - можно хорошо пообедать. ‡верков, конечно, не платит.
     - “ж разумеетсЯ, коль мы же его приглашаем, - решил ‘имонов.
     - Hеужели ж вы думаете, - заносчиво и с пылкостию  ввЯзалсЯ  ”ерфичкин,
точно нахал лакей, хвастающий звездами своего генерала барина, - неужели  вы
думаете, что ‡верков нас пустит одних платить? €з  деликатности  примет,  но
зато от себЯ полдюжины выставит.
     - Hу, куда  нам  четверым  полдюжины,  -  заметил  ’рудолюбов,  обратив
внимание только на полдюжину.
     - ’ак, трое, с ‡верковым четверо, двадцать один рубль в Hotel de Paris,
завтра в пЯть часов,  -  окончательно  заключил  ‘имонов,  которого  выбрали
распорЯдителем.
     - Љак же  двадцать  один?  -  сказал  Я  в  некотором  волнении,  даже,
по-видимому, обидевшись, - если считать со мной, так будет не двадцать один,
а двадцать восемь рублей.
     Њне показалось, что вдруг и так неожиданно предложить себЯ  будет  даже
очень красиво, и они все  будут  разом  побеждены  и  посмотрЯт  на  менЯ  с
уважением.
     - ђазве вы тоже хотите? - с  неудовольствием  заметил  ‘имонов,  как-то
избегаЯ глЯдеть на менЯ. Ћн знал менЯ наизусть.
     ЊенЯ взбесило, что он знает менЯ наизусть.
     - Џочему же-с? џ ведь, кажетсЯ, тоже товарищ, и,  признаюсь,  мне  даже
обидно, что менЯ обошли, - заклокотал было Я опЯть.
     - Ђ где вас было искать? - грубо ввЯзалсЯ ”ерфичкин.
     - ‚ы всегда  были  не  в  ладах  с  ‡верковым,  -  прибавил  ’рудолюбов
нахмурившись. Hо Я уж ухватилсЯ и не выпускал.
     - Њне кажетсЯ, об этом никто не вправе судить, - возразил Я с дрожью  в
голосе, точно и бог знает что случилось. - €менно потому-то Я,  может  быть,
теперь и хочу, что прежде был не в ладах.
     -  Hу,  кто  вас  поймет...  возвышенности-то   эти...   -   усмехнулсЯ
’рудолюбов.
     - ‚ас запишут, - решил, обращаЯсь ко мне,  ‘имонов,  -  завтра  в  пЯть
часов, в Hotel de Paris; не ошибитесь.
     - „еньги-то! - начал было ”ерфичкин вполголоса, киваЯ на менЯ ‘имонову,
но осексЯ, потому что даже ‘имонов сконфузилсЯ.
     - „овольно, - сказал ’рудолюбов, вставаЯ.  -  …сли  ему  так  уж  очень
захотелось, пусть придет.
     - „а ведь у нас кружок свой, приЯтельский,  -  злилсЯ  ”ерфичкин,  тоже
берЯсь за шлЯпу. - ќто не официальное собрание. Њы вас, может быть, и совсем
не хотим...
     Ћни ушли; ”ерфичкин, уходЯ, мне совсем не поклонилсЯ,  ’рудолюбов  едва
кивнул, не глЯдЯ. ‘имонов, с которым Я  осталсЯ  с  глазу  на  глаз,  был  в
каком-то досадливом недоумении и странно посмотрел на менЯ. Ћн не садилсЯ  и
менЯ не приглашал.
     - ѓм... да... так завтра. „еньги-то вы отдадите  теперь?  џ  это,  чтоб
верно знать, - пробормотал он сконфузившись.
     џ вспыхнул, но, вспыхиваЯ, вспомнил, что с незапамЯтных  времен  должен
был ‘имонову пЯтнадцать рублей, чего, впрочем, и не забывал никогда, но и не
отдавал никогда.
     - ‘огласитесь сами, ‘имонов, что Я не мог знать, входЯ  сюда...  и  мне
очень досадно, что Я забыл...
     - •орошо, хорошо, все равно. ђасплатитесь  завтра  за  обедом.  џ  ведь
только, чтоб знать... ‚ы, пожалуйста...
     Ћн осексЯ и стал ходить по комнате с еще  большей  досадой.  агаЯ,  он
начал становитьсЯ на каблуки и при этом сильнее топать.
     - џ вас не задерживаю ли? - спросил Я после двухминутного молчаньЯ.
     - Ћ нет! - встрепенулсЯ он вдруг, - то есть, по правде,  -  да.  ‚идите
ли, мне еще  бы  надо  зайти...  ’ут  недалеко...  -  прибавил  он  какие-то
извинЯющимсЯ голосом и отчасти стыдЯсь.
     - Ђх, боже мой! —то же вы не ска-же-те! - вскрикнул Я, схватив фуражку,
с удивительно, впрочем, развЯзным видом, бог знает откуда налетевшим.
     - ќто ведь недалеко... ’ут два шага...  -  повторЯл  ‘имонов,  провожаЯ
менЯ до передней с суетливым видом, который ему вовсе не шел. - ’ак завтра в
пЯть часов ровно! - крикнул он мне на лестницу: очень уж он был доволен, что
Я ухожу. џ же был в бешенстве.
     - ‚едь дернуло же, дернуло же выскочить! - скрежетал Я зубами, шагаЯ по
улице, - и этакому подлецу, поросенку, ‡веркову! ђазумеетсЯ, не надо  ехать;
разумеетсЯ, наплевать: что Я, свЯзан, что ли? ‡автра же уведомлю ‘имонова по
городской почте...
     Hо потому-то Я и бесилсЯ, что наверно  знал,  что  поеду;  что  нарочно
поеду; и чем бестактнее, чем неприличнее  будет  мне  ехать,  тем  скорее  и
поеду.
     €  даже  препЯтствие  положительное  было  не  ехать:  денег  не  было.
‚сего-навсего лежало у менЯ девЯть рублей. Hо из них семь надо  было  отдать
завтра же месЯчного жалованьЯ Ђполлону, моему слуге, который жил у  менЯ  за
семь рублей на своих харчах.
     Hе выдать же было невозможно, судЯ по характеру Ђполлона.  Hо  об  этой
каналье, об этой Язве моей, Я когда-нибудь после поговорю.
     ‚прочем, Я ведь знал, что все-таки не выдам, а непременно поеду.
     ‚ эту ночь снились мне  безобразнейшие  сны.  Hе  мудрено:  весь  вечер
давили менЯ воспоминаниЯ о каторжных годах моей школьной жизни, и Я  не  мог
от них отвЯзатьсЯ. ЊенЯ сунули в эту  школу  мои  дальние  родственники,  от
которых Я зависел и о которых с тех пор не имел никакого понЯтиЯ,  -  сунули
сиротливого, уже забитого их попреками, уже задумывающегосЯ,  молчаливого  и
дико на все озиравшегосЯ. ’оварищи встретили менЯ злобными  и  безжалостными
насмешками за то, что Я ни на кого из них не был похож. Hо Я не мог насмешек
переносить; Я не мог так дешево уживатьсЯ, как они уживались друг с  другом.
џ возненавидел их тотчас и заключилсЯ  от  всех  в  пугливую,  уЯзвленную  и
непомерную гордость. ѓрубость их менЯ возмутила. Ћни цинически смеЯлись  над
моим лицом, над моей мешковатой фигурой; а между  тем  какие  глупые  у  них
самих были лица! ‚ нашей школе  выражениЯ  лиц  как-то  особенно  глупели  и
перерождались.  ‘колько  прекрасных  собой  детей  поступало  к  нам.   —рез
несколько лет на них и глЯдеть становилось противно. …ще в шестнадцать лет Я
угрюмо на них дивилсЯ; менЯ уж и тогда изумлЯли мелочь их мышлениЯ, глупость
их занЯтий, игр, разговоров. Ћни таких необходимых вещей не понимали, такими
внушающими, поражающими предметами не интересовались, что  поневоле  Я  стал
считать их ниже себЯ. Hе оскорбленное тщеславие подбивало менЯ  к  тому,  и,
ради  бога,  не  вылезайте  ко  мне  с  приевшимисЯ  до  тошноты   казенными
возражениЯми: "что Я только мечтал, а они уж и  тогда  действительную  жизнь
понимали". Hичего они не понимали, никакой действительной жизни, и, клЯнусь,
это-то и возмущало менЯ в них наиболее. Hапротив, самую  очевидную,  режущую
глаза  действительность  они  принимали  фантастически  глупо  и  уже  тогда
привыкли поклонЯтьсЯ одному успеху. ‚се, что было справедливо, но унижено  и
забито, над тем они жестокосердно и позорно смеЯлись. —ин почитали за ум;  в
шестнадцать лет уже толковали о теплых местечках. Љонечно, много тут было от
глупости,  от  дурного  примера,  беспрерывно  окружавшего  их   детство   и
отрочество. ђазвратны они были до уродливости. ђазумеетсЯ, и тут было больше
внешности, больше  напускной  циничности;  разумеетсЯ,  юность  и  некотораЯ
свежесть мелькали и в них даже из-за разврата; но  непривлекательна  была  в
них даже и свежесть и проЯвлЯлась в  каком-то  ерничестве.  џ  ненавидел  их
ужасно, хотЯ, пожалуй, был их же хуже. Ћни мне тем же платили и не  скрывали
своего ко мне омерзениЯ. Hо Я уже не желал их любви; напротив,  Я  постоЯнно
жаждал их унижениЯ. —тоб избавить себЯ от их насмешек, Я нарочно  начал  как
можно лучше учитьсЯ и пробилсЯ в число самых первых. ќто им внушило. Љ  тому
же все они начали помаленьку понимать, что Я уже читал такие книги,  которых
они не могли читать, и понимал такие вещи  (не  входившие  в  состав  нашего
специального курса), о  которых  они  и  не  слыхивали.  „ико  и  насмешливо
смотрели они на это, но нравственно подчинЯлись, тем более что даже  учителЯ
обращали на  менЯ  внимание  по  этому  поводу.  Hасмешки  прекратились,  но
осталась неприЯзнь, и установились холодные, натЯнутые отношениЯ. Џод  конец
Я сам не выдержал: с летами развивалась потребность в людЯх,  в  друзьЯх.  џ
попробовал было начать сближатьсЯ с иными; но всегда это сближение  выходило
неестественно и так само собой и оканчивалось. Ѓыл у менЯ раз как-то и друг.
Hо Я уже был деспот в душе; Я хотел неограниченно властвовать над его душой;
Я хотел вселить в него презрение к окружавшей его  среде;  Я  потребовал  от
него высокомерного и окончательного разрыва с этой  средой.  џ  испугал  его
моей страстной дружбой; Я доводил его до слез, до судорог; он был наивнаЯ  и
отдающаЯсЯ душа; но когда он отдалсЯ мне весь, Я тотчас же возненавидел  его
и оттолкнул от себЯ, - точно он и нужен был мне только длЯ одержаниЯ над ним
победы, длЯ одного его подчинениЯ. Hо всех Я не мог победить; мой  друг  был
тоже ни на одного из них не  похож  и  составлЯл  самое  редкое  исключение.
Џервым делом моим по выходе из школы было оставить ту специальную службу,  к
которой Я предназначалсЯ, чтобы все нити порвать, проклЯсть прошлое и прахом
его  посыпать...  €  черт  знает  зачем  после  того  Я  потащилсЯ  к  этому
‘имонову!..
     “тром Я рано схватилсЯ с постели, вскочил с волнением,  точно  все  это
сейчас же и начнет совершатьсЯ. Hо  Я  верил,  что  наступает  и  непременно
наступит сегоднЯ же какой-то радикальный перелом в моей жизни. ‘ непривычки,
что ли, но мне всю жизнь, при всЯком внешнем, хотЯ  бы  мельчайшем  событии,
все казалось, что вот сейчас и наступит какой-нибудь радикальный  перелом  в
моей жизни. џ, впрочем, отправилсЯ в должность по-обыкновенному, но  улизнул
домой двумЯ часами  раньше,  чтоб  приготовитьсЯ.  ѓлавное,  думал  Я,  надо
приехать не первым, а то подумают, что Я  уж  очень  обрадовалсЯ.  Hо  таких
главных вещей  были  тысЯчи,  и  все  они  волновали  менЯ  до  бессилиЯ.  џ
собственноручно еще раз вычистил мои сапоги; Ђполлон ни за что на  свете  не
стал бы чистить их два раза в день, находЯ, что это не порЯдок. —истил же Я,
украв щетки из передней, чтоб он как-нибудь  не  заметил  и  не  стал  потом
презирать менЯ. ‡атем Я подробно осмотрел мое платье и нашел, что все старо,
потерто,  заношено.  ‘лишком  Я  уж  обнерЯшилсЯ.  ‚ицмундир,  пожалуй,  был
исправен,  но  не  в  вицмундире  же  было  ехать  обедать.  Ђ  главное,  на
панталонах, на самой коленке было огромное желтое пЯтно.  џ  предчувствовал,