азал:  возмог.
Џовторив еще раз, что  дело  наверно  лопнет,  и  все  окажетсЯ  вздором,  Я
прибавил, что если завтра утром Я к ним не приду, то значит дело кончено,  и
им нечего ждать. Ћни выпроводили менЯ с поклонами, они были почти не в своем
уме. Ќикогда не забуду выражениЯ их  лиц.  џ  взЯл  извозчика  и  тотчас  же
отправилсЯ на ‚асильевский Ћстров.
     "‘ этим Ѓахмутовым в гимназии, в продолжение нескольких лет,  Я  был  в
постоЯнной вражде. “ нас он считалсЯ аристократом, по крайней  мере,  Я  так
называл его: прекрасно одевалсЯ, приезжал на  своих  лошадЯх,  нисколько  не
фанфаронил, всегда был превосходный товарищ, всегда был необыкновенно  весел
и даже иногда очень остер, хотЯ ума был совсем не далекого, несмотрЯ на  то,
что всегда был первым в классе; Я же никогда, ни в чем не  был  первым.  ‚се
товарищи любили его, кроме менЯ одного. Ћн несколько раз в эти несколько лет
подходил  ко  мне;  но  Я  каждый  раз  угрюмо  и  раздражительно  от   него
отворачивалсЯ. ’еперь Я уже не видал его  с  год;  он  был  в  университете.
Љогда, часу в девЯтом, Я вошел к  нему  (при  больших  церемониЯх:  обо  мне
докладывали),  он  встретил  менЯ   сначала   с   удивлением,   вовсе   даже
неприветливо, но тотчас повеселел и, глЯдЯ на менЯ, вдруг расхохоталсЯ.
     "- „а что это вздумалось вам придти ко мне, ’ерентьев? - вскричал он со
своею  всегдашнею,  милой  развЯзностию,  иногда  дерзкою,  но  никогда   не
оскорблЯвшею, которую Я так в нем любил и за которую так его ненавидел. - Ќо
что это, - вскричал он с испугом, - вы так больны!
     "Љашель менЯ замучил опЯть, Я упал на стул и едва мог отдышатьсЯ.
     "- Ќе беспокойтесь, у менЯ чахотка, - сказал Я, - Я к вам с просьбой.
     "Ћн уселсЯ с удивлением, и Я тотчас же изложил ему всю историю  доктора
и объЯснил, что сам он, имеЯ чрезвычайное влиЯние на дЯдю, может  быть,  мог
бы что-нибудь сделать.
     "- ‘делаю, непременно сделаю и завтра же нападу на дЯдю; и Я даже  рад,
и вы так все это хорошо рассказали... Ќо как это вам, ’ерентьев,  вздумалось
все-таки ко мне обратитьсЯ?
     "- Ћт вашего дЯди тут так много зависит, и при том мы, Ѓахмутов, всегда
были врагами, а так как вы человек благородный, то Я подумал, что  вы  врагу
не откажете, - прибавил Я с иронией.
     "- Љак Ќаполеон обратилсЯ к Ђнглии! - вскричал он, захохотав. - ‘делаю,
сделаю! ‘ейчас даже пойду, если можно! - прибавил он поспешно, видЯ,  что  Я
серьезно и строго встаю со стула.
     "€ действительно, это дело, самым неожиданным образом, обделалось у нас
как не надо лучше. —рез полтора месЯца  наш  медик  получил  опЯть  место  в
другой губернии,  получил  прогоны,  даже  вспоможение.  џ  подозреваю,  что
Ѓахмутов, который сильно повадилсЯ к  ним  ходить  (тогда  как  Я  от  этого
нарочно перестал к ним ходить и принимал забегавшего ко  мне  доктора  почти
сухо), - Ѓахмутов, как Я подозреваю, склонил доктора даже  принЯть  от  него
взаймы. ‘ Ѓахмутовым Я виделсЯ раза два в эти шесть  недель,  мы  сошлись  в
третий раз, когда провожали доктора. Џроводы устроил Ѓахмутов у  себЯ  же  в
доме, в форме обеда с шампанским, на котором присутствовала и жена  доктора;
она, впрочем, очень скоро уехала к ребенку. ќто было в начале маЯ, вечер был
Ясный, огромный шар солнца опускалсЯ в залив. Ѓахмутов провожал менЯ  домой;
мы пошли по Ќиколаевскому мосту;  оба  подпили.  Ѓахмутов  говорил  о  своем
восторге, что дело это так хорошо  кончилось,  благодарил  менЯ  за  что-то,
объЯснЯл как приЯтно ему теперь после доброго дела, уверЯл, что всЯ  заслуга
принадлежит мне, и что  напрасно  многие  теперь  учат  и  проповедуют,  что
единичное  доброе  дело  ничего  не  значит.  Њне  тоже  ужасно   захотелось
поговорить.
     "- Љто посЯгает на единичную "милостыню" - начал Я, - тот  посЯгает  на
природу  человека  и  презирает  его  личное  достоинство.  Ќо   организациЯ
"общественной милостыни" и вопрос о личной свободе - два вопроса различные и
взаимно себЯ не исключающие. …диничное доброе дело останетсЯ всегда,  потому
что оно есть потребность личности, живаЯ потребность прЯмого  влиЯниЯ  одной
личности на другую. ‚  Њоскве  жил  один  старик,  один  "генерал",  то-есть
действительный статский советник, с  немецким  именем;  он  всю  свою  жизнь
таскалсЯ по острогам и по преступникам; каждаЯ пересыльнаЯ партиЯ  в  ‘ибирь
знала заранее, что на ‚оробьевых горах ее  посетит  "старичок  генерал".  Ћн
делал свое дело в высшей степени серьезно и набожно; он ЯвлЯлсЯ, проходил по
рЯдам ссыльных, которые окружали его, останавливалсЯ  пред  каждым,  каждого
расспрашивал о его нуждах, наставлений не читал почти никогда  никому,  звал
всех "голубчиками". Ћн давал деньги, присылал необходимые вещи  -  портЯнки,
подвертки, холста, приносил иногда  душеспасительные  книжки  и  оделЯл  ими
каждого грамотного, с полным убеждением, что они будут их дорогой читать,  и
что грамотный прочтет неграмотному. Џро преступление он редко  расспрашивал,
разве выслушивал, если преступник сам начинал говорить.  ‚се  преступники  у
него были на равной ноге,  различиЯ  не  было.  Ћн  говорил  с  ними  как  с
братьЯми, но они сами стали считать его под  конец  за  отца.  …сли  замечал
какую-нибудь ссыльную женщину с  ребенком  на  руках,  он  подходил,  ласкал
ребенка, пощелкивал ему пальцами,  чтобы  тот  засмеЯлсЯ.  ’ак  поступал  он
множество лет, до самой смерти; дошло до того, что его знали по всей  ђоссии
и по всей ‘ибири, то-есть все преступники. Њне  рассказывал  один  бывший  в
‘ибири, что  он  сам  был  свидетелем,  как  самые  закоренелые  преступники
вспоминали про генерала, а между тем,  посещаЯ  партии,  генерал  редко  мог
раздать более двадцати копеек на брата. Џравда, вспоминали  его  не  то  что
горЯчо, или как-нибудь там очень  серьезно.  Љакой-нибудь  из  "несчастных",
убивших  каких-нибудь  двенадцать  душ,   заколовший   шесть   штук   детей,
единственно длЯ своего удовольствиЯ (такие, говорЯт,  бывали),  вдруг  ни  с
того, ни с сего, когда-нибудь, и всего-то,  может  быть,  один  раз  во  все
двадцать лет, вдруг вздохнет и скажет: "Ђ  что-то  теперь  старичок-генерал,
жив ли еще?" Џри этом, может быть, даже и  усмехнетсЯ,  -  и  вот  и  только
всего-то. Ђ почем вы знаете, какое семЯ заброшено в его душу  на  веки  этим
"старичком-генералом", которого он не забыл в двадцать лет? Џочем вы знаете,
Ѓахмутов, какое значение будет иметь это приобщение одной личности к  другой
в судьбах приобщенной  личности?..  ’ут  ведь  целаЯ  жизнь  и  бесчисленное
множество сокрытых от нас разветвлений. ‘амый лучший шахматный игрок,  самый
острый из них может рассчитать только несколько  ходов  вперед;  про  одного
французского игрока, умевшего рассчитать десЯть ходов вперед, писали как про
чудо. ‘колько же тут ходов и сколько нам  неизвестного?  ЃросаЯ  ваше  семЯ,
бросаЯ вашу "милостыню", ваше доброе дело в какой бы то ни  было  форме,  вы
отдаете часть вашей личности и принимаете в себЯ часть  другой;  вы  взаимно
приобщаетесь один к другому; еще несколько вниманиЯ, и  вы  вознаграждаетесь
уже знанием, самыми неожиданными открытиЯми. ‚ы непременно станете  смотреть
наконец на ваше дело как на науку? она захватит в  себЯ  всю  вашу  жизнь  и
может наполнить всю жизнь. ‘ другой стороны, все ваши мысли,  все  брошенные
вами семена, может быть, уже забытые вами, воплотЯтсЯ и вырастут; получивший
от вас передаст другому. € почему вы знаете, какое участие вы будете иметь в
будущем разрешении судеб человечества? …сли же знание  и  целаЯ  жизнь  этой
работы вознесут вас наконец до того,  что  вы  в  состоЯний  будете  бросить
громадное семЯ, оставить миру в наследство громадную мысль, то...  -  €  так
далее, Я много тогда говорил. "- € подумать при этом, что вам-то и  отказано
в жизни! - с горЯчим упреком кому-то вскричал Ѓахмутов.
     "‚ эту минуту мы стоЯли на мосту, облокотившись на перила, и глЯдели на
Ќеву.
     "- Ђ знаете ли, что мне пришло в голову, -  сказал  Я,  нагнувшись  еще
более над перилами.
     "- Ќеужто броситьсЯ в воду? - вскричал Ѓахмутов чуть не в испуге. Њожет
быть, он прочел мою мысль в моем лице.
     "- Ќет, покамест одно только рассуждение, следующее: вот  мне  остаетсЯ
теперь месЯца  два-три  жить,  может,  четыре;  но,  например,  когда  будет
оставатьсЯ всего только два месЯца, и если б Я страшно захотел сделать  одно
доброе дело, которое бы потребовало работы, беготни и  хлопот,  вот  в  роде
дела нашего доктора, то в таком случае Я ведь должен бы  был  отказатьсЯ  от
этого дела за недостатком  остающегосЯ  мне  времени  и  приискивать  другое
"доброе дело", помельче, и которое в  моих  средствах  (если  уж  так  будет
разбирать менЯ на добрые дела). ‘огласитесь, что это забавнаЯ мысль!
     "Ѓедный Ѓахмутов был очень встревожен за  менЯ;  он  проводил  менЯ  до
самого дома и был так деликатен, что не пустилсЯ ни разу в утешениЯ и  почти
все молчал. ЏрощаЯсь со мной, он горЯчо сжал мне руку  и  просил  позволениЯ
навещать менЯ. џ отвечал ему,  что  если  он  будет  приходить  ко  мне  как
"утешитель" (потому что, если бы даже он и молчал, то все-таки  приходил  бы
как утешитель, Я это объЯснил ему), то ведь этим он мне будет,  стало  быть,
каждый раз напоминать еще больше о смерти. Ћн  пожал  плечами,  но  со  мной
согласилсЯ; мы расстались довольно учтиво, чего Я даже не ожидал.
     "Ќо в  этот  вечер  и  в  эту  ночь  брошено  было  первое  семЯ  моего
"последнего убеждениЯ". џ с  жадностью  схватилсЯ  за  эту  новую  мысль,  с
жадностью разбирал ее во всех ее излучинах, во всех видах ее (Я не спал  всю
ночь), и чем более Я в нее углублЯлсЯ, чем более принимал  ее  в  себЯ,  тем
более Я пугалсЯ. ‘трашный испуг напал на менЯ наконец  и  не  оставлЯл  и  в
следующие затем дни. €ногда, думаЯ об этом постоЯнном испуге моем, Я  быстро
леденел от  нового  ужаса:  по  этому  испугу  Я  ведь  мог  заключить,  что
"последнее убеждение" мое слишком серьезно засело во мне и непременно придет
к своему разрешению. Ќо длЯ разрешениЯ мне недоставало решимости. ’ри недели
спустЯ все было  кончено,  и  решимость  Явилась,  но  по  весьма  странному
обстоЯтельству.
     "‡десь в моем объЯснении Я отмечаю все эти цифры и числа. Њне, конечно,
все равно будет, но теперь (и, может быть, только в  эту  минуту)  Я  желаю,
чтобы те, которые будут судить мой поступок, могли  Ясно  видеть,  из  какой
логической цепи выводов вышло мое "последнее убеждение".  џ  написал  сейчас
выше, что окончательнаЯ решимость, которой недоставало  мне  длЯ  исполнениЯ
моего "последнего  убеждениЯ",  произошла  во  мне,  кажетсЯ,  вовсе  не  из
логического вывода, а от какого-то странного  толчка,  от  одного  странного
обстоЯтельства, может быть, вовсе не свЯзанного ничем  с  ходом  дела.  „ней
десЯть назад зашел ко мне ђогожин, по одному своему делу,  о  котором  здесь
лишнее распространЯтьсЯ. џ никогда не видал ђогожина прежде, но слышал о нем
очень многое. џ дал ему все нужные справки, и он скоро ушел; а так как он  и
приходил только за справками, то тем бы дело между нами и кончилось.  Ќо  он
слишком заинтересовал менЯ, и весь этот день Я  был  под  влиЯнием  странных
мыслей, так что решилсЯ пойти к нему  на  другой  день  сам,  отдать  визит.
ђогожин был мне очевидно не рад и даже "деликатно" намекнул, что нам  нечего
продолжать знакомство; но все-таки  Я  провел  очень  любопытный  час,  как,
вероЯтно, и он. Њежду нами был такой контраст, который не мог  не  сказатьсЯ
нам обоим, особенно мне: Я был человек уже сосчитавший  дни  свои,  а  он  -
живущий самою полною, непосредственною жизнью, настоЯщею минутой, без всЯкой
заботы о "последних" выводах, цифрах или о чем бы то ни было, не  касающемсЯ
того, на чем... на чем... ну хоть на чем он помешан; пусть простит  мне  это
выражение  господин  ђогожин,  пожалуй,  хоть  как  плохому  литератору,  не
умевшему  выразить  свою  мысль.  ЌесмотрЯ  на  всю  его  нелюбезность,  мне
показалось, что он человек с умом и может многое понимать, хотЯ его мало что
интересует из постороннего. џ не намекал ему о моем  "последнем  убеждении",
но мне почему-то показалось, что он, слушаЯ менЯ, угадал его. Ћн  промолчал,
он ужасно молчалив. џ намекнул ему, уходЯ, что несмотрЯ на  всю  между  нами
разницу и  на  все  противоположности,  -  les  extrйmitйs  se  touchent  (Я
растолковал ему это по-русски), так что, может быть, он и сам вовсе  не  так
далек от моего "последнего убеждениЯ", как кажетсЯ. Ќа это  он  ответил  мне
очень угрюмою и кислою гримасой, встал, сам сыскал мне мою  фуражку,  сделав
вид, будто бы Я сам ухожу, и просто-за-просто вывел менЯ из своего  мрачного
дома под видом того, что провожает менЯ из учтивости. „ом его поразил  менЯ;
похож на кладбище, а ему, кажетсЯ, нравитсЯ, что,  впрочем,  понЯтно:  такаЯ
полнаЯ непосредственнаЯ жизнь, которою он живет, слишком полна сама по себе,
чтобы нуждатьсЯ в обстановке.
     "ќтот визит к ђогожину очень утомил менЯ. Љроме  того,  Я  еще  с  утра
чувствовал себЯ нехорошо; к вечеру Я очень ослабел и лег на  кровать,  а  по
временам чувствовал сильный жар и даже минутами бредил. ЉолЯ пробыл со  мной
до одиннадцати часов. џ помню однако ж все, про что он говорил и про что  мы
говорили. Ќо когда минутами смыкались мои глаза, то  мне  все  представлЯлсЯ
€ван ”омич, будто бы получавший миллионы денег. Ћн  все  не  знал,  куда  их
девать, ломал себе над ними голову, дрожал от  страха,  что  их  украдут,  и
наконец будто бы решил закопать их  в  землю.  џ  наконец  посоветовал  ему,
вместо того, чтобы закапывать такую кучу золота в  землю  даром,  вылить  из
всей этой груды золотой гробик "замороженному" ребенку и длЯ  этого  ребенка
выкопать. ќту насмешку мою ‘уриков принЯл будто бы со слезами  благодарности
и тотчас же приступил к исполнению плана. џ будто бы плюнул и ушел от  него.
ЉолЯ уверЯл менЯ, когда Я совсем очнулсЯ, что Я вовсе не спал, и что все это
времЯ говорил с ним о ‘урикове.  Њинутами  Я  был  в  чрезвычайной  тоске  и
смЯтении, так что ЉолЯ  ушел  в  беспокойстве.  Љогда  Я  сам  встал,  чтобы
запереть за ним дверь на ключ, мне вдруг  припомнилась  картина,  которую  Я
видел давеча у ђогожина, в одной из самых мрачных зал его дома, над дверЯми.
Ћн сам мне ее показал мимоходом; Я, кажетсЯ, простоЯл пред нею минут пЯть. ‚
ней не было ничего хорошего в артистическом отношении; но она  произвела  во
мне какое-то странное беспокойство.
     "Ќа картине этой изображен •ристос, только что снЯтый  со  креста.  Њне
кажетсЯ, живописцы обыкновенно повадились изображать •риста и на  кресте,  и
снЯтого со креста, все еще с оттенком необыкновенной  красоты  в  лице;  эту
красоту они ищут сохранить ему даже при самых страшных муках. ‚  картине  же
ђогожина о красоте и слова нет; это в полном виде труп  человека,  вынесшего
бесконечные муки еще до креста, раны, истЯзаниЯ, битье от стражи,  битье  от
народа, когда он нес на себе крест и упал под  крестом  и  наконец  крестную
муку в продолжение шести часов (так, по крайней  мере,  по  моему  расчету).
Џравда, это лицо человека только что снЯтого со креста, то-есть  сохранившее
в себе очень много живого, теплого; ничего еще не  успело  закостенеть,  так
что на лице умершего даже проглЯдывает страдание, как будто бы еще и  теперь
им ощущаемое (это очень хорошо схвачено артистом); но зато лицо не  пощажено
нисколько; тут одна природа, и воистину таков и должен быть  труп  человека,
кто бы он ни  был,  после  таких  мук.  џ  знаю,  что  христианскаЯ  церковь
установила  еще  в  первые  века,  что  •ристос  страдал   не   образно,   а
действительно, и что и тело его, стало быть, было подчинено на кресте закону
природы вполне и совершенно. Ќа картине это лицо  страшно  разбито  ударами,
вспухшее, со страшными, вспухшими и окровавленными синЯками, глаза  открыты,
зрачки скосились; большие, открытые белки глаз блещут  каким-то  мертвенным,
стеклЯнным отблеском. Ќо странно, когда смотришь на  этот  труп  измученного
человека, то рождаетсЯ один особенный и любопытный вопрос: если такой  точно
труп (а он непременно должен был быть точно такой) видели все  ученики  его,
его главные будущие апостолы, видели женщины, ходившие за ним и  стоЯвшие  у
креста, все веровавшие в него и обожавшие его, то каким  образом  могли  они
поверить, смотрЯ на такой труп, что этот мученик  воскреснет?  ’ут  невольно
приходит понЯтие, что если так ужасна смерть, и так сильны  законы  природы,
то как же одолеть их? Љак одолеть их, когда не победил их теперь  даже  тот,
который побеждал и  природу  при  жизни  своей,  которому  она  подчинЯлась,
который воскликнул: "’алифа куми" - и девица встала, "‹азарь, грЯди вон",  -
и вышел умерший? Џрирода  мерещитсЯ  при  взглЯде  на  эту  картину  в  виде
какого-то огромного, неумолимого и немого зверЯ, или вернее, гораздо  вернее
сказать, хоть и странно, - в виде какой-нибудь  громадной  машины  новейшего
устройства, котораЯ бессмысленно захватила, раздробила и поглотила  в  себЯ,
глухо и бесчувственно,  великое  и  бесценное  существо  -  такое  существо,
которое одно стоило всей природы и всех законов ее, всей  земли,  котораЯ  и
создавалась-то, может быть, единственно длЯ одного  только  поЯвлениЯ  этого
существа! Љартиной этою как будто именно выражаетсЯ это  понЯтие  о  темной,
наглой и бессмысленно-вечной силе, которой все подчинено, и  передаетсЯ  вам
невольно. ќти люди, окружавшие  умершего,  которых  тут  нет  ни  одного  на
картине, должны  были  ощутить  страшную  тоску  и  смЯтение  в  тот  вечер,
раздробивший разом все их надежды и почти что  верованиЯ.  Ћни  должны  были
разойтись в ужаснейшем страхе, хотЯ и уносили каждый в себе громадную мысль,
котораЯ уже никогда не могла быть из них исторгнута. €  если  б  этот  самый
учитель мог увидать свой образ накануне казни, то так ли бы сам он взошел на
крест, и так ли бы умер как теперь? ќтот  вопрос  тоже  невольно  мерещитсЯ,
когда смотришь на картину.
     "‚се это мерещилось и мне отрывками, может  быть,  действительно  между
бредом, иногда даже в образах, целые полтора часа по уходе  Љоли.  Њожет  ли
мерещитьсЯ в образе то, что не имеет  образа?  Ќо  мне  как  будто  казалось
временами, что  Я  вижу,  в  какой-то  странной  и  невозможной  форме,  эту
бесконечную силу, это глухое, темное и немое существо. џ помню,  что  кто-то
будто бы повел менЯ за руку, со  свечкой  в  руках,  показал  мне  какого-то
огромного и отвратительного тарантула и стал уверЯть менЯ, что это то  самое
темное, глухое и всесильное существо, и смеЯлсЯ  над  моим  негодованием.  ‚
моей комнате, пред образом, всегда зажигают на ночь лампадку, - свет тусклый
и ничтожный, но однако ж разглЯдеть все можно, а под  лампадкой  даже  можно
читать. џ думаю, что был уже час первый в начале; Я  совершенно  не  спал  и
лежал с открытыми глазами; вдруг дверь  моей  комнаты  отворилась,  и  вошел
ђогожин.
     "Ћн вошел, затворил дверь, молча посмотрел на менЯ и тихо прошел в угол
к тому стулу, который стоит почти под самою лампадкой. џ  очень  удивилсЯ  и
смотрел в ожидании; ђогожин облокотилсЯ на столик и стал  молча  глЯдеть  на
менЯ. ’ак прошло минуты две, три, и Я помню, что  его  молчание  очень  менЯ
обидело и раздосадовало. Џочему же он не хочет говорить? ’о, что  он  пришел
так поздно, мне показалось, конечно, странным, но помню, что Я  не  был  бог
знает как изумлен собственно этим. „аже напротив: Я  хоть  утром  ему  и  не
высказал Ясно моей мысли, но Я знаю, что он  ее  понЯл;  а  эта  мысль  была
такого свойства, что по поводу ее, конечно, можно было придти поговорить еще
раз, хотЯ бы даже и очень поздно. џ так и думал, что он за этим  пришел.  Њы
утром расстались несколько враждебно, и Я даже помню, он раза  два  поглЯдел
на менЯ очень насмешливо. ‚от эту-то  насмешку  Я  теперь  и  прочел  в  его
взглЯде, она-то менЯ и обидела. ‚ том же, что это действительно сам ђогожин,
а не видение, не бред, Я сначала нисколько не сомневалсЯ. „аже  и  мысли  не
было.
     "Њежду тем он продолжал все сидеть и все  смотрел  на  менЯ  с  тою  же
усмешкой. џ злобно повернулсЯ на постели, тоже  облокотилсЯ  на  подушку,  и
нарочно решилсЯ тоже  молчать,  хотЯ  бы  мы  все  времЯ  так  просидели.  џ
непременно почему-то хотел, чтоб он начал первый. џ думаю, так прошло  минут
с двадцать. ‚друг мне представилась мысль: что если это не ђогожин, а только
видение?
     "Ќи в болезни моей и никогда прежде Я не видел еще ни  разу  ни  одного
привидениЯ; но мне всегда казалось, еще когда Я был мальчиком и даже теперь,
то-есть недавно, что если Я увижу хоть раз привидение, то тут  же  на  месте
умру, даже несмотрЯ на то, что Я ни в какие привидениЯ не верю. Ќо когда мне
пришла мысль, что это не ђогожин, а только привидение, то помню, Я нисколько
не испугалсЯ. Њало того, Я на  это  даже  злилсЯ.  ‘транно  еще  и  то,  что
разрешение вопроса: привидение ли это, или сам ђогожин, как-то вовсе не  так
занимало менЯ и тревожило, как бы, кажетсЯ, следовало; мне кажетсЯ, что Я  о
чем-то другом тогда думал. ЊенЯ, например, гораздо  более  занимало,  почему
ђогожин, который давеча был в домашнем шлафроке и в туфлЯх, теперь во фраке,
в белом жилете и в белом галстуке? Њелькала тоже мысль: если это привидение,
и Я его не  боюсь,  то  почему  же  не  встать,  не  подойти  к  нему  и  не
удостоверитьсЯ самому? Њожет быть, впрочем, Я не смел и боЯлсЯ. Ќо  когда  Я
только что успел подумать, что Я боюсь, вдруг как  будто  льдом  провели  по
всему моему телу; Я почувствовал холод в спине, и колени мои  вздрогнули.  ‚
самое это мгновение, точно угадав, что Я боюсь. ђогожин отклонил свою  руку,
на которую облокачивалсЯ, выпрЯмилсЯ  и  стал  раздвигать  свой  рот,  точно
готовЯсь смеЯтьсЯ; он смотрел на менЯ в упор.  Ѓешенство  охватило  менЯ  до
того, что Я решительно хотел на него броситьсЯ, но так как Я  поклЯлсЯ,  что
не начну первый говорить, то и осталсЯ на кровати, тем более, что Я все  еще
был не уверен, сам ли это ђогожин иди нет?
     "џ не помню наверно, сколько времени это продолжалось;  не  помню  тоже
наверно, забывалсЯ ли Я иногда минутами  или  нет?  ’олько  наконец  ђогожин
встал, так же медленно и внимательно осмотрел  менЯ,  как  и  прежде,  когда
вошел, но усмехатьсЯ перестал, и тихо, почти на цыпочках, подошел  к  двери,
отворил ее, притворил и вышел. џ не  встал  с  постели;  не  помню,  сколько
времени Я пролежал еще с открытыми глазами и все думал; бог знает  о  чем  Я
думал; не помню тоже, как Я забылсЯ.  Ќа  другое  утро  Я  проснулсЯ,  когда
стучались в мою дверь, в десЯтом часу. “ менЯ так условлено, что если Я  сам
не отворю дверь до десЯтого часу и не  крикну,  чтобы  мне  подали  чаю,  то
Њатрена сама должна постучать ко мне. Љогда Я отворил ей дверь,  мне  тотчас
представилась мысль: как же мог  он  войти,  когда  дверь  была  заперта?  џ
справилсЯ и убедилсЯ, что настоЯщему ђогожину невозможно было войти,  потому
что все наши двери на ночь запираютсЯ на замок.
     "‚от этот особенный случай,  который  Я  так  подробно  описал,  и  был
причиной, что Я совершенно "решилсЯ". Ћкончательному решению способствовала,
стало быть,  не  логика,  не  логическое  убеждение,  а  отвращение.  ЌельзЯ
оставатьсЯ в жизни, котораЯ принимает такие странные, обижающие менЯ  формы.
ќто  привидение  менЯ  унизило.  џ  не  в  силах  подчинЯтьсЯ  темной  силе,
принимающей вид тарантула. € только тогда, когда Я, уже в  сумерки,  ощутил,
наконец, в себе окончательный момент полный решимости, мне стало легче.  ќто
был только первый момент; за другим моментом Я ездил в Џавловск, но это  уже
довольно объЯснено".

        VII.
     "“ менЯ был маленький карманный пистолет; Я завел его,  когда  еще  был
ребенком, в тот смешной возраст, когда вдруг начинают  нравитьсЯ  истории  о
дуэлЯх, о нападениЯх разбойников, о том как и менЯ вызовут на дуэль,  и  как
благородно Я буду стоЯть под пистолетом. ЊесЯц тому назад Я его  осмотрел  и
приготовил. ‚ Ящике, где он лежал, отыскались две пули, а в пороховом  рожке
пороху зарЯда на три. Џистолет этот дрЯнь, берет  в  сторону  и  бьет  всего
шагов на пЯтнадцать; но уж, конечно, может своротить череп на сторону,  если
приставить его вплоть к виску.
     "џ положил умереть в Џавловске, на восходе солнца и сойдЯ в парк, чтобы
не обеспокоить никого на даче. Њое "ЋбъЯснение" достаточно объЯснит все дело
полиции. Ћхотники до психологии и те, кому надо, могут вывести из него  все,
что им будет угодно. џ бы не желал, однако ж, чтоб эта рукопись предана была
гласности.  Џрошу  кнЯзЯ  сохранить  экземплЯр  у  себЯ  и  сообщить  другой
экземплЯр Ђглае €вановне …панчиной. ’акова моЯ волЯ. ‡авещаю  мой  скелет  в
Њедицинскую Ђкадемию длЯ научной пользы.
     "џ не признаю судей над собою и знаю, что Я теперь  вне  всЯкой  власти
суда. …ще недавно рассмешило менЯ  предположение:  что  если  бы  мне  вдруг
вздумалось теперь убить кого угодно, хоть десЯть человек разом, или  сделать
что-нибудь самое ужасное, что только считаетсЯ самым ужасным на этом  свете,
то в какой просак поставлен бы  был  предо  мной  суд  с  моими  двумЯ-тремЯ
неделЯми сроку и с уничтожением пыток и истЯзаний? џ умер бы комфортно в  их
госпитале, в тепле  и  с  внимательным  доктором,  и,  может  быть,  гораздо
комфортнее и теплее, чем у себЯ дома. Ќе понимаю, почему людЯм  в  таком  же
как Я положении не приходит такаЯ же мысль в  голову,  хоть  бы  только  длЯ
штуки? Њожет быть,  впрочем,  и  приходит;  веселых  людей  и  у  нас  много
отыщетсЯ.
     "Ќо если Я и не признаю суда над собой,  то  все-таки  знаю,  что  менЯ
будут судить, когда Я уже буду  ответчиком  глухим  и  безгласным.  Ќе  хочу
уходить, не оставив слова в ответ, - слова свободного, а не вынужденного,  -
не длЯ оправданиЯ, - о, нет! просить прощениЯ мне не у кого и не в чем, -  а
так, потому что сам желаю того.
     "’ут, во-первых, страннаЯ мысль: кому, во  имЯ  какого  права,  во  имЯ
какого побуждениЯ вздумалось бы оспаривать теперь у менЯ мое  право  на  эти
две-три недели моего срока? Љакому суду тут дело? Љому именно нужно, чтоб  Я
был не только приговорен, но и благонравно выдержал срок приговора?  Ќеужели
в самом деле, кому-нибудь это надо? „лЯ нравственности? џ еще  понимаю,  что
если б Я в цвете здоровьЯ и сил посЯгнул на мою  жизнь,  котораЯ  "могла  бы
быть полезна моему ближнему", и  т.  д.,  то  нравственность  могла  бы  еще
упрекнуть менЯ, по старой рутине, за то, что Я распорЯдилсЯ моею жизнию  без
спросу, или там в чем сама знает. Ќо теперь, теперь, когда мне уже  прочитан
срок  приговора?  Љакой  нравственности  нужно  еще  сверх  вашей  жизни,  и
последнее хрипение, с которым вы отдадите последний атом  жизни,  выслушиваЯ
утешениЯ   кнЯзЯ,   который   непременно   дойдет   в   своих   христианских
доказательствах до счастливой мысли, что в сущности оно даже и лучше, что вы
умираете. (’акие как он христиане  всегда  доходЯт  до  этой  идеи:  это  их
любимый конек.) € чего им хочетсЯ с  их  смешными  "павловскими  деревьЯми"?
“сладить последние часы моей жизни? Ќеужто им непонЯтно,  что  чем  более  Я
забудусь, чем более отдамсЯ этому последнему призраку жизни и любви, которым
они хотЯт заслонить от менЯ мою  Њейерову  стену  и  все,  что  на  ней  так
откровенно и простодушно написано, тем несчастнее они менЯ сделают? „лЯ чего
мне ваша природа, ваш Џавловский парк, ваши восходы и  закаты  солнца,  ваше
голубое небо и ваши вседовольные лица, когда весь  этот  пир,  которому  нет
конца, начал с того, что одного менЯ счел за лишнего? —то мне во  всей  этой
красоте, когда Я каждую минуту, каждую секунду  должен  и  принужден  теперь
знать, что вот даже эта крошечнаЯ мушка, котораЯ жужжит теперь около менЯ  в
солнечном луче, и та даже во всем этом пире и хоре  участница,  место  знает
свое, любит его и счастлива, а Я один выкидыш, и только по  малодушию  моему
до сих пор не хотел понЯть это! Ћ, Я ведь знаю, как бы хотелось кнЯзю и всем
им довести менЯ до того, чтоб и Я, вместо всех  этих  "коварных  и  злобных"
речей, пропел из благонравиЯ и длЯ  торжества  нравственности  знаменитую  и
классическую строфу Њильвуа: "Ћ, puissent  voir  votre  beautй  sacrйe  Tant
d'amis sourds а mes adieux! Qu'ils meurent pleins de  jours,  que  lew  mort
soit pleurйe! Qu'un ami leur ferme les yeux!"
     "Ќо верьте, верьте,  простодушные  люди,  что  и  в  этой  благонравной
строфе, в этом академическом благословении миру во французских стихах засело
столько затаенной желчи, столько  непримиримой,  самоусладившейсЯ  в  рифмах
злобы, что даже сам поэт, может быть, попал в просак и принЯл эту  злобу  за
слезы умилениЯ, с тем и помер; мир его праху! ‡найте, что есть такой  предел
позора в сознании собственного ничтожества  и  слабосилиЯ,  дальше  которого
человек уже не может идти, и с которого  начинает  ощущать  в  самом  позоре
своем громадное наслаждение... Ќу, конечно, смирение есть громаднаЯ  сила  в
этом смысле, Я это допускаю, - хотЯ и не  в  том  смысле,  в  каком  религиЯ
принимает смирение за силу.
     "ђелигиЯ! ‚ечную жизнь Я допускаю и, может быть, всегда допускал. Џусть
зажжено сознание волею высшей силы, пусть оно оглЯнулось на мир  и  сказало:
"Я есмь!", и пусть ему вдруг  предписано  этою  высшею  силой  уничтожитьсЯ,
потому что там так длЯ чего-то, - и даже без  объЯснениЯ  длЯ  чего,  -  это
надо, пусть, Я все это допускаю, но опЯть-таки вечный вопрос: длЯ  чего  при
этом понадобилось смирение мое? Ќеужто нельзЯ менЯ просто съесть, не  требуЯ
от менЯ похвал тому, что менЯ съело? Ќеужели там и в самом  деле  кто-нибудь
обидитсЯ тем, что Я не хочу подождать  двух  недель?  Ќе  верю  Я  этому;  и
гораздо уж вернее предположить, что тут просто  понадобилась  моЯ  ничтожнаЯ
жизнь, жизнь атома, длЯ пополнениЯ какой-нибудь всеобщей гармонии  в  целом,
длЯ какого-нибудь плюса и минуса, длЯ какого-нибудь контраста  и  прочее,  и
прочее, точно так же, как  ежедневно  надобитсЯ  в  жертву  жизнь  множества
существ, без смерти  которых  остальной  мир  не  может  стоЯть  (хотЯ  надо
заметить, что это не очень великодушнаЯ мысль сама по  себе).  Ќо  пусть!  џ
согласен, что иначе, то-есть без беспрерывного поЯдениЯ друг друга, устроить
мир было никак невозможно; Я даже согласен допустить, что ничего не  понимаю
в этом устройстве; но зато вот что Я знаю наверно: …сли  уже  раз  мне  дали
сознать, что "Я есмь", то  какое  мне  дело  до  того,  что  мир  устроен  с
ошибками, и что иначе он не может стоЯть? Љто же и за что менЯ  после  этого
будет судить? Љак хотите, все это невозможно и несправедливо.
     "Ђ между тем Я никогда, несмотрЯ  даже  на  все  желание  мое,  не  мог
представить себе, что будущей жизни и провидениЯ нет. ‚ернее всего, что  все
это есть, но что мы ничего не понимаем в будущей жизни и в  законах  ее.  Ќо
если это так трудно и совершенно даже невозможно понЯть, то неужели  Я  буду
отвечать за то, что не в  силах  был  осмыслить  непостижимое?  Џравда,  они
говорЯт, и уж, конечно, кнЯзь вместе с ними, что тут-то послушание и  нужно,
что слушатьсЯ нужно  без  рассуждений,  из  одного  благонравиЯ,  и  что  за
кротость мою Я непременно буду вознагражден на том свете. Њы слишком унижаем
провидение, приписываЯ ему наши понЯтиЯ, с досады, что не можем понЯть  его.
Ќо опЯть-таки, если понЯть его невозможно, то, повторЯю, трудно  и  отвечать
за то, что не дано человеку понЯть. Ђ если так, то как же будут судить  менЯ
за то, что Я не мог понЯть настоЯщей воли  и  законов  провидениЯ?  Ќет,  уж
лучше оставим религию.
     "„а и довольно. Љогда Я дойду до этих  строк,  то  наверно  уж  взойдет
солнце и "зазвучит на небе", и польетсЯ громаднаЯ, неисчислимаЯ сила по всей
подсолнечной. Џусть! џ умру, прЯмо смотрЯ на источник силы  и  жизни,  и  не
захочу этой жизни! …сли б Я имел власть не родитьсЯ, то наверно не принЯл бы
существованиЯ на таких насмешливых условиЯх. Ќо Я еще имею  власть  умереть,
хотЯ отдаю уже сочтенное. Ќе великаЯ власть, не великий и бунт.
     "Џоследнее объЯснение: Я  умираю  вовсе  не  потому,  что  не  в  силах
перенести эти три недели; о, у менЯ бы достало силы, и если б Я захотел,  то
довольно уже был бы утешен одним сознанием нанесенной мне  обиды;  но  Я  не
французский поэт и не хочу таких утешений. Ќаконец, и  соблазн:  природа  до
такой степени ограничила мою деЯтельность своими тремЯ  неделЯми  приговора,
что, может быть, самоубийство есть единственное дело,  которое  Я  еще  могу
успеть начать и окончить по собственной воле моей. —то ж, может  быть,  Я  и
хочу воспользоватьсЯ последнею возможностью дела? Џротест  иногда  не  малое
дело..." "ЋбъЯснение" было окончено; €пполит, наконец, остановилсЯ...
     …сть в крайних случаЯх та степень последней  цинической  откровенности,
когда нервный человек, раздраженный и выведенный  из  себЯ,  не  боитсЯ  уже
ничего и готов хоть на всЯкий скандал, даже рад ему; бросаетсЯ на людей, сам
имеЯ при этом не Ясную, но твердую цель непременно минуту спустЯ  слететь  с
колокольни и тем разом разрешить  все  недоумениЯ,  если  таковые  при  этом
окажутсЯ. Џризнаком этого  состоЯниЯ  обыкновенно  бывает  и  приближающеесЯ
истощение физических сил.  —резвычайное,  почти  неестественное  напрЯжение,
поддерживавшее до сих пор €пполита, дошло до этой последней степени. ‘ам  по
себе этот восемнадцатилетний, истощенный болезнью мальчик казалсЯ  слаб  как
сорванный с дерева дрожащий листик; но только что он успел обвести  взглЯдом
своих слушателей, - в первый раз в продолжение всего последнего часа,  -  то
тотчас же самое  высокомерное,  самое  презрительное  и  обидное  отвращение
выразилось в его взглЯде и улыбке. Ћн спешил своим вызовом. Ќо  и  слушатели
были в полном негодовании. ‚се с  шумом  и  досадой  вставали  из-за  стола.
“сталость,  вино,  напрЯжение  усиливали  беспорЯдочность  и  как  бы  грЯзь
впечатлений, если можно так выразитьсЯ.
     ‚друг €пполит быстро вскочил со стула, точно его сорвали с места.
     - ‘олнце взошло! - вскричал он, увидев блестевшие верхушки  деревьев  и
показываЯ на них кнЯзю точно на чудо: - взошло!
     - Ђ вы думали не взойдет, что ли? - заметил ”ердыщенко.
     - ЋпЯть жарища на целый день, -  с  небрежною  досадой  бормотал  ѓанЯ,
держа в руках шлЯпу, потЯгиваЯсь и зеваЯ, - ну как на месЯц эдакой засухи!..
€дем или нет, Џтицын?
     €пполит прислушивалсЯ с удивлением, доходившим до столбнЯка;  вдруг  он
страшно побледнел и весь затрЯссЯ.
     - ‚ы очень неловко выделываете ваше равнодушие, чтобы менЯ оскорбить, -
обратилсЯ он к ѓане, смотрЯ на него в упор, - вы негодЯй!
     - Ќу, это уж чорт  знает  что  такое,  эдак  расстегиватьсЯ!  -  заорал
”ердыщенко: - что за феноменальное слабосилие!
     - Џросто дурак, - сказал ѓанЯ. €пполит несколько скрепилсЯ.
     - џ понимаю, господа, - начал он, попрежнему дрожа и осекаЯсь на каждом
слове, - что Я мог заслужить ваше личное мщение, и... жалею, что замучил вас
этим бредом (он указал  на  рукопись),  а  впрочем,  жалею,  что  совсем  не
замучил... (он глупо улыбнулсЯ), замучил, …вгений Џавлыч? - вдруг перескочил
он к нему с вопросом: - замучил или нет? ѓоворите!
     - ђастЯнуто немного, а впрочем...
     - ѓоворите все! Ќе лгите хоть раз в вашей жизни! - дрожал и  приказывал
€пполит.
     - Ћ, мне решительно все равно! ‘делайте одолжение, прошу вас,  оставьте
менЯ в покое, - брезгливо отвернулсЯ …вгений Џавлович.
     - Џокойной ночи, кнЯзь, - подошел к кнЯзю Џтицын.
     - „а он сейчас застрелитсЯ, что же вы! Џосмотрите на него! - вскрикнула
‚ера и рванулась к €пполиту в чрезвычайном испуге и  даже  схватила  его  за
руки: - ведь он сказал, что на восходе солнца застрелитсЯ, что же вы!
     - Ќе застрелитсЯ! - с злорадством пробормотало несколько голосов, в том
числе ѓанЯ.
     - ѓоспода, берегитесь! - крикнул ЉолЯ, тоже схватив €пполита за руку: -
вы только на него посмотрите! ЉнЯзь! ЉнЯзь, да что же вы!
     Ћколо €пполита столпились ‚ера, ЉолЯ, Љеллер и Ѓурдовский; все  четверо
схватились за него руками.
     - Ћн имеет право, право!.. - бормотал Ѓурдовский, впрочем  тоже  совсем
как потерЯнный.
     - Џозвольте, кнЯзь, какие ваши распорЯжениЯ? - подошел к кнЯзю ‹ебедев,
хмельной и озлобленный до нахальства.
     - Љакие распорЯжениЯ?
     - Ќет-с; позвольте-с; Я хозЯин-с, хотЯ и не  желаю  манкировать  вам  в
уважении... Џоложим, что и вы хозЯин,  но  Я  не  хочу,  чтобы  так  в  моем
собственном доме... ’ак-с.
     - Ќе застрелитсЯ; балует мальчишка!  -  с  негодованием  и  с  апломбом
неожиданно прокричал генерал €волгин.
     - Ђй-да генерал! - похвалил ”ердыщенко.
     -  ‡наю,  что  не  застрелитсЯ,  генерал,  многоуважаемый  генерал,  но
все-таки... ибо Я хозЯин.
     - Џослушайте, господин ’ерентьев, - сказал вдруг Џтицын, простившись  с
кнЯзем и протЯгиваЯ руку €пполиту, - вы, кажетсЯ, в своей тетрадке  говорите
про ваш скелет и завещаете его Ђкадемии? ќто вы про ваш скелет,  собственный
ваш, то-есть ваши кости завещаете?
     - „а, мои кости...
     - ’о-то. Ђ то ведь можно ошибитьсЯ; говорЯт, уже был такой случай.
     - —то вы его дразните? - вскричал вдруг кнЯзь.
     - „о слез довели, - прибавил ”ердыщенко.
     Ќо €пполит вовсе не плакал. Ћн двинулсЯ-было с места. но  четверо,  его
обступившие, вдруг разом схватили его за руки. ђаздалсЯ смех.
     - Љ тому и вел, что за руки будут держать; на то и тетрадку  прочел,  -
заметил ђогожин. - Џрощай, кнЯзь. ќк досиделись; кости болЯт.
     - …сли вы действительно хотели  застрелитьсЯ,  ’ерентьев,  -  засмеЯлсЯ
…вгений Џавлович, - то уж Я бы, после таких комплиментов,  на  вашем  месте,
нарочно бы не застрелилсЯ, чтоб их подразнить.
     - €м ужасно хочетсЯ видеть, как  Я  застрелюсь!  -  вскинулсЯ  на  него
€пполит.
     Ћн говорил точно накидываЯсь.
     - €м досадно, что не увидЯт.
     - ’ак и вы думаете, что не увидЯт?
     - џ вас не поджигаю; Я, напротив, думаю, что  очень  возможно,  что  вы
застрелитесь.  ѓлавное,  не  сердитесь...  -  протЯнул   …вгений   Џавлович,
покровительственно растЯгиваЯ свои слова.
     - џ теперь только вижу,  что  сделал  ужасную  ошибку,  прочтЯ  им  эту
тетрадь! - проговорил €пполит, с таким внезапно доверчивым видом  смотрЯ  на
…вгениЯ Џавловича, как будто просил у друга дружеского совета.
     - Џоложение смешное, но... право, не  знаю,  что  вам  посоветовать,  -
улыбаЯсь ответил …вгений Џавлович.
     €пполит строго в упор смотрел на него, не отрываЯсь,  и  молчал.  Њожно
было подумать, что минутами он совсем забывалсЯ.
     - Ќет-с, позвольте-с, манера-то ведь при  этом  какаЯ-с,  -  проговорил
‹ебедев, - "застрелюсь, дескать, в парке, чтобы никого не обеспокоить!"  ќто
он думает, что он никого не обеспокоит, что сойдет с  лестницы  три  шага  в
сад.
     - ѓоспода... - начал было кнЯзь.
     - Ќет-с, позвольте-с,  многоуважаемый  кнЯзь,  -  с  Яростию  ухватилсЯ
‹ебедев, - так как вы сами изволите видеть, что это  не  шутка,  и  так  как
половина ваших гостей, по крайней  мере,  того  же  мнениЯ  и  уверены,  что
теперь, после произнесенных здесь слов, он уж непременно должен застрелитьсЯ
из чести, то Я  хозЯин-с  и  при  свидетелЯх  объЯвлЯю,  что  приглашаю  вас
способствовать!
     - —то же надо сделать, ‹ебедев? џ готов вам способствовать.
     - Ђ вот что-с: во-первых,  чтоб  он  тотчас  же  выдал  свой  пистолет,
которым он хвасталсЯ пред нами, со всеми  препаратами.  …сли  выдаст,  то  Я
согласен на то, чтобы допустить его переночевать эту ночь  в  этом  доме,  в
виду болезненного состоЯниЯ его, с тем, конечно, что  под  надзором  с  моей
стороны. Ќо завтра пусть непременно отправлЯетсЯ,  куда  ему  будет  угодно;
извините, кнЯзь! …сли же не выдаст оружиЯ, то Я немедленно, сейчас  же  беру
его за руки, Я за одну, генерал за другую, и  сей  же  час  пошлю  известить
полицию, и тогда уже  дело  перейдет  на  рассмотрение  полиции-с.  ѓосподин
”ердыщенко, по знакомству, сходит-с.
     ЏоднЯлсЯ шум; ‹ебедев горЯчилсЯ  и  выходил  уже  из  меры;  ”ердыщенко
приготовлЯлсЯ идти в полицию; ѓанЯ неистово настаивал на том, что  никто  не
застрелитсЯ. …вгений Џавлович молчал.
     - ЉнЯзь, слетали вы когда-нибудь с колокольни? -  прошептал  ему  вдруг
€пполит.
     - Ќ-нет... - наивно ответил кнЯзь.
     - Ќеужели вы  думали,  что  Я  не  предвидел  всей  этой  ненависти!  -
прошептал опЯть €пполит, засверкав глазами и смотрЯ  на  кнЯзЯ,  точно  и  в
самом деле ждал от него ответа. - „овольно!  -  закричал  он  вдруг  на  всю
публику: - Я виноват... больше всех! ‹ебедев, вот ключ (он вынул портмоне  и
из него стальное кольцо с тремЯ  или  четырьмЯ  небольшими  ключиками),  вот
этот, предпоследний... ЉолЯ вам укажет... ЉолЯ!  ѓде  ЉолЯ?  -  вскричал  он
смотрЯ на Љолю и не видЯ его: - да... вот он вам укажет; он вместе  со  мной
давеча укладывал сак. ‘ведите его, ЉолЯ; у кнЯзЯ в кабинете,  под  столом...
мой сак... этим ключиком, внизу,  в  сундучке...  мой  пистолет  и  рожок  с
порохом. Ћн сам укладывал давеча, господин ‹ебедев, он  вам  покажет;  но  с
тем, что завтра рано, когда Я поеду в Џетербург, вы  мне  отдадите  пистолет
назад. ‘лышите? џ делаю это длЯ кнЯзЯ; не длЯ вас.
     - ‚от так-то лучше! - схватилсЯ за ключ ‹ебедев и,  Ядовито  усмехаЯсь,
побежал в соседнюю комнату. ЉолЯ остановилсЯ, хотел было что-то заметить, но
‹ебедев утащил его за собой.
     €пполит смотрел на  смеющихсЯ  гостей.  ЉнЯзь  заметил,  что  зубы  его
стучат, к