логично, оно  интересуетсЯ
     лишь конечным, лишь обращенным к  концу.  ‚  „остоевском  профетический
     элемент сильнее, чем в каком-либо из русских  писателей.  Ћн  обозначал
     внутреннюю катастрофу, с него начинаютсЯ новые души.

     Ќе  будем  заниматьсЯ  схоластикой,  выЯснЯЯ,   что   дал   „остоевский
экзистенциализму и что взЯл у него. „остоевскому уже было известно многое из
того, что открыл в человеке экзистенциализм и что  он  еще  откроет.  ‘удьба
индивидуального сознаниЯ, трагическаЯ несообразность бытиЯ, проблемы выбора,
ведущий к своеволию бунт, верховное значение личности, конфликт  личности  и
общества - все это всегда было в центре его вниманиЯ.

     “потреблЯЯ современное выражение, скажет позже ЃердЯев, можно  было  бы
утверждать,  что  русскаЯ  философиЯ,  религиозно  окрашеннаЯ,  хотела  быть
экзистенциальной, в ней сам познающий и философствующий был  экзистенциален,
выражал свой духовный и моральный опыт, целостный, а не разорванный опыт.

     € тон этой философии задал „остоевский: "‚еличайшим русским метафизиком
и наиболее экзистенциальным был „остоевский".

     ‡аписки из подпольЯ -  увертюра  к  экзистенциализму,  парадоксалист  -
завершеннаЯ экзистенциЯ. Ћн отрицает общественное, его  отталкивает  "подлец
‡верьков", "козЯвка ”ерфичкин", "тупица ’рудолюбов", все те, кто поклонЯетсЯ
успеху, чин почитает за ум и с юности толкует о теплых местечках. Ќо  он  же
осознает себЯ одним из эврименов, которых презирает.

     Њожно бесконечно разглагольствовать об  отличии  экзистенциальности  от
экзистенциализма, об известных отречениЯх  ЊарселЯ,  •айдеггера  и  Љамю,  о
бесконечных  наших  спекулЯциЯх  вокруг  этих  понЯтий  -  важно   не   это.
ќкзистенциализм поставил в центр философии человеческое  сознание,  проблему
подлинности человеческого существованиЯ, свободы и ответственности  за  нее,
абсурда и трагичности бытиЯ, веры и отчаЯниЯ, вины и страданиЯ, поэтому быть
углубленным в человека и оставатьсЯ неэкзистенциальным - невозможно.

     …стественно,  ничто  не  ново   под   луной.   ‡апискам   из   подпольЯ
предшествовал ЏлемЯнник ђамо, „остоевскому  -  Џаскаль  и  Љиркегор.  ‚  нем
вообще много от личностей ЏаскалЯ и Љиркегора, не говорЯ  уж  о  родственном
мироощущении. ‚се они одинаково относились к отчаЯнию, абсурду бытиЯ, оценке
разума.  ‚се  они  охвачены  сомнениЯми,  тревогой,   одержимы   бесконечным
самоиспытанием, все ставЯт нескончаемый эксперимент над собой, имеющий целью
определить, способно ли добро в них самих восторжествовать над злом. ‚се они
ищут выходы из безвыходных положений, оговаривают себЯ, сочинЯют свою жизнь,
как затем ѓантенбайн. ‚сех тревожит феномен безумиЯ  и  все  чувствуют  себЯ
людьми, загнанными в угол. „аже манера,  стиль,  дух,  тип  мышлениЯ,  форма
изложениЯ   мысли,    неокончательность,    неопределенность,    возможность
многочисленных трактовок, напрЯженность сближают их.

           ‚ романах „остоевского вопрос  о  смысле  бытиЯ  ставитсЯ  с  той
     напрЯженностью, котораЯ обЯзывает к крайним  решениЯм.  †изнь  -  ложь,
     _или_ она вечна.

     ‚се творчество „остоевского, в  сущности,  есть  философиЯ  в  образах,
причем  высшаЯ,  незаинтересованнаЯ  философиЯ,   не   призваннаЯ   что-либо
доказать. € если кто-то пытаетсЯ „остоевским что-либо доказать, то это  лишь
свидетельствует о несоизмеримости с „остоевским.

     ќто не абстрактнаЯ философиЯ, но художественнаЯ,  живаЯ,  страстнаЯ,  в
ней все разыгрываетсЯ в человеческих глубинах, в душевном пространстве, идет
непрерывнаЯ борьба сердца и ума. "“м ищет божества, а сердце не  находит..."
…го герои - человеко-идеи, живущие глубокой внутренней жизнью, подспудной  и
невыразимой. ‚се они - вехи будущей философии, где ни одна идеЯ не  отрицает
другую, где вопросы не имеют ответов и где сама определенность есть абсурд.

     ‚се хорошо, все позволено, ничто не ЯвлЯетсЯ отвратительным - это  Язык
абсурда. € никто, кроме „остоевского, считал  Љамю,  не  умел  придать  миру
абсурда такого близкого и такого мучительного очарованиЯ.

           Њы имеем дело не с абсурдным творчеством,  но  с  творчеством,  в
     котором ставитсЯ проблема абсурда.
           Ћтвет „остоевского - унижение, "стыд", как выражаетсЯ  ‘таврогин.
     Ђбсурдное произведение, напротив, не дает никакого ответа,  вот  и  всЯ
     разница.  Ћтметим  в  заключение:  в  спор  с  абсурдом   вступает   не
     христианский характер творчества „остоевского, а то, что оно  возвещает
     бессмертие.  Њожно  быть  христианином  и   человеком   абсурда.   …сть
     христиане,  не   верующие   в   потустороннюю   жизнь.   —то   касаетсЯ
     художественного произведениЯ, можно было бы уточнить один из подходов к
     его анализу с позиций абсурда... Ћн подводит к вопросу об  "абсурдности
     …вангелиЯ".  Ћн  освещает  плодотворную  и  многообещающую  идею,   что
     убеждениЯ не исключают невериЯ. Ќапротив, мы видим, как автор  "Ѓесов",
     проторивший эти пути, в итоге  избирает  совершенно  иное  направление.
     Џоразительный ответ  своим  героЯм,  „остоевского  -  Љириллову,  можно
     действительно резюмировать в следующих словах:  жизнь  ложь,  и  она  -
     вечна.

     Џонимание абсурда  существовало  задолго  до  того,  как  его  проблема
возникла в  экзистенциализме.  "€  никому,  конечно,  не  удавалось  придать
абсурдному миру такой понЯтной и  такой  мучительной  притЯгательности,  как
„остоевскому". Ќо у „остоевского абсурд возникал не от бытиЯ, а от безбожиЯ.
Ћн не был концом - только предупреждением. Ќо ведь и  у  Љамю  абсурд  -  не
конец, а начало пути, он имеет смысл лишь  постольку,  поскольку  с  ним  не
соглашаютсЯ.

     …стественно, к своим "помазанникам абсурда" „остоевский  относитсЯ  без
энтузиазма молодого Љамю - его религиЯ берет верх над их абсурдом. Ќо это ли
важно? ‚ажен тот тревожный, будоражащий мир,  который  открылсЯ  ему  в  еще
кажущихсЯ чудовищными, а на самом деле в нормальных душах героев, и  который
- уже без надрыва и развенчаниЯ - стал нормой  героев  Ђндре  †ида,  Њальро,
‘артра, Љамю.

     „аже если своими героЯми „остоевский  всего  лишь  исследовал  трагедию
отчуждениЯ, пути и ограничениЯ свободы,  логику  абсурда,  то  чем  все  это
отличалось от идей перечисленных авторов, делавших то же самое и  с  тех  же
исходных позиций? Ќаши присЯжные отвечают: выводами, но разве вывод  —умы  о
том, что каждый человек ответствен за все происходЯщее в мире, не тождествен
пафосу „остоевского-гуманиста?

     Џриговор „остоевского - это не просто эссе об абсурде существованиЯ, но
вполне сформированнаЯ философиЯ абсурда, близкаЯ Љамю  по  стилю,  логике  и
даже терминологии.

     ѓерой Џриговора, очередной подпольный, понимает бесполезность  протеста
против природы, но в подчинении ей видит глубокое неуважение к человечеству.
Џозже, отталкиваЯсь от Џриговора, как от исходной точки, Љамю  будет  искать
уЯзвимое место в логике самоубийцы и найдет его не в устранении абсурда, а в
погружении в него.

     ђазве не показательно, что все самоубийцы „остоевского  говорЯт  Языком
Њифа о ‘изифе? ђазве не симптоматично, что Љириллов, этот типичный  персонаж
драмы абсурда, открывающий галерею героев абсурда в литературе, не входит  в
противоречие с героическим стоицизмом Њифа о ‘изифе?

     Љак и парадоксалист из Џриговора, Љириллов - персонаж, чьЯ философиЯ  с
предельной логикой воплощаетсЯ в жизнь. Ћн решает  типично  экзистенциальную
задачу преодолениЯ страха бытиЯ. †изнь есть боль, жизнь есть страх, ичеловек
несчастен, - говорит этот бес чуть ли не словами Љамю. †изнь  даетсЯ  теперь
за боль и страх, и тут весь обман... ‚сЯкий, кто хочет главной свободы,  тот
должен сметь убить себЯ. Љто смеет убить себЯ, тот тайну обмана узнал.  „аже
то  обстоЯтельство,  что  Љириллов  -  игрушка   в   руках   другого   беса,
‚ерховенского,    ЯвлЯетсЯ    снова-таки    экзистенциальным     проЯвлением
"индифферентности"   человека   абсурда.   „остоевский   здесь   не   просто
экзистенциален. Ћн вскрывает сами корни абсурда. Љириллов хочет убить  себЯ,
чтобы стать Ѓогом, заЯвить о себе высшим своеволием, на которое способен.

     ”илософиЯ логического  самоубийцы  привлекала  к  себе  автора  Њифа  о
‘изифе. Љамю считал, что герой Џриговора предельно четко рисует человеческий
удел:

           ’ак как на вопросы мои о счастье Я через мое же сознание  получаю
     от природы лишь ответ, что могу быть счастлив не иначе, как в  гармонии
     целого, которой Я не понимаю, и очевидно длЯ менЯ, и понЯть никогда  не
     в силах -
           ’ак как природа не только не признает за мной права спрашивать  у
     нее отчета, но даже и не отвечает мне вовсе  -  и  не  потому,  что  не
     хочет, а потому, что и не может ответить -
           ’ак как Я  убедилсЯ,  что  природа,  чтоб  отвечать  мне  на  мои
     вопросы, предназначила мне (бессознательно) _менЯ же самого_ и отвечает
     мне моим же сознанием (потому что Я сам это все говорю себе) -
           ’ак как, наконец, при таком порЯдке, Я принимаю на себЯ в одно  и
     то же времЯ роль истца и ответчика, подсудимого и судьи  и  нахожу  эту
     комедию, со  стороны  природы,  совершенно  глупою,  а  переносить  эту
     комедию, с моей стороны, считаю даже унизительным -
           ’о, в моем  несомненном  качестве  истца  и  ответчика,  судьи  и
     подсудимого, Я присуждаю эту природу, котораЯ так бесцеремонно и  нагло
     произвела менЯ на страдание, - вместе со мною к  уничтожению...  Ђ  так
     как  природу  Я  истребить  не  могу,  то  и  истреблЯю  себЯ   одного,
     единственно от скуки сносить тиранию, в которой нет виноватого.

     Ђ. Љамю:

           „лЯ Љириллова, как затем длЯ Ќицше, убить Ѓога  -  значит  самому
     стать Ѓогом, осуществить на земле ту вечную жизнь, о которой  говоритсЯ
     в …вангелии.
           Ќо если  этого  метафизического  преступлениЯ  достаточно,  чтобы
     человек осуществил себЯ, зачем  же  самоубийство?  ‡ачем  стрелЯтьсЯ  и
     покидать сей мир, если свобода же завоевана? ‡десь  есть  противоречие.
     Љириллов это понимает, поскольку он добавлЯет: "…сли сознаешь - ты царь
     и уже не убьешь себЯ сам, а будешь жить  в  самой  главной  славе".  Ќо
     людЯм это не  известно.  Ћни  "этого"  не  чувствуют.  Љак  во  времена
     ЏрометеЯ, они питают пустые надежды. Ћни  нуждаютсЯ  в  том,  чтобы  им
     указали путь, и не могут обойтись без проповеди. Љириллов должен  убить
     себЯ из любви к человечеству. Ћн должен указать братьЯм  царственный  и
     трудный путь, первым вступив на него. ќто педагогическое  самоубийство.
     ’аким образом, Љириллов приносит  себЯ  в  жертву.  Ћднако  если  он  и
     распЯт, обманут он не будет. Ћн - человекобог,  убежденный,  что  после
     смерти нет ничего, проникнутый евангельской  тоской.  "џ  несчастен,  -
     говорит он, - ибо _обЯзан_ заЯвить своеволие. Ќо после его смерти  люди
     наконец поймут и станут царЯми на земле, где воссиЯет  слава  человека.
     ‚ыстрел Љириллова подаст сигнал к  последней  революции.  ’ак  что  его
     толкает на смерть  не  отчаЯние,  а  любовь  к  ближнему.  Џеред  самым
     кровавым финалом своей немыслимой духовной эпопеи  Љириллов  произносит
     слова, древние, как само человеческое страдание: "‚се хорошо".

     Ќо и экзистенциалист „остоевский удивительный: удивительный  снова-таки
своей множественностью, сочетанием сложности и простоты.  ‚зыскующий  смысла
жизни, опробовавший самые экстремальные характеры,  он  на  вопрос,  что  же
такое живаЯ жизнь, отвечает: это должно быть  нечто  ужасно  простое,  самое
обыденное, и до того простое, что мы никак не можем поверить, чтобы оно было
так просто, и, естественно, проходим мимо вот  уже  многие  тысЯчи  лет,  не
замечаЯ и не узнаваЯ.

     ќкзистенциальность   „остоевского   и   близка,   и   далека    асбурду
существованиЯ - и было бы  странным,  будь  она  только  далека  или  только
близка. Ѓольшинством своих героев он  утверждает  этот  абсурд,  но  Њакаром
€вановичем учит  подростков  "преклонитьсЯ"  человеку  ("невозможно  и  быть
человеку, чтобы не преклонитьсЯ"), большинством своих героев  он  утверждает
незыблемость бытиЯ и тут же противопоставлЯет ей  чудо  -  чудо,  в  которое
верит. ‚ этом весь „остоевский,  своей  огромностью  превосходЯщий  блеск  и
Яркость мысли Љамю.

     Њы говорим: экзистенциалисты  извратили  „остоевского,  довели  его  до
абсурда. Ќо так ли это? Ќе слишком ли часто там,  где  „остоевскому  виделсЯ
тупик, Љамю находил выход. ѓерой Џриговора кончает с  собой,  проклинаЯ  все
мироздание, герой Џостороннего накануне казни ощущает свою свЯзь с миром:

           ‚зираЯ на это ночное небо,  Я  в  первый  раз  открыл  свою  душу
     ласковому равнодушию мира.  џ  постиг,  как  подобен  он  мне,  братски
     подобен, понЯл, что  Я  был  счастлив  и  все  еще  могу  назвать  себЯ
     счастливым.

     „остоевский  -  один  из  родоначальников  экзистенциального  пониманиЯ
свободы:  как  трагической  судьбы,  как  бремени,  как  вызова  миру,   как
трудноопределимого соотношениЯ долга и обЯзательств.  Џочти  все  его  герои
отпущены на свободу и не знают, что с нею делать. „остоевский экзистенциален
и тогда, когда отрицает зависимость нравственной ответственности личности от
"среды", лишенной устойчивости,  и  тогда,  когда  видит  свободу  в  сугубо
индивидуальной ответственности.

     Ћтправной вопрос  экзистенциализма,  делающий  его  всегда  современной
философией, - как жить в мире, где "все дозволено"?  ‡атем  следует  второй,
более общий: что делать человеку со своей свободой?  ђаскольниковым,  €ваном
Љарамазовым, парадоксалистом,  ‚еликим  €нквизитором,  ‘таврогиным  пытаетсЯ
„остоевский, не боЯсь результатов, додумать эти проклЯтые вопросы до конца.

     “же в Ѓедных людЯх начинаетсЯ одна  из  его  главных  тем:  сколько  ни
унижен человек, больше всего на свете он дорожит своей личностью - и  никому
(никому!) не дано права покуситьсЯ  на  свободу  другого.  Ќикто  не  должен
облагодетельствовать другого насильно. ’ем более никто не вправе вершить суд
над другим.

     Ќе надо быть безличностью, но именно надо стать личностью, даже гораздо
в высочайшей степени, чем та, котораЯ теперь определилась на  ‡ападе,  пишет
он. ‹ичность длЯ „остоевского - выше и больше  всех  царств  и  миров,  всех
историй, всех прогрессов и утопий - и не вымышленный  идеальный  человек,  а
реальный, пусть даже подпольный со всеми его pro и contra. €менно подпольный
во весь голос ратует  за  сохранение  индивидуальности  и  против  покушений
любителей рода человеческого обратить живую личность  в  автомат,  "органный
штифтик". Ѓунт всех его антигероев - чисто экзистенциальный протест личности
против стадного  существованиЯ.  "‚се  позволено"  €вана  Љарамазова  -  это
единственное выражение свободы, скажет затем Љамю. ЌельзЯ сказать,  что  так
думал сам „остоевский (этим он и отличалсЯ от европейца), но Я  не  стал  бы
интерпретировать его "все  позволено"  лишь  в  ироническом  или  негативном
плане. ‹ичности, может быть, все позволено, ибо свЯтой не имеет  выбора,  но
надо выделатьсЯ в личность - такова расширительнаЯ интерпретациЯ, вытекающаЯ
не из одного произведениЯ, а из всего творчества писателЯ.

     —еловек „остоевского одинок перед миром и  беззащитен:  один  на  один.
‹ицом к  лицу  пред  всем  нечеловеческим  человеческим.  Ѓоль  одиночества,
отчуждение, герметичность внутреннего мира - сквозные темы  его  творчества.
„остоевскому и в жизни нравились  люди,  склонные  к  одиночеству  и  тоске.
Џомню, читаем в ‡аписках из Њертвого дома, что несмотрЯ на сотни  товарищей,
Я был в страшном уединении, и Я полюбил, наконец,  это  уединение.  Ћдинокий
душевно, Я пересматривал всю прошлую жизнь мою и благословлЯл судьбу за  то,
что они послали мне это уединение...

     ‚ другой раз он писал:

           џ был в таком скверном настроении и напрЯжении, что ощущал в себе
     потребность заключитьсЯ в самом себе и  тосковать  одному.  ’Яжело  мне
     было садитьсЯ за письмо, да и что бы Я написал? Ћб моей тоске?

     Ќе имеЯ возможности на каторге быть одному, „остоевский жаловалсЯ:

     Ѓыли и у менЯ минуты, когда Я ненавидел всЯкого встречного,  правого  и
виноватого, и смотрел на всех как на воров, которые крали у менЯ  мою  жизнь
безнаказанно.

     ‚ соприкосновении с другими „остоевский  и  его  герои  одиноки,  но  и
„остоевскому, и его  героЯм  соприкосновение  необходимо,  как  катализатор:
другой прЯмо-таки возбуждает, электризует их.  —еловек,  пишет  „остоевский,
никогда не чувствует  себЯ  так  сильно,  никогда  так  не  активен,  как  в
столкновении с другим человеком, с другой личностью: сила в противодействии.
‚се его персонажи испытывают страстное желание контакта, общениЯ,  обретениЯ
слушателЯ, самовыражениЯ: они и сближаютсЯ,  чтобы  говорить,  выговоритьсЯ,
саморазоблачитьсЯ, и даже разоблачаЯсь  в  одиночку,  обращаютсЯ  к  другим.
Џочти все его герои постоЯнно стремЯтсЯ забежать  вперед  каждому  сознанию,
каждой чужой мысли о себе, каждой точке зрениЯ на себЯ.

     „остоевскому - пусть в меньшей степени, чем затем  Љафке,  -  свойствен
экзистенциальный  страх  перед  жизнью,  страх,  помимо  прочего,  рожденный
множественностью  возможных  решений.  Њожно  сказать  так:  выбор  обрекает
сознание на страдание, ведь у всех "да"  есть  свои  "нет".  Џоэтому  в  его
экзистенции все уравновешено: ‘таврогин - Њышкиным, €ван Љарамазов - Ђлешей,
даже ‚ерсилов - Њакаром €вановичем. Ќа каждое "плохо" есть свое "хорошо", на
каждое безверие своЯ вера, на всЯкий мрак свой свет.
     ’ем не менее, чем настойчивее  он  искал  спасение  своим  героЯм,  тем
Явственнее - от  романа  к  роману  -  становилсЯ  внутренний  разлад.  €ван
Љарамазов неизмеримо трагичнее ђаскольникова,  так  же  как  ђаскольников  -
ѓолЯдкина. „лЯ чего познавать это чертово добро и  зло,  когда  это  столько
стоит? - восклицает мудрец-преступник „остоевский-€ван...


        ^Tѓлава 17 - ’ђ€ „Ћ‘’Ћ…‚‘Љ€•^U

        „Ћ‘’Ћ…‚‘Љ€‰ ‚‹Ђ„€Њ€ђЂ ЌЂЃЋЉЋ‚Ђ   

     ђисуЯ многоликого, неисчерпаемого, противоречивого „остоевского,  никак
не пройти мимо его портрета кисти Ќабокова. ‘  ним  можно  соглашатьсЯ,  его
можно отрицать, но он - есть. Њне он важен потому, что критика  „остоевского
- человека и художника - мной воспринимаетсЯ  лишь  на  таком,  набоковском,
уровне, вне зависимости от того, как к такой критике относитьсЯ.

     Њое  отношение  к  „остоевскому  сложно  и  трудноопределимо,  начинает
Ќабоков, Я обычно рассматриваю художественное творчество с  тех  позиций,  с
каких менЯ вообще  интересует  литература:  то  есть  как  Явление  мирового
искусства и проЯвление личного таланта.  ‘  этой  точки  зрениЯ  „остоевский
отнюдь  не  великий  писатель,  а  довольно  посредственный,  со   вспышками
непревзойденного юмора, но, увы, редко  встречающегосЯ  в  длинной  веренице
литературных банальностей.

     Ќе  скрою,  продолжает  Ќабоков,  мне   страстно   хочетсЯ   развенчать
„остоевского. Ќо Я отдаю себе отчет в том, что средний читатель  может  быть
шокирован приведенными аргументами.

     ‚лиЯние западной  литературы  (во  французских  и  русских  переводах),
сентиментальных  романов  и  романов  ужасов  сочетаетсЯ   в   произведениЯх
„остоевского с религиозной  экзальтацией,  переходЯщей  в  мелодраматическую
сентиментальность.
     Њежду сентиментальностью и способностью  тонко  чувствовать  существует
огромнаЯ  разница.  ‘ентиментальный  человек  может  быть  в  частной  жизни
чрезвычайно жестоким. ’онко чувствующий человек никогда  не  бывает  жесток.
‘ентиментальный  ђуссо,  способный  всхлипывать  над  прогрессивной   идеей,
рассовал своих многочисленных детей по разным приютам  и  работным  домам  и
впоследствии никогда не принимал участиЯ в их судьбе... ‘талин любил  детей.
‹енин рыдал в опере, особенно на "’равиате". –елый  век  писатели  воспевали
простую жизнь беднЯков. ’ак вот, когда мы говорим  о  сентименталистах  -  о
ђичардсоне, ђуссо,  „остоевском,  -  мы  подразумеваем  преувеличение  самых
обычных чувств, достигаемое  при  помощи  внехудожественных  средств,  чтобы
растрогать читателЯ, который невольно будет сострадать героЯм.
     „остоевский так и не смог избавитьсЯ от влиЯниЯ сентиментальных романов
и западных  детективов.  €менно  сентиментализм  положил  начало  той  самой
коллизии, котораЯ столь мила его  сердцу:  поставить  людей  в  унизительное
положение и извлечь из этого максимум состраданиЯ. Љогда  после  возвращениЯ
из ‘ибири начали вызревать его основные  идеи  -  спасение  через  покаЯние,
этическое  превосходство  страданиЯ,  смирение   и   непротивление,   защита
свободной воли не как философскаЯ, а  как  моральнаЯ  проблема  и,  наконец,
противопоставление   эгоистической    антихристианской    …вропы    русскому
христианскому братству, - когда  эти  идеи  пропитали  его  романы,  сильное
западное влиЯние все  еще  оставалось,  и  есть  искушение  сказать,  что  в
каком-то смысле „остоевский, так ненавидевший ‡апад, был  самым  европейским
изо всех русских писателей.
     €нтересно также проследить литературную  родословную  его  героев.  …го
любимец - герой древнерусского фольклора €ванушка-дурачок,  которого  братьЯ
считают слабоумным и бестолковым, - на самом деле хитер как последний  сукин
сын, это совершенно безнравственный, непоэтичный и малопривлекательный  тип,
воплощение  тайного  коварства,  торжествующего  над  силой  и  могуществом.
€ванушка-дурачок - сын своего народа, пережившего столько страданий,  что  с
лихвой хватило бы на десЯток других народов, - как это ни странно,  прототип
кнЯзЯ  Њышкина,  главного   героЯ   романа   „остоевского   "€диот",   героЯ
абсолютноположительного, чистого, невинного дурачка,  представлЯющего  собой
верх смирениЯ, самоотречениЯ и духовного  покоЯ.  “  кнЯзЯ  Њышкина  в  свою
очередь  есть  внук,  недавно  созданный  современным  советским   писателем
Њихаилом ‡ощенко, тип бодрого дебила,  живущего  на  задворках  полицейского
тоталитарного  государства,  где   последним   прибежищем   человека   стало
слабоумие.

     Ѓезвкусица „остоевского,  его  бесконечное  копание  в  душах  людей  с
дофрейдовскими комплексами, упоение унижением  человеческого  достоинства  -
все это врЯд ли может вызвать восторг.  ЊенЯ  не  увлекает,  как  его  герои
"через грех приходЯт к •ристу".  Ђ  русский  писатель  Ѓунин  выразилсЯ  еще
крепче: у „остоевского, мол, •ристос в каждой бочке  затычка.  ’ак  же,  как
менЯ  оставлЯет  равнодушным  музыка,  Я,  к  сожалению,  равнодушен   и   к
„остоевскому-пророку. Њне кажетсЯ, что лучшаЯ вещь, которую  он  написал,  -
"„войник". ќто историЯ, изложеннаЯ очень искусно, со  множеством  прЯмо-таки
джойсовских подробностей, по  мнению  критика  Њирского,  "густо  насыщеннаЯ
фонетической и ритмической выразительностью", - о чиновнике, который сошел с
ума, вообразив, что его сослуживец присвоил его личность.

     Ќабоков считает, что „остоевский  нарушает  гармонию  божественности  и
игры в художественном произведении: в игре чрезмерен элемент мелодраматизма,
эстетическому наслаждению препЯтствует  нездоровый  интерес  к  подробностЯм
преступлениЯ. Џсихика большинства его героев Явно отклонЯетсЯ от нормы.  ќто
или эпилептики, или истерики, или психопаты, или люди, впавшие в  старческой
маразм.

     Џсихопатов  среди  главных  героев  множество:   ‘таврогин   -   случай
нравственной неполноценности, ђогожин - жертва  эротомании,  ђаскольников  -
случай  временного  помутнениЯ  рассудка,  €ван   Љарамазов   -   еще   один
ненормальный. ‚се это случаи, свидетельствующие о распаде личности.  €  есть
еще  множество  других  примеров,  включаЯ  несколько  совершенно   безумных
персонажей.

     Љроме всего прочего, считал Ќабоков у героев „остоевского есть еще одна
любопытнаЯ черта: на протЯжении всей книги они не развиваютсЯ как  личности.
‚ самом  начале  повествованиЯ  мы  встречаемсЯ  с  совершенно  сложившимисЯ
характерами, такими они и остаютсЯ, без существенных перемен, хотЯ... с ними
могут  происходить  самые  невероЯтные  вещи.  ‚  случае  с  ђаскольниковым,
например, мы видим, как человек приходит к возможности  гармонии  с  внешним
миром, но, впрочем, это проЯвлЯетсЯ только внешне, внутренне же ђаскольников
существенно не менЯетсЯ, а остальные герои „остоевского и того меньше.

     ђаз и навсегда условимсЯ, писал Ќабоков, что „остоевский - прежде всего
автор детективных романов, где  каждый  персонаж,  представший  перед  нами,
остаетсЯ тем же самым до конца, неизменным в своих привычках и  особенностЯх
и что все герои действуют в том или ином романе  как  опытные  шахматисты  в
сложной шахматной партии.

     ‚ "Џреступлении и наказании" Ќабокова выводит из себЯ фраза, оставившаЯ
безразличными 99,99% читателей. ‚от эта фраза: "Ћгарок уже давно  погасал  в
кривом подсвечнике,  тускло  освещаЯ  в  этой  нищенской  комнате  убийцу  и
блудницу, странно сошедшихсЯ за чтением вечной книги".

     "“бийца и блудница" и "вечнаЯ книга" - какой треугольник! ќто  ключеваЯ
фраза романа и типично достоевский риторический выверт. —то  же  в  ней  так
режет слух? Џочему она так груба и антихудожественна?

     џ считаю, что ни великий художник, ни  великий  моралист,  ни  истинный
христианин, ни настоЯщий философ, ни поэт, ни социолог не свели бы  в  одном
порыве фальшивого красноречиЯ убийцу - с кем  же?  -  с  несчастной  уличной
женщиной, - отвечает Ќабоков. •ристианский Ѓог, как  его  понимают  те,  кто
верует в христианского Ѓога простил блудницу  девЯтнадцать  столетий  назад.
“бийцу же следовало бы прежде  всего  показать  врачу.  ќти  двое  никак  не
сопоставимы. Ѓесчеловечное убийство ђаскольникова и отдаленно не походит  на
участь девушки,  унижающей  собственное  достоинство,  торгуЯ  своим  телом.
“бийца и блудница за чтением свЯщенного писаниЯ  -  что  за  вздор!  Ќикакой
художественно оправданной свЯзи между гнусным убийцей и несчастной  девушкой
не существует. …сть лишь случайнаЯ свЯзь романа  ужасов  и  сентиментального
романа. ќто низкопробный  литературный  трюк,  а  вовсе  не  шедевр  высокой
патетики и благочестиЯ. Ѓолее того, посмотрите на отсутствие  художественной
соразмерности. Џреступление  ђаскольникова  описано  во  всех  омерзительных
подробностЯх,  и  автор  приводит  с  десЯток  различных  объЯснений   этого
поступка. —то же касаетсЯ ‘они, мы ни разу  не  видим,  как  она  занимаетсЯ
своим ремеслом. Џеред нами типичный штамп.  Њы  должны  поверить  автору  на
слово.

     …ще  одна  излюбленнаЯ  идеЯ  нашего  автора  заключаетсЯ  в  том,  что
преступление приводит человека, совершившего его, к невыносимым нравственным
страданиЯм. ќти внутренние страданиЯ наедине с собой, однако, не приводЯт  к
искуплению. €скупление приходит лишь через страдание  публичное,  вынесенное
на суд общества,  через  намеренное  самоотречение  и  унижение  перед  себе
подобными - только это может принести страдальцу прощение, искупление, новую
жизнь и т. д. ’аков путь,  которым  должен  следовать  ђаскольников,  но  не
захочет ли он снова убить - неизвестно. ‚спомните его идею о свободной воле,
о  преступлении  ради  преступлениЯ,  о  праве  самому  создавать  длЯ  себЯ
нравственные законы.

     “далось ли „остоевскому убедить нас в своих теориЯх? Ѓоюсь, что нет.

     Џрежде  всего  ђаскольников  -   неврастеник,   а   преломление   любой
философской  идеи  в  сознании   неврастеника   дискредитирует   эту   идею.
„остоевский достиг  бы  большего,  если  бы  сделал  ђаскольникова  крепким,
уравновешенным, серьезным молодым человеком, сбитым с толку и  волею  случаЯ
приведенным к гибели  из-за  слишком  буквально  понЯтых  материалистических
идей. Ќо „остоевский прекрасно понимал, что это не  произведет  впечатлениЯ,
что если бы даже  подобный  уравновешенный  молодой  человек  прониксЯ  теми
нелепыми идеЯми, перед которыми не  устоЯла  слабаЯ  психика  ђаскольникова,
здороваЯ человеческаЯ психика удержала бы его от  преднамеренного  убийства.
€бо вовсе  не  случайно,  что  все  преступники  у  „остоевского  не  вполне
нормальны.

     Љропоткин  весьма  точно  заметил:  "‡а  изображением  ђаскольникова  Я
чувствую самого „остоевского, который пытаетсЯ разрешить вопрос: мог  ли  бы
он сам или человек вроде него быть доведен до совершениЯ  преступлениЯ,  как
ђаскольников,  и  какие  сдерживающие  мотивы   могли   бы   помешать   ему,
„остоевскому, стать убийцей. Ќо дело в том, что такие люди не убивают".

     џ всецело согласен, продолжал Ќабоков, также с утверждением Љропоткина,
что "...люди вроде судебного следователЯ  или  ‘видригайлова  принадлежат  к
области романтического изобретениЯ". џ бы пошел еще дальше и добавил  к  ним
‘оню.

     €сточник  страстной  приверженности  „остоевского  идее  о   том,   что
физическое страдание и смирение исправлЯют человеческую природу, лежит в его
личной трагедии: должно быть, он чувствовал, как мало осталось от  поборника
свободы,  мЯтежника,  индивидуалиста  за  времЯ  сибирской  ссылки,   да   и
непосредственности  в  нем  заметно  поубавилось,  но  он  упорно  продолжал
считать, что вернулсЯ лучшим человеком, чем был.

     Љаково мое отношение к набоковскому „остоевскому? ’ерпимое... ‚ широком
спектре моего „остоевского найдетсЯ место и длЯ  набоковского.  Ќас  слишком
долго приучали видеть все в двух тонах: белом или черном.  Њы  или  славили,
или предавали анафеме, чаще же предавали анафеме то, чему вчера пели осанну.
Ќо мир широк, и чувства мимолетны... ‚ разное времЯ Я вполне могу испытывать
разные чувства, не ощущаЯ себЯ "изменником". Ќезыблемость,  хула  или  хвала
хороши  длЯ  фанатизма,  нормальный  же  человек   отличаетсЯ   терпимостью,
толерантностью,  способностью  понЯть  другого.  џ  не  могу  сказать,   что
набоковский „остоевский близок моему, но  в  моменты,  когда  Я  обнаруживаю
„остоевского в отражениЯх †ириновского, Я  ненавижу  его  гораздо  больше...
‚прочем, такой „остоевский редко посещает менЯ: ‘мердЯков - не мой герой...

     …динственное, что менЯ коробит в набоковском „остоевском, так  это  все
та же смердЯковскаЯ однозначность: ”едор Њихайлович даже в те минуты,  когда
он  антипатичен,  не  заслужил  того,  чтобы   низводить   многомерность   к
примитивности.

     Љончу  этот  раздел  принципиальной  длЯ  менЯ  мыслью:  унизить  гениЯ
невозможно. “нижаЯ гениЯ, унижают себЯ. Ќо и угождать гению недостойно.  Љак
сказал один философ, дезавуируЯ Џушкина (ѓоголЯ, „остоевского, ’олстого), их
спасают...


        „Ћ‘’Ћ…‚‘Љ€‰ ЂЌ„ђ…џ Ѓ…‹ЋѓЋ   

     ѓений схватывает жизнь с такой стороны, котораЯ нам или неведома вовсе,
или которую мы боимсЯ, ненавидим, не хотим осознать. ђозовый дым творчества,
почиющаЯ на образах гениЯ баюкающаЯ нас  зарЯ  есть  всегда  зарево  пожара,
которым объЯта тайна жизни у гениЯ; пока это дым, зарЯ, радуга -  мы  ставим
памЯтники, когда же эта радуга становитсЯ основой жизненного пути, сжигающей
все устои, мы ничего не понимаем: снова и снова не понимаем мы, не  понимаем
- в который раз? Њы восхищались "Ђдом" „анте и ничего не понЯли в "ђае" того
же  „анте,  понЯли  первую  часть  "”ауста",  а  второй  не  понЯли.  ЏонЯли
"Principia Ќьютона, а не  понЯли  Ќьютона,  склоненного  над  Ђпокалипсисом.
ЏонЯли контовский позитивизм, и не  понЯли  контовского  мистицизма.  ЏонЯли
гениЯ експира и Ѓетховена, и не понЯли буйной жизни этих последних;  понЯли
‚агнера, автора "Љольца нибелунга", и не понЯли  революционера,  обрывающего
"‘имфонию" Ѓетховена, чтобы выбежать на улицу к демонстрантам; далее  понЯли
мы, что уман писал прекрасные симфонии, и не понЯли, что именно оттого, что
он писал прекрасные симфонии, он  и  сошел  с  ума;  именно  оттого  погибли
‹ермонтов и Џушкин на дуэли, что они были ‹ермонтов и Џушкин; ѓоголь умер от
того, от чего хохотала ђоссиЯ - и от чего грустно задумалсЯ  Џушкин,  слушаЯ
ѓоголЯ, - от созерцаниЯ "мертвых  душ".  „остоевский,  если  бы  не  страдал
эпилепсией, не был бы „остоевским, а он страдал  эпилепсией  столько  же  от
кандалов, сколько и от реально пережитой тайны, будто "мир наш  -  чистилище
духов небесных, отуманенных грешной мыслью" (слова „остоевского);  и  далее:
он  заболел  оттого,  что  "потребность  в  замирающем  ощущении,  дойдЯ  до
пропасти, свеситьсЯ в нее наполовину, заглЯнуть в  самую  бездну,  и  -  ...
броситьсЯ в нее" - есть потребность самой ђоссии. Њожно ли быть русским и не
сойти с ума от реального этого сознаниЯ; тою самою  бездной,  о  которой  он
говорит, - был он сам; и как могли мы думать, что он что-либо иное, если  мы
переживали хоть  сколько-нибудь  „остоевского.  Ќаконец,  восьмидесЯтилетний
’олстой, уходЯщий в мир, равен, если  не  более  -  сорокалетнему  ’олстому,
очаровывающему  нас  радужным  туманом  творчества;  этот   радужный   туман
переходит в палЯщее пламЯ жизни в безумиЯх, чудачествах и эпилепсиЯх гениев,
которыми они порой так угрожают нашему благополучию; пора бы и нам  сознать,
что трагедиЯ нашего раздвоениЯ (принЯтие гениального  произведениЯ  и  испуг
перед гением-человеком) есть трагедиЯ самого творчества, в  зрелом  развитии
отрицающего не только старую жизнь, но и созерцательное  ее  преображение  в
искусстве; гений есть человек в художнике, а не художник в  человеке;  между
тем подлинно  человеческое  в  гении  до  такой  степени  приближает  предел
возможных  человеческих  дерзновений,  что  самое  не   до   конца   понЯтое
человечество гениЯ ужасает, ибо оно титанично, и оно  крепнет  в  отказе  от
житейской суеты: "‘луженье муз не терпит суеты". Њы не должны видеть в  этом
лозунге Џушкина отказа от жизни, безволиЯ, аморальности, мы должны видеть  в
этом лозунге Џушкина отказ от всей бесцельной сумЯтицы, заслонЯющей жизнь; и
поскольку мы живем в неподлинной жизни, отказ от суеты есть отказ длЯ нас от
всего реального, что мы называем жизнью и  что  длЯ  гениЯ  есть  неизбежнаЯ
смерть.

           ‘ам „остоевский ЯвлЯетсЯ нам  как  символ  решительной  трагедии,
     которую переживает само творчество вообще.  Џифизм,  шаманство  всЯкого
     творчества, еще не заключенного  искусством  в  форму,  сталкиваетсЯ  у
     „остоевского с пророческой миссией творчества,  уже  освобожденного  от
     формы; высшаЯ бесформенность встречаетсЯ  с  низшей  бесформенностью  в
     своеобразной форме, ЯвлЯющейсЯ то  как  драматический  диалог,  то  как
     пророчество, то как скучнаЯ публицистика, то  как  протокольнаЯ  запись
     сумасшедшего дома, трактира или разговора праздного обывателЯ за чашкой
     чаЯ.

     ‚ своем отношении к творчеству „остоевского Ђндрей  Ѓелый  отталкивалсЯ
от фразы, брошенной Ћльгой Њихайловной ‘оловьевой, - "крест, весь обсиженный
роем  клопов".   ‚   самой   хулительной   статье,   когда-либо   написанной
неангажированным художником столь высокого ранга,  мы  найдем  действительно
много   резкостей,    оправдываемых    лишь    темпераментом    и    детской
непосредственностью поэта:

           Њещанство, трусливость и нечистота, выразившаЯсЯ в тЯжести слога,
     - вот отличительные черты „остоевского.

           „остоевский слишком "психолог", чтобы не возбуждать брезгливости.

           “ „остоевского не  было  слуха.  ‚ечно  он  детонировал  в  самом
     главном. ‚ самом главном у него одни надрывы.

           Ќапрасно подходЯт к нему  с  формулами  самой  сложной  гармонии,
     чтобы прилично объЯснить его крикливый, болезненный голос. Ќет мужества
     признать, что он всю жизнь брал фальшивые ноты.

     Ќедопустимый тон в адрес великого художника может  быть  оправдан  лишь
тем, что, верша суд над „остоевским, Ђндрей Ѓелый вершил его и над собой. Ћн
полагал,  что  к  трагическим  ошибкам  привело   его   следование   заветам
„остоевского: "ЏламЯ, охватившее нас, оказалось религиозным психопатизмом".

           Љарамазовы, ‚ерсиловы знают, что за ними  никто  не  пойдет;  это
     делает их безответственными. ‚от почему  они  умилЯютсЯ  беспочвенности
     собственных прозрений и плодЯт невоплотимые тайны на мучение  и  скорбь
     честным людЯм. (‘ебЯ Ѓелый подразумевает при этом  как  одну  из  жертв
     "мистики бесноватых Љарамазовых".)

           Њожно установить соотношение между апокалипсисом и трагедией,  но
     не эпилепсией. Ћт всех этих  клинических  форм  мистицизма  поднимаетсЯ
     дурной запах мистификации.

     ‚ отношении Ѓелого  к  „остоевскому  Явно  присутствовало  "вытеснение"
”рейда: в "истерике" героев "психолога" он находил собственную - и тем более
страстно отрицал ее. ЋписываЯ свои отношениЯ с ‹. „.  Ѓлок,  в  книге  Њежду
двух революций, Ѓелый ненароком заметил: "„а,  такие  деньки  -  „остоевский
описывал!" ’а же мысль присутствует в одном  из  писем  к  Ђ.  Ѓлоку:  "Ѓыло
что-то из "ужасных" сцен „остоевского..."

     Љак у человека с подвижным сознанием, отношение Ѓелого  к  „остоевскому
менЯлось на протЯжении жизни. ‚ период  "почвеннических"  исканий  он  видел
ђоссию в двух отбликах „остоевского: ђоссию реальную -  "‘котопригоньевск  в
мареве бесовщины, облитый карамазовской грЯзью", и ђоссию идеальную  -  "наш
путь и стремление к дальнему", "прекрасное видение": "Ѓыть русским -  значит
бесстрашно сказать действительности: "“мри", помнЯ о воскресении".

           ЋтрицаЯ  сокровенное  чаЯние  ѓоголЯ,  ’олстого  и  „остоевского,
     должны бы мы отрицать и ђоссию. ‚едь  в  выводах  своих  о  ђоссии  они
     сошлись тем, что  в  русском  мужике  увидел  ’олстой  основу  будущего
     развитиЯ человечества; и его развил „остоевский утверждением:  "„а,  мы
     веруем, что русскаЯ нациЯ -  необыкновенное  Явление  в  истории  всего
     человечества". Љ ђоссии же пришел и ѓоголь; но все трое пришли к ђодине
     не через созерцание истории нашей, и даже вовсе  не  пришли  они  через
     созерцание окружающей действительности русской, которую высмеЯл  ѓоголь
     и бросил нам в лицо „остоевский в  виде  сплошного  сумасшедшего  дома.
     Ќедаром он называл русский народ  "богоносцем",  то  есть  вынашивающим
     Ѓога. ‹учезарное Явление Ѓожества ђоссии длЯ него - впереди. € вот  мы,
     веруЯ в русскую культуру, должны строго, отчетливо осознать,  что  вера
     наша  ведет  неминуемо  нас  через   муки   ѓоголЯ,   сумасшедший   дом
     „остоевского, что  в  истории  русской  нет  ничего,  кроме  гениальных
     вспышек света; но в сплошном безобразии  действительности  эти  вспышки
     тонут.
           Ќет - не смеем мы переносить в настоЯщее загаданный, быть  может,
     в истории  небывалый  свет  будущего,  лишь  предсказанный  и  Ясно  не
     указанный еще нигде, не тем более искать этого света в  нашем  прошлом,
     потому что здесь встречает нас не преодоление западной формы, а  только
     несознательное ее отрицание.
           Љак бы апокалипсис русского  творчества,  усмотренный  в  русской
     жизни, не оказалсЯ простыми эпилептическими корчами, духовность  просто
     духом (то есть зловонием тьмы),  ‘вЯтый  „ух  -  ‘вЯтодухом,  дерзающий
     надрыв - "бобком".
           …сли  мы  верим  в  провиденциальную  свЯтость  безумиЯ   ѓоголЯ,
     ’олстого и  „остоевского,  мы  скажем  образу  ђоссии,  возникающей  из
     болезненных, как муки рождениЯ, корч: "Ѓуди, буди".
     "Ѓуди" еще не значит "есть".

           —то же есть?
           Ќевежество, хаос, немота,  тьма.  €  этой  всей  немой,  больной,
     невежественной, темной ђоссии, вместе со всем ‡ападом, гениальным,  так
     и не гениальным, мы скажем:

                      €счезни в пространство, исчезни,
ђоссиЯ, ђоссиЯ моЯ.

           "Ѓобок"  длЯ  „остоевского  есть   своего   рода   расстреливание
     причастиЯ, а игра словами "дух" и "духовный" есть хула на „уха ‘вЯтого.
     …сли возможна кара за то, что автор выпускает в свет, то "Ѓобок",  один
     "Ѓобок" можно противопоставить каторге  „остоевского:  да,  „остоевский
     каторжник, потому что он написал "Ѓобок".
           ’рагедиЯ творчества „остоевского в том, что он одинаково вносит в
     него и "громовый вопль восторга серафимов", и свиное хрюканье;  и  даже
     имеет смелость оправдать это хрюканье устами „митриЯ Љарамазова,  будто
     и оно, хрюканье, есть природа, а природа, землЯ и Ѓожество - одно.

           „остоевский стремитсЯ  именно  доказать,  что  только  сочетанием
     запечатленных безумиЯ и свЯтости ЯвлЯетсЯ современнаЯ  действительность
     русскаЯ. € событиЯ, пережитые нами, заставлЯют ему верить.
           „лЯ одних это - ужас, длЯ других - надежда.
           ’ак  сближены  оба  момента,  ЯвлЯЯ  нам  все  наши  противоречиЯ
     преувеличенными до крайности, точно перед нами не мир,  а  колоссальные
     тени добра и зла,  отбрасываемые  жизнью  в  тот  час,  когда  большое,
     вечернее солнце коснулось земли, сошло на землю. …сли мы видим  солнце,
     оно ослеплЯет нас, и мы не видим более ничего. …сли повернуты мы спиной
     к солнцу, наша собственнаЯ тень,  непомерно  вытЯнутаЯ,  как  уродливый
     черный великан, перед нами плЯшет.
           ‘ам „остоевский стоит вполуоборот: один глаз его как бы созерцает
     солнце, и „остоевский шепчет грЯдущей, солнечной ђоссии устами свЯтого:
     "Ѓуди";  другой  глаз  его  видит  огромные  тени,  вызывающие  в   нем