        ”.Њ.„остоевский. ЏетербургскаЯ летопись


     <27 апрелЯ>
     …ще недавно Я никак не мог себе представить петербургского жителЯ иначе
как в халате, в колпаке, в  плотно  закупоренной  комнате  и  с  непременною
обЯзанностию принимать что-нибудь через два часа по столовой ложке. Љонечно,
не все же были больные. €ным болеть запрещали обЯзанности. „ругих отстаивала
богатырскаЯ их натура. Ќо вот наконец сиЯет солнце, и эта новость  бесспорно
стоит  всЯкой  другой.  ‚ыздоравливающий  колеблетсЯ;  нерешительно  снимает
колпак, в раздумьи приводит в порЯдок наружность и наконец соглашаетсЯ пойти
походить, разумеетсЯ во всем вооружении,  в  фуфайке,  в  шубе,  в  галошах.
ЏриЯтным изумлением поражает его  теплота  воздуха,  какаЯ-то  праздничность
уличной толпы, оглушающий шум экипажей по обнаженной  мостовой.  Ќаконец  на
Ќевском проспекте выздоравливающий глотает новую пыль! ‘ердце  его  начинает
битьсЯ, и что-то вроде  улыбки  кривит  его  губы,  доселе  вопросительно  и
недоверчиво сжатые. ЏерваЯ петербургскаЯ пыль после потопа грЯзи  и  чего-то
очень мокрого в воздухе, конечно,  не  уступает  в  сладости  древнему  дыму
отечественных очагов, и гулЯющий, с лица  которого  спадает  недоверчивость,
решаетсЯ  наконец  насладитьсЯ  весною.  ‚ообще  в   петербургском   жителе,
решающемсЯ насладитьсЯ весною, есть что-то такое добродушное и наивное,  что
как-то нельзЯ не разделить его радости. Ћн даже, при  встрече  с  приЯтелем,
забывает свой обыденный вопрос: что нового? и заменЯет его  другим,  гораздо
более интересным: а каков денек? Ђ уж известно, что после  погоды,  особенно
когда она дурнаЯ, самый обидный вопрос в Џетербурге - что  нового?  џ  часто
замечал, что, когда два петербургских  приЯтелЯ  сойдутсЯ  где-нибудь  между
собою и, поприветствовав обоюдно друг друга, спросЯт  в  один  голос  -  что
нового? - то какое-то пронзающее уныние слышитсЯ  в  их  голосах,  какой  бы
интонацией голоса ни началсЯ разговор. „ействительно,  полнаЯ  безнадежность
налегла на этот петербургский вопрос. Ќо всего оскорбительнее то, что  часто
спрашивает  человек  совсем  равнодушный,  коренной   петербуржец,   знающий
совершенно обычаи, знающий заранее, что  ему  ничего  не  ответЯт,  что  нет
нового, что он уже, без малого или с небольшим, тысЯчу  раз  предлагал  этот
вопрос, совершенно безуспешно  и  потому  давно  успокоилсЯ  -  но  все-таки
спрашивает, и как будто интересуетсЯ, как будто какое-то приличие заставлЯет
его тоже участвовать в чем-то общественном и иметь  публичные  интересы.  Ќо
публичных интересов... то есть публичные интересы у нас есть, не спорим.  Њы
все пламенно любим отечество, любим наш родной  Џетербург,  любим  поиграть,
коль случитсЯ: одним словом, много публичных интересов. Ќо  у  нас  более  в
употреблении кружки. „аже известно, что весь Џетербург есть не что иное, как
собрание огромного числа маленьких кружков, у которых у каждого свой  устав,
свое приличие, свой  закон,  своЯ  логика  и  свой  оракул.  ќто,  некоторым
образом, произведенье нашего национального характера,  который  еще  немного
дичитсЯ общественной жизни и смотрит домой. Љ тому же длЯ общественной жизни
нужно искусство, нужно подготовить так много условий -  одним  словом,  дома
лучше. ’ут натуральнее, не нужно искусства, покойнее.  ‚  кружке  вам  бойко
ответЯт на вопрос - что нового? ‚опрос немедленно получает частный смысл,  и
вам отвечают или сплетнею, или зевком, или тем, от чего вы сами цинически  и
патриархально зевнете. ‚ кружке можно самым безмЯтежным и сладостным образом
дотЯнуть свою полезную жизнь, между зевком и сплетнею, до той  самой  эпохи,
когда грипп или гнилаЯ горЯчка посетит ваш домашний очаг и вы  проститесь  с
ним стоически, равнодушно и в счастливом неведении того, как это все было  с
вами доселе и длЯ чего так  все  было?  “мрешь  в  потемках,  в  сумерки,  в
слезливый без просвету день, в полном недоумении о том, как же это  все  так
устроилось, что вот жил же (кажетсЯ, жил), достиг кой-чего, и вот теперь так
почему-то непременно понадобилось оставить сей приЯтный и безмЯтежный мир  и
переселитьсЯ в лучший. ‚ иных кружках, впрочем, сильно  толкуют  о  деле;  с
жаром  собираетсЯ  несколько  образованных  и   благонамеренных   людей,   с
ожесточением  изгонЯютсЯ  все  невинные  удовольствиЯ,  как-то   сплетни   и
преферанс (разумеетсЯ, не в литературных кружках), и с непонЯтным увлечением
толкуетсЯ об разных важных материЯх. Ќаконец  потолковав,  поговорив,  решив
несколько общеполезных вопросов и убедив друг друга  во  всем,  весь  кружок
впадает в какое-то раздражение, в какое-то неприЯтное расслабление.  Ќаконец
все друг на друга сердЯтсЯ, говоритсЯ несколько резких истин, обнаруживаетсЯ
несколько резких  и  размашистых  личностей  и  -  кончаетсЯ  тем,  что  все
расползаетсЯ,  успокоиваетсЯ,  набираетсЯ  крепкого  житейского   разума   и
мало-помалу  сбиваетсЯ  в  кружки  первого  вышеописанного  свойства.   Ћно,
конечно, приЯтно так жить; но наконец станет досадно, обидно  досадно.  Њне,
например, потому досадно на наш патриархальный  кружок,  что  в  нем  всегда
образуетсЯ и выделываетсЯ один господин, самого несносного  свойства.  ќтого
господина вы очень хорошо знаете, господа. €мЯ  ему  легион.  ќто  господин,
имеющий доброе сердце и не имеющий ничего, кроме доброго сердца.  Љак  будто
какаЯ диковинка - иметь в наше времЯ доброе сердце! Љак будто, наконец,  так
нужно иметь его, это вечное доброе  сердце!  ќтот  господин,  имеющий  такое
прекрасное качество, выступает в свет в полной уверенности, что его  доброго
сердца совершенно достанет ему, чтоб быть навсегда довольным  и  счастливым.
Ћн так уверен в успехе, что пренебрег всЯким другим средством,  запасаЯсь  в
житейскую дорогу. Ћн, например, ни в чем не знает ни узды, ни удержу. “ него
все нараспашку, все откровенно.
     ќтот  человек  чрезвычайно  склонен  вдруг  полюбить,   подружитьсЯ   и
совершенно уверен, что все его тотчас же полюбЯт взаимно, собственно за один
тот факт, что он всех полюбил. …го доброму сердцу никогда и не снилось,  что
мало полюбить горЯчо, что  нужно  еще  обладать  искусством  заставить  себЯ
полюбить, без чего все пропало, без чего жизнь не в жизнь,  и  его  любЯщему
сердцу, и тому несчастному, которого  оно  наивно  избрало  предметом  своей
неудержимой привЯзанности. …сли этот человек заведет себе друга, то  друг  у
него тотчас же обращаетсЯ в домашнюю мебель, во что-то вроде  плевательницы.
‚се, все, какаЯ ни есть внутри дрЯнь, как говорит ѓоголь, все летит с  Языка
в дружеское сердце. „руг обЯзан все слушать и всему  сочувствовать.  Ћбманут
ли этот господин в жизни, обманут ли  любовницей,  проигралсЯ  ли  в  карты,
немедленно, как медведь, ломитсЯ он, непрошеный, в дружескую душу и изливает
в нее без удержу все свои пустЯки, часто вовсе не замечаЯ того, что у  друга
у самого лоб трещит от собственной заботы, что  у  него  дети  померли,  что
случилось несчастье с женой, что, наконец, он сам,  этот  господин  с  своим
любЯщим сердцем, надоел как хрен своему другу  и  что,  наконец,  деликатным
образом ему намекают о превосходной погоде,  которою  можно  воспользоватьсЯ
длЯ немедленной одинокой прогулки. Џолюбит ли он  женщину,  он  оскорбит  ее
тысЯчу раз своим натуральным характером, прежде  чем  заметит  это  в  своем
любЯщем сердце; прежде чем заметит (если только он способен  заметить),  что
эта женщина чахнет от любви его, что, наконец, ей гадко, противно быть с ним
и что он отравил  все  существование  ее  благодарЯ  муромским  наклонностЯм
своего любЯщего сердца. „а! только в уединении, в  углу,  и  более  всего  в
кружке, производитсЯ это прекрасное произведение натуры, этот образец нашего
сырого материала, как говорЯт американцы,  на  который  не  пошло  ни  капли
искусства, в котором все натурально, все чистый самородок, без  узды  и  без
удержу.  ‡абывает  да  и  не  подозревает  такой  человек  в  своей   полной
невинности,  что  жизнь  -  целое  искусство,  что   жить   значит   сделать
художественное произведение  из  самого  себЯ;  что  только  при  обобщенных
интересах, в сочувствии к массе общества  и  к  ее  прЯмым  непосредственным
требованиЯм, а не в дремоте, не в равнодушии, от которого распадаетсЯ масса,
не в уединении может ошлифоватьсЯ в драгоценный,  в  неподдельный  блестЯщий
алмаз его клад, его капитал, его доброе сердце!
     ѓосподи боже мой! Људа это девались старинные злодеи старинных мелодрам
и романов, господа? Љак это было приЯтно, когда они жили на свете! €  потому
приЯтно, что сейчас, тут же под боком,  был  самый  добродетельный  человек,
который, наконец, защищал невинность и  наказывал  зло.  ќтот  злодей,  этот
tirano ingrato, 1 так  и  рождалсЯ  злодеем,  совсем  готовый  по  какому-то
тайному и совершенно непонЯтному предопределенью  судьбы.  ‚  нем  все  было
олицетворением злодейства. Ћн был еще злодеем в  чреве  матери;  мало  того:
предки его, вероЯтно предчувствуЯ его поЯвление в мир, с намерением избирали
фамилию,  совершенно  соответственную  социальному  положению  будущего   их
потомка. € уж по одной фамилии вы слышали, что этот человек ходит с ножом  и
режет людей, так себе, ни за копейку режет, бог знает длЯ чего. Љак будто бы
он был машиной, чтоб резать  и  жечь.  •орошо  это  было!  Џо  крайней  мере
понЯтно! Ђ теперь бог знает об чем говорЯт сочинители. ’еперь, вдруг, как-то
так  выходит,  что  самый  добродетельный  человек,  да  еще  какой,   самый
неспособный к злодейству, вдруг выходит совершенным злодеем, да еще  сам  не
замечаЯ того. € что  досадней  всего,  некому  заметить  того,  некому  того
рассказать ему, и смотришь, он живет долго, почтенно  и  умирает  наконец  в
таких почестЯх, в таком восхваленьи, что завидно становитсЯ, часто  искренно
и нежно оплакиваемый, и что смешнее всего, оплакиваемый своею же жертвою.  Ђ
несмотрЯ на то, на свете иногда бывает столько благоразумиЯ, что  решительно
не понимаешь, каким это образом могло оно все между нас поместитьсЯ? ‘только
его наделано в досужий час, длЯ счастьЯ людей! ‚от хоть бы, например, случай
на  днЯх:  мой  хороший  знакомый,  бывший  доброжелатель  и  даже  немножко
покровитель мой, ћлиан Њастакович намерен женитьсЯ. €стинно сказать,  трудно
женитьсЯ в более благоразумных летах. Ћн еще не женилсЯ, ему еще три  недели
до свадьбы; но каждый  вечер  надевает  он  свой  белый  жилет,  парик,  все
регалии, покупает букет и конфеты и ездит нравитьсЯ ѓлафире Џетровне,  своей
невесте,  семнадцатилетней  девушке,  полной   невинности   и   совершенного
неведеньЯ зла. Ћдна уже  мысль  о  последнем  обстоЯтельстве  наводит  самую
слоеную улыбочку на сахарные уста  ћлиана  Њастаковича.  Ќет,  даже  приЯтно
женитьсЯ  в  подобных  летах!  Џо-моему,  уж   если   все   говорить,   даже
неблагопристойно делать это в юношестве,  то  есть  до  тридцати  пЯти  лет.
‚оробьинаЯ страсть! Ђ  тут,  когда  человеку  под  пЯтьдесЯт,  -  оседлость,
приличие, тон, округленность  физическаЯ  и  нравственнаЯ  -  хорошо,  право
хорошо! и какаЯ идеЯ! человек жил, долго жил, и наконец стЯжал... € потому Я
был в совершенном недоумении, зачем это на днЯх ћлиан  Њастакович  ходил  по
вечеру  в  своем  кабинете,  заложа  руки  за  спину,  с  таким  тусклым   и
грЯзновато-кислым видом в лице, что  если  б  в  характере  того  чиновника,
который сидел в углу того ж кабинета, пристроенный ко  стопудовому  спешному
делу, было хоть  что-нибудь  пресного,  то  тотчас  закисло  бы,  неминуемым
образом, от одного взглЯда его покровителЯ. џ только теперь понЯл,  что  это
было такое. Њне бы даже не хотелось  рассказывать;  такое  пустое,  вздорное
обстоЯтельство, которое и в расчет не придет благородно  мыслЯщим  людЯм.  ‚
ѓороховой, в четвертом этаже на улицу, есть одна квартира.  џ  еще  когда-то
хотел нанЯть ее. Љвартиру эту снимает теперь одна заседательша; то есть  она
была заседательшей, а теперь она вдова и очень хорошаЯ молодаЯ дама; вид  ее
очень приЯтен. ’ак вот ћлиан  Њастакович  все  терзалсЯ  заботой,  каким  бы
образом сделать так, чтобы, женившись, по-прежнему ездить, хотЯ и пореже, по
вечерам к ‘офье €вановне, с тем чтобы говорить с нею  об  ее  деле  в  суде.
‘офьЯ €вановна вот уже два года, как подала одну просьбу, и ходатаем за  нее
ћлиан Њастакович, у которого очень доброе сердце. Ћттого-то такие морщины  и
набегали на солидное чело его. Ќо наконец он надел свой  белый  жилет,  взЯл
букет и конфеты и с радостным видом Џоехал к ѓлафире  Џетровне.  "Ѓывает  же
такое счастье у человека, - думал Я, - вспоминаЯ о ћлиане Њастаковиче! “же в
цвете  преклонных  лет  своих  человек  находит  подругу,   совершенно   его
понимающую, девушку семнадцати лет, невинную, образованную  и  только  месЯц
вышедшую из пансиона. € будет жить человек, и проживет человек в  довольстве
и счастье!" ‡ависть взЯла менЯ! Ќа ту пору день был такой грЯзный и тусклый.
џ шел по ‘енной. Ќо  Я  фельетонист,  господа,  Я  должен  вам  говорить  об
новостЯх самых свежих,  самых  животрепещущих  -  пришлось  употребить  этот
старинный,  почтенный  эпитет,  вероЯтно  созданный  в  той   надежде,   что
петербургский  читатель  так   и   затрепещет   радостью   от   какой-нибудь
животрепещущей новости, например, что †енни ‹инд едет в ‹ондон. „а что †енни
‹инд петербургскому читателю! “ него своего много такого... Ќо  своего  нет,
господа, решительно нет. џ вот шел по ‘енной  да  обдумывал,  что  бы  такое
написать. ’оска грызла менЯ. Ѓыло сырое туманное утро. Џетербург встал  злой
и сердитый,  как  раздраженнаЯ  светскаЯ  дева,  пожелтевшаЯ  со  злости  на
вчерашний бал. Ћн был  сердит  с  ног  до  головы.  „урно  ль  он  выспалсЯ,
разлилась ли в нем в ночь желчь в несоразмерном количестве,  простудилсЯ  ль
он и захватил себе насморк, проигралсЯ  ль  он  с  вечера  как  мальчишка  в
картишки до того,  что  пришлось  на  утро  вставать  с  совершенно  пустыми
карманами, с досадой на дурных, балованных жен, на ленивцев-грубиЯнов детей,
на небритую суровую ораву прислужников,  на  жидов-кредиторов,  на  негодЯев
советников, наветников и разных других наушников - трудно сказать; но только
он сердилсЯ так, что грустно было смотреть на его сырые, огромные стены,  на
его мраморы, барельефы, статуи, колонны, которые как будто тоже сердились на
дурную погоду, дрожали и едва сводили зуб об зуб от сырости,  на  обнаженный
мокрый гранит  тротуаров,  как  будто  со  зла  растрескавшийсЯ  под  ногами
прохожих, и наконец, на  самых  прохожих,  бледно-зеленых,  суровых,  что-то
ужасно сердитых, большею частию красиво и тщательно выбритых  и  поспешавших
туда и сюда исполнить обЯзанности. ‚есь горизонт петербургский  смотрел  так
кисло, так кисло... Џетербург дулсЯ. ‚идно было, что ему страх как  хотелось
сосредоточить, как это водитсЯ в таких случаЯх у иных гневливых господ,  всю
тоскливую досаду свою на  каком-нибудь  подвернувшемсЯ  постороннем  третьем
лице,  поссоритьсЯ,  расплеватьсЯ   с   кем-нибудь   окончательно,   распечь
кого-нибудь на чем свет стоит, а потом уже и самому  куда-нибудь  убежать  с
места и ни за что не стоЯть более в €нгерманландском  суровом  болоте.  „аже
самое  солнце,  отлучавшеесЯ  на  ночное  времЯ  вследствие  каких-то  самых
необходимых причин к антиподам и спешившее было с такою приветливою улыбкою,
с такою роскошной любовью расцеловатьсЯ с своим больным, балованым  детищем,
остановилось на  полдороге;  с  недоумением  и  с  сожалением  взглЯнуло  на
недовольного ворчуна, брюзгливого, чахлого ребенка и грустно  закатилось  за
свинцовые тучи. ’олько один луч светлый и радостный, как будто  выпросЯсь  к
людЯм, резво вылетел на миг из глубокой фиолетовой мглы,  резво  заиграл  по
крышам домов, мелькнул по мрачным, отсырелым стенам, раздробилсЯ  на  тысЯчу
искр в каждой капле дождЯ и исчез,  словно  обидЯсь  своим  одиночеством,  -
исчез, как внезапный восторг, ненароком залетевший в скептическую славЯнскую
душу,  которого  тотчас  же  и  устыдитсЯ  и  не  признает  она.  ’отчас  же
распространились в Џетербурге самые скучные сумерки. Ѓил  час  пополудни,  и
городские куранты, казалось, сами не могли взЯть в  толк,  по  какому  праву
принуждают их бить такой час в такой темноте.
     ’ут мне встретилась погребальнаЯ  процессиЯ,  и  Я  тотчас  в  качестве
фельетониста вспомнил, что грипп и горЯчка - почти современный петербургский
вопрос. ќто были пышные похороны.  ѓерой  всего  поезда,  в  богатом  гробе,
торжественно и чинно, ногами вперед отправлЯлсЯ на  самую  удобную  в  свете
квартиру. „линный рЯд капуцинов, ломаЯ пудовыми сапогами рассыпанный ельник,
чадил смолой на всю улицу. лЯпа с плюмажем, помещеннаЯ на  гробе,  этикетно
гласила прохожим о чине сановника. ђегалии текли вслед за ним  на  подушках.
‚озле гроба плакал навзрыд неутешный, уже весь поседевший полковник,  должно
быть зЯть умершего, может быть и  двоюродный  брат.  ‚  длинном  рЯду  карет
мелькали, как водитсЯ, натЯнуто-траурные лица, шипела неумирающаЯ сплетнЯ  и
весело смеЯлись дети в белых плерезах. Њне стало как-то тоскливо, досадно, и
Я, которому распекать совершенно некого, с самою распекающею миною и даже  с
глубоко     обиженным     видом     приветствовал     любезность      одного
флегматически-разбитого, на все четыре ноги, конЯ, стоЯвшего смирно в  рЯду.
уже давно дожевавшего последний клок сена, украденный с  соседнего  воза,  и
решившегосЯ от нечего делать сострить, то есть  выбрать  самого  сурового  и
занЯтого  прохожего  (за  которого  он,  вероЯтно,  принЯл  менЯ),  легонько
ухватить за воротник или рукав, потЯнуть к себе, и потом, как будто ни в чем
ни бывало, показать мне, вздрогнувшему и вспрЯнувшему от тоскливой  утренней
думы, свою добродетельную и бородатую морду. ЃеднаЯ клЯча! џ пришел домой  и
расположилсЯ было писать мою летопись, но, сам не знаЯ как, раскрыл журнал и
начал читать одну повесть.
     ‚ этой повести описывалось одно московское семейство среднего,  темного
круга. ’ам толковалось тоже и про любовь, но про любовь Я не  люблю  читать,
господа, не знаю как вы. € Я как будто перенессЯ в Њоскву, в далекую родину.
…сли вы не читали этой повести, господа, то прочтите  ее.  —то  же  в  самом
деле, что же такого сказать вам нового, лучшего? —то  на  Ќевском  проспекте
процветают новые омнибусы, что Ќева занимала всех всю неделю, что в  салонах
еще продолжают зевать, в положенные дни, с нетерпением ожидаЯ лета. ќто, что
ли? Ќо вам это уже давно наскучило самим, господа. ‚ы  вот  прочли  описание
одного северного утра. Ќе правда ли; ведь довольно  тоски?  ’ак  прочтите  в
ненастный  час,  в  такое  же  ненастное  утро,  эту  повесть  об  маленьком
московском семействе и об разбитом фамильном зеркале. џ как будто видел  еще
в моем детстве эту бедную Ђнну €вановну, мать семейства, да и €вана Љирилыча
знаю. €ван Љириллович добрый человек, только под веселый час,  под  куражом,
любит разные шуточки. ‚от, например, жена его больнаЯ и все смерти боитсЯ. Ђ
он при людЯх начнет смеЯтьсЯ и стороною, длЯ шутки, речь заводит, как  он  в
другой раз женитсЯ, когда овдовеет. †ена крепитсЯ,  крепитсЯ,  засмеетсЯ,  с
натуги, что делать, такой уж характер у мужа. ‚от разбилсЯ  чайник;  правда,
денег стоит; но при людЯх все-таки совестно,  когда  муж  начнет  стыдить  и
попрекать за неловкость. ‚от настала и маслЯница. €вана Љирилловича не  было
дома. ‘обралось на вечер, как  будто  украдкой,  много  молодых  подружек  к
старшей дочери Ћленьке. ’ут было  тоже  много  молодых  мужчин,  были  такие
резвые дети; был еще один Џавел  ‹укич,  который  так  и  проситсЯ  в  роман
‚альтер ‘котта. ‚збаламутил всех этот Џавел ‹укич и затеЯл в жмурки  играть.
Љак  будто  предчувствовала  больнаЯ  Ђнна  €вановна;  но  увлеченнаЯ  общим
желанием разрешила жмурки. Ђх, господа, точно пЯтнадцать лет назад, когда  Я
сам играл в жмурки! —то за игра!  €  этот  Џавел  ‹укич!  Ќедаром  ‘ашенька,
черноглазаЯ Ћленькина подружка, шепчет,  прижимаЯсь  к  стене,  и  дрожа  от
ожиданиЯ, что она пропала. ’ак страшен  Џавел  ‹укич,  а  он  с  завЯзанными
глазами. ‘лучилось так, что меньшие дети забились в угол под стул и зашумели
у зеркала; Џавел ‹укич ринулсЯ на  шум,  зеркало  покачнулось,  сорвалось  с
ржавых петель, через его голову полетело на пол и разбилось  вдребезги.  Ќу!
когда Я читал, как будто Я разбил это зеркало! будто Я был во всем  виноват.
Ђнна €вановна побледнела; все разбежались, на всех напал  панический  страх.
—то-то будет? џ с нетерпением и страхом ожидал прихода €вана Љирилловича.  џ
думал об Ђнне €вановне. ‚от в полночь он возвратилсЯ хмельной. Ќавстречу ему
на крыльцо вышла змеЯ-наушница бабушка, московский старинный тип,  и  что-то
нашептала, вероЯтно о приключившемсЯ несчастии. ‘ердце мое начало битьсЯ,  и
вдруг гроза началась, сначала с шумом и  громом,  потом  стихаЯ,  стихаЯ;  Я
услышал голос Ђнны €вановны, что-то  будет?  —ерез  три  днЯ  она  лежала  в
постели, через месЯц умерла в злой чахотке. ’ак как  же  так,  от  разбитого
зеркала? „а разве это  возможно?  „а;  а  однако  ж,  она  умерла.  ЉакаЯ-то
диккенсовскаЯ прелесть  разлита  в  описании  последних  минут  этой  тихой,
безвестной жизни!
     •орош и €ван Љириллович. Ћн почти с ума сошел. Ћн сам бегал  в  аптеку,
ссорилсЯ с доктором и все плакал о том, на кого это жена его оставлЯет!  „а,
много припомнилось. ‚ Џетербурге тоже очень много таких  семейств.  џ  лично
знал одного €вана Љирилловича. „а и везде их довольно. џ к  тому  заговорил,
господа, об этой повести, что сам намерен был вам рассказать одну повесть...
Ќо до другого разу. Ђ кстати, о литературе. Њы  слышали,  что  многие  очень
довольны зимним литературным сезоном. Љрику не было,  особенной  бойкости  и
споров зуб за зуб тоже; хотЯ Явилось несколько новых газет и  журналов.  ‚се
как-то делаетсЯ серьезнее,  строже;  во  всем  более  стройности,  зрелости,
обдуманности и согласиЯ. Џравда, книга ѓоголЯ наделала много шуму  в  начале
зимы. Ћсобенно замечателен единодушный  отзыв  о  ней  почти  всех  газет  и
журналов, постоЯнно противоречащих друг другу в своем направлении.
     ‚иноват, забыл главное. ‚се времЯ, как рассказывал, помнил, да вышло из
памЯти. ќрнст дает еще концерт;  сбор  будет  в  пользу  Ћбщества  посещениЯ
бедных и ѓерманского благотворительного общества. Њы и не говорим, что театр
будет полон, мы в этом уверены.
     <11 маЯ>
     ‡наете ли, господа, сколько значит, в обширной столице нашей,  человек,
всегда  имеющий  у  себЯ  в  запасе  какую-нибудь  новость,  еще  никому  не
известную, и сверх того обладающий талантом приЯтно ее рассказать? Џо-моему,
он почти великий человек; и уж бесспорно, иметь в запасе новость лучше,  чем
иметь капитал. Љогда петербуржец узнает какую-нибудь редкую новость и  летит
рассказать ее, то заране чувствует какое-то  духовное  сладострастие;  голос
его ослаб и дрожит от удовольствиЯ;  и  сердце  его  как  будто  купаетсЯ  в
розовом масле. Ћн, в эту минуту, покамест  еще  не  сообщил  своей  новости,
покамест стремитсЯ к приЯтелЯм через Ќевский проспект,  разом  освобождаетсЯ
от всех своих неприЯтностей; даже (по  наблюдениЯм)  излечиваетсЯ  от  самых
закоренелых  болезней,  даже  с  удовольствием  прощает  врагам  своим.   Ћн
пресмирен и велик. Ђ отчего?  Ћттого,  что  петербургский  человек  в  такую
торжественную минуту познает все достоинство, всю важность  свою  и  воздает
себе справедливость. Њало того. џ, да и вы, господа, вероЯтно,  знаем  много
господ, которых (если б только не настоЯщие хлопотливые  обстоЯтельства)  уж
ни за что не пустили бы вы в  другой  раз  в  переднюю,  в  гости  к  своему
камердинеру. ‘кверно! ѓосподин сам понимает, что он виноват, и  очень  похож
на собачонку, котораЯ опустила хвост и уши и  ждет  обстоЯтельств.  €  вдруг
настает минута; этот же самый господин звонит к вам  бодро  и  самодовольно,
проходит мимо удивленного лакеЯ, непринужденно и с сиЯющим лицом подает  вам
руку, и вы познаете тотчас, что он  имеет  полное  право  на  то,  что  есть
новость, сплетнЯ или что-нибудь очень приЯтное; не смел же бы  войти  к  вам
без такого обстоЯтельства такой господин. € вы не без удовольствиЯ слушаете,
хотЯ, может быть, совсем не похожи на ту почтенную светскую даму, котораЯ не
любила никаких новостей, но  с  приЯтностию  выслушала  анекдот,  как  жена,
учившаЯ детей по-английски, высекла мужа. *
     ‘плетнЯ вкусна, господа! џ часто думал: что, если  б  ЯвилсЯ  у  нас  в
Џетербурге такой талант,  который  бы  открыл  что-нибудь  такое  новое  длЯ
приЯтности общежитиЯ, чего не бывало еще ни в каком государстве, - то, право
не знаю, до каких бы денег дошел такой человек. Ќо  мы  все  пробиваемсЯ  на
наших доморощенных занимателЯх, прихлебателЯх и  забавниках.  …сть  мастера!
—удо как это  создана  человеческаЯ  натура!  ‚друг,  и  ведь  вовсе  не  из
подлости, человек делаетсЯ не человеком, а мошкой, самой  простой  маленькой
мошкой. ‹ицо его переменЯетсЯ и покрываетсЯ влагой  не  влагой,  а  каким-то
особенным сиЯющим колоритом. ђост  его  делаетсЯ  вдруг  не  в  пример  ниже
вашего. ‘амостоЯтельность совершенно уничтожаетсЯ. Ћн смотрит вам в глаза ни
дать ни взЯть, как мопка, ожидающаЯ подачки. Њало того, несмотрЯ на то,  что
на нем превосходнейший фрак, он, в припадке общежитиЯ, ложитсЯ на пол,  бьет
радостно  хвостиком,  визжит,  лижетсЯ,  не  ест  подачку  до  слова:  есть,
гнушаетсЯ жидовским  хлебом  и,  что  смешнее  всего,  что  приЯтнее  всего,
нисколько не терЯет достоинства. Ћн сохранЯет его, свЯто и  неприкосновенно,
даже в вашем собственном убеждении,  и  все  это  происходит  натуральнейшим
образом. ‚ы, конечно,  ђегул  честности,  по  крайней  мере  Ђристид,  одним
словом, умрете за правду. ‚ы видите насквозь своего человечка. —еловечек,  с
своей стороны, убеждает, что он совершенно сквозит; - а  дело  идет  как  по
маслу, и вам хорошо, и человечек не терЯет достоинства. „ело в том,  что  он
хвалит вас, господа. Ћно, конечно, не хорошо, что вас хвалит  в  глаза;  это
досадно, это гадко; но наконец вы замечаете, что человек  умно  хвалит,  что
именно указывает на  то,  что  вам  самим  очень  нравитсЯ  в  вашей  особе.
‘ледовательно, есть ум, есть такт, есть даже  чувство,  есть  сердцеведенье;
ибо признает он в вас даже и то, в чем, может  быть,  свет  отказывает  вам,
разумеетсЯ несправедливо, по зависти.  Џочем  знать,  говорите  вы  наконец,
может быть, он не льстец, а так только, слишком наивен и искренен;  к  чему,
наконец, с первого разу отвергать человека? - € такой человек получает  все,
что хотелось ему получить, как тот жидок, который молит  пана,  чтоб  он  не
купил его товару, нет! ‡ачем покупать? - —тоб  пан  только  взглЯнул  в  его
узелок длЯ того хоть, чтоб только поплевать на жидовский товар и  уехать  бы
далее. †ид развертывает, и пан покупает все, что жидку продать захотелось. €
опЯть-таки вовсе не из подлости действует  столичный  наш  человечек.  ‡ачем
громкие слова! ‚овсе  не  низкаЯ  душа;  -  душа  умнаЯ,  душа  милаЯ,  душа
общества, душа, желающаЯ  получить,  ищущаЯ  душа,  светскаЯ  душа,  правда,
немного вперед забегающаЯ, но все-таки душа, - не скажу как у  всех,  как  у
многих. € потому еще это все так хорошо, что без нее, без такой души, все бы
умерли с тоски или загрызли друг друга. „вуличие, изнанка, маска -  скверное
дело, согласен, но если б в настоЯщий момент все бы Явились, как они есть на
лицо, то, ей-богу, было бы хуже.
     € все эти полезные размышлениЯ пришли мне на ум в то самое времЯ, когда
Џетербург вышел в ‹етний сад и  на  Ќевский  проспект  показать  свои  новые
весенние костюмы.
     Ѓоже! об одних встречах  на  Ќевском  проспекте  можно  написать  целую
книгу. Ќо вы так хорошо знаете обо всем этом по  приЯтному  опыту,  господа,
что книги, по-моему, не нужно писать. Њне пришла другаЯ идеЯ: именно то, что
в Џетербурге ужасно мотают. ‹юбопытно знать, много ли  таких  в  Џетербурге,
которым  на  все  достает,  то  есть  людей,   как   говоритсЯ,   совершенно
достаточных? Ќе знаю, прав ли Я, но Я всегда воображал себе Џетербург  (если
позволЯт сравнение) младшим, балованым сынком почтенного папеньки,  человека
старинного  времени,  богатого,   тароватого,   рассудительного   и   весьма
добродушного. Џапенька наконец отказалсЯ  от  дел,  поселилсЯ  в  деревне  и
рад-рад, что может в своей глуши носить свой нанковый сюртук  без  нарушениЯ
приличиЯ. Ќо сынок отдан в люди, сынок должен  учитьсЯ  всем  наукам,  сынок
должен быть молодым европейцем, и папенька, хотЯ только по слухам  слышавший
о просвещении, непременно хочет, чтобы  сынок  его  был  самый  просвещенный
молодой человек. ‘ынок  немедленно  схватывает  верхи,  пускаетсЯ  в  жизнь,
заводит европейский костюм, заводит усы, эспаньолку, и  папенька,  вовсе  не
замечаЯ того, что у сынка в то же самое времЯ  заводитсЯ  голова,  заводитсЯ
опытность, заводитсЯ самостоЯтельность, что он, так или не так,  хочет  жить
сам собою и в двадцать лет узнал даже на опыте более,  нежели  тот,  живЯ  в
прадедовских обычаЯх, узнал во всю свою жизнь; в ужасе видЯ одну эспаньолку,
видЯ, что сынок без счету загребает в родительском широком  кармане,  заметЯ
наконец, что сынок немного раскольник и себе на  уме,  -  ворчит,  сердитсЯ,
обвинЯет и просвещенье и ‡апад и,  главное,  досадует  на  то,  что  "курицу
начинают учить ее ж Яйца". Ќо сынку нужно жить, и он так заспешил,  что  над
молодой прытью его невольно задумаешьсЯ. Љонечно, он мотает довольно резво.
     ‚от, например, кончилсЯ зимний сезон, и Џетербург, по крайней  мере  по
календарю, принадлежит весне. „линные  столбцы  газет  начинают  наполнЯтьсЯ
именами уезжающих за границу. Љ удивлению своему, вы тотчас  замечаете,  что
Џетербург гораздо более расстроен здоровьем, чем карманом. Џризнаюсь,  когда
Я сравнил эти два расстройства, на менЯ напал панический страх до того,  что
Я начал воображать себЯ не в столице, а в лазарете. Ќо  Я  тотчас  рассудил,
что беспокоюсь напрасно и что кошелек провинциала-папеньки еще довольно  туг
и широк.
     ‚ы увидите, с каким  неслыханным  великолепием  заселЯтсЯ  дачи,  какие
непостижимые костюмы запестреют в березовых рощицах и как все будут довольны
и счастливы. џ даже  совершенно  уверен,  что  и  бедный  человек  сделаетсЯ
немедленно доволен и счастлив, смотрЯ на  общую  радость.  Џо  крайней  мере
увидит даром такое, чего ни за какие деньги не увидишь  ни  в  каком  городе
нашего обширного государства.
     Ђ кстати, о  бедном  человеке.  Ќам  кажетсЯ,  что  из  всех  возможных
бедностей  самаЯ  гадкаЯ,  самаЯ  отвратительнаЯ,  неблагороднаЯ,  низкаЯ  и
грЯзнаЯ бедность - светскаЯ, хотЯ она  очень  редка,  та  бедность,  котораЯ
промотала последнюю копейку, но по обЯзанности разъезжает в каретах, брызжет
грЯзью на пешехода, честным трудом добывающего себе хлеб  в  поте  лица,  и,
несмотрЯ ни на что, имеет служителей в белых галстуках и в белых  перчатках.
ќто нищета, стыдЯщаЯсЯ просить милостыню, но не стыдЯщаЯсЯ  брать  ее  самым
наглым и бессовестным образом. Ќо довольно об этой грЯзи! Њы искренно желаем
петербуржцам веселитьсЯ на дачах и поменьше зевать. “ж известно, что  зевота
в Џетербурге такаЯ  же  болезнь,  как  грипп,  как  геморрой,  как  горЯчка,
болезнь, от которой еще долго не освободЯтсЯ у нас  никакими  лечениЯми,  ни
даже  петербургскими  модными  лечениЯми.  Џетербург  встает  зеваЯ,   зеваЯ
исполнЯет обЯзанности, зеваЯ отходит ко сну. Ќо  всего  более  зевает  он  в
своих маскарадах и в опере. Ћпера между тем у  нас  в  совершенстве.  ѓолоса
дивных певцов до того звучны и чисты, что уже начинают приЯтно отзыватьсЯ по
всему пространному государству нашему, по всем городам,  городкам,  весЯм  и
селам. “же всЯкий познал, что в Џетербурге есть опера, и всЯкий завидует.  Ђ
между тем Џетербург все-таки немножко скучает, и под конец  зимы  опера  ему
становитсЯ так же скучна, как... ну, как например последний зимний  концерт.
Џоследнего замечаниЯ нисколько нельзЯ относить к концерту ќрнста, данного  с
прекрасной филантропической целью.  ‘лучилась  страннаЯ  историЯ:  в  театре
сделалась такаЯ страшнаЯ давка, что  многие,  спасаЯ  жизнь  свою,  решились
прогулЯтьсЯ в ‹етнем саду, который на ту  пору  как  нарочно  в  первый  раз
открылсЯ длЯ публики, и потому концерт вышел как будто немного пустенек.  Ќо
это произошло не более как от недоразумениЯ. Љружка длЯ бедных  наполнилась.
Њы слышали, что многие прислали свои вклады, и не приехали сами,  собственно
боЯсь страшной давки. ‘трах совершенно естественный.
     ‚ы не можете себе  представить,  господа,  какаЯ  приЯтнаЯ  обЯзанность
говорить с вами о петербургских новостЯх  и  писать  длЯ  вас  петербургскую
летопись! ‘кажу более: это даже не обЯзанность, а  высочайшее  удовольствие.
Ќе знаю,  поймете  ли  вы  всю  мою  радость.  Ќо,  право,  преприЯтно  этак
собратьсЯ, посидеть и потолковать об общественных интересах. џ  даже  иногда
готов запеть от радости, когда вхожу в общество и вижу  преблаговоспитанных,
солидных людей, которые собрались, сидЯт и чинно толкуют о чем-нибудь, в  то
же времЯ нисколько не терЯЯ своего достоинства. Ћб чем толкуют,  это  второй
вопрос,  Я  даже  иногда  забываю  вникнуть   в   общую   речь,   совершенно
удовлетворЯЯсь одной картиной, приличною общежитию. ‘ердце  мое  наполнЯетсЯ
самым почтительным восторгом.
     Ќо  вникнуть  в  смысл,  в  содержание  того,  об  чем  у  нас  говорЯт
общественные светские люди, люди - не кружок, Я как-то до сих пор не  успел.
Ѓог  знает,  что  это  такое!  Љонечно,  бесспорно  что-нибудь   неизъЯснимо
прелестное, затем что все это такие солидные и милые люди, но все как  будто
непонЯтно.  ‚се  кажетсЯ,  как  будто   начинаетсЯ   разговор,   как   будто
настраиваютсЯ инструменты; часа два сидишь, и все начинают. ‘лышитсЯ иногда,
что  все  будто  говорЯт  о  каких-то  серьезных  предметах,  о   предметах,
вызывающих на  размышление;  но  потом,  когда  вы  спросите  себЯ,  об  чем
говорили, то никак не узнаете об чем именно: о перчатках ли, об сельском  ли
хозЯйстве, или о том, "продолжительна ли женскаЯ любовь"? ’ак что признаюсь,
иногда как будто нападает тоска. Џохоже на то. когда бы вы, например, шли  в
темный вечер домой, бездумно  и  уныло  посматриваЯ  по  сторонам,  и  вдруг
слышите музыку. Ѓал, точно бал!  ‚  Ярко  освещенных  окнах  мелькают  тени,
слышитсЯ шелест и шарканье, как будто слышен соблазнительный бальный  шепот,
гудит солидный контрабас,  визжит  скрипка,  толпа,  освещение,  у  подъезда
жандармы, вы проходите мимо, развлеченный, взволнованный; в вас  пробудилось
желание чего-то, стремленье. ‚ы все будто слышали  жизнь,  а  между  тем  вы
уносите с собой один бледный, бесцветный мотив ее, идею, тень, почти ничего.
€ проходишь, как будто не доверЯЯ чему-то; слышитсЯ что-то другое, слышитсЯ,
что  сквозь  бесцветный  мотив  обыденной   жизни   нашей   звучит   другой,
пронзительно живучий и грустный, как в Ѓерлиозовом бале у Љапулетов. ’оска и
сомнение грызут и надрывают сердце, как та тоска, котораЯ лежит в безбрежном
долгом напеве русской унылой песни, и звучит родным, призывающим звуком:
     Џрислушайтесь... звучат иные звуки...
     “нынье и отчаЯнный разгул...
     ђазбойник ли там песню затЯнул,
     €ль дева плачет в грустный час разлуки?
     Ќет, то идут с работы косари...
     Љто ж песнь сложил им? как кто? посмотри
     Љругом: леса, саратовские степи...
     Ќа днЯх был семик. ќто народный русский праздник.  €м  народ  встречает
весну, и по всей безбрежной русской земле завивают венки.  Ќо  в  Џетербурге
погода была холодна и мертва. ел снег, березки не распустились, к  тому  же
град побил накануне древесные почки. „ень был ужасно  похож  на  ноЯбрьский,
когда ждут первого снега, когда бурлит надувшаЯсЯ от ветру Ќева  и  ветер  с
визгом и свистом расхаживает по улицам, скрыпЯ фонарЯми.  Њне  все  кажетсЯ,
что в такое времЯ  петербуржцы  ужасно  сердиты  и  грустны,  и  сердце  мое
сжимаетсЯ, вместе с моим фельетоном. Њне все кажетсЯ, что все они с сердитой
тоской лениво сидЯт по домам, кто отводЯ душу сплетнЯми, кто  празднуЯ  день
ссорой зуб за зуб с женой, кто смирЯЯсь над казенной  бумагой,  кто  отсыпаЯ
ночной преферанс, чтоб прЯмо проснутьсЯ на Ќовую  пульку,  кто  в  сердитом,
одиноком  угле  своем  стрЯпаЯ  кухарочный  кофе  и  тут  же   засыпаЯ   под
фантастический  клокот  воды,  закипевшей  в  кофейнике.  ЉажетсЯ  мне,  что
прохожим на улице не до праздников и общественных интересов, что там  мокнет
лишь одна костЯнаЯ забота, да бородатый мужик, которому, кажетсЯ, лучше  под
дождем, чем под ‘олнцем, да господин с бобром, вышедший  в  такое  мокрое  и
студеное времЯ разве  только  длЯ  того,  чтоб  поместить  капитал...  Ћдним
словом, нехорошо, господа!..
     <1 июнЯ>
     ’еперь, когда уже мы успокоились  совершенно  насчет  неизвестности,  в
которой находились относительно времени года, и  уверились,  что  у  нас  не
втораЯ осень, а весна,  котораЯ  решилась  наконец  перевернутьсЯ  на  лето;
теперь,   когда   перваЯ,   изумруднаЯ   зелень    выманивает    мало-помалу
петербургского жителЯ на дачу,  до  новых  грЯзей,  наш  Џетербург  остаетсЯ
пустой, заваливаетсЯ хламом  и  мусором,  строитсЯ,  чиститсЯ  и  как  будто
отдыхает, как будто перестает жить на малое времЯ. ’онкаЯ белаЯ  пыль  стоит
густым слоем  в  раскаленном  воздухе.  ’олпы  работников,  с  известкой,  с
лопатами, с молотками, топорами и другими орудиЯми, распорЯжаютсЯ на Ќевском
проспекте как у себЯ дома, словно откупили его, и беда пешеходу, фланеру или
наблюдателю, если он не имеет серьезного  желаниЯ  походить  на  обсыпанного
мукою Џьерро в римском  карнавале.  “личнаЯ  жизнь  засыпает,  актеры  берут
отпуск в провинцию, литераторы отдыхают, кофейные и  магазины  пусты...  —то
остаетсЯ делать тем из горожан, которых неволЯ заставлЯет вековать свое лето
в столице? €зучать архитектуру домов, смотреть, как обновлЯетсЯ  и  строитсЯ
город? Љонечно, занЯтие важное и даже, право, назидательное. Џетербуржец так
рассеЯн зимою,  у  него  столько  удовольствий,  дела,  службы,  преферанса,
сплетен и разных других развлечений и, кроме того, столько грЯзи,  что  врЯд
ли  есть  когда  ему  времЯ  осмотретьсЯ  кругом,  вглЯдетьсЯ  в   Џетербург
внимательнее, изучить его физиономию и прочесть историю города и всей  нашей
эпохи в этой массе камней, в этих великолепных зданиЯх, дворцах, монументах.
„а врЯд ли кому придет в голову убить дорогое времЯ на такое вполне невинное
и не приносЯщее дохода занЯтие. …сть такие петербургские жители, которые  не
выходили из своего квартала лет по десЯти и более и знают хорошо только одну
дорогу в свое  служебное  ведомство.  …сть  такие,  которые  не  были  ни  в
ќрмитаже, ни в Ѓотаническом саду, ни в музее, ни даже в Ђкадемии  художеств;
даже, наконец, не ездили по  железной  дороге.  Ђ,  между  прочим,  изучение
города, право, не  бесполезнаЯ  вещь.  Ќе  помним,  когда-то  случилось  нам
прочитать одну французскую  книгу,  котораЯ  всЯ  состоЯла  из  взглЯдов  на
современное состоЯние ђоссии.  Љонечно,  уже  известно,  что  такое  взглЯды
иностранцев на современное состоЯние ђоссии; как-то упорно не  поддаемсЯ  мы
до сих пор на обмерку нас европейским аршином. Ќо,  несмотрЯ  на  то,  книга
пресловутого туриста прочлась всей …вропой с жадностию. ‚ ней, между прочим,
сказано было, что нет ничего бесхарактернее петербургской  архитектуры;  что
нет в ней ничего особенно поражающего, ничего национального и что весь город
- одна  смешнаЯ  карикатура  некоторых  европейских  столиц;  что,  наконец,
Џетербург, хоть бы  в  одном  архитектурном  отношении,  представлЯет  такую
странную смесь, что не  перестаешь  ахать  да  удивлЯтьсЯ  на  каждом  шагу.
ѓреческаЯ  архитектура,  римскаЯ  архитектура,   византийскаЯ   архитектура,
голландскаЯ  архитектура,  готическаЯ   архитектура,   архитектура   rococo,
новейшаЯ итальЯнскаЯ архитектура, наша православнаЯ архитектура -  все  это,
говорит путешественник,  сбито  и  скомкано  в  самом  забавном  виде  и,  в
заключение,  ни  одного  истинно  прекрасного  зданиЯ!  ‡атем   наш   турист
рассыпаетсЯ в  уважении  к  Њоскве  за  Љремль,  говорит  по  случаю  ЉремлЯ
несколько    риторических,    витиеватых    фраз,    гордитсЯ     московскою
национальностию, но проклинает дрожки-пролетки затем, что они  удалились  от
древней, патриархальной линейки, и таким-то образом, говорит он, исчезает  в
ђоссии все родное и национальное. ‘мысл выходит тот,  что  русский  стыдитсЯ
своей  народности,  затем  что  не  хочет  ездить  по-прежнему,  справедливо
опасаЯсь как-нибудь вытрЯсти душу в патриархальном своем экипаже.
     ќто писал француз, то есть человек умный, как почти всЯкий француз,  но
верхоглЯд и исключительный до глупости; не признающий ничего  нефранцузского
- ни в искусствах, ни в литературе, ни в науках, ни даже в народной  истории
и, главное, способный рассердитьсЯ  за  то,  что  есть  какой-нибудь  другой
народ, у которого своЯ историЯ, своЯ идеЯ, свой  народный  характер  и  свое
развитие. Ќо как ловко,  себе  неведомо,  разумеетсЯ,  стакнулсЯ  француз  с
некоторыми, не скажем русскими, но досужными, кабинетными идеЯми нашими. „а,
француз именно видит русскую национальность в том, в  чем  хотЯт  ее  видеть
очень многие настоЯщего времени, то есть в мертвой букве, в отжившей идее, в
куче камней, будто бы напоминающих  древ