        Ђнтон Џавлович —ехов. ‘борник рассказов

        Ђ.Џ.—ехов. Љрасавицы


        I

     Џомню, будучи еще гимназистом V или VI класса, Я  ехал  с  дедушкой  из
села  Ѓольшой  Љрепкой,  „онской  области,  в   ђостов-на-„ону.   „ень   был
августовский,  знойный,  томительно-скучный.  Ћт  жара  и  сухого,  горЯчего
воздуха, гнавшего нам навстречу облака пыли, слипались глаза, сохло во  рту;
не хотелось ни глЯдеть, ни говорить, ни думать, и, когда дремавший  возница,
хохол Љарпо, замахиваЯсь на лошадь, хлестал менЯ кнутом  по  фуражке,  Я  не
протестовал, не издавал ни звука и только, очнувшись  от  полусна,  уныло  и
кротко поглЯдывал вдаль: не видать ли сквозь пыль деревни?  Љормить  лошадей
останавливались мы в большом армЯнском селе Ѓахчи-‘алах у знакомого  дедушки
богатого армЯнина. Ќикогда в жизни Я  не  видел  ничего  карикатурнее  этого
армЯнина. Џредставьте себе маленькую,  стриженую  головку  с  густыми  низко
нависшими бровЯми, с птичьим носом, с длинными  седыми  усами  и  с  широким
ртом, из которого торчит  длинный  черешневый  чубук;  головка  эта  неумело
приклеена к тощему, горбатому туловищу, одетому в фантастический  костюм:  в
куцую красную куртку и в широкие Ярко-голубые шаровары; ходила  эта  фигура,
расставЯ ноги и шаркаЯ туфлЯми, говорила,  не  вынимаЯ  изо  рта  чубука,  а
держала себЯ с чисто армЯнским достоинством: не улыбалась, не пучила глаза и
старалась обращать на своих гостей как можно меньше вниманиЯ.
     ‚ комнатах армЯнина  не  было  ни  ветра,  ни  пыли,  но  было  так  же
неприЯтно, душно и скучно, как в степи и  по  дороге.  Џомню,  запыленный  и
изморенный зноем, сидел Я в углу на зеленом сундуке. Ќекрашенные  деревЯнные
стены, мебель и наохренные полы издавали запах  сухого  дерева,  прижженного
солнцем. Људа ни взглЯнешь, всюду мухи,  мухи,  мухи...  „едушка  и  армЯнин
вполголоса говорили о попасе, о толоке, об  овцах...  џ  знал,  что  самовар
будут ставить целый час, что дедушка будет пить чай не менее  часа  и  потом
залЯжет спать часа на два,  на  три,  что  у  менЯ  четверть  днЯ  уйдет  на
ожидание,  после  которого  опЯть  жара,  пыль,  трЯские  дроги.  џ   слушал
бормотанье двух голосов, и мне  начинало  казатьсЯ,  что  армЯнина,  шкап  с
посудой, мух, окна, в которые бьет горЯчее  солнце,  Я  вижу  давно-давно  и
перестану их видеть в очень далеком будущем, и мною овладевала  ненависть  к
степи, к солнцу, к мухам...
     •охлушка в платке внесла поднос с посудой, потом  самовар.  ЂрмЯнин  не
спеша вышел в сени и крикнул:
     - ЊашЯ! ‘тупай наливай чай! ѓде ты? ЊашЯ!
     Џослышались торопливые шаги, и в комнату вошла девушка лет шестнадцати,
в простом ситцевом платье и в белом платочке. ЊоЯ посуду и наливаЯ чай,  она
стоЯла ко мне спиной, и Я заметил только, что она была тонка в талии, боса и
что маленькие голые пЯтки прикрывались низко опущенными панталонами.
     •озЯин пригласил менЯ пить чай. ‘адЯсь  за  стол,  Я  взглЯнул  в  лицо
девушки, подававшей мне  стакан,  и  вдруг  почувствовал,  что  точно  ветер
пробежал по моей душе и сдунул с нее все  впечатлениЯ  днЯ  с  их  скукой  и
пылью.  џ  увидел  обворожительные  черты  прекраснейшего  из   лиц,   какие
когда-либо встречались мне наЯву и  чудились  во  сне.  Џередо  мною  стоЯла
красавица, и Я понЯл это с первого взглЯда, как понимаю молнию.
     џ готов клЯстьсЯ, что Њаша, или, как звал отец,  ЊашЯ,  была  настоЯщаЯ
красавица, но доказать этого не умею. €ногда бывает, что облака в беспорЯдке
толпЯтсЯ на горизонте, и солнце,  прЯчась  за  них,  красит  их  и  небо  во
всевозможные цвета: в багрЯный, оранжевый, золотой, лиловый, грЯзно-розовый;
одно облачко похоже на монаха, другое на рыбу,  третье  на  турка  в  чалме.
‡арево  охватило  треть  неба,  блестит  в  церковном  кресте  и  в  стеклах
господского дома,  отсвечивает  в  реке  и  в  лужах,  дрожит  на  деревьЯх;
далеко-далеко на фоне зари летит  куда-то  ночевать  стаЯ  диких  уток...  €
подпасок, гонЯщий коров, и  землемер,  едущий  в  бричке  через  плотину,  и
гулЯющие господа - все глЯдЯт на закат и  все  до  одного  находЯт,  что  он
страшно красив, но никто не знает и не скажет, в чем тут красота.
     Ќе   Я   один   находил,   что   армЯночка   красива.   Њой    дедушка,
восьмидесЯтилетний старик, человек крутой, равнодушный к женщинам и красотам
природы, целую минуту ласково глЯдел на Њашу и спросил:
     - ќто ваша дочка, Ђвет Ќазарыч?
     - „очка. ќто дочка...- ответил хозЯин.
     - •орошаЯ барышнЯ,- похвалил дедушка.
     Љрасоту армЯночки художник назвал бы классической и строгой.  ќто  была
именно та красота, созерцание которой,  бог  весть  откуда,  вселЯет  в  вас
уверенность, что вы видите черты правильные, что волосы,  глаза,  нос,  рот,
шеЯ, грудь и все движениЯ молодого  тела  слились  вместе  в  один  цельный,
гармонический аккорд, в котором природа не  ошиблась  ни  на  одну  малейшую
черту; вам кажетсЯ почему-то, что у идеально красивой  женщины  должен  быть
именно такой нос, как у Њаши, прЯмой и с небольшой горбинкой, такие  большие
темные глаза, такие же длинные ресницы,  такой  же  томный  взглЯд,  что  ее
черные кудрЯвые волосы и брови так же идут к нежному,  белому  цвету  лба  и
щек, как зеленый камыш к тихой речке; белаЯ шеЯ  Њаши  и  ее  молодаЯ  грудь
слабо развиты, но, чтобы суметь изваЯть  их,  вам  кажетсЯ,  нужно  обладать
громадным творческим  талантом.  ѓлЯдите  вы,  и  мало-помалу  вам  приходит
желание сказать Њаше что-нибудь необыкновенно приЯтное, искреннее, красивое,
такое же красивое, как она сама.
     ‘начала мне было обидно и стыдно, что ЊашЯ не обращает на менЯ никакого
вниманиЯ и смотрит все времЯ вниз; какой-то  особый  воздух,  казалось  мне,
счастливый и гордый, отделЯл ее от менЯ и ревниво заслонЯл от моих взглЯдов.
     ќто оттого,- думал Я,- что Я весь в пыли, загорел, и оттого, что Я  еще
мальчик".
     Ќо потом Я мало0помалу забыл о  себе  самом  и  весь  отдалсЯ  ощущению
красоты. џ уж не помнил о степной скуке, о пыли, не слышал жужжаньЯ мух,  не
понимал вкуса чаЯ и только чувствовал, что через стол от менЯ стоит красиваЯ
девушка.
     Ћщущал  Я  красоту  как-то  странно.  Ќе  желаниЯ,  не  восторг  и   не
наслаждение возбуждала во мне Њаша, а тЯжелую, хотЯ и приЯтную, грусть.  ќта
грусть была неопределеннаЯ, смутнаЯ, как сон.  Џочему-то  мне  было  жаль  и
себЯ, и дедушки, и армЯнина, и самой армЯночки, и было во мне такое чувство,
как будто мы все четверо потерЯли что-то важное и нужное длЯ жизни, чего  уж
больше никогда не найдем. „едушка тоже сгрустнул. Ћн уж не говорил о  толоке
и об овцах, а молчал и задумчиво поглЯдывал на Њашу.
     Џосле чаю дедушка лег спать, а Я вышел из дому и сел на крылечке.  „ом,
как и все дома в Ѓахчи-‘алах, стоЯл на припеке;  не  было  ни  деревьев,  ни
навесов, ни теней. Ѓольшой двор  армЯнина,  поросший  лебедой  и  калачиком,
несмотрЯ на сильный зной, был оживлен и полон весельЯ. ‡а одним из невысоких
плетней, там и сЯм пересекавших большой двор, происходила  молотьба.  ‚округ
столба, вбитого в самую середку гумна, запрЯженные  в  рЯд  и  образуЯ  один
длинный радиус, бегали двенадцать  лошадей.  ‚озле  ходил  хохол  в  длинной
жилетке и в широких шароварах, хлопал бичом и кричал таким тоном, как  будто
хотел подразнить лошадей и похвастать своею властью над ними:
     - Ђ-а-а, окаЯнные! Ђ-а-а... нету на вас холеры! Ѓоитесь?
     ‹ошади, гнедые, белые и пегие, не  понимаЯ,  зачем  это  заставлЯют  их
кружить на одном месте и мЯть пшеничную солому, бегали неохотно, точно через
силу, и обиженно помахиваЯ  хвостами.  €з-под  копыт  ветер  поднимал  целые
облака золотистой половы и уносил ее далеко  через  плетень.  Ћколо  высоких
свежих скирд копошились бабы с граблЯми и двигались арбы, а за  скирдами,  в
другом дворе, бегала вокруг столба другаЯ дюжина таких же лошадей и такой же
хохол хлопал бичом и насмехалсЯ над лошадЯми.
     ‘тупени, на которых Я сидел, были горЯчи;  на  жидких  перильцах  и  на
оконных рамах кое-где выступил от жары древесный клей; под ступеньками и под
ставнЯми в полосках тени жались друг к другу красные козЯвки.  ‘олнце  пекло
мне и в голову, и в грудь, и в  спину,  но  Я  не  замечал  этого  и  только
чувствовал, как сзади менЯ в сенЯх и в комнатах  стучали  по  дощатому  полу
босые ноги. “брав чайную посуду, ЊашЯ пробежала по ступенЯм, пахнув на  менЯ
ветром, и, как птица, полетела к небольшой, закопченной  пристройке,  должно
быть кухне, откуда шел запах жареной баранины и слышалсЯ сердитый  армЯнский
говор. Ћна исчезла в темной двери, и вместо ее на пороге показалась  стараЯ,
сгорбленнаЯ армЯнка с красным лицом и в зеленых шароварах. ‘таруха сердилась
и  кого-то  бранила.  ‘коро  на  пороге  показалась  ЊашЯ,  покрасневшаЯ  от
кухонного жара и с большим черным хлебом на  плече;  красиво  изгибаЯсь  под
тЯжестью хлеба, она побежала через двор к гумну, шмыгнула через  плетень  и,
окунувшись  в  облако  золотистой  половы,  скрылась   за   арбами.   •охол,
подгонЯвший лошадей, опустил бич, умолк и минуту молча глЯдел в сторону арб,
потом, когда армЯночка опЯть мелькнула около  лошадей  и  перескочила  через
плетень, он проводил ее глазами и крикнул на лошадей таким тоном, как  будто
был очень огорчен:
     - Ђ, чтоб вам пропасть, нечистаЯ сила!
     € все времЯ потом слышал Я не переставаЯ шаги ее босых ног и видел, как
она с серьезным, озабоченным лицом носилась по двору. Џробегала  она  то  по
ступенЯм, обдаваЯ менЯ ветром, то в кухню, то на гумно, то за  ворота,  и  Я
едва успевал поворачивать голову, чтобы следить за нею.
     € чем чаще она со всей красотой мелькала  у  менЯ  перед  глазами,  тем
сильнее становилась моЯ грусть. Њне было жаль и себЯ, и ее, и хохла, грустно
провожавшего ее взглЯдом всЯкий раз, когда она сквозь облако половы бегала к
арбам. Ѓыла ли это у менЯ зависть к ее красоте, или Я жалел, что эта девочка
не моЯ и никогда не будет моею и что Я длЯ нее чужой, или смутно  чувствовал
Я, что ее редкаЯ красота  случайна,  не  нужна  и,  как  все  на  земле,  не
долговечна, или, быть может, моЯ грусть была тем особенным чувством, которое
возбуждаетсЯ в человеке созерцанием настоЯщей красоты, бог знает!
     ’ри  часа  ожиданиЯ  прошли  незаметно.  Њне  казалось,  не   успел   Я
наглЯдетьсЯ на Њашу, как Љарпо съездил к реке,  выкупал  лошадь  и  уж  стал
запрЯгать. ЊокраЯ лошадь фыркала  от  удовольствиЯ  и  стучала  копытами  по
оглоблЯм. Љарпо кричал на нее "наза-ад"! ЏроснулсЯ дедушка. ЊашЯ со  скрипом
отворила нам ворота, мы сели на дроги и выехали со двора.  …хали  мы  иолча,
точно сердились друг на друга.
     Љогда часа через два или три  вдали  показались  ђостов  и  Ќахичевань,
Љарпо, все времЯ молчавший, быстро оглЯнулсЯ и сказал:
     - Ђ славнаЯ у армЯшки девка!
     € хлестнул по лошади.

        II

     ‚ другой раз, будучи уже студентом, ехал Я по железной  дороге  на  юг.
Ѓыл май. Ќа одной из станций, кажетсЯ между Ѓелгородом и •арьковом, вышел  Я
из вагона прогулЯтьсЯ по платформе.
     Ќа станционный садик, на платформу и на поле легла уже  вечернЯЯ  тень;
вокзал заслонЯл собою закат, но по самым верхним клубам дыма, выходившего из
паровоза и окрашенного в нежный розовый цвет, видно было, что солнце еще  не
совсем спрЯталось.
     ЏрохаживаЯсь  по  платформе,  Я  заметил,  что   большинство   гулЯвших
пассажиров ходило и стоЯло только около одного вагона второго  класса,  и  с
таким выражением, ка5к будто в этом  вагоне  сидел  какой-нибудь  знаменитый
человек. ‘реди любопытных, которых Я  встретил  около  этого  вагона,  между
прочим находилсЯ и мой спутник, артиллерийский офицер, малый умный, теплый и
симпатичный, как все, с кем мы знакомимсЯ в дороге случайно и ненадолго.
     - —то вы тут смотрите?- спросил Я.
     Ћн ничего не ответил и  только  указал  мне  глазами  на  одну  женскую
фигуру. ќто была еще молодаЯ девушка, лет семнадцати - восемнадцати,  одетаЯ
в русский костюм, с непокрытой головой и с мантилькой, небрежно  наброшенной
на одно плечо, не пассажирка, а, должно быть,  дочь  или  сестра  начальника
станции. Ћна стоЯла около вагонного окна и разговаривала с какой-то  пожилой
пассажиркой. Џрежде чем Я успел дать себе отчет в  том,  что  Я  вижу,  мною
вдруг овладело чувство, какое Я испытал когда-то в армЯнской деревне.
     „евушка была замечательнаЯ красавица, и в этом не сомневались ни Я и ни
те, кто вместе со мной смотрел на нее.
     …сли, как принЯто, описывать ее наружность по частЯм, то  действительно
прекрасного в нее были одни  только  белокурые,  волнистые,  густые  волосы,
распущенные и перевЯзанные на голове черной ленточкой, все же остальное было
или неправильно, или же очень обыкновенно. Ћт особой ли манеры  кокетничать,
или от близорукости, глаза ее были прищурены, нос был нерешительно вздернут,
рот мал, профиль слабо и вЯло очерчен, плечи узки не по  летам,  но  тем  не
менее девушка производила впечатление настоЯщей красавицы, и, глЯдЯ на  нее,
Я мог убедитьсЯ, что русскому лицу длЯ того, чтобы казатьсЯ прекрасным,  нет
надобности в строгой правильности черт, мало  того,  даже  если  бы  девушке
вместо ее  вздернутого  носа  поставили  другой,  правильный  и  пластически
непогрешимый, как у армЯночки, то, кажетсЯ, от этого лицо ее утерЯло бы  всю
свою прелесть.
     ‘тоЯ у окна и разговариваЯ, девушка, пожимаЯсь от вечерней сырости,  то
и дело оглЯдывалась на нас, то подбоченивалась, то поднимала к голове  руки,
чтобы поправить волосы, говорила, смеЯлась,  изображала  на  своем  лице  то
удивление, то ужас, и Я не помню того мгновениЯ, когда бы  ее  тело  и  лицо
находились в покое. ‚есь секрет и волшебство ее красоты заключались именно в
этих мелких, бесконечно изЯщных движениЯх, в улыбке, в игре лица, в  быстрых
взглЯдах на нас, в сочетании  тонкой  грации  этих  движений  с  молодостью,
свежестью, с чистотою души, звучавшею в смехе и в голосе, и стою  слабостью,
которую мы так любим  в  детЯх,  в  птицах,  в  молодых  оленЯх,  в  молодых
деревьЯх.
     ќто была красота мотыльковаЯ, к которой так  идут  вальс,  порханье  по
саду, смех, веселье и которое не  вЯжетсЯ  с  серьезной  мыслью,  печалью  и
покоем; и, кажетсЯ, стоит только пробежать по платформе хорошему  ветру  или
пойти  дождю,  чтобы  хрупкое  тело  вдруг  поблекло  и  капризнаЯ   красота
осыпалась, как цветочнаЯ пыль.
     - ’эк-с...- пробормотал со  вздохом  офицер,  когда  мы  после  второго
звонка направились к своему вагону.
     Ђ что значило это "тэк-с", не берусь судить.
     Ѓыть может, ему было грустно и  не  хотелось  уходить  от  красавицы  и
весеннего вечера в душный вагон, или, быть  может,  ему,  как  и  мне,  было
безотчетно жаль и красавицы, и себЯ, и менЯ, и всех пассажиров, которые вЯло
и нехотЯ брели к своим вагонам. ЏроходЯ мимо станционного окна,  за  которым
около своего аппарата  сидел  бледный  рыжеволосый  телеграфист  с  высокими
кудрЯми и полинЯвшим, скуластым лицом, офицер вздохнул и сказал:
     - „ержу пари, что этот телеграфист влюблен в ту хорошенькую. †ить среди
полЯ под одной крышей в этим воздушным созданием и не влюбитьсЯ -  выше  сил
человеческих. Ђ какое, мой друг, несчастие,  какаЯ  насмешка  быть  сутулым,
лохматым, сереньким, порЯдочным и неглупым, и влюбитьсЯ в эту хорошенькую  и
глупенькую девочку, котораЯ на вас ноль вниманиЯ! €ли еще хуже: представьте,
что этот телеграфист влюблен и в то же времЯ женат и что жена у  него  такаЯ
же сутулаЯ, лохматаЯ и порЯдочнаЯ, как он сам... Џытка!
     Ћколо  нашего  вагона,  облокотившись  о  загородку   площадки,   стоЯл
кондуктор и глЯдел в ту  сторону,  где  стоЯла  красавица,  и  его  испитое,
обрюзглое, неприЯтно сытое, утомленное бессонными ночами и  вагонной  качкой
лицо выражало умиление и глубочайшую грусть, как будто в  девушке  он  видел
свою молодость, счастье, свою трезвость, чистоту, жену, детей, как будто  он
каЯлсЯ и чувствовал всем своим существом, что девушка эта не его  и  что  до
обыкновенного человеческого, пассажирского счастьЯ ему с его преждевременной
старостью, неуклюжестью и жирным лицом так же далеко, как до неба.
     Џробил третий звонок, раздались свистки, и  поезд  лениво  тронулсЯ.  ‚
наших окнах промелькнули сначала кондуктор, начальник  станции,  потом  сад,
красавица со своей чудной, детски-лукавой улыбкой...
     ‚ысунувшись наружу и глЯдЯ назад, Я видел, как  она,  проводив  глазами
поезд, прошла по платформе мимо окна, где сидел телеграфист, поправила  свои
волосы и побежала в  сад.  ‚окзал  уже  не  загораживал  запада,  поле  было
открыто, но солнце уже село,  и  дым  черными  клубами  стлалсЯ  по  зеленой
бархатной озими. Ѓыло грустно и в весеннем воздухе, и на темневшем небе, и в
вагоне.
     ‡накомый кондуктор вошел в вагон и стал зажигать свечи.
        Ђ.Џ.—ехов. Љрест


     ‚ гостиную, наполненную народом, входит поэт.
     - Ќу что, как ваша маленькаЯ  поэма?  -  обращаетсЯ  к  нему  хозЯйка.-
Ќапечатали? ѓонорар получили?
     - € не спрашивайте... Љрест получил.
     - ‚ы поучили крест? ‚ы, поэт?! ђазве поэты получают кресты?
     - Ћт души поздравлЯю! - жмет ему руку хозЯин.‘танислав или Ђнна?  Ћчень
рад... рад очень... ‘танислав?
     - Ќет, красный крест...
     - ‘тало быть,  вы  гонорар  пожертвовали  в  пользу  Ћбщества  Љрасного
креста?
     - Ќичем не пожертвовал.
     - Ђ вам к лицу будет орден... Ђ ну-ка покажите!
     Џоэт лезет в боковой карман и достает оттуда рукопись...
     - ‚от он...
     Џублика глЯдит в рукопись и видит  красный  крест...  но  такой  крест,
который не прицепишь к сюртуку.
        Ђ.Џ.—ехов. Љрыжовник


     …ще с раннего утра все небо обложили дождевые тучи; было тихо, не жарко
и скучно, как бывает в серые  пасмурные  дни,  когда  над  полем  давно  уже
нависли тучи, ждешь дождЯ, а  его  нет.  ‚етеринарный  врач  €ван  €ваныч  и
учитель гимназии  Ѓуркин  уже  утомились  идти,  и  поле  представлЯлось  им
бесконечным.  „алеко  впереди  еле  были  видны   ветрЯные   мельницы   села
Њироносицкого, справа тЯнулсЯ и потом исчезал далеко за селом рЯд холмов,  и
оба они знали, что это берег реки, там луга, зеленые ивы,  усадьбы,  и  если
стать на один из холмов, то оттуда видно такое же громадное поле, телеграф и
поезд, который издали похож на ползущую гусеницу, а в  Ясную  погоду  оттуда
бывает виден даже город. ’еперь, в тихую погоду, когда всЯ природа  казалась
кроткой и задумчивой, €ван €ваныч и Ѓуркин были проникнуты любовью  к  этому
полю, и оба думали о том, как велика, как прекрасна эта страна.
     - ‚ прошлый раз, когда мы были в сарае у старосты  ЏрокофиЯ,  -  сказал
Ѓуркин, - вы собирались рассказать какую-то историю.
     - „а, Я хотел тогда рассказать про своего брата.
     €ван  €ваныч  протЯжно  вздохнул  и  закурил  трубочку,  чтобы   начать
рассказывать, но как раз в это времЯ пошел дождь. € минут через пЯть лил уже
сильный дождь, обложной, и трудно было предвидеть, когда он  кончитсЯ.  €ван
€ваныч и Ѓуркин остановились в раздумье; собаки, уже мокрые, стоЯли,  поджав
хвосты, и смотрели на них с умилением.
     - Ќам нужно укрытьсЯ куда-нибудь, - сказал Ѓуркин.
     - Џойдемте к Ђлехину. ’ут близко.
     - Џойдемте.
     Ћни свернули в сторону и шли все  по  скошенному  полю,  то  прЯмо,  то
забираЯ направо, пока не вышли на  дорогу.  ‘коро  показались  тополи,  сад,
потом красные крыши амбаров; заблестела река, и открылсЯ вид на широкий плес
с мельницей и белою купальней. ќто было ‘офьино, где жил Ђлехин.
     Њельница работала, заглушаЯ шум дождЯ; плотина дрожала. ’ут около телег
стоЯли мокрые лошади, понурив головы, и  ходили  люди,  накрывшись  мешками.
Ѓыло сыро, грЯзно, неуютно, и вид у плеса был холодный, злой. €ван иваныч  и
Ѓуркин испытывали уже чувство мокроты, нечистоты, неудобства во  всем  теле,
ноги отЯжелели  от  грЯзи,  и  когда,  пройдЯ  плотину,  они  поднимались  к
господским амбарам, то молчали, точно сердились друг на друга.
     ‚ одном из амбаров шумела веЯлка; дверь была открыта и  из  нее  валила
пыль. Ќа пороге стоЯл сам Ђлехин, мужчина лет сорока,,  высокий,  полный,  с
длинными волосами, похожий  больше  на  профессора  или  художника,  чем  на
помещика. Ќа нем была белаЯ, давно не мытаЯ  рубаха  с  веревочным  поЯском,
вместо брюк кальсоны, и на сапогах тоже налипли грЯзь и солома. Ќос и  глаза
были черны от пыли. Ћн узнал €вана €ваныча и Ѓуркина и,  по-видимому,  очень
обрадовалсЯ.
     - Џожалуйте, господа, в дом, - сказал он, улыбаЯсь.  -  џ  сейчас,  сию
минуту.
     „ом был большой, двухэтажный. Ђлехин жил  внизу,  в  двух  комнатах  со
сводами и с маленькими  окнами,  где  когда-то  жили  приказчики;  тут  была
обстановка простаЯ, и пахло ржаным хлебом, дешевою водкой и сбруей.  Ќаверху
же, в парадных комнатах, он бывал редко, только когда приезжали гости. €вана
€ваныча и  Ѓуркина  встретила  в  доме  горничнаЯ,  молодаЯ  женщина,  такаЯ
красиваЯ, что они оба разом остановились и поглЯдели друг на друга.
     - ‚ы не можете себе представить, как  Я  рад  видеть  вас,  господа,  -
говорил Ђлехин, входЯ за ними в  переднюю.  -  ‚от  не  ожидал!  ЏелагеЯ,  -
обратилсЯ он к горничной, -  дайте  гостЯм  переодетьсЯ  во  что-нибудь.  „а
кстати и Я переоденусь. ’олько надо сначала пойти помытьсЯ, а то Я, кажетсЯ,
с весны не мылсЯ. Ќе хотите ли,  господа,  пойти  в  купальню,  а  тут  пока
приготовЯт.
     ЉрасиваЯ ЏелагеЯ, такаЯ деликатнаЯ и  на  вид  такаЯ  мЯгкаЯ,  принесла
простыни и мыло, и Ђлехин с гостЯми пошел в купальню.
     - „а, давно Я уже не мылсЯ, - говорил  он,  раздеваЯсь.  -  ЉупальнЯ  у
менЯ, как видите, хорошаЯ, отец еще строил, но мытьсЯ как-то все некогда.
     Ћн сел на ступеньке и намылил свои длинные волосы и шею, и  вода  около
него стала коричневой.
     - „а, признаюсь... - проговорил €ван иваныч, значительно глЯдЯ  на  его
голову.
     - „авно Я уже не мылсЯ...  -  повторил  Ђлехин  конфузливо  и  еще  раз
намылилсЯ, и вода около него стала темно-синей, как чернила.
     €ван €ваныч вышел наружу, бросилсЯ в воду с шумом и поплыл под  дождем,
широко взмахиваЯ руками, и от него шли волны, и  на  волнах  качались  белые
лилии; он доплыл до самой середины плеса и нырнул, и через минуту  показалсЯ
на другом месте и поплыл дальше, и все нырЯл,  стараЯсь  достать  дна.  "Ђх,
боже мой... - повторЯл  он,  наслаждаЯсь.  -  Ђх,  боже  мой..."  „оплыл  до
мельницы, о чем-то поговорил там с мужиками и повернул назад, и на  середине
плеса лег, подставлЯЯ свое  лицо  под  дождь.  Ѓуркин  и  Ђлехин  оделись  и
собрались уходить, а он все плавал и нырЯл.
     - Ђх, боже мой... - говорил он. - Ђх, господи помилуй.
     - Ѓудет вам! - крикнул ему Ѓуркин.
     ‚ернулись в дом. € только  когда  в  большой  гостиной  наверху  зажгли
лампу, и Ѓуркин и €ван €ваныч, одетые в  шелковые  халаты  и  теплые  туфли,
сидели в креслах, а сам Ђлехин, умытый, причесанный, в новом сюртуке,  ходил
по гостиной, видимо с наслаждением  ощущаЯ  тепло,  чистоту,  сухое  платье,
легкую обувь, и когда красиваЯ ЏелагеЯ, бесшумно ступаЯ  по  ковру  и  мЯгко
улыбаЯсь, подавала на подносе чай  с  вареньем,  только  тогда  €ван  €ваныч
приступил к рассказу, и казалось, что его слушали не одни  только  Ѓуркин  и
Ђлехин, но также  старые  и  молодые  дамы  и  военные,  спокойно  и  строго
глЯдевшие из золотых рам.
     - Ќас два брата, - начал он, - Я,  €ван  €ваныч,  и  другой  -  Ќиколай
€ваныч, года на два помоложе. џ пошел по ученой части, стал  ветеринаром,  а
Ќиколай  уже  с  девЯтнадцати  лет  сидел  в  казенной  палате.   Ќаш   отец
—имша-ѓималайский был из кантонистов, но, выслужив офицерский  чин,  оставил
нам потомственное дворЯнство и именьишко. Џосле его смерти именьишко  у  нас
оттЯгали за долги, но, как бы ни было, детство мы провели в деревне на воле.
Њы, все равно как крестьЯнские дети, дни и ночи проводили в  поле,  в  лесу,
стерегли лошадей, драли лыко, ловили рыбу и прочее  тому  подобное...  Ђ  вы
знаете, кто хоть раз  в  жизни  поймал  ерша  или  видел  осенью  перелетных
дроздов, как они в Ясные, прохладные дни носЯтсЯ стаЯми  над  деревней,  тот
уже не городской житель, и его до самой смерти будет потЯгивать на волю. Њой
брат тосковал в казенной палате. ѓоды проходили, а он  все  сидел  на  одном
месте, писал все те же бумаги и думал все об одном и том же, как в  деревню.
€ эта тоска у него мало-помалу вылилась  в  определенное  желание,  в  мечту
купить себе маленькую усадебку где-нибудь на берегу реки или озера.
     Ћн был добрый, кроткий человек, Я любил его, но этому желанию  запереть
себЯ на всю жизнь в собственную усадьбу Я никогда не  сочувствовал.  ЏринЯто
говорить, что человеку нужно только три аршина земли.  Ќо  ведь  три  аршина
нужны  трупу,  а  не  человеку.  €  говорЯт  также  теперь,  что  если  наша
интеллигенциЯ имеет тЯготение к земле и стремитсЯ в усадьбы, то это  хорошо.
Ќо ведь эти усадьбы те же три аршина земли. “ходить из города, от борьбы, от
житейского шума, уходить и прЯтатьсЯ у себЯ в усадьбе - это  не  жизнь,  это
эгоизм, лень,  это  своего  рода  монашество,  но  монашество  без  подвига.
—еловеку нужно три аршина земли, не усадьба, а весь земной шар, всЯ природа,
где на просторе он мог проЯвить все свойства и особенности свободного духа.
     Ѓрат мой Ќиколай, сидЯ у себЯ в канцелЯрии, мечтал о том, как он  будет
есть свои собственные щи, от которых  идет  такой  вкусный  запах  по  всему
двору, есть на зеленой травке, спать на солнышке, сидеть по целым  часам  за
воротами на лавочке и глЯдеть на поле и лес. ‘ельскохозЯйственные  книжки  и
всЯкие эти советы в календарЯх  составлЯли  его  радость,  любимую  духовную
пищу; он любил читать и газеты, но читал в них одни только объЯвлениЯ о том,
что продаютсЯ столько-то десЯтин пашни и луга с усадьбой, садом,  мельницей,
с проточными прудами. € рисовались у него в голове дорожки  в  саду,  цветы,
фрукты, скворечни,  караси  в  прудах  и,  знаете,  всЯкаЯ  эта  штука.  ќти
воображаемые  картины  были  различны,  смотрЯ   по   объЯвлениЯм,   которые
попадались ему, но почему-то в каждой из них непременно  был  крыжовник.  Ќи
одной усадьбы, ни одного поэтического угла он не мог  себе  представить  без
того, чтобы там не было крыжовника.
     - „еревенскаЯ жизнь имеет свои удобства, - говорил он, бывало. - ‘идишь
на балконе, пьешь чай, а на пруде твои уточки плавают,  пахнет  так  хорошо,
и... и крыжовник растет.
     Ћн чертил план своего имениЯ, и всЯкий раз у  него  на  плане  выходило
одно и то же: а) барский дом, b) людскаЯ, с) огород, d)  крыжовник.  †ил  он
скупо: недоедал, недопивал, одевалсЯ бог знает  как,  словно  нищий,  и  все
копил и клал в банк. ‘трашно жадничал. Њне было больно глЯдеть на него, и  Я
кое-что давал ему и посылал на праздниках, но  он  и  это  прЯтал.  “ж  коли
задалсЯ человек идеей, то ничго не поделаешь.
     ѓоды шли, перевели его в другую губернию, минуло ему уже сорок  лет,  а
он все читал объЯвлениЯ в газетах и копил. Џотом, слышу, женилсЯ. ‚се с  тою
же целью, чтобы купить себе усадьбу с крыжовником,  он  женилсЯ  на  старой,
некрасивой вдове, без всЯкого чувства, а только потому, что у  нее  водились
деньжонки. Ћн и с ней тоже жил скупо, держал  ее  впроголодь,  а  деньги  ее
положил в банк на свое имЯ. ђаньше она была за почтмейстером  и  привыкла  у
него к пирогам и к наливкам, а у второго мужа  и  хлеба  черного  не  видала
вдоволь; стала чахнуть от такой жизни, да года через три взЯла и отдала богу
душу. €, конечно, брат мой ни одной минуты не подумал, что он виноват  в  ее
смерти. „еньги, как водка, делают человека чудаком. “ нас  в  городе  умирал
купец. Џеред смертью приказал подать себе  тарелку  меду  и  съел  все  свои
деньги и выигрышные билеты вместе с медом, чтобы никому не досталось. Љак-то
на вокзале Я осматривал гурты,  и  в  это  времЯ  один  барышник  попал  под
локомотив, и ему отрезало ногу. Ќесем мы его в приемный покой, кровь льет  -
страшное дело, а он все просит, чтобы ногу его отыскали, и все  беспокоитсЯ:
в сапоге на отрезанной ноге двадцать рублей, как бы не пропали.
     - ќто вы уж из другой оперы, - сказал Ѓуркин.
     - Џосле смерти жены, - продолжал €ван €ваныч, подумав полминуты, - брат
мой стал высматривать себе имение. Љонечно, хоть пЯть  лет  высматривай,  но
все же в конце концов ошибешьсЯ и купишь совсем не то, о  чем  мечтал.  Ѓрат
Ќиколай через комиссионера, с переводом долга, купил сто двенадцать  десЯтин
с барским домом, с людской, с парком, но ни фруктового сада, ни  крыжовника,
ни прудов с уточками; была река, но вода в ней цветом как кофе,  потому  что
по одну сторону имениЯ кирпичный завод, а по другую - костопальный.  Ќо  мой
Ќиколай €ваныч мало печалилсЯ; он выписал себе двадцать  кустов  крыжовника,
посадил и зажил помещиком.
     ‚ прошлом году Я поехал к нему проведать. Џоеду, думаю, посмотрю, как и
что там. ‚ письмах своих брат называл свое имение так: —умбароклова пустошь,
ѓималайское тож. Џриехал Я в "ѓималайское тож" после  полуднЯ.  Ѓыло  жарко.
‚озле канавы, заборы, изгороди, понасажены рЯдами елки, - и не  знаешь,  как
проехать во двор, куда поставить лошадь. €ду к дому, а навстречу  мне  рыжаЯ
собака, толстаЯ, похожаЯ на свинью. •очетсЯ ей  лаЯть,  да  лень.  ‚ышла  из
кухни кухарка, голоногаЯ, толстаЯ, тоже похожаЯ на свинью,  и  сказала,  что
барин отдыхает после обеда. ‚хожу  к  брату,  он  сидит  в  постели,  колени
покрыты одеЯлом; постарел, располнел,  обрюзг;  щеки,  нос  и  губы  тЯнутсЯ
вперед, - того и глЯди, хрюкнет в одеЯло.
     Њы обнЯлись и всплакнули от радости и от грустной мысли,  что  когда-то
были молоды, а теперь оба седы, и умирать  пора.  Ћн  оделсЯ  и  повел  менЯ
показывать свое имение.
     - Ќу, как ты тут поживаешь? - спросил Я.
     - „а, ничего, слава богу, живу хорошо.
     ќто уж был не прежний робкий  беднЯга-чиновник,  а  настоЯщий  помещик,
барин. Ћн уж обжилсЯ тут, привык и вошел во вкус; кушал много, в бане мылсЯ,
полнел, уже судилсЯ с обществом и с обоими заводами и очень обижалсЯ,  когда
мужики не называли его "ваше высокоблагородие". €  о  душе  своей  заботилсЯ
солидно, по-барски, и добрые дела творил не просто, а с важностью.  Ђ  какие
добрые дела? ‹ечил мужиков от всех болезней содой и касторкой и в день своих
именин  служил  среди  деревни  благодарственный  молебен,  а  потом  ставил
полведра, думал, что так нужно. Ђх, эти ужасные  полведра!  ‘егоднЯ  толстый
помещик тащит  мужиков  к  земскому  начальнику  за  потраву,  а  завтра,  в
торжественный день, ставит им полведра, а они пьют и кричат "ура", и  пьЯные
кланЯютсЯ  ему  в  ноги.  Џеремена  жизни  к  лучшему,  сытость,  праздность
развивают в русском  человеке  самомнение,  самое  наглое.  Ќиколай  €ваныч,
который когда-то  в  казенной  палате  боЯлсЯ  даже  длЯ  себЯ  лично  иметь
собственные взглЯды, теперь говорил одни только истины, и таким тоном, точно
министр:  "Ћбразование  необходимо,  но  длЯ  народа  оно   преждевременно",
"телесные наказаниЯ вообще вредны, но в  некоторых  случаЯх  они  полезны  и
незаменимы".
     - џ знаю народ и умею с ним обращатьсЯ, -  говорил  он.  -  ЊенЯ  народ
любит. ‘тоит мне только пальцем шевельнуть, и длЯ менЯ  народ  сделает  все,
что захочу.
     € все это,  заметьте,  говорилось  с  умной,  доброю  улыбкой.  Ћн  раз
двадцать повторил: "мы дворЯне", "Я как дворЯнин"; очевидно, уже не  помнил,
что дед наш был мужик, а отец - солдат. „аже наша фамилиЯ  —имша-ѓималайский
в сущности несообразнаЯ,  казалась  ему  теперь  звучной,  знатной  и  очень
приЯтной.
     Ќо дело не в нем, а во мне самом. џ хочу вам рассказать, какаЯ перемена
произошла во мне в эти немногие часы, пока Я был  в  его  усадьбе.  ‚ечером,
когда мы пили чай, кухарка подала к столу полную тарелку крыжовнику. ќто был
не купленный, а свой собственный крыжовник, собранный в  первый  раз  с  тех
пор, как были посажены кусты. Ќиколай €ваныч засмеЯлсЯ и  минуту  глЯдел  на
крыжовник молча, со слезами, - он не мог говорить от волнениЯ, потом положил
в рот одну Ягоду, поглЯдел на менЯ с  торжеством  ребенка,  который  наконец
получил свою любимую игрушку, и сказал:
     - Љак вкусно!
     € он с жадностью ел и все повторЯл:
     - Ђх, как вкусно! ’ы попробуй!
     Ѓыло жестко и кисло, но, как сказал Џушкин, "тьмы истин нам дороже  нас
возвышающий обман". џ видел счастливого человека,  заветнаЯ  мечта  которого
осуществилась так очевидно, который достиг цели в  жизни,  получил  то,  что
хотел, который был доволен своей судьбой,  самим  собой.  Љ  моим  мыслЯм  о
человеческом счастье всегда почему-то примешивалось что-то грустное,  теперь
же , при виде счастливого человека, мною овладело тЯжелое чувство, близкое к
отчаЯнию. Ћсобенно тЯжело было ночью. Њне постлали постель в комнате рЯдом с
спальней брата, и мне было слышно, как он не спал и как вставал и подходил к
тарелке с крыжовником и брал по Ягодке. џ соображал: как, в сущности,  много
довольных, счастливых людей! ЉакаЯ это подавлЯющаЯ сила! ‚ы взглЯните на эту
жизнь: наглость и праздность  сильных,  невежество  и  скотоподобие  слабых,
кругом бедность невозможнаЯ,  теснота,  вырождение  ,  пьЯнство,  лицемерие,
вранье... Њежду тем во всех  домах  и  на  улицах  тишина,  спокойствие;  из
пЯтидесЯти тысЯч, живущих в городе, ни одного, который бы вскрикнул,  громко
возмутилсЯ. Њы видим тех, которые ходЯт на рынок за  провизией,  днем  едЯт,
ночью спЯт, которые говорЯт свою чепуху, женЯтсЯ, старЯтсЯ, благодушно тащат
на кладбище своих покойников; но мы  не  видим  и  не  слышим  тех,  которые
страдают, и то, что страшно в жизни,  происходит  где-то  за  кулисами.  ‚се
тихо, спокойно, и протестует одна только немаЯ статистика: столько-то с  ума
сошло, столько-то ведер выпито, столько-то детей погибло от недоеданиЯ...  €
такой порЯдок, очевидно, нужен; очевидно, счастливый чувствует  себЯ  хорошо
только потому, что несчастные несут свое бремЯ молча, и без  этого  молчаниЯ
счастье было бы невозможно. ќто общий гипноз. Ќадо, чтобы за дверью  каждого
довольного, счастливого человека стоЯл кто-нибудь с молоточком  и  постоЯнно
напоминал бы стуком, что есть несчастные, что, как бы он  ни  был  счастлив,
жизнь рано или поздно покажет ему свои  когти,  стрЯсетсЯ  беда  -  болезнь,
бедность, потери, и его никто не увидит и не услышит, как теперь он не видит
и не слышит других. Ќо человека с молоточком нет, счастливый живет  себе,  и
мелкие житейские заботы волнуют его слегка, как ветер осину, - и все обстоит
благополучно.
     - ‚ ту ночь мне стало понЯтно, как Я тоже был  доволен  и  счастлив,  -
продолжал €ван €ваныч, вставаЯ. - џ тоже за обедом и на  охоте  поучал,  как
жить, как веровать, как управлЯть народом. џ тоже говорил, что ученье  свет,
что образование  необходимо,  но  длЯ  простых  людей  пока  довольно  одной
грамоты. ‘вобода есть благо, говорил Я, без нее нельзЯ, как без воздуха,  но
надо подождать. „а, Я говорил так, а теперь спрашиваю: во имЯ чего ждать?  -
спросил €ван €ваныч, сердито глЯдЯ на Ѓуркина. - ‚о имЯ чего  ждать,  Я  вас
спрашиваю? ‚о имЯ каких соображений? Њне говорЯт, что не все  сразу,  всЯкаЯ
идеЯ осуществлЯетсЯ в жизни постепенно, в свое времЯ. Ќо  кто  это  говорит?
ѓде доказательства, что  это  справедливо?  ‚ы  ссылаетесь  на  естественный
порЯдок вещей, на законность Явлений, но есть ли порЯдок и законность в том,
что Я, живой, мыслЯщий человек, стою надо рвом и жду, когда он зарастет  сам
или затЯнет илом, в то времЯ как, быть может, Я  мог  бы  перескочить  через
него или построить через него мост? € опЯть-таки во имЯ чего  ждать?  †дать,
когда нет сил жить, а между тем жить нужно и хочетсЯ жить!
     џ уехал тогда от  брата  рано  утром,  и  с  тех  пор  длЯ  менЯ  стало
невыносимо бывать в городе. ЊенЯ угнетают  тишина  и  спокойствие,  Я  боюсь
смотреть на окна, так как длЯ менЯ теперь нет более  тЯжелого  зрелища,  как
счастливое семейство, сидЯщее вокруг стола и пьющее чай. џ  уже  стар  и  не
гожусь длЯ борьбы, Я неспособен даже ненавидеть. џ только  скорблю  душевно,
раздражаюсь, досадую, по ночам у менЯ горит голова от наплыва мыслей, и Я не
могу спать... Ђх, если б Я был молод!
     €ван €ваныч прошелсЯ в волнении из угла в угол и повторил:
     - …сли б Я был молод!
     Ћн вдруг подошел к Ђлехину и стал пожимать ему то одну руку, то другую.
     -  Џавел  Љонстантиныч!  -  проговорил  он  умолЯющим  голосом.  -   Ќе
успокаивайтесь, не давайте усыплЯть себЯ! Џока  молоды,  сильны,  бодры,  не
уставайте делать добро! ‘частьЯ нет и не должно быть, а если  в  жизни  есть
смысл и цель, то смысл этот и цель вовсе не в  нашем  счастье,  а  в  чем-то
более разумном и великом. „елайте добро!
     € все это €ван €ваныч проговорил с жалкой, просЯщею улыбкой, как  будто
просил лично длЯ себЯ.
     Џотом все трое сидели в креслах, в разных концах гостиной,  и  молчали.
ђассказ €вана €ваныча не удовлетворил  ни  Ѓуркина,  ни  Ђлехина.  Љогда  из
золотых рам глЯдели генералы и дамы, которые  в  сумерках  казались  живыми,
слушать рассказ про беднЯгу чиновника, который ел  крыжовник,  было  скучно.
•отелось почему-то говорить и слушать про изЯщных людей, про женщин.  €  то,
что они сидели в гостиной, где все - и люстра в чехле, и кресла, и ковры под
ногами - говорило, что здесь когда-то ходили, сидели, пили чай вот эти самые
люди, которые глЯдели теперь из рам, и то, что здесь теперь бесшумно  ходила
красиваЯ ЏелагеЯ, - это было лучше всЯких рассказов.
     Ђлехину сильно хотелось спать; он встал по хозЯйству  рано,  в  третьем
часу утра, и теперь у него слипались глаза, но он боЯлсЯ, как  бы  гости  не
стали без него рассказывать что-нибудь интересное, и  не  уходил.  “мно  ли,
справедливо ли было то, что только что говорил €ван €ваныч,  он  не  вникал;
гости говорили не о крупе, не о сене, не о дегте, а о чем-то, что  не  имело
прЯмого отношениЯ к его жизни, и он был рад и хотел, чтобы они продолжали...
     - Ћднако пора спать, - сказал Ѓуркин, поднимаЯсь. - Џозвольте  пожелать
вам спокойной ночи.
     Ђлехин простилсЯ и ушел к себе вниз, а гости остались наверху. €м обоим
отвели на ночь большую комнату, где стоЯли две старые деревЯнные  кровати  с
резными украшениЯми и  в  углу  было  распЯтие  из  слоновой  кости;  от  их
постелей, широких, прохладных, которые постилала красиваЯ  ЏелагеЯ,  приЯтно
пахло свежим бельем.
     €ван иваныч молча разделсЯ и лег.
     - ѓосподи, прости нас грешных! - проговорил он и укрылсЯ с головой.
     Ћт его трубочки, лежавшей на столе, сильно пахло табачным перегаром,  и
Ѓуркин долго не спал и все никак не мог понЯть, откуда этот тЯжелый запах.
     „ождь стучал в окна всю ночь.
        Ђнтон —ехов. ‹етающие острова

     ‘оч. †юлЯ ‚ерна
     Џеревод Ђ. —ехонте

----------------------------------------------------------------------------
     Ђ.  Џ.  —ехов.  Џолное  собрание  сочинений  и  писем  в  30-ти  томах.
‘очинениЯ. ’ом 1. Њ., "Ќаука", 1983
     OCR 1996-2000 Ђлексей Љомаров http://ilibrary.ru/author/chekhov/index.html і  http://ilibrary.ru/author/chekhov/index.html
----------------------------------------------------------------------------

     ѓлава I.
     ђечь

     - ...џ кончил, джентльмены! - сказал мистер  „жон  ‹унд,  молодой  член
королевского географического общества, и, утомленный,  опустилсЯ  в  кресло.
‡ала заседаниЯ огласилась Яростнейшими  аплодисментами,  криками  "браво"  и
дрогнула. „жентльмены начали один  за  другим  подходить  к  „жону  ‹унду  и
пожимать его руку. ‘емнадцать джентльменов в знак своего  изумлениЯ  сломали
семнадцать стульев и свихнули  восемь  длинных  шей,  принадлежавших  восьми
джентльменам, из которых один  был  капитаном  "Љатавасии",  Яхты  в  100009
тонн...
     - „жентльмены! - проговорил тронутый мистер ‹унд. - ‘читаю свЯщеннейшим
долгом благодарить вас за то адское терпение, с которым  вы  прослушали  мою
речь, продолжавшуюсЯ 40 часов, 32 минуты и 14 секунд! ’ом Ѓекас, - обратилсЯ
он к своему старому слуге, - разбудите менЯ через пЯть минут. џ буду спать в
то времЯ, когда джентльмены будут извинЯть менЯ за  то,  что  Я  осмеливаюсь
спать в их присутствии!!
     - ‘лушаю, сэр! - сказал старый ’ом Ѓекас.
     „жон ‹унд закинул назад голову и тотчас же заснул .
     „жон ‹унд был родом шотландец. Ћн нигде не воспитывалсЯ, ничему никогда
не училсЯ, но знал все. Ћн принадлежал к числу тех счастливых натур, которые
до познаниЯ всею прекрасною и великого доходЯт своим умом. ‚осторг,  который
произвел он своею речью, был им вполне заслужен. ‚ продолжение 40  часов  он
предлагал на рассмотрение господам джентльменам великий  проект,  исполнение
которого стЯжало впоследствии великую  славу  длЯ  Ђнглии  и  показало,  как
далеко может иногда хватать ум человеческий! "Џросверление луны колоссальным
буравом" - вот что служило предметом речи мистера ‹унда!

     ѓлава II.
     ’аинственный незнакомец

     ‘эр ‹унд не проспал и трех минут. —ьЯ-то тЯжелаЯ рука опустилась на его
плечо, и он проснулсЯ. Џеред ним стоЯл  джентльмен  48  1/2  вершков  роста,
тонкий, как пика, и худой, как  засушеннаЯ  змеЯ.  Ћн  был  совершенно  лыс.
Ћдетый во все черное, он имел на носу четыре пары очков, а  на  груди  и  на
спине по термометру.
     - €дите за мной! - гробовым голосом произнес лысый джентльмен.
     - Људа?
     - €дите за мной, „жон ‹унд!
     - Ђ если Я не пойду?
     - ’огда Я буду принужден просвер