ые стены огромного зала терЯлись в полумраке.
џзычки пламени, колеблЯсь движениЯми воздуха от взмахов рук со смычками, от
быстрых вдохов гобоистов и флейтистов, перегибались вдвое, втрое, потом вдруг
распрЯмлЯлись и вытЯгивались вверх, подобные то лезвиЯм архангеловых мечей, то
стеблЯм невиданных цветов, склонЯлись к развернутым на пюпитрах нотам, которые
в такие моменты приобретали почти осЯзаемую рельефность, аппликативность,
отделЯЯсь от бумаги, их несущей,&nbsp;-- и тут же отворачивались от
кабалистики, погружали ее в сотканную из звуков музыки, запаха воска и
затаенного дыханиЯ слушателей полутьму. ‚оск стекал по желтым цилиндрикам и
застывал на их стенках, у их подножий, ЯвлЯЯ метафору человеческой жизни,
разрешенную задачу времени, образ вселенной. ‘оединенные не одними нотами
партитуры, но&nbsp;-- пусть индивидуальным длЯ каждого инструмента&nbsp;-- в
основе общим пониманием этой Џрощальной симфонии, оркестр не нуждалсЯ в
дирижере, и никто не мешал видеть стоЯщую позади, на специальном возвышении,
одетую в белое длинное платье и со свечою в руке ‹ику. ђаскаленные частицы
углерода, в сущности и составлЯющие плоть пламени, заставлЯли глаз
настраиватьсЯ на Яркость собственного свечениЯ и тем самым уводили совсем юное,
семнадцатилетнее ‹икино лицо на несколько ступеней вниз по шкале
освещенности&nbsp;-- обобщали его, превращали в образ, в лик.<p>
Џартии одна за другою подходили к концу, оставлЯЯ за последней нотою не чистые
листы бумаги, но обломки горизонтальных решеток, в толстые бледные прутьЯ
которых оптический обман превращал сгруппированные по пЯть, уже не оживленные
точками, хвостиками и кружками линии нотоносцев; музыканты задували свечи своих
пюпитров, незаметно уходили во тьму. ‘ерые капельдинеры бесшумными тенЯми
двигались по залу, и в тот момент, когда очереднаЯ свеча гасла на эстраде,
накрывали черными колпачками, закрепленными на концах длинных тростей, сразу
несколько Язычков пламени, что росли из ветвей огромной бронзовой люстры. ќто
как бы ЯвлЯлось сигналом длЯ десЯтка-другого слушателей: они осторожно вставали
с кресел и тихо, на цыпочках, оглЯдываЯсь назад с выражением т-с-с!.. на лицах,
исчезали за дверьми.<p>
—ем меньше света и людей оставалось на эстраде и в зале, чем грустнее и одиноче
становилась терЯющаЯ исполнителей музыка, тем Ярче обозначалось видение в
белом, и никак невозможно было понЯть тех, кому доставало сил уходить от
него.<p>
Џоследний скрипач доигрывал партию стоЯ, с центром тЯжести на одной ноге,
готовый исчезнуть в следующую секунду, собственно, уже находЯсь где-то там;
последнЯЯ группка слушателей толпилась в дверЯх, чтобы в момент окончательного
слиЯниЯ звука с тишиною пропасть за ними; черный колпачок последнего
капельдинера уже навис над последней горЯщей в люстре свечою, а ћра все сидел в
кресле, не в силах оторвать взглЯда от ‹икиного лица.<p>
Ќаконец они остались вдвоем, и выждав паузу, за времЯ которой тишина успела
отстоЯтьсЯ, опуститьсЯ, двинулись друг навстречу другу...<p>
‚ышепривидевшегосЯ вполне могло бы достать как символа соединениЯ длЯ
последующей нехитрой сексуальной расшифровки, но не тут-то было: ‹ика поставила
свечу на неизвестно откуда взЯвшийсЯ столик и стала снимать платье. Џод ним
оказались кофточка и голубые, в меру вытертые джинсы. Ќачал раздеватьсЯ и
мужчина, но в момент, когда он стЯгивал с себЯ брюки, выЯснилось, что это
отнюдь не ћра, а сам Ђрсений, да и ‹ика&nbsp;-- не ‹ика вовсе, а какаЯ-то
другаЯ женщина: с длинным и красивым, современным телом и безмерно
притЯгательным, привыкшим повелевать лицом.<p>
Ћни перенеслись на широкую деревЯнную кровать, под одеЯло, но женщина все еще
одетаЯ, а Ђрсений&nbsp;-- в одних белых трикотажных трусиках, и почему-то читал
ей толстую книгу, чуть ли не собственный несуществующий роман. …й Явно
неинтересно было слушать, но Ђрсений не мог понЯть, зачем же в таком случае она
здесь женщина, которой по своей породе, по своему положению никак не следовало
бы принадлежать ему Ћднако все говорило против Ђрсениевой уверенности, и он,
отложив книгу, несмело, в виде эксперимента, что ли,&nbsp;-- попробовал
поцеловать женщину в ключицу, которую круглый вырез кофточки-майки оставлЯл
открытою,&nbsp;-- между проступающей сквозь кожу границею косточки и самым
началом шеи. †енщина принЯла поцелуй, Ђрсений стал целовать дальше, выше, пока,
наконец, не добралсЯ до губ. € они ответили.<p>
ђука его забралась под кофточку и наткнулась на довольно большую, но вовсе не
аморфную, приЯтную на ощупь голую грудь, и Ђрсений подумал: как же так? она
ведь должна быть в лифчике...-- и тут же поЯвилсЯ и лифчик, который,
оказываетсЯ, просто сдвинулсЯ выше, за соски. ’огда Ђрсений направил руку за
спину женщины, чтобы расстегнуть прЯжку, а другою стал снимать собственные
трусы, необходимость в которых теперь вроде бы отпадала.<p>
‘ легким, приЯтным сопротивлением член вошел во влажное, отдающеесЯ лоно, и
Ђрсений почувствовал, что так хорошо никогда в жизни не бывало!&nbsp;-- слегка
только раздражала мысль, что ему в это времЯ следует находитьсЯ на службе.
Џосле нескольких сладких движений, которые показались хоть и
сверхъестественными по силе приносимых ими ощущений&nbsp;-- только разведкою,
прелюдией к главному, женщина, почему-то оказавшаЯсЯ верхом на нем, стащила
через голову полосатую кофточку-майку вместе с останками лифчика и стала
снимать (уж совсем непонЯтно каким образом, ибо не разъединЯлись они с Ђрсением
ни на миг) голубые джинсы.<p>
’еперь, когда любовникам уже ничто не мешало и вдалеке замаЯчил ослепительный
финиш, женщина зачем-то встала и властно спросила: где здесь душ? € Ђрсений,
впервые осознав, что они не в концертном зале, а в комнате огромной коммуналки,
ответил: нету. Ђ ванна? ‚анна есть. ‚прочем, есть и душ, неожиданно припомнил
Ђрсений изогнутый ржавый металлический лепесток, что рос в углу ванной комнаты
из коричневых кафельных плиток пола. Њог бы и сам помытьсЯ, неожиданно
брезгливо добавила женщина, а когда Ђрсений начал оправдыватьсЯ, что, как
правило, и так моетсЯ дважды в день, утром и вечером, что вот и сегоднЯ... и
что он никак не смел заранее предположить, что она ему... а то бы,
конечно...&nbsp;-- резко оборвала нелепый лепет: к этому нужно быть готовым
всегда! Ќу, где ванна? џ провожу, робко предложил вконец раздавленный герой. Ќе
надо, ответила она. Џросто покажите, как пройти.<p>
‚ этом <i>вы</i> заключалось столько к нему, к Ђрсению, презрениЯ, такаЯ
пропасть, которую, впрочем, он предчувствовал с самого начала, разверзлась
между ними, что чуть не закружилась голова; Ђрсений осторожно&nbsp;-- чтобы, не
дай Ѓог, не увидели соседи,&nbsp;-- приоткрыл дверь в полутемный коридор, куда,
совершенно голаЯ, женщина тут же и выскочила (нет, к ней это слово не
подходило: <i>вылетела, выплыла...)&nbsp;-- </i>и, оглЯдев в оба конца длинную
пустоту, понЯл, что в мире ночь, так что мысли о службе вроде бы и неуместны.
ЏрЯмо, объЯснил гостье, потом налево, там пойдет вниз лестница, несколько
ступеней... но гостьЯ уже не слушала, удалЯлась прочь.<p>
Ђрсений вернулсЯ в комнату и вдруг обнаружил там прЯмоугольное, горизонтально
расположенное окно&nbsp;-- как в радиостудиЯх&nbsp;-- и оно выходило не на
улицу, а в необъЯтные просторы огромной коммуналки. ‘ейчас поЯвитсЯ из-за угла,
подумал Ђрсений, припав к двойному звуконепроницаемому стеклу, и действительно:
уменьшеннаЯ перспективою фигурка, почему-то снова одетаЯ в то же белое платье,
которое она, чтобы не мешалось, приподнимала до самых бедер, силуэтом с
античной вазы неслась на фоне облупленной зелено-серой стены. •лоЯ...<p>
Ђрсений вернулсЯ к постели и стал выбрасывать оттуда запутавшиесЯ в одеЯле
книги, что-то делать с электропроводкой,&nbsp;-- ни от каких свечей не осталось
и помину,&nbsp;-- котораЯ все замыкалась, искрила и горела под суетЯщимисЯ
пальцами. Ђ когда поднЯл голову&nbsp;-- увидел над собою лицо Ћслова, его
водЯнистые глаза за тонкооправленными стеклами очков. ‚место того чтобы
пребывать на службе, провещал Ћслов, вы тут занимаетесь... Ќо Џров
Љонстантинович! попыталсЯ оправдатьсЯ Ђрсений, но Я... и не знал, что сказать
еще. Џочва пошла из-под ног в преисподнюю, Ђрсений почувствовал, что
невозвратимо терЯет и расположение Ћслова, и службу, и, главное, ту женщину в
‹икином белом платье...
<h3>
<a name="RTFToC160">141.
22.18&nbsp;-- 22.19
</a></h3>
Љогда Ђрсений очнулсЯ на колченогом стуле, в комнате никого не было. ‘вет не
горел. „евочки с гитарою простыл и след, словно их никогда и не существовало.
€ли на самом деле&nbsp;-- не существовало? —асы показывали восемнадцать минут
одиннадцатого&nbsp;-- следовательно, Ђрсений спал не больше десЯти&nbsp;--
двенадцати минут. —то бы мог значить весь этот кошмар? подумалось, и сердце
сжала жалость по потерЯнной навсегда женщине. Џо •лое, ушедшей в
невозвратимость коммунальной ванной. Ђх, да, роман! почему-то вдруг вспомнил
Ђрсений. Ќет, в роман сон вставлЯть не стоит ни в коем случае: есть тут длЯ
менЯ нечто слишком уж унизительное. Ђ они ведь догадаютсЯ, что герой&nbsp;--
это Я сам. ђазве что первую часть, красивую, с музыкой и свечами. <i>ѓрезу о
ѓайдне.</i><p>
<i></i>€з соседней комнаты донессЯ знакомый хрипловатый голос:<p>
Њы похоронены где-то под Ќарвой,<p>
под Ќа-а-арвой, под Ќарвой..<p>
Ђрсений встал, трЯхнул пару раз головою, чтобы сбросить сны, мысли,
наваждениЯ,&nbsp;-- и пошел на звук.
<h3>
<a name="RTFToC161">142.
22.00&nbsp;-- 1.28
</a></h3>
ЏрощальнаЯ симфониЯ с ее световыми и театральными эффектами понравилась ћре
чуть ли не больше Њоцарта, и, глЯдЯ на последнего оставшегосЯ на эстраде
скрипача, что стоЯ доигрывал грустную свою мелодию, ћра вдруг подумал, что и
сам он&nbsp;-- что-то в этом же роде, только мелодии у него больше нету. ’олпа:
в зале ли, на улице, в метро,&nbsp;-- лишь подчеркивала, усугублЯла ћрино
одиночество, и он понЯл, что следует дождатьсЯ ‹ику. Ћднако, неспособный
включитьсЯ ни в одну из очередей, что толпились к гардеробным стойкам, и
вынужденный их пережидать, ћра получил плащ, когда ‹ика, сменив вечернее платье
на джинсы и свитер, уже вышла из служебного подъезда, и, если б не синЯЯ
дубленка, далеко заметнаЯ в толпе, так они в тот вечер с ћрою больше бы и не
увиделись.<p>
Љогда он почти уже настиг ‹ику, шаг его невольно замедлилсЯ по причине не
столько робости застенчивого человека, сколько желаниЯ подержать подольше в
поле зрениЯ, чтобы потом навечно переселить в памЯть, маленькую изЯщную
фигурку&nbsp;-- в короткой, опушенной белым шубке; с опущенной долу и
склоненной немного набок, к левому плечу, головою,&nbsp;-- быстро идущую сквозь
вечернюю толпу улицы ѓорького, словно через чумной барак или замок с
привидениЯми, через которые пройти все равно надо, но чем скорее это сделать и
чем меньше вниманиЯ обратить на окружающее&nbsp;-- тем больше шансов не
подцепить чумную палочку, не заразитьсЯ могильным дыханием мертвецов. ћра?
напрЯженное выражение, ожидание удара сменилось на ‹икином лице подобием
улыбки. •орошо, что вы менЯ догнали. „ико хочетсЯ выпить&nbsp;-- заскочим на
полчасика в ресторан? €, испугавшись, что ћра поймет ее не так, совсем уж
напрасно добавила: деньги у менЯ есть.<p>
ђесторан ‚’Ћ был по дороге, и пустили их сразу, хоть шел уже одиннадцатый час:
‹ику здесь знали и, по видимости, любили: и женщина за деревЯнной конторкою у
входа, и швейцар, и официантки, и добраЯ половина присутствующих. Џока ћре с
‹икою не принесли заказ: два куска мЯса с кровью и бутылку водки,&nbsp;-- ћра с
недоуменным омерзением смотрел вокруг, трудно узнаваЯ в необычном,
<i>пьЯном</i> качестве примелькавшиесЯ на кино- и телеэкранах лица
положительных героев. ‘ ‹икою, к которой подходили то одни, то другие, и она
каждый раз представлЯла их ћре, а ћру&nbsp;-- им, просто, по имени, безо всЯких
там уточнений,&nbsp;-- он успел сказать всего два-три слова: как, мол, ему
понравилсЯ концерт и что-то еще в этом же роде.<p>
Џервый предложенный ‹икою тост&nbsp;-- простенький, <i>за знакомство,</i> был
лихорадочен, ибо рука ее с рюмкою подрагивала от нетерпениЯ. ћра заметил это и,
пораженный, кажетсЯ, начал догадыватьсЯ, что к чему и чем дело может кончитьсЯ,
но понЯтиЯ не имел, как приостановить лавинообразный процесс. “же через десЯток
минут ‹ика дошла до состоЯниЯ буквально неузнаваемости: глаза налились кровью;
тушь вокруг них несколько поплыла, разъехалась, образовала жутенькие круги;
губы растЯнулись в нестираемую ухмылку; лицо прорезала вертикаль выбившейсЯ
из-под заколки реденькой, тусклой от седины русой прЯди; ‹ика поминутно
пыталась сдуть прЯдь, не догадываЯсь заправить рукою, и изо рта летели мелкие
брызги. ’осты следовали один за одним, все больше про ЂрсениЯ, смутные,
непонЯтные, произносимые заплетающимсЯ Языком, и в них обЯзательно фигурировали
то Ѓог, то душа, то вера. ‹ика, не слушаЯ ћру, заказала еще бутылку, потом
принЯлась читать стихи,&nbsp;-- кажетсЯ, –ветаеву, делала это долго и плохо:
интонировала каждое слово, подчеркивала неимоверные паузы. ћре все больше
становилось не по себе, но его попытки изъЯть ‹ику отсюда, из-за этого
проклЯтого столика, чтобы доставить домой, по неведомому адресу, встречали
необоримое противодействие, и оставалось только побольше пить самому, чтобы
скорее кончилась водка.<p>
Љогда они все-таки очутились на заднем сиденье такси, ‹ика вдруг взЯла ћру под
руку, изогнулась так, что он увидел прЯмо перед собою ее потустороннее в
мелькающем голубоватом свете фонарей лицо, и доверительно и вполне твердо
спросила: ћра... вот вы через это прошли. ‘кажите, умирать страшно? ’рудно,
ответил ћра. “мирать трудно, но почти тут же и поправилсЯ: нет, не знаю...<p>
Љак ни была пьЯна, водителем ‹ика управлЯла ловко, и минут через двадцать
машина уже стоЯла у подъезда шестнадцатиэтажного блочного дома. ‹ика полезла в
сумочку за деньгами, ћра остановил: не надо. џ на ней же поеду в гостиницу. ‚ы
можете остатьсЯ здесь, сказала ‹ика. “же поздно, а у менЯ есть кушетка.
Џоболтаем... ћра мгновенно вообразил все, что может случитьсЯ, в мозгу
каруселью пронеслись лица ѓали, ЂрсениЯ, ‹ики, его самого, пьЯных знаменитостей
из ресторана, и он в отчаЯнье захлопнул дверцу и шепнул шоферу: поехали.<p>
‹ика была уже снаружи. Ћднако следовало развернутьсЯ, и на обратном пути она
преградила дорогу. Њашина затормозила, и ћра, не решаЯсь открыть дверцу,
приспустил стекло. ‹икино лицо возникло в окне с вопросом: скажите, ћра, а
Ђрсений&nbsp;-- добрый? ‚одитель, воспользовавшись тем, что дорога
освободилась, ударил по акселератору, и «волга» вылетела на проспект, оставив в
раме заднего стекла обретающую после толчка равновесие маленькую фигурку в
синей дубленке.<p>
’о красным, как раки, то желтым, как луны,<p>
то южного неба густой синевою<p>
дорожные знаки&nbsp;-- сигналы фортуны,<p>
над полузаснувшей ночною Њосквою.<p>
„орожные знаки... ‹ишь ими одними<p>
уснувшаЯ власть проЯвлЯет свой разум,<p>
и только такси пролетают под ними:<p>
салатные кошки с подшибленным глазом.<p>
‡ажигалка! вспомнил ћра, когда они уже миновали поблескивающую в вышине
багровыми капельками темно-коричневую громаду ЉремлЯ,&nbsp;-- Ђрсений просил
забрать у нее зажигалку. Њне еще этого недоставало!
<h3>
<a name="RTFToC162">143.
1.44&nbsp;-- 1.49
</a></h3>
Ћсторожно, чтобы не разбудить соседа, ћра приоткрыл дверь в свой номер и замер
на пороге: в воздухе стоЯл спертый дух перегара, улавливаемый даже им, выпившим
сегоднЯ порЯдочно, а с соседовой постели глЯдел на ћру раскрытый бесстыдно
раскинутыми ногами черный глаз шахны. †енщина лежала на спине и громко, взахлеб
храпела; сосед свернулсЯ калачиком у стенки и спал тоже. ‘ползшее на пол одеЯло
напоминало кучу грЯзного, подтаЯвшего снега, какие там и сЯм были разбросаны по
московским улицам. ЌаходитьсЯ в этой комнате возможным не представлЯлось, и ћра
тихонько притворил дверь.<p>
“строЯсь в кресле в небольшом холле, где по вечерам проживающие смотрели
телевизор, ћра попробовал заснуть, но свет негасимого бра бил в глаза. ’огда
ћра раскрыл Ђрсениеву папочку и стал листать. ѓде-то посередине мелькнуло
напечатанное вразрЯдку слово <i>«ностальгиЯ»,</i> и ћра, сам не знаЯ почему,
может&nbsp;-- по созвучию с именем ѓалЯ, остановилсЯ именно на этой странице:<p>
<i>Ђ что бы ей хотели сыграть? Ђ вы что хотели бы поставить? € вопрос-то,
пожалуй, был так себе, светский, в тон разговору,&nbsp;-- отвечай что угодно,
ну, «ѓамлета» там или «Ѓориса ѓодунова», ну, из того, примерно, что отвечают
девЯносто восемь человек из оказавшихсЯ в моем положении ста,&nbsp;-- а Я
возьми да и лЯпни, черт его знает зачем вдруг возьми да и лЯпни...
<a name="_Toc365466516"></i>
<h2>
<a name="RTFToC163">ѓлава
четырнадцатаЯ<br>ЌЋ‘’Ђ‹њѓ€џ</a>
</a></h2>
џ придумал это, глЯдЯ на твои<p>
Љосы&nbsp;-- кольца огневеющей змеи,<p>
Ќа твои зеленоватые глаза,<p>
Љак персидскаЯ больнаЯ бирюза...<p>
<i>Ќ. ѓумилев</i>
<h3>
<a name="RTFToC164">144.</a></h3>
Ђ что бы вы хотели сыграть? Ђ вы что хотели бы поставить? € вопрос-то, пожалуй,
был так себе, светский, в тон разговору,&nbsp;-- отвечай что угодно, ну,
«ѓамлета» там или «Ѓориса ѓодунова», ну, из того, примерно, что отвечают
девЯносто восемь человек из оказавшихсЯ в моем положении ста,&nbsp;-- а Я
возьми да и лЯпни, черт его знает зачем вдруг возьми да и лЯпни: мол, <i>«ЏЯтую
колонну»,&nbsp;--</i> и сразу заминка какаЯ-то мгновеннаЯ, непонЯтно почему, в
разговоре, во всей дешевой атмосфере, словно откуда-то Ясно стало им всем, то
есть не только <i>ей,</i> а и им всем и, может быть, главное,&nbsp;-- мне
самому, что струна задета подлиннаЯ, искреннЯЯ, туго натЯнутаЯ и, хоть и тиха,
а перекрыла все вокруг: и пластинку, и свечи горЯщие, и треп... Ќу и ладно,
возникла заминка и прошла, и дальше все покатилось, как каталось не первый год,
да у менЯ что-то засверлило, засвербело, и глаза, наверное, посерьезнели,
потому что у ‘инёвой глаза погрустнели, а она сидела напротив менЯ и взглЯдом,
положением, так сказать, vis--vis, оказалась со мною свЯзанною; и эти грустные
глаза, и этот неожиданный выход на заглохшую, заросшую, на Ѓог весть когда
протоптанную, а поди ж ты&nbsp;-- незабытую! дорожку, и воспоминаниЯ о ‹еночке
‘инёвой&nbsp;-- той самой, что вот, сидит передо мною, и о себе самом, какого
менЯ давно и безвозвратно нету на свете, о том, как Я воспринимал ее в те
несколько незапамЯтных, неистребимых из памЯти встреч, что дала мне судьба,
прежде чем так едко посмеЯлась,&nbsp;-- все это в тот вечер поставило менЯ вне
компании уже невозвратимо. џ ощутил свое выключение и поэтому знал, что любаЯ
моЯ страза прозвучит здесь отныне не случайно вырвавшейсЯ неловкостью, а
откровенно непристойно, ну, вроде как в том анекдоте... ну, вы знаете!.. ну, в
концертном зале, на естой симфонии —айковского: <i>кто сказал... ёб твою
мать?.. €звините, значит, музыкою навеЯло... </i>помните? так вот, хоть Я все
это и ощущал, кожей чувствовал,&nbsp;-- сказал-таки, словно что-то менЯ несло:
а не хотите, мол, сыграть у менЯ?.. и тут поймал себЯ на том, что забыл имЯ
героини, помню только, что в предисловии к пьесе автор пишет: <i>но ее можно
было бы назвать и ностальгией,&nbsp;-- </i>и так она длЯ менЯ Ќостальгиею и
осталась: а не хотите сыграть у менЯ... Ќостальгию? и столь нахально выглЯдела
моЯ откровенность, столь вызывающе, столь неприлично, что все сделали вид,
словно и не заметили ее вообще, хотЯ, скорее всего, и на самом деле не
заметили, а ‘инёва ответила что-то, но что именно--Я не понЯл, да и не в
ответе, в конце концов, заключалась суть.<p>
…ще какое-то времЯ все продолжало катитьсЯ, а потом мы выбрались на улицу, на
мороз, и пошли все вместе, пока не приспела пора расходитьсЯ кому куда, и
ничего не случилось, и ничего не случилось, и ничего не случилось, и ничего...
а когда пора приспела, нам с ‹еною оказалось в одном направлении, ну,
<i>почти</i> в одном, настолько хотЯ бы, что проводить ее Я чувствовал себЯ
просто обЯзанным, и тут-то она и отомстила за непристойный выверт, который Я
позволил себе и в который, главное, пыталсЯ затащить и ее. Ќи о какой канаве на
нашем пути Я, естественно, и не думал, Я не подозревал даже, что на нашем пути
есть какаЯ-то там <i>канава,</i> тоже мне, предмет длЯ размышлениЯ! но ‘инёва
заранее, задолго еще, спросила, и не то что бы иронически, а эдак... ну, вы
понимаете как... спросила, пойдем ли мы напрЯмик, через чертову эту канаву, или
сделаем крюк по дорожке, то есть имела в виду, что менЯ может испугать столь
комическое препЯтствие, несчастнаЯ водопроводнаЯ траншеЯ, через которую все
окрестное население привычно прыгает который уже месЯц,&nbsp;-- и спросила-то в
таком тоне, что и не ответить никак, разве послать ‹ену куда подальше и уйти в
свою сторону, но на это менЯ, увы, никогда не хватило бы, пусть и хотелось
часто,&nbsp;-- следовательно, из положениЯ, в которое теперь ‘инёва поставила
менЯ, приходилось искать выход, и вот Я, когда пресловутаЯ канава, зашуршав
осыпавшимисЯ из-под наших ног комочками снега и смерзшейсЯ глины, сперва у
‹ены, а потом и у менЯ благополучно осталась позади, Я сказал фальшиво, ибо
фальшь в любой более или менее спокойный разговор заложила уже сама ситуациЯ:
что ж вы, мол, ‹ена, не поинтересовались даже, не свалилсЯ ли Я? Ђ может, вы
рассчитывали, что Я возьму вас на руки и перепрыгну вместе с вами, и теперь
разочарованы?&nbsp;-- и она ответила, пусть слишком зло, а все же не
безразлично, все же&nbsp;-- принимаЯ мой тон и даже, как знать, возможно, и
извинЯЯсь за намеренную, за мстительную бестактность,&nbsp;-- что ничего со
мной случитьсЯ не могло, ибо Я не позволил бы себе оскандалитьсЯ (вот словечко!
<i>Ќостальгии</i> ли так говорить?!) перед дамою, а про на руки&nbsp;-- так и
просто смолчала, даваЯ тем самым отпор возможным моим приставаниЯм, которых у
менЯ и в мыслЯх не мелькало, и не только сейчас, но и никогда, даже семь лет
назад, в ‹енинграде. ‚прочем, надеюсь, что отпор ‹ена давала не со зла, сама
прекрасно знаЯ, что ничего такого у менЯ в мыслЯх не мелькало и мелькать не
могло, а&nbsp;-- кто их, баб, разберет!&nbsp;-- вдруг и пуще того: упрекаЯ за
неуместную в этом скучном провинциальном Џ. излишнюю робость.<p>
‹адно! на данный вечер все, в общем-то, кончилось. „ве-три фразы до парадного,
и дальше: ей&nbsp;-- налево, на третий этаж, мне&nbsp;-- направо, через
пустырек, через канаву&nbsp;-- это происходило сначала по сути, потом&nbsp;--
фактически врозь, что, несомненно, следовало расценить как плюс, как удачу,
потому что, пущенный теми самыми комочками снега и смерзшейсЯ глины, подобный
лавине, пошел уже у менЯ в мозгу, полетел, загрохотал, смел все прочее со
склона памЯти&nbsp;-- ‹енинград семилетней давности. € когда Я, приходЯ в себЯ,
очнулсЯ&nbsp;-- взглЯд в потолок&nbsp;-- лежащим навзничь на узкой, с панцирной
сеткою, коечке, ‹енинград продолжал вращатьсЯ перед глазами, и все вокруг
‹еночки да вокруг менЯ самого, ходЯщего кругами вокруг нее...
<h3>
<a name="RTFToC165">145.</a></h3>
Ќо здесь просто необходимо задеть историю неудавшегосЯ моего романа с этим
городом, с ‹енинградом, потому что иначе и не понЯть ничего. Ђ роман был
старый, затЯжной и кончилсЯ как-то неопределенно, гадостно, так, что Я года три
просто боЯлсЯ встречатьсЯ с объектом прежней моей страсти, обходил стороною, а
потом времЯ от времени позволЯл себе к нему приближатьсЯ, но вел себЯ
подчеркнуто вежливо, в результате чего между нами установились взаимно
официальные отношениЯ. Ђ можно ли что вообразить хуже, мучительнее официальных
отношений, имеющих прошлым некоторый интим?<p>
‹юбовь к ‹енинграду возникла давным-давно, еще в детстве, в деревенском
ссыльном детстве, возникла заочно, по фотографиЯм, как у солдата срочной службы
к героине-доЯрке, чей портрет напечатан на обложке «Ћгонька», а перваЯ встреча
случилась позже, уже в отрочестве, в пЯтьдесЯт шестом, когда неожиданно грЯнула
свобода передвижениЯ внутри нашей с отцом необъЯтной ђодины, и он, словно
попавший на ‹‚‡ алкаш, стал свободою упиватьсЯ: мотатьсЯ то в один, то в другой
ранее запретный длЯ него город, безрасчетно тратить на билеты деньги, выданные
в качестве компенсации за восемнадцать лет тюрем, лагерей, ссылки,&nbsp;--
деньги, впрочем, совсем небольшие, ибо свобода у нас дешева, да и стоит ли
дороже эта так называемаЯ <i>свобода:</i> ограниченнаЯ государственными
границами, Џропискою, вечным отсутствием в гостиницах мест? …е и за свободу-то
принЯть можно только после колючки и комендатур. ЏьЯнЯщее чувство воли, которое
от этих поездок&nbsp;-- отец всегда брал с собою менЯ&nbsp;-- испытывал и Я,
казалось мне тогда совершенно нормальным, естественным длЯ любого человека,
даже если он, подобно мне, рожден в рабстве,&nbsp;-- и только потом, позже,
столкновениЯ, знакомства с сотнЯми, с тысЯчами разных людей, что находЯт вкус
именно в подчинении, во всЯком случае&nbsp;-- в комфорте, подчинением
приносимом,&nbsp;-- развеЯли мою иллюзию, дали повод предположить, что причиною
опьЯнениЯ ЯвлЯлись наследственные механизмы: мои прапрадеды и их
соотечественники слишком уж любили волю; потому, видно, их родина&nbsp;--
другаЯ родина, <i>объЯтнаЯ,&nbsp;--</i> лет триста назад независимости и
лишилась, что, впрочем, смирению их не научило; они бунтовали, боролись,
практически всегда оказывались побежденными, но бунтовали снова. Њой прапрадед
оказалсЯ жертвою одного из таких бунтов: сосланный в ђоссию, по видимости
смирившийсЯ, он таки сумел передать дальше, в будущее, свои к рабству не
приспособленные гены&nbsp;-- и вот теперь они заиграли во мне. —его б Я только
не дал, чтобы гены прапрадеда остались в чистоте, не слились, не смешались бы с
генами рабов, родину прапрадеда поработивших,&nbsp;-- тогда, надо надеЯтьсЯ, не
возникло бы у менЯ этой унизительной, рожденной комплексом неполноценности
любви к ‹енинграду&nbsp;-- но, увы, генам, чтобы жить, мешатьсЯ необходимо.<p>
Њы ехали&nbsp;-- автобус от самолета повез нас к аэровокзалу на ѓоголЯ (тогда Я
не знал еще, что на <i>Њ. Њорскую)&nbsp;--</i> по Њосковскому проспекту, мимо
Џарка Џобеды, мимо чугунных Њосковских ‚орот, потом по ‡агородному и по еще
мощенной в те поры <i>ѓороховой&nbsp;--</i> нет, вру! не ѓороховой, по
„зержинского (как забавно в этом переименовании лавочка соотечественника моих
прадедов сассоциировалась с <i>гороховым пальто),</i> и Я, не отрываЯсь от
стекла, расплющив об него нос, смотрел в окно на слепленные в сплошную стену
разноцветные, образующие темную, сырую гамму дома, на зеленые стеклЯнные круги
домовых номеров, на трамваи посередине проспектов, на кариатид с закопченными,
геморроидальными лицами, на экзотические вывески ЉЋ”…‰ЌЂџ, ђћЊЋ—ЌЂџ и еще на
что-то, но никак не мог ощутить, что свидание с объектом моей детской страсти
уже сбылось: то ли потому не мог, что первый в жизни воздушный полет назеленил
менЯ позеленее домовых номеров и вывернул наизнанку, то ли потому, что все-таки
надо же длЯ встречи с городом <i>ступить ногою</i> на его землю, пусть даже
скрытую булыжником или асфальтом, пусть не землю даже&nbsp;-- искусственную
насыпь на болоте. Џервые шаги&nbsp;-- едва автобус остановилсЯ&nbsp;-- Я сделал
по тротуару Ќевского и увидел впереди, на площади, длинное и низкое зеленое
здание, исчерченное белыми колоннами; здание было незнакомым, не вЯзалось в
мозгу ни с одной фотографией, ни с одним кадром из фильма, и Я спросил отца,
что это, а он ответил: ђастрелли, ‡имний дворец,&nbsp;-- и Я не поверил, то
есть, разумеетсЯ, поверил, с чего мне, интересно, не верить собственному
отцу?!&nbsp;-- но не вместил в себЯ, не примирилсЯ с информацией, не сумел
соотнести ее с лежащей перед глазами существенностью, и так тЯнулось
долго&nbsp;-- не в тех масштабах времени долго, не часами, не днЯми, да и не
знаю, до конца ли прошло теперь. € вот еще что Я запомнил из того, начального
впечатлениЯ: отец сказал: ђастрелли, а мне в голову лез почему-то исключительно
штурм ‡имнего, <i>братишка,</i> повисший на чугунном орле ворот.<p>
’ак начались два мои первые ленинградские днЯ; они были просто запойными, Я не
желал расставатьсЯ с городом ни на минуту, как не желают расставатьсЯ в ранние,
лучшие свои поры влюбленные, не желал терЯть времЯ даже на еду и сон и, уезжаЯ,
увозил с собою живой&nbsp;-- как мне наивно казалось&nbsp;-- образ ‹енинграда и
даже&nbsp;-- какаЯ наглость!&nbsp;-- ощущение взаимности, в которую мне тогда
не могло еще не веритьсЯ. Џотом случилось множество встреч&nbsp;-- тоже как у
влюбленных: каждаЯ свободнаЯ минута, каждаЯ возможность или даже только
возможность возможности&nbsp;-- и Я уже там, у него, <i>в нем,</i> и чем
дальше, тем лучше Я знаю его лицо, его тело, и кажетсЯ, что даже знаю и душу
его. ЋбычнаЯ ошибка: что душа?!&nbsp;-- и тело возлюбленной не дано нам познать
до конца, пусть оно стройно, красиво и на поверхностный взглЯд понЯтно, как у
нее, у моей <i>северной столицы.</i><p>
<i></i>‚се следующие годы прошли под знаком одного желаниЯ&nbsp;-- и вот,
наконец, Я в ‹енинграде: уже не в гостЯх, уже <i>навсегда,</i> во всЯком
случае&nbsp;-- надолго: начинаю учитьсЯ в нем, жить. ЏодлетаЯ к Џулкову, Я и
вообразить не мог, что именно теперь, когда мы вместе, он, старый мой знакомый,
мой возлюбленный, которого Я знал в любой месЯц года, только что года носЯт
разные номера; при любой погоде, только что не подрЯд,&nbsp;-- что он не
захочет принЯть менЯ, оттолкнет так холодно и зло, Ђ он правда готов был
улыбнутьсЯ маленькому смешному провинциалу, заходЯщему иногда на часок с
обожающим взглЯдом, готов был даже и приласкать, но когда провинциал обнаглел,
попробовал стать на равную ноту, стать ‹…Ќ€ЌѓђЂ„–…Њ... ’акую фамильЯрность
допускать не следовало! € потому весь город с его зданиЯми и улицами,
составленными из этих зданий; с его Ќевой, речками и канавами, сливающимисЯ в
эту Ќеву и текущими потом в мелкий и мутный ”инский залив; с его людьми,
полными мертвенного и неистребимого снобизма жителей разжалованной имперской
столицы,&nbsp;-- весь город тут же сделалсЯ со мною вежлив и холоден
безупречными вежливостью и холодностью хозЯина к лакею. џ не умел этого
выносить. џ медленно, постепенно, день за днем сходил с ума, и чем сильнее менЯ
оскорблЯли, тем больше мне хотелось соединитьсЯ с ними, с моими оскорбителЯми,
оказатьсЯ принЯтым в их круг, тем глубже рабскими своими генами чувствовал Я
стыд за низкое рождение: не в нем, в великолепном городе-кладбище, а где-то на
„альнем ‚остоке, в исправительно-трудовом лагере.<p>
Ќо Я не хотел отдавать себе отчета в собственных постыдных ощущениЯх и
приписывал их ни в чем не повинным дурному климату и пасмурной погоде.
<h3>
<a name="RTFToC166">146.</a></h3>
Њне самому, как бы ни пыталсЯ Я затушевать ее фигурами вроде <i>северной
столицы,</i> заметна нестыковка полов в рассказе, некаЯ даже в этом отношении
неловкость, двусмысленность: моЯ возлюбленнаЯ&nbsp;-- и рЯдом слова мужского
рода: ѓЋђЋ„, ‹…Ќ€ЌѓђЂ„, Џ…’…ђЃ“ђѓ...&nbsp;-- а тут все мгновенно становитсЯ на
места: ЋЌЂ&nbsp;-- город, ЋЌЂ&nbsp;-- ‹енинград, ЋЌЂ&nbsp;-- Џетербург, и тоже
не отдаленнаЯ какаЯ-то, не лицо, мелькнувшее на Ќевском, в толпе, как в первые
мои приезды, гостевые, а реальнаЯ студентка третьего курса актерского
факультета ‹еночка ‘инёва, которую Я встречаю каждый день, кроме, увы,
воскресений, то на широкой мраморной лестнице, то в огромном прохладном
вестибюле учебного театра&nbsp;-- бывшего ’енишевского училища, то в вечерних
аудиториЯх, куда заглЯдываю с однокурсниками, чтобы найти место длЯ
репетиций.<p>
…два увидев ‘инёву, Я понЯл, что попал, ибо сколь прекрасной она мне
показалась, столь же и недоступною; не могло быть и речи, чтобы подойти к ней,
познакомитьсЯ, пригласить куда-нибудь там в кино: королева!&nbsp;-- а Я,
выскочка, парвеню, случайно допущенный ко двору, готовый кичитьсЯ своею
допущенностью передо всем миром, но перед нею недостойный выказывать даже
восхищение, рабью преданность, но только тенью стоЯть за колонной и тихо
смотреть. ‘пустЯ времЯ Я начал находить даже некий мазохистский, сладостный
вкус в тайном моем обожании, в параллельном проживании двух жизней, и эта
втораЯ, секретнаЯ, украдкаЯ, воображаемаЯ защищала в определенном смысле от
первой: Явной, жестокой и злой.<p>
Љак-то однокурсник, €горь ‘осюра, бывший актер, огромный, потный, красивый,
любЯщий выпить, старший менЯ на добрый десЯток лет, уроженец моих же сибирских
мест и, по законам землЯчества, взЯвший надо мною некоторое, что ли, шефство,
которым Я всегда тЯготилсЯ. но избавитьсЯ от которого мне недоставало
решимости, позвал к себе после занЯтий: развлечьсЯ. Ѓудут девочки, лоснЯсь,
ухмыльнулсЯ он, и мы пошли за водкой и закусыо. €горь, несмотрЯ на то что тоже
пришелец, никаких комплексов от столкновениЯ с ‹енинградом не испытывал, даже
комплекса бездомности, ибо с ошарашивающей легкостью получил, устроЯсь
дворником, бесплатную комнатку, вход из подворотни: что-то вроде каморки,
откуда ђаскольников спер в прошлом веке топор длЯ гнусного своего эксперимента,
комнатку грЯзную, обшарпанную, вонючую, и не следовало даже и ожидать, что там
может произойти что-нибудь хорошее. „ействительность, однако, превзошла все мои
предчувствиЯ, самые худшие: одною из девочек оказалась ‹ена ‘инёва.<p>
џ сидел в ступоре: послушно выпивал, когда наливали, послушно произносил тост,
когда требовали, послушно смеЯлсЯ, когда шутили, и сознание, как тогда, с
‡имним, снова не вмещало существенности, ‹ена, правда, казалась тиха,
молчалива, грустна, но один уже факт ее здесь присутствиЯ опрокидывал длЯ менЯ
весь мир с ног на голову, а Я из последних сил за этот мир цеплЯлсЯ&nbsp;--
каких фантастических объЯснений ‹ениному присутствию только но
придумывал!&nbsp;-- довольно безуспешно пытаЯсь от переворота удержать. Љогда
же общий пьЯный угар достиг апогеЯ, когда ‹енина подружка в умопомрачительно
короткой юбчонке, из-под которой, начинаЯсь чуть ли не под мышками, обтЯнутые
подчиненными там и тут колготами, торчали длинные тонкие конечности, взобралась
на стол и зашлась в томном, эротическом, половыми секретами пахнущем танце
(позже Я много видел таких танцев в таллиннских варьете и на московских
бардаках, но тогда!)&nbsp;-- Я не вытерпел, вскочил (пол палубой в шторм плыл
под ногами), уходите отсюда! закричал, заорал ‹ене. Ѓегите! ‚ам нельзЯ
оставатьсЯ здесь! вам не следовало здесь и поЯвлЯтьсЯ! сдернул со стола&nbsp;--
та упала&nbsp;-- подружку, полез на ‘осюру с жалкими своими кулаками, а ‹ене
все кричал что-то, кричал, кричал, и ‘осюра&nbsp;-- надо отдать ему
должное&nbsp;-- сначала, сколько мог, пыталсЯ менЯ успокоить, от чего Я только
сильнее расходилсЯ,&nbsp;-- но когда особенно больно получил в нос, применил
всю свою сибирскую, природную, а не ссыльную мощь, так что очнулсЯ Я уже утром,
весь избитый, в синЯках&nbsp;-- правда, в каморке того же ‘осюры.<p>
Ќа другой день ‹ена сама подошла ко мне в институте: ты что, что ли, влюблен в
менЯ? Ѓоже! какой смешной! Ќа вот телефон, позвони с утра в воскресенье,
придумай, куда пойдем, и убежала в аудиторию. ‘транно: не счастье почувствовал
Я, но горечь и грусть от мимолетного этого монолога, от поворота
судьбы,&nbsp;-- словно бы подспудно испугалсЯ утратить чудесную мою любовь,
едва она начнет реализовыватьсЯ. Ќо это только в первые мгновениЯ,&nbsp;--
потом же Я стал придумывать, куда пойдем: дома&nbsp;-- нету, на ресторан где
взЯть денег? кино? филармониЯ? смешно! жалко! она ведь <i>королева,&nbsp;--</i>
но тут выглЯнуло первое весеннее солнышко, и Я решилсЯ&nbsp;-- будь что
будет!&nbsp;-- повезти ‹ену туда, в бывшую ”инлЯндию, к морю, на дюны, к
ахматовскому чеканному кресту. <p>
џ до сих пор не могу вообразить, как сложилась бы моЯ жизнь, произойди
воскреснаЯ поездка, но ей произойти суждено не было: накануне вечером, в
субботу, Я с саратовской ‚алею занималсЯ любовью на нашем василеостровском
сундуке и вдруг, обернувшись под затылком почуЯнным взглЯдом, увидел на
площадке, на которую, кроме нас, никто никогда не всходил и взойти, казалось,
не мог, ‹еньку ‘инёву, ее широко раскрытые, серые, как балтийское море, глаза.
’ы? сказала она, хохотнув. Ђ Я-то все думаю, кто это к нам повадилсЯ ходить? џ
вот здесь живу, этажом ниже, и, кивнув на облепленную звонковыми кнопками и
вертушками дверь, снова хохотнула, побежала по лестнице.<p>
Ќабрать назавтра ‹енин номер Я, естественно, не посмел, неделю не поЯвлЯлсЯ в
институте; давление ‹енинграда на менЯ, презрение его ко мне, его хохоток стали
невыносимыми, и, буквально за десЯть дней до сессии, прознав случайно, что в
Њоскве намечаетсЯ набор на интересный режиссерский курс,&nbsp;-- позорно бежал,
ибо признал, что город победил менЯ окончательно. •отЯ, кто знает, может, это
бегство стало как раз первым шагом к моему освобождению.<p>
‚се это Я рассказал затем, чтобы более или менее проЯснить, какими глазами,
семь лет спустЯ, с отличием окончивший московский престижный институт, приехав
в провинциальный городок Џ. договариватьсЯ о постановке, смотрел Я на ‹ену;
какой своеобразный комплекс ощущений возник во мне, когда Я сидел на ночной
пьЯночке у завпоста ‚алерки Ќикитина, еще ленинградского моего приЯтелЯ, сидел
среди окурков, пустых и не вполне пустых бутылок, среди
полузнакомых-полунезнакомых людей, сидел и смотрел на нее, молчащую о чем-то с
режиссером-ленинградцем Ќахаресом, на маленькую актрису маленького театрика,
котораЯ уже несколько лет играет служанок, девочек на вечеринках (без слов) да
<i>машенек</i> из сказочек, при том что переступила, кажетсЯ, ту пору, когда
можно попасть на настоЯщие роли и стать <i>кем-то</i> хотЯ бы в масштабах
мини-городка, смотрел на нее: гордую, оскорбленную королеву, у которой отобрали
королевство, и нет никаких надежд на его возвращение, а естество не отобрали, и
все воспитание, выраженное теперь в одних высокомерии, брезгливости,
гордости,&nbsp;-- вроде бы и ненужно никому, и властность смешна, и выхода из
идиотской, унизительной ситуации нету и не предвидитсЯ.<p>
‚прочем, Я, кажетсЯ, снова слишком увлексЯ и забыл дать объЯснениЯ по поводу
саратовской ‚али и василеостровского сундука.
<h3>
<a name="RTFToC167">147.</a></h3>
€ вот снова, как по заколдованному кругу бродЯ, возвращаюсь Я к тому
ленинградскому году, когда происходил мой своеобразный роман с ‹еною,
односторонний, ущербный и возвышенный вместе, никак, естественно, не
компенсирующий потребности в нормальном <i>половом</i> (тьфу!) общении, а
потребность зрела, набухала, росла и с необоримостью природного закона привела
к женщине, которую Я мог позволить себе не обожать. …ю оказалась аспирантка
‹ѓ“, приехавшаЯ из ‘аратова; знакомство произошло в курилке Џубличной
библиотеки и развилось во многомесЯчные, отдающие некрофилией встречи в стенах
сырого и холодного города-кладбища.<p>
‘начала два-три целомудренных свиданиЯ: кино, концерт в филармонии, стихи,
троллейбусы, улицы, быстрое, потому что зима, ветер, промозглый мороз,
расставание в конце,&nbsp;-- но и ‚але, и мне прогулок, разговоров&nbsp;--
мало, и вот мы после очередного концерта&nbsp;-- на метро до конечной; выходим
к часу ночи и&nbsp;-- холодно!&nbsp;-- в подъезд большого дома на окраине
Њосковского проспекта, знаете, где наверху мастерские художников,&nbsp;-- на
площадку между этажами, и до шести, снова до метро&nbsp;-- целуемсЯ и все такое
прочее, и терпеть уже больше нельзЯ, натерпелись, а в расстроенном моем
мозгу&nbsp;-- увертюра к «Џиковой даме»: не по частЯм, не текущаЯ во времени, а
сразу всЯ, целиком, со всеми голосами, и отверженность, бездомность дичайшаЯ, и
<i>желание,</i> и у ‚али, конечно, тоже, и вот тут-то впервые в натуре то, о
чем только слышал когда-то в сальных разговорах и анекдотах, в песенке у
ЉлЯчкина:<p>
Њне сказала ’о-шень-ка:<p>
Њиленький, мне тош-нень-ка-а...<p>
Ќу чем тебЯ пора-а-ду-у-ю-у?<p>
—то <i>ж,</i> зайдем в парад-ну-ю-у?..&nbsp;--<p>
слышал и не верил, что это может случитьсЯ на самом деле, не представлЯл как
это бывает. Ђ на улице&nbsp;-- зима, и одежда, естественно, зимнЯЯ, и не
подобратьсЯ друг к другу. Ќо что поделаешь? џ живу в комнате на пЯтерых,
она&nbsp;-- на шестерых, и как подгадать, чтобы дома никого хотЯ бы на четверть
часика?! Ђ лета все равно не дождатьсЯ, и друзей нету, чтобы тоже не в
общежитии, разве ‘осюра, но к нему с такой просьбой Я в жизни не обращусь,
сдохну лучше: он непременно свою долю потребует;&nbsp;-- и ночь идет, тЯнетсЯ,
и надо ждать шести, пока откроют метро, и возимсЯ, возимсЯ, и финал такой же,
как в той клЯчкинской песенке: <i>все равно мне тош-нень-ка-а...</i><p>
<i></i>Ѓольше ночей напролет у нас с ‚алею не было, но и той, что случилась,
оказалось довольно, чтобы перейти и психологический и <i>технологический</i>
рубежи, и теперь всЯкое свидание непременно заканчиваетсЯ одинаково, но уже в
каких-то случайных парадных, в проходных подъездах, и не в три ночи, когда
народ в основном спит, а в десЯть вечера, в половине одиннадцатого: дольше не
дотерпеть. ’о и дело мимо шастают <i>ленинградцы</i> и вынуждают отскакивать
друг от друга, делать вид, что мы <i>просто целуемсЯ.</i> ‘о временем нам
удаетсЯ немного обжитьсЯ в чужом городе: завести собственный подъезд, тут же,
на ‚асильевском, где стоЯт оба наши общежитиЯ: мое&nbsp;-- на самом краю, у
ѓавани, ее&nbsp;-- в начале, у ’учкова моста,&nbsp;-- завести подъезд в глубине
двора, где-то посередине острова, линии так на двенадцатой, у Њалого проспекта,
самого гнилого, самого грЯзного проспекта в этом районе города. Ћбшарпанному
дому лет сто, он высок, этажей эдак в восемь, этажей еще старорежимных,
полнометражных и,