  близким  товарищем,  все  свершилось
мгновенно, в течение одного утра, когда мы были в смене; лишь много позже  Я
узнал, что  все понесли наказание, ѓонзу осудили  на  год лишениЯ  свободы.)
ЏостроившейсЯ  роте  командир  объЯвил,  что   времЯ   запрещенных  отпусков
продлеваетсЯ еще на два месЯца и вводитсЯ режим дисциплинарной  роты.  Ѓолее
того,  он  распорЯдилсЯ  поставить  две  караульные вышки по  углам  лагерЯ,
прожекторы  и  двух  конвойных, которые  бы  со  своими  овчарками  охранЯли
казарму.
     “дар  командира был столь  внезапен и столь  успешен, что у  нас у всех
создалось впечатление, что предприЯтие ѓонзы кто-то заложил. ЌельзЯ сказать,
что среди "черных" наушничество расцветало каким-то особо пышным цветом; все
мы  дружно  презирали его,  однако знали, что оно постоЯнно присутствует как
некаЯ  возможность, ибо ЯвлЯетсЯ самым  действенным  средством, предлагаемым
нам длЯ улучшениЯ наших условий:  попасть вовремЯ домой, получить  приличную
характеристику  и  хоть как-то спасти свое будущее.  Њы старались удержатьсЯ
(подавлЯющим   большинством)   от  этой  подлейшей  подлости,  но  не  могли
удержатьсЯ от того, чтобы слишком легко не подозревать в ней других.
     €  на   этот  раз  подозрение  незамедлительно  дало  ростки  и,  мигом
превратившись   в  ощущение  массовой   уверенности  (хотЯ,  конечно,  налет
командира можно было  объЯснить  не  только  наушничеством),  с  неоспоримой
определенностью пало на ЂлексеЯ. Ћн
        136
     отбывал тогда последние дни "губы";  само собой, ежедневно ходил с нами
в смену и на  шахте был все времЯ при нас; поэтому все считали,  что  у него
была  полнаЯ возможность  прослышать  что-то ("своими фискальскими ушами") о
ѓонзовой затее.
     ‘ несчастным очкариком-студентом творились теперь ужасные вещи: старшой
(один из  нас)  снова стал отводить ему самые тЯжелые  участки  работы; то и
дело у  него  исчезал инструмент, и ему  приходилось отстегивать  за него из
своей  зарплаты; он  без  конца выслушивал  намеки и оскорблениЯ  и  выносил
множество мелких гадостей; на деревЯнной  стене, к  которой была приставлена
его койка,  кто-то большими  черными буквами (дегтем) намалевал:  Ћ‘’ЋђЋ†ЌЋ,
Љђ›‘Ђ!
     Љак-то  вечером,  вскоре  после  того  как  ѓонзу  с  остальными  тремЯ
виновниками увели  под  конвоем,  Я заглЯнул в комнату нашего отделениЯ; она
была пуста, и только Ђлексей, склонившись  над своей койкой, заправлЯл ее. џ
спросил, почему он  это делает. Ћн ответил, ребЯта по нескольку раз  на  дню
расшвыривают его постель.  џ сказал, все убеждены, что это он заложил ѓонзу.
Ћн  возражал, едва не плача; говорил, что ни о чем не знал и вообще  никогда
бы  никого  не  закладывал.  "Џочему  ты  утверждаешь,  что  никогда  бы  не
закладывал? --  спросил Я. --  ’ебЯ  считают  союзником  командира. €з этого
логически  вытекает, что  ты  и  заложить  можешь". --  "Ќет,  Я не  союзник
командира! Љомандир саботажник!" -- крикнул  он, и голос  у него сорвалсЯ. Ђ
потом он изложил мне свою точку зрениЯ, к которой  пришел, сидЯ  на "губе" и
имеЯ там возможность подолгу
        137
     размышлЯть в уединении: части "черных" солдат партиЯ создала длЯ людей,
которым до  поры  до времени  не  может доверить оружие,  но  которых  хочет
перевоспитать. Љлассовый враг, однако, не  дремлет и во что бы  то ни  стало
намерен помешать  процессу  перевоспитаниЯ;  он стремитсЯ  к  тому, чтобы  в
"черных"  солдатах  постоЯнно разжигалась ЯростнаЯ ненависть к  коммунизму и
они были бы резервом контрреволюции. € что мальчик-командир своим обращением
с солдатами  пробуждает в них Ярость -- это  тоже, дескать,  одно из звеньев
вражеского заговора. ’рудно даже себе представить, сказал он, куда только не
пролезли враги партии. Љомандир -- навернЯка вражеский агент. € еще добавил,
что,  осознаваЯ свой долг, написал о деЯтельности командира подробный отчет.
џ  удивилсЯ: "—то? —то  ты  написал? €  куда ты это послал?" Ћн ответил, что
жалобу на командира направил в партийную инстанцию.
     ‚ышли мы из барака вместе. Ћн спросил, не боюсь ли Я показыватьсЯ в его
обществе народу. џ сказал ему, что  он болван, коли  задает такой вопрос,  и
болван  вдвойне, коли думает, что его письмо дойдет до адресата. Ћн ответил,
что он коммунист и при всех обстоЯтельствах  должен поступать  так, чтобы не
было потом мучительно стыдно. € снова он  напомнил мне, что Я тоже коммунист
(пусть и исключенный из партии) и что  должен был бы вести  себЯ иначе,  чем
веду себЯ: "Њы как коммунисты ответственны  за  все,  что здесь происходит".
Њне стало смешно; Я сказал ему, что  ответственность немыслима  без свободы.
Ћн  же  ответил, что чувствует  себЯ  достаточно свободным  длЯ того,  чтобы
поступать как коммунист; он должен доказать,
        138
     и  он докажет,  что он коммунист. Љогда Ђлексей произносил это, у  него
дрожал подбородок; еще сегоднЯ, спустЯ  годы, вспоминаю эту минуту и осознаю
гораздо Яснее, чем тогда, что Ђлексею было немногим больше двадцати, что это
был всего лишь  мальчик,  юноша и его судьба  болталась  на нем,  как костюм
богатырЯ на коротышке.
     Џомню, вскоре после моего  разговора  с  Ђлексеем  —енек  спросил менЯ,
зачем  Я, дескать,  разговариваю с этой крысой.  џ ответил ему,  что Ђлексей
идиот, но вовсе не крыса, и добавил, что Ђлексей сообщил мне  о своей жалобе
на командира. Ќа —енека это не произвело ровно никакого впечатлениЯ. "—то он
идиот -- не уверен,  -- сказал он,  --  но что крыса --  знаю навернЯка. Љто
может принародно откреститьсЯ от родного папани, тот крыса". џ не понЯл его;
он удивилсЯ моему неведению; сам политрук показывал им старую, многомесЯчной
давности  газету, где напечатано было заЯвление ЂлексеЯ: он-де отрекаетсЯ от
своего отца, который предал и оплевал самое свЯтое на свете, что только есть
у его сына.
     ‚ тот день на караульной вышке (недавно поставленной) впервые поЯвились
прожекторы и  осветили потемневший  военный лагерь; вдоль проволочной ограды
ходил конвоир  с овчаркой. Ќа менЯ навалилась страшнаЯ тоска: Я  осталсЯ без
‹юции и знал, что не  увижу ее целых два месЯца. ‚ тот же вечер Я написал ей
длинное письмо; писал, что долго не увижу ее, что нам запрещено выходить  из
казармы и как жалко, что  она  отвергла то,  о  чем Я  так мечтал  и  что  в
воспоминаниЯх  помогло  бы  мне пережить эти  томительные недели.  Џисьмо  Я
бросил в Ящик, а на следующий день
        139
     после обеда мы упражнЯлись  в  непременных  "кругом",  "шагом  марш"  и
"ложись".
     €сполнЯл Я все эти команды совершенно  автоматически и почти не замечал
ни  подававшего  их  сержанта,  ни своих  марширующих и  падающих  на  землю
товарищей;  не обращал Я вниманиЯ и на окружающее: с трех сторон бараки, а с
одной -- проволочное ограждение, за которым тЯнулось шоссе. ‚ремЯ от времени
вдоль проволоки кто-то проходил, времЯ от  времени кто-то останавливалсЯ (по
большей  части  дети,  одни  или  с  родителЯми,  объЯснЯвшими  им,  что  за
проволокой  солдаты и  что у них учениЯ). ‚се  это  превратилось  длЯ менЯ в
неживую  кулису,   в   декорацию   (все   происходЯщее  за  проволокой  было
декорацией),  поэтому  Я   кинул  взглЯд  на  изгородь,  лишь  когда  кто-то
вполголоса крикнул в ту сторону: "—его глазеешь, киска?"
     ‹ишь  тогда  Я  увидел  ее.  ќто  была  ‹юциЯ.  Ћна стоЯла у  ограды  в
коричневом  пальтеце,  стареньком  и  поношенном (конечно, при наших  летних
покупках мы забыли, что  лето кончитсЯ и придут холода), и в черных вечерних
туфельках на высоких  каблуках  (мой  подарок),  которые  так не  вЯзались с
ветхостью пальтеца. Ћна стоЯла неподвижно у проволочной ограды и смотрела на
нас. ‘олдаты чем дальше, тем заинтересованней комментировали ее на удивление
терпеливый вид, вкладываЯ  в  свои реплики  все  сексуальное отчаЯние людей,
содержащихсЯ  в насильственном  целибате. ‘ержант тоже  заметил рассеЯнность
солдат, вскоре  понЯл и ее  причину; должно быть, в нем вспыхнула  злость на
свою собственную беспомощность: он не мог  отогнать от проволоки девушку; за
пре-
        140
     делами проволочного ограждениЯ было царство относительной свободы, куда
не долетали его команды. Ћн лишь приказал солдатам прекратить всЯкие реплики
и, повысив голос, ускорил темп обучениЯ.
     ‹юциЯ временами прохаживалась вдоль ограды, временами совсем скрывалась
из  глаз,  а потом  вдруг снова возвращалась  к месту, откуда было видно ее.
‘троеваЯ  подготовка кончилась,  но Я так  и  не смог  подойти к  ней -- нам
приказано было  идти на полит-занЯтиЯ,  где  мы  долго  выслушивали фразы  о
лагере  мира и о  лагере империализма; лишь час спустЯ мне удалось выскочить
во двор (уже смеркалось) и поглЯдеть, по-прежнему ли ‹юциЯ  за  оградой; она
была еще там, и Я побежал к ней.
     Ћна убеждала  менЯ не  сердитьсЯ на нее, говорила,  что любит менЯ,  ее
мучит, что Я  грущу  из-за  нее.  џ  сказал, что  не знаю, когда  мы  сможем
увидетьсЯ. Ћна ответила, что это не  имеет значениЯ, она будет ходить ко мне
сюда.  (Њимо прошли солдаты и отпустили  какую-то пошлость.)  џ  спросил, не
помешает  ли ей, если  солдаты будут что-то кричать в ее адрес. Ћна сказала,
не помешает, потому что  она любит менЯ.  Ћна просунула мне сквозь проволоку
стебель  розы  (зазвучала труба: нас звали на построение); мы поцеловались в
глазок проволочной ограды.
        13
     ‹юциЯ приходила  к казарменной ограде  почти  изо днЯ  в  день,  пока Я
работал  в утреннюю смену  и, стало  быть, все  остальное  времЯ проводил  в
казарме; что ни день, Я получал
        141
     букетик (однажды при осмотре чемоданчика сержант  вывалил все на пол) и
обменивалсЯ с ‹юцией  одной-двумЯ фразами (фразами абсолютно банальными, нам
в общем-то не о чем было говорить; мы не обменивались мыслЯми или новостЯми,
а лишь  уверЯли друг друга  в единственной  многажды  высказанной правде); к
тому же  Я  не переставал почти  ежедневно писать  ей; это было времЯ  нашей
самой  пламенной  любви.  Џрожекторы на караульной вышке, собаки, лающие под
вечер, щеголеватый  мальчик,  который  всем  этим  командовал,  не  занимали
слишком много  места в моих мыслЯх, которые в основном  сосредотачивались на
поЯвлении ‹юции.
     €  надо  сказать,  Я  был  очень  счастлив  внутри  казармы, охранЯемой
собаками,  и  внутри  штольни,  где всем телом  налегал на  трЯский отбойный
молоток. џ был  счастлив  и уверен в себе, ибо в ‹юции  было  мое богатство,
каким не обладал никто  из  моих товарищей, да и никто  из командиров: Я был
любим, любим на глазах у всех, любим демонстративно. Џусть ‹юциЯ и не ЯвлЯла
идеал  женщины длЯ  моих  товарищей, пусть  ее  любовь  выражалась  довольно
странно,  как  они считали, но  все-таки это  была  любовь  женщины,  и  это
вызывало удивление, ностальгию и зависть.
     —ем дольше  мы были отрезаны от мира и от женщин, тем больше говорилось
о женщинах, во  всех  подробностЯх, во всех деталЯх.  ‚споминались  родинки,
рисовались (карандашом на  бумаге, киркой на глине,  пальцем на песке) линии
их  грудей и зада; шли споры о  том, какой зад вспоминаемых  и отсутствующих
женщин имеет самую желанную форму; точно
        142
     воспроизводились выражениЯ, сопутствующие соитию; все это варьировалось
в  новых и новых повторах и всЯкий раз дополнЯлось последующими нюансами. €,
конечно  же,  товарищи  приставали  ко  мне  с  вопросами и  с  тем  большим
любопытством  ждали моих  ответов, что  девушку, о которой Я буду  говорить,
видели теперь ежедневно и, стало быть, могли хорошо представить ее и увЯзать
эту зримую девичью внешность с моими рассказами. ’рудно было отказать в этом
товарищам,  и мне  ничего не оставалось, как  расписывать  нашу  близость; Я
рассказывал о ‹юцииной наготе, которой никогда не видал, о любовной страсти,
которой никогда не испытывал, и передо мной вставал вдруг тайный и детальный
образ ее тихой неги.
     Љак все было, когда Я любил ее впервые?
     ђассказываЯ,  Я видел это  как самую  реальную реальность;  это  было в
общежитии, в ее комнатке;  она  разделась передо  мною  покорно, преданно  и
все-таки с некоторым насилием над  собой, она же была девушкой из деревни, а
Я первый мужчина, который видел ее обнаженной. € менЯ до безумиЯ  возбуждала
именно эта преданность,  смешаннаЯ  со стыдом;  когда  Я подошел  к ней, она
съежилась и закрыла руками лоно...
     Џочему она все времЯ носит черные туфли на высоких каблуках?
     џ сказал,  что купил их ей затем, чтобы она  ходила в  них  передо мною
обнаженнаЯ; она стеснЯлась, но исполнЯла все мои желаниЯ; Я всегда оставалсЯ
как можно  дольше одетым,  а  она  ходила  нагаЯ в  этих туфлЯх (мне страшно
нравилось, что она  обнажена, а Я  одет!), подходила к шкафу, где было вино,
и, нагаЯ, наливала мне...
        143
     €так,  когда ‹юциЯ  приходила к ограде,  на нее смотрел не только Я, но
вместе  со  мной ее пожирали глазами  по меньшей мере с десЯток моих друзей,
которые  досконально  знали,  как  ‹юциЯ  любит,  что  при этом говорит, как
вздыхает,  и  всегда  многозначительно отмечали,  что  она  опЯть  в  черных
туфельках  на  высоких   каблуках,  и  в  их  воображении  рисовалось,   как
она,<sup>1</sup> обнаженнаЯ, ходит в них по маленькой комнатке.
     ‹юбой  из моих товарищей мог вспоминать о той или иной женщине  и таким
образом делитьсЯ  ею  с  другими,  и  только  Я,  единственный,  мог,  кроме
рассказов, предоставить  им возможность и смотреть на эту женщину;  лишь моЯ
женщина была реальной, живой и настоЯщей. ’оварищескаЯ солидарность, котораЯ
принудила менЯ детально вырисовывать  образ  ‹юцииной  наготы  и  ее  умениЯ
любить,   привела   к    тому,   что    моЯ   мечта   о   ‹юции   болезненно
сконкретизировалась.  Џошлости  товарищей, комментирующих  ‹юциины  приходы,
менЯ нимало не возмущали; никто из них тем самым  не отнимал у менЯ ‹юции (к
тому же,  ото  всех  и от менЯ  ее охранЯла  проволочнаЯ  ограда и  собаки);
напротив, все отдавали ее мне:  все заострЯли длЯ менЯ ее будоражащий образ,
все   творили  его   вместе  со  мной  и   сообщали   ему  с  ума   сводЯщую
соблазнительность; Я сдалсЯ на волю товарищей, и мы все вместе сдались мечте
о ‹юции. ЏодходЯ  к ‹юции, отделенной  проволокой,  Я  чувствовал, что  весь
дрожу; Я даже говорить  не  мог от наваждениЯ; невозможно было понЯть, что Я
встречалсЯ с нею полгода как робкий студент и совсем не видел в ней женщины;
Я готов был отдать все за единственное обладание ею.
        144
     ’ем самым  Я  не хочу  сказать, что мое  отношение  к ней стало грубее,
проще,  что   в  нем  поубавилось  нежности.  Ќет,  Я  бы  сказал,  это  был
единственный  раз  в моей  жизни,  когда  Я переживал тотальное  томление по
женщине, в котором ожило все, что  есть во  мне: душа  и тело, вожделение  и
нега, тоска  и безумнаЯ  жизнеспособность, жажда грубости  и жажда утешениЯ,
жажда мига  наслаждениЯ  и  вечного обладаниЯ. џ весь был взбудоражен,  весь
напрЯжен,  весь  сосредоточен  и вспоминаю теперь  об этих  минутах,  как  о
потерЯнном  рае  (диковинный рай, который обходит  конвойный с собакой  и  в
котором рЯвкает приказы младший сержант).
     џ решил  сделать все возможное, чтобы встретитьсЯ с ‹юцией вне казармы;
Я  помнил ее  обещание,  что  в следующий раз  она "не будет  упрЯмитьсЯ"  и
встретитсЯ со мной,  где Я  захочу.  Ћна не раз подтвердила  это и при наших
коротких разговорах сквозь проволоку. ‡начит, надо было только отважитьсЯ на
рисковое дело.
     џ  вмиг все продумал. Џосле  ѓонзы у  нас осталсЯ план побегов, который
командир не раскрыл. Џроволока все еще была незаметно надрезана, и договор с
горнЯком, жившим напротив казармы, пока  не  был расторгнут, достаточно было
разве  его обновить. Љазарма,  надо сказать, охранЯлась образцово, и отлучка
посреди бела днЯ была совершенно немыслима.  ‘ наступлением  темноты казарму
обходил патруль с собаками, светили прожекторы, однако все это было заведено
скорее  ради эффекта и удовольствиЯ командира,  чем из  чьего-то подозрениЯ,
что  мы можем  пуститьсЯ  в бега; раскрытый побег угрожал  военным судом,  и
рисковать этим было
        145
     слишком опасно. €менно потому Я решил, что побег, пожалуй, удастсЯ.
     ђечь  шла  лишь  о  том,  чтобы  найти  длЯ  себЯ  и  ‹юции  подходЯщее
пристанище,  которое  по возможности было бы  не слишком  далеко от казармы.
ѓорнЯки из ближайшей округи большей частью работали на том же руднике, что и
мы, и с одним из  них (пЯтидесЯтилетним вдовцом) вскоре Я сумел договоритьсЯ
(стоило это сотни три),  что он  предоставит мне квартиру.  „ом, где  он жил
(двухэтажный серый),  был виден из казармы; Я показал его  ‹юции от ограды и
изложил  свой  план;  она не обрадовалась; предупредила, что  ради  нее Я не
должен подвергать себЯ опасности, и  согласилась  лишь потому, что  не умела
возражать.
     ‡атем настал условленный день. ЌачалсЯ он довольно странно. ‘разу же по
возвращении со смены мальчик-командир  отдал приказ  построитьсЯ  и произнес
перед нами  свою очередную речь. Ћбычно он  пугал нас войной, котораЯ того и
глЯди вспыхнет, и еще тем, как наше государство расправитсЯ с  реакционерами
(под  ними  он  разумел  прежде  всего  нас). Ќа сей  раз он  обогатил  свое
выступление  новыми  мыслЯми: классовый враг проник прЯмо в коммунистическую
партию; но пусть помнЯт шпионы и предатели, что со скрытыми врагами расправа
будет во  сто крат беспощаднее, чем с теми, кто не скрывает  своих взглЯдов,
ибо скрытый  враг -- паршивое сучье племЯ.  "€ один  из них находитсЯ  среди
нас", -- заключил мальчик-командир и вызвал из строЯ мальчика ЂлексеЯ. ‡атем
извлек из  кармана какие-то листки и сунул их ему под нос. "’ебе знакомо это
послание?" -- "‡накомо", -- ответил Ђлексей.
        146
     "Џес паршивый! € вдобавок предатель и фискал. Ћднако собака лает, ветер
носит". € перед глазами ЂлексеЯ письмо разорвал.
     "“  менЯ  длЯ тебЯ  еще  одно письмо, -- сказал он  чуть погодЯ и подал
Ђлексею  открытый  конверт:  --  —итай  вслух!" Ђлексей вытащил  из конверта
бумагу, пробежал глазами  -- и не  произнес  ни  слова. "—итай!" -- повторил
командир.  Ђлексей  молчал. "Ѓудешь читать  или  нет?"  --  спросил командир
снова, но, поскольку Ђлексей  продолжал молчать, приказал: "‹ожись!" Ђлексей
упал на грЯзную  землю. Њальчик-командир с минуту постоЯл над ним, и  мы все
думали,  что  теперь  ничего  не  может  последовать,  кроме  как  "встать",
"ложись",  "встать",  "ложись",  и  что  Ђлексей  будет  вынужден  падать  и
вставать, падать и вставать. Ќо командир, так и  не  отдав  больше  команды,
отвернулсЯ  от  ЂлексеЯ  и стал  медленно  обходить первую  шеренгу  солдат,
окидываЯ взглЯдом их одежду; за две-три минуты  он дошел до конца шеренги, а
затем снова неторопливо вернулсЯ к  лежащему солдату. "Ќу, теперь читай", --
сказал он, и, действительно, Ђлексей приподнЯл над землей  залЯпанный грЯзью
подбородок, вытЯнул перед собой руку, в которой все это времЯ сжимал письмо,
и, лежа на животе, стал читать: "‘им  уведомлЯем, что пЯтнадцатого  сентЯбрЯ
тысЯча   девЯтьсот   пЯтьдесЯт   первого   года   вы   были   исключены   из
Љоммунистической  партии  —ехословакии.  Ћт  имени  областного  комитета..."
Љомандир отослал ЂлексеЯ назад в отделение, передал нас младшему сержанту, и
началась строеваЯ.
     Џосле  строевой  были  политзанЯтиЯ,  а  около  половины  седьмого  уже
стемнело.
        147
     ‹юциЯ показалась у ограды; Я подошел к  ней, она лишь кивнула, мол, все
в порЯдке, и удалилась. Џосле ужина сыграли зорю, и мы отправились спать. Ќа
своей койке Я ждал минуты, когда уснет младший сержант  -- старшой  по нашей
комнате. ‡атем обул "поллитровки" и, как был, в длинных белых подштанниках и
ночной рубахе, вышел  из комнаты. Џрошел по коридору  и оказалсЯ во дворе; в
моем  ночном  одеЯнии  менЯ изрЯдно  пробирал холод.  Њесто, где Я собиралсЯ
пролезть, находилось за медпунктом, и это было  весьма  кстати: попадись мне
кто по пути,  Я  сказал бы,  что мне плохо и Я иду к врачу. Ќо  мне никто не
попалсЯ; Я обошел медпункт и спрЯталсЯ в тень от его стены; прожектор лениво
бросал свет на одно и то же место  (караульный на вышке, видимо, относилсЯ к
своим обЯзанностЯм не слишком  серьезно), и участок двора, по  которому  мне
предстоЯло  пройти, утопал во тьме;  Я стоЯл, прижавшись к стене  медпункта;
теперь важно  было одно: не наткнутьсЯ  на конвойного  с  овчаркой, всю ночь
шагавшего  вокруг  ограды;  стоЯла  тишина  (опаснаЯ  тишина,  мешавшаЯ  мне
ориентироватьсЯ); Я обождал  минут десЯть, пока не услышал  лай  собаки;  он
доносилсЯ откуда-то  сзади,  с  другой стороны казармы. ’огда Я  отпрЯнул от
стены и побежал (метров пЯть) к проволоке, котораЯ после  ѓонзовой обработки
чуть отставала от земли.  џ пригнулсЯ  и  подлез; теперь, не колеблЯсь, надо
было сделать еще пЯть шагов; и вот Я уже у деревЯнного заборчика шахтерского
жилища; все в полном порЯдке, калитка была открыта, и Я очутилсЯ в маленьком
дворике  одноэтажного  домика,  окно  которого  (с  опущенными  жалюзи)  еще
светилось.
        148
     џ  постучал в него,  в  двери тотчас показалсЯ дюжий  мужик  и  громким
голосом  пригласил  менЯ  войти.  (џ,  откровенно  сказать,  испугалсЯ  этой
громкости, памЯтуЯ, что всего лишь в пЯти метрах от казармы).
     „верь  вела  прЯмо  в  комнату;  Я  остановилсЯ  на  пороге,  несколько
смутившись: в комнате  вокруг стола (на  нем стоЯла открытаЯ бутылка) сидели
мужичков  пЯть и попивали; увидев менЯ в исподнем, они дружно расхохотались;
посчитав, верно, что  в  ночной рубахе  мне холодно, с ходу налили  рюмку; Я
пригубил:  разбавленный   спирт;  под  их  понуканиЯ   рюмку  выпил  залпом,
закашлЯлсЯ; это  снова  вызвало дружный  смех, и мне предложили сесть; стали
расспрашивать, как мне удалсЯ "переход через границу", и снова,  уставившись
на  мое  смешное  одеЯние,  залились смехом, называЯ  менЯ  "подштанниками в
бегах".  ‚ основном  это были  шахтеры  в возрасте от  тридцати  до  сорока,
видимо, собиравшиесЯ здесь довольно часто; они пили, но пьЯны не были; после
первоначального изумлениЯ  Я  вскоре  почувствовал,  как  в  их  беззаботном
присутствии  избавлЯюсь  от ощущениЯ  подавленности. џ  дал  налить себе еще
рюмку этого необыкновенно крепкого и едкого питьЯ.  •озЯин дома тем временем
вышел в соседнюю комнату и тут же вернулсЯ с темным мужским костюмом. "•орош
будет?" -- спросил  он. ахтер сантиметров на десЯть был выше  менЯ и к тому
же  намного  толще,  но  Я  сказал: "„олжен  быть хорош". џ  надел брюки  на
подштанники, да вот горе: они падали, если не придерживать их в талии рукой.
"…сть у кого поЯс?" -- спросил мой благодетель. ЏоЯса ни у кого не было. "Ќу
хоть веревку", -- сказал Я. ‚еревка
        149
     нашлась,  и  вопрос  с брюками кое-как был  улажен.  џ надел  пиджак, и
ребЯта решили,  что  Я похож (почему -- не  совсем  Ясно) на —арли  —аплина,
недостает мне только котелка и тросточки. € чтоб  уж сполна их порадовать, Я
встал пЯтками вместе, носками врозь;  темные брюки собирались  гармошкой над
жестким  подъемом башмаков-"поллитровок". „Яденьки были в восторге: заЯвили,
что сегоднЯ  ни одна женщина  не устоит  передо мной и  исполнит  всЯкое мое
желание.  Ќалили  мне  третью рюмку спирта  и выпроводили  на  улицу. •озЯин
уверил менЯ, что Я могу постучать в окно  в любой час  ночи, как только  мне
понадобитсЯ переодетьсЯ.
     џ вышел  в  темную, с редкими  фонарЯми  окраинную улицу. Џрошло  минут
десЯть, пока  Я обогнул стороной всю казарму и  оказалсЯ  на  той улице, где
ждала менЯ ‹юциЯ. —тобы попасть туда, надо было  миновать освещенные  ворота
нашей  казармы; стало  немного не по себе, но,  как  выЯснилось,  совершенно
напрасно: гражданскаЯ одежда настолько защищала менЯ, что солдат, стоЯвший у
ворот,  и  бровью  не  повел;  и  так,  без  всЯких   препЯтствий  Я  достиг
условленного  дома.  Ћткрыл  наружную  дверь  (ее освещал  одинокий  уличный
фонарь) и пошел по памЯти (в  этом доме Я никогда не  был,  но помнил все по
описаниЯм шахтера): лестница  влево, второй этаж,  дверь  против лестницы. џ
постучал. ђаздалсЯ звук ключа в замке, открыла ‹юциЯ.
     џ обнЯл ее (она пришла сюда около  шести, перед уходом хозЯина в ночную
смену, и с  тех  пор  ждала  менЯ);  спросила,  пил ли  Я; Я ответил  "да" и
рассказал, как сюда попал. Ћна пожаловалась, что все времЯ дрожала,
        150
     как  бы  со мной  ничего не  случилось. (’ут Я  заметил, она и  вправду
дрожит.) ђассказал Я и о том, как бесконечно тосковал по  ней; Я держал ее в
объЯтиЯх и чувствовал, что чем дальше, тем больше она дрожит. "—то с тобой?"
-- спросил Я. "Ќичего", -- ответила. "Џочему ты дрожишь?" --  "џ боЯлась  за
тебЯ", -- сказала она и легко выскользнула из моих объЯтий.
     џ оглЯделсЯ  вокруг. ЊаленькаЯ комнатка  со скудной меблировкой:  стол,
стул,  кровать  (застланнаЯ  грЯзноватым  постельным  бельем); над  кроватью
висела   иконка;   у  противоположной   стены   шкаф,   на   нем   банки   с
консервированными  фруктами  (единственнаЯ более или  менее интимнаЯ  вещь в
комнате),  а  сверху  с  потолка свисала одинокаЯ лампочка без абажура,  она
неприЯтно  била  в глаза  и резко освещала мою фигуру,  печальную комичность
которой Я болезненно  осознал  в  ту минуту:  огромный  пиджак,  подвЯзанные
веревкой брюки, из-под  них торчат черные  "поллитровки", и  всю эту картину
венчает мой свежевыбритый череп, сиЯющий, должно быть,  в свете лампочки как
бледнаЯ луна.
     "‹юциЯ, Ѓога ради прости, что Я так дико выглЯжу", -- сказал  Я и вновь
стал  объЯснЯть необходимость своего  переодеваниЯ. ‹юциЯ уверЯла менЯ,  что
это вовсе не имеет  значениЯ, но Я (во власти  пьЯной безоглЯдности) заЯвил,
что не могу стоЯть перед ней в таком виде, и немедлЯ сбросил с себЯ пиджак и
брюки; однако под ними  были  ночнаЯ  рубаха и  уродливые  армейские длинные
подштанники --  одеЯние куда более комичное,  чем то,  что  еще минуту назад
прикрывало его. џ подошел к выключателю, погасил свет,
        151
     но и  потемки не  спасли менЯ --  сквозь окно  в комнату пробивалсЯ луч
уличного фонарЯ.  ‘тыд быть смешным был  сильнее стыда наготы,  и  Я, быстро
скинув рубаху  и  кальсоны, предстал перед ‹юцией в чем мать родила. џ обнЯл
ее. (‘нова почувствовал, что она  дрожит.) Џопросил ее раздетьсЯ, сбросить с
себЯ все, что нас разделЯет. џ гладил  ее тело и вновь и вновь повторЯл свою
просьбу, но  ‹юциЯ сказала, чтоб Я подождал немножко, что она  не может, что
так сразу она не может, не может так быстро.
     џ взЯл ее за руку, и мы сели на кровать. џ положил голову ей на колени,
на  миг  успокоилсЯ  и  вдруг  осознал  всю  нелепость  своей  наготы  (чуть
освещаемой  грЯзным  светом деревенского  фонарЯ); поразила  мысль,  что все
вышло  совсем наоборот, чем мечталось:  не одетого мужчину обслуживает голаЯ
девушка, а голый  мужчина  лежит на коленЯх одетой  женщины;  Я казалсЯ себе
снЯтым с креста нагим •ристом на руках скорбЯщей Њарии, и в то же времЯ менЯ
пугал  этот  образ: Я же пришел сюда не за утешением и состраданием, а  ради
совершенно  другого; и Я опЯть  начал  домогатьсЯ  ‹юции,  целовал  ее лицо,
платье, пытаЯсь незаметно расстегнуть его.
     Ќо  ничего  не получилось; ‹юциЯ  снова  ускользнула  от  менЯ.  ‚конец
опустошенный, Я  утратил  свой  начальный пыл, свое  доверчивое  нетерпение,
исчерпал вдруг все  слова и ласки.  џ  по-прежнему лежал  на кровати  голый,
распростертый и неподвижный, а ‹юциЯ  сидела рЯдом и гладила  менЯ шершавыми
руками по лицу. € во мне росли неудовольствие и гнев: Я  мысленно припоминал
‹юции  все  опасности,  которым  подвергал  себЯ,  чтобы  встретитьсЯ с  ней
сегоднЯ; при-
        152
     поминал ей (опЯть же мысленно)  всевозможные наказаниЯ, которыми грозил
мне сегоднЯшний  побег. Ќо  это были лишь поверхностные  укоры  (поэтому  --
пусть молча -- Я и  поверЯл  их ‹юции). €стинный источник гнева  был гораздо
глубже (Я постыдилсЯ бы открыть его): Я думал о  своей убогости, о печальной
убогости  незадачливой молодости, убогости бесконечных недель  без  утолениЯ
любовной   жажды,   об   унижающей  бесконечности   неисполненных   желаний;
вспоминалось  мое   напрасное   домогание   Њаркеты,   уродство   блондинки,
восседавшей на жнейке, и вот снова -- столь же  напрасное домогание ‹юции. €
хотелось  мне в голос завыть:  почему  во  всем Я должен быть взрослым,  как
взрослый  судим,  исключен,  объЯвлен  троцкистом,  как взрослый  послан  на
рудники,  но почему же в  любви Я не вправе быть взрослым и вынужден глотать
все  унижениЯ незрелости? џ ненавидел ‹юцию,  ненавидел ее тем  сильнее, что
знал:  она  любит менЯ, и  потому ее  сопротивление было еще  бессмысленнее,
непонЯтнее, ненужнее и доводило менЯ до бешенства. €так, после  получасового
упорного молчаниЯ Я атаковал ее снова.
     џ  повалил ее;  употребив  всю свою силу,  задрал  ей  юбку, расстегнул
бюстгальтер,  просунул  руку к оголенной груди,  но ‹юциЯ сопротивлЯлась чем
дольше, тем Яростнее и  (захваченнаЯ, как и Я, слепой силой) наконец одолела
менЯ, вскочила с кровати и отступила к шкафу.
     "Џочему  ты  упираешьсЯ?"  --  крикнул Я  ей.  Ћна  не ответила,  разве
бубнила, чтоб Я  не  сердилсЯ,  но толком  ничего  не  могла  объЯснить,  не
вымолвила ничего вразумительного.
        153
     "Џочему ты  упираешьсЯ?  ’ы  что,  не знаешь,  что  Я  люблю  тебЯ?  ’ы
ненормальнаЯ!" --  орал Я.  "’ак  выгони  менЯ",  --  сказала она,  все  еще
прижимаЯсь  к  шкафу. "‚от и  выгоню,  честное слово, выгоню, потому  что не
любишь менЯ,  потому что  делаешь из менЯ идиота!"  џ крикнул, что ставлю ей
ультиматум: или она будет моЯ, или Я никогда не захочу ее видеть.
     џ опЯть подошел  к  ней и обнЯл. Ќа этот  раз  она не сопротивлЯлась, а
лежала  в  моих  объЯтиЯх,  словно  неживаЯ.   "—то  ты  носишьсЯ  со  своей
невинностью, длЯ кого ты ее  бережешь?"  Ћна молчала. "—его  ты молчишь?" --
"’ы не любишь менЯ", -- сказала  она. "џ  тебЯ не  люблю?" --  "Ќе любишь. џ
думала, ты любишь менЯ..." Ћна расплакалась.
     џ опустилсЯ перед ней на колени; целовал ей ноги, умолЯл. Ђ она плакала
и говорила, что Я не люблю ее.
     ‚друг  менЯ  охватило  безотчетное  бешенство.  Њне казалось,  какаЯ-то
сверхъестественнаЯ сила стоит поперек дороги и всЯкий раз вырывает у менЯ из
рук то, ради чего Я хочу жить, о чем мечтаю, что мне принадлежит, что это та
самаЯ сила,  котораЯ  отнЯла  у  менЯ  партию,  и товарищей,  и университет,
котораЯ  каждый  раз все отнимает и каждый раз ни за что  ни  про  что,  без
всЯкого  повода.  €  теперь  эта сверхъестественнаЯ, противоборствующаЯ сила
воплотилась в  ‹юции. ‹юциЯ  стала  орудием  этой нечеловеческой  силы, и  Я
ненавидел ее; Я ударил ее по лицу -- мне казалось, это не ‹юциЯ, а именно та
вражьЯ  мощь; Я  кричал, что ненавижу ее, не хочу ее видеть, что уже никогда
не захочу ее видеть, уже никогда в жизни не захочу ее видеть.
        154
     џ бросил ей  в руки ее коричневое  пальтецо (оно было перекинуто  через
стул) и крикнул: уходи!
     Ћна надела пальто и ушла.
     Ђ Я лег на кровать. „уша моЯ была совсем пуста, хотелось вернуть ‹юцию,
Я ведь  тосковал по  ней уже тогда, когда гнал  от  себЯ, потому что знал: в
тысЯчу раз лучше быть с ‹юцией одетой и строптивой,  чем быть без ‹юции, так
как быть без ‹юции значит быть в полном одиночестве.
     џ понимал это и все-таки не позвал ее назад.
     џ долго лежал на кровати в  чужой, снЯтой на времЯ комнате,  ибо не мог
представить себе, как Я встречусь  в  таком расположении духа  с людьми, как
поЯвлюсь в домике у  казармы, как стану шутить с  горнЯками и отвечать на их
веселые бесстыдные вопросы.
     Ќаконец (уже поздно ночью) Я поднЯлсЯ и пошел. Ќапротив дома, который Я
покидал, горел фонарь. џ обогнул казарму, постучал в окно домика (оно уже не
светилось),  подождал  минуты  три,  снЯл  костюм  в  присутствии  зевающего
хозЯина,  ответил  нечто  неопределенное  на  его   вопрос  об  удаче  моего
предприЯтиЯ и поплелсЯ  (опЯть в ночной рубахе и подштанниках)  к казарме. џ
был в полном отчаЯнии, и мне на все было плевать. џ не думал ни о  патруле с
собакой,  ни о  том, куда направлен прожектор. џ  пролез сквозь  проволоку и
спокойно пошел  в сторону своего  барака. „остиг  как  раз стены  медпункта,
когда  услышал: "‘той!" џ  остановилсЯ.  ЊенЯ  осветили фонариком. ђаздалось
ворчанье собаки. "—то вы тут делаете?"
     "Ѓлюю, товарищ сержант", -- ответил Я, опираЯсь рукой о стену.
        155
     "Ќу валЯй, валЯй!" -- сказал сержант и продолжил с собакой обход.
        14
     „о своей койки в ту ночь Я добралсЯ без осложнений. Њладший сержант уже
дрыхнул, но уснуть мне так и не удалось, поэтому Я обрадовалсЯ, когда резкий
голос дневального  (ревущего: "Џодъем!") завершил эту отвратительную ночь. џ
сунул ноги в  башмаки  и  побежал  в  умывалку  плеснуть  на  себЯ  холодной
освежающей  воды.  ‚ернувшись,  увидел  у  Ђлексеевой  койки  скучившихсЯ  и
приглушенно хихикавших  полуодетых ребЯт. Њне сразу  стало Ясно, в чем дело.
Ђлексей (он  лежал на животе,  голова  в подушке, прикрыт  одеЯлом) спал как
убитый. Њне  сразу вспомнилсЯ  ”ранта Џетрашек  из третьего взвода,  который
однажды утром в Ярости  на своего командира изображал такой непробудный сон,
что  его тормошили поочередно трое старших, и все без толку; в конце  концов
пришлось  вынести его  вместе  с койкой  во  двор,  и только  когда на  него
направили струю из брандспойта,  он стал  лениво  протирать  глаза. Ћднако в
случае с Ђлексеем  не приходилось думать  о каком-либо протесте: его крепкий
сон мог быть  вызван разве что  физической слабостью. €з  коридора в комнату
вошел младший сержант (старший по комнате) с огромной кастрюлей воды; вокруг
него теснилось несколько наших солдат, которые, по-видимому, и  посоветовали
ему  прибегнуть  к  этой  старинной  идиотской  шутке,  столь  вдохновлЯющей
унтерские мозги всех времен и всех режимов.
        156
     ‚ ту минуту менЯ возмутило это трогательное единодушие между рЯдовыми и
сержантом  (в  иное времЯ  столь  презираемым);  возмутило менЯ,  что  общаЯ
ненависть к  Ђлексею стерла вдруг все  старые  счеты между  ними. ‚черашними
словами командира об Ђлексеевой фискальстве они, по-видимому, объЯснили свои
собственные  подозрениЯ  и почувствовали  в  себе внезапный  наплыв горЯчего
согласиЯ  с  командирской  жестокостью.  ‚прочем,  разве не намного  удобнее
ненавидеть вместе  с сильным коммунистом слабака,  чем вместе со слабаком --
сильного? ‚  голову мне ударила слепЯщаЯ Ярость ко всем этим  людЯм,  к этой
способности  тупо верить каждому оговору,  к этой  их  дежурной  жестокости,
которую они стремЯтсЯ подкрепить непоколебимой уверенностью  в себе, -- и Я,
опередив  младшего  сержанта  и  его  сподручных,  подошел к койке и  громко
сказал: "Ђлексей, вставай, болван!"
     ‚друг кто-то скрутил мне сзади руки и заставил опуститьсЯ на колени.  џ
оглЯнулсЯ: Џавел Џекны.  "’ы чего суешьсЯ, большевистскаЯ морда?" -- зашипел
он. џ вырвалсЯ и  отвесил ему оплеуху. Љазалось,  не миновать было драки, но
ребЯта попытались  утихомирить  нас  -- боЯлись, как бы Ђлексей не проснулсЯ
раньше  времени. ‚прочем, младший  сержант с кастрюлей был  уже наготове. Ћн
встал над Ђлексеем, рЯвкнул  "Џодъем!" --  и одновременно вылил  на него всю
кастрюлю воды -- литров десЯть по меньшей мере.
     € случилось невероЯтное: Ђлексей по-прежнему оставалсЯ  лежать. Њладший
сержант смешалсЯ на минуту, затем взревел:
        157
     "‘олдат!   ‚стать!"  --  но   солдат  не   двигалсЯ.  Њладший  сержант,
нагнувшись, потрЯс его (одеЯло было мокрым, промокла и койка с  простыней, и
с  нее капало на пол). …му удалось  перевернуть ЂлексеЯ навзничь -- и тут мы
увидели его лицо: запавшее, бледное, неподвижное.
     Њладший сержант крикнул:  "‚рача!" Ќикто не шелохнулсЯ, все смотрели на
ЂлексеЯ  в  промокшей  насквозь  ночной  рубахе,  и младший  сержант,  снова
выкрикнув "‚рача!", указал на какого-то  солдата, который тут же выбежал  из
комнаты. (Ђлексей лежал неподвижно и  казалсЯ еще меньше и  болезненней, чем
раньше,  и гораздо  младше, почти  ребенком,  только губы были  не по-детски
крепко сжаты, и капала с него вода. Љто-то сказал: "„ождь идет...")
     ‡атем пришел  врач, взЯл ЂлексеЯ за запЯстье и  сказал: "Ќу, все Ясно".
‘нЯл  с  него мокрое  одеЯло, и Ђлексей  оказалсЯ  перед нами во всей  своей
(малой) длине, в вымокших длинных белых кальсонах, из  которых торчали белые
ступни. ‚рач, оглЯдевшись вокруг, взЯл  с тумбочки два  тюбика;  осмотрел их
(были  пусты) и сказал:  "ќтого хватило  бы  на двоих". €, сорвав с соседней
койки простыню, прикрыл ЂлексеЯ.
     ‚сЯ эта историЯ задержала нас -- завтракать пришлось уже на ходу; через
три четверти часа предстоЯло спускатьсЯ в подземелье. Џотом был конец смены,
и  снова строеваЯ, и снова занЯтиЯ, и обЯзательное пение, и уборка, и  отход
ко сну, и Я все  думал о том,  что с нами нет ‘тани, нет моего лучшего друга
ѓонзы (Я никогда больше не видел его,  слышал только, после армейской службы
он перебежал через границу в Ђвстрию) и что
        158
     ЂлексеЯ тоже нет; он отдавалсЯ своей великой роли слепо и мужественно и
не был виноват в том, что его вдруг покинули  силы  и он не сумел продолжать
игру, не сумел, "опозоренный и оплеванный", покорно и терпеливо оставатьсЯ в
строю; Ђлексей не был моим товарищем, он был чужд мне  ожесточенностью своей
веры, но судьбой был ближе всех; казалось, в свою смерть он вложил и скрытый
укор,  нацеленный  прЯмо  в  менЯ,  словно хотел  дать понЯть, что человеку,
исторгнутому  партией  из  своих рЯдов,  уже  не  длЯ  чего жить.  € Я вдруг
почувствовал себЯ  виновным, что не любил его -- сейчас он безвозвратно ушел
от  нас,  а  Я  никогда  ничего  не  сделал  длЯ  него,  хотЯ  и  был  здесь
единственным, кто мог бы немного облегчить его участь.
     Ќо потерЯл Я не только  ЂлексеЯ  и  невозвратную  возможность  защитить
человека; сейчас,  спустЯ  годы, понимаю,  что  утратил  Я  тогда  и  теплое
душевное чувство единениЯ с моими "черными" товарищами, а с  ним и последний
шанс воскресить свою затравленную веру в людей. џ усомнилсЯ в ценности нашей
солидарности,  котораЯ  была  вызвана  --  под  давлением  обстоЯтельств  --
инстинктом самосохранениЯ, загонЯющим нас в дружную стаю.  џ стал сознавать,
что  наш  "черный"  коллектив  так  же  способен затравить  одного  человека
(послать его в изгнание или на смерть), как и коллектив людей в том памЯтном
зале, как, должно быть, и любой человеческий коллектив.
     ‚ те дни на душе было так, словно над ней промчались ветры пустыни; и в
этой пустыне из пустынь мучительно  хотелось позвать ‹юцию. џ вдруг перестал
понимать, почему
        159
     столь невменЯемо желал ее тела;  теперь она казалась мне не женщиной во
плоти, а прозрачным столпом тепла, который движетсЯ по  империи  бескрайнего
холода и, изгнанный, удалЯетсЯ от менЯ.
     Ђ потом настал следующий день, и Я после смены, на строевых занЯтиЯх не
спускал  глаз с  ограды  --  ждал, не придет  ли она; но за все  это времЯ у
проволоки  остановилась  разве  что  одна  тетка,  показывавшаЯ  нас  своему
замурзанному   ребенку.  €  потому  вечером  Я  написал  письмо,  длинное  и
жалостное, -- просил ‹юцию снова прийти,  писал, что должен ее  видеть,  что
уже ничего от нее не хочу, лишь бы  только она была, лишь бы Я мог ее видеть
и знать, что она со мной, что она есть, что она действительно есть...
     ’очно  в  насмешку,  в эти  дни  потеплело,  небо было  голубое,  стоЯл
чудесный октЯбрь. ‹иства на деревьЯх играла всеми цветами, и природа (жалкаЯ
остравскаЯ природа) справлЯла свое расставание с осенью в шальном экстазе. џ
не мог  не считать это  насмешкой:  на мои отчаЯнные письма не приходило  ни
одного  ответа,  а  у проволочной  ограды  останавливались  (под  вызывающим
солнцем)  лишь  бесконечно чужие люди.  Ќедели через  две одно из моих писем
пришло  назад;  на  нем   был  перечеркнут  адрес  и  чернильным  карандашом
приписано: адресат выбыл.
     ЊенЯ обуЯл  ужас.  ’ысЯчекратно со времени  последней  моей  встречи  с
‹юцией Я повторЯл про себЯ все, что сказал ей тогда и что она сказала мне, Я
стократ проклинал  себЯ  и оправдывалсЯ, стократ уверЯл  себЯ, что оттолкнул
‹юцию навсегда, и стократ говорил  себе,  что ‹юциЯ все-таки поймет  менЯ  и
простит. Ќо приписка на конверте звучала приговором.
        160
     Ќе совладав со своим беспокойством, на  следующий день Я  совершил  еще
один  безумный  поступок.  Ќазываю  его "безумным",  хотЯ он ничуть  не  был
опаснее  моего  недавнего побега из казармы, -- атрибут безумиЯ придала  ему
задним  числом скорее  его  неудача, чем  рискованность.  џ знал, что ѓонзе,
когда у него завелась одна болгарка, муж  которой до обеда бывал на  службе,
не  раз  удавалось навестить ее. џ  последовал его  примеру: утром пришел со
всеми  в смену, взЯл  жетон,  лампу,  измазал  лицо сажей и незаметно исчез;
сбегал в ‹юциино общежитие  и, распросив  вахтершу, узнал,  что  недели  две
назад ‹юциЯ ушла оттуда с чемоданчиком, в который собрала все  свои пожитки,
а куда, мол, пошла --  кто знает, никому ничего не сказала. џ  испугалсЯ: не
случилось ли что с ней? ‚ахтерша, поглЯдев на менЯ, махнула рукой: "„а Ѓог с
вами, эти работницы из  деревни  завсегда так  делают.  ЏриходЯт,  уходЯт  и
никому ничего не докладывают". џ заехал на ее  фабрику, спросил в кадрах; но
и там  ничего больше не знали. Џот