зделе.
Џока же отмечаем  важный виток спирали "понимание непонимание": поЯвление  в
акте   эхолалии  элементов   действиЯ  "наоборот",  т.   е.   подмена  фонем
противоположными по местоположению  или  по  артикулЯции  создает  очередной
уровень "непониманиЯ", или "нетождественного обмена".
     Ќаконец, вот еще один  механизм того же, восходЯщий, вероЯтно, к той же
ранней поре  к  финалу чисто суггестивной стадии  эволюции второй сигнальной
системы. ќто ответ молчанием.
     Њолчание может быть двоЯкого рода. Ћдно отвечает доречевому уровню. ќто
животное молчание. „ругое перерыв, тормоз в речевом общении.  ’акое молчание
второго   рода   было  гигантским   приобретением  человечества.  Ћно   тоже
принадлежит к механизмам отказа от  непосредственного выполнениЯ  суггестии,
но   и   от   парированиЯ   ее   эхолалией   или  квазиэхолалией.   Њолчание
генерализованное  торможение  речевой  функции:  тут  уж  нет  подобиЯ  даже
"неэквивалентного  обмена",  ибо в обмен  не  даетсЯ  вообще ничего. Ќо  это
"ничего" весьма весомо. ‚о-первых,  оно есть  пауза разграничитель  звуковых
комплексов и тем  самым фактор превращениЯ неопределенно длительных звучаний
в  слова.  ‚о-вторых,  молчание  в  ответ  на  словесный  раздражитель  есть
промежуточное звено к ответу действием, движением, но  теперь предварительно
пропущенным  сквозь  нейродинамическое   сито  дифференцированиЯ   словесных
раздражителей.  ‚-третьих,  ответ  молчанием  есть  первый  шаг  становлениЯ
"внутреннего  мира".  Џока  длитсЯ  молчание,  оно  составлЯет оболочку  длЯ
интериоризованных, внешне не проЯвлЯющихсЯ реакций,  будь то по речевому или
неречевому типу. ‘ледовательно, молчание это ворота к мышлению.
     Ќо  пока мы еще  не  вышли  из  мира суггестии. Њы  только  обозрели те
барьеры,  которые  суггестиЯ  на этапе своей  зрелости  должна преодолевать,
чтобы оставатьсЯ фактором принуждениЯ в человеческом общении. ќти барьеры ее
закалка.  ‘уггестиЯ  вполне   находит  себЯ,  когда   она   властна  не  над
беззащитным, а над защищенным перечисленными  средствами, т. е. преодолевает
их.
     ЋставаЯсь  еще  в  мире  суггестии,  мы тем  самым исследуем  только  и
исключительно систему материальных нейрофизиологических воздействий людей на
поведение  людей.  ќто  поначалу  просто своеобразное  проЯвление  тормозной
доминанты,   ее   инверсиЯ,   вернее,  целаЯ  сериЯ   инверсий   в   общении
первобытнейших  людей  эпохи  их  отпочкованиЯ  от  троглодитов.  Ќа  уровне
суггестии втораЯ сигнальнаЯ  система не имела никакого отношениЯ к тому, что
философиЯ  называет  сознанием,   как  и  познанием.   Ќо   она  не   только
интериндивидуальный феномен,  ибо  все  настойчивее затрагивала  и  то,  что
индивид делает в окружающей природной среде: сначала тормозила его действиЯ,
затем  уже  и требовала  какого-то действиЯ. „а и  самые простые  тормозЯщие
команды,  если  они   тормозЯт  лишь  определенное  действие,  ставЯт  перед
побуждаемым организмом немало  задач  конкретного  осуществлениЯ: "иди сюда"
или  "пошел  вон"  могут   требовать  преодолениЯ  каких-либо   препЯтствий,
осуществлениЯ  каких-либо предварЯющих  поступков;  "отдай",  "брось"  могут
потребовать  отчленениЯ или иных операций  с предметами. Ћдним словом,  если
индивид  не  прибегает  к  попыткам  не  выполнить  предписываемое,  парируЯ
суггестию, а  подчинЯетсЯ ему,  то  он  оказываетсЯ  перед вопросом: как его
выполнить?   ‘ледовательно,    чем   более   суггестиЯ   расчленЯетсЯ,   тем
многообразнее и тоньше операционные задачи, возникающие перед человеком.
     Њы   помним,  что  суггестиЯ   по   своему   физиологическому  генезису
противостоит  и противоречит  первой сигнальной системе, а именно  тому, что
подсказывает и диктует организму его собственнаЯ сенсорнаЯ  сфера. ’еперь, с
развитием суггестии, всЯ заднЯЯ  надобласть коры мозга, включающаЯ височную,
теменную и затылочную  области,  должна  приспосабливатьсЯ, пристраиватьсЯ к
необходимости  находить  во  внешней  среде  пути к выполнению заданий.  ќто
требовало   развитиЯ   корковых   анализаторов,   развитиЯ   перцептивной  и
ассоциативной систем особого, нового качества. ”ункции и  органы  гнозиса  и
праксиса  приобрели  у  нас   человеческую  специфику   вместе  с  развитием
суггестии.
     ’аким  образом, не тот "труд" каждого по отдельности, на который делает
упор  индивидуалистическаЯ концепциЯ  антропогенеза,  усовершенствовал  мозг
Homo sapiens, не  та "деЯтельность" каждого одиночки  перед лицом природы, а
выполнение  императивного заданиЯ, т. е. специфическое общение  (суггестиЯ).
„ругое  дело, что  тем самым суггестиЯ несет в  себе противоречие:  зачинает
согласование  двух сигнальных  систем,  из  противопоставлениЯ  которых  она
изошла.   ќто   противоречие   окажетсЯ   продуктивным:   оно   приведет   к
контрсуггестии. Ћднако это произойдет на более позднем этапе эволюции.
     ‡десь остаетсЯ внести одно разъЯснение к сказанному в настоЯщем разделе
о суггестии.  Њогло создатьсЯ впечатление, что ранние неоантропы состоЯли из
внушающих  (суггесторов) и внушаемых  (суггестентов); вторые то поддавались,
то  пытались  противитьсЯ,  то  снова  поддавались  воздействующему  влиЯнию
(инфлюации) первых. Ћднако Я просто  рассматривал  Явление и  его осложнениЯ
сами  по себе, отвлекаЯсь от вопроса, кто именно состоЯл в данном отношении,
т. е. всегда ли та же роль исполнЯлась той же особью. ’еперь, дабы выпЯтить,
что это была  абстракциЯ и  в  противовес возможному недоразумению, повторим
противоположную  модель:  каждаЯ особь  играла то  одну роль, то обратную  и
нимало  не срасталась  с ними. Ќо видимо, обе  модели неистинны,  во  всЯком
случае есть еще одна, гораздо более интереснаЯ длЯ исследователЯ.
     Њы все времЯ оперировали двумЯ партнерами, вернее, двумЯ сторонами (ибо
каждый  "партнер" мог  быть и  множественным).  Џредставим себе  теперь, что
перед нами три действующих  лица,  т. е. три соучаствующих стороны.  ‚ таком
случае инициатором или соучастником всЯкой "непонЯтности", всЯкого "барьера"
может быть и сам суггестор,  если он не  намерен воздействовать на поведение
некоторых реципиентов, именно тех,  которые владеют "кодом"  самозащиты, или
же, напротив, намерен воздействовать только на них, минуЯ остальных. Љстати,
мы  тем  самым  возвращаем слову "код"  его  настоЯщее значение,  утраченное
современной  кибернетикой:  "код"  может быть  только  укрытием  чего-то  от
кого-то,  т.  е.  необходимо  подразумевает  трех соучастников  кодирующего,
декодирующего и акодирующего (не владеющего кодом). ‚ противном случае свЯзь
первых  двух  звеньев столь же  бессмысленно  величать "кодом", как величают
"запоминающим устройством" депо или склад чего-либо.
     €так,  метаморфозы  суггестии,  намеченные выше, вполне  согласуютсЯ  с
такой антропогенетической канвой: три соучастника это  три градации, которые
мы  выше   наметили  в  неустойчивом  переходном  мире  ранних  (ископаемых)
неоантропов,  а  именно:  1)  еще  весьма  близкие к  палеоантропам,  т.  е.
полунеандерталоидный  тип, 2) средний тип, 3) наиболее продвинутые в сторону
сапиентации. ‚се вместе они, или по крайней мере второй и третий тип, стоЯли
в   биологическом  противоречии,   каковому  противоречию   и  соответствует
первоначальнаЯ завЯзь  суггестии. Ћна достигает все большей зрелости  внутри
этого мира ранних неоантропов, причем наиболее элементарные формы  суггестии
действительны по отношению  к более примитивному  типу,  а  более сапиентные
варианты    неоантропов    избегают    воздействиЯ    суггестии    благодарЯ
вырабатывающимсЯ  предохранительным  ограждениЯм.   —ем  более   усложненный
вариант суггестии  мы рассматриваем,  тем более он  отвечает  отношениЯм уже
между   сапиентными   формами,   становЯсь   "непонЯтным"   длЯ   отставших.
…стественный отбор весьма  энергично  закреплЯл формирование соответствующих
устройств  (эхолалических,  парафазических  и  др.)  в  мозге неоантропов  и
размывал  средний тип; все дальше в стороне  от эволюции суггестии оставалсЯ
неандерталоидный  тип.   ЏолнаЯ  зрелость   суггестии  отвечает   завершению
дивергенции.   Ќо  к   этому  времени   среди   самих   Homo   sapiens   уже
распространилось взаимное  обособление  общностей по принципу  "кодированиЯ"
своей  общности от  чужих побуждений,  т.  е.  самозащиты  "непониманием" от
повелений, действительных лишь среди соседей.

     <B><A  NAME="IV"><A  NAME="_Toc481667452"><A  NAME="_Toc481579261">IV</A>.
‚торжение вещей</A></A></B>

     ‡накомство с  феноменом  суггестии и с ее  развитием  раскрыло,  что во
времена  начальных ступеней  второй  сигнальной  системы  функциЯ  отражениЯ
предметной  среды  оставалась в  полной  мере за первой сигнальной системой.
ЏоследнЯЯ продолжала  ведать всей  самостоЯтельной  предметной деЯтельностью
каждого индивида. Љак уже говорилось, с психологической и  философской точки
зрениЯ втораЯ сигнальнаЯ система на  своих  ранних  стадиЯх не имеет свЯзи с
проблемами познаниЯ, мышлениЯ, взаимной информации.
     Ќо тем самым со всей силой встает вопрос: когда же  и  как возникла эта
свЯзь?        Љак       попали        вещи       <A        NAME="nazad59">
<a HREF="#snoska59"><U><SUP>59</U></SUP></A></A>,  предметы,  объекты  в  сферу
звукоиспусканий и звуковосприЯтий?  …сли угодно, наоборот: как проникли  эти
нейрофизиологические вокализационные механизмы взаимодействиЯ особей в сферу
обращениЯ с объектами, предметами, вещами?
     Ќе мною первым так поставлен вопрос. Ђ. Ѓаллон  настаивал на отсутствии
континуитета   (непрерывности)  при  развитии   мышлениЯ  ребенка   из   его
индивидуально  унаследованного  сенсомоторного аппарата: вместе с  усвоением
речи  в  его  поведение  врываютсЯ   принципиально   иные  детерминаторы
<a NAME="nazad60"><A   HREF="#snoska60"><U><SUP>60</U></SUP></A></A>.   ‹.   ‘.
‚ыготский выдвинул идею о "двух корнЯх": о наличии у речи своей предыстории,
прежде  чем  она  в  онтогенезе  и  в  филогенезе сочетаетсЯ с  предысторией
интеллекта  с предметным мышлением, породив  повое Явление рече-мыслительную
функцию        человеческой        психики       <A        NAME="nazad61">
<a HREF="#snoska61"><U><SUP>61</U></SUP></A></A>.
     ђассмотрим   подробнее  результаты  одного   менее  известного  автора.
‹ингвист  Ђ. Џ. Џоцелуевский в поисках методов реконструкции древнейших форм
и  ступеней  человеческой  звуковой  речи  обратилсЯ  к  собиранию и анализу
специфических обращений людей к домашним  животным  в  основном на материале
туркменского  Языка, но с привлечением некоторых  сравнительных  данных и из
других               Языков               <A               NAME="nazad62">
<a HREF="#snoska62"><U><SUP>62</U></SUP></A></A>.  Ћн  исходил  из  мысли,  что
"человек и  животные одомашнивались вместе" (по Ќ. џ.  Њарру),  но отношениЯ
людей  с домашними  животными с  тех  пор  мало эволюционировали, поэтому  и
речевые формы современных обращений  к животным могут  послужить  источником
познаниЯ некоторых  свойств  и  черт  древнейшей речи. Ќа  мой  взглЯд,  эта
аргументациЯ  примененного   метода   исследованиЯ   уЯзвима  (одомашнивание
животных  в  основном относитсЯ лишь к неолиту)  и лучше было бы заменить ее
другой:  на обращениЯ к  животным перенесено  кое-что  из  характерных  черт
былого обращениЯ  к палеоантропам или к низшим типам неоантропов. Ќо так или
иначе, исследование оказалось плодотворным. Ћбращение к животным делитсЯ  на
два комплекса:  1)  приманить  (более  древний)  или  2)  прогнать,  а также
заставить быстрее идти  и т. п. (более поздний). Ћсложнение  этих  обращений
происходило  посредством дупликации и мультипликации, сложениЯ  двух  разных
основ, а дифференцирование также и посредством интонаций.
     ‚от кое-что из  выводов  Ђ. Џ. Џоцелуевского. „ревнейшим типом звуковой
речи ЯвлЯлось "слово-монолит", недифференцированное ни в семантическом, ни в
формальном   отношении  и  неразложимое   на  отдельные  элементы.  Ћсновным
назначением таких слов-монолитов было сообщение говорЯщим своей потребности,
воли  или желаниЯ другому, поэтому можно предположить, что их первоначальнаЯ
функциЯ  была аналогичной  нынешней повелительной форме  глагола.  ЏоследнЯЯ
ЯвлЯетсЯ,  таким  образом,  "древнейшим  фактом   звуковой  речи  человека".
"“потребление  предками  человека  нерасчлененных   слов-монолитов  не  было
свЯзано с  необходимостью сообщениЯ тех или иных умозаключений или суждений.
‘лово-монолит  ЯвлЯлось  выразителем  не   суждениЯ,  но  воли  или  желаниЯ
говорЯщего,  и само высказывание слова-монолита диктовалось лишь конкретными
потребностЯми   текущего   момента.   Џоэтому   во   внутреннем   содержании
слов-монолитов  нельзЯ  вскрыть  никаких элементов логического  суждениЯ"
<a NAME="nazad63"><A HREF="#snoska63"><U><SUP>63</U></SUP></A></A>.
     Љак видим,  автор своим собственным путем  пришел к мнению о древнейшей
стадии речи, весьма близкому к  изложенному выше представлению о  суггестии.
’ем самым  автор должен  был  представить как  качественно иную, последующую
стадию   поЯвление   у   слов   номинативно-семантической  функции   (иначе,
коммуникативно-информационной) .
     „ействительно,  Џоцелуевский  так  продолжает изложение своих  выводов:
"Ќоминально-номинативнаЯ   функциЯ    слова-монолита    Явилась   позднейшей
надстройкой   над   его  первоначальной   вербально-императивной   функцией.
‘лова-монолиты  стали  употреблЯтьсЯ  длЯ  обозначениЯ  отдельных  элементов
действительности... €з знаков воли они превратились в знаки представлений, в
знаки  предметов  мысли...   ЏоЯвление  у   слова-монолита   зачатков  новой
(интеллектуальной)  функции (как знака представлениЯ или  понЯтиЯ) дало  ему
возможность стать орудием примитивной мысли... ‘лово-монолит, не терЯЯ своей
недифференцированности и нерасчлененности,  впервые  стало орудием  мысли  в
качестве  словесного  выразителЯ  предиката  суждений  восприЯтиЯ..   ."
<a NAME="nazad64"><A HREF="#snoska64"><U><SUP>64</U></SUP></A></A>.
     ‚се  это  так,  и  очень  глубоко  схвачено.  Ќо  тем  более  очевидным
становитсЯ,  что сам  переход  осталсЯ  необъЯсненным.  ‚ыражение, что новаЯ
функциЯ  Явилась "позднейшей надстройкой" над первоначальной функцией,  лишь
требует  ответа  на  вопрос:  откуда  же  взЯлась эта  новаЯ функциЯ,  столь
радикально отличнаЯ от прежней? Љак она могла присоединитьсЯ к прежней?
     Ќиже излагаетсЯ, видимо, единственнаЯ мыслимаЯ разгадка.
     ‘лова   еще  не  обозначали  вещей,  когда  вещи  были  привлечены  длЯ
обозначениЯ  слов, а  именно  длЯ их  дифференцированиЯ. Ќужно  думать,  что
потребность в различении звуковых суггестивных комплексов обособлении таких,
на  которые  "не  надо"  отвечать  требуемым  действием, от  тех,  на  какие
"все-таки надо" отвечать, с некоторой поры более и  более  обгонЯла наличные
речевые средства. „лЯ  умножениЯ числа этих внутренне аморфных  и  диффузных
звуковых  комплексов   надо   было   бы   создавать   все  новые   тормозные
фонологические оппозиции или новые  сочетаниЯ из уже наличных комплексов,  а
возможности к  тому  были крайне  бедными. Ќеограниченные  Языковые средства
возникнут  только  много   позже   с  поЯвлениЯ   синтаксиса  (синтагматики,
парадигматики).  Ћднако  гораздо  раньше было использовано  другое средство:
если один и тот  же  звук  ("слово")  сопровождаетсЯ  двумЯ  Явно различными
движениЯми говорЯщего, т. е. двумЯ его отчетливо дифференцируемыми адресатом
действиЯми,  это  уже  два  разных  слова.  Ќо  подавлЯющаЯ  часть  действий
предметна, т. е. действиЯ производЯтсЯ с теми или иными предметами: действиЯ
нельзЯ смешать между  собой  именно благодарЯ  тому,  что отчетливо различны
вещи, объекты манипулированиЯ или оперированиЯ. ’ак-то вот вещи и втерлись в
слова
     ќто  по-прежнему  только  общение,  но   еще  не  сообщение  чего-либо.
Ћбогатились   только  тормозЯщие  или  предписывающие   какое-либо  действие
сигналы: из чисто звуковых они стали также и  двигательно-видимыми. ѓоворЯ о
"вещах" как дополнительных  индикаторах, различающих между собой акустически
подобные  друг другу  сигналы, мы имеем в виду "вещи" в самом широком смысле
материальных  фактов   и  акты,  и   объекты.  ’орможение   или  предписание
какого-либо   действиЯ  теперь   осуществлЯетсЯ   не  просто   голосом,   но
одновременно и двигательным актом, например руки (вверх, вниз), а в какой-то
значительной  части случаев также  показом  того  или иного объекта. ’ак при
небольшом числе доступных  голосовых сигналов теперь могло быть осуществлено
значительно возросшее число  фактически различимых  суггестивных  команд. Ќе
служит  ли   тому   иллюстрацией  и  подтверждением  факт  палеолингвистики:
древнейшие  корни  оказываютсЯ  полисемантическими   целыми   семантическими
пучками,  т.  е.  одно  "слово"  было  свЯзано  с  несколькими  разнородными
"вещами"? ‚ернее было бы считать,  что это  как раз несколько разных "слов",
но при одинаковом звуковом компоненте. ‘лабым следом того состоЯниЯ ЯвлЯютсЯ
ныне омонимы. Ћднако тогда вещи были не денотатами, а значками.
     —итатель видел  в гл.  3, что  понЯтие "знак"  имеет  два  кардинальных
признака:  основные знаки 1) взаимозаменЯемы по отношению  к денотату, 2) не
имеют с ним никакой причинной свЯзи ни по сходству, ни по причастности. Ќо в
настоЯщей главе, где сюжет 3-й главы перемещен в генетический план, надлежит
спросить: какой из этих двух признаков первоначальнее? Ћтвет гласит: второй.
Ћб  этом косвенно свидетельствует, между  прочим, семасиологическаЯ  природа
имен   собственных   в  современной  речи:   если  они,  как  и  все  слова,
удовлетворЯют второму признаку, то заменимость другим знаком выражена у имен
собственных  слабее,   а  в  пределе  даже  стремитсЯ  к  нулю  (конечно,  в
современной речи это  возможно, но либо очень примитивно,  например, словами
"это", "вот", либо, наоборот, очень обширным описанием). €наче говорЯ, имена
собственные в современной речевой деЯтельности ЯвлЯютсЯ памЯтниками,  хоть и
стершимисЯ, той архаической поры,  когда вообще слова еще не имели  значениЯ
(как   инварианта  при  взаимной  замене,  переводе)  <A   NAME="nazad65">
<a HREF="#snoska65"><U><SUP>65</U></SUP></A></A>.
     Ќо  какое-то  взаимоотношение  между звуковыми  и вещными  компонентами
суггестивных сигналов должно было возникнуть вместе с поЯвлением этих вещных
компонентов. Ђ именно последние служили "формантами"  слов,  размножавшимисЯ
быстрее,  чем  их звуковой компонент. € в  этом  условном смысле вещи  стали
обозначением  звуков  раньше,  чем  звуки   обозначениЯми   вещей,   вернее,
представлений и мыслей о вещах. ‚едь мы тут по-прежнему имеем дело только  с
аппаратом побуждений, торможений, отказов и т. п.,  и наша  гносеологическаЯ
позициЯ,  а  именно  материализм,  ничуть не  изменитсЯ  от  того  какое  из
материальных  звеньев  этого аппарата первичнее другого:  ведь сознаниЯ  еще
нет,  нет  субъекта, противостоЯщего  объекту. Ќо  к  числу  свойств  вещей,
используемых   людьми   в   первосигнальной   жизни,   теперь   присоединена
второсигнальнаЯ функциЯ  быть  составной частью  и  наглЯдными разделителЯми
речевых сигналов.
     ЋпЯть-таки, если покопатьсЯ  в современном опыте, мы найдем в нем следы
знаковой функции вещей. ‚едь знаком и сейчас иногда может служить предмет не
звук и не какое-либо искусственное создание людей длЯ выполнениЯ ими функции
знака, а  сам подлинный предмет: зуб,  (служащий амулетом), клок волос, рог;
дерево, пень, ручей, камень; звезда, луна, солнце; зверь, птица; сооружение,
здание  и т.  д. ‡наком чего  же  служит такой предмет?  ђаз по  определению
природа  знака не имеет ничего общего с  природой обозначаемого, значит, эти
предметы либо  вовсе  не знаки, либо они знаки каких-либо  не имеющих к  ним
иного отношениЯ действий и взаимодействий между людьми.  Џоскольку все такие
предметы ныне несут  оттенок  свЯтости, волшебства,  магии, а вместе с тем и
невроза, мы легко допускаем, что фетиши, тотемы, предметы-табу действительно
возникли как  знаки, в  частности тормозЯщие и растормаживающие,  каких-либо
сопрЯженных окриков,  команд  и т. п. Ћднако,  чтобы быть  в  полном  смысле
знаками этих звуков, предметы должны были  бы обрести еще в данной функции и
парную  (или  более  широкую)  взаимозаменимость  или эквивалентность  между
собой.
     Ћткрыв вход  вещам во вторую сигнальную систему, мы должны  рассмотреть
две линии дальнейшего развитиЯ:
     1) что происходило с вещами в  этой их новой функции по аналогии с тем,
что происходило со звуками;
     2) что происходило с отношением между звуками и вещами как компонентами
сигнализации: их перемену местами.
     1.  ‚ качестве суггестивных  сигналов вещи должны были претерпеть нечто
подобное  переходу звуков с фонетического  на фонологический уровень обрести
сверх простой различимости еще и противопоставлЯемость. Љ числу самых ранних
оппозиций, наверное, надо отнести противоположность предметов прикосновенных
и недоступных  прикосновению; как  уже упоминалось,  указательный  жест есть
жест  неприкосновениЯ:  он,  может  быть,  некогда  даже  сам  "обозначалсЯ"
объектами, действительно по своей натуре исключающими  прикосновение  (в том
числе небо,  солнце,  огонь, глаз  и пр.). Ќечто подобное ситуации  эхолалии
должно  было  породить повторность, взаимное уподобление  двух  показываемых
предметов-близнецов  или  способов (приемов) их предъЯвлениЯ  (показываниЯ).
„алее,  должна  была  ЯвитьсЯ  и  деструкциЯ  одного   из  них  расчленение,
преобразование, так, чтобы он  был и похож и не  похож на своего двойника (в
том  числе посредством  нанесениЯ искусственной  раскраски  или  посредством
изготовлениЯ из  чего-либо искусственного  подобиЯ).  €, наконец, что-нибудь
аналогичное молчанию: утаивание предмета от взглЯда или отведение взглЯда от
предмета;  недвижимость  человека  среди  вещей  "не  манипулирование",  "не
оперирование". ‚се это вольетсЯ в "труд".
     Љстати, в  этом  негативном  поведении  таитсЯ,  несомненно,  переход к
принципиально  новому нервному Явлению: к  возникновению  внутренних образов
вещей.  ‚ норме всЯкаЯ реакциЯ организма складываетсЯ под воздействием  двух
факторов: а) необходимости ее по внутреннему состоЯнию организма, б) наличиЯ
соответствующего  раздражителЯ  в среде;  соотношение их интенсивности может
быть очень различным, один из двух факторов может быть в данный момент слаб,
но  в сумме оба составлЯют  единицу: иначе нет реакции  <A NAME="nazad66">
<a HREF="#snoska66"><U><SUP>66</U></SUP></A></A>. Ћднако  замечено,  что,  если
второй  фактор равен нулю, нервнаЯ  система животного  все  же может  иногда
подставить недостающую малую  величину  в  форме  иллюзии  раздражителЯ.  Џо
данным этологии, голодные скворцы в изолированном помещении производили  все
действиЯ охоты за мухами, хотЯ мух не было;  то же достигаетсЯ электрическим
раздражением  областей  ствола  мозга  у  кур:  клев  отсутствующего  корма,
движениЯ  ухаживаниЯ  за  отсутствующими  самками  или целостное  протекание
сложных   поведенческих  актов.   ‚  других  случаЯх   реакции   "вхолостую"
достигались       введением       гормонов        <A       NAME="nazad67">
<a HREF="#snoska67"><U><SUP>67</U></SUP></A></A>.  ‡начит, в  этих ситуациЯх  в
формуле а+в=1 роль "в" выполнЯет галлюцинациЯ.  Њы не назовем  ее "образом",
тем  более  "представлением",  но  отметим  эту  материальную   возможность,
заложенную  в нервной системе  животного. “  человека  же  закрытие  каналов
общениЯ   и    лишение   (депривациЯ)   сенсорных    раздражений   порождает
галлюцинаторные  образы.  ‚ероЯтно,  возникновение  образов  характерно  длЯ
специфических пауз в рассматриваемом нами механизме раннего второсигнального
общениЯ.  €  это было уже воротами  к  представлениЯм  (только  воротами еще
далеко не тем, что отличает, по Њарксу, архитектора от пчелы!).
     2.  Џока  вещь  просто  замешана  вместе  со  звуком в один  сигнальный
комплекс,   нельзЯ  говорить  о  каком-либо   "отношении"  между  ними.  Ћни
составлЯют  "монолит".  Ћтношение возникает  лишь в  том  случае  и  с  того
момента, когда они окажутсЯ  в оппозиции "или или", а тем более, когда снова
составЯт единство "и и", несмотрЯ на оппозицию, вернее, посредством нее.
     Љак   же   можно    представить    себе   переход    от   слитности   к
противопоставлению? „опустим, что как один и тот же звук-комплекс сочетали с
манипулированием  разными  предметами  и  с  помощью  этих  вещных формантов
получали разные слова, так и тот или  иной предмет стали сочетать  с разными
звуками-комплексами. ќто могло быть, очевидно, средством "смешивать" слова и
тем  лишать  их определенного действиЯ на  нервную  систему  и поведение. €з
возникающей  при  этом  "путаницы"  и "непонЯтности", может быть, выходом  и
Явилось  противопоставление сигналов по их  модальности: либо звуковой, либо
предметный.  Ћднако  вот  порог  чуда!  разойдЯсь, став несовместимыми,  они
функционально могли  по-прежнему  подменЯть друг  друга в  одной  и  той  же
суггестивной ситуации. Ђ отсюда их созревшее отношение: заменЯЯ друг друга в
межиндивидуальных  воздействиЯх людей,  звуковой сигнал и предметный сигнал,
абсолютно не  смешиваемые  друг  с  другом  (когда  один  возбужден,  другой
заторможен и обратно), в то же времЯ тождественны по своему действию.
     ќто значит,  что если  кто-то  использует их  порознь,  то другой может
воспринимать, а затем и  использовать  их снова как одно целое как сдвоенный
сигнал суггестии. Њало того, именно так свойство "и и" становитсЯ высочайшей
спецификой суггестии в ее окончательном, готовом виде.  ’о,  что  невозможно
длЯ  отдельного  организма  одновременнаЯ  реакциЯ  на два  противоположных,
исключающих   друг  друга   стимула,  возможно  в  отношениЯх   между  двумЯ
организмами,  ибо  второй  организм реагирует  не  прЯмо на эти  стимулы,  а
посредством  реакций  первого,  выражающих  и  несовместимость  стимулов   и
одинаковость  их действиЯ.  „лЯ него-то,  второго индивида, это реагирование
первого  внешнЯЯ картина, а не собственное внутреннее состоЯние. Ћн-то может
совместить отдифференцированные в  мозгу первого индивида звук  и предметное
действие,  слово и вещь  и адресовать такой сдвоенный сигнал обратно первому
(или кому-либо). € тот испытает потрЯсение.
     Љонечно,  все  это  лишь  рабочаЯ  схема, но,  кажетсЯ,  она  близка  к
реальности.
     ‚о всЯком случае дальше мы уже  будем оперировать  только  с выведенным
сейчас совершенно новым Явлением и понЯтием, которое  окрестим "дипластией",
и  с его  развитием. ЏолустершимсЯ следом длЯ демонстрации природы дипластии
могли бы послужить метафоры, еще более речевые обороты заклинаний. „ипластиЯ
это  неврологический,  или психический,  присущий  только  человеку  феномен
отождествлениЯ двух элементов, которые одновременно абсолютно исключают друг
друга.  Ќа  Языке  физиологии высшей  нервной  деЯтельности  это  затЯнутаЯ,
стабилизированнаЯ ситуациЯ  "сшибки" двух противоположных нервных процессов,
т. е. возбуждениЯ и торможениЯ. Џри  "сшибке" у животных они, после нервного
срыва, обЯзательно  снова разводЯтсЯ, а здесь остаютсЯ как бы внутри  скобок
суггестивного   акта.  Ћба  элемента  тождественны  в  том  отношении,   что
тождественно  их совместное  суггестивное действие,  а  их противоположность
друг  другу способствует  их суггестивному действию.  „ипластиЯ единственнаЯ
адекватнаЯ форма суггестивного раздражителЯ центральной нервной системы: как
выше подчеркивалось, незачем внушать человеку то действие или представление,
которое порождают его собственные ощущениЯ и импульсы, но, мало  того, чтобы
временно парализовать последние, внушающий  фактор должен лежать  вне норм и
механизмов  первой  сигнальной  системы.  ќтот  фактор   в   лице  дипластии
биологически "бессмыслен", "невозможен" и вызывает реакцию на таком же самом
уровне  как  бы  невротическом,  но  не  мимолетном, а  постоЯнном длЯ сферы
общениЯ. ’о, что у животных катастрофа, здесь, в антропогенезе, используетсЯ
как  фундамент  новой системы. ‘ледовательно, то, что  у  животных физиологи
традиционно,  хотЯ  и наврЯд ли верно, рассматривают  как  патологию  высшей
нервной            деЯтельности             <A             NAME="nazad68">
<a HREF="#snoska68"><U><SUP>68</U></SUP></A></A>,  в генезисе второй сигнальной
системы преобразуетсЯ в устойчивую норму.
     Џравда,  нет  никаких  логических  или физиологических  препЯтствий длЯ
представлениЯ  о  затЯжном  характере  ультрапарадоксальной   "фазы".  ђазве
какие-либо  эксперименты  над  животными доказали, что она может длитьсЯ  не
более  какого-то  количества минут  или часов?  Ќапротив,  экспериментальные
неврозы  у  животных  оказались в  рЯде  случаев  довольно стойкими,  трудно
устранимыми. Ќо то,  что сложилось в речевой деЯтельности  человека, не идет
ни в какое сравнение. “льтрапарадоксальнаЯ "фаза"  длЯ человека  в отношении
высшей  нервной  деЯтельности  на  уровне  второй  сигнальной системы  стала
пожизненной,  может быть, лишь несколько  отступаЯ  в пожилом возрасте  (что
воспринимаетсЯ как  умудренность).  Ќо это  справедливо не только длЯ  жизни
индивида, а и длЯ совокупной всемирной истории человеческого рода.
     Ћднако,  с  другой  стороны,  в  поступательном ходе  всемирной истории
происходили одни за другими качественные сдвиги в отношениЯх между словами и
вещами.  ЉонтрсуггестиЯ  побеждала  суггестию,  вещи  побеждали  слова.  ќто
принадлежит к очень  глубоким чертам истории как  цельного процесса.  ‘двиги
начались  вместе с  ранними стадиЯми развитиЯ  труда  и производства, но они
становЯтсЯ особенно отчетливыми с утратой трудом и материальной жизнью своей
традиционности      и      квазинеподвижпости      <A      NAME="nazad69">
<a HREF="#snoska69"><U><SUP>69</U></SUP></A></A>.
     Ќо мы рассматриваем лишь  начало человеческой истории. Џоэтому надлежит
сказать только о самых древних (однако капитальнейших)  сдвигах.  Љ их числу
относитсЯ    поЯвление    синтагм    (синтагмов)    <A     NAME="nazad70">
<a HREF="#snoska70"><U><SUP>70</U></SUP></A></A>. ‘интагмы  это  два  сдвоенных
элемента одной и той же модальности: пара  взаимосвЯзанных звуковых сигналов
или предметных сигналов. Ќа каждую  такую пару переходит свойство дипластии,
т.  е.  оба  элемента  одновременно  и  тождественны  друг  другу  в  смысле
возможности их взаимной  замены по  их сходству  или  сродству,  и отчетливо
различимы. Ћтношение  элементов внутри  синтагмы,  по-видимому,  в  конечном
счете опираетсЯ  на  отношение  возбуждениЯ  и  торможениЯ  на  их  взаимную
свЯзанность отрицательной индукцией. ‚ модальности звукового (и письменного)
Языка  синтагма  с  тех пор во  всей  истории  останетсЯ  фундаментальным  и
элементарным лингвистическим  фактом.  ЏроЯвЯтсЯ  разные тенденции:  слиЯние
малоразличимых слов  в  слова-дупли; слова-рифмы;  скрещение  несхожих слов;
противостоЯние  друг  другу   двух  несхожих  слов  и  простом  предложении;
уничтожение слова посредством  присоединениЯ к нему "не".  ‚ этих процедурах
они и будут выковыватьсЯ  в  собственно  слова.  ‚  плане  же  предметной  и
операционной  модальности  синтагма  это  создание  и  подыскивание  подобий
предметов (в том числе  прикосновенных подобий неприкосновенных  предметов и
наоборот);  составление  одного  предмета  из  двух  различных;  уподобление
отчлененной части целому предмету; наконец, уничтожение предмета посредством
сжиганиЯ (а также закапываниЯ).
     ЏоЯвление синтагм знаменовало  новый  этап  в  развитии отношений между
звуками и предметами  во второй сигнальной  системе:  они  способны теперь к
некоторой  динамической  независимости  друг  от  друга, могут  образовывать
отдельные  дипластии.  Ћднако  им не  оторватьсЯ  вполне друг  от друга: они
тотчас взаимно свЯзываютсЯ  в  трипластии и тетрапластии, о чем речь будет в
заключительном разделе этой главы. Џока  же отметим следующий важный сдвиг в
истории   взаимоотношений  слов  и  вещей:  они  далее  образуют  уже  целые
параллельные  цепочки  или строчки.  ‚ речевой  деЯтельности  над  синтагмой
надстраиваетсЯ такаЯ цепнаЯ, или линейнаЯ, речь, т. е. сложное  предложение,
фраза,  неограниченный  в  принципе  текст; это  обЯзательно  высказывание о
чем-то план  выражениЯ коррелирован с  планом содержаниЯ. „опустим, это эпос
или  миф; даже туманное словесное заклинание  или пророчество имеет какую-то
перекличку со смыслом. ‘о своей  стороны содержание представлЯет собою здесь
цепь событий, лиц, вещей; этот  линейный рЯд  может быть  развернут  либо во
времени  (эпос,  миф, культоваЯ церемониЯ),  либо в пространстве (наскальные
изображениЯ  охотничьих эпопей,  пиктограмма,  столб  с серией  личин, аллеЯ
предков). ‹инейность этих сложных знаковых комбинаций имеет среди прочего ту
важную   нейрофизиологическую  специфику,  что  каждое  звено  цепи   служит
одновременно  и  тормозЯщим  фактором  по отношению  к  предыдущему  знаку и
возбуждающим  фактором  по отношению к  последующему знаку. ‘ледовательно, в
линейной, цепной системе знаков  всЯкий знак ЯвлЯетсЯ единством торможениЯ и
возбуждениЯ тождеством противоположностей.
     Љратко охарактеризованные выше  сдвиги  принадлежат к  довольно раннему
времени развитиЯ  второй сигнальной системы и вместе с тем рече-мыслительной
и рече-культурной деЯтельности людей. ќто цепь  шлюзов, по которым проходило
"вторжение  вещей"   в   первоначально  совершенно   специфическую   область
интериндивидуальных  сигнальных  воздействий  на поведение или,  вернее,  по
которым  происходил "захват вещей" этой особой сферой. Ќо степень "захвата",
до  какой мы пока дошли, еще недостаточна, чтобы говорить  о распространении
на  нее  функции  отражениЯ  из  первой  сигнальной  системы.  €сследователи
"коллективных  представлений"   в  первобытной  психике,  от   „юркгейма  до
‹еви-ЃрюлЯ  (и  даже  до  Ђнри  Ѓаллона),  тщетно  отбивались от  назойливых
доморощенных  "опровержений": как, мол, мог бы дикарь выдалбливать из дерева
лодку или убить дичь,  если его мышление было. насквозь  антилогично, т.  е.
противоречило природе вещей? ‹еви-Ѓрюль возражал посредством  образа: да вот
так же, как хороший игрок на биллиарде нередко ударЯет шар совершенно помимо
мыслительных операций, а попадание превосходное.  …сли обобщить  этот образ,
он    будет   отсылкой   к   природе    автоматизированных    действий.    Ђ
автоматизированное действие  это переданное в первую сигнальную систему. ‚се
дело в том-то и заключаетсЯ,  что на  ранних ступенЯх истории большаЯ  часть
материальной жизни людей оставалась в детерминации первой сигнальной системы
(или   легко  редуцировалась  к   ней)   и   лишь   некоторый   ее   сегмент
детерминировалсЯ  суггестией.  Џравда,   последний   неумолимо  должен   был
расширЯтьсЯ по мере созреваниЯ  психофизиологического  механизма  суггестии.
Ћднако  и эта экспансиЯ вовсе  не  означала сама по себе победу побежденного
над победителем: не только на первобытной ступени  эволюции психики, но даже
и на последующей, мифологической,  еще не слова  выполнЯли  заказы  вещей, а
вещи выполнЯли заказы слов, если только не оставались свободными от слов, т.
е. в ведении первой сигнальной системы.
     Љак  раннЯЯ первобытнаЯ ("прелогическаЯ") психика, так и мифологическое
мышление привлекали к  себе на протЯжении  XX в.  огромное внимание науки  и
философии.  €зучение  мифологического   мышлениЯ  в  последнее  времЯ   даже
выдвинулось на первое место и,  пожалуй, поглотило или оттеснило специальные
проблемы    более   ранней   первобытной   психики   <A    NAME="nazad71">
<a HREF="#snoska71"><U><SUP>71</U></SUP></A></A>.  Ћсновной  итог  этого штурма
мифологической  проблемы  можно  было  бы  отжать  в  две  формулы:  1)  длЯ
мифологического  мышлениЯ "возможно соединить  что угодно с  чем угодно"; по
определению,  принадлежащему  ‹еви-‘троссу,  "в  мифе  все  может случитьсЯ;
кажетсЯ, что развитие  событий  в нем не  подчинено никаким правилам логики.
‹юбой  субъект  может иметь какой  угодно предикат; возможна, мыслима  любаЯ
свЯзь"  <A  NAME="nazad72"><A HREF="#snoska72"><U><SUP>72</U></SUP></A></A>;
2)  мифологическое  мышление  подчинено  глубоким   и   сложным  структурным
закономерностЯм, в том числе закону  бинарной  оппозиции.  Љазалось  бы, эти
формулы  противоречат  друг  другу ("все  возможно" "возможно только  строго
определенное"), но ведь перваЯ формула  имеет смысл семантический, т. е. она
говорит,   что  не  смыслы   слов  определЯют  их   сочетаниЯ,  а  смысловаЯ
номинативнаЯ сторона слов еще настолько  второстепенна  рЯдом с  их основной
функцией, что смыслы еще покорно следуют за сочетаниЯми слов. Ћни сплетаютсЯ
в невероЯтные симультанные или  сукцессивные  комбинации  предметов, Явлений
или  событий,  обычно  мнимые,  т.  е. лишь  рассказываемые  и  воображаемые
комбинации,  но иногда  реализуемые  и в  материальных  образах.  ‚тораЯ  же
формула  говорит в сущности  о  законах структуры речевой  деЯтельности того
времени, уже не  просто ассоциирующей и противопоставлЯющей звуки, жесты, но
настолько  втЯнувшей  в  себЯ  семантический  компонент,  что  он  мог  быть
использован как средство образованиЯ особенно сложных речевых структур.
     Џоследние,  однако, были еще обращены к выполнению не  отражательной, а
суггестивной    задачи.    ђазумеетсЯ,    природа   вещей   "сопротивлЯлась"
произвольному  обращению с нею: чем более фантастические композиции пытались
изобразить  в материале,  тем больше  было. неудач, но больше  становилось и
редких удавшихсЯ "чудес".
     Џоследние закреплЯлись повторением и автоматизировались. Ћднако тут уже
мало-помалу  внедрЯлась и  отражательнаЯ  функциЯ:  длЯ  реализации  "чуда",
идеального   замысла,  необходимо   было   учитывать   свойства   материала.
Његалитические  сооружениЯ  дольмены  и  кромлехи  были включены, конечно, в
суггестивную работу слов, но какое же почти непостижимо сложное  обращение с
камнЯми-гигантами должны были освоить их строители!
     €так, вещи  втЯгивались в  функционирование  второй сигнальной  системы
сначала в качестве вспомогательных средств межиндивидуального  суггестивного
аппарата  общениЯ, и это продолжалось очень долго во  всю эпоху "первобытных
бессмыслиц" и в  значительной степени на протЯжении эпохи  мифологии. Ќо все
же втЯгивание вещей в мир слов готовило великий переворот во взаимоотношении
тех и других.
     ‘реди  разных теорий происхождениЯ  речи  наше  внимание  не  может  не
привлечь концепциЯ, недавно выдвинутаЯ советским лингвистом-филологом  ‚. €.
Ђбаевым <A NAME="nazad73"><A HREF="#snoska73"><U><SUP>73</U></SUP></A></A>.
     ‘уть  ее состоит  как раз в  том, что "отношение людей к внешнему  миру
существует только через их отношение друг к другу", следовательно, в истории
возникновениЯ  речи выражать это отношение людей друг к другу было первичной
функцией,  а выражать  их отношение  к внешнему  миру  было  уже  вторичной,
надстроившейсЯ    функцией.    ‚.    €.    Ђбаев    решительный    противник
эволюционно-биологических  подступов к  происхождению речи.  Љоммуникативные
системы животных  "закрытые" (неспособные к  неограниченному  обогащению)  и
одинаковые  длЯ всего вида,  человеческие "открытые"  и расчлененные  внутри
вида  на  противостоЯщие  друг  другу   системы.   "Џредставим   себе  такой
эксперимент,  пишет  Ђбаев.  Њы  поселЯем  два  стада обезьЯн  одного вида в
условиЯх,  максимально  приближенных  к  естественным,  но  на  ограниченной
территории,  вынуждающей их к постоЯнному  контакту друг с другом. …сли бы в
результате этого  контакта  в  этих  двух стадах  выработались  две  разные,
нарочито  противопоставленные  друг  другу  системы сигналов,  мы  могли  бы
сказать, что  на  наших  глазах  совершилось, величайшее  таинство скачок из
животного состоЯниЯ  в человеческое.  €бо важнейшим моментом  очеловечениЯ и
рождениЯ   человеческой   речи   было   не   что   иное,   как  переход   от
биологически-детерминированных   сигналов    к   социально-детерминированным
символам.  Ќужно  ли  говорить,  что наш воображаемый эксперимент обречен на
неудачу:  обезьЯньи  аффективные выкрики уже  не превратЯтсЯ  в человеческие
слова. ‚идимо, это чудо могло  совершитьсЯ  только один раз  в истории нашей
планеты   и,   может  быть,  единственный   раз  в  истории   ‚селенной"
<a NAME="nazad74"><A HREF="#snoska74"><U><SUP>74</U></SUP></A></A>.
     Џо идее Ђбаева, до верхнего палеолита не было еще достаточной плотности
популЯции, чтобы возникли постоЯнное  взаимное "трение" человеческих групп и
межгрупповаЯ  оппозициЯ, а тем  самым начальные  ЯвлениЯ  речи и сознаниЯ. ‘
верхнего  палеолита  это  условие  налицо.  "Ћдна  человеческаЯ  орда  ничем
биологически не отличалась от другой. Ќовые, социальные оппозиции, пришедшие
на смену биологическим, могли найти выражение  и  объективироватьсЯ только в
символах.  ’акими символами и  стали первые социально-обработанные  звуковые
комплексы, первые слова. Ћни обозначали примерно  то, что мы выражаем теперь
местоимениЯми  "мы", "наше", в противоположность "не-мы",  "не-наше".  ..  ‚
этих первых  социально-символических наречениЯх  познавательный  момент  был
нераздельно  слит  с  оценочно-эмоциональным:  "наше"   означало  "хорошее",
"не-наше"  дурное.