        Ќиколай ‚асильевич ѓоголь. ‚ий

---------------------------------------------------------------
  Ћригинал текста: в Џубличной электронной библиотеке …вгениЯ Џескина і http://www.online.ru/sp/eel/russian/
---------------------------------------------------------------


     Љак только ударЯл в Љиеве поутру довольно звонкий семинарский  колокол,
висевший у ворот Ѓратского монастырЯ, то уже со всего города спешили толпами
школьники и бурсаки. ѓрамматики, риторы, философы и богословы,  с  тетрадЯми
под мышкой, брели в класс. ѓрамматики были еще очень малы; идЯ, толкали друг
друга и бранились между собою самым тоненьким дискантом; они были все  почти
в изодранных или запачканных платьЯх, и  карманы  их  вечно  были  наполнены
всЯкою  дрЯнью;  как-то:  бабками,  свистелками,  сделанными   из   перышек,
недоеденным пирогом, а иногда даже и  маленькими  воробьенками,  из  которых
один, вдруг чиликнув среди необыкновенной тишины в классе, доставлЯл  своему
патрону порЯдочные пали в обе руки, а иногда и вишневые  розги.  ђиторы  шли
солиднее: платьЯ у них были часто совершенно целы, но зато  на  лице  всегда
почти бывало какое-нибудь украшение в виде  риторического  тропа:  или  один
глаз уходил под самый лоб, или вместо губы целый  пузырь,  или  какаЯ-нибудь
другаЯ примета; эти говорили и божились между собою тенором. ”илософы  целою
октавою брали ниже: в карманах их, кроме крепких табачных  корешков,  ничего
не было. ‡апасов они не делали никаких и все, что попадалось, съедали  тогда
же; от них слышалась трубка и горелка иногда так далеко, что проходивший ми-
мо ремесленник долго еще, остановившись, нюхал, как гончаЯ собака, воздух.
     ђынок в это времЯ обыкновенно только что начинал шевелитьсЯ, и торговки
с бубликами, булками, арбузными семечками и маковниками дергали наподхват за
полы тех, у которых полы были из тонкого  сукна  или  какой-нибудь  бумажной
материи.
     - Џаничи! паничи! сюды! сюды! - говорили они  со  всех  сторон.  -  Ћсь
бублики, маковники, вертычки, буханци хороши! ей-богу, хороши! на меду! сама
пекла!
     „ругаЯ, поднЯв что-то длинное, скрученное из теста, кричала:
     - Ћсь сусулька! паничи, купите сусульку!
     - Ќе покупайте у этой ничего: смотрите, какаЯ  она  сквернаЯ  -  и  нос
нехороший, и руки нечистые...
     Ќо философов и богословов они боЯлись задевать, потому что  философы  и
богословы всегда любили брать только на пробу и притом целою горстью
     Џо приходе в семинарию всЯ толпа размещалась по классам, находившимсЯ в
низеньких, довольно, однако же, просторных комнатах с небольшими  окнами,  с
широкими  дверьми  и   запачканными   скамьЯми.   Љласс   наполнЯлсЯ   вдруг
разноголосными жужжаниЯми:  авдиторы  выслушивали  своих  учеников;  звонкий
дискант грамматика попадал как раз в звон стекла, вставленного  в  маленькие
окна, и стекло отвечало почти тем же звуком; в углу  гудел  ритор,  которого
рот и толстые губы должны бы принадлежать, по крайней  мере,  философии.  Ћн
гудел басом, и только слышно было издали: бу, бу, бу, бу... Ђвдиторы, слушаЯ
урок, смотрели одним глазом под скамью, где из кармана подчиненного  бурсака
выглЯдывала булка, или вареник, или семена из тыкв.
     Љогда всЯ эта ученаЯ толпа успевала приходить несколько ранее или когда
знали,  что  профессора  будут  позже  обыкновенного,  тогда,  со  всеобщего
согласиЯ, замышлЯли бой, и в этом бою должны были участвовать  все,  даже  и
цензора, обЯзанные смотреть за порЯдком и  нравственностию  всего  учащегосЯ
сословиЯ. „ва богослова обыкновенно решали, как происходить битве: каждый ли
класс должен стоЯть за себЯ особенно  или  все  должны  разделитьсЯ  на  две
половины: на бурсу и семинарию. ‚о всЯком случае, грамматики начинали прежде
всех, и как только вмешивались риторы, они уже бежали прочь и становились на
возвышениЯх наблюдать битву. Џотом вступала  философиЯ  с  черными  длинными
усами, а наконец и богословиЯ, в ужасных шароварах и  с  претолстыми  шеЯми.
Ћбыкновенно оканчивалось тем, что богословиЯ  побивала  всех,  и  философиЯ,
почесываЯ бока, была теснима в  класс  и  помещалась  отдыхать  на  скамьЯх.
Џрофессор, входивший в класс и участвовавший когда-то сам в подобных боЯх, в
одну минуту, по разгоревшимсЯ лицам своих слушателей, узнавал, что  бой  был
недурен, и в то времЯ, когда он сек розгами по пальцам  риторику,  в  другом
классе другой профессор отделывал деревЯнными лопатками по рукам  философию.
‘ богословами же было поступаемо совершенно другим образом: им, по выражению
профессора богословиЯ, отсыпалось по мерке крупного гороху, что  состоЯло  в
коротеньких кожаных канчуках.
     ‚ торжественные-дни и праздники семинаристы и бурсаки  отправлЯлись  по
домам с вертепами. €ногда разыгрывали  комедию,  и  в  таком  случае  всегда
отличалсЯ какой-нибудь богослов, ростом мало чем пониже киевской колокольни,
представлЯвший €родиаду или Џентефрию,  супругу  египетского  царедворца.  ‚
награду получали они кусок полотна, или мешок проса, или  половину  вареного
гусЯ и тому подобное.
     ‚есь этот ученый народ, как семинариЯ,  так  и  бурса,  которые  питали
какую-то наследственную неприЯзнь между  собою,  был  чрезвычайно  беден  на
средства к прокормлению и притом необыкновенно прожорлив; так что сосчитать,
сколько каждый из них  уписывал  за  вечерею  галушек,  было  бы  совершенно
невозможное дело; и потому доброхотные пожертвованиЯ  зажиточных  владельцев
не могли быть достаточны. ’огда сенат, состоЯвший из философов и богословов,
отправлЯл грамматиков и риторов под предводительством одного философа,  -  а
иногда присоединЯлсЯ и сам, - с мешками на плечах опустошать чужие  огороды.
€ в бурсе поЯвлЯлась каша из тыкв. ‘енаторы  столько  объедались  арбузов  и
дынь, что на другой день авдиторы слышали от них вместо  одного  два  урока:
один происходил из  уст,  другой  ворчал  в  сенаторском  желудке.  Ѓурса  и
семинариЯ носили какие-то длинные подобиЯ сюртуков,  простиравшихсЯ  по  сие
времЯ: слово техническое, означавшее - далее пЯток.
     ‘амое торжественное длЯ семинарии событие было вакансии - времЯ с  июнЯ
месЯца, когда обыкновенно бурса распускалась по  домам.  ’огда  всю  большую
дорогу усеивали грамматики, философы и богословы. Љто не имел своего приюта,
тот  отправлЯлсЯ  к  кому-нибудь  из   товарищей.   ”илософы   и   богословы
отправлЯлись на кондиции, то есть брались учить или приготовлЯть детей людей
зажиточных, и получали за то в год новые сапоги, а иногда и на  сюртук.  ‚сЯ
ватага эта тЯнулась вместе целым табором; варила  себе  кашу  и  ночевала  в
поле. Љаждый тащил за собою мешок, в котором находилась одна рубашка и  пара
онуч. Ѓогословы особенно были бережливы  и  аккуратны:  длЯ  того  чтобы  не
износить сапогов, они скидали  их,  вешали  на  палки  и  несли  на  плечах,
особенно когда была грЯзь. ’огда они, засучив шаровары по колени, бесстрашно
разбрызгивали своими ногами лужи. Љак только  завидывали  в  стороне  хутор,
тотчас сворочали с большой  дороги  и,  приблизившись  к  хате,  выстроенной
поопрЯтнее других, становились перед окнами в рЯд и  во  весь  рот  начинали
петь кант.  •озЯин  хаты,  какой-нибудь  старый  козак-поселЯнин,  долго  их
слушал, подпершись обеими руками, потом рыдал прегорько и говорил, обращаЯсь
к своей жене: "†инко! то, что поют  школЯры,  должно  быть  очень  разумное;
вынеси им сала и что-нибудь такого, что у нас есть!" € целаЯ миска вареников
валилась в мешок.  ЏорЯдочный  кус  сала,  несколько  палЯниц,  а  иногда  и
свЯзаннаЯ курица помещались вместе. Џодкрепившись таким запасом  грамматики,
риторы, философы и богословы опЯть продолжали путь. —ем  далее,  однако  же,
шли они, тем более уменьшалась толпа их. ‚се почти разбродились по домам,  и
оставались те, которые имели родительские гнезда далее других.
     Ћдин раз во времЯ подобного  странствованиЯ  три  бурсака  своротили  с
большой дороги в сторону, с тем чтобы в первом попавшемсЯ  хуторе  запастись
провиантом, потому что мешок у них давно уже был пуст.  ќто  были:  богослов
•алЯва, философ •ома Ѓрут и ритор ’иберий ѓоробець.
     Ѓогослов был рослый, плечистый  мужчина  и  имел  чрезвычайно  странный
нрав: все, что ни лежало, бывало,  возле  него,  он  непременно  украдет.  ‚
другом случае характер его был чрезвычайно  мрачен,  и  когда  напивалсЯ  он
пьЯн, то прЯталсЯ в бурьЯне, и семинарии стоило большого труда  его  сыскать
там.
     ”илософ •ома Ѓрут был нрава  веселого.  ‹юбил  очень  лежать  и  курить
люльку. …сли же пил, то непременно нанимал музыкантов и отплЯсывал  тропака.
Ћн  часто  пробовал  крупного  гороху,  но   совершенно   с   философическим
равнодушием, - говорЯ, что чему быть, того не миновать.
     ђитор ’иберий ѓоробець еще не имел права носить усов,  пить  горелки  и
курить люльки. Ћн носил только оселедец, и потому характер его  в  то  времЯ
еще мало развилсЯ; но, судЯ по большим шишкам на лбу, с  которыми  он  часто
ЯвлЯлсЯ в класс, можно было предположить, что из него  будет  хороший  воин.
Ѓогослов •алЯва и философ •ома  часто  дирали  его  за  чуб  в  знак  своего
покровительства и употреблЯли в качестве депутата.
     Ѓыл уже вечер, когда они своротили с большой дороги. ‘олнце только  что
село, и дневнаЯ теплота оставалась еще в воздухе.  Ѓогослов  и  философ  шли
молча, курЯ люльки; ритор ’иберий ѓоробець сбивал палкою головки с  будЯков,
росших по краЯм дороги. „орога шла  между  разбросанными  группами  дубов  и
орешника, покрывавшими луг. Ћтлогости и небольшие горы, зеленые  и  круглые,
как куполы, иногда перемежевывали равнину. ЏоказавшаЯсЯ в двух местах нива с
вызревавшим житом давала знать,  что  скоро  должна  поЯвитьсЯ  какаЯ-нибудь
деревнЯ. Ќо уже более часу, как они минули хлебные полосы, а между тем им не
попадалось никакого жильЯ. ‘умерки уже совсем омрачили  небо,  и  только  на
западе бледнел остаток алого сиЯниЯ.
     - —то за черт! - сказал философ •ома Ѓрут, - сдавалось совершенно,  как
будто сейчас будет хутор.
     Ѓогослов помолчал, поглЯдел по окрестностЯм, потом  опЯть  взЯл  в  рот
свою люльку, и все продолжали путь.
     - …й-богу! - сказал, опЯть остановившись, философ. - Ќи чертова  кулака
не видно.
     - Ђ  может  быть,  далее  и  попадетсЯ  какой-нибудь  хутор,  -  сказал
богослов, не выпускаЯ люльки.
     Ќо между тем уже была ночь, и  ночь  довольно  темнаЯ.  Ќебольшие  тучи
усилили мрачность, и, судЯ по всем приметам, нельзЯ было ожидать  ни  звезд,
ни месЯца. Ѓурсаки заметили, что они сбились  с  пути  и  давно  шли  не  по
дороге.
     ”илософ, пошаривши ногами во все стороны, сказал наконец отрывисто:
     - Ђ где же дорога?
     Ѓогослов помолчал и, надумавшись, примолвил:
     - „а, ночь темнаЯ.
     ђитор отошел в сторону и старалсЯ ползком нащупать дорогу, но руки  его
попадали только в лисьи норы. ‚езде была одна степь, по  которой,  казалось,
никто не ездил. Џутешественники еще сделали усилие пройти несколько  вперед,
но везде была та же дичь. ”илософ попробовал перекликнутьсЯ,  но  голос  его
совершенно заглох по сторонам  и  не  встретил  никакого  ответа.  Ќесколько
спустЯ только послышалось слабое стенание, похожее на волчий вой.
     - ‚ишь, что тут делать? - сказал философ.
     - Ђ что? оставатьсЯ и заночевать в поле! - сказал богослов  и  полез  в
карман достать огниво и закурить  снова  свою  люльку.  Ќо  философ  не  мог
согласитьсЯ на это. Ћн всегда имел обыкновение упрЯтать на  ночь  полпудовую
краюху хлеба и фунта четыре сала и чувствовал на этот раз  в  желудке  своем
какое-то несносное одиночество.  Џритом,  несмотрЯ  на  веселый  нрав  свой,
философ боЯлсЯ несколько волков.
     - Ќет, •алЯва, не можно, - сказал он.  -  Љак  же,  не  подкрепив  себЯ
ничем, растЯнутьсЯ и лечь так, как  собаке  ?  Џопробуем  еще;  может  быть,
набредем на какое-нибудь жилье и хоть чарку горелки удастсЯ выпить из ночь.
     Џри слове "горелка" богослов сплюнул в сторону и примолвил:
     - Ћно конечно, в поле оставатьсЯ нечего.
     Ѓурсаки пошли вперед, и, к величайшей радости их, в отдалении почудилсЯ
лай. Џрислушавшись, с которой стороны, они  отправились  бодрее  и,  немного
пройдЯ, увидели огонек.
     - •утор! ей-богу, хутор! - сказал философ.
     ЏредположениЯ его не обманули: через  несколько  времени  они  свидели,
точно, небольшой хуторок, состоЯвший из  двух  только  хат,  находившихсЯ  в
одном и том же дворе. ‚ окнах светилсЯ огонь. „есЯток сливных дерев  торчало
под тыном. ‚зглЯнувши в  сквозные  дощатые  ворота,  бурсаки  увидели  двор,
установленный чумацкими возами. ‡везды кое-где глЯнули в это времЯ на небе.
     - ‘мотрите же, братцы, не отставать! во что бы то  ни  было,  а  добыть
ночлега!
     ’ри ученые мужа Яростно ударили в ворота и закричали:
     - Ћтвори!
     „верь в одной хате заскрыпела, и минуту спустЯ  бурсаки  увидели  перед
собою старуху в нагольном тулупе.
     - Љто там? - закричала она, глухо кашлЯЯ.
     - Џусти, бабусЯ, переночевать. ‘бились с дороги. ’ак  в  поле  скверно,
как в голодном брюхе.
     - Ђ что вы за народ?
     - „а народ необидчивый: богослов •алЯва, философ Ѓрут и ритор ѓоробець.
     - Ќе можно, - проворчала старуха, - у менЯ народу  полон  двор,  и  все
углы в хате занЯты. Људы Я вас дену? „а еще  всь  какой  рослый  и  здоровый
народ! „а у менЯ  и  хата  развалитсЯ,  когда  помещу  таких.  џ  знаю  этих
философов и богословов. …сли таких пьЯниц  начнешь  принимать,  то  и  двора
скоро не будет. Џошли! пошли! ’ут вам нет места.
     - “милосердись, бабусЯ! Љак же можно, чтобы христианские  души  пропали
ни за что ни про  что?  ѓде  хочешь  помести  нас.  €  если  мы  что-нибудь,
как-нибудь того или какое  другое  что  сделаем,  -  то  пусть  нам  и  руки
отсохнут, и такое будет, что бог один знает. ‚от что!
     ‘таруха, казалось, немного смЯгчилась.
     - •орошо, - сказала она, как бы размышлЯЯ, - Я впущу вас; только положу
всех в разных местах: а то у менЯ не будет спокойно на сердце, когда  будете
лежать вместе.
     - Ќа то твоЯ волЯ; не будем прекословить, - отвечали бурсаки.
     ‚орота заскрыпели, и они вошли во двор.
     - Ђ что, бабусЯ, - сказал философ, идЯ за старухой, - если бы так,  как
говорЯт... ей-богу, в животе как будто кто колесами стал  ездить.  ‘  самого
утра вот хоть бы щепка была во рту.
     - ‚ишь, чего захотел! - сказала старуха.  -  Ќет  у  менЯ,  нет  ничего
такого, и печь не топилась сегоднЯ.
     - Ђ мы бы уже за все это, - продолжал философ, - расплатились бы завтра
как следует - чистоганом. „а, - продолжал он тихо, - черта с два получишь ты
что-нибудь!
     - ‘тупайте, ступайте! и будьте довольны тем, что  дают  вам.  ‚от  черт
принес какие нежных паничей!
     ”илософ •ома пришел в совершенное уныние от таких слов.  Ќо  вдруг  нос
его почувствовал запах  сушеной  рыбы.  Ћн  глЯнул  на  шаровары  богослова,
шедшего с ним рЯдом, и увидел, что из кармана его торчал  преогромный  рыбий
хвост: богослов уже успел подтибрить с воза целого карасЯ. € так как он  это
производил не из  какой-нибудь  корысти,  но  единственно  по  привычке,  и,
позабывши совершенно о своем карасе, уже разглЯдывал, что бы  такое  стЯнуть
другое, не имеЯ намерениЯ пропустить даже изломанного колеса, -  то  философ
•ома запустил руку в его карман, как в свой собственный, и вытащил карасЯ.
     ‘таруха разместила бурсаков: ритора положила в хате, богослова  заперла
в пустую комору, философу отвела тоже пустой овечий хлев.
     ”илософ, оставшись один, в одну минуту съел карасЯ,  осмотрел  плетеные
стены хлева, толкнул ногою в морду просунувшуюсЯ из другого хлева любопытную
свинью и поворотилсЯ на другой бок, чтобы заснуть мертвецки. ‚друг низенькаЯ
дверь отворилась, и старуха, нагнувшись, вошла в хлев.
     - Ђ что, бабусЯ, чего тебе нужно? - сказал философ.
     Ќо старуха шла прЯмо к нему с распростертыми руками.
     "ќге-гм! - подумал философ. -  ’олько  нет,  голубушка!  устарела".  Ћн
отодвинулсЯ немного подальше, но старуха, без  церемонии,  опЯть  подошла  к
нему.
     - ‘лушай, бабусЯ! - сказал философ, - теперь пост; а Я  такой  человек,
что и за тысЯчу золотых не захочу оскоромитьсЯ.
     Ќо старуха раздвигала руки и ловила его, не говорЯ ни слова.
     ”илософу сделалось страшно, особливо когда он  заметил,  что  глаза  ее
сверкнули каким-то необыкновенным блеском.
     - ЃабусЯ! что ты? ‘тупай, ступай себе с богом! - закричал он.
     Ќо старуха не говорила ни слова и хватала его  руками.  Ћн  вскочил  на
ноги, с намерением бежать, но старуха стала  в  дверЯх  и  вперила  на  него
сверкающие глаза и снова начала подходить к нему.
     ”илософ хотел оттолкнуть ее руками, но, к удивлению, заметил, что  руки
его не могут приподнЯтьсЯ, ноги не двигались; и он с ужасом увидел, что даже
голос не звучал из уст его: слова без звука шевелились на губах.  Ћн  слышал
только, как билось его сердце; он видел, как старуха подошла к нему, сложила
ему руки, нагнула ему голову, вскочила с быстротою кошки к  нему  на  спину,
ударила его метлой по боку, и он, подпрыгиваЯ, как верховой конь,  понес  ее
на плечах своих.  ‚се  это  случилось  так  быстро,  что  философ  едва  мог
опомнитьсЯ и схватил обеими руками себЯ за колени, желаЯ удержать  ноги;  но
они, к величайшему изумлению  его,  подымались  против  воли  и  производили
скачки быстрее черкесского бегуна. Љогда уже минули они хутор и  перед  ними
открылась ровнаЯ лощина, а в стороне потЯнулсЯ черный, как уголь, лес, тогда
только сказал он сам в себе: "ќге,да это ведьма".
     Ћбращенный месЯчный серп светлел на небе. ђобкое полночное сиЯние,  как
сквозное покрывало, ложилось легко и дымилось на земле.  ‹еса,  луга,  небо,
долины - все, казалось, как будто спало с открытыми глазами. ‚етер  хоть  бы
раз вспорхнул где-нибудь. ‚ ночной свежести было что-то влажно-теплое.  ’ени
от дерев и кустов, как кометы, острыми клинами падали  на  отлогую  равнину.
’акаЯ была ночь, когда философ •ома Ѓрут скакал с  непонЯтным  всадником  на
спине. Ћн чувствовал  какое-то  томительное,  неприЯтное  и  вместе  сладкое
чувство, подступавшее к его сердцу. Ћн опустил  голову  вниз  и  видел,  что
трава, бывшаЯ почти под ногами его, казалось, росла глубоко и далеко  и  что
сверх ее находилась прозрачнаЯ, как горный ключ, вода, и трава казалась дном
какого-то светлого, прозрачного до самой глубины морЯ; по крайней  мере,  он
видел Ясно, как он отражалсЯ в нем вместе с сидевшею на спине  старухою.  Ћн
видел, как вместо месЯца светило там какое-то солнце; он слышал, как голубые
колокольчики, наклонЯЯ свои головки, звенели.  Ћн  видел,  как  из-за  осоки
выплывала русалка, мелькала спина и нога, выпуклаЯ, упругаЯ,  всЯ  созданнаЯ
из блеска и трепета. Ћна оборотилась к нему -  и  вот  ее  лицо,  с  глазами
светлыми,  сверкающими,  острыми,  с  пеньем  вторгавшимисЯ  в   душу,   уже
приближалось к нему, уже было на поверхности и, задрожав сверкающим  смехом,
удалЯлось, - и вот она опрокинулась на спину, и облачные перси ее,  матовые,
как фарфор, не покрытый глазурью, просвечивали пред солнцем по  краЯм  своей
белой, эластически-нежной окружности. ‚ода в виде маленьких  пузырьков,  как
бисер, обсыпала их. Ћна всЯ дрожит и смеетсЯ в воде...
     ‚идит ли он это или не видит? ЌаЯву ли это  или  снитсЯ?  Ќо  там  что?
‚етер или музыка: звенит, звенит, и вьетсЯ, и подступает, и вонзаетсЯ в душу
какою-то нестерпимою трелью...
     "—то это?" - думал философ •ома Ѓрут, глЯдЯ вниз, несЯсь во всю  прыть.
Џот катилсЯ с него  градом.  Ћн  чувствовал  бесовски  сладкое  чувство,  он
чувствовал какое-то пронзающее,  какое-то  томительно-страшное  наслаждение.
…му часто казалось, как будто сердца уже вовсе не  было  у  него,  и  он  со
страхом  хваталсЯ  за  него  рукою.  €знеможденный,  растерЯнный,  он  начал
припоминать все, какие только  знал,  молитвы.  Ћн  перебирал  все  заклЯтьЯ
против духов - и вдруг почувствовал какое-то освежение; чувствовал, что  шаг
его начинал становитьсЯ ленивее, ведьма как-то  слабее  держалась  на  спине
его.  ѓустаЯ  трава  касалась  его,  и  уже  он  не  видел  в   ней   ничего
необыкновенного. ‘ветлый серп светил на небе.
     "•орошо же!" - подумал про  себЯ  философ  •ома  и  начал  почти  вслух
произносить заклЯтиЯ. Ќаконец с быстротою молнии выпрыгнул из-под старухи  и
вскочил, в свою очередь, к ней  на  спину.  ‘таруха  мелким,  дробным  шагом
побежала так быстро, что всадник едва мог переводить дух  свой.  ‡емлЯ  чуть
мелькала под ним. ‚се было Ясно при месЯчном, хотЯ и неполном свете.  „олины
были гладки, но все от быстроты мелькало неЯсно и сбивчиво в его глазах.  Ћн
схватил лежавшее на дороге полено и начал им со всех сил  колотить  старуху.
„икие вопли  издала  она;  сначала  были  они  сердиты  и  угрожающи,  потом
становились слабее, приЯтнее, чаще, и потом  уже  тихо,  едва  звенели,  как
тонкие  серебрЯные  колокольчики,  и  заронЯлись  ему  в  душу;  и  невольно
мелькнула в голове мысль: точно ли это старуха?  "Ћх,  не  могу  больше!"  -
произнесла она в изнеможении и упала на землю.
     Ћн стал на ноги и посмотрел ей в очи:  рассвет  загоралсЯ,  и  блестели
золотые  главы  вдали  киевских  церквей.  Џеред  ним  лежала  красавица,  с
растрепанною  роскошною  косою,   с   длинными,   как   стрелы,   ресницами.
Ѓесчувственно отбросила она на обе  стороны  белые  нагие  руки  и  стонала,
возведЯ кверху очи, полные слез.
     ‡атрепетал, как древесный  лист,  •ома:  жалость  и  какое-то  странное
волнение и робость, неведомые ему самому, овладели им; он пустилсЯ бежать во
весь  дух.  „орогой  билось  беспокойно  его  сердце,  и  никак  не  мог  он
истолковать себе, что за странное, новое чувство  им  овладело.  Ћн  уже  не
хотел более идти на хутора и спешил в Љиев, раздумываЯ всю  дорогу  о  таком
непонЯтном происшествии.
     Ѓурсаков почти никого не было в городе: все разбрелись по хуторам,  или
на  кондиции,  или  просто  без  всЯких  кондиций,  потому  что  по  хуторам
малороссийским можно есть галушки,  сыр,  сметану  и  вареники  величиною  в
шлЯпу, не заплатив  гроша  денег.  ЃольшаЯ  разъехавшаЯсЯ  хата,  в  которой
помещалась бурса, была решительно пуста, и сколько философ ни шарил во  всех
углах и даже ощупал все дыры и западни в крыше, но нигде не отыскал ни куска
сала или, по крайней мере, старого книша, что, по обыкновению,  запрЯтываемо
было бурсаками.
     Ћднако же философ скоро сыскалсЯ, как поправить своему горю: он прошел,
посвистываЯ, раза три по рынку,  перемигнулсЯ  на  самом  конце  с  какою-то
молодою вдовою в желтом очипке, продававшею ленты, ружейную дробь и  колеса,
- и был того же днЯ накормлен пшеничными варениками, курице ю... и,  словом,
перечесть нельзЯ, что у него было за столом, накрытым в  маленьком  глинЯном
домике среди вишневого садика. ’ого  же  самого  вечера  видели  философа  в
корчме: он лежал на лавке, покуриваЯ, по обыкновению своему, люльку,  и  при
всех бросил жиду-корчмарю ползолотой. Џеред ним стоЯла кружка. Ћн глЯдел  на
приходивших и уходивших хладнокровно-довольными глазами и вовсе уже не думал
о своем необыкновенном происшествии.
     Њежду тем распространились везде слухи, что дочь одного  из  богатейших
сотников,  которого  хутор  находилсЯ  в  пЯтидесЯти   верстах   от   Љиева,
возвратилась в один день с прогулки всЯ избитаЯ, едва имевшаЯ силы  добресть
до отцовского дома, находитсЯ при смерти и  перед  смертным  часом  изъЯвила
желание, чтобы отходную по ней и  молитвы  в  продолжение  трех  дней  после
смерти читал один из киевских семинаристов: •ома Ѓрут. Ћб этом философ узнал
от самого ректора, который нарочно призывал его в свою  комнату  и  объЯвил,
чтобы он без всЯкого отлагательства спешил в  дорогу,  что  именитый  сотник
прислал за ним нарочно людей и возок.
     ”илософ вздрогнул по какому-то безотчетному чувству, которого он сам не
мог растолковать себе. ’емное предчувствие говорило ему, что ждет его что-то
недоброе. ‘ам не знаЯ почему, объЯвил он напрЯмик, что не поедет.
     - Џослушай, domine •ома!  -  сказал  ректор  (он  в  некоторых  случаЯх
объЯснЯлсЯ очень вежливо с своими подчиненными), - тебЯ никакой  черт  и  не
спрашивает о том, хочешь ли ты ехать или не хочешь. џ тебе скажу только  то,
что если ты еще будешь показывать свою рысь да мудрствовать, то прикажу тебЯ
по спине и по прочему так отстегать молодым березнЯком,  что  и  в  баню  не
нужно будет ходить.
     ”илософ,  почесываЯ  слегка  за  умом,  вышел,  не  говорЯ  ни   слова,
располагаЯ при первом удобном случае  возложить  надежду  на  свои  ноги.  ‚
раздумье сходил он  с  крутой  лестницы,  приводившей  на  двор,  обсаженный
тополЯми, и на минуту остановилсЯ, услышавши довольно Явственно голос ректо-
ра, дававшего приказаниЯ своему ключнику и еще кому-то, вероЯтно, одному  из
посланных за ним от сотника.
     - Ѓлагодари пана за крупу и Яйца, - говорил ректор, - и скажи, что  как
только будут готовы те книги о которых он пишет, то Я тотчас пришлю. џ отдал
их уже переписывать писцу. „а не забудь, мой голубе, прибавить пану, что  на
хуторе у них, Я знаю, водитсЯ хорошаЯ рыба,  и  особенно  осетрина,  то  при
случае прислал бы: здесь на базарах и нехороша и дорога. Ђ  ты,  џвтух,  дай
молодцам по чарке горелки. „а философа привЯзать, а не то как раз удерет.
     "‚ишь, чертов сын! - подумал про себЯ философ, - пронюхал,  длинноногий
вьюн!"
     Ћн сошел вниз и увидел кибитку, которую принЯл было сначала за  хлебный
овин на колесах. ‚ самом деле, она была так же глубока, как печь, в  которой
обжигают кирпичи. ќто был  обыкновенный  краковский  экипаж,  в  каком  жиды
полсотнею отправлЯютсЯ вместе с товарами во все города, где только слышит их
нос Ярмарку. …го ожидало человек  шесть  здоровых  и  крепких  козаков,  уже
несколько пожилых. ‘витки из тонкого сукна с  кистЯми  показывали,  что  они
принадлежали довольно значительному и богатому  владельцу.  Ќебольшие  рубцы
говорили, что они бывали когда-то на войне не без славы.
     "—то ж делать? —ему быть, тому не миновать!" - подумал про себЯ философ
и, обратившись к козакам, произнес громко:
     - ‡дравствуйте, братьЯ-товарищи!
     - Ѓудь здоров, пан философ! - отвечали некоторые из козаков.
     - ’ак вот это мне приходитсЯ сидеть вместе с вами? Ђ брика  знатнаЯ!  -
продолжал он, влезаЯ. - ’ут бы только  нанЯть  музыкантов,  то  и  танцевать
можно.
     - „а, соразмерный экипаж! - сказал один из козаков, садЯсь  на  облучок
сам-друг с кучером, завЯзавшим голову  трЯпицею  вместо  шапки,  которую  он
успел оставить в шинке. „ругие пЯть вместе с философом полезли в  углубление
и расположились на мешках, наполненных разною закупкою, сделанною в городе.
     - ‹юбопытно бы знать, - сказал философ, - если бы, примером, эту  брику
нагрузить каким-нибудь товаром  -  положим,  солью  или  железными  клинами:
сколько потребовалось бы тогда коней?
     - „а, - сказал, помолчав, сидевший на облучке козак, -  достаточное  бы
число потребовалось коней.
     Џосле такого  удовлетворительного  ответа  козак  почитал  себЯ  вправе
молчать во всю дорогу.
     ”илософу чрезвычайно хотелось узнать обстоЯтельнее: кто таков был  этот
сотник, каков его нрав, что слышно о его дочке, котораЯ таким необыкновенным
образом возвратилась  домой  и  находилась  при  смерти  и  которой  историЯ
свЯзалась теперь с его собственною, как у них и  что  делаетсЯ  в  доме?  Ћн
обращалсЯ к ним с вопросами; но козаки, верно, были  тоже  философы,  потому
что в ответ на это молчали и курили люльки, лежа на мешках. Ћдин  только  из
них обратилсЯ к сидевшему  на  козлах  вознице  с  коротеньким  приказанием:
"‘мотри, Ћверко, ты старый разинЯ; как будешь подъезжать  к  шинку,  что  на
—ухрайловской дороге, то не позабудь остановитьсЯ и разбудить менЯ и  других
молодцов, если кому  случитсЯ  заснуть".  Џосле  этого  он  заснул  довольно
громко. ‚прочем, эти наставлениЯ были совершенно напрасны, потому  что  едва
только приблизилась исполинскаЯ брика к шинку на —ухрайловской  дороге,  как
все в один голос закричали:  "‘той!"  Џритом  лошади  Ћверка  были  так  уже
приучены, что останавливались сами перед каждым шинком. ЌесмотрЯ  на  жаркий
июльский день, все вышли  из  брики,  отправились  в  низенькую  запачканную
комнату, где жид-корчмарь с знаками радости бросилсЯ принимать своих  старых
знакомых. †ид принес под полою несколько колбас из свинины и,  положивши  на
стол, тотчас отворотилсЯ от этого запрещенного талмудом плода.  ‚се  уселись
вокруг стола. ѓлинЯные кружки показались пред каждым из гостей. ”илософ •ома
должен был участвовать в  общей  пирушке.  €  так  как  малороссиЯне,  когда
подгулЯют, непременно начнут целоватьсЯ  или  плакать,  то  скоро  всЯ  изба
наполнилась лобызаниЯми: "Ђ ну, ‘пирид, почеломкаемсЯ !" - "€ди сюда, „орош,
Я обниму тебЯ!"
     Ћдин козак, бывший постарее всех других, с  седыми  усами,  подставивши
руку под щеку, начал рыдать от души о том, что у него нет ни отца, ни матери
и что  он  осталсЯ  одним-один  на  свете.  „ругой  был  большой  резонер  и
беспрестанно утешал его, говорЯ: "Ќе плачь, ей-богу не плачь! что  ж  тут...
уж бог знает как и что такое". Ћдин, по имени  „орош,  сделалсЯ  чрезвычайно
любопытен и, оборотившись к философу •оме, беспрестанно спрашивал его:
     - џ хотел бы знать, чему у вас в бурсе учат: тому ли самому, что и дьЯк
читает в церкви, или чему другому?
     - Ќе спрашивай! - говорил протЯжно резонер, - пусть его там будет,  как
было. Ѓог уж знает, как нужно; бог все знает.
     - Ќет, Я хочу знать, - говорил „орош, - что там написано в тех книжках.
Њожет быть, совсем другое, чем у дьЯка.
     - Ћ, боже мой, боже мой! - говорил этот почтенный наставник. - € на что
такое говорить? ’ак уж волЯ божиЯ положила. “же что бог дал, того  не  можно
переменить.
     - џ хочу знать все, что ни написано. џ пойду в бурсу,  ей-богу,  пойду!
—то ты думаешь, Я не выучусь? ‚сему выучусь, всему!
     - Ћ, боже ж мой, боже мой!.. - говорил утешитель и спустил свою  голову
на стол, потому что совершенно был не в силах держать ее долее на плечах.
     Џрочие козаки толковали о панах и о том, отчего на небе светит месЯц.
     ”илософ •ома, увидЯ такое расположение голов, решилсЯ воспользоватьсЯ и
улизнуть. Ћн сначала обратилсЯ к седовласому козаку, грустившему об  отце  и
матери:
     - —то ж ты, дЯдько, расплакалсЯ, - сказал он, - Я сам сирота! Ћтпустите
менЯ, ребЯта.. на волю! Ќа что Я вам!
     - Џустим его на волю! - отозвались некоторые. - ‚едь он  сирота.  Џусть
себе идет, куда хочет.
     - Ћ, боже ж мой, боже мой! - произнес утешитель, поднЯв свою голову.  -
Ћтпустите его! Џусть идет себе!
     € козаки уже хотели сами вывесть его в чистое  поле,  но  тот,  который
показал свое любопытство, остановил их, сказавши:
     - Ќе трогайте: Я хочу с ним поговорить о бурсе. џ сам пойду в бурс у...
     ‚прочем, врЯд ли бы  этот  побег  мог  совершитьсЯ,  потому  что  когда
философ вздумал поднЯтьсЯ из-за стола,  то  ноги  его  сделались  как  будто
деревЯнными и дверей в комнате начало представлЯтьсЯ  ему  такое  множество,
что врЯд ли бы он отыскал настоЯщую.
     ’олько ввечеру всЯ эта компаниЯ вспомнила, что нужно отправлЯтьсЯ далее
в дорогу. ‚змостившись в брику, они потЯнулись, погонЯЯ  лошадей  и  напеваЯ
песню, которой слова и смысл врЯд ли бы кто разобрал.  Џроколесивши  большую
половину ночи, беспрестанно  сбиваЯсь  с  дороги,  выученной  наизусть,  они
наконец спустились с крутой горы в долину, и  философ  заметил  по  сторонам
тЯнувшийсЯ частокол, или плетень, с низенькими деревьЯми  и  выказывавшимисЯ
из-за них крышами. ќто было большое  селение,  принадлежавшее  сотнику.  “же
было далеко за полночь; небеса были темны, и  маленькие  звездочки  мелькали
кое-где. Ќи в одной хате не видно было огнЯ. Ћни взъехали,  в  сопровождении
собачьего лаЯ, на двор. ‘ обеих сторон были заметны крытые соломою  сараи  и
домики. Ћдин из них, находившийсЯ как раз посередине против ворот, был более
других и служил, как казалось, пребыванием сотника. Ѓрика остановилась перед
небольшим подобием сараЯ, и путешественники наши отправились спать.  ”илософ
хотел, однако же, несколько обсмотреть снаружи панские хоромы; но как он  ни
пЯлил свои глаза, ничто не  могло  означитьсЯ  в  Ясном  виде:  вместо  дома
представлЯлсЯ ему медведь; из трубы делалсЯ ректор. ”илософ махнул  рукою  и
пошел спать.
     Љогда проснулсЯ философ, то весь дом был  в  движении:  в  ночь  умерла
панночка. ‘луги бегали впопыхах взад и вперед.  ‘тарухи  некоторые  плакали.
’олпа любопытных глЯдела сквозь забор на панский двор, как  будто  бы  могла
что-нибудь увидеть.
     ”илософ начал на  досуге  осматривать  те  места,  которые  он  не  мог
разглЯдеть ночью.  Џанский  дом  был  низенькое  небольшое  строение,  какие
обыкновенно строились  в  старину  в  Њалороссии.  Ћн  был  покрыт  соломою.
Њаленький, острый и высокий фронтон с окошком, похожим  на  поднЯтый  кверху
глаз, был весь измалеван голубыми и желтыми цветами и красными полумесЯцами.
Ћн  был  утвержден  на  дубовых  столбиках,  до  половины  круглых  и  снизу
шестигранных, с вычурною обточкою  вверху.  Џод  этим  фронтоном  находилось
небольшое крылечко со скамейками по обеим сторонам. ‘ боков дома были навесы
на таких же столбиках, инде витых. ‚ысокаЯ груша с пирамидальною верхушкою и
трепещущими листьЯми зеленела перед домом.  Ќесколько  амбаров  в  два  рЯда
стоЯли среди двора, образуЯ род широкой улицы, ведшей к дому. ‡а амбарами, к
самым воротам, стоЯли треугольниками два  погреба,  один  напротив  другого,
крытые также  соломою.  ’реугольнаЯ  стена  каждого  из  них  была  снабжена
низенькою дверью и  размалевана  разными  изображениЯми.  Ќа  одной  из  них
нарисован был сидЯщий  на  бочке  козак,  державший  над  головою  кружку  с
надписью: "‚се выпью". Ќа другой флЯжка, сулеи и по сторонам,  длЯ  красоты,
лошадь, стоЯвшаЯ вверх ногами, трубка, бубны и  надпись:  "‚ино  -  козацкаЯ
потеха". €з чердака одного из сараев  выглЯдывал  сквозь  огромное  слуховое
окно барабан и медные трубы. “ ворот стоЯли две пушки. ‚се  показывало,  что
хозЯин дома любил повеселитьсЯ и двор часто оглашали пиршественные клики. ‡а
воротами находились две ветрЯные мельницы. Џозади дома шли  сады;  и  сквозь
верхушки дерев видны были одни только  темные  шлЯпки  труб  скрывавшихсЯ  в
зеленой гуще хат. ‚се селение помещалось на широком и ровном уступе горы.  ‘
северной стороны все заслонЯла крутаЯ гора и подошвою своею  оканчивалась  у
самого двора. Џри взглЯде на нее снизу она казалась еще круче, и на  высокой
верхушке ее торчали кое-где неправильные стебли тощего бурьЯна и чернели  на
светлом небе. Ћбнаженный глинистый вид ее навевал какое-то уныние. Ћна  была
всЯ изрыта дождевыми промоинами и проточинами. Ќа крутом косогоре ее в  двух
местах торчали две хаты; над одною из них раскидывала ветви широкаЯ  ЯблонЯ,
подпертаЯ у корнЯ небольшими кольЯми с насыпною  землей.  џблоки,  сбиваемые
ветром, скатывались в самый панский двор. ‘  вершины  вилась  по  всей  горе
дорога и, опустившись, шла мимо  двора  в  селенье.  Љогда  философ  измерил
страшную круть ее и вспомнил вчерашнее путешествие, то решил, что или у пана
были слишком умные лошади, или у козаков слишком крепкие головы, когда  и  в
хмельном чаду умели не полететь вверх ногами вместе с неизмеримой  брикою  и
багажом. ”илософ стоЯл на высшем в дворе месте, и когда оборотилсЯ и  глЯнул
в противоположную сторону, ему представилсЯ совершенно другой  вид.  ‘еление
вместе с отлогостью скатывалось на равнину. Ќеобозримые луга открывались  на
далекое пространство; ЯркаЯ зелень их темнела по  мере  отдалениЯ,  и  целые
рЯды селений синели вдали, хотЯ расстоЯние их было более нежели на  двадцать
верст. ‘ правой стороны этих лугов тЯнулись  горы,  и  чуть  заметною  вдали
полосою горел и темнел „непр.
     - ќх, славное место! - сказал философ. - ‚от тут бы жить, ловить рыбу в
„непре и в прудах, охотитьсЯ  с  тенетами  или  с  ружьем  за  стрепетами  и
крольшнепами! ‚прочем, Я думаю, и дроф немало в этих лугах. ”руктов же можно
насушить и продать в город множество или, еще лучше, выкурить из них  водку;
потому что водка из фруктов ни с каким пенником не сравнитсЯ. „а  не  мешает
подумать и о том, как бы улизнуть отсюда.
     Ћн  приметил  за  плетнем  маленькую   дорожку,   совершенно   закрытую
разросшимсЯ бурьЯном. Ћн поставил машинально  на  нее  ногу,  думаЯ  наперед
только прогулЯтьсЯ, а потом тихомолком, промеж хат, да и махнуть в поле, как
внезапно почувствовал на своем плече довольно крепкую руку.
     Џозади его стоЯл тот самый  старый  козак,  который  вчера  так  горько
соболезновал о смерти отца и матери и о своем одиночестве.
     - Ќапрасно ты думаешь, пан философ, улепетнуть из хутора! - говорил он.
- ’ут не такое заведение, чтобы можно было убежать; да и дороги длЯ пешехода
плохи. Ђ ступай лучше к пану: он ожидает тебЯ давно в светлице.
     - Џойдем! —то ж... џ с удовольствием, -  сказал  философ  и  отправилсЯ
вслед за козаком.
     ‘отник, уже престарелый, с седыми усами и с выражением мрачной  грусти,
сидел перед столом в светлице, подперши обеими руками голову. …му было около
пЯтидесЯти лет; но глубокое уныние на  лице  и  какой-то  бледно-тощий  цвет
показывали, что душа его была убита и разрушена вдруг, в одну минуту, и  всЯ
прежнЯЯ веселость и шумнаЯ жизнь исчезла навеки. Љогда взошел •ома вместе  с
старым козаком, он отнЯл одну руку и слегка  кивнул  головою  на  низкий  их
поклон.
     •ома и козак почтительно остановились у дверей.
     - Љто ты, и откудова, и какого званиЯ, добрый человек? - сказал  сотник
ни ласково, ни сурово.
     - €з бурсаков, философ •ома Ѓрут.
     - Ђ кто был твой отец?
     - Ќе знаю, вельможный пан.
     - Ђ мать твоЯ?
     - € матери не знаю. Џо здравому рассуждению, конечно, была мать; но кто
она, и откуда, и когда жила - ей-богу, добродию, не знаю.
     ‘отник помолчал и, казалось, минуту оставалсЯ в задумчивости.
     - Љак же ты познакомилсЯ с моею дочкою?
     - Ќе знакомилсЯ, вельможный пан, ей-богу, не знакомилсЯ.  …ще  никакого
дела с панночками не имел, сколько ни  живу  на  свете.  –ур  им,  чтобы  не
сказать непристойного.
     - Ћтчего же она не другому кому, а тебе именно назначила читать?
     ”илософ пожал плечами:
     - Ѓог его знает, как это растолковать. €звестное уже  дело,  что  панам
подчас захочетсЯ такого,чего и самый наиграмотнейший человек не разберет;  и
пословица говорит: "‘качи, враже, Як пан каже!"
     - „а не врешь ли ты, пан философ?
     - ‚от на этом самом месте пусть громом так и хлопнет, если лгу.
     - …сли бы только минуточкой долее прожила ты, - грустно сказал  сотник,
- то, верно бы, Я узнал все. "Ќикому не давай читать по мне, но пошли, тату,
сей же час в Љиевскую семинарию и привези бурсака •ому Ѓрута. Џусть три ночи
молитсЯ по грешной душе моей. Ћн знает..." Ђ  что  такое  знает,  Я  уже  не
услышал. Ћна, голубонька, только и  могла  сказать,  и  умерла.  ’ы,  добрый
человек, верно, известен свЯтою жизнию своею и богоугодными делами,  и  она,
может быть, наслышалась о тебе.
     - Љто? Я? - сказал бурсак, отступивши от изумлениЯ. - џ свЯтой жизни? -
произнес он, посмотрев прЯмо в глаза сотнику. - Ѓог с вами, пан! —то вы  это
говорите! да Я, хоть оно  непристойно  сказать,  ходил  к  булочнице  против
самого страстного четверга.
     - Ќу... верно, уже недаром так назначено.  ’ы  должен  с  сего  же  днЯ
начать свое дело.
     - џ бы сказал на это вашей милости...  оно,  конечно,  всЯкий  человек,
вразумленный  ‘вЯтому  писанию,  может  по  соразмерности...   только   сюда
приличнее бы требовалось дьЯкона или, по  крайней  мене,  дьЯка.  Ћни  народ
толковый и знают, как все это уже делаетсЯ, а Я... „а  у  менЯ  и  голос  не
такой, и сам Я - черт знает что. Ќикакого виду с менЯ нет.
     - “ж как ты себе хочешь, только Я все, что завещала  мне  моЯ  голубка,
исполню, ничего не пожалеЯ. € когда ты с сего днЯ три  ночи  совершишь,  как
следует, над нею молитвы, то Я награжу тебЯ; а не то -  и  самому  черту  не
советую рассердить менЯ.
     Џоследние слова произнесены были сотником так крепко, что философ понЯл
вполне их значение.
     - ‘тупай за мною! - сказал сотник.
     Ћни вышли в сени.  ‘отник  отворил  дверь  в  другую  светлицу,  бывшую
насупротив первой. ”илософ остановилсЯ на минуту в сенЯх  высморкатьсЯ  и  с
каким-то безотчетным страхом переступил через порог.  ‚есь  пол  был  устлан
красной китайкой. ‚  углу,  под  образами,  на  высоком  столе  лежало  тело
умершей, на одеЯле из синего бархата, убранном золотою бахромою  и  кистЯми.
‚ысокие восковые свечи, увитые калиною, стоЯли в ногах и в головах,  изливаЯ
свой мутный, терЯвшийсЯ в дневном сиЯнии свет. ‹ицо умершей  было  заслонено
от него неутешным отцом,  который  сидел  перед  нею,  обращенный  спиною  к
дверЯм. ”илософа поразили слова, которые он услышал:
     - џ не о том жалею, моЯ наймилейшаЯ мне  дочь,  что  ты  во  цвете  лет
своих, не дожив положенного века, на печаль и горесть мне, оставила землю. џ
о том жалею, моЯ голубонька, что не знаю того,  кто  был,  лютый  враг  мой,
причиною твоей смерти. € если бы Я знал, кто мог подумать  только  оскорбить
тебЯ или хоть бы сказал что-нибудь неприЯтное о тебе, то, клЯнусь богом,  не
увидел бы он больше своих детей, если только он так же стар,  как  и  Я;  ни
своего отца и матери, если только о