Ќиколай ‚асильевич ѓоголь. ‚ий

Ћцените этот текст:
Ќиколай ‚асильевич ѓоголь. ‚ий

---------------------------------------------------------------
Ћригинал текста: в Џубличной электронной библиотеке …вгениЯ Џескина
---------------------------------------------------------------

Љак только ударЯл в Љиеве поутру довольно звонкий семинарский колокол,
висевший у ворот Ѓратского монастырЯ, то уже со всего города спешили толпами
школьники и бурсаки. ѓрамматики, риторы, философы и богословы, с тетрадЯми
под мышкой, брели в класс. ѓрамматики были еще очень малы; идЯ, толкали друг
друга и бранились между собою самым тоненьким дискантом; они были все почти
в изодранных или запачканных платьЯх, и карманы их вечно были наполнены
всЯкою дрЯнью; как-то: бабками, свистелками, сделанными из перышек,
недоеденным пирогом, а иногда даже и маленькими воробьенками, из которых
один, вдруг чиликнув среди необыкновенной тишины в классе, доставлЯл своему
патрону порЯдочные пали в обе руки, а иногда и вишневые розги. ђиторы шли
солиднее: платьЯ у них были часто совершенно целы, но зато на лице всегда
почти бывало какое-нибудь украшение в виде риторического тропа: или один
глаз уходил под самый лоб, или вместо губы целый пузырь, или какаЯ-нибудь
другаЯ примета; эти говорили и божились между собою тенором. ”илософы целою
октавою брали ниже: в карманах их, кроме крепких табачных корешков, ничего
не было. ‡апасов они не делали никаких и все, что попадалось, съедали тогда
же; от них слышалась трубка и горелка иногда так далеко, что проходивший ми-
мо ремесленник долго еще, остановившись, нюхал, как гончаЯ собака, воздух.
ђынок в это времЯ обыкновенно только что начинал шевелитьсЯ, и торговки
с бубликами, булками, арбузными семечками и маковниками дергали наподхват за
полы тех, у которых полы были из тонкого сукна или какой-нибудь бумажной
материи.
- Џаничи! паничи! сюды! сюды! - говорили они со всех сторон. - Ћсь
бублики, маковники, вертычки, буханци хороши! ей-богу, хороши! на меду! сама
пекла!
„ругаЯ, поднЯв что-то длинное, скрученное из теста, кричала:
- Ћсь сусулька! паничи, купите сусульку!
- Ќе покупайте у этой ничего: смотрите, какаЯ она сквернаЯ - и нос
нехороший, и руки нечистые...
Ќо философов и богословов они боЯлись задевать, потому что философы и
богословы всегда любили брать только на пробу и притом целою горстью
Џо приходе в семинарию всЯ толпа размещалась по классам, находившимсЯ в
низеньких, довольно, однако же, просторных комнатах с небольшими окнами, с
широкими дверьми и запачканными скамьЯми. Љласс наполнЯлсЯ вдруг
разноголосными жужжаниЯми: авдиторы выслушивали своих учеников; звонкий
дискант грамматика попадал как раз в звон стекла, вставленного в маленькие
окна, и стекло отвечало почти тем же звуком; в углу гудел ритор, которого
рот и толстые губы должны бы принадлежать, по крайней мере, философии. Ћн
гудел басом, и только слышно было издали: бу, бу, бу, бу... Ђвдиторы, слушаЯ
урок, смотрели одним глазом под скамью, где из кармана подчиненного бурсака
выглЯдывала булка, или вареник, или семена из тыкв.
Љогда всЯ эта ученаЯ толпа успевала приходить несколько ранее или когда
знали, что профессора будут позже обыкновенного, тогда, со всеобщего
согласиЯ, замышлЯли бой, и в этом бою должны были участвовать все, даже и
цензора, обЯзанные смотреть за порЯдком и нравственностию всего учащегосЯ
сословиЯ. „ва богослова обыкновенно решали, как происходить битве: каждый ли
класс должен стоЯть за себЯ особенно или все должны разделитьсЯ на две
половины: на бурсу и семинарию. ‚о всЯком случае, грамматики начинали прежде
всех, и как только вмешивались риторы, они уже бежали прочь и становились на
возвышениЯх наблюдать битву. Џотом вступала философиЯ с черными длинными
усами, а наконец и богословиЯ, в ужасных шароварах и с претолстыми шеЯми.
Ћбыкновенно оканчивалось тем, что богословиЯ побивала всех, и философиЯ,
почесываЯ бока, была теснима в класс и помещалась отдыхать на скамьЯх.
Џрофессор, входивший в класс и участвовавший когда-то сам в подобных боЯх, в
одну минуту, по разгоревшимсЯ лицам своих слушателей, узнавал, что бой был
недурен, и в то времЯ, когда он сек розгами по пальцам риторику, в другом
классе другой профессор отделывал деревЯнными лопатками по рукам философию.
‘ богословами же было поступаемо совершенно другим образом: им, по выражению
профессора богословиЯ, отсыпалось по мерке крупного гороху, что состоЯло в
коротеньких кожаных канчуках.
‚ торжественные-дни и праздники семинаристы и бурсаки отправлЯлись по
домам с вертепами. €ногда разыгрывали комедию, и в таком случае всегда
отличалсЯ какой-нибудь богослов, ростом мало чем пониже киевской колокольни,
представлЯвший €родиаду или Џентефрию, супругу египетского царедворца. ‚
награду получали они кусок полотна, или мешок проса, или половину вареного
гусЯ и тому подобное.
‚есь этот ученый народ, как семинариЯ, так и бурса, которые питали
какую-то наследственную неприЯзнь между собою, был чрезвычайно беден на
средства к прокормлению и притом необыкновенно прожорлив; так что сосчитать,
сколько каждый из них уписывал за вечерею галушек, было бы совершенно
невозможное дело; и потому доброхотные пожертвованиЯ зажиточных владельцев
не могли быть достаточны. ’огда сенат, состоЯвший из философов и богословов,
отправлЯл грамматиков и риторов под предводительством одного философа, - а
иногда присоединЯлсЯ и сам, - с мешками на плечах опустошать чужие огороды.
€ в бурсе поЯвлЯлась каша из тыкв. ‘енаторы столько объедались арбузов и
дынь, что на другой день авдиторы слышали от них вместо одного два урока:
один происходил из уст, другой ворчал в сенаторском желудке. Ѓурса и
семинариЯ носили какие-то длинные подобиЯ сюртуков, простиравшихсЯ по сие
времЯ: слово техническое, означавшее - далее пЯток.
‘амое торжественное длЯ семинарии событие было вакансии - времЯ с июнЯ
месЯца, когда обыкновенно бурса распускалась по домам. ’огда всю большую
дорогу усеивали грамматики, философы и богословы. Љто не имел своего приюта,
тот отправлЯлсЯ к кому-нибудь из товарищей. ”илософы и богословы
отправлЯлись на кондиции, то есть брались учить или приготовлЯть детей людей
зажиточных, и получали за то в год новые сапоги, а иногда и на сюртук. ‚сЯ
ватага эта тЯнулась вместе целым табором; варила себе кашу и ночевала в
поле. Љаждый тащил за собою мешок, в котором находилась одна рубашка и пара
онуч. Ѓогословы особенно были бережливы и аккуратны: длЯ того чтобы не
износить сапогов, они скидали их, вешали на палки и несли на плечах,
особенно когда была грЯзь. ’огда они, засучив шаровары по колени, бесстрашно
разбрызгивали своими ногами лужи. Љак только завидывали в стороне хутор,
тотчас сворочали с большой дороги и, приблизившись к хате, выстроенной
поопрЯтнее других, становились перед окнами в рЯд и во весь рот начинали
петь кант. •озЯин хаты, какой-нибудь старый козак-поселЯнин, долго их
слушал, подпершись обеими руками, потом рыдал прегорько и говорил, обращаЯсь
к своей жене: "†инко! то, что поют школЯры, должно быть очень разумное;
вынеси им сала и что-нибудь такого, что у нас есть!" € целаЯ миска вареников
валилась в мешок. ЏорЯдочный кус сала, несколько палЯниц, а иногда и
свЯзаннаЯ курица помещались вместе. Џодкрепившись таким запасом грамматики,
риторы, философы и богословы опЯть продолжали путь. —ем далее, однако же,
шли они, тем более уменьшалась толпа их. ‚се почти разбродились по домам, и
оставались те, которые имели родительские гнезда далее других.
Ћдин раз во времЯ подобного странствованиЯ три бурсака своротили с
большой дороги в сторону, с тем чтобы в первом попавшемсЯ хуторе запастись
провиантом, потому что мешок у них давно уже был пуст. ќто были: богослов
•алЯва, философ •ома Ѓрут и ритор ’иберий ѓоробець.
Ѓогослов был рослый, плечистый мужчина и имел чрезвычайно странный
нрав: все, что ни лежало, бывало, возле него, он непременно украдет. ‚
другом случае характер его был чрезвычайно мрачен, и когда напивалсЯ он
пьЯн, то прЯталсЯ в бурьЯне, и семинарии стоило большого труда его сыскать
там.
”илософ •ома Ѓрут был нрава веселого. ‹юбил очень лежать и курить
люльку. …сли же пил, то непременно нанимал музыкантов и отплЯсывал тропака.
Ћн часто пробовал крупного гороху, но совершенно с философическим
равнодушием, - говорЯ, что чему быть, того не миновать.
ђитор ’иберий ѓоробець еще не имел права носить усов, пить горелки и
курить люльки. Ћн носил только оселедец, и потому характер его в то времЯ
еще мало развилсЯ; но, судЯ по большим шишкам на лбу, с которыми он часто
ЯвлЯлсЯ в класс, можно было предположить, что из него будет хороший воин.
Ѓогослов •алЯва и философ •ома часто дирали его за чуб в знак своего
покровительства и употреблЯли в качестве депутата.
Ѓыл уже вечер, когда они своротили с большой дороги. ‘олнце только что
село, и дневнаЯ теплота оставалась еще в воздухе. Ѓогослов и философ шли
молча, курЯ люльки; ритор ’иберий ѓоробець сбивал палкою головки с будЯков,
росших по краЯм дороги. „орога шла между разбросанными группами дубов и
орешника, покрывавшими луг. Ћтлогости и небольшие горы, зеленые и круглые,
как куполы, иногда перемежевывали равнину. ЏоказавшаЯсЯ в двух местах нива с
вызревавшим житом давала знать, что скоро должна поЯвитьсЯ какаЯ-нибудь
деревнЯ. Ќо уже более часу, как они минули хлебные полосы, а между тем им не
попадалось никакого жильЯ. ‘умерки уже совсем омрачили небо, и только на
западе бледнел остаток алого сиЯниЯ.
- —то за черт! - сказал философ •ома Ѓрут, - сдавалось совершенно, как
будто сейчас будет хутор.
Ѓогослов помолчал, поглЯдел по окрестностЯм, потом опЯть взЯл в рот
свою люльку, и все продолжали путь.
- …й-богу! - сказал, опЯть остановившись, философ. - Ќи чертова кулака
не видно.
- Ђ может быть, далее и попадетсЯ какой-нибудь хутор, - сказал
богослов, не выпускаЯ люльки.
Ќо между тем уже была ночь, и ночь довольно темнаЯ. Ќебольшие тучи
усилили мрачность, и, судЯ по всем приметам, нельзЯ было ожидать ни звезд,
ни месЯца. Ѓурсаки заметили, что они сбились с пути и давно шли не по
дороге.
”илософ, пошаривши ногами во все стороны, сказал наконец отрывисто:
- Ђ где же дорога?
Ѓогослов помолчал и, надумавшись, примолвил:
- „а, ночь темнаЯ.
ђитор отошел в сторону и старалсЯ ползком нащупать дорогу, но руки его
попадали только в лисьи норы. ‚езде была одна степь, по которой, казалось,
никто не ездил. Џутешественники еще сделали усилие пройти несколько вперед,
но везде была та же дичь. ”илософ попробовал перекликнутьсЯ, но голос его
совершенно заглох по сторонам и не встретил никакого ответа. Ќесколько
спустЯ только послышалось слабое стенание, похожее на волчий вой.
- ‚ишь, что тут делать? - сказал философ.
- Ђ что? оставатьсЯ и заночевать в поле! - сказал богослов и полез в
карман достать огниво и закурить снова свою люльку. Ќо философ не мог
согласитьсЯ на это. Ћн всегда имел обыкновение упрЯтать на ночь полпудовую
краюху хлеба и фунта четыре сала и чувствовал на этот раз в желудке своем
какое-то несносное одиночество. Џритом, несмотрЯ на веселый нрав свой,
философ боЯлсЯ несколько волков.
- Ќет, •алЯва, не можно, - сказал он. - Љак же, не подкрепив себЯ
ничем, растЯнутьсЯ и лечь так, как собаке ? Џопробуем еще; может быть,
набредем на какое-нибудь жилье и хоть чарку горелки удастсЯ выпить из ночь.
Џри слове "горелка" богослов сплюнул в сторону и примолвил:
- Ћно конечно, в поле оставатьсЯ нечего.
Ѓурсаки пошли вперед, и, к величайшей радости их, в отдалении почудилсЯ
лай. Џрислушавшись, с которой стороны, они отправились бодрее и, немного
пройдЯ, увидели огонек.
- •утор! ей-богу, хутор! - сказал философ.
ЏредположениЯ его не обманули: через несколько времени они свидели,
точно, небольшой хуторок, состоЯвший из двух только хат, находившихсЯ в
одном и том же дворе. ‚ окнах светилсЯ огонь. „есЯток сливных дерев торчало
под тыном. ‚зглЯнувши в сквозные дощатые ворота, бурсаки увидели двор,
установленный чумацкими возами. ‡везды кое-где глЯнули в это времЯ на небе.
- ‘мотрите же, братцы, не отставать! во что бы то ни было, а добыть
ночлега!
’ри ученые мужа Яростно ударили в ворота и закричали:
- Ћтвори!
„верь в одной хате заскрыпела, и минуту спустЯ бурсаки увидели перед
собою старуху в нагольном тулупе.
- Љто там? - закричала она, глухо кашлЯЯ.
- Џусти, бабусЯ, переночевать. ‘бились с дороги. ’ак в поле скверно,
как в голодном брюхе.
- Ђ что вы за народ?
- „а народ необидчивый: богослов •алЯва, философ Ѓрут и ритор ѓоробець.
- Ќе можно, - проворчала старуха, - у менЯ народу полон двор, и все
углы в хате занЯты. Људы Я вас дену? „а еще всь какой рослый и здоровый
народ! „а у менЯ и хата развалитсЯ, когда помещу таких. џ знаю этих
философов и богословов. …сли таких пьЯниц начнешь принимать, то и двора
скоро не будет. Џошли! пошли! ’ут вам нет места.
- “милосердись, бабусЯ! Љак же можно, чтобы христианские души пропали
ни за что ни про что? ѓде хочешь помести нас. € если мы что-нибудь,
как-нибудь того или какое другое что сделаем, - то пусть нам и руки
отсохнут, и такое будет, что бог один знает. ‚от что!
‘таруха, казалось, немного смЯгчилась.
- •орошо, - сказала она, как бы размышлЯЯ, - Я впущу вас; только положу
всех в разных местах: а то у менЯ не будет спокойно на сердце, когда будете
лежать вместе.
- Ќа то твоЯ волЯ; не будем прекословить, - отвечали бурсаки.
‚орота заскрыпели, и они вошли во двор.
- Ђ что, бабусЯ, - сказал философ, идЯ за старухой, - если бы так, как
говорЯт... ей-богу, в животе как будто кто колесами стал ездить. ‘ самого
утра вот хоть бы щепка была во рту.
- ‚ишь, чего захотел! - сказала старуха. - Ќет у менЯ, нет ничего
такого, и печь не топилась сегоднЯ.
- Ђ мы бы уже за все это, - продолжал философ, - расплатились бы завтра
как следует - чистоганом. „а, - продолжал он тихо, - черта с два получишь ты
что-нибудь!
- ‘тупайте, ступайте! и будьте довольны тем, что дают вам. ‚от черт
принес какие нежных паничей!
”илософ •ома пришел в совершенное уныние от таких слов. Ќо вдруг нос
его почувствовал запах сушеной рыбы. Ћн глЯнул на шаровары богослова,
шедшего с ним рЯдом, и увидел, что из кармана его торчал преогромный рыбий
хвост: богослов уже успел подтибрить с воза целого карасЯ. € так как он это
производил не из какой-нибудь корысти, но единственно по привычке, и,
позабывши совершенно о своем карасе, уже разглЯдывал, что бы такое стЯнуть
другое, не имеЯ намерениЯ пропустить даже изломанного колеса, - то философ
•ома запустил руку в его карман, как в свой собственный, и вытащил карасЯ.
‘таруха разместила бурсаков: ритора положила в хате, богослова заперла
в пустую комору, философу отвела тоже пустой овечий хлев.
”илософ, оставшись один, в одну минуту съел карасЯ, осмотрел плетеные
стены хлева, толкнул ногою в морду просунувшуюсЯ из другого хлева любопытную
свинью и поворотилсЯ на другой бок, чтобы заснуть мертвецки. ‚друг низенькаЯ
дверь отворилась, и старуха, нагнувшись, вошла в хлев.
- Ђ что, бабусЯ, чего тебе нужно? - сказал философ.
Ќо старуха шла прЯмо к нему с распростертыми руками.
"ќге-гм! - подумал философ. - ’олько нет, голубушка! устарела". Ћн
отодвинулсЯ немного подальше, но старуха, без церемонии, опЯть подошла к
нему.
- ‘лушай, бабусЯ! - сказал философ, - теперь пост; а Я такой человек,
что и за тысЯчу золотых не захочу оскоромитьсЯ.
Ќо старуха раздвигала руки и ловила его, не говорЯ ни слова.
”илософу сделалось страшно, особливо когда он заметил, что глаза ее
сверкнули каким-то необыкновенным блеском.
- ЃабусЯ! что ты? ‘тупай, ступай себе с богом! - закричал он.
Ќо старуха не говорила ни слова и хватала его руками. Ћн вскочил на
ноги, с намерением бежать, но старуха стала в дверЯх и вперила на него
сверкающие глаза и снова начала подходить к нему.
”илософ хотел оттолкнуть ее руками, но, к удивлению, заметил, что руки
его не могут приподнЯтьсЯ, ноги не двигались; и он с ужасом увидел, что даже
голос не звучал из уст его: слова без звука шевелились на губах. Ћн слышал
только, как билось его сердце; он видел, как старуха подошла к нему, сложила
ему руки, нагнула ему голову, вскочила с быстротою кошки к нему на спину,
ударила его метлой по боку, и он, подпрыгиваЯ, как верховой конь, понес ее
на плечах своих. ‚се это случилось так быстро, что философ едва мог
опомнитьсЯ и схватил обеими руками себЯ за колени, желаЯ удержать ноги; но
они, к величайшему изумлению его, подымались против воли и производили
скачки быстрее черкесского бегуна. Љогда уже минули они хутор и перед ними
открылась ровнаЯ лощина, а в стороне потЯнулсЯ черный, как уголь, лес, тогда
только сказал он сам в себе: "ќге,да это ведьма".
Ћбращенный месЯчный серп светлел на небе. ђобкое полночное сиЯние, как
сквозное покрывало, ложилось легко и дымилось на земле. ‹еса, луга, небо,
долины - все, казалось, как будто спало с открытыми глазами. ‚етер хоть бы
раз вспорхнул где-нибудь. ‚ ночной свежести было что-то влажно-теплое. ’ени
от дерев и кустов, как кометы, острыми клинами падали на отлогую равнину.
’акаЯ была ночь, когда философ •ома Ѓрут скакал с непонЯтным всадником на
спине. Ћн чувствовал какое-то томительное, неприЯтное и вместе сладкое
чувство, подступавшее к его сердцу. Ћн опустил голову вниз и видел, что
трава, бывшаЯ почти под ногами его, казалось, росла глубоко и далеко и что
сверх ее находилась прозрачнаЯ, как горный ключ, вода, и трава казалась дном
какого-то светлого, прозрачного до самой глубины морЯ; по крайней мере, он
видел Ясно, как он отражалсЯ в нем вместе с сидевшею на спине старухою. Ћн
видел, как вместо месЯца светило там какое-то солнце; он слышал, как голубые
колокольчики, наклонЯЯ свои головки, звенели. Ћн видел, как из-за осоки
выплывала русалка, мелькала спина и нога, выпуклаЯ, упругаЯ, всЯ созданнаЯ
из блеска и трепета. Ћна оборотилась к нему - и вот ее лицо, с глазами
светлыми, сверкающими, острыми, с пеньем вторгавшимисЯ в душу, уже
приближалось к нему, уже было на поверхности и, задрожав сверкающим смехом,
удалЯлось, - и вот она опрокинулась на спину, и облачные перси ее, матовые,
как фарфор, не покрытый глазурью, просвечивали пред солнцем по краЯм своей
белой, эластически-нежной окружности. ‚ода в виде маленьких пузырьков, как
бисер, обсыпала их. Ћна всЯ дрожит и смеетсЯ в воде...
‚идит ли он это или не видит? ЌаЯву ли это или снитсЯ? Ќо там что?
‚етер или музыка: звенит, звенит, и вьетсЯ, и подступает, и вонзаетсЯ в душу
какою-то нестерпимою трелью...
"—то это?" - думал философ •ома Ѓрут, глЯдЯ вниз, несЯсь во всю прыть.
Џот катилсЯ с него градом. Ћн чувствовал бесовски сладкое чувство, он
чувствовал какое-то пронзающее, какое-то томительно-страшное наслаждение.
…му часто казалось, как будто сердца уже вовсе не было у него, и он со
страхом хваталсЯ за него рукою. €знеможденный, растерЯнный, он начал
припоминать все, какие только знал, молитвы. Ћн перебирал все заклЯтьЯ
против духов - и вдруг почувствовал какое-то освежение; чувствовал, что шаг
его начинал становитьсЯ ленивее, ведьма как-то слабее держалась на спине
его. ѓустаЯ трава касалась его, и уже он не видел в ней ничего
необыкновенного. ‘ветлый серп светил на небе.
"•орошо же!" - подумал про себЯ философ •ома и начал почти вслух
произносить заклЯтиЯ. Ќаконец с быстротою молнии выпрыгнул из-под старухи и
вскочил, в свою очередь, к ней на спину. ‘таруха мелким, дробным шагом
побежала так быстро, что всадник едва мог переводить дух свой. ‡емлЯ чуть
мелькала под ним. ‚се было Ясно при месЯчном, хотЯ и неполном свете. „олины
были гладки, но все от быстроты мелькало неЯсно и сбивчиво в его глазах. Ћн
схватил лежавшее на дороге полено и начал им со всех сил колотить старуху.
„икие вопли издала она; сначала были они сердиты и угрожающи, потом
становились слабее, приЯтнее, чаще, и потом уже тихо, едва звенели, как
тонкие серебрЯные колокольчики, и заронЯлись ему в душу; и невольно
мелькнула в голове мысль: точно ли это старуха? "Ћх, не могу больше!" -
произнесла она в изнеможении и упала на землю.
Ћн стал на ноги и посмотрел ей в очи: рассвет загоралсЯ, и блестели
золотые главы вдали киевских церквей. Џеред ним лежала красавица, с
растрепанною роскошною косою, с длинными, как стрелы, ресницами.
Ѓесчувственно отбросила она на обе стороны белые нагие руки и стонала,
возведЯ кверху очи, полные слез.
‡атрепетал, как древесный лист, •ома: жалость и какое-то странное
волнение и робость, неведомые ему самому, овладели им; он пустилсЯ бежать во
весь дух. „орогой билось беспокойно его сердце, и никак не мог он
истолковать себе, что за странное, новое чувство им овладело. Ћн уже не
хотел более идти на хутора и спешил в Љиев, раздумываЯ всю дорогу о таком
непонЯтном происшествии.
Ѓурсаков почти никого не было в городе: все разбрелись по хуторам, или
на кондиции, или просто без всЯких кондиций, потому что по хуторам
малороссийским можно есть галушки, сыр, сметану и вареники величиною в
шлЯпу, не заплатив гроша денег. ЃольшаЯ разъехавшаЯсЯ хата, в которой
помещалась бурса, была решительно пуста, и сколько философ ни шарил во всех
углах и даже ощупал все дыры и западни в крыше, но нигде не отыскал ни куска
сала или, по крайней мере, старого книша, что, по обыкновению, запрЯтываемо
было бурсаками.
Ћднако же философ скоро сыскалсЯ, как поправить своему горю: он прошел,
посвистываЯ, раза три по рынку, перемигнулсЯ на самом конце с какою-то
молодою вдовою в желтом очипке, продававшею ленты, ружейную дробь и колеса,
- и был того же днЯ накормлен пшеничными варениками, курице ю... и, словом,
перечесть нельзЯ, что у него было за столом, накрытым в маленьком глинЯном
домике среди вишневого садика. ’ого же самого вечера видели философа в
корчме: он лежал на лавке, покуриваЯ, по обыкновению своему, люльку, и при
всех бросил жиду-корчмарю ползолотой. Џеред ним стоЯла кружка. Ћн глЯдел на
приходивших и уходивших хладнокровно-довольными глазами и вовсе уже не думал
о своем необыкновенном происшествии.
Њежду тем распространились везде слухи, что дочь одного из богатейших
сотников, которого хутор находилсЯ в пЯтидесЯти верстах от Љиева,
возвратилась в один день с прогулки всЯ избитаЯ, едва имевшаЯ силы добресть
до отцовского дома, находитсЯ при смерти и перед смертным часом изъЯвила
желание, чтобы отходную по ней и молитвы в продолжение трех дней после
смерти читал один из киевских семинаристов: •ома Ѓрут. Ћб этом философ узнал
от самого ректора, который нарочно призывал его в свою комнату и объЯвил,
чтобы он без всЯкого отлагательства спешил в дорогу, что именитый сотник
прислал за ним нарочно людей и возок.
”илософ вздрогнул по какому-то безотчетному чувству, которого он сам не
мог растолковать себе. ’емное предчувствие говорило ему, что ждет его что-то
недоброе. ‘ам не знаЯ почему, объЯвил он напрЯмик, что не поедет.
- Џослушай, domine •ома! - сказал ректор (он в некоторых случаЯх
объЯснЯлсЯ очень вежливо с своими подчиненными), - тебЯ никакой черт и не
спрашивает о том, хочешь ли ты ехать или не хочешь. џ тебе скажу только то,
что если ты еще будешь показывать свою рысь да мудрствовать, то прикажу тебЯ
по спине и по прочему так отстегать молодым березнЯком, что и в баню не
нужно будет ходить.
”илософ, почесываЯ слегка за умом, вышел, не говорЯ ни слова,
располагаЯ при первом удобном случае возложить надежду на свои ноги. ‚
раздумье сходил он с крутой лестницы, приводившей на двор, обсаженный
тополЯми, и на минуту остановилсЯ, услышавши довольно Явственно голос ректо-
ра, дававшего приказаниЯ своему ключнику и еще кому-то, вероЯтно, одному из
посланных за ним от сотника.
- Ѓлагодари пана за крупу и Яйца, - говорил ректор, - и скажи, что как
только будут готовы те книги о которых он пишет, то Я тотчас пришлю. џ отдал
их уже переписывать писцу. „а не забудь, мой голубе, прибавить пану, что на
хуторе у них, Я знаю, водитсЯ хорошаЯ рыба, и особенно осетрина, то при
случае прислал бы: здесь на базарах и нехороша и дорога. Ђ ты, џвтух, дай
молодцам по чарке горелки. „а философа привЯзать, а не то как раз удерет.
"‚ишь, чертов сын! - подумал про себЯ философ, - пронюхал, длинноногий
вьюн!"
Ћн сошел вниз и увидел кибитку, которую принЯл было сначала за хлебный
овин на колесах. ‚ самом деле, она была так же глубока, как печь, в которой
обжигают кирпичи. ќто был обыкновенный краковский экипаж, в каком жиды
полсотнею отправлЯютсЯ вместе с товарами во все города, где только слышит их
нос Ярмарку. …го ожидало человек шесть здоровых и крепких козаков, уже
несколько пожилых. ‘витки из тонкого сукна с кистЯми показывали, что они
принадлежали довольно значительному и богатому владельцу. Ќебольшие рубцы
говорили, что они бывали когда-то на войне не без славы.
"—то ж делать? —ему быть, тому не миновать!" - подумал про себЯ философ
и, обратившись к козакам, произнес громко:
- ‡дравствуйте, братьЯ-товарищи!
- Ѓудь здоров, пан философ! - отвечали некоторые из козаков.
- ’ак вот это мне приходитсЯ сидеть вместе с вами? Ђ брика знатнаЯ! -
продолжал он, влезаЯ. - ’ут бы только нанЯть музыкантов, то и танцевать
можно.
- „а, соразмерный экипаж! - сказал один из козаков, садЯсь на облучок
сам-друг с кучером, завЯзавшим голову трЯпицею вместо шапки, которую он
успел оставить в шинке. „ругие пЯть вместе с философом полезли в углубление
и расположились на мешках, наполненных разною закупкою, сделанною в городе.
- ‹юбопытно бы знать, - сказал философ, - если бы, примером, эту брику
нагрузить каким-нибудь товаром - положим, солью или железными клинами:
сколько потребовалось бы тогда коней?
- „а, - сказал, помолчав, сидевший на облучке козак, - достаточное бы
число потребовалось коней.
Џосле такого удовлетворительного ответа козак почитал себЯ вправе
молчать во всю дорогу.
”илософу чрезвычайно хотелось узнать обстоЯтельнее: кто таков был этот
сотник, каков его нрав, что слышно о его дочке, котораЯ таким необыкновенным
образом возвратилась домой и находилась при смерти и которой историЯ
свЯзалась теперь с его собственною, как у них и что делаетсЯ в доме? Ћн
обращалсЯ к ним с вопросами; но козаки, верно, были тоже философы, потому
что в ответ на это молчали и курили люльки, лежа на мешках. Ћдин только из
них обратилсЯ к сидевшему на козлах вознице с коротеньким приказанием:
"‘мотри, Ћверко, ты старый разинЯ; как будешь подъезжать к шинку, что на
—ухрайловской дороге, то не позабудь остановитьсЯ и разбудить менЯ и других
молодцов, если кому случитсЯ заснуть". Џосле этого он заснул довольно
громко. ‚прочем, эти наставлениЯ были совершенно напрасны, потому что едва
только приблизилась исполинскаЯ брика к шинку на —ухрайловской дороге, как
все в один голос закричали: "‘той!" Џритом лошади Ћверка были так уже
приучены, что останавливались сами перед каждым шинком. ЌесмотрЯ на жаркий
июльский день, все вышли из брики, отправились в низенькую запачканную
комнату, где жид-корчмарь с знаками радости бросилсЯ принимать своих старых
знакомых. †ид принес под полою несколько колбас из свинины и, положивши на
стол, тотчас отворотилсЯ от этого запрещенного талмудом плода. ‚се уселись
вокруг стола. ѓлинЯные кружки показались пред каждым из гостей. ”илософ •ома
должен был участвовать в общей пирушке. € так как малороссиЯне, когда
подгулЯют, непременно начнут целоватьсЯ или плакать, то скоро всЯ изба
наполнилась лобызаниЯми: "Ђ ну, ‘пирид, почеломкаемсЯ !" - "€ди сюда, „орош,
Я обниму тебЯ!"
Ћдин козак, бывший постарее всех других, с седыми усами, подставивши
руку под щеку, начал рыдать от души о том, что у него нет ни отца, ни матери
и что он осталсЯ одним-один на свете. „ругой был большой резонер и
беспрестанно утешал его, говорЯ: "Ќе плачь, ей-богу не плачь! что ж тут...
уж бог знает как и что такое". Ћдин, по имени „орош, сделалсЯ чрезвычайно
любопытен и, оборотившись к философу •оме, беспрестанно спрашивал его:
- џ хотел бы знать, чему у вас в бурсе учат: тому ли самому, что и дьЯк
читает в церкви, или чему другому?
- Ќе спрашивай! - говорил протЯжно резонер, - пусть его там будет, как
было. Ѓог уж знает, как нужно; бог все знает.
- Ќет, Я хочу знать, - говорил „орош, - что там написано в тех книжках.
Њожет быть, совсем другое, чем у дьЯка.
- Ћ, боже мой, боже мой! - говорил этот почтенный наставник. - € на что
такое говорить? ’ак уж волЯ божиЯ положила. “же что бог дал, того не можно
переменить.
- џ хочу знать все, что ни написано. џ пойду в бурсу, ей-богу, пойду!
—то ты думаешь, Я не выучусь? ‚сему выучусь, всему!
- Ћ, боже ж мой, боже мой!.. - говорил утешитель и спустил свою голову
на стол, потому что совершенно был не в силах держать ее долее на плечах.
Џрочие козаки толковали о панах и о том, отчего на небе светит месЯц.
”илософ •ома, увидЯ такое расположение голов, решилсЯ воспользоватьсЯ и
улизнуть. Ћн сначала обратилсЯ к седовласому козаку, грустившему об отце и
матери:
- —то ж ты, дЯдько, расплакалсЯ, - сказал он, - Я сам сирота! Ћтпустите
менЯ, ребЯта.. на волю! Ќа что Я вам!
- Џустим его на волю! - отозвались некоторые. - ‚едь он сирота. Џусть
себе идет, куда хочет.
- Ћ, боже ж мой, боже мой! - произнес утешитель, поднЯв свою голову. -
Ћтпустите его! Џусть идет себе!
€ козаки уже хотели сами вывесть его в чистое поле, но тот, который
показал свое любопытство, остановил их, сказавши:
- Ќе трогайте: Я хочу с ним поговорить о бурсе. џ сам пойду в бурс у...
‚прочем, врЯд ли бы этот побег мог совершитьсЯ, потому что когда
философ вздумал поднЯтьсЯ из-за стола, то ноги его сделались как будто
деревЯнными и дверей в комнате начало представлЯтьсЯ ему такое множество,
что врЯд ли бы он отыскал настоЯщую.
’олько ввечеру всЯ эта компаниЯ вспомнила, что нужно отправлЯтьсЯ далее
в дорогу. ‚змостившись в брику, они потЯнулись, погонЯЯ лошадей и напеваЯ
песню, которой слова и смысл врЯд ли бы кто разобрал. Џроколесивши большую
половину ночи, беспрестанно сбиваЯсь с дороги, выученной наизусть, они
наконец спустились с крутой горы в долину, и философ заметил по сторонам
тЯнувшийсЯ частокол, или плетень, с низенькими деревьЯми и выказывавшимисЯ
из-за них крышами. ќто было большое селение, принадлежавшее сотнику. “же
было далеко за полночь; небеса были темны, и маленькие звездочки мелькали
кое-где. Ќи в одной хате не видно было огнЯ. Ћни взъехали, в сопровождении
собачьего лаЯ, на двор. ‘ обеих сторон были заметны крытые соломою сараи и
домики. Ћдин из них, находившийсЯ как раз посередине против ворот, был более
других и служил, как казалось, пребыванием сотника. Ѓрика остановилась перед
небольшим подобием сараЯ, и путешественники наши отправились спать. ”илософ
хотел, однако же, несколько обсмотреть снаружи панские хоромы; но как он ни
пЯлил свои глаза, ничто не могло означитьсЯ в Ясном виде: вместо дома
представлЯлсЯ ему медведь; из трубы делалсЯ ректор. ”илософ махнул рукою и
пошел спать.
Љогда проснулсЯ философ, то весь дом был в движении: в ночь умерла
панночка. ‘луги бегали впопыхах взад и вперед. ‘тарухи некоторые плакали.
’олпа любопытных глЯдела сквозь забор на панский двор, как будто бы могла
что-нибудь увидеть.
”илософ начал на досуге осматривать те места, которые он не мог
разглЯдеть ночью. Џанский дом был низенькое небольшое строение, какие
обыкновенно строились в старину в Њалороссии. Ћн был покрыт соломою.
Њаленький, острый и высокий фронтон с окошком, похожим на поднЯтый кверху
глаз, был весь измалеван голубыми и желтыми цветами и красными полумесЯцами.
Ћн был утвержден на дубовых столбиках, до половины круглых и снизу
шестигранных, с вычурною обточкою вверху. Џод этим фронтоном находилось
небольшое крылечко со скамейками по обеим сторонам. ‘ боков дома были навесы
на таких же столбиках, инде витых. ‚ысокаЯ груша с пирамидальною верхушкою и
трепещущими листьЯми зеленела перед домом. Ќесколько амбаров в два рЯда
стоЯли среди двора, образуЯ род широкой улицы, ведшей к дому. ‡а амбарами, к
самым воротам, стоЯли треугольниками два погреба, один напротив другого,
крытые также соломою. ’реугольнаЯ стена каждого из них была снабжена
низенькою дверью и размалевана разными изображениЯми. Ќа одной из них
нарисован был сидЯщий на бочке козак, державший над головою кружку с
надписью: "‚се выпью". Ќа другой флЯжка, сулеи и по сторонам, длЯ красоты,
лошадь, стоЯвшаЯ вверх ногами, трубка, бубны и надпись: "‚ино - козацкаЯ
потеха". €з чердака одного из сараев выглЯдывал сквозь огромное слуховое
окно барабан и медные трубы. “ ворот стоЯли две пушки. ‚се показывало, что
хозЯин дома любил повеселитьсЯ и двор часто оглашали пиршественные клики. ‡а
воротами находились две ветрЯные мельницы. Џозади дома шли сады; и сквозь
верхушки дерев видны были одни только темные шлЯпки труб скрывавшихсЯ в
зеленой гуще хат. ‚се селение помещалось на широком и ровном уступе горы. ‘
северной стороны все заслонЯла крутаЯ гора и подошвою своею оканчивалась у
самого двора. Џри взглЯде на нее снизу она казалась еще круче, и на высокой
верхушке ее торчали кое-где неправильные стебли тощего бурьЯна и чернели на
светлом небе. Ћбнаженный глинистый вид ее навевал какое-то уныние. Ћна была
всЯ изрыта дождевыми промоинами и проточинами. Ќа крутом косогоре ее в двух
местах торчали две хаты; над одною из них раскидывала ветви широкаЯ ЯблонЯ,
подпертаЯ у корнЯ небольшими кольЯми с насыпною землей. џблоки, сбиваемые
ветром, скатывались в самый панский двор. ‘ вершины вилась по всей горе
дорога и, опустившись, шла мимо двора в селенье. Љогда философ измерил
страшную круть ее и вспомнил вчерашнее путешествие, то решил, что или у пана
были слишком умные лошади, или у козаков слишком крепкие головы, когда и в
хмельном чаду умели не полететь вверх ногами вместе с неизмеримой брикою и
багажом. ”илософ стоЯл на высшем в дворе месте, и когда оборотилсЯ и глЯнул
в противоположную сторону, ему представилсЯ совершенно другой вид. ‘еление
вместе с отлогостью скатывалось на равнину. Ќеобозримые луга открывались на
далекое пространство; ЯркаЯ зелень их темнела по мере отдалениЯ, и целые
рЯды селений синели вдали, хотЯ расстоЯние их было более нежели на двадцать
верст. ‘ правой стороны этих лугов тЯнулись горы, и чуть заметною вдали
полосою горел и темнел „непр.
- ќх, славное место! - сказал философ. - ‚от тут бы жить, ловить рыбу в
„непре и в прудах, охотитьсЯ с тенетами или с ружьем за стрепетами и
крольшнепами! ‚прочем, Я думаю, и дроф немало в этих лугах. ”руктов же можно
насушить и продать в город множество или, еще лучше, выкурить из них водку;
потому что водка из фруктов ни с каким пенником не сравнитсЯ. „а не мешает
подумать и о том, как бы улизнуть отсюда.
Ћн приметил за плетнем маленькую дорожку, совершенно закрытую
разросшимсЯ бурьЯном. Ћн поставил машинально на нее ногу, думаЯ наперед
только прогулЯтьсЯ, а потом тихомолком, промеж хат, да и махнуть в поле, как
внезапно почувствовал на своем плече довольно крепкую руку.
Џозади его стоЯл тот самый старый козак, который вчера так горько
соболезновал о смерти отца и матери и о своем одиночестве.
- Ќапрасно ты думаешь, пан философ, улепетнуть из хутора! - говорил он.
- ’ут не такое заведение, чтобы можно было убежать; да и дороги длЯ пешехода
плохи. Ђ ступай лучше к пану: он ожидает тебЯ давно в светлице.
- Џойдем! —то ж... џ с удовольствием, - сказал философ и отправилсЯ
вслед за козаком.
‘отник, уже престарелый, с седыми усами и с выражением мрачной грусти,
сидел перед столом в светлице, подперши обеими руками голову. …му было около
пЯтидесЯти лет; но глубокое уныние на лице и какой-то бледно-тощий цвет
показывали, что душа его была убита и разрушена вдруг, в одну минуту, и всЯ
прежнЯЯ веселость и шумнаЯ жизнь исчезла навеки. Љогда взошел •ома вместе с
старым козаком, он отнЯл одну руку и слегка кивнул головою на низкий их
поклон.
•ома и козак почтительно остановились у дверей.
- Љто ты, и откудова, и какого званиЯ, добрый человек? - сказал сотник
ни ласково, ни сурово.
- €з бурсаков, философ •ома Ѓрут.
- Ђ кто был твой отец?
- Ќе знаю, вельможный пан.
- Ђ мать твоЯ?
- € матери не знаю. Џо здравому рассуждению, конечно, была мать; но кто
она, и откуда, и когда жила - ей-богу, добродию, не знаю.
‘отник помолчал и, казалось, минуту оставалсЯ в задумчивости.
- Љак же ты познакомилсЯ с моею дочкою?
- Ќе знакомилсЯ, вельможный пан, ей-богу, не знакомилсЯ. …ще никакого
дела с панночками не имел, сколько ни живу на свете. –ур им, чтобы не
сказать непристойного.
- Ћтчего же она не другому кому, а тебе именно назначила читать?
”илософ пожал плечами:
- Ѓог его знает, как это растолковать. €звестное уже дело, что панам
подчас захочетсЯ такого,чего и самый наиграмотнейший человек не разберет; и
пословица говорит: "‘качи, враже, Як пан каже!"
- „а не врешь ли ты, пан философ?
- ‚от на этом самом месте пусть громом так и хлопнет, если лгу.
- …сли бы только минуточкой долее прожила ты, - грустно сказал сотник,
- то, верно бы, Я узнал все. "Ќикому не давай читать по мне, но пошли, тату,
сей же час в Љиевскую семинарию и привези бурсака •ому Ѓрута. Џусть три ночи
молитсЯ по грешной душе моей. Ћн знает..." Ђ что такое знает, Я уже не
услышал. Ћна, голубонька, только и могла сказать, и умерла. ’ы, добрый
человек, верно, известен свЯтою жизнию своею и богоугодными делами, и она,
может быть, наслышалась о тебе.
- Љто? Я? - сказал бурсак, отступивши от изумлениЯ. - џ свЯтой жизни? -
произнес он, посмотрев прЯмо в глаза сотнику. - Ѓог с вами, пан! —то вы это
говорите! да Я, хоть оно непристойно сказать, ходил к булочнице против
самого страстного четверга.
- Ќу... верно, уже недаром так назначено. ’ы должен с сего же днЯ
начать свое дело.
- џ бы сказал на это вашей милости... оно, конечно, всЯкий человек,
вразумленный ‘вЯтому писанию, может по соразмерности... только сюда
приличнее бы требовалось дьЯкона или, по крайней мене, дьЯка. Ћни народ
толковый и знают, как все это уже делаетсЯ, а Я... „а у менЯ и голос не
такой, и сам Я - черт знает что. Ќикакого виду с менЯ нет.
- “ж как ты себе хочешь, только Я все, что завещала мне моЯ голубка,
исполню, ничего не пожалеЯ. € когда ты с сего днЯ три ночи совершишь, как
следует, над нею молитвы, то Я награжу тебЯ; а не то - и самому черту не
советую рассердить менЯ.
Џоследние слова произнесены были сотником так крепко, что философ понЯл
вполне их значение.
- ‘тупай за мною! - сказал сотник.
Ћни вышли в сени. ‘отник отворил дверь в другую светлицу, бывшую
насупротив первой. ”илософ остановилсЯ на минуту в сенЯх высморкатьсЯ и с
каким-то безотчетным страхом переступил через порог. ‚есь пол был устлан
красной китайкой. ‚ углу, под образами, на высоком столе лежало тело
умершей, на одеЯле из синего бархата, убранном золотою бахромою и кистЯми.
‚ысокие восковые свечи, увитые калиною, стоЯли в ногах и в головах, изливаЯ
свой мутный, терЯвшийсЯ в дневном сиЯнии свет. ‹ицо умершей было заслонено
от него неутешным отцом, который сидел перед нею, обращенный спиною к
дверЯм. ”илософа поразили слова, которые он услышал:
- џ не о том жалею, моЯ наймилейшаЯ мне дочь, что ты во цвете лет
своих, не дожив положенного века, на печаль и горесть мне, оставила землю. џ
о том жалею, моЯ голубонька, что не знаю того, кто был, лютый враг мой,
причиною твоей смерти. € если бы Я знал, кто мог подумать только оскорбить
тебЯ или хоть бы сказал что-нибудь неприЯтное о тебе, то, клЯнусь богом, не
увидел бы он больше своих детей, если только он так же стар, как и Я; ни
своего отца и матери, если только он еще на поре лет, и тело его было бы
выброшено на съедение птицам и зверЯм степным. Ќо горе мне, моЯ полеваЯ
нагидочка, моЯ перепеличка, моЯ Ясочка, что проживу Я остальной век свой без
потехи, утираЯ полою дробные слезы, текущие из старых очей моих, тогда как
враг мой будет веселитьсЯ и втайне посмеиватьсЯ над хилым старцем...
Ћн остановилсЯ, и причиною этого была разрывающаЯ горесть,
разрешившаЯсЯ целым потопом слез.
”илософ был тронут такою безутешной печалью. Ћн закашлЯл и издал глухое
крехтание, желаЯ очистить им немного свой голос.
‘отник оборотилсЯ и указал ему место в головах умершей, перед небольшим
налоем, на котором лежали книги.
"’ри ночи как-нибудь отработаю, - подумал философ, - зато пан набьет
мне оба кармана чистыми червонцами".
Ћн приблизилсЯ и, еще раз откашлЯвшись, принЯлсЯ читать, не обращаЯ
никакого вниманиЯ на сторону и не решаЯсь взглЯнуть в лицо умершей. ѓлубокаЯ
тишина воцарилась. Ћн заметил, что сотник вышел. Њедленно поворотил он
голову, чтобы взглЯнуть на умершую и...
’репет пробежал по его жилам: пред ним лежала красавица, какаЯ
когда-либо бывала на земле. Љазалось, никогда еще черты лица не были
образованы в такой резкой и вместе гармонической красоте. Ћна лежала как жи-
ваЯ. —ело, прекрасное, нежное, как снег, как серебро, казалось, мыслило;
брови - ночь среди солнечного днЯ, тонкие, ровные, горделиво приподнЯлись
над закрытыми глазами, а ресницы, упавшие стрелами на щеки, пылавшие жаром
тайных желаний; уста - рубины, готовые усмехнутьсЯ... Ќо в них же, в тех же
самых чертах, он видел что-то страшно пронзительное. Ћн чувствовал, что душа
его начинала как-то болезненно ныть, как будто бы вдруг среди вихрЯ весельЯ
и закружившейсЯ толпы запел кто-нибудь песню об угнетенном народе. ђубины
уст ее, казалось, прикипали кровию к самому сердцу. ‚друг что-то страшно
знакомое показалось в лице ее.
- ‚едьма! - вскрикнул он не своим голосом, отвел глаза в сторону,
побледнел весь и стал читать свои молитвы.
ќто была та самаЯ ведьма, которую убил он.
Љогда солнце стало садитьсЯ, мертвую понесли в церковь. ”илософ одним
плечом своим поддерживал черный траурный гроб и чувствовал на плече своем
что-то холодное, как лед. ‘отник сам шел впереди, несЯ рукою правую сторону
тесного дома умершей. –ерковь деревЯннаЯ, почерневшаЯ, убраннаЯ зеленым
мохом, с тремЯ конусообразными куполами, уныло стоЯла почти на краю села.
‡аметно было, что в ней давно уже не отправлЯлось никакого служениЯ. ‘вечи
были зажжены почти перед каждым образом. ѓроб поставили посередине, против
самого алтарЯ. ‘тарый сотник поцеловал еще раз умершую, повергнулсЯ ниц и
вышел вместе с носильщиками вон, дав повеление хорошенько накормить философа
и после ужина проводить его в церковь. Џришедши в кухню, все несшие гроб
начали прикладывать руки к печке, что обыкновенно делают малороссиЯне,
увидевши мертвеца.
ѓолод, который в это времЯ начал чувствовать философ, заставил его на
несколько минут позабыть вовсе об умершей. ‘коро всЯ дворнЯ мало-помалу
начала сходитьсЯ в кухню. ЉухнЯ в сотниковом доме была что-то похожее на
клуб, куда стекалось все, что ни обитало во дворе, считаЯ в это число и
собак, приходивших с машущими хвостами к самым дверЯм за костЯми и помоЯми.
Људа бы кто ни был посылаем и по какой бы то ни было надобности, он всегда
прежде заходил на кухню, чтобы отдохнуть хоть минуту на лавке и выкурить
люльку. ‚се холостЯки, жившие в доме, щеголЯвшие в козацких свитках, лежали
здесь почти целый день на лавке, под лавкою, на печке - одним словом, где
только можно было сыскать удобное место длЯ лежаньЯ. Џритом всЯкий вечно
позабывал в кухне или шапку, или кнут длЯ чужих собак, или что-нибудь
подобное. Ќо самое многочисленное собрание бывало во времЯ ужина, когда
приходил и табунщик, успевший загнать своих лошадей в загон, и погонщик,
приводивший коров длЯ дойки, и все те, которых в течение днЯ нельзЯ было
увидеть. ‡а ужином болтовнЯ овладевала самыми неговорливыми Языками. ’ут
обыкновенно говорилось обо всем: и о том, кто пошил себе новые шаровары, и
что находитсЯ внутри земли, и кто видел волка. ’ут было множество
бонмотистов, в которых между малороссиЯнами нет недостатка.
”илософ уселсЯ вместе с другими в обширный кружок на вольном воздухе
перед порогом кухни. ‘коро баба в красном очипке высунулась из дверей, держа
в обеих руках горЯчий горшок с галушками, и поставила его посреди
готовившихсЯ ужинать. Љаждый вынул из кармана своего деревЯнную ложку, иные,
за неимением, деревЯнную спичку. Љак только уста стали двигатьсЯ немного
медленнее и волчий голод всего этого собраниЯ немного утишилсЯ, многие
начали разговаривать. ђазговор, натурально, должен был обратитьсЯ к умершей.
- Џравда ли, - сказал один молодой овчар, который насадил на свою
кожаную перевЯзь длЯ люльки столько пуговиц и медных блЯх, что был похож на
лавку мелкой торговки, - правда ли, что панночка, не тем будь помЯнута,
зналась с нечистым?
- Љто? панночка? - сказал „орош, уже знакомый прежде нашему философу. -
„а она была целаЯ ведьма! џ присЯгну, что ведьма!
- Џолно, полно, „орош! - сказал другой, который во времЯ дороги
изъЯвлЯл большую готовность утешать. - ќто не наше дело; бог с ним. Ќечего
об этом толковать.
Ќо „орош вовсе не был расположен молчать. Ћн только что перед тем
сходил в погреб вместе с ключником по какому-то нужному делу и, наклонившись
раза два к двум или трем бочкам, вышел оттуда чрезвычайно веселый и говорил
без умолку.
- —то ты хочешь? —тобы Я молчал? - сказал он. - „а она на мне самом
ездила! …й-богу, ездила!
- Ђ что, дЯдько, - сказал молодой овчар с пуговицами, - можно ли узнать
по каким-нибудь приметам ведьму?
- ЌельзЯ, - отвечал „орош. - Ќикак не узнаешь; хоть все псалтыри
перечитай, то не узнаешь.
- Њожно, можно, „орош. Ќе говори этого, - произнес прежний утешитель. -
“же бог недаром дал всЯкому особый обычай. ‹юди, знающие науку, говорЯт, что
у ведьмы есть маленький хвостик.
- Љогда стара баба, то и ведьма, - сказал хладнокровно седой козак.
- Ћ, уж хороши и вы! - подхватила баба, котораЯ подливала в то времЯ
свежих галушек в очистившийсЯ горшок, - настоЯщие толстые кабаны.
‘тарый козак, которого имЯ было џвтух, а прозвание Љовтун, выразил на
губах своих улыбку удовольствиЯ, заметив, что слова его задели за живое
старуху; а погонщик скотины пустил такой густой смех, как будто бы два быка,
ставши один против другого, замычали разом.
ЌачавшийсЯ разговор возбудил непреодолимое желание и любопытство
философа узнать обстоЯтельнее про умершую сотникову дочь. € потому, желаЯ
опЯть навести его на прежнюю материю, обратилсЯ к соседу своему с такими
словами:
- џ хотел спросить, почему все это сословие, что сидит за ужином,
считает панночку ведьмою? —то ж, разве она кому-нибудь причинила зло или
извела кого-нибудь?
- Ѓыло всЯкого, - отвечал один из сидевших, с лицом гладким,
чрезвычайно похожим на лопату.
- Ђ кто не припомнит псарЯ Њикиту, или того...
- Ђ что ж такое псарь Њикита? - сказал философ.
- ‘той! Я расскажу про псарЯ Њикиту, - сказал „орош.
- џ расскажу про Њикиту, - отвечал табунщик, - потому что он был мой
кум.
- џ расскажу про Њикиту, - сказал ‘пирид.
- Џускай, пускай ‘пирид расскажет! - закричала толпа.
‘пирид начал:
- ’ы, пан философ •ома, не знал Њикиты. ќх, какой редкий был человек!
‘обаку каждую он, бывало, так знает, как родного отца. ’еперешний псарь
Њикола, что сидит третьим за мною, и в подметки ему не годитсЯ. •отЯ он тоже
разумеет свое дело, но он против него - дрЯнь, помои.
- ’ы хорошо рассказываешь, хорошо! - сказал „орош, одобрительно кивнув
головою.
‘пирид продолжал:
- ‡айца увидит скорее. чем табак утрешь из носу. Ѓывало, свистнет: "Ђ
ну, ђазбой! а ну, ЃыстраЯ!" - а сам на коне во всю прыть, - и уже рассказать
нельзЯ, кто кого скорее обгонит: он ли собаку или собака его. ‘ивухи кварту
свиснет вдруг, как бы не бывало. ‘лавный был псарь! ’олько с недавнего
времени начал он заглЯдыватьсЯ беспрестанно на панночку. ‚клепалсЯ ли он
точно в нее или уже она так его околдовала, только пропал человек, обабилсЯ
совсем; сделалсЯ черт знает что; пфу! непристойно и сказать.
- •орошо, - сказал „орош.
- Љак только панночка, бывало, взглЯнет на него, то и повода из рук
пускает, ђазбоЯ зовет Ѓровком, спотыкаетсЯ и невесть что делает. Ћдин раз
панночка пришла на конюшню, где он чистил конЯ. „ай говорит, Њикитка, Я
положу на тебЯ свою ножку. Ђ он, дурень, и рад тому: говорит, что не только
ножку, но и сама садись на менЯ. Џанночка поднЯла свою ножку, и как увидел
он ее нагую, полную и белую ножку, то, говорит, чара так и ошеломила его.
Ћн, дурень, нагнул спину и, схвативши обеими руками за нагие ее ножки, пошел
скакать, как конь, по всему полю, и куда они ездили, он ничего не мог
сказать; только воротилсЯ едва живой, и с той поры иссохнул весь, как щепка;
и когда раз пришли на конюшню, то вместо его лежала только куча золы да
пустое ведро: сгорел совсем; сгорел сам собою. Ђ такой был псарь, какого на
всем свете не можно найти.
Љогда ‘пирид окончил рассказ свой, со всех сторон пошли толки о
достоинствах бывшего псарЯ.
- Ђ про епчиху ты не слышал? - сказал „орош, обращаЯсь к •оме.
- Ќет.
- ќге-ге-ге! ’ак у вас, в бурсе, видно, не слишком большому разуму
учат. Ќу, слушай! “ нас есть на селе козак ептун. •ороший козак! Ћн любит
иногда украсть и соврать без всЯкой нужды, но... хороший козак. …го хата не
так далеко отсюда. ‚ такую самую пору, как мы теперь сели вечерЯть, ептун с
жинкою, окончивши вечерю, легли спать, а так как времЯ было хорошее, то
епчиха легла на дворе, а ептун в хате на лавке; или нет: епчиха в хате на
лавке, а ептун на дворе...
- € не на лавке, а на полу легла епчиха, - подхватила баба, стоЯ у
порога и подперши рукою щеку.
„орош поглЯдел на нее, потом поглЯдел вниз, потом опЯть на нее и,
немного помолчав, сказал:
- Љогда скину с тебЯ при всех исподницу, то нехорошо будет.
ќто предостережение имело свое действие. ‘таруха замолчала и уже ни
разу не перебила речи.
„орош продолжал:
- Ђ в люльке, висевшей среди хаты, лежало годовое дитЯ - не знаю,
мужеского или женского пола. епчиха лежала, а потом слышит, что за дверью
скребетсЯ собака и воет так, хоть из хаты беги. Ћна испугалась; ибо бабы
такой глупый народ, что высунь ей под вечер из-за дверей Язык, то и душа
войдет в пЯтки. Ћднако ж думает, дай-ка Я ударю по морде проклЯтую собаку,
авось-либо перестанет выть, - и, взЯвши кочергу, вышла отворить дверь. Ќе
успела она немного отворить, как собака кинулась промеж ног ее и прЯмо к
детской люльке. епчиха видит, что это уже не собака, а панночка. „а притом
пускай бы уже панночка в таком виде, как она ее знала, - это бы еще ничего;
но вот вещь и обстоЯтельство: что она была всЯ синЯЯ, а глаза горели, как
уголь. Ћна схватила дитЯ, прокусила ему горло и начала пить из него кровь.
епчиха только закричала: "Ћх, лишечко!" - да из хаты. ’олько видит, что в
сенЯх двери заперты. Ћна на чердак; сидит и дрожит, глупаЯ баба, а потом
видит, что панночка к ней идет и на чердак; кинулась на нее и начала глупую
бабу кусать. “же ептун поутру вытащил оттуда свою жинку, всю искусанную и
посиневшую. Ђ на другой день и умерла глупаЯ баба. ’ак вот какие устройства
и обольщениЯ бывают! Ћно хоть и панского помету, да все когда ведьма, то
ведьма.
Џосле такого рассказа „орош самодовольно оглЯнулсЯ и засунул палец в
свою трубку, приготовлЯЯ ее к набивке табаком. ЊатериЯ о ведьме сделалась
неисчерпаемою. Љаждый, в свою очередь, спешил что-нибудь рассказать. Љ тому
ведьма в виде скирды сена приехала к самым дверЯм хаты; у другого украла
шапку или трубку; у многих девок на селе отрезала косу; у других выпила по
нескольку ведер крови.
Ќаконец всЯ компаниЯ опомнилась и увидела, что заболталась уже
чересчур, потому что уже на дворе была совершеннаЯ ночь. ‚се начали
разбродитьсЯ по ночлегам, находившимсЯ или на кухне, или в сараЯх, или среди
двора.
- Ђ ну, пан •ома! теперь и нам пора идти к покойнице, - сказал седой
козак, обратившись к философу, и все четверо, в том числе ‘пирид и „орош,
отправились в церковь, стегаЯ кнутами собак, которых на улице было великое
множество и которые со злости грызли их палки.
”илософ, несмотрЯ на то что успел подкрепить себЯ доброю кружкою
горелки, чувствовал втайне подступавшую робость по мере того, как они
приближались к освещенной церкви. ђассказы и странные истории, слышанные им,
помогали еще более действовать его воображению. Њрак под тыном и деревьЯми
начинал редеть; место становилось обнаженнее. Ћни вступили наконец за ветхую
церковную ограду в небольшой дворик, за которым не было ни деревца и
открывалось одно пустое поле да поглощенные ночным мраком луга. ’ри козака
взошли вместе с •омою по крутой лестнице на крыльцо и вступили в церковь.
‡десь они оставили философа, пожелав ему благополучно отправить свою
обЯзанность, и заперли за ним дверь, по приказанию пана.
”илософ осталсЯ один. ‘начала он зевнул, потом потЯнулсЯ, потом фукнул
в обе руки и наконец уже обсмотрелсЯ. Џосредине стоЯл черный гроб. ‘вечи
теплились пред темными образами. ‘вет от них освещал только иконостас и
слегка середину церкви. Ћтдаленные углы притвора были закутаны мраком.
‚ысокий старинный иконостас уже показывал глубокую ветхость; сквознаЯ резьба
его, покрытаЯ золотом, еще блестела одними только искрами. Џозолота в одном
месте опала, в другом вовсе почернела; лики свЯтых, совершенно потемневшие,
глЯдели как-то мрачно. ”илософ еще раз обсмотрелсЯ.
- —то ж, - сказал он, - чего тут боЯтьсЯ? —еловек прийти сюда не может,
а от мертвецов и выходцев из того света есть у менЯ молитвы такие, что как
прочитаю, то они менЯ и пальцем не тронут. Ќичего!- повторил он, махнув
рукою, - будем читать!
ЏодходЯ к крылосу, увидел он несколько свЯзок свечей.
"ќто хорошо, - подумал философ, - нужно осветить всю церковь так, чтобы
видно было, как днем. ќх, жаль, что во храме божием не можно люльки
выкурить!"
€ он принЯлсЯ прилепливать восковые свечи ко всем карнизам, налоЯм и
образам, не жалеЯ их нимало, и скоро всЯ церковь наполнилась светом. ‚верху
только мрак сделалсЯ как будто сильнее, и мрачные образа глЯдели угрюмей из
старинных резных рам, кое-где сверкавших позолотой. Ћн подошел ко гробу, с
робостию посмотрел в лицо умершей и не мог не зажмурить, несколько
вздрогнувши, своих глаз.
’акаЯ страшнаЯ, сверкающаЯ красота!
Ћн отворотилсЯ и хотел отойти; но по странному любопытству, по
странному поперечивающему себе чувству, не оставлЯющему человека особенно во
времЯ страха, он не утерпел, уходЯ, не взглЯнуть на нее и потом, ощутивши
тот же трепет, взглЯнул еще раз. ‚ самом деле, резкаЯ красота усопшей
казалась страшною. Њожет быть, даже она не поразила бы таким паническим
ужасом, если бы была несколько безобразнее. Ќо в ее чертах ничего не было
тусклого, мутного, умершего. Ћно было живо, и философу казалось, как будто
бы она глЯдит на него закрытыми глазами. …му даже показалось, как будто
из-под ресницы правого глаза ее покатилась слеза, и когда она остановилась
на щеке, то он различил Ясно, что это была каплЯ крови.
Ћн поспешно отошел к крылосу, развернул книгу и, чтобы более ободрить
себЯ, начал читать самым громким голосом. ѓолос его поразил церковные
деревЯнные стены, давно молчаливые и оглохлые. Ћдиноко, без эха, сыпалсЯ он
густым басом в совершенно мертвой тишине и казалсЯ несколько диким даже
самому чтецу.
"—его боЯтьсЯ? - думал он между тем сам про себЯ. - ‚едь она не встанет
из своего гроба, потому что побоитсЯ божьего слова. Џусть лежит! „а и что Я
за козак, когда бы устрашилсЯ? Ќу, выпил лишнее - оттого и показываетсЯ
страшно. Ђ понюхать табаку: эх, добрый табак! ‘лавный табак! •ороший табак!"
Ћднако же, перелистываЯ каждую страницу, он посматривал искоса на гроб,
и невольное чувство, казалось, шептало ему: "‚от, вот встанет! вот
подниметсЯ, вот выглЯнет из гроба!"
Ќо тишина была мертваЯ. ѓроб стоЯл неподвижно. ‘вечи лили целый потоп
света. ‘трашна освещеннаЯ церковь ночью, с мертвым телом и без души людей!
‚озвысЯ голос, он начал петь на разные голоса, желаЯ заглушить остатки
боЯзни. Ќо через каждую минуту обращал глаза свои на гроб, как будто бы
задаваЯ невольный вопрос: "—то, если подыметсЯ, если встанет она?"
Ќо гроб не шелохнулсЯ. •оть бы какой-нибудь звук, какое-нибудь живое
существо, даже сверчок отозвалсЯ в углу! —уть только слышалсЯ легкий треск
какой-нибудь отдаленной свечки или слабый, слегка хлопнувший звук восковой
капли, падавшей на пол.
"Ќу, если подыметсЯ?.."
Ћна приподнЯла голову...
Ћн дико взглЯнул и протер глаза. Ќо она точно уже не лежит, а сидит в
своем гробе. Ћн отвел глаза свои и опЯть с ужасом обратил на гроб. Ћна
встала... идет по церкви с закрытыми глазами, беспрестанно расправлЯЯ руки,
как бы желаЯ поймать кого-нибудь.
Ћна идет прЯмо к нему. ‚ страхе очертил он около себЯ круг. ‘ усилием
начал читать молитвы и произносить заклинаниЯ, которым научил его один
монах, видевший всю жизнь свою ведьм и нечистых духов.
Ћна стала почти на самой черте; но видно было, что не имела сил
переступить ее, и всЯ посинела, как человек, уже несколько дней умерший.
•ома не имел духа взглЯнуть на нее. Ћна была страшна. Ћна ударила зубами в
зубы и открыла мертвые глаза свои. Ќо, не видЯ ничего, с бешенством - что
выразило ее задрожавшее лицо - обратилась в другую сторону и, распростерши
руки, обхватывала ими каждый столп и угол, стараЯсь поймать •ому. Ќаконец
остановилась, погрозив пальцем, и легла в свой гроб.
”илософ все еще не мог прийти в себЯ и со страхом поглЯдывал на это
тесное жилище ведьмы. Ќаконец гроб вдруг сорвалсЯ с своего места и со
свистом начал летать по всей церкви, крестЯ во всех направлениЯх воздух.
”илософ видел его почти над головою, но вместе с тем видел, что он не мог
зацепить круга, им очерченного, и усилил свои заклинаниЯ. ѓроб грЯнулсЯ на
средине церкви и осталсЯ неподвижным. ’руп опЯть поднЯлсЯ из него, синий,
позеленевший. Ќо в то времЯ послышалсЯ отдаленный крик петуха. ’руп
опустилсЯ в гроб и захлопнулсЯ гробовою крышкою.
‘ердце у философа билось, и пот катилсЯ градом; но, ободренный петушьим
крюком, он дочитывал быстрее листы, которые должен был прочесть прежде. Џри
первой заре пришли сменить его дьЯчок и седой џвтух, который на тот раз
отправлЯл должность церковного старосты.
Џришедши на отдаленный ночлег, философ долго не мог заснуть, но
усталость одолела, и он проспал до обеда. Љогда он проснулсЯ, все ночное со-
бытие казалось ему происходившим во сне. …му дали длЯ подкреплениЯ сил
кварту горелки. ‡а обедом он скоро развЯзалсЯ, присовокупил кое к чему
замечаниЯ и съел почти один довольно старого поросенка; но, однако же, о
своем событии в церкви он не решалсЯ говорить по какому-то безотчетному длЯ
него самого чувству и на вопросы любопытных отвечал: "„а, были всЯкие
чудеса". ”илософ был одним из числа тех людей, которых если накормЯт, то у
них пробуждаетсЯ необыкновеннаЯ филантропиЯ. Ћн, лежа с своей трубкой в
зубах, глЯдел на всех необыкновенно сладкими глазами и беспрерывно
поплевывал в сторону.
Џосле обеда философ был совершенно в духе. Ћн успел обходить все
селение, перезнакомитьсЯ почти со всеми; из двух хат его даже выгнали; одна
смазливаЯ молодка хватила его порЯдочно лопатой по спине, когда он вздумал
было пощупать и полюбопытствовать, из какой материи у нее была сорочка и
плахта. Ќо чем более времЯ близилось к вечеру, тем задумчивее становилсЯ
философ. ‡а час до ужина всЯ почти дворнЯ собиралась играть в кашу или в
крагли - род кеглей, где вместо шаров употреблЯютсЯ длинные палки, и
выигравший имел право проезжатьсЯ на другом верхом. ќта игра становилась
очень интересною длЯ зрителей: часто погонщик, широкий, как блин, влезал
верхом на свиного пастуха, тщедушного, низенького, всего состоЯвшего из
морщин. ‚ другой раз погонщик подставлЯл свою спину, и „орош, вскочивши на
нее, всегда говорил: "ќкой здоровый бык!" “ порога кухни сидели те, которые
были посолиднее. Ћни глЯдели чрезвычайно сурьезно, курЯ люльки, даже и
тогда, когда молодежь от души смеЯлась какому-нибудь острому слову погонщика
или ‘пирида. •ома напрасно старалсЯ вмешатьсЯ в эту игру: какаЯ-то темнаЯ
мысль, как гвоздь, сидела в его голове. ‡а вечерей сколько ни старалсЯ он
развеселить себЯ, но страх загоралсЯ в нем вместе с тьмою, распростиравшеюсЯ
по небу.
- Ђ ну, пора нам, пан бурсак! - сказал ему знакомый седой козак,
подымаЯсь с места вместе с „орошем. - Џойдем на работу.
•ому опЯть таким же самым образом отвели в церковь; опЯть оставили его
одного и заперли за ним дверь. Љак только он осталсЯ один, робость начала
внедрЯтьсЯ снова в его грудь. Ћн опЯть увидел темные образа, блестЯщие рамы
и знакомый черный гроб, стоЯвший в угрожающей тишине и неподвижности среди
церкви.
- —то же, - произнес он, - теперь ведь мне не в диковинку это диво. Ћно
с первого разу только страшно. „а! оно только с первого разу немного
страшно, а там оно уже не страшно; оно уже совсем не страшно.
Ћн поспешно стал на крылос, очертил около себЯ круг, произнес несколько
заклинаний и начал читать громко, решаЯсь не подымать с книги своих глаз и
не обращать вниманиЯ ни на что. “же около часу читал он и начинал несколько
уставать и покашливать. Ћн вынул из кармена рожок и, прежде нежели поднес
табак к носу, робко повел глазами на гроб. ‘ердце его захолонуло.
’руп уже стоЯл перед ним на самой черте и вперил на него мертвые,
позеленевшие глаза. Ѓурсак содрогнулсЯ, и холод чувствительно пробежал по
всем его жилам. Џотупив очи в книгу, стал он читать громче свои молитвы и
заклЯтьЯ и слышал, как труп опЯть ударил зубами и замахал руками, желаЯ
схватить его. Ќо, покосивши слегка одним глазом, увидел он, что труп не там
ловил его, где стоЯл он, и, как видно, не мог видеть его. ѓлухо стала
ворчать она и начала выговаривать мертвыми устами страшные слова; хрипло
всхлипывали они, как клокотанье кипЯщей смолы. —то значили они, того не мог
бы сказать он, но что-то страшное в них заключалось. ”илософ в страхе понЯл,
что она творила заклинаниЯ.
‚етер пошел по церкви от слов, и послышалсЯ шум, как бы от множества
летЯщих крыл. Ћн слышал, как бились крыльЯми в стекла церковных окон и в
железные рамы, как царапали с визгом когтЯми по железу и как несметнаЯ сила
громила в двери и хотела вломитьсЯ. ‘ильно у него билось во все времЯ
сердце; зажмурив глаза, всь читал он заклЯтьЯ и молитвы. Ќаконец вдруг
что-то засвистало вдали: это был отдаленный крик петуха. €знуренный философ
остановилсЯ и отдохнул духом.
‚ошедшие сменить философа нашли его едва жива. Ћн оперсЯ спиною в стену
и, выпучив глаза, глЯдел неподвижно на толкавших его козаков. …го почти
вывели и должны были поддерживать во всю дорогу. Џришедши на панский двор,
он встрЯхнулсЯ и велел себе подать кварту горелки. ‚ыпивши ее, он пригладил
на голове своей волосы и сказал:
- Њного на свете всЯкой дрЯни водитсЯ! Ђ страхи такие случаютсЯ - н
у... - Џри этом философ махнул рукою.
‘обравшийсЯ возле него кружок потупил голову, услышав такие слова. „аже
небольшой мальчишка, которого всЯ дворнЯ почитала вправе уполномочивать
вместо себЯ, когда дело шло к тому, чтобы чистить конюшню или таскать воду,
даже этот бедный мальчишка тоже разинул рот.
‚ это времЯ проходила мимо еще не совсем пожилаЯ бабенка в плотно
обтЯнутой запаске, выказывавшей ее круглый и крепкий стан, помощница старой
кухарки, кокетка страшнаЯ, котораЯ всегда находила что-нибудь пришпилить к
своему очипку: или кусок ленточки, или гвоздику, или даже бумажку, если не
было чего-нибудь другого.
- ‡дравствуй, •ома! - сказала она, увидев философа. - Ђй-ай-ай! что это
с тобою? - вскричала она, всплеснув руками.
- Љак что, глупаЯ баба?
- Ђх, боже мой! „а ты весь поседел!
- ќге-ге! „а она правду говорит! - произнес ‘пирид, всматриваЯсь в него
пристально. - ’ы точно поседел, как наш старый џвтух.
”илософ, услышавши это, побежал опрометью в кухню, где он заметил
прилепленный к стене, обпачканный мухами треугольный кусок зеркала, перед
которым были натыканы незабудки, барвинки и даже гирлЯнда из нагидок,
показывавшие назначение его длЯ туалета щеголеватой кокетки. Ћн с ужасом
увидел истину их слов: половина волос его, точно, побелела.
Џовесил голову •ома Ѓрут и предалсЯ размышлению.
- Џойду к пану, - сказал он наконец, - расскажу ему все и объЯсню. что
больше не хочу читать. Џусть отправлЯет менЯ сей же час в Љиев.
‚ таких мыслЯх направил он путь свой к крыльцу панского дома.
‘отник сидел почти неподвижен в своей светлице; та же самаЯ безнадежнаЯ
печаль, какую он встретил прежде на его лице, сохранЯлась в нем и доныне.
™еки его опали только гораздо более прежнего. ‡аметно было, что он очень
мало употреблЯл пищи или, может быть, даже вовсе не касалсЯ ее.
ЌеобыкновеннаЯ бледность придавала ему какую-то каменную неподвижность.
- ‡дравствуй, небоже, - произнес он, увидев •ому, остановившегосЯ с
шапкою в руках у дверей. - —то, как идет у тебЯ? ‚се благополучно?
- Ѓлагополучно-то благополучно. ’акаЯ чертовщина водитсЯ, что прЯмо
бери шапку, да и улепетывай, куда ноги несут.
- Љак так?
- „а ваша, пан, дочка... Џо здравому рассуждению, она, конечно, есть
панского роду; в том никто не станет прекословить, только не во гнев будь
сказано, успокой бог ее душу...
- —то же дочка?
- Џрипустила к себе сатану. ’акие страхи задает, что никакое Џисание не
учитываетсЯ.
- —итай, читай! Ћна недаром призвала тебЯ. Ћна заботилась, голубонька
моЯ, о душе своей и хотела молитвами изгнать всЯкое дурное помышление.
- ‚ласть ваша, пан: ей-богу, невмоготу!
- —итай, читай! - продолжал тем же увещательным голосом сотник. - ’ебе
одна ночь теперь осталась. ’ы сделаешь христианское дело, и Я награжу тебЯ.
- „а какие бы ни были награды... Љак ты себе хочь, пан, а Я не буду
читать! - произнес •ома решительно.
- ‘лушай, философ! - сказал сотник, и голос его сделалсЯ крепок и
грозен, - Я не люблю этих выдумок. ’ы можешь это делать в вашей бурсе. Ђ у
менЯ не так: Я уже как отдеру, так не то что ректор. ‡наешь ли ты, что такое
хорошие кожаные канчуки?
- Љак не знать! - сказал философ, понизив голос. - ‚сЯкому известно,
что такое кожаные канчуки: при большом количестве вещь нестерпимаЯ.
- „а. ’олько ты не знаешь еще, как хлопцы мои умеют парить! - сказал
сотник грозно, подымаЯсь на ноги, и лицо его принЯло повелительное и
свирепое выражение, обнаружившее весь необузданный его характер, усыпленный
только на времЯ горестью. - “ менЯ прежде выпарЯт, потом вспрыснут горелкою,
а после опЯть. ‘тупай, ступай! исправлЯй свое дело! Ќе исправишь - не
встанешь; а исправишь - тысЯча червонных!
"Ћго-го! да это хват! - подумал философ, выходЯ. - ‘ этим нечего
шутить. ‘той, стой, приЯтель: Я так навострю лыжи, что ты с своими собаками
не угонишьсЯ за мною".
€ •ома положил непременно бежать. Ћн выжидал только послеобеденного
часу, когда всЯ дворнЯ имела обыкновение забиратьсЯ в сено под сараЯми и,
открывши рот, испускать такой храп и свист, что панское подворье делалось
похожим на фабрику. ќто времЯ наконец настало. „аже и џвтух зажмурил глаза,
растЯнувшись перед солнцем. ”илософ со страхом и дрожью отправилсЯ
потихоньку в панский сад, откуда, ему казалось, удобнее и незаметнее было
бежать в поле. ќтот сад, по обыкновению, был страшно запущен и, стало быть,
чрезвычайно способствовал всЯкому тайному предприЯтию. ‚ыключаЯ только одной
дорожки, протоптанной по хозЯйственной надобности, все прочее было скрыто
густо разросшимисЯ вишнЯми, бузиною, лопухом, просунувшим на самый верх свои
высокие стебли с цепкими розовыми шишками. •мель покрывал, как будто сетью,
вершину всего этого пестрого собраниЯ дерев и кустарников и составлЯл над
ними крышу, напЯлившуюсЯ на плетень и спадавшую с него вьющимисЯ змеЯми
вместе с дикими полевыми колокольчиками. ‡а плетнем, служившим границею
сада, шел целый лес бурьЯна, в который, казалось, никто не любопытствовал
заглЯдывать, и коса разлетелась бы вдребезги, если бы захотела коснутьсЯ
лезвеем своим одеревеневших толстых стеблей его.
Љогда философ хотел перешагнуть плетень, зубы его стучали и сердце так
сильно билось, что он сам испугалсЯ. Џола его длинной хламиды, казалось,
прилипала к земле, как будто ее кто приколотил гвоздем. Љогда он переступал
плетень, ему казалось, с оглушительным свистом трещал в уши какой-то голос:
"Људа, куда?" ”илософ юркнул в бурьЯн и пустилсЯ бежать, беспрестанно
оступаЯсь о старые корни и давЯ ногами своими кротов. Ћн видел, что ему,
выбравшись из бурьЯна, стоило перебежать поле, за которым чернел густой
терновник, где он считал себЯ безопасным и пройдЯ который он, по
предположению своему, думал встретить дорогу прЯмо в Љиев. Џоле он перебежал
вдруг и очутилсЯ в густом терновнике. ‘квозь терновник он пролез, оставив,
вместо пошлины, куски своего сюртука на каждом остром шипе, и очутилсЯ на
небольшой лощине. ‚ерба разделившимисЯ ветвЯми преклонЯлась инде почти до
самой земли. Ќебольшой источник сверкал, чистый, как серебро. Џервое дело
философа было прилечь и напитьсЯ, потому что он чувствовал жажду
нестерпимую.
- „обраЯ вода! - сказал он, утираЯ губы. - ’ут бы можно отдохнуть.
- Ќет, лучше побежим вперед: неравно будет погонЯ !
ќти слова раздались у него над ушами. Ћн оглЯнулсЯ: перед ним стоЯл
џвтух.
"—ертов џвтух! - подумал в сердцах про себЯ философ. - џ бы взЯл тебЯ,
да за ноги... € мерзкую рожу твою, и все, что ни есть на тебе, побил бы
дубовым бревном".
- Ќапрасно дал ты такой крюк, - продолжал џвтух, - гораздо лучше
выбрать ту дорогу, по какой шел Я: прЯмо мимо конюшни. „а притом и сюртука
жаль. Ђ сукно хорошее. Џочем платил за аршин? Ћднако ж погулЯли довольно,
пора домой.
”илософ, почесываЯсь, побрел за џвтухом. "’еперь проклЯтаЯ ведьма
задаст мне пфейферу, - подумал он. - „а, впрочем, что Я, в самом деле? —его
боюсь? ђазве Я не козак? ‚едь читал же две ночи, поможет бог и третью.
‚идно, проклЯтаЯ ведьма порЯдочно грехов наделала, что нечистаЯ сила так за
нее стоит".
’акие размышлениЯ занимали его, когда он вступал. на панский двор.
Ћбодривши себЯ такими замечаниЯми, он упросил „ороша, который посредством
протекции ключника имел иногда вход в панские погреба, вытащить сулею
сивухи, и оба приЯтелЯ, севши под сараем, вытЯнули немного не полведра, так
что философ, вдруг поднЯвшись на ноги, закричал: "Њузыкантов! непременно
музыкантов!" - и, не дождавшись музыкантов, пустилсЯ среди двора на
расчищенном месте отплЯсывать тропака. Ћн танцевал до тех пор, пока не
наступило времЯ полдника, и дворнЯ, обступившаЯ его, как водитсЯ в таких
случаЯх, в кружок, наконец плюнула и пошла прочь, сказавши: "‚от это как
долго танцует человек!" Ќаконец философ тут же лег спать, и добрый ушат
холодной воды мог только пробудить его к ужину. ‡а ужином он говорил о том,
что такое козак и что он не должен боЯтьсЯ ничего на свете.
- Џора, - сказал џвтух, - пойдем.
"‘пичка тебе в Язык, проклЯтый кнур!" - подумал философ и, встав на
ноги, сказал:
- Џойдем.
€дЯ дорогою, философ беспрестанно поглЯдывал по сторонам и слегка
заговаривал с своими провожатыми. Ќо џвтух молчал; сам „орош был
неразговорчив. Ќочь была адскаЯ. ‚олки выли вдали целою стаей. € самый лай
собачий был как-то страшен.
- ЉажетсЯ, как будто что-то другое воет: это не волк, - сказал „орош.
џвтух молчал. ”илософ не нашелсЯ сказать ничего.
Ћни приблизились к церкви и вступили под ее ветхие деревЯнные своды,
показавшие, как мало заботилсЯ владетель поместьЯ о боге и о душе своей.
џвтух и „орош по-прежнему удалились, и философ осталсЯ один. ‚се было так
же. ‚се было в том же самом грозно-знакомом виде. Ћн на минуту остановилсЯ.
Џосредине все так же неподвижно стоЯл гроб ужасной ведьмы. "Ќе побоюсь,
ей-богу, не побоюсь!" - сказал он и, очертивши по-прежнему около себЯ круг,
начал припоминать все свои заклинаниЯ. ’ишина была страшнаЯ; свечи трепетали
и обливали светом всю церковь. ”илософ перевернул один лист, потом
перевернул другой и заметил, что он читает совсем не то, что писано в книге.
‘о страхом перекрестилсЯ он и начал петь. ќто несколько ободрило его: чтение
пошло вперед, и листы мелькали один за другим. ‚друг... среди тишины... с
треском лопнула железнаЯ крышка гроба и поднЯлсЯ мертвец. …ще страшнее был
он, чем в первый раз. ‡убы его страшно ударЯлись рЯд о рЯд, в судорогах
задергались его губы, и, дико взвизгиваЯ, понеслись заклинаниЯ. ‚ихорь
поднЯлсЯ по церкви, попадали на землю иконы, полетели сверху вниз разбитые
стекла окошек. „вери сорвались с петлей, и несметнаЯ сила чудовищ влетела в
божью церковь. ‘трашный шум от крыл и от царапаньЯ когтей наполнил всю
церковь. ‚се летало и носилось, ища повсюду философа.
“ •омы вышел из головы последний остаток хмелЯ. Ћн только крестилсЯ да
читал как попало молитвы. € в то же времЯ слышал, как нечистаЯ сила металась
вокруг его, чуть не зацеплЯЯ его концами крыл и отвратительных хвостов. Ќе
имел духу разглЯдеть он их; видел только, как во всю стену стоЯло какое-то
огромное чудовище в своих перепутанных волосах, как в лесу; сквозь сеть
волос глЯдели страшно два глаза, поднЯв немного вверх брови. Ќад ним
держалось в воздухе что-то в виде огромного пузырЯ, с тысЯчью протЯнутых из
середины клещей и скорпионьих жал. —ернаЯ землЯ висела на них клоками. ‚се
глЯдели на него, искали и не могли увидеть его, окруженного таинственным
кругом.
- Џриведите ‚иЯ! ступайте за ‚ием!- раздались слова мертвеца.
€ вдруг настала тишина в церкви; послышалось вдали волчье завыванье, и
скоро раздались тЯжелые шаги, звучавшие по церкви; взглЯнув искоса, увидел
он, что ведут какого-то приземистого, дюжего, косолапого человека. ‚есь был
он в черной земле. Љак жилистые, крепкие корни, выдавались его засыпанные
землею ноги и руки. ’Яжело ступал он, поминутно оступаЯсь. „линные веки
опущены были до самой земли. ‘ ужасом заметил •ома, что лицо было на нем
железное. …го привели под руки и прЯмо поставили к тому месту, где стоЯл
•ома.
- Џодымите мне веки: не вижу! - сказал подземным голосом ‚ий - и все
сонмище кинулось подымать ему веки.
"Ќе глЯди!" - шепнул какой-то внутренний голос философу. Ќе вытерпел он
и глЯнул.
- ‚от он! - закричал ‚ий и уставил на него железный палец. € все,
сколько ни было, кинулись на философа. Ѓездыханный грЯнулсЯ он на землю, и
тут же вылетел дух из него от страха.
ђаздалсЯ петуший крик. ќто был уже второй крик; первый прослышали
гномы. €спуганные духи бросились, кто как попало, в окна и двери, чтобы
поскорее вылететь, но не тут-то было: так и остались они там, завЯзнувши в
дверЯх и окнах. ‚ошедший свЯщенник остановилсЯ при виде такого посрамлениЯ
божьей свЯтыни и не посмел служить панихиду в таком месте. ’ак навеки и
осталась церковь с завЯзнувшими в дверЯх и окнах чудовищами, обросла лесом,
корнЯми, бурьЯном, диким терновником; и никто не найдет теперь к ней дороги.

---------

Љогда слухи об этом дошли до Љиева и богослов •алЯва услышал наконец о
такой участи философа •омы, то предалсЯ целый час раздумью. ‘ ним в
продолжение того времени произошли большие перемены. ‘частие ему улыбнулось:
по окончании курса наук его сделали звонарем самой высокой колокольни, и он
всегда почти ЯвлЯлсЯ с разбитым носом, потому что деревЯннаЯ лестница на
колокольню была чрезвычайно безалаберно сделана.
- ’ы слышал, что случилось с •омою? - сказал, подошедши к нему, ’иберий
ѓоробець, который в то времЯ был уже философ и носил свежие усы.
- ’ак ему бог дал, - сказал звонарь •алЯва. - Џойдем в шинок да помЯнем
его душу!
Њолодой философ, который с жаром энтузиаста начал пользоватьсЯ своими
правами, так что на нем и шаровары, и сюртук, и даже шапка отзывались
спиртом и табачными корешками, в ту же минуту изъЯвил готовность.
- ‘лавный был человек •ома! - сказал звонарь, когда хромой шинкарь
поставил перед ним третью кружку. - ‡натный был человек! Ђ пропал ни за что.
- Ђ Я знаю, почему пропал он: оттого, что побоЯлсЯ. Ђ если бы не
боЯлсЯ, то бы ведьма ничего не могла с ним сделать. Ќужно только,
перекрестившись, плюнуть на самый хвост ей, то и ничего не будет. џ знаю уже
все это. ‚едь у нас в Љиеве все бабы, которые сидЯт на базаре, - все ведьмы.
Ќа это звонарь кивнул головою в знак согласиЯ. Ќо, заметивши, что Язык
его не мог произнести ни одного слова, он осторожно встал из-за стола и,
пошатываЯсь на обе стороны, пошел спрЯтатьсЯ в самое отдаленное место в
бурьЯне. Џричем не позабыл, по прежней привычке своей, утащить старую
подошву от сапога, валЯвшуюсЯ на лавке.

--------

‚ий - есть колоссальное создание простонародного воображениЯ. ’аким
именем называетсЯ у малороссиЯн начальник гномов, у которого веки на глазах
идут до самой земли. ‚сЯ эта повесть есть народное предание. џ не хотел ни в
чем изменить его и рассказываю почти в такой же простоте, как слышал. (Џрим.
Ќ.‚.ѓоголЯ.)
‚первые напечатано в сборнике "Њиргород", 1835. Џереработано автором
длЯ собраниЯ сочинений (1842 г.).

ЏримечаниЯ (использованы примечаниЯ ‘.€.Њашинского):
грамматики и риторы - - ученики младших классов в духовных семинариЯх;
философы и богословы - ученики старших классов.
пали - семинарское выражение: удар линейкой по рукам.
авдиторы - ученики старших классов, которым доверЯлась проверка знаний
учеников младших классов.
канчук - плеть.
вертеп - старинный кукольный театр.
канты - духовные песни.
палЯница - пшеничсный хлеб.
оселедец - длинный клок волос на голове, заматывавшийсЯ за ухо; в
собственном смысле - сельдь.
чумаки - украинские торговцы, возившие в Љрым, а оттуда привозившие
рыбу и соль.
книш - печеный хлеб из пшеничной муки.
очипок - род чепца.
Dominus (лат.) - господи.
инде - кое-где.
нагидочка - ноготок (цветок).
бонмотист - острЯк; (франц. bon mot - острота).
небоже - беднЯга.
пфейфер (нем.) - перец.
Last-modified: Sun, 11 Feb 2001 12:59:04 GMT
Ћцените этот текст: