ь  в этом
неизмеримом  <i>пространстве,</i>  охваченном   каменным  Џантеоном.   ђазмеры  так
страшны, что почти уничтожаетсЯ понЯтие о них, и нужно какое-либо  сравнение
длЯ Ясного их представлениЯ.  Љолоссальный балдахин Ѓернини в середине,  над
гробницей апостола, кажетсЯ беседкой, и вы с напрЯженным усилием соображаете
меру его вышины, указываемую  обыкновенно  дорожниками.  „олго бродил  Я  по
боковым  отделам  храма, изучаЯ  его  памЯтники, большею  частию ухищренной,
затейливой  манеры  XVII   столетиЯ,   останавливаЯсь  перед   колоссальными
мозаическими  картинами его  и осторожно обходЯ исповеднические  ложи,  пред
которыми стоЯли толпы народа, исполнЯющего в эти торжественные дни  духовные
свои обЯзанности. Ћсобенно занимали менЯ бесчисленные эффекты,  рождаемые  в
пространствах этого  храма перспективой  и  взаимным сочетанием  каменных  и
мраморных масс,  различно  освещенных. ’о из-за угла  какого-нибудь пиластра
виднелась колоссальнаЯ дуга главного прохода, чернаЯ  и как бы отрезаннаЯ на
Ярком  грунте  пустого  пространства,  образуемого  куполом;  то  выдвигалсЯ
какой-либо  памЯтник  одной  частью  своей,  словно оторвавшейсЯ  от  общего
целого;  то  открывалсЯ вкось  балдахин Ѓернини в темном освещении, а за ним
вдали угол  папской  кафедры, озаренной  светлым лучом  из  окна.  ‘вет окон
ложилсЯ  также  на помост, перерезывалсЯ густыми тенЯми массивных пиластров,
рождаЯ беспрерывные живописные эффекты, которые благодарЯ громадности зданиЯ
имели  колоссальный  и  грандиозный  характер.  ‘обор  жил  своей  особенной
жизнью... “  одной  стены  Я  неожиданно  наткнулсЯ на  моего  калабрийского
радушного знакомца.  Њы обрадовались друг другу.  Ћн  рассказал  мне,  что в
нынешнее  утро он уже исповедалсЯ, был  у  причастьЯ и завтра, кончив все  с
ђимом, едет далее в  Ќеаполь. ‘ неизменной своей  лаской он спрашивал менЯ о
моих похождениЯх, глубоко опечалилсЯ при  рассказе о  дорогом найме квартиры
и, узнав,  что Я намерен отсюда итти пешком отыскивать одного моего землЯка,
предложил себЯ в проводники. ‚скоре оказалось, что Strada Felice, близ Monte
Pincio, куда мы должны были направлЯть путь свой, была столь же мало знакома
ему, как и мне. Ћн беспрестанно расспрашивал всех прохожих о дороге и  почти
всегда брал не в ту сторону,  которую указывали: излишнее желание отличитьсЯ
услугой сбивало его  поминутно  с толку.  Њы остановили  даже  одного весьма
почтенного мужчину  с  важной физиономией и с зонтиком в  руке.  Ћн подробно
изъЯснил  нам  путь,  а  когда,  по  обыкновению,  отойдЯ  несколько  шагов,
проводник мой  вдруг  повернул ни  с того ни с  сего  в переулок, совершенно
противоположный  указанному направлению,  почтенный старец, позабыв  лета  и
важность, пустилсЯ за  ним вдогонку, крича: Ma dove vada, corpo di Bacco? --
„а  куда же  ты  идешь, чорт возьми? -- ‡апыхавшись,  нагнал  он проводника,
сделал  ему препорЯдочный выговор,  поставил  на  надлежащий  путь  и,  едва
обращаЯ внимание  на мои изъЯвлениЯ благодарности, спокойно  возвратилсЯ  на
свою дорогу. Ќаконец мы миновали великолепную церковь Maria Maggiore, за ней
дворец Ѓарберини, встречаЯ повсюду народ в необычайном движении и суете, как
обыкновенно бывает перед праздниками  там,  где еще  сохранилось  понЯтие  о
праздниках, и наконец очутились в Strada Felice, у  дома, носившего желанный
126 нумер <sup>156</sup>.  ’ут, поблагодарив  от  души моего благороднейшего
сопутника, Я крепко пожал ему руку, и мы расстались навсегда.
     ‚ последнем  этаже дома, в просторной передней  Я  наткнулсЯ  на сухого
краснощекого старичка,  почтенного владельца этажа, г. —елли, с  которым так
дружно жил  впоследствии, и спросил его о квартире ѓоголЯ. ‘таричок объЯвил,
что ѓоголЯ нет дома, что  он уехал за город, никому  неизвестно, когда будет
назад,  да  и  по прибытии, вероЯтно, слЯжет в постель и никого принимать не
станет.  ‚идно  было, что почтенный старичок выговаривал затверженный  урок.
который  ему крепко-накрепко был внушен ѓоголем,  боЯвшимсЯ посетителей, как
огнЯ.  Ќо покуда  Я старалсЯ  убедить его в своих правах на свидание  с  его
жильцом, дверь прЯмо  перед  нами  отворилась, и  из  нее высунулась  голова
самого ѓоголЯ. Ћн шутливо сказал старичку: "ђазве вы не знаете, что это †юль
из  Џетербурга? …го  надо  впустить. ‡дравствуйте. —то  ж вы  не приезжали к
карнавалу?" -- прибавил  он по-русски, вводЯ менЯ в свою комнату  и затворЯЯ
двери.
     Ќадо  сказать,  что  около  1832  года, когда  Я впервые познакомилсЯ с
ѓоголем,  он дал  всем своим товарищам по  Ќежинскому  лицею  и их приЯтелЯм
прозвища,  украсив их именами  знаменитых  французских  писателей,  которыми
тогда  восхищалсЯ весь Џетербург. ’ут были ѓюго, Ђлександры „юма, Ѓальзаки и
даже один скромный приЯтель, теперь покойный, именовалсЯ ‘офиЯ ѓе.  Ќе знаю,
почему Я получил титул †юль †анена, под которым и состоЯл  до конца. Љомната
ЌиколаЯ  ‚асильевича  была  довольно  просторна, с  двумЯ  окнами,  имевшими
решетчатые ставни извнутри. Ћбок с  дверью  стоЯла его  кровать,  посередине
большой  круглый  стол;  узкий соломенный  диван,  рЯдом  с  книжным шкафом,
занимал  ту стену  ее,  где пробита была  другаЯ  дверь.  „верь  эта  вела в
соседнюю комнату, тогда  принадлежавшую ‚.  Ђ. Џанову  <sup>157</sup>, а  по
отъезде его в  Ѓерлин  доставшуюсЯ  мне. “ противоположной  стены помещалось
письменное   бюро  в  рост  ѓоголЯ,   обыкновенно  писавшего  на   нем  свои
произведениЯ  стоЯ.  Џо  бокам бюро  -- стульЯ с книгами, бельем,  платьем в
полном  беспорЯдке.  Љаменный  мозаичный пол звенел под ногами, и  только  у
письменного  бюро,  да у  кровати  разостланы  были  небольшие  коврики.  Ќи
малейшего украшениЯ, если исключить ночник древней формы, на одной ножке и с
красивым желобком, куда наливалось масло. Ќочник или, говорЯ пышнее, римскаЯ
лампа стоЯла на окне, и по  вечерам  всегда только она одна и  употреблЯлась
вместо свечей. ѓоголь платил  за  комнату 20 франков в месЯц.  Џоследнее мое
свидание с ѓоголем было в 1839 году, в Џетербурге, когда он останавливалсЯ в
‡имнем  дворце,  у  †уковского.  Џервые главы  "Њертвых  душ"  были  уже  им
написаны, и однажды вечером, Явившись в голубом фраке с золотыми пуговицами,
с какого-то  обеда, к старому товарищу своему  Ќ. џ.  Џрокоповичу, он застал
там всех  скромных,  безызвестных  своих друзей и почитателей, которыми  еще
дорожил в  то времЯ... Њы  уже  узнали, что он собиралсЯ прочесть  нам новое
свое произведение, но приступить к делу было не легко. ѓоголь,  как ни в чем
не бывало, ходил по  комнате, добродушно  подсмеивалсЯ над некоторыми общими
знакомыми, а  об чтении и помину  не было. „аже раз  он намекнул,  что можно
отложить заседание, но Ќ. џ. Џрокопович, хорошо знавший его  привычки, вывел
всех из  затруднениЯ. Ћн подошел к ѓоголю  сзади,  ощупал карманы его фрака,
вытащил оттуда тетрадь почтовой бумаги в осьмушку, мелко-намелко исписанную,
и сказал по-малороссийски, кажетсЯ, так: "Ђ що се таке, у вас, пане?" ѓоголь
сердито выхватил тетрадку, сел мрачно на диван и тотчас же начал читать, при
всеобщем молчании. Ћн читал без перерыва до тех пор, пока истощилсЯ весь его
голос  и  зарЯбило  в глазах.  Њы узнали  таким образом  первые четыре главы
"Њертвых душ"... Ћбщий смех мало поразил ѓоголЯ, но изъЯвление нелицемерного
восторга, которое видимо было на всех лицах под конец чтениЯ, его тронуло...
Ћн  был  доволен. Љто-то  сказал, что  приветствие  ‘елифана  босой девочке,
которую он сажает на козлы вместо проводника  от  Љоробочки --  приветствие:
"ноздрЯ" -- не  совсем  прилично. ‚се остальные  слушатели  восстали  против
этого  замечаниЯ,  как выражающего  излишнюю  щекотливость  вкуса  и отчасти
испорченное воображение, но ѓоголь прекратил  спор, взЯв  сторону критика  и
заметив: "…сли  одному пришла  такаЯ мысль в голову -- значит и многим может
притти. ќто надо исправить"  <sup>158</sup>. Џосле чтениЯ он  закуталсЯ,  по
обыкновению, в шубу до  самого  лба,  сел со  мной на извозчика, и мы  молча
доехали до ‡имнего дворца, где Я его ссадил. ‚скоре потом  он опЯть исчез из
Џетербурга.
     ѓоголь  обрадовалсЯ  нашей  новой  встрече,  расспрашивал,  каким путем
прибыл Я  в €талию,  одобрЯл переезд из Ђнконы с ветурином и весьма сожалел,
что  предварительно Я  не  побывал в Џариже. …му казалось,  что после €талии
Џариж  становитсЯ сух и безжизнен,  а значение €талии бросаетсЯ само собой в
глаза  после парижской жизни  и парижских  интересов.  ‚последствии он часто
развивал  эту  мысль.  Њежду  тем  времЯ  было обеденное. Ћн  повел  менЯ  в
известную  историческую  австерию  под фирмой Lepre  (заЯц), где за длинными
столами, шагаЯ по  грЯзному полу и усаживаЯсь просто на скамейках, стекаетсЯ
к обеденному  часу разнообразнейшаЯ  публика: художники, иностранцы, аббаты,
читадины, фермеры, принчипе, * смешиваЯсь в одном общем  говоре и  истреблЯЯ
одни  и те  же  блюда,  которые  от  долгого  навыка  поваров  действительно
приготовлЯютсЯ  непогрешительно. ќто все тот же  рис,  барашек,  курица,  --
менЯетсЯ   только  зелень   по  временам  года.   Џростота,  общежительность
итальЯнскаЯ всего более кидаютсЯ тут в глаза, заставлЯЯ предчувствовать себЯ
и  во  всех других  сферах  жизни.  ѓоголь поразил менЯ,  однако, капризным,
взыскательным обращением своим с прислужником. ђаза два менЯл он блюдо риса,
находЯ  его  то  переваренным, то  недоваренным,  и  всЯкий  раз  прислужник
переменЯл  блюдо  с  добродушной  улыбкой,  как  человек,  уже  свыкшийсЯ  с
прихотЯми странного форестьера (иностранца),  которого  он называл  синьором
Ќиколо. Џолучив, наконец, тарелку  риса по своему вкусу, ѓоголь  приступил к
ней с необычайною алчностью, наклонЯсь так,  что длинные волосы его упали на
самое  блюдо, и поглощаЯ ложку  за ложкой со  страстью  и быстротой, какими,
говорЯт,  обыкновенно отличаютсЯ за столом люди, расположенные к ипохондрии.
‚ середине  обеда к нам подсел  довольно плотный мужчина, с красивой круглой
бородкой,  с  необычайно  умными,  зоркими  карими  глазами  и  превосходным
славЯнским   обликом,   где   доброта  и  серьезнаЯ,  проницательнаЯ   мысль
выражалась, так сказать, осЯзательно; это был Ђ. Ђ. €ванов, с которым  Я тут
впервые познакомилсЯ. Ћпорожнив свое блюдо, ѓоголь откинулсЯ назад, сделалсЯ
весел, разговорчив и начал  шутить с прислужником, еще так недавно осыпаемым
строгими выговорами и укоризнами. ЌамекаЯ на древний обычай возвещать первое
маЯ и начало  весны  пушкой с крепости  св.  Ђнгела и  на соединенные  с ним
семейные  обыкновениЯ,  он  спрашивал: намереваетсЯ ли  почтенный  сервиторе
<i>plantar il Magio</i> (слово  в слово --  сажать май  месЯц) или  нет?  ‘ервиторе
отвечал, что будет ждать  примера от  синьора  Ќиколо и  т. д.  Џо окончании
расчета за обед ѓоголь оставил прислужнику, как и все другие посетители, два
байока,  а  когда Я  с своей  стороны что-то переложил против  этой  скудной
суммы, он остановил менЯ замечанием: "Ќе  делайте этого никогда. ‡десь  есть
обычаи,  которые дороже вашей щедрости. ‚ы можете  оскорбить человека. ‚езде
вас  поблагодарЯт  за прибавку, а здесь посмеютсЯ". €звестно,  что житейской
мудрости в нем было почти столько же, сколько  и  таланта. ЏрЯмо из австерии
перешли мы на Piazza  d'Espagna,  в кофейню  "Del buon  gusto"  **, кажетсЯ,
уселись  втроем  в уголку  за  чашками кофе, и  тут  ѓоголь  до  самой  ночи
внимательно  и  без  устали  слушал мои рассказы  о Џетербурге,  литературе,
литературных  статьЯх,  журналах,  лицах  и  происшествиЯх,  расспрашиваЯ  и
возбуждаЯ повествование, как только начинало оно ослабевать. Ћн  был в своей
тарелке и, по счастливому выражению гравера ”. €. €ордана, мог <i>брать</i> что ему
нужно  было или что стоило этого, полной рукой, не даваЯ сам ничего.  Џритом
же ему видимо  хотелось  исчерпать человека вдруг, чтоб избавитьсЯ or  скуки
возвращатьсЯ к  нему  еще  несколько раз. Ќаслаждение  способностию читать в
душе  и  понимать  самого  человека,  по  поводу того,  что он  говорит,  --
способностию, которой он, как все гениальные люди, обладал в высшей степени,
тоже находило здесь материал...  Ќе  имеЯ никаких причин размерЯть  себЯ, а,
напротив,  считаЯ  необходимостью длЯ  истины будущих  сношений  представить
полный вид на самого себЯ, Я говорил решительно все  то, что знал, и все то,
что думал. ѓоголь прерывал иногда беседу замечаниЯми, чрезвычайно глубокими,
но не возражал ни  на что и ничего не  оспаривал. ђаз только он обратилсЯ ко
мне  с весьма  серьезным,  настоЯтельным  требованием, имевшим вместе с  тем
юмористический оттенок, удивительно грациозно замешанный  в его слова.  „ело
шло  о покойном ѓребенке, как о подражателе ЌиколаЯ ‚асильевича, старавшемсЯ
даже иногда  подделатьсЯ под его первую манеру рассказа. "‚ы с  ним знакомы,
--  говорил  ѓоголь, -- напишите ему, что это никуда не годитсЯ. Љак же  это
можно, чтоб  человек ничего не  мог  выдумать? Ќепременно  напишите, чтоб он
перестал подражать.  —то  ж  это такое  в самом деле? Ћн вредит мне. ‘кажите
просто, что Я сержусь и не хочу этого. ‚едь он же родилсЯ где-нибудь, училсЯ
же грамоте где-нибудь,  видел людей и  думал о чем-нибудь. —его же ему более
длЯ  сочинениЯ? ‡ачем  же он  в  мои  дела  вмешиваетсЯ?  ќто  неблагородно,
напишите ему. …сли уже нужно ему за другим ухаживать, так пусть  выберет кто
поближе к  нему живет!..  ‚се же будет легче. Ђ менЯ пусть  оставит в покое,
пусть непременно оставит в покое" <sup>159</sup>. Ќо  в голосе и в выражении
его было так много комического жара, что нельзЯ было не смеЯтьсЯ. ’ак сидели
мы  до самой ночи. ѓоголь проводил менЯ потом к моей квартире и объЯвил, что
завтра утром он придет за мной и покажет кой-что в городе. Ќа другой день он
действительно ЯвилсЯ  и добродушнейшим  образом  исполнил свое обещание.  Ћн
повел менЯ к ”оруму, останавливал  излишнюю Ярость любопытства, обыкновенные
новичкам  порывы к  частностЯм,  и только  указывал точки, с которых  должно
смотреть на  целое  и способы понимать его. ‚  Љолизее  он посадил  менЯ  на
нижних градинах,  рЯдом с собою, и, обводЯ  глазами чудное здание, советовал
на  первый  раз  только проникнутьсЯ  им. ‚ообще он  показывал  ђим с  таким
наслаждением, как будто сам открыл его...
     * ЉнЯзьЯ.
     ** •орошего вкуса.

     ќто  был тот же самый чудный, веселый, добродушный ѓоголь,  которого мы
знали в Џетербурге  до  1836  года,  до  первого  отъезда  за  границу.  (Њы
исключаем  его быструю поездку в  ‹юбек  в  1829  году, с  столь  же быстрым
возвращением назад.) 160 Џравда, некоторые черты, как увидим, уже показывали
начало нового  и последнего его развитиЯ, но они еще мелькали на поверхности
его  характера,  не сообщаЯ ему одной, господствующей краски. 1841  год  был
последним годом его свежей, мошной, многосторонней молодости, и  вот  почему
воспоминание с особенной силой привЯзываетсЯ к этому году. Ќадо сказать, что
в Џетербурге около ѓоголЯ составилсЯ круг его школьных  приЯтелей  и  новых,
молодых  знакомых, которые любили  его горЯчо и были ему по душе. Џеред этим
кругом ѓоголь  всегда  стоЯл  просто,  в  обыкновенной своей  позиции,  хотЯ
сосредоточенный,  несколько  скрытный  характер  и наклонность  овладевать и
управлЯть  людьми  не  оставлЯли его  никогда. Љроме  жаркой  привЯзанности,
которую он питал вообще к двум-трем товарищам своего  детства, -- "ближайшим
людЯм своими  161, как  он их называл, --  ѓоголю должен был нравитьсЯ и тот
откровенный  энтузиазм, который высказывалсЯ  тут  к тогдашней  литературной
деЯтельности его,  несмотрЯ на  совершенно короткое,  нецеремонное обращение
приЯтелей между собою. ‚ этом круге он встречал только ласковые, часто им же
воодушевленные  лица,  и не  было ему надобности  осматриватьсЯ, беречьсЯ  и
отклонЯть от  себЯ  взоры. ‡а чертой круга ѓоголь открывал себе широкий путь
жизни всеми средствами, которые находились в его богатой натуре, не исключаЯ
хитрости и сноровки затрагивать  наиболее живые струны человеческого сердца.
Ћн  сходил с этой арены в безвестный и, так  сказать,  уединенный круг своих
приЯтелей, если не отдыхать (в это времЯ он не отдыхал почти никогда, но жил
постоЯнно  всеми своими способностЯми),  то, по крайней мере, сравнивать его
бескорыстные суждениЯ о себе и рЯд надежд, возлагаемых  на  него, с тем, что
говорилось и делалось по поводу его особы на другом, более обширном поприще.
Ћн был  прост перед своим кругом, добродушен, весел, хотЯ и сохранЯл тонкий,
может   быть,  невольный  оттенок  чувства  своего  превосходства  и  своего
значениЯ.  Њало-помалу  род поучениЯ,  ободрениЯ и  удовольствиЯ,  какие  он
почерпал в  этом круге, становились ему менее нужны  и менее привлекательны;
жизнь  начала нестись с такой  силой  вокруг него, показались такие горЯчие,
страстные привЯзанности, действовавшие  и  на общественное мнение, что никем
неведомый и запертый в себе самом кружок должен был потерЯть  значение в его
глазах. Џритом же  вскоре  Явились требованиЯ со стороны других приверженцев
ѓоголЯ <sup>162</sup>,  на которые старый круг не мог отвечать, и  ЯвлениЯ в
самом  ѓоголе, которые трудно было  понЯть ему; но  почти ко  всем его лицам
ѓоголь сохранил неизменное расположение, доказывавшее теплоту и благородство
его   сердца.  Ћн  даже   в   минуту   развитиЯ   самостоЯтельных,  наиболее
исключительных своих мнений еще вопрошал мысль  прежних  своих  приЯтелей  и
прислушивалсЯ   к   ней  с  большим  любопытством.  ’ак,   иногда  писатель,
пресыщенный критикой и разбором! своих произведений, охотно  склонЯет ухо  к
мнению какого-либо оригинального чудака, живущего вдали партий, литературных
вечеров и течениЯ господствующих понЯтий.
     "‡аписки о жизни  ѓоголЯ", изданные г. Љулишом *, оценены  публикой  по
достоинству.  ќто  одна  из  немногих  драгоценных книг последнего  времени,
котораЯ исполнена содержаниЯ и способна к обильным выводам. ‚ообще только те
Љниги и важны в литературе, которые заключают гораздо  более того, что в них
сказано. ‚месте с превосходными воспоминаниЯми гг. Љульжинского, €ваницкого,
‹онгинова,   —ижова,  г-жи   ‘мирновой  и  ‘.  ’.  Ђксакова  <sup>164</sup>,
передающими нам  физиономию  ѓоголЯ в урывках,  но удивительно живо и верно,
вместе с замечательнейшими подробностЯми  о  жизни ѓоголЯ и  обстановке  его
жизни  в  разные  эпохи, наконец с  богатой коллекцией писем  самого ѓоголЯ,
стоившей издателю, вероЯтно, не малых усилий,  --  книга представлЯет  запас
материалов  длЯ биографии  ѓоголЯ,  какого врЯд  ли  кто и  мог ожидать. €мЯ
издателЯ ее  упрочено  в нашей литературе  этим добросовестным и благородным
трудом. ‚о многих  местах  своей книги  он с замечательным  пониманием своей
задачи отказываетсЯ от роли биографа. „ействительно,  биографиЯ  ѓоголЯ  еще
впереди. ‚от почему заметки,  которые следуют теперь, относЯтсЯ  совсем не к
г.  Љулишу,  исполнившему  все  свое  дело,  а  имеют  в  виду  тех  будущих
составителей биографии ѓоголЯ,  которые  неизбежно воспитаютсЯ по "‡апискам"
г. Љулиша и с  помощью их должны  будут  построить картину  жизни и развитиЯ
этого во всех отношениЯх необыкновенного человека.
     * Џод этими записками подписаны буквы Ќ. Њ., заимствованные г-м Љулишом
у  его   приЯтелЯ  Ќ.   Ђ.   Њакарова   длЯ   своего  литературного  обихода
<sup>163</sup>.

     Џрежде  всего хотелось  бы  нам, чтоб навсегда отвергнута была  система
отдельного  изъЯснениЯ  и  отдельного  оправданиЯ  всех  частностей в  жизни
человека,  а также  и система гореваниЯ  и покаЯниЯ,  приносимого автором за
своего  героЯ, когда, несмотрЯ  на все  усилиЯ,  не находитсЯ более  слов  к
изъЯснению  и оправданию некоторых Явлений. Ќаправление это бесплодно.  ’ам,
где  требуетсЯ  изобразить характер, и  характер весьма многосложный, -- оно
замещает старание понЯть и  представить живое лицо легкой работой вычислениЯ
-- насколько лицо  подошло к известным, общепринЯтым  понЯтиЯм  о приличии и
благовидности и насколько  выступило из них. Џри этой  работе случаетсЯ, что
автор видит  прореху  между  условным правилом и  героем  своим там,  где ее
совсем  нет,  а иногда  принимаетсЯ  подводить героЯ под правило  без всЯкой
нужды, только  из ложного соображениЯ, что герою лучше  стоЯть на  почетном,
чем на свободном и просторном месте. Њожно весьма легко избегнуть  всех этих
резких недоразумений, изобразив характер во всей его истине, или, по крайней
мере,  в  той  целости, как он нам представлЯетсЯ после  долгого обсуждениЯ.
†ивой характер, глубоко обдуманный  и искренно переданный, носит  уже в себе
самом   поЯснение  и  оправдание   всех   жизненных  подробностей,  как   бы
разнообразны, противоречивы или двусмысленны ни казались они, взЯтые врозь и
отдельно друг от друга. Ћн  освобождает  биографа от  необходимости стоЯть в
недоумении  перед  каждым пЯтнышком, придумываЯ средства, как бы вывести его
поскорее, и отстранЯет другую, еще важнейшую беду: видеть пЯтно там, где его
совсем  нет  и  где   только  существует  игра  света  и  тени,  порождаемаЯ
естественным отражением характера на других предметах  и лицах. ‚виду цельно
изображенного  характера  умолкает также  и  всЯкаЯ  литературнаЯ  полемика,
котораЯ  без  того  приведена в необходимость  поверЯть  одни  свидетельства
другими, опровергать одну частность другой частностью, сомнительный приговор
-- другим,  что под  конец представлЯет  какую-то  длинную  цепь фактов,  не
приводЯщих ни к  какому результату, и  где истина  кажетсЯ на  всех  точках,
потому  что ни на одной  не остановилась окончательно. ѓлубоко  продуманный,
поэтически угаданный  и смело изложенный характер имеет еще и ту выгоду, что
он точно так же и принимаетсЯ, как составилсЯ в уме  жизнеописателЯ, то есть
целиком.  –ельно  изображенный  характер может быть только целиком отвергнут
или,   наоборот,  целиком   принЯт,   на  основании   строгих   нравственных
соображений. Ѓез соблюдениЯ этих  коренных  условий  хорошего биографа автор
будет походить  всегда на  человека,  который стоит  у  весов день  и ночь и
беспрестанно обвешивает приходЯщих,  задерживаЯ  одну  чашку  с событиЯми  и
обвинениЯми  слишком  тЯжелыми,  или  подталкиваЯ   другую  с  ЯвлениЯми,  в
моральном смысле, несколько легковесными.  ‘трелка не придет никогда в  свое
правильное положение и центральной точки никогда не укажет.
     …сли с самого  детства, со школьнической жизни в Ќежине, мы  видим, что
достижение  раз  задуманной цели  или  предприЯтиЯ  приводило в  необычайное
напрЯжение  все   способности  ѓоголЯ  и   вызывало  наружу  все   качества,
составившие впоследствии его характер, то будем ли мы удивлЯтьсЯ, что вместе
с  ними поЯвилась  врожденнаЯ  скрытность,  ловко  рассчитаннаЯ  хитрость  и
замечательное по  его возрасту употребление чужой воли в свою пользу. ‘танем
ли  мы скрывать, или, еще хуже, искать  у читателЯ  <i>отпущениЯ</i> этим жизненным
чертам, которые более всего  предвещают не  совсем обыкновенного человека. ‚
школьнической переписке ѓоголЯ с матерью  мы  видим,  по  риторическому тону
некоторых писем,  что в них скрываетсЯ какое-то другое дело, чем то, которое
излагаетсЯ  на бумаге,  и  имеем исторические,  несомненные свидетельства  в
подтверждение невольных догадок, возбуждаемых ими. Њногие места их, наиболее
пышные, держатсЯ за фактические основаниЯ совсем не того рода, какие молодой
ученик стараетсЯ выставить перед семейством. Џосредством этих пышных фраз он
растет в глазах своих  родных с одной стороны и исполнЯет  свои  собственные
намерениЯ с другой. ќто раннее  проЯвление неколебимой воли, идущей упорно к
своим тайным целЯм, по-нашему, заключает более поучениЯ и выводов, чем самое
прилежное  исполнение  задачи, спасать ежеминутно его репутацию, которую  ни
один человек, имеющий смысл в голове, никогда не  заподозрит. Џриведем  один
пример  из домашней  его переписки,  подтверждающей  слова  наши.  ‚от каким
способом изъЯснЯет  он  причину  скорого  своего  возвращениЯ  из  внезапной
поездки  за границу  в  1829 году: "ЌесмотрЯ  на ваше  желание, Я не  должен
пробыть  долее в ‹юбеке:  Я не могу, Я не в силах приучить себЯ к мысли, что
вы  беспрестанно  печалитесь,  полагаЯ менЯ  в  таком  далеком  расстоЯнии".
(Џисьмо к  матери. "‡аписки  о жизни  ѓоголЯ",  т.  I,  стр.  80.) ѓ.  Љулиш
принимает  это  объЯснение,  как  единственно  достоверное  из  всех  других
предположений о  быстром возвращении  его  в  отечество. Љонечно,  никто  не
станет  опровергать, что  ѓоголь мог испытывать тоску по родным и  знакомым,
как и  всЯкий другой человек;  но кто вник  в  сущность  его  характера, тот
никогда  не  согласитсЯ думать, что  романтическое,  сентиментальное чувство
могло  изменить одно все его намерениЯ.  Ќе лучше ли длЯ  самой славы ѓоголЯ
предполагать,  как  мы  искренно   убеждены,  что  бесполезность  поездки  и
отсутствие  при  этом  всЯкой  цели  погнали  его  назад.  Њенее  твердый  и
самостоЯтельный  человек, сделав ложный шаг, продолжал бы следовать далее по
одному направлению,  ожидаЯ помощи, по обыкновению, от судьбы, случаЯ, людей
и  проч. ѓоголь,  почувствовав, что он  стоит на скользкой тропе,  тотчас же
возвращаетсЯ  назад  и   снова  принимаетсЯ  отыскивать  в  отечестве  своем
настоЯщую  почву деЯтельности, котораЯ никак не давалась  ему. Ћн  удвоивает
силы и находит ее. ’ак всегда поступают необыкновенные люди, предназначенные
к какому-либо роду общественного служениЯ.
     Њогут  ли  бросить  все  эти  приемы  своеобычного  молодого  человека,
отводЯщего глаза  самых близких  людей от истинных своих чувств, от истинных
своих  намерений,  могут  ли  они,  говорим мы, бросить  какую-либо  тень на
известную, страстную  привЯзанность его к матери, на  безграничную любовь  к
семейству,  которого   он   был   всю  жизнь  нравственным  и   материальным
благодетелем,  продолжаЯ ту же  самую роль покровителЯ  и  после смерти? Ћни
открывают  только особенности его  характера, форму, какую принимали все его
поступки  и  даже  душевные  его  побуждениЯ,  и  ими  ѓоголь гораздо  лучше
обрисовываетсЯ, чем посредством приложениЯ к нему общих, отвлеченных понЯтий
о  нежности,  чувствительности, доброте, годных длЯ  всех натур, как платье,
сшитое не по одной известной мерке, пожалуй, может притти на всЯкий рост.
     ‘ 1830 по  1836 год, то есть вплоть  до  отъезда за границу, ѓоголь был
занЯт  исключительно  одной мыслью --  открыть  себе  дорогу в  этом  свете,
который,  по злоупотреблению  эпитетов,  называетсЯ  обыкновенно  большим  и
пространным;  в сущности, он  всегда  и везде тесен длЯ  начинающего. ѓоголь
перепробовал  множество  родов   деЯтельности   --   служебную,   актерскую,
художническую, писательскую. ‘ поЯвлениЯ "‚ечеров на хуторе" <sup>165</sup>,
имевших огромный успех, дорога, наконец,  была найдена, но  деЯтельность его
еще  удваиваетсЯ после успеха. ’ут Я  с  ним  и  познакомилсЯ.  Ћн  был весь
обращен  лицом  к  будущему, к расчищению  себе  путей  во все  направлениЯ,
движимый  потребностью развить  все  силы свои, богатство  которых  невольно
сознавал   в    себе.   ЌеобычайнаЯ   житейскаЯ   опытность,   приобретеннаЯ
размышлениЯми  о людЯх, выказывалась на каждом шагу. Ћн исчерпывал людей так
свободно и легко,  как другие  живут с  ними. Ќе  довольствуЯсь ограниченным
кругом  ближайших  знакомых,  он  смело  вступал во все круга,  и  цели  его
умножались и росли  по мере того, как преодолевал он  первые препЯтствиЯ  на
пути.  Ћн  сводил до  себЯ лица, стоЯвшие,  казалось,  вне обычной сферы его
деЯтельности, и зорко открывал в них те нити, которыми мог привЯзать к себе.
€скусство  подчинЯть себе  чужие воли изощрЯлось  вместе с навыком в деле, и
мало-помалу   приобреталось    не   менее    важное   искусство   направлЯть
обстоЯтельства  так,  что  они  переставали  быть  препонами  и помехами,  а
обращались  в  покровителей и поборников человека.  Ќикто  тогда  не походил
более его  на  итальЯнских художников XVI  века, которые  были в  одно времЯ
гениальными   людьми,   благородными  любЯщими   натурами   и   --   глубоко
практическими   умами.   ‚виду  этого   напрЯженного   развитиЯ  всех   сил,
направленных  к одной  цели, будем ли мы сомнительно качать  головой,  когда
увидим ѓоголЯ, самонадеЯнно вступающего на профессорскую кафедру без нужного
приготовлениЯ к ней, без качеств, составлЯющих истинного ученого?  ‘танем ли
томитьсЯ над изысканием <i>облегчающих обстоЯтельств,</i> когда встретим  в письмах
ѓоголЯ к гг. Њаксимовичу, Џогодину, например, уверение, что он трудитсЯ  над
€сторией Њалороссии в шести томах,  над всеобщей историей  и географией, под
заглавием  "‡емлЯ  и  люди",  в трех или двух томах,  над  "€сторией средних
веков"  в  восьми томах  (всего семнадцать или шестнадцать томов), между тем
как он трудилсЯ над "’арасом Ѓульбою", над статьЯми и повестЯми "Ђрабесок" и
"Њиргорода". Ќам все равно -- верил ли  он сам в эти и подобные им обещаниЯ,
или  нет:  они  составлЯют  длЯ  нас  только  проблески,  указывающие  смысл
тогдашнего   его  развитиЯ,  черты   характера,   способные   изъЯснить  его
физиономию. —то они не лишены своего рода достоинства и поэзии -- согласитсЯ
всЯкий.  ‚ самом  деле: картина,  представлЯющаЯ  нам гениального  человека,
занЯтого устройством  своего  положениЯ в  свете  и  литературе,  изысканием
средств длЯ  труда  на обширном поприще,  куда  призывает его сознание своей
силы,  не  заключает ли в себе гораздо  более нравственной красоты, поэзии и
поучениЯ,  чем самое кропотливое разбирательство того,  что было  сказано им
хорошего  и что не так-то  хорошо сказалось. Љакую  услугу оказывает биограф
своему  герою,  когда,  вместо того чтоб поЯснить сущность его стремлений  и
благородство его целей,  принимаетсЯ  разрешать  противоречиЯ,  неизбежные в
такой жаркой, лихорадочной  жизни,  и стараетсЯ свЯзать  их  скудной  ниткой
произвольных  толкований,  котораЯ  еще   и  рветсЯ   ежеминутно   в   руках
исследователЯ? Љак ни редко встречаетсЯ эта бесплоднаЯ работа в превосходной
книге г.  Љулиша, но он не  совсем свободен от нее. ‚сЯкий раз, как покидает
он  роль добросовестного собирателЯ материалов и приступает  к истолкованиЯм
--  самые  странные  недоразумениЯ,  самые  далекие соображениЯ,  совершенно
чуждые делу, накоплЯютсЯ  под пером его,  нисколько не поражаЯ его ум  своим
неправдоподобием.  ’аковы,  между  прочим,  вопросы, задаваемые  г-м Љулишом
самому себе по поводу одного письма ѓоголЯ в 1829 году, где последний рисует
собственный портрет в таких чертах: "—асто Я думаю о себе: зачем бог, создав
сердце,  может,  единственное,  по  крайней  мере  редкое  в  мире,  чистую,
пламенеющую жаркою любовью ко  всему высокому  и прекрасному душу,  зачем он
дал всему этому  такую  грубую оболочку?  ‡ачем  он одел  все  это  в  такую
странную смесь  противоречий,  упрЯмства,  дерзкой самонадеЯнности  и самого
униженного  смирениЯ?"  <sup>166</sup>  ‘лова  эти  строги,  но  изображение
истинного  характера   ѓоголЯ  должно   значительно  ослабить  краски  самой
исповеди. Ѓыли <i>законные</i> причины длЯ его  противоречий и переходов. ѓ-н Љулиш
прибавлЯет  свои  поЯснениЯ к  портрету,  в которых, между прочим, находитсЯ
следующаЯ  мысль:  "Ѓольшую  часть жизни  употребил  ѓоголь на анализ самого
себЯ,  как  нравственного, предстоЯщего пред  лицом бога существа, <i>и как  бы
только  случайно  вдавалсЯ  иногда  в  деЯтельность  другого  рода,  котораЯ
составила его земную  славу,</i> -- зачем, длЯ  чего это?.." ("‡аписки  о  жизни
ѓоголЯ", т.  I, стр. 78).  ‚тораЯ половина  этого периода не совсем  верна в
отношении всей  вообще  жизни  ѓоголЯ,  но, встреченнаЯ при описании  первой
эпохи его развитиЯ и приложеннаЯ  к  молодому ѓоголю, искавшему земной славы
всеми силами своей души, -- она,  с мыслию,  в  ней заключающеюсЯ, отходит к
тому роду толкований,  о которых мы говорили  сейчас и которые  зиждутсЯ  на
соображениЯх, взЯтых вне сущности самого предмета.
     ‚ообще  длЯ  биографа чрезвычайно  важно  смотреть прЯмо  в  лицо герою
своему и иметь доверенность  к его  благодатной природе. Џозволено трепетать
за  каждый  шаг  младенца,  но  шаги  общественного  деЯтелЯ,  отыскивающего
простора и достойной сцены своим способностЯм, как  это было с ѓоголем между
1830 и  1836 годом,  не могут быть измерЯемы  соображениЯми  педагогического
рода. Џрежде всего надо знать тут, куда человек идет, что  лежит в основании
его  характера,  каков  его  способ пониманиЯ предметов и в чем  заключаетсЯ
сущность  его созерцаниЯ вообще. ‡десь только  и отгадка  его  физиономии, и
одна неопровержимаЯ  истина. ‘ другой  стороны,  охотникам до  отрицательных
данных,  до  прозаических  фактов,  низводЯщих  человека  к  толпе,  следует
заметить, что в деле пониманиЯ характера эта система столь  же мало приведет
к цели, как и противоположнаЯ  ей  система ненужной поддержки  и  оправданиЯ
всех его поступков. Њожно употребить, например, много времени и много бумаги
на перечисление всех доказательств его  осторожности в  обращении с людьми и
снисхождениЯ  к  любимым  их  представлениЯм,  посредством  которого  ѓоголь
приковывал  к  себе  сердца  знакомых  в  эту  эпоху;  можно  также исписать
порЯдочный  лист,  подбираЯ  черты,  в  которых  проЯвлЯетсЯ  его врожденнаЯ
скрытность, наклонность выставлЯть призраки и за ними скрывать свою мысль, и
проч.  Ќо  чем  более и  чем  остроумнее  станем  отыскивать  и  исторически
подтверждать все наши, в сущности, весьма бедные находки,  тем сильнее будет
затемнЯтьсЯ  физиономиЯ  ѓоголЯ  и отходить  от нас в даль  и в туман. Ћно и
понЯтно. ”изиономиЯ его, как и физиономиЯ  всЯкого необыкновенного человека,
должна освещатьсЯ сама собой, своим внутренним огнем. Ћна тотчас искажаетсЯ,
как  подносЯт к ней  со стороны грубый светоч, будь он  самого розового или,
наоборот,  мрачного, гробового цвета.  Џример правильной  оценки  ѓоголЯ дал
Џушкин.  €звестно,  что ѓоголь  взЯл у Џушкина  мысль "ђевизора" и  "Њертвых
душ",  но  менее  известно,  что Џушкин  не совсем  охотно уступил ему  свое
достоЯние. Ћднакож,  в кругу своих домашних,  Џушкин говорил смеЯсь: "‘ этим
малороссом надо быть осторожнее: он  обирает менЯ так, что и кричать нельзЯ"
<sup>167</sup>.   ѓлубокое   слово!    Џушкин   понимал   неписанные   права
общественного  деЯтелЯ. Џритом  же ѓоголь обращалсЯ  к людЯм  с таким  жаром
искренней любви  и  расположениЯ,  несмотрЯ  на  свои  хитрости, что люди не
жаловались, а, напротив, спешили навстречу к нему. Ќикогда, может  быть,  не
употребил он в дело такого  количества  житейской опытности,  сердцеведениЯ,
заискивающей ласки и  притворного гнева, как  в 1842 году, когда приступил к
печатанию "Њертвых  душ". Џлодом его неутомимого  возбуждениЯ и стремлений к
одной цели при помощи всЯких мер, которые, конечно, далеко отстоЯт от идеала
патриархальной  простоты  сношений,  было скорое поЯвление "Њертвых  душ"  в
печати  <sup>168</sup>. ’от, кто  не  имеет "Њертвых душ"  длЯ  напечатаниЯ,
может, разумеетсЯ, вести себЯ непогрешительнее ѓоголЯ и быть гораздо проще в
своих поступках и выражениЯ своих чувств.
     Џоэтому неудивительно будет,  если скажем, что именно в эту  страстную,
необычайно деЯтельную эпоху своей жизни ѓоголь постоЯнно оставалсЯ существом
высокого  нравственного характера, не переставал быть ни на минуту по мысли,
образу  жизни и направлению благороднейшим человеком в строгом смысле слова.
Џомирить образ  подобного человека  с теми  частностЯми, которые приводЯт  в
тупик поверхностного наблюдателЯ, не  искажаЯ и не перетолковываЯ их, значит
-- именно понЯть и настоЯщую задачу биографа.
     Њы  сказали,  что  ѓоголь  часто  сходил  с  шумного,  трудового своего
жизненного  поприща  в  уединенный  круг  своих  приЯтелей  --   потолковать
преимущественно о ЯвлениЯх  искусства, которые,  в сущности,  одни  только и
наполнЯли его душу.  Ћн  никогда не  говорил  с приЯтелЯми  об ученых  своих
предприЯтиЯх Я других замыслах, потому что хотел оставатьсЯ с ними искренним
и таким,  каким  его  знали  сначала. ѓоголь жил  на Њалой  Њорской,  в доме
‹епена, на  „воре, в двух небольших комнатах, и Я живо помню темную лестницу
квартиры,  маленькую  переднюю  с перегородкой,  небольшую спальню,  где  он
разливал чай своим гостЯм, и другую комнату, попросторнее, с простым диваном
у стены, большим столом у окна, заваленным книгами, и  письменным бюро возле
него. ‚  первый раз,  как Я попал на один из чайных вечеров его,  он стоЯл у
самовара и только сказал мне: "‚от, вы как раз поспели". ‚ числе гостей  был
у  него пожилой  человек, рассказывавший о привычках  сумасшедших,  строгой,
почти логической последовательности,  замечаемой в развитии нелепых их идей.
ѓоголь подсел к нему,  внимательно слушал его повествование, и когда один из
приЯтелей  стал  звать всех  по домам, ѓоголь возразил,  намекаЯ  на  своего
посетителЯ: "’ы ступай... Ћни уже знают свой  час, и когда надобно,  уйдут".
ЃольшаЯ  часть  материалов,   собранных  из  рассказов   пожилого  человека,
употреблены  были  ѓоголем  потом  в  "‡аписках сумасшедшего".  —асто  потом
случалось  мне  сидеть и в этой  скромной  чайной, и в зале. ѓоголь  собирал
тогда английские  кипсеки  с  видами  ѓреции,  €ндии,  Џерсии  и  проч., той
известной тонкой работы  на стали, где главный эффект составлЯют необычайнаЯ
обделка  гравюры  и  резкие  противоположности  света  с   тенью.  Ћн  любил
показывать  дорогие  альманахи,  из  которых,  между  прочим,  почерпал свои
поэтические   воззрениЯ  на  архитектуру   различных   народов   и   на   их
художественные требованиЯ <sup>169</sup>. ‘тепенный,  всегда серьезный  џким
состоЯл тогда в должности его камердинера. ѓоголь обращалсЯ с ним совершенно
патриархально, говорЯ ему иногда: "џ тебе рожу побью",  что не  мешало џкиму
постоЯнно  грубить хозЯину,  а хозЯину заботитьсЯ о существенных его пользах
и, наконец, устроить  ему покойную будущность. ‘охранЯЯ практический оттенок
во всех обстоЯтельствах жизни, ѓоголь  простер свою предусмотрительность  до
того,  что раз, отъезжаЯ по делам в Њоскву, сам расчертил пол своей квартиры
на клетки, купил красок и, спасаЯ џкима от  вредной праздности, заставил его
изобразить  довольно затейливый  паркет на  полу во времЯ своего отсутствиЯ.
ЏриЯтели сходились также друг у друга на чайные вечера, где всЯкий очередной
хозЯин  старалсЯ  превзойти  другого  разнообразием,  выбором  и  изЯществом
кренделей, прибавлЯЯ всегда,  что  они куплены  на  вес золота. ѓоголь был в
этих  случаЯх  строгий,  нелицеприЯтный  судьЯ  и  оценщик. Ќа этих  сходках
царствовала веселость, бойкаЯ  насмешка над низостью  и  лицемерием, которой
журнальные, литературные и всЯкие другие анекдоты служили пищей, но особенно
любил  ѓоголь  составлЯть куплеты и песни на общих знакомых. ‘ помощью Ќ. џ.
Џрокоповича и Ђ. ‘. „анилевского, товарища ѓоголЯ по ‹ицею, человека веселых
нравов,  некоторые  из  них  выходили  действительно  карикатурно   метки  и
уморительны. Њного тогда  было сочинено подобных песен. Џомню, что несколько
вечеров  ѓоголь  беспрестанно  тЯнул  (мотивы  длЯ  куплетов  выбирались  из
новейших опер  -- из  "”енеллы", "ђоберта", "–ампы") кантату, созданную  длЯ
прославлениЯ будущего  предполагаемого его путешествиЯ в Љрым, где находилсЯ
стих:
        <i>€ с Њатреной наш џким</i> <i><sup>170</sup></i><i><sup></sup></i>
        <i>ЏотЯнулсЯ прЯмо в Љрым,</i>
     ‚   памЯти   у   менЯ   остаетсЯ   также   довольно   нелепый   куплет,
долженствовавший  увековечить  подвиги  молодых  учителей  из его  знакомых,
отправлЯвшихсЯ  каждый день на  свои лекции  на ‚асильевский остров. Љуплет,
кажетсЯ, принадлежал ѓоголю безраздельно:
        <i>‚се бобрами</i> <i>завелись,</i>
        <i>“ ”аге все завились --</i>
        <i>€ пошли через Ќеву,</i>
        <i>Љак чрез мЯгку мураву, и т. д.</i>
     ’очно  то же  происходило  и на  обедах  в  складчину, где  ѓоголь  сам
приготовлЯл вареники,  галушки и  другие малороссийские блюда. ‚ажнее других
бывал  складчинный  обед  в  день  его  именин,  9-го  маЯ,  к  которому  он
обыкновенно уже одевалсЯ  по-летнему, сам изобретаЯ какой-то  фантастический
нарЯд. Ћн надевал обыкновенно  Яркопестрый галстучек,  взбивал  высоко  свой
завитой кок, облекалсЯ в какой-то белый, чрезвычайно  короткий  и  распашной
сюртучок, с высокой талией и буфами на плечах,  что делало его действительно
похожим  на петушка,  по  замечанию  одного из его знакомых (Ѓелоусова). Љак
далек  еще тогда он был  от  позднейшей самоуверенности в оценке собственных
произведений, может служить то, что на одном из складчинных обедов 1832 года
он  сомнительно  и  даже  отчасти  грустно  покачал  головой  при  похвалах,
расточаемых   новой   повести   его  "‘сора   €вана   €вановича   с   €ваном
Ќикифоровичем".  -- "ќто вы говорите, -- сказал он,  -- а другие  считают ее
фарсом".  ‚ообще  суждениЯми  так  называемых  избранных  людей  ѓоголь,  по
благородно высокой практической  натуре  своей, никогда не  довольствовалсЯ.
…му всегда нужна была публика. ‘лучалось также, что в этих сходках на ѓоголЯ
нападала беспокойнаЯ, судорожнаЯ, горЯчечнаЯ веселость -- Явное произведение
материальных  сил,  чем-либо  возбужденных.  ‚ообще  следует  заметить,  что
природа  его  имела многие из  свойств южных народов,  которых он  так ценил
вообще.  Ћн  необычайно дорожил  внешним  блеском,  обилием и  разнообразием
красок в