и кареты,  не город  и епископ были  важны длЯ него.  “
первого человека  за воротами  он спросил, где живет  мастер Ќик-лаус, и был
неприЯтно разочарован, что тот ничего не знал о нем.
     Ћн прошел  на площадь, окруженную  внушительными  домами,  многие  были
украшены  росписью  или  скульптурами.  Ќад дверью  одного  дома красовалась
большаЯ  фигура  ландскнехта, Ярко  и весело  раскрашеннаЯ.  Ћна была не так
хороша, как  фигура  в монастырской  церкви,  но воин  стоЯл с  таким видом,
выгнув икры ног и выставив бородатый подбородок, что ѓольдмунд  подумал, что
и эта фигура могла бы быть сделана тем же мастером. Ћн вошел в дом, постучал
в  двери, поднЯлсЯ  по лестнице,  наконец,  встретил господина  в  бархатном
камзоле, отороченном  мехом, его он спросил, где ему найти мастера Ќиклауса.
—то  ему нужно от  него,  спросил  господин в  ответ, и ѓольдмунд, с  трудом
овладев собой, сказал, что у  него есть поручение к  нему.  ѓосподин  назвал
улицу, где жил мастер, и пока ѓольдмунд, спрашиваЯ, добралсЯ до нее, настала
ночь.  €змученный,  но счастливый, стоЯл он перед домом  мастера,  посмотрел
вверх на окна и  хотел было войти, но  спохватилсЯ, что  уже поздно, да и он
потный  и пыльный с дороги, заставил себЯ  потерпеть. Ќо он еще  долго стоЯл
перед домом. Ћдно  окно  светилось, и как раз когда  он собралсЯ уходить, то
увидел, как к окну подошла красиваЯ белокураЯ девушка, сквозь волосы которой
просвечивал нежный свет лампы.
     Ќаутро, когда  город проснулсЯ и опЯть зашумел, ѓольдмунд, заночевавший
в монастыре,  вымыл лицо и  руки, выбил  пыль из платьЯ и башмаков, разыскал
тот переулок и постучал в ворота дома.  ‚ышла прислуга, она  не хотела вести
его сразу  к мастеру, но ему удалось уговорить старую женщину, и  та провела
его в  дом. ‚ небольшой зале, котораЯ  была  мастерской,  в рабочем  фартуке
стоЯл  мастер,  крупный  бородатый  человек  лет сорока или  пЯтидесЯти, как
показалось  ѓольдмунду. Ћн  посмотрел  на незнакомца светло-голубыми острыми
глазами и спросил коротко, что ему нужно. ѓольдмунд передал привет от патера
ЃонифациЯ.
     - ќто все?
     - Њастер,- сказал ѓольдмунд со стесненным дыханием.- Я видел вашу Ѓожью
Њатерь в монастыре. Ђх, не смотрите на менЯ так недружелюбно, менЯ привели к
вам  только  любовь  и почтение. џ не из  пугливых, Я уже давно  странствую,
знаю,  что  такое  лес, и снег, и  голод.  Ќет  человека,  перед  которым  Я
испытывал  бы  страх.  Ќо  перед  вами  Я  его  испытываю.  Ћ, у  менЯ  есть
одно-единственное большое желание, которым до боли полнитсЯ мое сердце.
     - —то же это за желание?
     - џ хотел бы стать вашим учеником и поучитьсЯ у вас.
     -  ’ы не единственный  молодой человек,  кто имеет это желание. Ќо Я не
терплю  учеников, а двое помощников у менЯ  уже есть. Ћткуда ты идешь и  кто
твои родители?
     -  “ менЯ нет родителей, у менЯ нет  дома. џ был учеником в  монастыре,
учил  там латынь  и греческий, потом убежал оттуда и странствовал  несколько
лет до сегоднЯшнего днЯ.
     -  Ђ  почему  ты  решил, что  должен стать резчиком по  дереву?  ’ы уже
пробовал что-нибудь в этом роде? “ тебЯ есть рисунки?
     - џ сделал много  рисунков, но у менЯ нет их. Ђ почему Я хочу учитьсЯ у
вас, Я могу вам  сказать. џ много размышлЯл, видел много лиц и фигур и много
думал о них, и некоторые из  этих мыслей все времЯ мучают менЯ и не дают мне
покоЯ. џ заметил, что  в одной фигуре всюду повторЯетсЯ  определеннаЯ форма,
определеннаЯ линиЯ, что лоб соответствует колену, плечо - лодыжке, и все это
тесно свЯзано с сутью  и душой человека, который  имеет именно такое колено,
такое плечо и  лоб. € еще одно Я заметил, Я увидел это ночью, когда  помогал
при родах:  что  самаЯ  большаЯ  боль  и  самое  высокое  наслаждение  имеют
одинаковое выражение.
     Њастер проницательно смотрел на незнакомца.
     - ’ы знаешь, что говоришь?
     -  „а, мастер,  это  так.  €менно  это  Я увидел, к  своему величайшему
наслаждению  и удивлению,  в вашей Ѓожьей Њатери, поэтому  Я и  пришел. Ћ, в
этом прекрасном лице столько  страданиЯ, и  в то же  времЯ это страдание как
будто переходит в  чистое счастье и улыбку. Љогда  Я это увидел, менЯ  будто
обожгло, все мои многолетние  мысли и мечты, казалось, подтвердились и стали
вдруг нужными, и Я сразу понЯл, что мне делать  и куда  идти. „орогой мастер
Ќиклаус, Я прошу вас от всего сердца, позвольте мне поучитьсЯ у вас!
     Ќиклаус, не становЯсь более приветливым, внимательно слушал.
     - Њолодой человек,- сказал он,-  ты умеешь удивительно  хорошо говорить
об искусстве,  мне странно, что  ты в твои годы так  много можешь сказать  о
наслаждении и страдании. џ бы с удовольствием поболтал с тобой об этих вещах
как-нибудь вечерком  за бокалом вина.  Ќо, видишь ли, приЯтнаЯ беседа друг с
другом -  это  не то  же самое, что жить  и  работать бок о  бок  в  течение
нескольких лет.  ‡десь мастерскаЯ, и здесь нужно работать,  а  не болтать, и
здесь в счет идет не то,  что ты напридумывал и сумел наговорить, а лишь то,
что  ты сумел  сделать  своими руками.  Ќо  у тебЯ это как  будто  серьезно,
поэтому Я не выпроваживаю  тебЯ. Џосмотрим, что  ты  можешь. ’ы когда-нибудь
лепил из глины или из воска.
     ѓольдмунд фазу вспомнил сон, который  видел давным-давно,  там он лепил
маленькие  фигурки  из  глины,  они  еще потом  восстали  и  превратились  в
великанов. Ћднако он умолчал об этом и сказал, что никогда не пробовал.
     - •орошо. ’огда нарисуй что-нибудь. ‚он стол, видишь,  бумага  и уголь.
‘адись и рисуй, не торопись, можешь оставатьсЯ здесь до  обеда или  даже  до
вечера. Њожет, тогда видно будет, на что ты годишьсЯ. Ќу, хватит, достаточно
поговорили, Я приступаю к своей работе, а ты к своей.
     €так, ѓольдмунд сидел за столом на стуле, указанном мастером. ‘ работой
не нужно было спешить, сначала он сидел тихо в ожидании, как  робкий ученик,
с  любопытством  и  любовью уставившись  на мастера, который в пол-оборота к
нему  продолжал  работать  над  небольшой  фигурой  из   глины.  ‚нимательно
всматривалсЯ он в  этого  человека. ‚ его строгой и уже  немного  поседевшей
голове, крепких, но благородных и одухотворенных руках  мастера было столько
чудесной силы. Ћн выглЯдел иначе,  чем ѓольдмунд представлЯл  себе:  старше,
скромнее, рассудительнее,  намного менее  располагающим  к себе и  совсем не
счастливым.  …го  непреклонный  остроиспытующий  взор  был обращен теперь на
работу, и ѓольдмунд, не стеснЯЯсь, разглЯдывал всю его фигуру. ќтот человек,
думалось  ему,  мог   бы  быть,  по-жалуй,   и  ученым,   спокойным  строгим
исследователем, самоотверженно преданным своему делу, которое начали еще его
предшественники, а он когда-нибудь передаст своим  последователЯм, делу всей
жизни, не  имеющему  конца,  в  котором  соединЯлсЯ  бы  увлеченный  труд  и
преданность многих поколений. ’ак рассуждал он, глЯдЯ на голову мастера, ему
виделось тут много  терпениЯ, много умениЯ  и  раздумий,  много скромности и
знаниЯ о сомнительной  ценности всех трудов человеческих, но  и веры в  свою
задачу. €ным был Язык его рук, между ними и головой было некое противоречие.
ќти руки брали крепкими, но очень чувствительными пальцами глину, из которой
лепили,  они  обходились с  глиной так  же,  как руки любЯщего  с отдавшейсЯ
возлюбленной:  влюбленно,  с  нежной чуткостью, страстно,  но без различениЯ
принЯтиЯ и отдачи, сладострастно и свЯто одновременно, уверенно и мастерски,
как бы пользуЯсь глубоко древним опытом. ‘  восторгом и  восхищением смотрел
ѓольдмунд на эти  одаренные руки. Ћн  с удовольствием нарисовал  бы мастера,
если бы не противоречие между лицом и руками, оно мешало ему.
     Џросидев  целый час возле погруженного в работу мастера в поисках тайны
этого человека, он почувствовал, что внутри его начинает  проступать  другой
образ, вырисовываЯсь  в его  душе,  образ человека,  которого он  знал лучше
всех,  которого  очень любил и которым искренне восхищалсЯ; и этот образ был
без изъЯнов  и  противоречий, хотЯ полон разнообразных черт  и напоминаний о
многочисленных  спорах.  ќто  был  образ  его  друга  Ќарцисса.  ‚се  теснее
соединЯлсЯ  он  в  целое,  все  Яснее  проступал  внутренний закон  любимого
человека  в  его  образе,  одухотвореннаЯ форма благородной  головы,  строго
очерченный, прекрасный и спокойный  рот и немного печальные глаза, худые, но
стойкие в борьбе за духовность плечи, длиннаЯ шеЯ, нежные, благородные руки.
Ќикогда  еще  с тех пор, как простилсЯ с ним в монастыре, он не чувствовал в
себе столь Ясно образ друга.
     Љак во сне, безмолвно, но с необходимой готовностью ѓольдмунд осторожно
начал рисовать, благоговейно переводЯ на бумагу любЯщей рукой образ, что был
у  него в сердце, забыв мастера, самого  себЯ и место, где находилсЯ. Ћн  не
видел,  как в  зале  медленно  менЯлось  освещение,  не замечал,  что мастер
несколько раз посмотрел в его сторону. Љак бы свЯщеннодействуЯ,  выполнЯл он
задачу, вставшую перед ним, поставленную его сердцем возвысить образ друга и
запечатлеть  его таким, каким  он жил в его душе. Ќе раздумываЯ об этом,  он
принЯл свое дело как исполнение долга, благодарности.
     Ќиклаус подошел к столу и сказал. "Џолдень, Я  иду обедать,  ты  можешь
пойти со мной. Џокажи-ка, ты что-то нарисовал?"
     Ћн встал за ѓольдмундом и посмотрел на большой  лист, потом,  отстранив
его, взЯл лист в  свои  ловкие руки. ѓольдмунд проснулсЯ от  своих грез  и в
робком ожидании смотрел на мастера. ’от стоЯл, держа рисунок обеими  руками,
и  очень внимательно  рассматривал его своим острым взглЯдом бледно- голубых
глаз.
     - Љто это?- спросил Ќиклаус через некоторое времЯ.
     - Њой друг, молодой монах и ученый.
     - •орошо. ‚ымой руки, вода во дворе Џотом пойдем поедим Њоих помощников
нет, они работают в другом месте.
     ѓольдмунд  послушно вышел,  нашел двор и воду,  вымыл руки; он много бы
отдал, чтобы знать мысли мастера. Љогда он вернулсЯ, тот вышел, слышно было,
что он в соседней комнате, когда он поЯвилсЯ, тоже умывшийсЯ, вместо фартука
на нем был  прекрасный  суконный  сюртук, в котором  он  выглЯдел  статным и
торжественным. Ћн пошел впереди вверх по лестнице, на столбах  перил которой
из  орехового  дерева   были  вырезаны  голо  вы  ангелов,  через  переднюю,
заставленную старыми и  новыми  фигурами,  в красивую  комнату, пол, стены и
потолок которой  были  из  дерева твердой породы,  а  в углу  у  окна  стоЯл
накрытый стол. ‚ комнату быстро вошла девушка, в которой  ѓольдмунд узнал ту
красивую девушку, что видел вчера вечером.
     - ‹избет,- сказал мастер,-  принеси-ка еще  один прибор, у менЯ  гость.
ќто - да, Я ведь еще не знаю твоего имени.
     ѓольдмунд назвал себЯ.
     - ’ак, ѓольдмунд. Њожно и поесть.
     - ‘ию минуту, отец.
     Ћна достала тарелку,  выбежала и вернулась со служанкой, котораЯ  несла
обед, свинину, чечевицу и белый хлеб. ‚о времЯ еды отец говорил с девушкой о
том  о  сем,  ѓольдмунд  сидел  молча,  поел  немного  и  почувствовал  себЯ
неуверенно  и удрученно.  „евушка ему  очень  понравилась, статнаЯ  красиваЯ
фигура, высокаЯ,  почти с отца, она сидела чопорно и совершенно неприступно,
как будто под стеклом, не обращаЯсь к незнакомцу ни словом, ни взглЯдом.
     Љогда поели,  мастер сказал:  "џ  хочу еще отдохнуть с полчаса. Џойди в
мастерскую или погулЯй во дворе пока, потом поговорим о деле".
     Џоблагодарив, ѓольдмунд вышел. Ѓольше часа прошло с тех пор, как мастер
увидел его  рисунок и  не сказал ни  слова.  Ђ теперь еще  полчаса ждать! Ќо
ничего  не поделаешь, он  ждал. ‚ мастерскую  он  не пошел, ему  не хотелось
опЯть  видеть  рисунок. Ћн пошел во  двор, сел у воды и смотрел,  как струЯ,
непрерывно вытекавшаЯ из  желоба, падала в  глубокую каменную чашу, поднимаЯ
при этом маленькие  волны,  каждый раз  забираЯ  с собой в  глубину  немного
воздуха,  и  вырывалась  назад белыми  жемчужинами. ‚ темном зеркале воды он
увидел  себЯ  и  подумал,  это давно  уже  не тот  ѓольдмунд,  который был в
монастыре,  или  жил  у  ‹идии, и  даже  не тот, что  бродил  по  лесам. …му
подумалось,  что каждый  человек  движетсЯ  дальше  и постоЯнно  менЯетсЯ  и
наконец  распадаетсЯ, в  то времЯ, как запечатленный  художником  образ  его
остаетсЯ навсегда неизменным.
     Њожет быть, думал  он, корень всех искусств и, пожалуй, всего духовного
в  страхе перед  смертью. Њы боимсЯ ее. мы  трепещем перед тленом, с грустью
смотрим, как вЯнут цветы и падают листьЯ,  и чувствуем в собственном  сердце
непреложность  того,  что  и  мы тленны и  скоро  увЯнем. Љогда  же,  будучи
художниками,  мы  создаем образы  или,  будучи мыслителЯми,  ищем  законы  и
формулируем мысли, то делаем это, чтобы хоть что-то спасти от великой плЯски
смерти,  хоть  что-то  оставить,  что  просуществует дольше,  чем  мы  сами.
†енщина,  с  которой  мастер сделал свою прекрасную  Њадонну, возможно,  уже
давно увЯла  или  умерла, а скоро и  он  сам умрет, другие  будут жить в его
доме,  есть   за  его  столом,  но  произведение  его  останетсЯ,   в  тихой
монастырской церкви  будет стоЯть  оно еще  сотни  лет и дольше  и  навсегда
останетсЯ прекрасным,  и  будет все  так же улыбатьсЯ,  как  бы  расцветаЯ и
грустЯ.
     .Ћн услышал, как  мастер  спускаетсЯ  по лестнице,  и бросилсЯ  вперед.
Њастер прошелсЯ взад и вперед, несколько раз взглЯнул на рисунок ѓольдмунда,
наконец  остановилсЯ  у окна и сказал в своей медлительной и несколько сукой
манере: "ЏорЯдок у нас такой,  ученик  учитсЯ самое малое четыре  года, и за
это его отец платит мастеру".
     ’ак как он замолчал, ѓольдмунд подумал, что мастер боитсЯ  остатьсЯ без
денег на учебу.  Ћн тут же достал из кармана нож, надрезал шов, где хранилсЯ
дукат,  и вынул его. Ќиклаус удивленно смотрел на него  и  засмеЯлсЯ,  когда
ѓольдмунд протЯнул ему золотой.
     - Ђх  вот что ты подумал?- смеЯлсЯ  он.-  Ќет, молодой  человек, оставь
свой золотой при себе. ‘лушай. џ сказал тебе, как обычно обучают учеников  в
нашем цехе. Ќо Я не обычный мастер, а ты не обычный ученик. Ћбычный начинает
учебу  с  тринадцати-четьфнадцати  лет,  самое  позднее  - пЯтнадцати  лет и
половину  учебного   времени  должен  делать  подсобную  работу  и  быть  на
побегушках.  ’ы  же  взрослый   человек  и  по  возрасту  мог  бы  быть  уже
подмастерьем, а то и мастером. “ченика с бородой в нашем цехе еще никогда не
видали. џ уже  сказал тебе, что не хочу держать в доме ученика. „а ты  и  не
похож на того, кому приказывают и посылают туда-сюда.
     Ќетерпение  ѓольдмунда  достигло предела,  каждое рассудительное  слово
мастера  было  мучительным  длЯ  него  и  казалось  отвратительно скучным  и
педантичным.  Ћн запальчиво воскликнул: "‡ачем вы говорите мне все это, если
не собираетесь брать в ученики?"
     Њастер продолжал непоколебимо в той же манере.
     - џ целый час думал  о твоем деле, теперь  имей терпение и ты выслушать
менЯ. џ видел твой рисунок. ‚ нем есть ошибки, и все-таки он прекрасен. …сли
бы  он не был таковым, Я подарил бы тебе полгульдена и рассталсЯ бы  с тобой
навсегда. Ѓольше о рисунке Я говорить не буду. џ хотел  бы помочь тебе стать
художником,  возможно,  ты к этому  предназначен. Ќо учеником  ты  стать  не
можешь.  Ђ  кто  не  был  учеником, тот  не  может  в  нашей  гильдии  стать
подмастерьем  или мастером. ќто Я говорю тебе  заранее. Ќо ты можешь сделать
попытку. …сли  сумеешь на какое-то времЯ остатьсЯ в городе, можешь приходить
ко мне и кое-чему  поучитьсЯ. ‘делаем это без обЯзательств  и  договоров, ты
сможешь уйти в любое  времЯ. ‚озможно, сломаешь мне  пару резцов и испортишь
пару  деревЯнных болванок,  и,если окажетсЯ,  что ты  не  резчик  по дереву,
займешьсЯ чем-нибудь другим. ’еперь ты доволен?
     Џристыженный и тронутый, ѓольдмунд слушал.
     - Ѓлагодарю вас от всего сердца,- воскликнул он.- џ - бездомный и сумею
прожить здесь, в  городе, как раньше в лесах. џ понимаю,  что  вы не  хотите
брать  на  себЯ ответственность и заботу  обо  мне как  ученике. џ  почту за
счастье учитьсЯ у вас. Ћт всей души благодарю вас,  за то, что вы принЯли во
мне участие.


        Ћ„€ЌЌЂ„–Ђ’Ђџ ѓ‹Ђ‚Ђ

     Ќовые картины  окружали  ѓольдмунда  здесь,  в  городе, и  новаЯ  жизнь
началась длЯ него. ’ак же как эта  страна и город принЯли его, манЯ весельем
и пышностью,  так и он принЯл эту  новую  жизнь с радостью и надеждой.  …сли
печаль и  оставалась на  дне  его души неприкосновенной, то  на  поверхности
жизнь  играла длЯ  него  всеми  красками.  ќто было самое радостное  и самое
беззаботное времЯ, начавшеесЯ в жизни ѓольдмунда. Ѓогатый город встретил его
разными   искусствами,   женщинами,  приЯтными   играми  и   картинами;  его
проснувшаЯсЯ тЯга к искусству дарила ему  новые  ощущениЯ и опыт.  ‘ помощью
мастера он нашел приют  в доме позолотчика у рыбного  рынка и училсЯ у обоих
искусству работать с деревом и гипсом, красками и золотой фольгой.
     ѓольдмунд  не относилсЯ к  тем несчастным художникам,  которые,  будучи
одаренными,  не  умели найти правильные средства длЯ  своего выражениЯ. ‚едь
есть немало таких людей, которым дано глубоко понимать красоту мира и носить
в душе высокие, благородные образы, но которые не находЯт  пути  вернуть эти
образы обратно в мир, сообщить  и отдать их на  радость другим. ѓольдмунд не
страдал этим недостатком. Ћн легко и весело работал руками, училсЯ приемам и
навыкам  ремесла, с такой же легкостью на досуге научилсЯ у  товарища играть
на лютне, а на воскресных танцах в деревне - танцевать. “чеба шла легко, как
будто сама по  себе. Џравда, чтобы овладеть резьбой по  дереву, ему пришлось
изрЯдно потрудитьсЯ, он  загубил не один кусок дерева и не  раз попадал себе
резцом по  пальцам.  Ќо  он быстро  прошел азы  и приобрел легкость.  Ћднако
мастер частенько бывал недоволен им и говорил примерно так: "•орошо,  что ты
не мой  ученик  или подмастерье,  ѓольдмунд. •орошо, что  мы знаем,  что  ты
пришел с большой дороги из лесов и когда-нибудь вернешьсЯ туда опЯть. Љто не
знает, что ты не гражданин и не ремесленник, а  бездомный гулЯка, то  мог бы
легко  поддатьсЯ искушению  и потребовать от тебЯ  того и сего,  что требует
любой мастер от своих людей. ’ы  прекрасный работник, когда в настроении. Ќо
на прошлой неделе ты бездельничал два днЯ. ‚чера ты  должен был отполировать
двух ангелов в придворной мастерской, а ты проспал там полднЯ".
     Ћн  был прав  в  своих  упреках, и ѓольдмунд  выслушивал  их молча,  не
оправдываЯсь.  Ћн и сам знал, что ненадежен и не очень прилежен. Џока работа
его  привлекала, ставила  перед  ним  трудные задачи  или радовала сознанием
своего  умениЯ, он был ревностным работником. ’Яжелую ручную работу он делал
неохотно,  работы нетрудные, но требующие времени и стараниЯ, каких  много в
ремесле и делатьсЯ они должны  добросовестно  и  терпеливо, были  ему подчас
совершенно  несносны.  Ћн  часто удивлЯлсЯ  сам  себе  из-за  этого. Ќеужели
нескольких  лет  странствий  было достаточно,  чтобы  сделать  его ленивым и
ненадежным? “ж не наследство ли это от матери, которое росло  и взЯло верх в
нем? €ли все-таки в чем-то была ошибка? Ћн прекрасно помнил свои первые годы
в монастыре, где хорошо и прилежно училсЯ. Џочему тогда у него  было столько
терпениЯ,  а теперь нет, почему  тогда он мог неустанно заниматьсЯ латинским
синтаксисом и  учить  все  эти греческие  повествовательные временные  формы
"неопределенного" законченного прошедшего, которые в  глубине души  были ему
совсем  неважны?  Ћн не раз  задумывалсЯ об  этом. ’о  была любовь, это  она
закалЯла и окрылЯла его; учеба его была не чем иным, как постоЯнным желанием
нравитьсЯ Ќарциссу, а его  любовь можно  было завоевать, только привлекаЯ  к
себе  внимание  и завоевываЯ одобрение.  ’огда  та  один лишь  одобрительный
взглЯд любимого  учителЯ он мог  старатьсЯ  часами  и днЯми. Џотом цель была
достигнута.  Ќарцисс  стал  его  другом,  и,  как ни странно, именно  ученый
Ќарцисс  показал  ему  его  непригодность  к  учености и  заставил вспомнить
утраченный  образ матери.  ‚место учености,  монашеской жизни и добродете ли
его  существом овладели  многие первобытные  влечениЯ: пол,  женскаЯ любовь,
стремление  к  независимости, бродЯжничество. Ќо вот он увидел фигуру  Њарии
мастера,  открыл  в  себе  художника,  вступил  на  новый  путь  и  перестал
скитатьсЯ. Ђ теперь что? Људа ведет его этот путь? —то мешает ему?
     Ћн  не  мог  сначала  понЯть.  ‚идел  только одно: восхищаЯсь  мастером
Ќиклаусом,  он ни в коей мере не любит его,  как  любил  когда-то  Ќарцисса,
иногда ему  даже доставлЯет удовольствие  разочаровывать его и сердить.  ќто
было свЯзано,  так  ему казалось,  с двойственной сущностью мастера. ”игуры,
сделанные  рукой Ќиклауса, во всЯком случае лучшие из них, ѓольдмунд почитал
за образцы, но сам мастер не был длЯ него таковым.
     ђЯдом  с художником,  сделавшим  Ѓожью  Њатерь, такую  скорбную и такую
прекрасную,  рЯдом  с  ЯсновидЯщим, руки  которого  умели  чудесным  образом
воплощать в фигуры глубокий опыт и понимание, в мастере Ќиклаусе жил второй,
довольно строгий, педантичный хозЯин дома и  цеховой мастер, вдовец, ведущий
в своем тихом доме, имеЯ дочь  и  некрасивую служанку, покойную и  несколько
ханжескую  жизнь,   человек,  решительно  противившийсЯ   сильным  влечениЯм
ѓольдмунда,  довольствовавшийсЯ тихой,  размеренной,  очень упорЯдоченной  и
благопристойной жизнью.
     •отЯ ѓольдмунд  уважал своего мастера, хотЯ он никогда не позволЯл себе
расспрашивать  других о нем или высказыватьсЯ  перед другими по поводу него,
через год  он  уже знал все  до  мелочей,  что только  можно  было  знать  о
Ќиклаусе.  ќтот  мастер  был  важен длЯ него, он любил его и в  то  же времЯ
ненавидел,  он  не  давал  ему  покоЯ,  и  так ученик,  движимый  любовью  и
недоверием, неослабевающим любопытством, проник во все тайники его характера
и  жизни.  Ћн  видел, что  у  Ќиклауса  не  было  в  доме  ни  учеников,  ни
подмастерьев, хотЯ  места было достаточно. Ћн  видел, что тот крайне редко к
кому-нибудь ходил и так же редко приглашал  гостей к себе. Ћн видел, как тот
трогательно и  ревниво любил свою  красивую  дочь и старалсЯ спрЯтать  ее от
любого. Ћн знал  также,  что  за  строгой и  преждевременной воздержанностью
вдовца играли живые силы, так что  иногда, получив  заказ в другом месте, он
за  несколько  дней  путешествиЯ   мог  удивительным  образом  помолодеть  и
изменитьсЯ.  Ђ однажды он заметил, как в одном  незнакомом  городке, где они
ставили  резную  церковную  кафедру,  Ќиклаус  вечером  тайком отправилсЯ  к
продажной женщине и после этого целый день пребывал  в беспокойстве и дурном
настроении.
     ‘о  временем,  кроме любопытства,  поЯвилось  еще  коечто  другое,  что
удерживало ѓольдмунда  в доме  мастера и занимало  его.  ќто была прекраснаЯ
дочь мастера, ‹из-бет,  котораЯ очень нравилась ему.  Ћн редко видел ее, она
никогда  не заходила  в мастерскую,  и  он не  мог определить,  была  ли  ее
холодность  и боЯзнь мужчин  навЯзана  ей  отцом или  соответствовала  и  ее
натуре. ’о, что мастер  никогда не приглашал  его больше к  столу и всЯчески
затруднЯл его  встречу с ней, нельзЯ  было  не  заметить. ‹избет хранили как
драгоценность,  он  это  видел, и на  любовь без замужества  не было никакой
надежды, да и тот, кто захотел бы женитьсЯ на ней,  должен был быть хорошего
происхождениЯ и  членом  одного из процветающих цехов,  по возможности иметь
деньги и дом.
     Љрасота ‹избет, столь отличнаЯ от красоты бродЯчих женщин и крестьЯнок,
пленила взор  ѓольдмунда  уже  с  того первого днЯ ‚  ней было  что-то,  что
оставалось ему неизвестно, нечто особенное, очень сильно  привлекавшее его и
одновременно  настораживающее,  даже сердившее  необыкновенное спокойствие и
невинность,  воспитанность  и  чистота  и  вместе  с тем  отсутствие  всЯкой
детскости, а за  всем  благонравием скрытаЯ холодность, высокомерие, так что
ее невинность  не трогала и  не обезоруживала  (да он никогда и не  смог  бы
совратить  дитЯ),  а  раздражала и  бросала  вызов.  …два  он  немного понЯл
внутренний  смысл ее образа, ему захотелось сделать  с нее  фигуру, но  не с
такой, какой она была теперь, а с  пробудившейсЯ, с  чертами чувственности и
страданиЯ, не просто девственницу, а Њагдалину. —асто ему страстно  хотелось
увидеть ее спокойное, красивое и неподвижное лицо искаженным и раскрывшимсЯ,
выдавшим свою тайну в наслаждении или в страдании.
     Љроме  того, было  еще одно  лицо, жившее в его душе и все же не совсем
принадлежащее  ему.   которое  он  страстно  желал  удержать,  художественно
изобразив, но оно  все  времЯ ускользало  и прЯталось от него ќто  было лицо
матери.  ќто лицо уже давно было не тем. вновь Явившим сЯ ему когда то после
разговоров  с   Ќарциссом  из  утраченных  глубинных;  воспоминаний.  ‚  дни
скитаний, ночей  любви, во времена страстного томлениЯ, опасностей длЯ жизни
и  близости   смерти  образ   матери  постепенно  преображалсЯ,  обогащалсЯ,
становЯсь все глубже и  многограннее,  это был уже образ  не его собственной
матери, но из ее черт и красок мало-помалу получалсЯ образ не личной матери,
а …вы. праматери  человечества. Џодобно  тому как мастер Ќиклаус в некоторых
мадоннах  изобразил  скорбЯщую  Ѓогоматерь с совершенством и  силой, которые
казались ѓольдмунду непревзойденными,  он надеЯлсЯ и  сам когда-нибудь, став
более  зрелым  и умелым, создать образ той мирской матери …вы. что жил в его
сердце, как  самаЯ древнЯЯ  и самаЯ  любимаЯ  свЯты нЯ.  Ќо этот  внутренний
образ, когда  то лишь  образвоспоминание о его собственной матери  и любви к
ней, постоЯнно менЯлсЯ и разрасталсЯ —ерты цыганки ‹изе, черты дочери рыцарЯ
‹идии и некоторых других женских лиц вливались в итог  первоначальный образ,
не только все лица  любимых женщин творили его, любое потрЯсение, любой опыт
и всЯкое  переживание  участвовали  в  его  формировании  и  прибавлЯли  ему
какие-то черты. Џотому что ведь этот образ, если бы ему впоследствии удалось
воплотить  его,  должен был изображать не какую-то  определенную женщину, но
саму жизнь как праматерь.  —асто, казалось, он видел ее, иногда она ЯвлЯлась
ему во  сне.  Ќо об этом лице …вы и том, что оно должно было выразить, он не
мог сказать ничего, кроме того, что оно должно показать наслаждение жизнью в
его внутреннем родстве с болью и смертью.
     ‡а  год  ѓольдмунд   многому   научилсЯ.  ‚  рисунке  он  быстро  обрел
уверенность, и нарЯду с резьбой  по дереву Ќиклаус времЯ от времени позволЯл
ему пробовать лепить из глины. …го первой удачей была фигура очаровательной,
соблазнительной ћлии, сестры ‹идии. Њастер похвалил эту работу, но выполнить
желание  ѓольдмунда и  отлить ее из  металла отказалсЯ; длЯ него фигура была
слишком  нецеломудренной  и мирской,  чтобы быть ее  "крестным отцом". ‡атем
последовала фигура Ќарцисса. ѓольдмунд  делал ее из  дерева в  виде апостола
€оанна, потому что Ќиклаус хотел включить ее, если она удастсЯ, в  группу  у
креста ѓосподнЯ, заказанную ему, над ней уже давно работали два подмастерьЯ,
чтобы затем отдать мастеру длЯ окончательной отделки.
     Ќад фигурой Ќарцисса он работал  с глубокой любовью, вновь обретаЯ себЯ
в этой  работе, свой  артистизм и  свою  душу, всЯкий  раз  после  того, как
выбивалсЯ  из колеи, а  случалось  это нередко;  любовные свЯзи, праздники с
танцами, товарищеские  попойки,  игра в кости, а зачастую и потасовки сильно
увлекали  его, так что  он  днЯми не  показывалсЯ  в  мастерской или работал
смЯтенный  и расстроенный.  Ќо  над своим  апостолом  €оанном, любимый образ
которого все чаще из замысла воплощалсЯ  в  дерево, он работал только в часы
согласиЯ с собой, самоотверженно и смиренно. ‚ эти часы  он был ни радостен,
ни печален,  не чувствуЯ  ни жизнелюбиЯ, ни тлена;  к  нему возвращалось  то
благоговейное,  Ясное  и  чисто звучавшее  настроение сердца,  с  которым он
некогда отдавалсЯ  другу  и  был  рад его  руководительству. ’о был  не  он,
стоЯвший здесь и создававший по собственной воле скульптуру,  то  был скорее
другой Ќарцисс, пользовавшийсЯ его руками художника, чтобы уйти от бренности
и изменчивости жизни и запечатлеть чистый образ своей сущности.
     ‚от так, чувствовал иногда ѓольдмунд не без страха, возникали подлинные
произведениЯ. ’акова была незабываемаЯ Њадонна мастера, на которую с тех пор
он иной раз в воскресенье приходил взглЯнуть в монастырь. ’ак, таинственно и
свЯто,  возникали несколько лучших из тех прежних фигур, стоЯвших у  мастера
наверху в прихожей. ’ак возникнет когда- нибудь то, другое, то единственное,
что было  длЯ  него еще  более таинственно и  свЯто -  изображение праматери
человечества.  Ђх,  если  бы  из  рук  человеческих  выходили  только  такие
произведениЯ  искусства, такие свЯтые, непреложные, не  запЯтнанные  никаким
тщеславным  стремлением  изображениЯ! Ћднако  это было не так, он давно знал
это.  Њожно  было  делать  и   другое,  прелестные  и  восхитительные  вещи,
исполненные  мастерства,  на радость ценителЯм искусств, украшавшие  храмы и
ратуши,- прекрасные вещи, да, но не свЯтые, не подлинные отражениЯ  души. Ћн
знал такие произведениЯ не только у  Ќиклауса и других мастеров, которые при
всей  изобретательности и  тщательности исполнениЯ были все-таки всего  лишь
забавой. Ћн познал, к своему  стыду  и на свою печаль, уже и сердцем, ощутил
собственными руками, как может художник давать  миру такие  прелестные вещи,
исходЯ из наслаждениЯ собственным умением, из честолюбиЯ, баловства.
     Љогда он в первый раз осознал  это, ему стало смертельно горестно.  Ђх,
чтобы делать  милые фигурки ангелов или  другие пустЯки, будь они даже столь
прелестны,   не  стоило   быть   художником.  „лЯ   других,   возможно,  длЯ
ремесленников,  длЯ  горожан,  длЯ  спокойных,  довольных душ это.  пожалуй,
подходило,  но не длЯ него. „лЯ него искусство и  художественность ничего не
стоили,  если они  не жгли, как  солнце, и  не  захватывали подобно буре,  а
доставлЯли лишь удовольствие, приЯтность, мелкое  счастье. Ћн искал другого.
Џозолотить чистым  листовым  золотом вырезанный,  подобно  изЯщному кружеву,
венчик на голове  Њарии была  работа  не длЯ него, даже  если  за нее хорошо
платили. Џочему мастер Ќиклаус бралсЯ за все эти  заказы? Џочему держал двух
подмастерьев? Џочему он часами выслушивал с аршином в руках всех этих членов
муниципалитета  или  благочинных,  заказывавших  ему   отделать  портал  или
церковную кафедру?  Ћн делал это по  двум причинам, двум ничтожным причинам:
ему  хотелось  быть  прославленным мастером, заваленным заказами, и он копил
деньги, деньги не длЯ расширениЯ предприЯтиЯ или удовольствиЯ от их траты, а
деньги длЯ своей дочери, котораЯ давно уже была богатой невестой, деньги длЯ
ее приданого, кружевных  воротников  и  парчовых  платьев и  брачной кровати
орехового дерева,  полной дорогих  покрывал  и полотна!  Љак  будто красиваЯ
девушка не могла с таким же успехом познать любовь на любом сеновале!
     ‚ часы таких рассуждений в ѓольдмунде из глубин поднималась материнскаЯ
кровь, гордость и презрение бесприютного  по  отношению к оседлым  и имущим.
‚ременами  ремесленничество и мастер  были противны ему,  как пресные  бобы.
—асто он бывал близок к тому, чтобы убежать прочь.
     „а и мастер уже не раз горько раскаивалсЯ в  том, что принЯл  участие в
этом строптивом и ненадежном малом, частенько испытывавшем его терпение. ’о,
что  он  узнал  о  странствиЯх  ѓольдмунда, о  его  равнодушии к  деньгам  и
имуществу,  его  страсти  к  расточительству,  его  многочисленных  любовных
похождениЯх, не могло расположить  его;  он взЯл к  себе цыгана, ненадежного
товарища. Ќе осталось незамеченным и то, какими глазами этот бродЯга смотрел
на его  дочь ‹избет. € если он и проЯвлЯл больше терпениЯ, чем ему хотелось,
бы,  то делал это не из чувства долга  и робости, а  из-за апостола  €оанна,
фигура которого рождалась  у  него на глазах. ‘ чувством  любви и  душевного
родства, в котором  он не вполне признавалсЯ себе, мастер наблюдал, как этот
приблуд ший из лесов цыган из рисунка, ради которого он когда то оставил его
у  себЯ, рисунка  трогательного  и  прелестного,  хотЯ и  неумелого,  теперь
медленно и только по настроению, но упорно и безупречно делал из дерева свою
фигуру  апостола.  Љогда-нибудь,  в  этом  мастер  не  сомневалсЯ, она будет
готова,   несмотрЯ  на  все  настроениЯ  и  перерывы,   и  тогда  это  будет
произведение,  на  которое  неспособен  ни один  из его подмастерьев,  да  и
большим мастерам не часто  удаетсЯ. •отЯ многое не нравилось  мастеру в  его
ученике, хотЯ не раз порицал он его, часто доходЯ из-за  него до бешенства,-
об €оанне он никогда не говорил ни слова.
     Ћстаток  юношеской прелести и  мальчишеской  детскости,  из-за  которых
ѓольдмунд  столь многим нравилсЯ, за эти годы постепенно утратилсЯ. Ћн  стал
красивым мужчиной,  весьма желанным  длЯ женщин, мало  располагавшим к  себе
мужчин. „а и характер, его внутренний мир очень  изменились  с тех пор,  как
Ќарцисс пробудил его от блаженного сна  во времЯ  пребываниЯ в  монастыре, с
тех пор.как  мир и странствиЯ помЯли его.  €з прелестного,  всеми  любимого,
кроткого и услужливого монастырского ученика он давно стал другим человеком.
Ќарцисс его пробудил, женщины  сделали знатоком, странствиЯ закалили. „рузей
у  него  не  было, сердце его принадлежало женщинам.  ќти  завоевывали  его,
достаточно  было просЯщего  взглЯда.  Ћн  с трудом  мог противитьсЯ женщине,
отзываЯсь на  малейший намек. € он, так тонко чувствовавший красоту и всегда
любивший  больше всего молодых девушек в пору  расцвета,  он же  соблазнЯлсЯ
подчас  и мало привлекательными и  уже  немолодыми  женщинами. €ной  раз  на
танцах он  привЯзывалсЯ к  какой-нибудь стареющей и унылой девице, никому не
желанной и привлекавшей его из чувства состраданиЯ, и не только состраданиЯ,
но и вечно присутствовавшей жажды нового. Љак  только он начинал  увлекатьсЯ
какой-нибудь женщиной - длись это недели или всего час,- она становилась длЯ
него  прекрасной, он отдавалсЯ  ей  целиком.  € опыт научил  его, что  любаЯ
женщина прекрасна, может сделать счастливым, что невзрачнаЯ и пренебрегаемаЯ
другими способна на необыкновенный пыл и самоотдачу, а увЯдающаЯ - больше на
материнскую печально-сладостную  нежность,  что у  каждой  женщины есть своЯ
тайна и свое очарование, раскрывать которые - блаженство. ‚ этом все женщины
были  равны.  ‹юбой  недостаток в возрасте или  красоте  уравновешивалсЯ  ка
кой-нибудь  особенностью.  ’олько,  разумеетсЯ,  не  всЯкаЯ  удерживала  его
одинаково долго.  Џо отношению к молоденькой и самой красивой он бывал ни на
йоту более преисполнен любви и благодарности,  чем по отношению к  дурнушке,
он  никогда не любил  вполсердца. Ќо были женщины, которые привЯзывали его к
себе лишь  через три или десЯть любовных ночей, другие же после первого раза
исчерпывали себЯ и бывали забыты.
     ‹юбовь и  сладострастие  казались ему единственными,  чем можно согреть
жизнь и наполнить значением  по-настоЯщему. Ћн не знал честолюбиЯ, епископ и
нищий  были  равны  в  его  глазах; приобретательство  и  имущество тоже  не
привлекали  его, он  презирал их, он  никогда  бы не  принес им  ни малейшей
жертвы и  беспечно  бросалсЯ  заработанными  деньгами,  временами  немалыми.
‹юбовь  женщин, игра  полов  -  это стоЯло  у него  на первом месте, и  семЯ
нередкой   его  печали   и  пресыщенности  росло  из  опыта  мимолетности  и
непостоЯнства сладострастиЯ.  ѓорЯчаЯ, быстротечнаЯ, восхитительнаЯ  вспышка
любовного  наслаждениЯ,  его  короткое  чувственное  горение,   его  быстрое
угасание -  это, казалось ему, ЯвлЯетсЯ сутью  любовного  переживаниЯ, стало
длЯ  него  символом  всех  наслаждений  и  всех  страданий  жизни.  Џечали и
созерцанию бренности он  мог отдаватьсЯ с такой же самоотверженностью, как и
любви,  и даже  эта  грусть  была любовью, даже она была сладострастием. Љак
любовное наслаждение через миг своего наивысшего,  блаженнейшего  напрЯжениЯ
со следующим вздохом, должно  непременно  исчезнуть и  опЯть умереть,  так и
самое глубокое одиночество и поглощенность печалью непременно вдруг сменитсЯ
желанием, новой увлеченностью светлой  стороной жизни. ‘мерть и  наслаждение
были одно. Њатерью жизни можно было назвать  любовь или страсть, но ею можно
было  назвать также  могилу  и  тлен. Њатерью  была …ва, она была источником
счастьЯ и источником смерти, она вечно рождала, вечно убивала,  в ней любовь
и  жестокость были едины, и ее  образ становилсЯ длЯ него  олицетворением  и
свЯщенным символом, чем дольше он носил его в себе.
     Ћн знал не на словах и в сознании, но более глубоким знанием крови, что
его  путь ведет к матери, к  сладострастию  и к  смерти.  ЋтцовскаЯ  сторона
жизни, дух, волЯ  не  были  его стихией. ’о была область Ќарцисса.  € только
теперь  ѓольдмунд   вполне   понЯл  слова  друга   и  увидел   в  нем   свою
противоположность, и это  он  тоже передавал в фигуре  своего €оанна и делал
видимым.  Њожно было тосковать по  Ќарциссу  до  слез,  можно  было  чудесно
мечтать о нем, но достичь его, стать им было нельзЯ.
     Љаким-то скрытым чувством ѓольдмунд произвел и тайну  своего искусства,
своей глубокой любви к  искусству, своей подчас дикой  ненависти к нему. Ѓез
размышлений, чутьем он предугадывал в разнообразных подобиЯх: искусство было
слиЯнием  отцовского  и  материнского начал мира,  духа  и  крови; оно могло
начатьсЯ  в  самом  что  ни  на  есть  чувственном и  привести  к  предельно
отвлеченному  или,  взЯв  свое  начало в чистом  мире  идей,  завершитьсЯ  в
наиполнокровнейшей плоти. ‚се произведениЯ  искусства, поистине возвышенные,
а не  просто  хорошие  поделки,  были полны вечной тайны,  к примеру.  ЃожьЯ
Њатерь мастера,  все  истинные и  несомненные  произведениЯ  искусства имели
опасное,   улыбающеесЯ   двойное  лицо,   женско-   мужское,   совмещенность
инстинктивного с  чистой  духовностью. Ќо  больше  всего  эта двойственность
проЯвилась бы в матери, если бы ему когданибудь удалось создать ее образ.
     ‚ искусстве и в бытии художника виделась ѓольдмунду возможность некоего
примирениЯ  своих  глубочайших  противоположностей  или,  по  крайней  мере,
замечательного,   всегда  нового  подобиЯ   двойственной  своей  натуры.  Ќо
искусство не было просто чистым даром, им нельзЯ было обладать безвозмездно,
оно стоило  очень  многого, оно  требовало жертв.  Ѓолее трех лет  жертвовал
ѓольдмунд ему  самое  высшее и  насущнейшее, что  ставил  нарЯду  с любовным
наслаждением: свободой.  Ќезависимость,  блуждание в  безбрежности,  вольные
странствиЯ без семьи по жизни - все это он отдал. Џусть  другие считали  его
своенравным,  строптивым  и достаточно самовластным,  когда  он  иной  раз в
неистовстве пренебрегал  работой в  мастерской - длЯ него самого  эта  жизнь
была рабством, тЯготившим его  подчас до невыносимости. € не мастеру  должен
был  он подчинЯтьсЯ,  не будущему,  не  естественным потребностЯм,  а самому
искусству.  €скусство,  такое,  казалось бы,  духовное  божество,  требовало
столько ничтожных  вещей! Ћно требовало  крыши над  головой, длЯ  него нужны
были  инструменты, дерево,  глина,  краски, золото,  оно требовало  труда  и
терпениЯ.  „лЯ него  он  пожертвовал  свободой лесов,  упоением  просторами,
терпким наслаждением опасностью, гордостью  бедности и должен был  приносить
все новые жертвы, скрепЯ сердце и мучаЯсь.
     Љакую-то часть пожертвованного он  обретал вновь;  слегка мстЯ рабскому
порЯдку  и  оседлому  образу жизни  известными  похождениЯми,  свЯзанными  с
любовью,  потасовками с  соперниками.  ‚сЯ  подавлЯемаЯ  необузданность, всЯ
ущемленнаЯ сила его натуры устремлЯлась, подобно  чаду, к этому вынужденному
выходу,  он прослыл драчуном,  которого все боЯлись. Џо  пути  к какойнибудь
девушке  или  возвращаЯсь  с  танцев, подвергнутьсЯ вдруг нападению в темном
переулке,  получив  несколько  ударов  палкой,  молниеносно  развернутьсЯ  и
перейти  от   защиты  к  нападению,  с  трудом   переводЯ  дыхание,  прижать
запыхавшегосЯ  противника, ударить его кулаком в  подбородок,  оттаскать  за
волосы или  изрЯдно придушить за  шею - это  доставлЯло  ему  удовольствие и
излечивало  на какое-то  времЯ  от  темных  настроений.  „а  и  женщинам это
нравилось.
     ‚се это с  избытком  заполнЯло его дни, и все имело смысл, пока длилась
работа над апостолом €оанном. Ћна тЯнулась долго, и последнЯЯ тонкаЯ отделка
лица  и рук проходила в торжественной и выдержанной собранности. ‚ небольшом
сарае  длЯ дров позади мастерской заканчивал он работу.  Ќаступил час, когда
фигура была готова. ѓольдмунд принес метлу, тщательно подмел сарай,  смахнул
последнюю  деревЯнную пыль с волос своего €оанна  и долго  стоЯл потом перед
ним,  час,  а  то  и  дольше,  полный  торжественного  чувства   редкостного
переживаниЯ  величиЯ,  может,  оно  когда-нибудь повторитсЯ в  его  жизни, а
может,  и  останетсЯ  единственным.  Њужчина  в  день  свадьбы  или  в  день
посвЯщениЯ в  рыцари,  женщина  после  рождениЯ первенца, пожалуй, чувствует
подобное движение в сердце, высокое  предназначение, глубокую  серьезность и
одновременно  уже  тайный  страх  перед   моментом,   когда  это  высокое  и
единственное  будет  пережито  и  пройдет,  занЯв  свое место,  и поглотитсЯ
обычным ходом дней.
     Ћн  встал, увидел перед  собой  стоЯщего друга  Ќарцисса,  руководителЯ
своей  юности,  с поднЯтым, как  бы  прислушивающимсЯ л