ь физической жизни, необходимость сна  и самой  смерти,
так  как под конец,  при благоприЯтствующих обстоЯтельствах, покоренные силы
природы отнимают вновь у  утомленного постоЯнной победой организма вырванную
из-под  власти  их  материю и достигают  беспрепЯтственного выражениЯ своего
существа. Џоэтому можно сказать, что каждый организм представлЯет идею, коей
он служит отпечатком,  только за исключением часто его сил, издерживаемых на
покорение низших идей, оспаривающих у него материю. ЉажетсЯ,  это мерещилось
џкову  Ѓеме,  когда  он  в каком-то  месте  говорит,  что все  тела людей  и
животных,  даже  все  растениЯ,  собственно,  полумертвы.  ‘мотрЯ  по  тому,
насколько  организм  побеждает   силы  природы,  выражающие  низшие  ступени
объективации  воли,  он  становитсЯ более  или  менее совершенным выражением
своей  идеи, т.е. стоит  ближе  или дальше от идеала, которому  в  его  роде
принадлежит красота.

     ’ак в природе всюду  видим  мы спор, борьбу  и  попеременную победу,  и
далее Ясней увидим в этом свойственное воле раздвоение  в самой себе. ЉаждаЯ
ступень объективации воли оспаривает у другой материю, пространство и времЯ.
ЏребывающаЯ   материЯ   должна  непрестанно  менЯть  форму,   так  как,  под
руководством причинности, механические, физические, химические, органические
ЯвлениЯ жадно

        184

     теснЯтсЯ к обнаруживанию и  вырывают  друг у друга  материю, ибо каждое
стремитсЯ раскрыть свою идею. ќту борьбу можно проследить через всю природу,
котораЯ даже  ею только и держитсЯ: "…сли  бы не было вражды в вещах, вообще
ничего  бы не было,  как  утверждает ќмпедокл" (Ђристотель. "Њетафизика", Ѓ,
4), так как эта  борьба только указывает на свойственное воле  раздвоение  в
самой  себе.  ‚ысшей  наглЯдности  достигает  эта  всеобщаЯ  борьба  в  мире
животных, который питаетсЯ  растениЯми и в  котором  в  свою очередь  всЯкое
животное становитсЯ добычей и пищей другого, т.е. должно уступить материю, в
которой  выражалась его идеЯ, длЯ выражениЯ другой,  так как каждое животное
может поддерживать свое существование только постоЯнным уничтожением других;
так  что волЯ (желание) жизни всюду самоЯдно и под различными формами служит
себе же пищей, и наконец род человеческий, покорЯющий все остальные, видит в
природе  фабрикат длЯ своего употреблениЯ, и тем не менее он же, как это  мы
увидим в четвертой книге, проЯвлЯет в  себе самом эту борьбу, это раздвоение
воли, с ужасающей  очевидностью, и становитсЯ "человек человеку волк". Њежду
тем  мы  узнаем  ту  же  борьбу,  то  же порабощение  и  на низших  ступенЯх
объективации  воли. Њногие насекомые (особенно ихневмониды) кладут свои Яйца
на кожу,  даже  в тело личинок других  насекомых, коих медленное  разрушение
ЯвлЯетсЯ первым делом  выползшего  выводка.  Њолодой  полип,  в  виде  ветки
вырастающий из старого, от которого  со временем  отделитсЯ, сражаетсЯ уже с
ним из-за добычи, хотЯ еще не отделилсЯ, - причем один вырывает ее изо рта у
другого  (’рембли. "Џолипы", II, стр. 110  и 111, стр.  165). Ќо самый Яркий
пример    в   этом   роде    представлЯет   австралийский    муравей-бульдог
("булл-дог-ант"): когда его разрежут, начинаетсЯ бой между головной частью и
хвостом: перваЯ нападает  своими челюстЯми, а  последний храбро  защищаетсЯ,
уЯзвлЯЯ первую. Ѓой продолжаетсЯ около получаса,  пока части умрут или будут
утащены другими муравьЯми. ’акое  Явление повторЯетсЯ каждый раз (из  письма
ѓовит-та  в  "Ќаучном  журнале",  перепечатано   в  "Њесенджер"  ("‚естник")
ѓалиньЯни, от 17-го ноЯбрЯ 1855). Ќа берегах

        185

     Њиссури встречаютсЯ  могучие дубы, до  того обвитые по стволу  и сучьЯм
исполинской дикой лозой,  что дуб, свЯзанный и обтЯнутый, как бы удавленный,
должен засохнуть. ’о же самое оказываетсЯ даже на низших ступенЯх, например,
там, где  посредством  органической  ассимилЯции вода и уголь превращаютсЯ в
растительный  сок,  а растение  или хлеб в кровь,  и также  всюду, где,  при
ограничении  химических  сил второстепенным кругом деЯтельности,  происходит
животное  выделение;  затем  и в  неорганической  природе, когда,  например,
образующиесЯ  кристаллы  встречаютсЯ,  перекрещиваютсЯ  и до того друг другу
мешают,  что не  могут  выказать  чистой формы кристаллизации. Џочти  каждаЯ
друза представлЯет  отпечаток такой борьбы  воли на столь низкой ступени  ее
объективации.  ’о   же  происходит,  когда  магнит  навЯзывает  железу  свою
магнитность, чтобы и  тут выразить свою идею; или когда гальванизм, осиливаЯ
избирательные   сродства  и   разлагаЯ  сильнейшие   соединениЯ,   до   того
обессиливает  химические   законы,   что   кислота  соли,  разлагающейсЯ   у
отрицательного  полюса,   принуждена  пройти  к  положительному  полюсу,  не
соединЯЯсь со встречаемыми  по пути  щелочами и  даже не  смеЯ окрашивать  в
красный  цвет  попавшегосЯ  лакмуса.  ‚ больших  размерах это  проЯвлЯетсЯ в
отношении  между  центральным  телом  и  планетой:  последнЯЯ,  несмотрЯ  на
решительную зависимость, все еще  сопротивлЯетсЯ, подобно химическим силам в
организме. €з этого  возникает  постоЯннаЯ борьба центростремительной силы с
центробежной,  борьба, котораЯ, поддерживаЯ движение мирозданиЯ, сама служит
выражением  той всем проЯвлениЯм  воли  присущей  борьбы,  которую  мы здесь
рассматриваем.  €бо, так как всЯкое тело  представлЯет проЯвление  некоторой
воли, а волЯ  неизбежно проЯвлЯетсЯ  стремлением, то первобытным  состоЯнием
каждого шаровидного  мирового тела  не  может  быть  покой,  а  должно  быть
движение, стремление вперед,  в бесконечное пространство, без отдыха и цели.
ќтому не противоречит ни закон косности,  ни закон причинности. €бо, так как
согласно  первому, материЯ, как такова, равнодушна к покою и к  движению, то
движение, как и покой, может быть ее первобытным состоЯнием. Џоэто-

        186

     му, находЯ  ее в движении,  мы так же мало вправе предполагать, что ему
предшествовало  состоЯние  покоЯ,  и  спрашивать  о   причине   наступившего
движениЯ,  как  и наоборот, если бы нашли ее в положении покоЯ, предположить
предшествовавшее  ему  движение  и  спрашивать  о  причине его  прекращениЯ.
Џоэтому  нечего искать  первого  толчка длЯ  центробежной  силы,  котораЯ  у
планет, по  гипотезе  Љанта и ‹апласа,  есть  остаток  первобытного вращениЯ
центрального тела,  от  которого они, по  сокращению  такового,  отделились.
‘амому  же  этому  телу  существенно  свойственно  движение:  оно продолжает
вращатьсЯ и в то же времЯ летит в бесконечном  пространстве или, быть может,
носитсЯ  вокруг большого,  нам  незримого центрального  тела.  ќто воззрение
вполне  согласуетсЯ с  предположениЯми астрономов  о  центральном  солнце, а
равно  и с замеченным  передвижением всей  нашей солнечной системы  и, может
быть,  всей  группы  звезд, к  которой принадлежит наше  солнце.  €з  этого,
наконец,  можно  заключить  о  всеобщем  передвижении всех неподвижных звезд
вместе  с центральным солнцем, каковое движение  в бесконечном пространстве,
правда, терЯет всЯкое значение (так  как движение в абсолютном  пространстве
не отличаетсЯ от неподвижности)  и тем самым, как уже  непосредственно одним
бесцельным стремлением  и полетом,  становитсЯ  выражением  той  тщеты,  той
окончательной  бесцельности,  которую  мы,  в конце этой книги, должны будем
признать за  стремлением  воли  во  всех ее проЯвлениЯх.  Џоэтому  же самому
бесконечное  пространство и бесконечное времЯ должны были быть самыми общими
и существеннейшими  формами всех  ее проЯвлений, которые  длЯ выражениЯ всей
сущности ее только и  существуют. Ќаконец  мы можем разбираемую  нами борьбу
всех  проЯвлений  воли между  собою  признать  даже в  простой  материи  как
таковой,  поскольку  именно сущность  ее Явлений точно выражена Љантом,  как
отталкивающаЯ и притЯгательнаЯ силы; так что самое бытие ее возможно  лишь в
борьбе противоположных сил. ЋставЯ в стороне все химическое различие материи
или  вернувшись по цепи причин и  действий так далеко  назад, что химическое
различие еще не существует, мы найдем простую материю,

        187

     мир,  скомканный в  шар, коего жизнь, т.е.  объективациЯ  воли, состоит
только из этой борьбы притЯгательной силы с отталкивающей. ЏерваЯ в качестве
тЯжести со всех сторон стремитсЯ к центру, втораЯ в качестве непроницаемости
противодействует  ей косностью или упругостью, каковой постоЯнный  натиск  и
сопротивление  могут  быть рассматриваемы  как объективность  воли  на самой
низшей ступени, уже там выражающей свой характер.

     ’аким  образом  мы  видим,  что  волЯ   здесь,   на  нижайшей  ступени,
высказываетсЯ   как  слепое  влечение,  темный,  глухой  позыв,  вне  всЯкой
непосредственной  познаваемости.  ќто  наипростейший  и  слабейший   род  ее
объективации.  Љак такое слепое  влечение и бессознательное стремление, она,
однако,  еще  ЯвлЯетсЯ  во всей неорганической природе, во всех  первобытных
силах, открытием которых и изучением их  законов занЯты физика и химиЯ, и из
коих  каждаЯ  ЯвлЯетсЯ  нам в  миллионах вполне  однородных  и  закономерных
Явлений,   не  обнаруживающих  тени  индивидуального  характера,  а   только
умноженных во времени  и пространстве,  т.е. через принцип индивидуации, как
изображение умножаетсЯ через грани стекла.

     ‘о  ступени  на  ступень Яснее  объективируЯсь, волЯ и  в  растительном
царстве, где  свЯзь  его Явлений составлЯют  уже  не собственно  причины,  а
раздражениЯ, действует  еще вполне  бессознательно, как слепаЯ побудительнаЯ
сила,  и  также,  наконец,  еще и в растительной части животного ЯвлениЯ,  в
произведении и образовании всЯкого  животного  и  в поддержке его внутренней
экономии,  где  все   еще   простые  раздражениЯ  необходимо  определЯют  ее
проЯвление.   Џостепенно  восходЯщие  ступени  объективации  воли  приводЯт,
наконец,  к  точке,  на которой  индивидуум, представлЯющий идею, уже не мог
получать  пищу  длЯ ее  ассимилированиЯ  посредством  простого  движениЯ  по
раздражению; так как такое раздражение  должно  быть выжидаемо и пища  здесь
специальнее определена, а  при разросшемсЯ  разнообразии  Явлений толкотнЯ и
путаница  до  того  увеличились,  что мешают друг  другу, и  случайность, от
которой, движимый одним раздражением, индивидуум вынужден ожидать себе пищи,
была бы слишком неблагоприЯт-

        188

     на. Џоэтому пища должна быть отыскиваема, выбираема с той минуты, когда
животное вырвалось из Яйца или  утробы  матери, в которой оно бессознательно
прозЯбало. Џоэтому движение  по мотивам и сознание такового становЯтсЯ здесь
необходимыми,  ЯвлЯЯсь на этой ступени объективации воли как вспомогательное
средство, "приспособление", к сохранению индивидуума и продлению породы. Ћно
выступает,  при  представительстве  мозга   или   более   объемистого   узла
(ганглион), точно  так  же,  как  всЯкое  другое  стремление  или назначение
объективирующейсЯ  воли  находит  представителЯ  в  известном  органе,  т.е.
ЯвлЯетсЯ  длЯ представлениЯ в виде  органа. Ќо вместе с этим орудием, с этим
"приспособлением", разом  возникает  мир  как  представление,  со  всеми его
формами,  объектом  и  субъектом,   временем,  пространством,  множеством  и
причинностью. Њир вдруг показывает свою вторую сторону. „о сих пор волЯ, она
становитсЯ вместе  и представлением, объектом  познающего субъекта. ‚олЯ, до
сих пор  несомненно  и  безошибочно  следовавшаЯ в  потемках  своим позывам,
зажгла  себе  на этой ступени светоч, как средство, ставшее необходимым, длЯ
устранениЯ невыгод, могущих произойти из толкотни и более сложных свойств ее
проЯвлений,   именно   наиболее   совершенных.   ЌепогрешимаЯ   точность   и
закономерность,  с которою  она  до сих  пор действовала в  неорганической и
растительной природе, основывалась на том, что она действовала единственна в
первоначальной своей сущности, как слепое стремление, без помощи, зато и без
помехи   со   стороны   другого  совершенно   различного   мира,  мира   как
представление,  который, будучи  подлинно  лишь  отпечатком ее  собственного
существа, тем не менее  по своей природе совершенно иной и теперь вторгаетсЯ
в свЯзь  ее Явлений.  Џоэтому  с  этих  пор прекращаетсЯ и  ее  непогрешимаЯ
уверенность.  †ивотные  уже  подвержены  призракам и ошибкам.  Њеж  тем  они
обладают  только созерцательным представлением.  “  них  нет ни понЯтий,  ни
рефлексии,  и  потому,  привЯзанные  к  настоЯщему, они не  могут соображать
будущего. ЉажетсЯ, как  будто этого неразумного познаниЯ не хватало во  всех
случаЯх длЯ их целей, и порой как бы  оказывалась потребность подспорьЯ. €бо
нам от-

        189

     крываетсЯ  весьма  замечательное  Явление,  что слепаЯ  работа  воли  и
работа,  освещеннаЯ  познанием,  самым изумительным  образом,  в двух  родах
Явлений, делают захваты одна в  области другой.  ’ак,  во-первых, мы находим
среди   действий  животных,  руководимых  созерцательным   познанием  и  его
мотивами,  другие  действиЯ,  совершаемые  без  познаниЯ,  следовательно,  с
необходимостью слепо  действующей  воли,  -  в  художественных  стремлениЯх,
которые, не  будучи руководимы каким-либо мотивом или познанием, имеют  вид,
как  будто  исполнЯют  свои  произведениЯ по отвлеченным,  разумным мотивам.
„ругой противоположный  этому  случай  тот, когда,  наоборот, свет  познаниЯ
проникает   в  лабораторию  слепо  действующей  воли,  освещаЯ  растительные
отправлениЯ человеческого  организма: в магнетическом  Ясновидении. Ќаконец,
там,  где  волЯ достигла высшей  степени своей  объективации, озарившее умом
познание животных, получающее данные  от  чувств,  из чего возникает простое
созерцание,  ограниченное одним настоЯщим, - уже  становитсЯ  недостаточным:
сложное, многостороннее,  способное к развитию,  в высшей  степени доступное
нужде и всЯческим ущербам существо,  человек должен был, чтобы  сохранЯтьсЯ,
быть  озаренным двойным познанием. Љ уму должна  была присоединитьсЯ  как бы
возвышеннаЯ  степень созерцательного  познаниЯ,  его  рефлексиЯ:  разум  как
орудие отвлеченных понЯтий. ‘ ним поЯвилась  обдуманность, содержащаЯ в себе
обзор  будущего  и  прошедшего,  и, вследствие  того,  размышление,  забота,
способность  к  преднамеренному,  от  настоЯщего  независимому  действию  и,
наконец, вполне Ясное сознание собственной  решимости воли как таковой. …сли
уже  при  одном  созерцательном познании  возникала возможность  призраков и
обмана  чувств,  чем  нарушалась   прежнЯЯ  непогрешимость  бессознательного
действиЯ  воли,   почему  инстинкт  и  художественный  позыв  (стремление  к
искусству),  как  бессознательные  проЯвлениЯ воли,  должны были  прийти  на
помощь  в  среду,  руководимую  познанием,  то  с   наступлением  разума  та
уверенность и безошибочность проЯвлений воли (котораЯ в другой крайности,  в
неорганической природе, ЯвлЯетсЯ в виде строгой закономерности) почти

        190

     совершенно  пропадает:  инстинкт  окончательно исчезает,  обдуманность,
долженствующаЯ теперь заменить все, порождает  (как указано в первой  книге)
колебание и  неуверенность:  становитсЯ  возможным заблуждение,  которое  во
многих  случаЯх препЯтствует соразмерной  (адекватной)  объективации воли  в
действиЯх.  €бо  хотЯ  волЯ  уже  в  характере  принЯла  свое определенное и
неизменное  направление, соответственно  которому  самое  хотение  (желание)
наступает непогрешительно по поводу мотивов;  тем не менее заблуждение может
исказить  его проЯвлениЯ, так как в этом  случае  призрачные  мотивы  влиЯют
подобно действительным и их уничтожают*;  так,  например, когда предрассудок
подсовывает  воображаемые  мотивы,  которые  принуждают  человека  к  образу
действиЯ,  совершенно  противоположному  тому,  в  каком  бы  при  настоЯщих
обстоЯтельствах  выразилась собственно его волЯ: Ђгамемнон приносит в жертву
свою  дочь;  скупец  расточает милостыню, в надежде  будущего вознаграждениЯ
сторицей, и т.д.

     *  Џоэтому  схоластики говорили весьма верно: "–елеваЯ причина вызывает
после себЯ не реальное бытие, но бытие познанное".


     ‚ообще  познание,  как разумное, так  и  созерцательное, исходит, таким
образом, первоначально из самой воли, принадлежит к существу высших ступеней
ее объективации, в качестве  простого "приспособлениЯ" средства к сохранению
индивидуума  и   рода,   подобно  всЯкому   органу   тела.  ’аким   образом,
предназначенное к служению  воле, к исполнению ее целей, оно почти неизменно
вполне к ее услугам: по крайней  мере у  всех животных и почти у всех людей.
’ем не менее в третьей книге мы увидим, как в отдельных людЯх познание может
освобождатьсЯ от этой  служебности, свергать свое Ярмо  и свободное  от всех
целей хотениЯ  существовать  чисто само  по себе, в  качестве Ясного зеркала
мира, откуда возникает искусство. Ќаконец,  в четвертой книге мы увидим, как
в силу этого рода познаниЯ, когда оно воздействует на волю, может возникнуть
самоуничтожение  последней,  т.е.  покорность  (резигнациЯ),  котораЯ   есть
конечнаЯ цель, даже глубочайшаЯ  сущность всЯкой  добродетели  и свЯтости  и
избавлениЯ от мира.


        Ћ Ќ€—’Ћ†…‘’‚… € ѓЋђ…‘’џ• †€‡Ќ€

     Ћт  ночи  бессознательности  пробудившись  к  жизни,  волЯ  видит  себЯ
индивидуумом в каком-то бесконечном и безграничном мире, среди  бесчисленных
индивидуумов, которые все к чему-то стремЯтсЯ,  страдают, блуждают; и как бы
испуганнаЯ    тЯжелым    сновидением,    спешит   она   назад    к   прежней
бессознательности. Ќо пока она не  вернетсЯ к ней,  ее желаниЯ беспредельны,
ее притЯзаниЯ  неисчерпаемы, и каждое удовлетворенное желание рождает новое.
Ќет в  мире  такого удовлетворениЯ,  которое могло  бы  утишить  ее  порывы,
положить конец  ее вожделениЯм и заполнить бездонную  пропасть ее сердца.  €
при этом обратите внимание на  то,  в  чем обыкновенно состоит длЯ  человека
всЯкое удовлетворение: по  большей  части,  это  не  что  иное, как  скудное
поддержание самой жизни его, которую необходимо с неустанным трудом и вечной
заботой каждый день отвоевывать в борьбе с нуждою, а в перспективе виднеетсЯ
смерть.  ‚се в  жизни  говорит нам,  что человеку суждено познать  в  земном
счастии нечто  обманчивое,  простую  иллюзию. „лЯ этого  глубоко  в сущности
вещей  лежат   задатки.  €  оттого  жизнь   большинства   людей  печальна  и
кратковременна.  ‘равнительно  счастливые  люди  по большей части  счастливы
только  на вид, или  же  они, подобно людЯм долговечным, представлЯют редкое
исключение, длЯ которого природа должна была оставить возможность, как некую
приманку. †изнь рисуетсЯ нам как беспрерывный обман, и в малом, и в великом.
…сли она дает обещаниЯ, она их не сдерживает или сдерживает только длЯ того,
чтобы  показать, как мало желательно  было  желанное.  ’ак обманывает нас то
надежда, то ее исполнение.  …сли жизнь что-нибудь  дает, то лишь  длЯ  того,
чтобы  отнЯть.  Ћчарование  дали  показывает  нам райские  красоты,  но  они
исчезают,  подобно  оптической  иллюзии,  когда  мы поддаемсЯ  их  соблазну.
‘частье, таким образом, всегда лежит в будущем или же в прошлом, а настоЯщее
подобно маленькому темному облаку, которое ветер го-

        194

     нит  над  озаренной солнцем равниной: перед  ним  и за ним все  светло,
только  оно  само  постоЯнно отбрасывает  от  себЯ тень.  ЌастоЯщее  поэтому
никогда  не удовлетворЯет  нас, а  будущее ненадежно, прошедшее невозвратно.
†изнь с ее ежечасными, ежедневными, еженедельными и ежегодными,  маленькими,
большими  невзгодами,  с   ее  обманутыми  надеждами,   с  ее   неудачами  и
разочарованиЯми - эта жизнь  носит на себе такой Явный отпечаток неминуемого
страданиЯ, что трудно понЯть, как можно этого не видеть, как можно поверить,
будто жизнь существует длЯ того, чтобы с благодарностью наслаждатьсЯ ею, как
можно  поверить, будто человек существует длЯ того,  чтобы быть  счастливым.
Ќет, это беспрестанное очарование и разочарование, как и весь характер жизни
вообще,  по-видимому, скорее рассчитаны и предназначены только на то,  чтобы
пробудить  в  нас  убеждение,  что  нет  ничего  на свете  достойного  наших
стремлений, борьбы и желаний,  что  все блага ничтожны,  что мир оказываетсЯ
полным  банкротом и жизнь -  такое  предприЯтие,  которое  не окупает  своих
издержек; и это должно отвратить нашу волю от жизни.

     ќто  ничтожество всех  объектов  нашей  воли  Явно  раскрываетсЯ  перед
интеллектом, имеющим  свои корни в  индивидууме, прежде всего  - во времени.
Ћно - та форма,  в которой ничтожество вещей  открываетсЯ  перед нами как их
бренность: ведь это  оно, времЯ,  под нашими руками превращает  в  ничто все
наши  наслаждениЯ  и радости, и мы потом с  удивлением спрашиваем себЯ, куда
они девались.  ‘амое ничтожество это  ЯвлЯетсЯ, следовательно,  единственным
объективным элементом времени, другими словами, только оно, это ничтожество,
и есть то, что соответствует ему, времени, во внутренней сущности вещей, то,
чего  оно,  времЯ, ЯвлЯетсЯ  выражением. ‚от почему  времЯ и служит  априори
необходимой формой всех наших восприЯтий: в нем должно ЯвлЯтьсЯ все,  даже и
мы сами. €  оттого наша жизнь  прежде  всего  подобна платежу,  который весь
подсчитан из медных копеек  и который надо все-таки погасить:  эти копейки -
дни, это погашение - смерть. €бо в конце концов времЯ - это  оценка, которую
делает природа всем своим существам: оно обращает их в ничто:

        195


     ‡атем, что лишь на то, чтоб с громом провалитьсЯ,
     ѓодна всЯ эта дрЯнь, что на земле живет.
     Ќе лучше ль было б им уж вовсе не родитьсЯ!*

     * "”ауст" ѓете, [перев. Ќ. •олодковского].


     ’ак старость  и  смерть, к которым неуклонно  поспешает  всЯкаЯ  жизнь,
ЯвлЯютсЯ осуждающим приговором над волей к жизни: выносит этот приговор сама
природа,  и гласит он, что эта волЯ - стремление, которому во веки  веков не
суждено осуществитьсЯ. "—его ты  хотел, - гласит  он, -  имеет  такой конец:
восхоти же чего-нибудь лучшего". ’аким образом, урок, который всЯкий выносит
из  своей жизни,  заключаетсЯ  в  том,  что  предметы наших  желаний  всегда
обманывают  нас, колеблютсЯ и гибнут, приносЯт  больше  горЯ,  чем  радости,
пока,  наконец, не  рухнет  та почва,  на  которой  все они  зиждутсЯ, и  не
погибнет самаЯ жизнь, в последний раз подтверждаЯ, что все наши стремлениЯ и
желаниЯ были обманом, были ошибкой:


     € старость, и опыт ведут заодно
     Љ последнему часу, когда суждено
     ЏонЯть после долгих забот и мученьЯ,
     —то в жизни брели мы путем заблужденьЯ.


     ђассмотрим,  однако, этот вопрос  обстоЯтельнее, потому  что именно эти
мои  взглЯды  больше  всего  встретили  себе  возражений. € прежде  всего  Я
представлю  следующие  подтверждениЯ  данному  мною в  тексте доказательству
того, что всЯкое удовлетворение, т.е. всЯкое удовольствие и  всЯкое счастье,
имеет  отрицательный характер, между  тем как  страдание  по  своей  природе
положительно.

        196

     Њы чувствуем  боль,  но не  чувствуем  безболезненности;  мы  чувствуем
заботу, а не  беззаботность, страх,  а не безопасность. Њы чувствуем желание
так  же,   как   чувствуем  голод  и  жажду;  но  как   только  это  желание
удовлетворено,  с ним происходит  то  же, что со съеденным  куском,  который
перестает существовать длЯ нашего чувства в то самое мгновение, когда мы его
проглотим.  Ѓолезненно  жаждем мы  наслаждений  и  радостей, когда  их  нет;
отсутствие же страданий,  хотЯ бы и они прекратились  после того,  как долго
мучили  нас, непосредственно  нами  не  ощущаетсЯ, мы  можем  думать  об  их
отсутствии разве только намеренно, посредством  рефлексии. ‚се это - потому,
что только страданиЯ  и лишениЯ могут ощущатьсЯ нами  положительно и  оттого
сами  возвещают  о себе;  наоборот,  благополучие имеет  чисто отрицательный
характер. ‚от почему три высших блага жизни - здоровье, молодость и свобода,
не  сознаютсЯ  нами как  такие, покуда мы их имеем: мы начинаем сознавать их
лишь тогда, когда  потерЯем их; ведь и они - отрицаниЯ. —то дни нашей  жизни
были счастливы, мы замечаем лишь тогда,  когда они уступают свое место  днЯм
несчастным.  ‚  той  мере,   в  какой  возрастают  наслаждениЯ,  уменьшаетсЯ
восприимчивость к ним:  привычное уже  не  доставлЯет  нам  наслаждениЯ.  Ќо
именно  потому  возрастает  восприимчивость  к  страданию,  так  как  утрата
привычного заставлЯет нас очень страдать. ’аким образом, обладание расширЯет
меру  необходимого,  а с  нею  и  способность  чувствовать  страдание.  —асы
протекают  тем  быстрее,  чем  они  приЯтнее,  и  тем   медленнее,  чем  они
мучительнее,  ибо  страдание,  а  не  наслаждение  -  вот  то положительное,
наличность  чего нами ощущаетсЯ.  ’очно так же, скучаЯ, мы замечаем времЯ, а
развлекаЯсь - нет.  ќто доказывает, что наше существование счастливее  всего
тогда, когда мы его меньше всего замечаем: отсюда следует, что лучше было бы
совсем не существовать. ‚еликие, живые радости  можно  представить себе лишь
как   результат  предшествовавших  великих  скорбей,  потому  что  состоЯние
продолжительного   довольства   может   сопровождатьсЯ   только   некоторыми
развлечениЯми  или  удовлетворением суетности. Ћттого  все  поэты  вынуждены
ставить своих  героев в самые тЯгостные и мучительные  положениЯ,  длЯ  того
чтобы потом снова освобождать их оттуда:  драма и эпос всегда изображают нам
одних только борющихсЯ, страдающих  и угнетаемых людей, и всЯкий роман - это
панорама,

        197

     в которой видны содроганиЯ и судороги страдающего человеческого сердца.
ќту эстетическую необходимость наивно выразил ‚альтер ‘котт в "‡аключении" к
своей  новелле "„авнЯЯ  мораль".  ‚  точном  соответствии  с  указанной мной
истиной говорит  и ‚ольтер, столь одаренный природой  и счастьем: "счастье -
только  греза,  а  скорбь  реальна",  и к  этому  он  прибавлЯет:  "вот  уже
восемьдесЯт лет, как Я испытываю это на себе. џ вынес из них только сознание
о необходимости покорного смирениЯ, и Я  говорю себе, что мухи рождаютсЯ длЯ
того, чтобы их съедали пауки, а люди - длЯ того, чтобы их глодали скорби".

     Џрежде чем так уверенно говорить,  что жизнь - благо, достойное желаний
и  нашей  признательности, сравните-ка  беспристрастно  сумму всех  мыслимых
радостей,  какие только человек может испытать в  своей жизни, с суммой всех
мыслимых страданий,  какие он  в своей жизни  может  встретить. џ думаю, что
подвести баланс будет не трудно. Ќо в сущности, совсем излишне спорить, чего
на свете больше - благ или зол,  ибо уже самый факт существованиЯ зла решает
вопрос: ведь зло  никогда  не  погашаетсЯ, никогда  не уравновешиваетсЯ  тем
добром, которое существует  нарЯду с ним или после него: "’ысЯчи наслаждений
не  стоЯт  одной муки"  (Џетрарка).  €бо то обстоЯтельство, что тысЯчи людей
утопали  в  счастьи  и  наслаждении,  не  устранЯет  страданий и мук  одного
человека;  и  точно  так  же мое  настоЯщее благополучие не  уничтожает моих
прежних страданий. …сли бы поэтому зла  в мире было и во сто раз меньше, чем
его существует ныне, то и в таком случае самого факта его существованиЯ было
бы  уже достаточно длЯ  обоснованиЯ  той истины, которую  можно  выражать на
разные лады,  но  котораЯ  никогда не  найдет  себе вполне непосредственного
выражениЯ,  той истины,  что  бытие мира должно  не  радовать вас,  а скорее
печалить;  что его  небытие было  бы  предпочтительнее  его  бытиЯ;  что  он
представлЯет собою нечто такое, чему бы в сущности не следовало быть, и т.д.
Ќеобычайно красиво выражает эту мысль Ѓайрон:

        198

     "…сть  что-то неестественное в характере нашей жизни: в гармонии  вещей
не может  лежать она, - этот суровый рок,  эта  неискоренимаЯ зараза  греха,
этот безграничный Џредел,  это всеотравлЯющее древо, корни которого - землЯ,
листьЯ и ветви  которого  - тучи, как  росу, струЯщие на людей свои  скорби:
болезни, смерть,  рабство - все то горе, которое мы видим, и,  что хуже, все
то горе, которого  мы не видим и которое все  новою и новою  печалью волнует
неисцелимую душу".

     …сли  бы  жизнь  и мир  были сами себе  целью и поэтому теоретически не
нуждались в оправдании, а практически - в вознаграждении или  поправке; если
бы  они,  как  это думают  ‘пиноза  и современные спинозисты, существовали в
качестве единой манифестации некоего бога, который по причине  души или ради
самоотражениЯ затеЯл подобную эволюцию с самим  собою; если бы существование
мира не  нуждалось,  таким  образом,  ни в оправдании  из  его причин, ни  в
объЯснении из его следствий, то страданиЯ и горести  жизни  не то что должны
были  бы вполне уравновешиватьсЯ  наслаждениЯми и  благополучием в  ней (это
невозможно, как Я уже сказал, потому, что мое настоЯщее страдание никогда не
уничтожаетсЯ  будущими радостЯми: ведь они так же  наполнЯют свое времЯ, как
оно - свое), но в жизни и  совсем не  должно было бы быть никаких страданий,
да  и  смерти не  должно было бы  существовать,  или не должна была  бы  она
представлЯть длЯ нас ничего страшного.  ‹ишь в таком случае жизнь окупала бы
себЯ.

     Ђ так как наше положение в мире представлЯет собою нечто такое, чему бы
лучше вовсе не быть, то все окружающее нас и носит следы этой безотрадности,
подобно  тому как  в  аду все пахнет серой:  все  на  свете  несовершенно  и
обманчиво,  все  приЯтное  перемешано с неприЯтным,  каждое  удовольствие  -
удовольствие  только  наполовину,  всЯкое наслаждение  разрушает  само себЯ,
всЯкое облегчение  ведет к новым тЯгостЯм, всЯкое средство, которое могло бы
помочь  нам  в  нашей  ежедневной  и ежечасной нужде, каждую  минуту  готово
покинуть  нас и отказать в своей  услуге;  ступеньки лестницы, на которую мы
поднимаемсЯ, часто  ломаютсЯ под нашими  ногами;  невзгоды  большие  и малые
составлЯют  стихию  нашей  жизни,  и мы, одним  словом, уподоблЯемсЯ  ”инею,
которому гарпии гадили все Яства и делали их несъедобными*.

     * ‚се, за что мы не беремсЯ, противитсЯ  нам потому, что оно имеет свою
собственную волю, которую необходимо пересилить.


        199

     „ва средства употреблЯют  против этого:  во-первых, осторожность,  т.е.
ум,  предусмотрительность, лукавство, - но  оно ничему не научает, ничего не
достигает и терпит неудачу; во-вторых, стоическое равнодушие, которое думает
обезоружить всЯкую невзгоду тем, что готово принЯть их  все и презирает все;
на практике оно обращаетсЯ  в циническое опрощение, которое предпочитает раз
навсегда  отвергнуть  все удобства и  стремлениЯ  к лучшей  жизни и  которое
делает из нас каких-то собак вроде „иогена в его бочке. €стина же такова: мы
должны  быть несчастны, и  мы  несчастны. Џри  этом  главный источник  самых
серьезных зол, постигающих человека, это сам человек: человек человеку волк.
Љто твердо помнит это, длЯ того мир представлЯетсЯ как некий ад, который тем
ужаснее дантовского ада, что здесь  один  человек должен быть  дьЯволом  длЯ
другого, к  чему,  разумеетсЯ, не все  одинаково  способны, а способнее всех
какой-нибудь  архидьЯвол:  принЯв  на  себЯ  облик  завоевателЯ,  он  ставит
несколько сот тысЯч людей друг против друга и кличет им: "‘традание и смерть
-  вот  ваш  удел:  палите  же друг в  друга  из  ружей и  пушек!", -  и они
повинуютсЯ.  €  вообще взаимные отношениЯ  людей  отмечены по  большей части
неправдой,  крайнею несправедливостью,  жесткостью  и жестокостью: только  в
виде исключениЯ существуют между ними противоположные  отношениЯ; вот на чем
и  зиждетсЯ  необходимость государства  и  законодательства,  а  не на ваших
умствованиЯх.   ‚о   всех   же  тех  пунктах,  которые   лежат   вне   сферы
государственного   закона,   немедленно  проЯвлЯетсЯ  свойственнаЯ  человеку
беспощадность по  отношению к ближнему, и  вытекает она из его безграничного
эгоизма,  а  иногда  и  злобы.  Љак  обращаетсЯ  человек  с  человеком,  это
показывает,  например,  порабощение негров, конечною  целью которого  служат
сахар  и кофе. Ќо  не надо идти так далеко из …вропы:  в пЯтилетнем возрасте
поступить в бумагопрЯдильню или на какую-нибудь другую фабрику, сидеть в ней
сначала десЯть, потом двенадцать, наконец,  четырнадцать  часов  ежедневно и
производить все ту  же механическую работу  - это  слишком дорогаЯ плата  за
удовольствие перевести дух. Ђ такова участь миллионов, и сходна с нею участь
многих других миллионов.

        200

     Ќас  же, людей общественного положениЯ, малейшие невзгоды могут сделать
вполне несчастными,  а  вполне  счастливыми не  может  сделать нас  ничто на
свете. —то бы ни говорили, самое счастливое мгновение счастливого человека -
это когда  он  засыпает,  как  самое несчастное мгновение несчастного  - это
когда  он  пробуждаетсЯ.  Љосвенное, но бесспорное доказательство того,  что
люди чувствуют себЯ несчастными, а следовательно, таковы и  на самом деле, в
избытке  дает еще и  присущаЯ всем лютаЯ  зависть, котораЯ просыпаетсЯ и  не
может сдержать своего Яда во всех случаЯх жизни, как только возвестЯт о себе
чьЯ-нибудь удача или заслуга, какого бы рода они ни были. €менно потому, что
люди  чувствуют себЯ  несчастными, они не могут  спокойно  видеть  человека,
которого  считают счастливым; кто испытывает  чувство неожиданного  счастьЯ,
тот хотел бы немедленно осчастливить все кругом себЯ и восклицает:

     ђади моей радости да будет счастлив весь мир вокруг.


     …сли бы  жизнь сама по себе была ценное благо и  если  бы ее решительно
следовало  предпочитать небытию, то  не  было бы нужды  охранЯть ее выходные
двери  такими ужасными привратниками, как смерть  и ее ужасы. Љто захотел бы
оставатьсЯ  в жизни, какова она есть, если бы смерть  была не так страшна? €
кто мог бы  перенести  самую мысль о смерти, если бы  жизнь  была  радостью?
’еперь же смерть имеет еще ту  хорошую сторону, что она -  конец жизни,  и в
страданиЯх жизни мы утешаем себЯ смертью и в смерти утешаем себЯ страданиЯми
жизни. €стина  же в том, что и смерть, и жизнь с ее страданиЯми представлЯют
одно неразрывное целое - один лабиринт заблуждений, выйти из которого так же
трудно, как и желательно.

        201

     …сли бы мир не был чем-то таким, чему в практическом отношении лучше бы
не быть, то и в теоретическом отношении он не представлЯл бы собою проблемы:
его существование или совсем не нуждалось бы в объЯснении, так как  оно было
бы настолько понЯтно само  собою, что  никому бы и в голову не  приходило ни
удивлЯтьсЯ ему, ни спрашивать о нем; или же цель этого существованиЯ была бы
длЯ  всех очевидна. Ќа  самом же  деле мир  представлЯет  собою неразрешимую
проблему,  так  как даже в  самой совершенной  философии  всегда  будет  еще
некоторый необъЯсненный элемент,  подобно  неразложимому химическому  осадку
или тому  остатку, который всегда получаетсЯ в иррациональном отношении двух
величин. Џоэтому, когда кто-нибудь  решаетсЯ задать вопрос,  почему бы этому
миру лучше вовсе не существовать, то мир не может  ответить на это, не может
оправдать себЯ из самого себЯ, не может найти основаниЯ  и конечной  причины
своего бытиЯ  в самом себе и доказать,  что существует  он ради самого себЯ,
т.е.  длЯ  собственной пользы. ‘огласно моей теории, это объЯснЯетсЯ конечно
тем, что  принцип бытиЯ мира не имеет  решительно никакого  основаниЯ,  т.е.
представлЯет собою слепую волю к жизни, а эта  волЯ как вещь в себе не может
быть подчинена закону  основаниЯ,  который  служит только формой  Явлений  и
который один  оправдывает собою всЯкое "почему?". Ђ  это  вполне отвечает  и
характеру мира,  ибо только слепаЯ, а не зрЯчаЯ  волЯ могла поставить  самое
себЯ в такое положение, в  каком мы видим себЯ. ‡рЯчаЯ волЯ, напротив, скоро
высчитала  бы,  что предприЯтие  не  покрывает  своих издержек,  ибо  жизнь,
исполненнаЯ необузданных порываний и борьбы, требующаЯ напрЯжениЯ всех  сил,
обремененнаЯ  вечной  заботой,   страхом  и  нуждой,  неминуемо  влекущаЯ  к
разрушению   индивидуального   бытиЯ,  такаЯ   жизнь  не   искупаетсЯ  самым
существованием  человека, которое завоевано  столь трудной ценою, эфемерно и
под нашими  руками  расплываетсЯ в  ничто. ‚от  почему  объЯснение  мира  из
некоторого  анаксагоровского  "ума",  т.е.  из некоторой  воли,  руководимой
сознанием, непременно требует известной прикрасы в виде оптимизма, который и
находит  себе  тогда   своих  защитников  и  глашатаев  наперекор  вопиющему
свидетельству  целого мира, исполненного страданий. Ћптимизм изображает  нам
жизнь

        202

     в виде какого-то  подарка, между тем как  до очевидности Ясно, что если
бы  раньше  нам показали  и  дали  попробовать  этот  подарок, то  всЯкий  с
благодарностью отказалсЯ бы  от него; недаром ‹ессинг  удивлЯлсЯ уму  своего
сына, который ни за что не хотел выходить на  свет, был насильно извлечен  в
него  акушерскими  щипцами  и, не успев ЯвитьсЯ, сейчас же поспешил  уйти из
мира.  Џравда, говорЯт,  что жизнь  от  одного своего  конца  и  до  другого
представлЯет собою не что иное, как назидательный урок; на это всЯкий  может
ответить:  "€менно поэтому  Я  и хотел  бы,  чтобы  менЯ  оставили  в  покое
самодовлеющего  ничто,  где Я  не нуждалсЯ ни  в уроках,  ни в чем  бы то ни
было". €  если к этому прибавлЯют,  что  всЯкий человек должен будет в  свое
времЯ дать отчет  о каждом  часе  своей  жизни,  то  скорее мы  сами  вправе
требовать, чтобы сначала нам  дали отчет в  том,  за что нас лишили прежнего
покоЯ и  ввергли  в такое несчастное,  темное, трудное и скорбное положение.
‚от куда, значит, приводЯт неверные  принципы. Џоистине, человеческое  бытие
нисколько не  имеет характера  подарка: напротив,  оно  скорее  представлЯет
собою долг, который мы должны  заплатить  по  условию.  ‚зыскание  по  этому
обЯзательству предъЯвлЯетсЯ нам в виде неотложных  потребностей, мучительных
желаний  и бесконечной скорби, проникающих  все наше  бытие. Ќа уплату этого
долга уходит обыкновенно  всЯ наша  жизнь,  но и  она погашает  только  одни
проценты.  “плата же капитала производитсЯ  в  момент смерти.  Ќо  когда  же
заключили мы само долговое обЯзательство? ‚ момент рождениЯ...

     …сли,  таким  образом,  смотреть  на  человека  как на  существо, жизнь
которого  представлЯет  собою некую кару и искупление, то он предстанет  нам
уже   в   более  правильном   свете.  ‘казание   о   грехопадении  (впрочем,
заимствованное, вероЯтно, как и все иудейство, из  "‡енд-Ђвесты"  Ѓун-„ехеш,
15) - вот единственное  в книгах евреев,  за чем Я  могу  признать некоторую
метафизическую,  хотЯ  и аллегорическую только,  истинность; лишь оно одно и
примирЯет менЯ  с этими книгами. €бо ни на что так не похожа наша жизнь, как
на   плод  некоторой  ошибки   и   предосудительной   похоти.   Ќовозаветное
христианство, этический

        203

     дух которого сродни духу  брахманизма и буддизма и чужд, следовательно,
оптимистическому духу евреев, тоже,  в высшей  степени мудро, свЯзало себЯ с
этим  сказанием:   без  него  оно   совсем  не  имело   бы   никакой   точки
соприкосновениЯ с иудейством. …сли вы хотите измерить степень вины,  котораЯ
тЯготеет  над нашим бытием, то взглЯните  на страданиЯ,  с  которыми свЯзано
последнее.  ‚сЯкаЯ  великаЯ  боль, будь то физическаЯ  или духовнаЯ, говорит
нам, чего мы заслуживаем, она не могла бы  постигнуть нас, если  бы мы ее не
заслужили.  ’о, что  и христианство  рассматривает нашу жизнь именно в  этом
свете, доказывает  одно место из ‹ютеровского комментариЯ  к  третьей  главе
"ЏосланиЯ к ѓалатам";  у менЯ имеетсЯ оно только в латинском тексте: "Ђ ведь
во всей нашей телесности и со всеми вещами  мы подчинены „ьЯволу, и мы гости
мира,  в  котором  он владыка  и  Ѓог. €бо  хлеб,  который вкушаем, напитки,
которые  пьем, одежды, которыми укрываемсЯ, да  и воздух  и  все, чем  живем
плотски,  - все это находитсЯ под  его властью".  Љричали, что моЯ философиЯ
меланхолична и безотрадна: но это объЯснЯетсЯ просто тем, что Я, вместо того
чтобы в виде эквивалента грехов  изображать  некоторый будущий  ад, показал,
что всюду в мире,  где  есть  вина, находитсЯ  уже и нечто подобное аду; кто
вздумал бы отрицать  это, тот легко может когда-нибудь испытать это на самом
себе.

     € этот  мир, эту  сутолоку  измученных  и истерзанных  существ, которые
живут только тем,  что  пожирают  друг друга;  этот  мир, где всЯкое  хищное
животное  представлЯет собою живую  могилу тысЯчи других и поддерживает свое
существование целым рЯдом чужих мученических смертей; этот мир, где вместе с
познанием возрастает  и способность  чувствовать  горе, способность, котораЯ
поэтому в  человеке  достигает своей высшей степени, и тем  высшей,  чем  он
интеллигентнее,  этот  мир  хотели  приспособить   к  лейбницевской  системе
оптимизма и демонстрировать  его как лучший  из  возможных миров.  Ќелепость
вопиющаЯ!.. Ќо вот  оптимист приглашает  менЯ раскрыть глаза и посмотреть на
мир, как он прекрасен в  озарении своего солнца, со своими горами, долинами,
потоками, растениЯми, жи-

        204

     вотными и  т.д. Ќо разве мир -  панорама?  Љак зрелище - все  эти вещи,
конечно,  прекрасны; но быть  ими - это  нечто совсем другое. ‡атем приходит
телеолог и восхвалЯет мне премудрость творениЯ, котораЯ позаботилась о  том,
чтобы  планеты не  сталкивались между собою головами,  чтобы  суша и море не
обратились в кашу, а как следует были разделены между собою, чтобы ‚селеннаЯ
не  оцепенела в беспрерывной  стуже и не сгорела  от  зноЯ,  чтобы с  другой
стороны вс