 Ђлешковский  своим  монологом?  Љому он  исповедуетсЯ?  ђади чего
поет? € сам ли он поет или мы слышим голос его героЯ? € кто, в конце концов,
этот его  герой,  чей  голос так  похож на  голос  автора? —ей это голос  мы
слышим?
     ѓолос, который мы слышим, -- голос русского Языка, который есть главный
герой  произведений  Ђлешковского: главнее  его персонажей  и главнее самого
автора.  ѓолос Языка  всегда  ЯвлЯетсЯ  голосом  сознаниЯ:  национального  и
индивидуального.   €менно   этот   голос,   голос   русского   сознаниЯ   --
оскорбленного,  брутализованного, криминализированного национальным  опытом,
приблатненного,  огрызающегосЯ,  издевающегосЯ  над  самим  собой  и  своими
прозрениЯми и, значит, не до конца уничтоженного -- звучит со  страниц этого
трехтомника.
     Џомимо своей функции голоса сознаниЯ Язык еще и самостоЯтельнаЯ стихиЯ,
способность которой сопротивлЯтьсЯ всепоглощающему экзистенциальному кошмару
выше,  чем  у  сознаниЯ как такового. Џоэтому, надо думать, последнее так на
Язык и полагаетсЯ. ‘казать об  Ђлешковском,  что  он владеет стихией этой  в
совершенстве, было бы не столько  банальностью, сколько неточностью, ибо  он
сам и ЯвлЯетсЯ этой  стихией:  ее энергией,  горизонтом, дном  и неистощимым
обещанием свободы одновременно. “ жертвы уголовного кодекса, "тискающего"  в
бараке  роман, другого варианта  свободы,  кроме Языковой, нет. ’о же  самое
относитсЯ  к  человеческому  сознанию в  пределах экзистенциального капкана,
исключаЯ разве что чисто религиозные средства бегства от реальности.
     ‚прочем, включаЯ и их, ибо религиозное сознание нуждаетсЯ в Языке -- по
крайней мере, длЯ изложениЯ своих нужд,  в  частности,  длЯ молитвы.  ‚полне
возможно, что, будучи голосом человеческого сознаниЯ, Язык, вообще, во  всех
его  проЯвлениЯх,  и  есть   молитва.   ќто  предположение  вполне  в   духе
Ђлешковского, который, нарЯду с абсолютным слухом, обладает еще и уникальным
метафизическим  инстинктом,  демонстрируемым практически на каждой странице.
…го  следовало бы  назвать органическим  метафизиком,  если  бы  Язык с  его
расширительным,  центробежным принципом развитиЯ речи не был движущей  силой
этой органики. € Язык -- любой, но в особенности русский  -- свидетельствует
о  наличии  у   человеческого  существа  гораздо   большего  метафизического
потенциала, чем  то, что  предлагаетсЯ религиозным  чувством, не  говорЯ  --
доктриной. џзык есть спрос, религиозные убеждениЯ -- только предложение.
     ‚ышеизложенное  не ЯвлЯетсЯ  посЯгательством  на  метафизические  лавры
нашего автора. ќтот человек, слышащий  русский Язык,  как  Њоцарт, думаетсЯ,
первым --  и с радостью -- признает первенство материала, с  голоса которого
он работает  вот уже три с лишним десЯтилетиЯ. Ћн  пишет не "о" и не  "про",
ибо он пишет  музыку  Языка,  содержащую в себе все существующие "о", "про",
"за", "против" и "во  имЯ"; сказать  точнее -- русский Язык  записывает себЯ
рукою Ђлешковского, направлЯющей безграничную энергию Языка в русло внЯтного
длЯ читателЯ содержаниЯ.  Ђлешковский  первым --  и с радостью  --  припишет
Языку  свои зачастую ошеломлЯющие прозрениЯ, которыми пестрЯт страницы этого
собраниЯ, и, вероЯтно, первым же попытаетсЯ снЯть с Языка ответственность за
сумасшедшую извилистость этого русла и многочисленность его притоков.
     ѓоворЯ  проще,  в  лице  этого  автора мы  имеем  дело  с писателем как
инструментом Языка, а не с писателем, пользующимсЯ Языком  как инструментом.
‚ русской литературе двадцатого века таких случаев не больше, чем в  русской
литературе  века  минувшего.  “  нас их было два:  Ђндрей  Џлатонов и Њихаил
‡ощенко.   ‚   девЯтнадцатом,  видимо,  только  ѓоголь.  ‚  двадцатом   веке
Ђлешковский оказываетсЯ  третьим и, видимо, последним, ибо век действительно
кончаетсЯ, несмотрЯ на обилие подросшего таланта.
     Џишущий  под  диктовку  Языка  --  а  не  диктующий  Языку  --  выдает,
разумеетсЯ,  тем   самым  орфическую,  точней  мелическую,  природу   своего
творчества.  Ђлешковский  выдает  ее  более,  чем  кто-либо,  и  делает  это
буквально -- в третьем томе настоЯщего собраниЯ. Џеред вами, бабы и господа,
подлинный орфик: поэт, полностью подчинивший себЯ  Языку и получивший от его
щедрот  в  награду  дар  откровениЯ и  гомерического  хохота, освобождающего
человеческое сознание длЯ независимости, на которую оно природой и  историей
обречено и которую воспринимает как одиночество.

             Ќью-‰орк, 1995

     * ћз Ђлешковский. ‘обрание сочинений в трех томах. Њ., -- "ЌЌЌ". 1996

--------
        —астный голос из будущего

     „енису  Ќовикову 28 лет и на дворе 1995-й год. „ругими словами, Ќовиков
принадлежит  к  тому  младому и незнакомому  племени,  чей  могучий  поздний
возраст придетсЯ на начало следующего тысЯчелетиЯ.  ќто обстоЯтельство, само
по себе не  накладывающее,  разумеетсЯ,  на племЯ это никаких дополнительных
обЯзательств,  заставлЯет  тем  не менее  приглЯдыватьсЯ  к  нему  несколько
внимательнее, нежели к его предшественникам.
     —еловек  --  существо  ретроспективное,  и  любаЯ  форма  письменности,
включаЯ  стихосложение, есть так  или  иначе  тому  подтверждение. Ћднако от
поколениЯ, стоЯщего на пороге нового тысЯчелетиЯ, не говорЯ -- на развалинах
породившего всех нас миропорЯдка, естественно ожидать если не визионерства и
попыток  заглЯнуть  в  будущее,  то  во  всЯком  случае  качественно  нового
мироощущениЯ.
     ѓоворЯ  жестко,  современнаЯ русскаЯ  поэзиЯ читателЯ  своего  этим  не
балует.  ЋбобщениЯ  --  вещь  опаснаЯ   и,  применительно  к  Явлению  столь
перенаселенному, как наша литература конца ••-го века --  тем более.  ’ем не
менее, подозрение, что преобладающей ее  тональностью  ЯвлЯетсЯ  тональность
трагико-нигилистическаЯ,  становитсЯ все  более  навЯзчивым.  Џараметры  эти
читателю   хорошо   знакомы    и   свидетельствуют   не   столько   даже   о
загипнотизированности сознаниЯ национальным опытом, сколько о стилистической
инерции, во власти которой находитсЯ современное перо.
     ‚ыходЯщее  из-под него  сегоднЯ,  подобно  закону,  пытающемусЯ обрести
обратную  силу,  производит  настойчивое  впечатление написанного  в  некоем
позавчера, оперирует реалиЯми и поэтикой, восходЯщими к 60-м или 70-м годам.
ќто,  разумеетсЯ, объЯснЯетсЯ  тоской  по  твердой  почве  и  общей  системе
координат,  к  которой   наша  поэзиЯ  за  семьдесЯт  лет  сильно  привыкла.
‘талкиваЯсь   с  раздробленностью   современного  ей  опыта  и   сознаниЯ  с
беспрецедентностью    и   непредсказуемостью   обозримого   будущего,   она,
естественно,  отворачиваетсЯ в  знакомую ей  сторону.  „ругими  словами, она
демонстрирует   свою   глубокую    консервативность,   особенно   откровенно
проЯвлЯющуюсЯ  именно  в ернической  тенденции,  возводимой,  разумеетсЯ,  к
скоморошеству,  на  деле   же  всегда  ЯвлЯющейсЯ  голосом  интеллектуальной
неполноценности, бегством от неизвестного. џвление это -- повальное.
     ‘тихи „ениса  Ќовикова  привлекают прежде всего полной автономностью их
дикции. ‹ексический их состав хронологических сомнений не вызывает,  сообщаЯ
об авторе куда  больше, чем метрическое свидетельство. ЃиографиЯ поэта  не в
обстоЯтельствах места и времени,  но  в качестве его  слуха,  который первый
определЯет поэтом этим  произносимое. ‚ыбор слов всегда  выбор  судьбы, а не
наоборот,  ибо  определЯет  сознание -- читающего, но  еще  в  большей  мере
пишущего; сознание, в свою очередь, определЯет бытие.
     ‚  случае  Ќовикова --  и в случае его  поколениЯ вообще  --  словарный
состав определЯет  еще и  небытие.  Ќовиков  --  чистый лирик, и  стихи  его
совершенно  безадресны.  Ћн говорит  не  "oт  имени",  и  трудно представить
аудиторию, ему  аплодирующую:  то,  к  чему поэзиЯ  наша  опЯть-таки  сильно
привыкла  за минувшие  десЯтилетиЯ. € безадресность  эта,  в  свою  очередь,
избавлЯет читателЯ  от  хронологических сомнений. ѓолос  Ќовикова  --  голос
человека  в  раздробленном, атомизированном  обществе,  где  поэт  более  не
антипод государЯ или власти вообще и поэтому лишен гарантии быть услышанным,
не говорЯ -- пьедестала. ‚ этом смысле голос Ќовикова  -- голос из будущего,
как, впрочем, и из прошлого, ибо он в высшей степени голос частный.
     Џоэзии нашей, судЯ по всему,  придетсЯ к этой тональности привыкнуть, и
стихи Ќовикова длЯ этого -- неплохое начало. …сли вычленить их содержание --
занЯтие применительно к поэзии всегда пагубное -- можно было бы сказать, что
эта книга -- о неприкаЯнности: психологической и буквальной. ‡аслуга автора,
однако, прежде всего в том, что из неприкаЯнности этой он событиЯ не делает,
воспринимаЯ ее скорее как экзистенциальную норму. ‚ способности к заключению
заведомо трагического материала в скобки как самоочевидного и комментариЯ не
заслуживающего  --  большое достоинство, человеческое и поэтическое,  „ениса
Ќовикова.
     ‡а скобками звучит речь человека  не  слишком веселого,  но свободного.
‘вободного прежде всего от  надежды на  успех и  от  ощущениЯ значительности
своей роли поэта.  ‘тихи  Ќовикова --  разговор  с самим собой,  а  говорЯ с
собой, человек не повышает голоса и  не кривлЯетсЯ. ѓоворЯ с  собой, человек
сам  себЯ  слышит довольно  отчетливо  и  потому принужден говорить  правду.
Џоэтому если  в стихах Ќовикова слышен упрек, то это упрек самому себе, а не
миропорЯдку и,  во всЯком  случае, --  не  обществу.  “же  в  этом одном  --
разительнаЯ  самостоЯтельность данного  поэта,  чьи  отношениЯ  с  обществом
сводЯтсЯ, в лучшем случае, к формуле "Ќет -- так нет".
     Ќовиков, безусловно,  не  новатор  -- особенно  в бульварном  понимании
этого  термина, но  он  и не архаист -- даже в тынЯновском. ‘редства его  --
средства нормативной лексики русской поэтической  речи, как они  сложились у
нас  за  250  лет  существованиЯ нашей изЯщной  словесности. Ћни  его вполне
устраивают,  и  владеет он ими в  совершенстве,  уснащаЯ свою речь  изрЯдной
долей  словарЯ своей эпохи. ќто может  вызвать  нареканиЯ пуристов, упреки в
засорении  Языка,   рисовке  и  т.  п.  Ќа  деле  же  лексический  материал,
употреблЯемый   Ќовиковым,   есть  современный   эквивалент   фольклора,   и
происходЯщее  в его стихах есть по существу  процесс освоениЯ вышеупомЯнутых
средств нашей изЯщной словесности новым Языковым материалом.
     Џроцесс  этот --  органический и неизбежный, и Ќовиков, а с  ним  и все
современное ему незнакомое племЯ -- процесса этого только современнаЯ часть.
‡а  этим процессом стоит логика эволюции  Языка, и заслуга отдельного  поэта
тут  невелика.   ђазумеетсЯ,  сознание  нынешней  публики  сильно   засорено
терминологией авангарда. Ќо авангард на  сегоднЯшний день  есть  по существу
термин  рыночный,  ни  метафизической,  ни  семантической  нагрузки  ныне не
несущий. ѓоворЯ грубо, концепциЯ авангарда приемлема в начале или в середине
столетиЯ,  но  никак не  в  его  конце;  тем  более -- в  конце тысЯчелетиЯ.
Ђвангард -- по сравнению с чем? ‘егоднЯ это не более, чем вывеска лавочника,
стремЯщегосЯ привлечь покупателЯ, и на этот лавровый лист Ќовиков, думаетсЯ,
не  претендует. Ќа  что он претендовать имеет  полное право --  это  на роль
инструмента родной речи. ‚ысшей чести поэт удостоитьсЯ не может.

        €осиф Ѓродский

     * &lt;Џредисловие. „енис Ќовиков. Ћкно в Январе. NY. ќрмитаж. 1995&gt;

--------
        Џослесловие к книге: ќдуард ‹имонов. Њой отрицательный герой: ‘тихи.

     * Њ.: †урн. "ѓлагол", No. 31, 1995

     ‘тихи  ќ. ‹имонова требуют  от читателЯ известной  подготовки.  ’о, что
представлЯетсЯ  в  них  эксцентрическим,  на  деле есть  ни  что  иное,  как
естественное  развитие  той  поэзии,  основы которой  были  заложены  Њ.  ‚.
‹омоносовым и освоены в нашем столетии •лебниковым и поэтами группы  Ћбериу.
ЋбстоЯтельством,  сближающим  творчество  ќ. ‹имонова  с  последними, служит
глубокий трагизм содержаниЯ, облечЈнный, как правило,  в  чрезвычайно лЈгкие
одежды   абсолютно  сознательного   эстетизма,   временами   граничащего   с
манерностью.  ЋбстоЯтельством же, отличающим  ќ.  ‹имонова  от  обериутов  и
вообще  от всех остальных  существующих или существовавших  поэтов, ЯвлЯетсЯ
то, что  стилистический  приЈм,  сколь  бы смел он ни был (следует  отметить
чрезвычайную  перенасыщенность  лимоновского  стиха инверсиЯми), никогда  не
самоцель,  но  сам   как  бы  дополнительнаЯ   иллюстрациЯ  высокой  степени
эмоционального неблагополучиЯ  --  то  есть  того  материала,  который,  как
правило, и есть единый хлеб поэзии. ќ. ‹имонов -- поэт, который лучше многих
осознал, что путь к философическим прозрениЯм лежит не столько через тезис и
антитезис, сколько через самый Язык, из которого удалено всЈ лишнее.

        <i>€осиф Ѓродский</i>

             &lt;1995&gt;