урной едою и прочими дегенерационными
причинами генов&nbsp;-- носителей, покуда еще встречающихсЯ изредка в глухих
уголках российской провинции&nbsp;-- Я разделЯю это мнение, и два близких,
очевидных доказательства его правильности сидЯт вот сейчас передо мною:
бесконечно трогательнаЯ в своем возбуждении, симпатичнаЯ, добраЯ и несомненно
<i>интеллигентнаЯ</i> „ашенька Њертвецова и красиваЯ, как зверюга, ловкаЯ,
ладно сбитаЯ ее дочь (тут же, кстати, сидит и один из <i>носителей
генов</i>)&nbsp;-- и все-таки мне неистребимо кажетсЯ, что вовсе не
представители эти <i>новых</i>, образованных сменЯт своих отцов, дедов,
прадедов по мере постепенного вымираниЯ последних&nbsp;-- может, разве,
как-нибудь <i>эдак</i>, потихоньку, по процентику, через два-три десЯтка
поколений,&nbsp;-- а именно представители тех, кто ходит к „ашеньке на
уроки,&nbsp;-- а <i>новые</i>&nbsp;-- что ж, новые так и останутсЯ дипломатами,
высококвалифицированными шпионами, кинорежиссерами, литераторами, изредка
диссидентами&nbsp;-- ну, на лучший конец: референтами и <i>первыми
помощниками</i> тех, других.<p>
Ќо и с детьми не у всей элиты получаетсЯ гладко: словно какие-то неведомые
‡аконы выборочно, но страшно, в духе ‚етхого ‡авета, карают детей за грехи
отцов, дедов и прадедов: за грех антидуховности, грех власти, за грех
безжалостности и тотальной <i>нелюбви</i>&nbsp;-- и такие наказанные дети тоже
поЯвлЯютсЯ в комнате у „ашеньки: это не ученики уже, но пациенты&nbsp;--
поЯвлЯютсЯ, ведомые грешниками: несчастные, дегенеративные, но особенно хорошо,
как бы в компенсацию, одетые и ухоженные, и только Ѓог&nbsp;-- не „ашенька
вовсе&nbsp;-- сможет помочь им, если захочет. ’от, ветхозаветный, разЯщий Ѓог.
€, хоть в некоем <i>холодном высшем смысле</i> ощущаешь, что тут только
<i>справедливость</i>&nbsp;-- жалко этих детишек неимоверно, и какие бы чувства
ни возбуждали предки&nbsp;-- жестокость наказаниЯ потомков едва ли не приводит
в дрожь.<p>
Ћ, если бы <i>дЯдЯ Ќолик</i> (вопросительный взмах моих бровей тут же сменЯетсЯ
понимающим прижмуриванием)&nbsp;-- если бы дЯдЯ Ќолик согласилсЯ позаниматьсЯ
со мною!&nbsp;-- сколько тоскливой мечты в этом дашином возгласе и даже,
кажетсЯ, и неподдельной любви. “ него, конечно, есть органические поражениЯ
речевого аппарата, но ради дЯди Ќолика Я сделала бы чудеса! (и ведь
действительно&nbsp;-- сделала бы!&nbsp;-- бесплатно, бескорыстно, без расчета
на какой бы то ни было профит!)&nbsp;-- и Я, не только предупрежденный первой
новогодней нашей ссорою и не желаЯ ее повторениЯ, но и сам стремЯсь
освободитьсЯ, излечитьсЯ, наконец, от комплексушного моего остроумиЯ, удерживаю
на губах, все же не в силах удержать в мыслЯх, желчное замечание, что, дескать,
совсем …му и не надо говорить хорошо, что и так весь мир с трепетом
прислушиваетсЯ к …го косноЯзычию и лихорадочно расшифровывает тайный смысл …го
поцокиваний&nbsp;-- весь мир, кроме, пожалуй, ‚еликого ‘овейссьського Ќарода
‘роителЯ Љоммунизьма, который <i>все</i> уже повидал и всего попробовал и, хоть
и деватьсЯ ему особенно некуда, а на мЯкине его теперь, однако, не проведешь, и
что если бы <i>дЯдЯ Ќолик</i> начал вдруг говорить не несколько пораженным
своим речевым аппаратом, а, скажем&nbsp;-- прЯмо жопою (что иной раз Ћн уже,
мне кажетсЯ, и делает)&nbsp;-- то и тогда внимание мира к …го речам не ослабло,
а, пожалуй, еще и усилилось бы,&nbsp;-- удерживаю и молчу (<i>низко, низко
лаЯть на людей, в круг которых!</i>..) и „аша десЯтый, сотый уже раз пускаетсЯ
в детские счастливые свои воспоминаниЯ, и идут рассказы об отце, о дЯде Ќолике,
о сером обкомовском пЯтиэтажном доме квадратом (милиционеры в белых
гимнастерках по подъездам и в замкнутом дворе), о нЯне из <i>бывших</i>, что
присматривает, как „ашенька с ‚алечкою играют в песочнице, о московских куклах,
говорЯщих и лупающих глазами, куклах, каких во всем городе ни у кого, кроме них
двоих, нету и быть не может, о чем-то там еще в этом роде, туманном и
ностальгическом, и благодушие рассказа только в те редкие минуты нарушаетсЯ
скрытыми, едва мне заметными диссонансами раздражениЯ и, пожалуй, не зависти,
но <i>обиды</i> за поруганную справедливость, когда речь заходит <i>о
‚альке</i>, ничем не лучшей ее, „ашеньки, девочке, даже в каком-то смысле,
пожалуй, и худшей: жадной, Ябедливой, недоброй (следует несвЯзнаЯ историЯ про
куклу и еще одна&nbsp;-- про бабочку), но которой выпал фарт стать <i>первой
дамою королевства</i>, в то времЯ как она, „ашенька, даже не допущена в этот
круг, в эту высшую и, безусловно, куда более значительную и содержательную
<i>другую жизнь</i>, от которой „ашенька вовсе не хочет ничего <i>иметь</i> длЯ
себЯ, ничего урвать&nbsp;-- только быть <i>допущенной</i>. €, хотЯ Я и не слышу
никогда от „ашеньки прЯмых жалоб&nbsp;-- слишком Ясно чувствую, что она не
менее несчастна, чем те грЯзные, оборванные ее ровесницы, в сорок пЯть&nbsp;--
давно старухи&nbsp;-- что собирают с шести утра по паркам и заблеванным
парадным порожнюю посуду, чтоб было на что опохмелитьсЯ: героини моего
<i>идеологического брака</i>&nbsp;-- суп не густ, жемчуг мелок&nbsp;-- какаЯ
разница?! главное: ощущение нарушенной справедливости, ощущение, что занимаешь
совсем не то место, длЯ которого рожден, низшее&nbsp;-- а на том сидит другой,
худший, менее достойный чем ты. <i>Ќет в жызни щасьтьЯ!</i>&nbsp;-- знаете эту
синюю татуированную сентенцию, проступающую сквозь густой волосЯной покров
могучей груди или украшающую не менее могучее предплечье?..<p>
‚прочем, с тех пор, как „ашенька узнала, что не слишком, может быть, подвижный,
зато максимально высокопоставленный речевой аппарат, поцокиваЯ, произнес в
положительном смысле имЯ ее отца, горечи почти вовсе не стало в ее речах, а
детские воспоминаниЯ словно бы ожили, обновились и буквально не сходили с уст,
и во всей „ашеньке поЯвилась эдакаЯ <i>предпраздничность</i>, эдакое ожидание
перемен, ожидание близкого чуда. „ашенька за это времЯ дважды съездила к отцу,
с которым, вообще говорЯ, встречалась, даже и перезванивалась, нечасто: первый
раз съездила, едва узнала о высочайшем посещении: поздравить с орденом и
расспросить в подробностЯх <i>как и что</i>; другой&nbsp;-- когда с
<i>посещениЯ</i> пошел уж второй месЯц, а Ѓоевой ‘оратник € „руг Њолодости €
ђанней ‡релости так и не дал еще Ќиколай Ќилычу <i>знака</i>&nbsp;-- „ашенька
уговаривала отца проЯвить активность, <i>напомнить</i> о себе: когда, мол,
человек так высоко сидит&nbsp;-- это вовсе не в стыд, не в поношение, размеры
тут несоизмеримые, да еще и дружба!&nbsp;-- она и раньше уговаривала, с самого
возвышениЯ Ѓоевого ‘оратника, но Њертвецов как всегда и, может быть, даже
больше чем всегда, резче, в гордыне своей оставалсЯ непреклонен: ну чего еще,
дескать, не хватает тебе?! € у тебЯ квартира, и у дочки, и машину через год
менЯешь. €ли поиздержалась? и Ќиколай Ќилович раскрывает бумажник. Ѓери сколько
захватишь. Ќикогда не отказывал, и сейчас&nbsp;-- бери! Ђх, папа! едва не
рыдает „ашенька. Ќу как ты не понимаешь?!&nbsp;-- это же <i>другие люди, другаЯ
жизнь</i>! ђазругались они в тот раз вдребезги, но на дашенькино предощущение
счастьЯ не повлиЯло это никак, разве усилило, и вот именно в этот вечер, когда
заЯвились в дом матери ЉсениЯ с женишком&nbsp;-- в этот самый вечер ожидание
чуда, как мне показалось, достигло у „ашеньки вершины своей, кульминации, и уж
если б сегоднЯ же и не разрешилось как-нибудь, пусть хоть и
отрицательно&nbsp;-- дальше могло бы только опасть или привести „ашеньку к
безумию.<p>
Ћни мирно сидели втроем за чайным столом: „ашенька, ЉсениЯ и <i>женишок</i>; и
Я, успокоенный, загипнотизированный долгим неподвижным созерцанием светлого
прЯмоугольника, в котором, словно в видоискателе, компоновалсЯ групповой
портрет, обставленный цветами, фруктами, фужерами, дымЯщимсЯ самоваром&nbsp;--
Я едва ли уже не дремал, и все-таки от „ашеньки, напрЯженной, неестественно
оживленной, похорошевшей, шли по всей квартире волны тревоги, волны ожиданиЯ
чего-то, что вот-вот должно случитьсЯ&nbsp;-- нет, не менЯ „ашенька имела в
виду, хоть и не выпускала из сознаниЯ: Я торчал у нее в спальне, точно заноза
под ногтем: зрелище <i>чистой любви</i> дочери, поселившее в „аше ощущение
собственной греховности, требовало легализовать менЯ, продемонстрировать, что
ничего и в ее, матери, жизни, в ее поведении нету дурного, все честно и
открыто,&nbsp;-- хорошо, что Я вовремЯ заметил&nbsp;-- иначе не успел бы надеть
на стекло заглушку,&nbsp;-- как „ашенька, улучив момент, встала из-за стола и
двинулась в мою сторону, и, пока Я шипел за закрытою дверью: не хочу! не могу!
не выйду! не-го-тов!&nbsp;-- в воображении моем представлЯлось шипение в другой
комнате, у чайного стола: <i>к любовнику пошла, к любовнику! она там, в
спальне, любовника прЯчет, а мне не показывает из педагогических соображений.
Џомнишь, сколько мы звонили, пока открыла</i>!&nbsp;-- и <i>женишок</i>,
кажетсЯ, влюбленный в „ашу уже больше чем в Љсению, возмущенно возражал: <i>как
ты можешь, как смеешь?! про свою мать! Ћна у тебЯ такаЯѕ такаЯ замечательнаЯ!
Ђх, если б у менЯ была такаЯ мама</i>!.. и все-таки вовсе не Я был причиною
дашиного беспокойства, дашиной непоседливости, а €звестно Љто.<p>
<i>†енишок</i> же, кстати сказать&nbsp;-- <i>женишок</i> мне понравилсЯ, это
независимо от того, что ксюшины глаза, светЯсь то невиданной мною в них никогда
нежностью, то горЯчей злобою, не отрывались от него весь вечер, и зеленый лучик
индикатора напрЯженно играл на черном секторе. Ќервный, хрупкий этот блондин,
студент-первокурсник театрального училища, совсем молоденький
провинциал&nbsp;-- моложе Љсении по меньшей мере на столько же, на сколько Я
был моложе „аши,&nbsp;-- поначалу смущенный, зажатый до того, что ронЯл стульЯ
карельской березы (<i>€диот</i>! сразу пришло мне в голову. <i>€диот</i> в
смысле: <i>кнЯзь Њышкин</i>. € девственник. ‚от чего ЉсениЯ злобою-то
посверкивает, вот почему, несмотрЯ на всю в него влюбленность, позволЯет мне
<i>приходить</i>! “троба ненасытнаЯ, бешенаЯ матка!&nbsp;-- мальчика совратить
не рискнула, а, может, и не сумела просто!)&nbsp;-- едва чем-нибудь увлекалсЯ,
начинаЯ рассказывать&nbsp;-- становилсЯ вдруг ловким, изЯщным, заразительным:
вы просто представить не можете! Љогда мне сказали, что набирает Џетровский!..
џ ведь его хорошо знал, все фильмы с его участием видел. Ћн всегда такой
подтЯнутый, свежевыбритый. € вот проходим мы тур за туром, экзамены принимают
ассистенты, а его нам все не показывают. ‘ нами же, вообразите, сдает один:
немолодой, лет тридцати, эдакий хиппи: волосы, борода, джинсы&nbsp;-- Я таких
не люблю. џ б на него и вниманиЯ не обратил&nbsp;-- много там всЯкого
народа&nbsp;-- но больно уж он ко всем лез со своими советами: как, мол, нужно
читать да как этюды разыгрывать. Ћн, дескать, опытный, четвертый год поступает.
Љогда он начал циничные вещи про театр говорить, про Џетровского&nbsp;-- Я его
чуть не избил, вот честное слово. Љак же, говорю, ты к нему учитьсЯ идешь, если
не уважаешь нисколечко?! Ђ потом&nbsp;-- вы поверить не сможете!&nbsp;--
оказалось, это сам Џетровский и был. Џока нами занимались ассистенты, он в гуще
жил, ночевал в общаге, присматривалсЯ, кто из нас кто. —е-ло-век!.. „ашеньке
будущий зЯть тоже Явно нравилсЯ: несмотрЯ на нерв свой, на ожидание, на
неестественное оживление, слушала она искренне внимательно, искренне
заинтересованно, головою покивывала, вставлЯла где надо одобрительное
замечание, где надо&nbsp;-- подталкивающий вопрос.<p>
‚ечер меж тем подходил к концу, Я, совсем успокоенный, убаюканный, поверивший
уже, что предчувствие обмануло и менЯ, и „ашеньку&nbsp;-- каждого в
своем&nbsp;-- и что ни скандала, ни <i>знака</i> не будет, по крайней
мере&nbsp;-- сегоднЯ,&nbsp;-- Я не снимал больше подложку со шпионского моего
оконца, а, развалЯсь поперек карельской березы кровати, в полудреме слушал
доносЯщиесЯ из прихожей прощальные реплики трех голосов, и тут, словно чтобы
замкнуть вечер в композиционное кольцо звонков, заверещал телефон, не пикнувший
за все времЯ ни разу: и тот заверещал что в комнате, и тот что в спальне,
параллельный,&nbsp;-- тихо, скромненько, но была в звонке неуловимаЯ какаЯ-то,
особаЯ настойчивость, так что, не знаю уж и почему, а мог он соперничать с
давешним ксениным, дверным: может, дашенькино ожидание все-таки передалось и
мне, подействовало!&nbsp;-- телефон все звонил и звонил, тихо и занудно&nbsp;--
трубку же никто в комнате почему-то не брал: оттуда слышалась суета какаЯ-то,
вознЯ, грохот. „ернувшись к закрышке, чтоб посмотреть, в чем дело, Я
остановилсЯ на полноге: телефон притЯгивал, не разрешаЯ оставить, настойчиво
требовал снЯть трубку: ни одна междугороднаЯ, ни одна международнаЯ не бывает
так назойлива, и Я, понимаЯ, что выдаю себЯ, доделал шаг и трубку снЯл. ѓоворЯт
из ‹ичной ЉанцелЯрии, проверещала мне она мужским голосом. „арью Ќиколаевну,
пожалуйста,&nbsp;-- не спросила даже, сука, дома ли, кто говорит не спросила:
видно, знала и то и другое, и еще какое-нибудь неведомое третье.<p>
‘ам уже не понимаЯ что делаю, открыл Я спаленную дверь и, нелепо тыча рукою в
параллельный комнатный аппарат, произвел несколько безуспешных попыток&nbsp;--
пропал голос!&nbsp;-- сказать что-нибудь „аше&nbsp;-- та же лежала на полу,
запутавшись лЯмками вельветового комбинезона в упавших с антресолей лыжах: сама
беспомощнаЯ, да еще и перегородившаЯ путь к телефону гостЯм; <i>Њышкин</i>
пыталсЯ распутать, освободить, поднЯть будущую тещу, а ЉсениЯ, увидев
<i>менЯ</i>, ты! ты! это ты! закричала и, словно передразниваЯ беспомощный,
параличный мой жест, вытЯнула правую руку, заостренную указательным пальцем.<p>
„ЯдЯ Ќолик, хрипло, шепотом, вырвалось, выдавилось, наконец, из менЯ, и все
вмиг затихло кругом, замерло, застыло: замолчала ЉсениЯ, обездвижел
Њышкин&nbsp;-- только так и не освободившаЯсЯ от лыжины „аша медленно поползла
к аппарату, словно демонстрируЯ собою мужественнейшего летчика Њаресьева.<p>
„а, слушаю, сказала, доползЯ. Ќа зеленой пластмассе трубки, что продолжал Я
держать в руке, поблескивали капельки пота: следы необъЯснимого,
иррационального волнениЯ, в которое привели менЯ отнюдь не разоблачение, отнюдь
не скандал, не успевший, собственно, разразитьсЯ, но коротенький этот трубочный
монолог, <i>трубочный глас</i>&nbsp;-- анекдоты о Џрежневе, презрение к
правителЯм и проч.&nbsp;-- все это, вероЯтно, как дерьмо, плавало по
поверхности души&nbsp;-- в самой же последней глубине ее, лениво пошевеливаЯ
мощными щупальцами, настороженно дремало чудовище преклонениЯ перед высшею
властью, чудовище искреннего верноподданничества. € у менЯ, и у остальных.
<i>ѓлубокоуажениЯ</i>. ‹акейскаЯ под лестницею!<p>
„аѕ даѕ конечноѕ как же, непременноѕ непременно будуѕ спасибоѕ спасибо вам
большоеѕ ‚алЯѕ ‚алечкаѕ ‚алентинаѕ простите, не помню отчестваѕ ой, что это
Я?!&nbsp;-- <i>Ќ€ЉЋ„€ЊЋ‚ЌЂ!..</i><p>
„ашенька, не поднимаЯсь с пола, медленно, в оцепенении положила трубку рЯдом с
аппаратом и раздельно, через огромные паузы ронЯЯ слова, тихо, почти шепотом,
который, однако, в той тишине, что установилась кругом, был всеми нами
отчетливо услышан, произнесла: запишитеѕ <i>Ћна</i> пригласила менЯѕ двадцать
второгоѕ в четвергѕ на <i>семейный ужин</i>ѕ в восемнадцать часовѕ тридцатьѕ
минутѕ запишите, пожалуйста, кто-нибудь, а то Яѕ забудуѕ ‚алька, презреннаЯ
‚алька смогла вызвать <i>такую</i> реакцию в милой, в бедной моей „ашеньке!
<i>„евочка</i>, говорЯ ее словами, <i>у-мер-ла</i>ѕ<p>
Ќи разу в жизни не видав Џапу, ‚алькуѕ пардон, ‚алентину Ќикодимовну Я встречал
дважды. Џервый раз это было в ресторане ‚’Ћ, известном московском гадючнике.
Ћна, толстаЯ, стараЯ, неопрЯтнаЯ, сильно поддатаЯ, ввалилась в сопровождении
<i>Љитайца</i> и генерального директора ‚/Ћ «‘оюзгосфарс» ѓлуповатова незадолго
перед закрытием, часов в одиннадцать, что ли; пила, советовала кому-то громко,
на весь зал, что, дескать, спеши, пользуйсЯ, покуда <i>папашка</i> жив; папашка
добрый, папашка хороший, вот околеет папашка&nbsp;-- хуже станет, не пикнете,
за бугор хрен вырветесь!&nbsp;-- теориЯ длЯ менЯ не новаЯ: Я не то читал, не то
слышал где-то, будто, чтобы склонить ‡апад к некоторым соглашениЯм и уступкам,
<i>Љонтора</i> распространЯет слухи про доброту <i>Џапашки</i> и тоже советует
спешить, покуда тот не околел. <i>Љитаец</i> раздобыл банджо и пел, посверкиваЯ
бриллиантами с каждого пальца (вообще-то <i>Љитаец</i> пел в <i>Ѓольшом</i>,
приобретЯ себе за большие же деньги и, надо думать, не без валиной протекции
место в труппе)&nbsp;-- все это было вместе и грустно, и смешно, и Я жутко
жалел, что не взЯл камеру, хотЯ, пожалуй, попробуй Я там пощелкать&nbsp;--
избили бы, да и живьем могли не выпустить: не тимирЯзевский пЯтачок!<p>
‚ другой раз камера со мною была: Я делал небольшую халтуру: в магазине
«ЊалахитоваЯ шкатулка», на Љалининском, снимал длЯ рекламы на слайды
<i>камешки</i>&nbsp;-- в директорском кабинете снимал, на втором этаже, под
недреманными очами двоих милиционеров. € тут подъехала на «‡€‹е» ‚алька с
ближайшими подружками: с народной артисткою ‡экиной и еще с какою-то бабой,
женою генерала-лейтенанта, как мне объЯснили позже,&nbsp;-- забыл фамилию. ‚сЯ
компаниЯ была слегка подшофе. „авай-давай, старик! <i>гулЯла</i> ‚алька <i>по
буфету</i>, обращаЯсь к щупленькому пожилому хохлу-директору (тот, суетЯсь,
доставал из сейфа-бара разноцветные бутылки, рюмки, закусочку), давай сыпь
рыжьё, сыпь камешки. Џапашка платит! Џапашка за книгу гонорар получил. Џапашка
у менЯ теперь еще и писатель!..<p>
Ќе могло же статьсЯ, чтобы где-то там, за кулисами, в вовсе уж невидимой
области: на даче, на квартире где-нибудь на Љутузовском!&nbsp;-- не могло же
статьсЯ, чтобы там происходило что-то качественно более духовное, более
интересное! Џри самом трезвом взглЯде на юнин салон можно было твердо положить,
что он все-таки выйдет рангом повыше, чем валина компаниЯ или даже
<i>Џапашки-ЏисателЯ</i>.<p>
Ќо сказать сейчас „аше об этом обо всем&nbsp;-- невозможно, и больше всего
именно из-за капелек пота на трубке невозможно, и Я впервые по-настоЯщему
понимаю дашину правоту и понимаю, что неполна, неполна будет моЯ книга без фото
Ќикодима ‹укича ‹ично, причем, не какающего Ќикодима ‹укича или валЯщегосЯ под
стол в последней степени опьЯнениЯ, а вот именно <i>‹укича в силах</i>, то есть
такого, каким мы видим его на разных парадных фотографиЯх и плакатах девЯть на
двенадцать,&nbsp;-- потому что, хотим мы того или не хотим, но Ћн&nbsp;--
действительно неотрывнаЯ, неистребимаЯ частичка каждого, каждого из нас.<p>
Њышкин вытащил из кармана курточки авторучку и пишет в блокнотике, Љсюша снова
повизгивает, похохатывает: ты! так это&nbsp;-- ты! Я же стою, дурак дураком,
машинально поглаживаЯ по голове так и не поднЯвшуюсЯ с пола, плачущую
счастливыми слезами бедную мою „ашеньку, и вдруг с ужасом замечаю: телефонный
штепсель болтаетсЯ на весу рЯдом с пустой розеткою&nbsp;-- замечаю и точно
вспоминаю, что оба аппарата&nbsp;-- и этот, и тот, зеленый, что в
спальне,&nbsp;-- весь сегоднЯшний вечер были категорически выключены.
<h2>
<a name="RTFToC5">4</a></h2>
—то с нами сделалось! Ѓоже! что с нами сделалось со всеми после мистического
этого беспроводного звонка: мы словно сбесились, словно мухи Ядовитые нас
покусали: ни во мне, ни в Љсюше, ни даже в Њышкине и мысли, кажетсЯ, другой не
осталось кроме как попасть на пресловутый <i>семейный ужин</i>, и Њышкин все,
наверное, обхаживал Љсению, а та&nbsp;-- мать, Я же обхаживал „ашеньку со своей
стороны, правдами-неправдами не допускал встречатьсЯ с Љсенией и уговаривал не
брать дочку, как рычагом пользуЯсь дашенькиной ревностью, котораЯ, к моему
удивлению, перебитаЯ ожиданием <i>высшего счастиЯ</i>, оказалась вовсе
невелика. ‡ачем, зачем Я туда так рвалсЯ?! —его Я ждал от дурацкого
ужина?&nbsp;-- поснимать во всЯком случае и не мечтаЯ&nbsp;-- карьеры
какой-нибудь особенной, допуска, заграничной командировки?&nbsp;-- «наш
собственный фотокорреспондент из ‹ондона»? надежда ли&nbsp;-- вечнаЯ
идиотическаЯ надежда, что не так уж и глупы, не так ретроградны, не так
равнодушны самые высокие наши начальники,&nbsp;-- надежда ли эта завибрировала
во мне: стать главным советчиком, первым визирем, спасителем отечества?
любопытство ли к жизни, более таинственной, нежели жизнь египетских фараонов,
одолело? разгорелась ли моисеева страсть, не довольствуЯсь скрижалЯми, рукою
дотЯнутьсЯ, дотронутьсЯ до главного, может быть, человека ‡емного ара (в
сущности&nbsp;-- Ѓога)&nbsp;-- страсть, выгнавшаЯ пот из ладони на зеленую
пластмассу телефонной трубки?&nbsp;-- не знаю, не назову, не берусь назвать
точную причину, был как в бреду и рвалсЯ на ужин с бредовою же энергией и, пока
не уговорил „ашу насчет себЯ (чтобы взЯла) и насчет Љсении и Њышкина (чтобы не
брать)&nbsp;-- не успокоилсЯ.<p>
„ашенька, хоть и сама капельку обезумела, была, пожалуй, все же нормальнее нас,
только помолодела и буквально светилась, и походка ее сделалась упруга и легка.
‚сю энергию „аша бросила на добывание туалета, в котором <i>прилично</i> пойти
на ужин к дЯде Ќолику и показать, что она не хуже их, что она&nbsp;-- достойна.
ђазумеетсЯ, вариант «Ѓерезки» устроить „ашеньку не мог: всЯкое платье, носЯщее
отпечаток индивидуальности, завозитсЯ «‚нешпосылторгом» не менее чем в тысЯчном
количестве, и за неделю раскупаетсЯ, после чего в кругу тех, кто одеваетсЯ в
«Ѓерезке», становитсЯ чем-то вроде униформы. ЏонЯтно, ни дЯдЯ Ќолик, ни ‚алька
в этот круг не входЯт, но уж больно паскуден стал этот круг сам по себе к
нынешнему времени: мелкаЯ фарца, продавщицы и парикмахерши, мЯсники и
гинекологи, восточные мальчики неопределенного рода занЯтий, люди искусства из
тех, кого не пускают <i>за бугор</i>, толстые усатые армЯнки, провинциалы,
поработавшие три-четыре года где-нибудь в Њонголии и тому подобнаЯ шушера, и Я,
в общем-то, понимал, что „ашеньке претит принадлежать к подобному кругу, во
всЯком случае, выказывать эту принадлежность в той, <i>другой</i>, жизни, в
которую так долго и сильно мечталось попасть. Ђх, как дымилсЯ телефон, ах, как
дрожал над ним воздух, когда „ашенька, забросив уроки, обзванивала Њоскву в
поисках чего-нибудь <i>подходЯщего</i>, и какой это был восторг, какаЯ победа,
когда, наконец, напала на штучное вечернее платье фирмы «Chanel»,
соответствующего вроде бы размера и баснословно дорогое: около <i>куска</i>.<p>
„ашеньку, естественно, цена не остановила, напротив даже&nbsp;-- порадовала, но
обычно бывающаЯ при деньгах, в последнее времЯ „ашенька сильно
поистратилась&nbsp;-- поменЯла машину&nbsp;-- и раздобыть буквально за сутки
нужную тысЯчу вдруг оказалось проблемою: поссорившись с отцом, к нему
обращатьсЯ „ашенька не желала, с клиентурою отношениЯ были совсем не те, чтобы
просить в долг, единственнаЯ же подруга ћна Њодестовна как специально укатила
на две недели по частному приглашению куда-то, кажетсЯ, в —ехословакию. џ,
конечно, теоретически мог <i>сдать</i> свой «Nicon», который у менЯ давненько и
упорно пасли, но аппаратуру Я считал неприкосновенною, тем более, что
дашенькина <i>chanel</i> все же была на мой взглЯд блажью и можно было
придумать, в чем пойти на ужин и кроме нее, хоть бы и в экстравагантном платье
конца восемнадцатого века. Ћднако, изо всех сил примазываЯсь к любовнице, Я не
смел показать себЯ <i>безучастным</i>, и вот&nbsp;-- на беду&nbsp;-- вспомнил,
что у „ашеньки лежат в столе какие-то березочные чеки. Њы пересчитали эти
радужные разных размеров и достоинства,&nbsp;-- оказалось триста семьдесЯт семь
рублей тридцать четыре копеечки,&nbsp;-- может, твои фарцовщики возьмут один к
двум или к двум с половиной?&nbsp;-- что ты, что ты, чеки сейчас и один к
полутора не уходЯт: рубль к рублю&nbsp;-- вон ћна уже полгода мучаетсЯ! это
раньше, когда были сертификаты, с красной полосою, с синей, бесполосные&nbsp;--
сейчас в Ѓерезе ширпотреб, сейчас все то же и в ѓ“Ње достать можно, если не
поленитьсЯ,&nbsp;-- однако, позвонила, и оказалось, что чеки действительно идут
рубль к рублю,&nbsp;-- но ведь сто раз предлагали возле магазина купить и по
два с полтиною, и даже по два и шесть, уговаривалиѕ&nbsp;-- не знаю, покачала
головою „ашенька, может, и уговаривали, а только рассказывают, что у Ѓерез
толкутсЯ одни <i>кидалы</i>: мошенники, фокусники почище Љио&nbsp;-- ну,
хочешь, рискну, попробую? „ашенька более или менее утвердительно пожала
плечами, и Я сел с карандашиком делить тысЯчу на триста семьдесЯт семь целых
тридцать четыре сотых: получилось что-то примерно два шестьдесЯт пЯть. ѓодитсЯ,
сказал Я. Џриемлемо. ‘ утра еду!<p>
Ќочь Я спал неспокойно, неглубоко, то и дело проваливалсЯ в прорехи тревожной
реальности, которыми изобиловал окутывающий менЯ клейкий, путаный кокон
кошмарных сновидений: предстоЯние пустЯкового, смехотворного в общем-то дела:
обмена не четырехсот даже чеков&nbsp;-- полулегальных государственных
полуподачек&nbsp;-- на нормально-легальные советские купюры, волновало менЯ
примерно так же, как Џетю ђостова&nbsp;-- предстоЯние первого боЯ. Њетодично,
лет десЯть подрЯд готовЯ <i>Ћсобо Ћпасное ѓосударственное Џреступление</i> (не
покушение на бессьсьмерьтную жиссь Ќикодима ‹укича ‹ично Я имею в виду, не
взрыв –ентрального Љомитета ђодьной Љоммуниссьсиссьськой Џарьтии, не
реставрацию, на худой конец, монархии, а альбомчик <i>идеологического
брака</i>), во всех других отношениЯх был Я удивительно, чересчур даже
законопослушен: никогда не нарушал ни одного ѓосударственного “становлениЯ,
официального, полуофициального или неофициального, потому завтрашнЯЯ акциЯ
становилась событием экстраординарным, мучительным и в каком-то смысле пожалуй
что <i>героическим</i>. џ, конечно, понимал, что, если бы и раньше, <i>до</i>
приглашениЯ на ужин, менЯ поймали на этой так называемой
<i>спекулЯции</i>&nbsp;-- всерьез преследовать и наказывать не стали бы&nbsp;--
разве на работу сообщили б,&nbsp;-- не стали бы в виду как мизерности суммы,
так и <i>эпизодичности деЯниЯ</i>: в стране нашей, о которой третий век идет
слава супербюрократической, на самом деле придираютсЯ редко и большинство
вопросов решают не столько формально, сколько <i>по-божески</i>,&nbsp;-- теперь
же Я был, можно сказать, вообще в безопасности за каменной спиною <i>нашего</i>
дЯди Ќолика,&nbsp;-- за нею и не такие аферы люди проворачивают! но вот это как
раз несоответствие моих нервов и страхов возможным (точнее: невозможным)
последствиЯм&nbsp;-- оно-то как раз и демонстрировало со всею безжалостностью и
недвусмысленностью, сколь глубоко в моей крови, в моих генах&nbsp;-- крокодилах
генах&nbsp;-- в каждой клеточке моего мозга сидит эта проклЯтаЯ страшненькаЯ
чебурашка государственности.<p>
Ћтгремело метро, Я выбралсЯ на поверхность и пошел к магазину: к одному из тех,
которым посвЯщен был как минимум десЯток пленок моего <i>брака</i>
(представлЯю, скольких <i>обменщиков</i> Я спугнул, снимаЯ из-за угла!), к
одному из тех фантастических нелегальных магазинов, фантастичнее которых разве
только <i>распределители</i> –Љ; к магазину, витрины коего, вопреки
элементарной логике торговли, не заманивающе изукрашены лучшими образцами
товаров, но, напротив&nbsp;-- глухо занавешены былыми складчатыми шторами; к
магазину, у чьих дверей&nbsp;-- когда хвост совершенно ѓ“Њовской очереди с
номерами на ладошках, привлекаЯ десЯток-другой ментов, не делает присутствие
швейцара излишним и даже бессмысленным,&nbsp;-- у чьих дверей швейцар с военною
выправкою проводит в жизнь вывешенное тут же, рЯдом, требование: <i>вход только
по предъЯвлению чеков «‚нешпосылторга»</i>, впрочем, не столько проверЯЯ
наличие этих чеков, сколько привычным, опытным и оттого не слишком даже
пристальным взглЯдом оцениваЯ входЯщих и из внешнего их облика и манеры
держатьсЯ выводЯ факт этого наличиЯ или отсутствиЯ; к магазину, стоЯнка возле
которого всегда переполнена «†игулЯми» и даже «‚олгами»: главными, может быть,
показателЯми принадлежности к определенной касте, не самой, разумеетсЯ,
высокойѕ с чем бы ее сравнить? с тою, пожалуй, что прежде, лет сто пЯтьдесЯт
назад, называлась <i>мелкопоместным дворЯнством</i>; к магазину, который,
разумеетсЯ, заслужил бы отдельного, подробнейшего и саркастичного описаниЯ,
если бы оно давным-давно (ничего, увы, в принципе не менЯетсЯ&nbsp;-- уровень
только чуть понижаетсЯ, круг становитсЯ шире, <i>демократичнее</i>)&nbsp;--
если бы оно давным-давно не было сделано в «Њастере и Њаргарите»; пошел
штирлицем по направлению к магазину, внимательно, но делаЯ изо всех вид, будто
вовсе никого и не высматриваю,&nbsp;-- внимательно высматриваЯ потенциального
покупателЯ.<p>
Џокупатель был тут как тут: словно менЯ только и ждал метрах в десЯти от входа:
грузин средних лет в дубленке и ондатровой крашеной шапке,&nbsp;-- впрочем,
может, и не грузин: осетин какой-нибудь, адыгеец&nbsp;-- Я в этом ничего не
смыслю,&nbsp;-- <i>зверь</i>, короче; чеки сдаешь?&nbsp;-- Я кивнул
полуутвердительно, оцениваЯ его сразу по двум параметрам: не <i>мент</i> ли и
не <i>кидала</i>?&nbsp;-- оцениваЯ и, наконец, оценив, что, надо думать, ни
тот, ни другой: длЯ мента слишком волен, нестрижен, слишком не туп,&nbsp;--
нет, не так, не знаю, в чем там еще дело, не литератор, наблюдательность моЯ
лишена способности к вербализации,&nbsp;-- но на мента не похож или слишком уж
хороший актер, то есть <i>талант</i>, а талантов везде мало, даже в
правоохранЯющих или как их там? органах, а, может, там и особенно мало, и врЯд
ли на такие мизерные дела как спекулЯциЯ чеками «‚нешпосылторга» органы станут
свои таланты разбазаривать; длЯ кидалы жеѕ ну, во-первых, <i>зверь</i>, то есть
приезжий, то есть богатый, то есть ненадолго&nbsp;-- ergo, психологически
оправдано, что ему действительно нужны чеки и побыстрее; во-вторыхѕ впрочем,
что же, пусть даже и кидала,&nbsp;-- да будь ты кидалою из кидал&nbsp;--
<i>кинешь</i> не всЯкого, а уж Я-то предупрежден, постараюсь быть достаточно
внимательным, Я не писатель, зато фотограф, у менЯ глаз-ватерпас. Ћднако же,
подозрение <i>на кидалу</i> рассеивалось с каждым новым словом, с каждым новым
жестом потенциального покупателЯ: сколько? —етырестаѕ триста семьдесЯт семьѕ
Џочем сдаешь? (стал бы кидала говорить на жаргоне: <i>сдаешь</i>?&nbsp;--
наоборот, теленочком бы прикинулсЯ, интеллигентом)! „ва шестьдесЯт пЯть, мне
кусок нужен. Ћтдашь по два с полтиной&nbsp;-- возьму,&nbsp;-- эта фраза менЯ
особенно успокоила: на фига кидале торговатьсЯ?&nbsp;-- ему хоть по три с
полтиною&nbsp;-- все равно накалывать! ‹адно, согласилсЯ Я, взвесив, пусть
будет два с полтиной&nbsp;-- даешь девЯтьсот пЯтьдесЯт?&nbsp;-- полтинник мы с
„ашею где-нибудь наскребем, полтинник&nbsp;-- не тысЯча! а нервы у менЯ уже
были на исходе, всего трЯсло, искать другого покупателЯ сил могло бы и не
хватить,&nbsp;-- девЯтьсот пЯтьдесЯт дам; а, может, ты больше сдашь? мне больше
надо; мне тысЯча чеков нужна&nbsp;-- жене дубленку привезти обещал,&nbsp;-- тут
уж Я почти совсем успокоилсЯ: дубленка жене дело очень понЯтное, и запросы не
неограниченные, а вот именно тысЯча: мне тысЯча нужна, ему тысЯча нужна;
правда, вопрос прозвучал в самой глубине как-то неорганично: зачем у человека,
Явно последние, единственные чеки продающего&nbsp;-- иначе почему бы триста
семьдесЯт семь было, а не триста ровно, или четыреста ровно, или, на худой
конец, триста пЯтьдесЯт&nbsp;-- зачем у такого человека спрашивать: нет ли,
мол, еще?&nbsp;-- но, может, просто туповат зверь, несообразителен,&nbsp;--
нет, покачал Я головою, с удовольствием бы, да больше нету. Џошли, кивнул
<i>не</i> кидала куда-то за магазин,&nbsp;-- ну, далеко-то Я, положим, с ним не
пойду, еще давно решил Я про себЯ. ‡наю, слыхал, как в машины заманивают, в
подъезды темные,&nbsp;-- но покупатель и не тЯнул никуда особенно далеко, и это
менЯ еще больше успокоило на его счет,&nbsp;-- тут же, под магазином, стоЯщим
эдак на холме,&nbsp;-- под магазином, во дворе, посреди детской площадки,
покрытой убитым, посеревшим в ожидании запаздывающей весны снегом, мы и
остановились.<p>
„евЯтьсот пЯтьдесЯтѕ покупатель, отвернувшись от магазина, от улицы, распахнул
дубленку и достал крокодиловый бумажник: сотни лежали в нем тонкой пачечкою.
‡десь у менЯ как раз девЯтьсот. Ћн начал перебирать сотенные, Я внимательно
следил за его пальцами: по моим подсчетам получилось восемь бумажек, а не
девЯть, и только Я собралсЯ покупателЯ уличить, как он и сам сказал, что их
почему-то только восемь, а не девЯть, и стал рытьсЯ по карманам, нету, пожал
плечами, странно, куда б Я мог ее засунуть?! ‘транным мне показалось другое:
коль уж собралсЯ покупать целую тысЯчу чеков&nbsp;-- почему у тебЯ в бумажнике
только восемьсот рублей, ну ладно, с тою, <i>потерЯнной</i>, сотнею&nbsp;--
девЯтьсот, то есть, довольно мало и вместе с тем как-то слишком уж ровненько по
моему заказу, которого ты заранее знать, естественно, не мог, но и тут Я
подумал: у богатых свои причуды: может, остальные где-нибудь в другом бумажнике
или в трусах зашиты, мне-то что?! и тут покупатель достал из кармана толстую
пачку пЯтерок и отсчитал тридцать штук: проверь, не ошибсЯ? ЏЯтерок было
действительно тридцать&nbsp;-- Я передал их ему назад, он зажал эту довольно
толстую пачку в кулак, и Я, несколько все же встревоженный вышеприведенными
своими рассуждениЯми, не спускал с нее глаз,&nbsp;-- кидала же другой рукою
достал пачечку из восьми сотенных и, помогаЯ большим пальцем руки, держащей
пЯтерки, перелистал бело-коричневые бумаги с вождем в овале: восемь, так их
восемь и было,&nbsp;-- и сложил обе пачки вместе: толстую и тоненькую:
девЯтьсот пЯтьдесЯт.<p>
’ут настала моЯ очередь: предъЯвить чеки, и Я стал делать это ощупью, чтобы ни
на мгновенье не выпустить из виду руку кидалы с деньгами. —еки лежали в
почтовом конверте, который Я раскрыл, все поглЯдываЯ на мохнатый кулак, раскрыл
и, оставив на дне маленькие бумажные прЯмоугольнички копеек, с которыми сейчас
мне стало как-то стыдно, неуместно соватьсЯ, тем более что не по два шестьдесЯт
пЯть, а по два с полтиною пошл,&nbsp;-- достал чеки и начал пересчитывать,
чтобы ему было видать. Џересчитав, протЯнул свою пачечку, сам потЯнувшись к
его, и, перехватываЯ, почувствовал, что сотенных вроде маловато наощупь, и,
едва почувствовал,&nbsp;-- тут же крепко прихватил пальцами чеки, совсем уж
было перешедшие к кидале, и потащил назад: давай-ка пересчитаем еще разок!<p>
‡верь аж взорвалсЯ весь, отдернул деньги, сунул в карман: ты что, не хочешь
продавать?!&nbsp;-- так бы и сказал, голову тут морочишь, считали уж,
пересчитывали! ѕ„а нет, почемуѕ только Яѕ&nbsp;-- мне самому уже как-то стыдно,
как-то неудобно становилось за свою недоверчивость, а зверь накачивал,
накачивал, вон, кивал головою, видишь машина вон подъехала?.. (в самом деле: на
холме, рЯдом с магазином, показалась белаЯ «‚олга» под государственными
номерами)&nbsp;-- мне-то что, мое дело маленькое, Я покупатель, а тебЯ за
спекулЯцию!..<p>
Њы вышли из полЯ зрениЯ машины; действительно, зверь прав, следует спешить, и
так мы тут слишком долго топчемсЯ на виду у всех!&nbsp;-- но и Я был прав тоже,
потому что сотеннаЯ пачечка точно слишком уж казалась тонка; кидала! твердо
решил Я. Ѓезусловно&nbsp;-- кидала. Ќо и менЯ голыми руками не возьмешь! џ
снова полез за чеками, кидала за деньгами, пересчитал на моих глазах сотенные:
восемь их было, восемь!&nbsp;-- и принЯлсЯ за пЯтерки, но тут уж Я сам
остановил его жестом: ладно, мол, верю тебе, кидала!&nbsp;-- да и на сколько
пЯтерок можешь ты менЯ надуть?&nbsp;-- на три, на четыре?&nbsp;-- да Я страху
на дороже натерпелсЯ уже от белой этой «‚олги» и всего прочего! џ ж вон у тебЯ
чеки не проверЯю, продолжал обиженно, но вместе и примирительно бурчать зверь,
а на них должны стоЯть какие-то штампикиѕ (Ђ, может, и не кидала вовсе&nbsp;--
показалось, может?..) „а есть, есть штампики, все o'key! тоже примирительно
сказал Я, разворачиваЯ чеки веером изнаночной стороною к нему, но глаз с
мохнатой руки и денежной пачки в ней все же не спускаЯ.<p>
Ќаконец, мы обменЯлись. € ни на мгновенье не потерЯл Я из полЯ зрениЯ зверьих
денег, и пачечка на ощупь была теперь вполне нормальнаЯ,
соответствующаЯ,&nbsp;-- Я сунул ее в конверт, конверт в карман и, так и не
уверенный, кидала зверь или не кидала&nbsp;-- уверенный в том только, что, если
и кидала&nbsp;-- на сей раз кидала обхезавшийсЯ,&nbsp;-- сказал ему, улыбаЯсь и
вроде как извинЯЯсь за инцидент (это если не кидала) или издевательски объЯснЯЯ
(это если кидала)&nbsp;-- сказал ему дашиными словами: знаешь, какие мошенники
бывают у «Ѓерезки», кидалы почище Љио; и углЯдеть не успеешь. Џравда? удивилсЯ
зверь. ‘пасибо тебе, что предупредил. Њне ж тут еще, наверное, с полднЯ
гужеватьсЯ, пока на дубленку наторгую. ‘пасибо, друг.<p>
ќти несколько фраз, эти взаимные наши улыбки&nbsp;-- все это было коротенькой
передышкою после кровопролитной схватки на территории общего врага: сейчас,
когда деньги лежали в кармане, следовало думать, как уйти: воображение, прежде
отвлеченное вниманием, заработало, словно наверстываЯ упущенное, с утроенной
интенсивностью: демонстрировало то группу захвата, выбегающую из белой «‚олги»
под государственными номерами&nbsp;-- пистолеты наизготовку; то отшлепанные
через телевик изобличающие снимки, что подкладывает следователь в самый
неожиданный момент допроса; то отпечатки пальцев, снимаемые с менЯ деловитым
прапорщиком; то тюремный&nbsp;-- по ‚ан-ѓогу&nbsp;-- двор,&nbsp;-- если уж
дойдет до снимков, до отпечатков пальцев, до тюрьмы&nbsp;-- тут и дЯдЯ Ќолик не
поможет, не захочет ввЯзыватьсЯ: не сын же Я ему и даже не зЯтьѕ џ еще раз
улыбнулсЯ покупателю, удалЯющемусЯ как раз по направлению к загадочной белой
«‚олге» (почему к белой «‚олге»?) и низом, дворами почесал в сторону метро.
’олько там, под землею, в вагоне, в случайном многолюдье, мог Я почувствовать
себЯ относительно спокойно, а дело осознать сделанным. џ стал на платформе, с
которой поезда шли не в мою&nbsp;-- в противоположную&nbsp;-- сторону и, косЯ
глазом, когда подойдет мой поезд, когда отстоит отпущенные ему секунды, и двери
вот-вот уже будут закрыватьсЯ,&nbsp;-- выждав этот момент, резко пересек зал,
успев обратить внимание, что за мною не рванулсЯ никто; получил по бокам
жесткой резиною сходЯщихсЯ створок и влетел в вагон. ЏривалилсЯ к стенке,
отдыхаЯ от неимоверного напрЯжениЯ, в котором пребывал последние
пЯтнадцать&nbsp;-- двадцать минут, показавшиесЯ&nbsp;-- извините за
штамп&nbsp;-- несколькими часами, и, чтобы реально, зрительно, осЯзательно,
обонЯтельно (потому что, знаете, деньги <i>пахнут</i>, особенно новенькие
хрустЯщие сотенные&nbsp;-- и пахнут весьма приЯтно!) ощутить результат
проведенной операции и несколько успокоить иррациональную тревогу, котораЯ так
менЯ и не покинула со вчерашнего вечера,&nbsp;-- достал из кармана конверт и
открыл флажок клапана.<p>
‘отенных было три.<p>
џ перевернул, перетрЯхнул конверт&nbsp;-- чековые копеечки, кружась, полетели
на пол&nbsp;-- Я даже подбирать не стал, а начал шарить по карманам: может,
остальные деньги завалились куда? но, обшариваЯ, знал уже твердо, да и прежде
знал, когда конверт перетрЯхивал, и даже <i>еще раньше</i> знал, что не
завалились, что так их три и было, сотенных, и что, действительно, почище Љио
работают у нас ребЯтишки, и не мне с ними тЯгатьсЯ, глазу-ватерпасу, фотографу
фуеву, не мне лезть в их компанию и ходить на всЯческие <i>ужины</i>. Ќоги мои
ослабли, коленки задрожали, во рту пересохло, рев метро перестал быть слышен, и
вместо него в ушах возник высокочастотный, как от разреженной атмосферы, шум. џ
принЯлсЯ считать пЯтерки, хоть оно сейчас, в общем-то, казалось и незачем, все
равно; да и, наверное, не до пЯтерок было зверю во времЯ операции: он сотенными
занималсЯѕ Ќо нет, и пЯтерок получилось не тридцать, а только пЯтнадцать, и,
как в издевку, два потрепанных рублЯ затесалось между ними: купюры, которых и
помину не было в наших с кидалою расчетах. Ќе знаю, откуда хватило у менЯ
соображениЯ перемножить все и сложить, однако, хватило, и результат вызвал из
пересохшего горла неестественный какой-то, кашлЯющий смешок: ровно триста
семьдесЯт семь, ровнехонько&nbsp;-- сколько чеков было, столько и рублей
оказалось, ни на копеечку меньше, один к одному! то есть, каким же надо было
быть зверю виртуозом, Џаганини, чтобы не просто надуть менЯ, а еще и
издевательски щелкнуть в нос: отсчитать точную сумму по курсу (ибо, если в
«Ѓерезке» продавали что-нибудь отечественного производства: холодильник «‡€‹»,
фотоаппарат «‡енит», хрусталь дурацкий прессованный,&nbsp;-- цену ставили как в
нормальных магазинах: рубль к рублю; не хочешь, дескать,&nbsp;-- не
бери!)&nbsp;-- то есть, не просто надуть, а надуть <i>воспитательно</i>! ‘
другой стороны, следовало отдать долг и своеобразному великодушию надувателЯ: с
его техникою мог бы он, вероЯтно, оставить менЯ вообще без полушки, подсунув
резаную «Џравду»&nbsp;-- выкинув шуточку в духе Ѓасаврюка из гоголева «€вана
Љупала».<p>
‘адитесь, пожалуйста,&nbsp;-- молоденькаЯ девушка уступала место: видно, на
самом деле совсем Я позеленел. ‘пасибоѕ Ћна подобрала бумажные копеечки с пола,
протЯнула. ‘пасибо-спасибо, мЯтым ворохом сунул Я их в карман. џ проехал мою
станцию: встать, выйти не было сил; вагон гремел, гремел, гремел сквозь шум в
ушах, покуда не уперсЯ в конечную. Џоезд дальше не идет, объЯвил по радио
хорошо поставленный голос. Џросьба освободить вагоны.<p>
џ не освободил. ЉакаЯ-то пассивность на